Врачебная тайна

Галина Романова, 2012

Еще совсем недавно Зоя Свиридова была счастлива и довольна своей жизнью, а теперь в одночасье оказалась в глубочайшей депрессии. А все из-за мужа-альфонса, бросившего девушку несколько месяцев назад, отобравшего у нее половину состояния и любимого приемного сына. У нее осталась только одна поддержка – сестра Света. Она всеми силами пытается вернуть Зою к нормальной жизни, удается ей это с огромным трудом. Но все-таки Светлана не смогла спасти сестру. Придя однажды к Зое домой, она обнаружила ту уже мертвой. Казалось бы, обычное самоубийство – поводов было предостаточно, но вот петля на веревке доказывает обратное… Все следы ведут в поликлинику, где когда-то обследовали приемного сына Зои… Сложно было представить, что авантюрная идея изложить на бумаге придуманную криминальную историю внезапно перерастет во что-то серьезное и станет смыслом жизни. Именно с этого начался творческий путь российской писательницы Галины Романовой. И сейчас она по праву считается подлинным знатоком чувств и отношений. В детективных мелодрамах Галины Романовой переплетаются пламенная любовь и жестокое преступление. Всё, как в жизни! Нежные чувства проверяются настоящими испытаниями, где награда – сама жизнь. Каждая история по-своему уникальна и не кажется вымыслом! И все они объединены общей темой: настоящая любовь всегда побеждает, а за преступлением непременно следует наказание. Суммарный тираж книг Галины Романовой превысил 3 миллиона экземпляров!

Глава 4

— Заяц, здорово! Че делаешь? — хриплый голос давнего закадычного друга звучал в трубке безрадостно и даже с тоской. Яснее ясного, станет либо в гости звать, либо в гости проситься. А ему ну никак! Любаша должна вот-вот прийти. Ей тоже из дома вырваться не просто стало. Свидания сократились до минимума, и Зайцев начал понемногу тухнуть и скучать. А этого допускать было ну никак нельзя. Если его накрывала скука, то он пускался в разнос.

— И вам, Анатолий, не хворать. Отвечаю на второй вопрос: жду в гости друга. — Зайцев глянул на часы, Любаша опаздывала уже на десять минут. — Так что…

— Так что, Анатолий, идите на хрен? Правильно я понимаю? — Толик хрипло рассмеялся, не обидевшись. — А что касается друга… Это не та пухленькая брюнеточка, губки бантиком, рыжая лисичка на воротнике, белые сапожки?

— Что??? Что с ней??? — упавшим голосом прервал друга Зайцев.

Вот всегда, как только друг начинал зачитывать ему приметы все равно кого, он пугался. Почему? Да потому что друг работал в органах. Вместе они там работали, пока Зайцев не ушел на пенсию. Совсем причем ушел, подавшись в частный сыск. И деньги приличные, и хлопот почти никаких.

Какой у нас в стране сыск-то, господи! Следить за неверными мужьями и женами? Так это он запросто. Он вот одного такого выследил, жене отчет представил в виде четких фотографий и видео и вместе с гонораром ее и заполучил. Ну, захотелось обманутой Любочке отмщения, а он что? Он не против. Тем более что Любочка очень даже ему нравилась.

Потом было еще дело с пропавшим молодым человеком, искать которого органы отчаялись. Папаша подключил, еле-еле уговорив, Зайцева. И ведь нашел тот парня-то. Живого и вполне здорового нашел. Укатил, мерзавец, автостопом с подругой своей в Карпаты, и делу конец.

— Конечно! — с завистью тянул тогда Толик, накачиваясь презентованным Зайцеву дорогущим коньяком. — У тебя деньги в руках и свобода действий, в плане свобода перемещения. А мы же по рукам и ногам связаны! Как мы могли его поймать-то?

— Его не надо было ловить, его надо было просто вычислить, — скромно улыбался Зайцев, хотя удовольствие щелкнуть по носу бывшего коллегу было запредельным. — Парень полгода лыжное снаряжение собирал, ясно же, что не в Египет собрался.

— На лыжах по всему миру катаются, — огрызался Толик.

— Да, но не везде у его девчонки родня живет. А вот в Карпатах как раз и обосновалась ее двоюродная бабка. Туда они и рванули. Честно, Толян, дело выеденного яйца не стоило. И как говаривал наш прославленный коллега-классик: дело даже не на трубку. На три затяжки дело было, Толян…

— Так что с… моим другом в белых сапожках, Каверин? — немного успокоился Зайцев, услышав хихиканье друга в трубке.

Если ржет, значит, с Любочкой все в порядке.

— Друг твой не придет, Леша, — с удовольствием констатировал Толик. — Поясню почему.

— Почему?

Алексей тут же сник, с обидой окинув взглядом накрытый к романтическому ужину стол. Он так старался, так готовился, купил продуктов на команду. Какие-то даже салаты готовил сам, что-то смешивал, резал, кромсал руками, перетряхивал в большой миске, красиво укладывал на тарелки. И чего, теперь все это коту под хвост? То есть Каверину в организм? Он, конечно, любит друга, сильно уважает, но не до такой степени, чтобы заправку для салата готовить для того собственноручно. Он один хрен ничего не поймет. Ему все равно что есть: сырок плавленый или окорок, запеченный на углях.

Может, стоило убрать половину жратвы в холодильник?

— Поясняю… — начал Толик со странной одышкой. И тут же пояснил, чтобы друг не задавал глупых вопросов: — Я запыхался, потому что бегал по магазинам как заведенный, покупал нам с тобой покушать…

В этом месте Зайцев тут же застыдился и потащил тарелки из холодильника обратно на стол. Со стола исчезли только свечи и синие салфетки с белыми розочками. Без этого Каверин точно перебьется.

— А теперь я поднимаюсь к тебе, на твой чертов шестой этаж пешком. Лифт где-то наверху застрял. Ждать, что ли? — возмутился Толик и тут же спохватился. — Так вот поясняю… Друг-то к тебе шел, точно шел. И мы с ним даже в подъездных дверях едва не столкнулись. Но тут ей на телефон поступил звонок от лица разгневанного и властного.

— Что ты слышал?!

Алексей сразу напрягся. Любочкин муж, которого он в свое время выслеживал и выследил-таки с молодой продавщицей нижнего белья, вдруг начал вести совершенно здоровый, непотребный конкретно для Зайцева, образ жизни. Перестал выпивать, подолгу задерживаться после работы, пропадать на выходных. И как следствие стал больше внимания уделять своей законной супруге, у которой с частным сыщиком завязались романтические отношения. Более того, с некоторых пор законный муж начал подозревать свою законную Любочку, начал отслеживать ее звонки, ее визиты к косметологам, маникюршам и парикмахерам.

Зайцеву с Любочкой приходилось шифроваться, изворачиваться, сократить встречи до непозволительного минимального уровня. Но сегодня-то, сегодня муж — гневный и властный — должен был быть в отъезде!

— Я слышал, что он велел ей немедленно быть дома, поскольку его поездка переносится, — пояснил Каверин, тяжело дыша. И тут же потребовал: — Открывай давай, я уже у твоей двери.

Зайцев поплелся открывать.

Каверин ввалился в его чистенькую уютную прихожую со стильной этажеркой из черного дерева, такой же вешалкой и плетеным ручным ковриком-циновкой от плинтуса до плинтуса, как бандит, честное слово. Глаза вытаращенные, рот открыт, по небритым щекам струи пота. Куртка нараспашку, вязаная шапка на затылке, седые лохмы торчат во все стороны, трикотажный жилет задрался, рубашка из штанов вылезла, две пуговицы расстегнулись, обнажая волосатый бледный пупок.

— Господи! Ты как Эверест брал! — недовольно поджал губы Зайцев, наблюдая за тем, как дружище следит грязными башмаками по его плетеной циновке. — Толян, хорош топать, разувайся!

— О-оо, зажирел, зажирел, смотрю, барин, — отозвался тот беззлобно, вздохнул и уронил свой зад на изящную банкетку, обитую черным вельветом.

Тут же Каверин, не обращая совершенно внимания на то, что банкетка под ним жалобно хрустнула, скинул шапку с курткой прямо на пол, стащил через пятку ботинки, кинул их к самой двери. Один башмак шлепнулся нормально, второй приложился грязной подошвой к дверной полировке, оставив невероятно мерзкий след.

— Прости, — тут уж он смутился. — Я вытру, Леш!

— Да ладно, сиди уж, — отозвался со вздохом Зайцев, вешая куртку с шапкой друга на вешалку и вытирая салфеткой жирный грязный след на двери. — Хотя лучше проходи, а то сейчас банкетку мою развалишь, медведь.

— Нашел медведя, — улыбнулся себе Каверин в зеркало, пригладил пятерней седые власы, торчавшие в разные стороны. — Все никак не подстригусь! Уже и начальство на вид ставит… Ты вон какой холеный у нас! Барин, одно слово! И девчушку себе нашел ух ты какую! Не клиентка ли, Леша?

— Клиентка, клиентка, — подтолкнул друга в спину Алексей. — Топай в кухню. Там все готово.

Каверин поддернул штаны, заправил в них рубаху, оттянул книзу край трикотажной жилетки. Та настырно снова полезла вверх, обнажая растрескавшийся ремень на брюках. Покосился одобрительно на Зайцева. Тот даже дома, даже в легких домашних портках ухитрялся выглядеть, как на картинке.

— Это потому, друг мой, — не раз снисходительно поучал Каверина Алексей, — что портки мои стоят, сколько куртка твоя зимняя, а то и подороже. И подстригаюсь я в салоне, а не в парикмахерской при вокзале.

Поучал-то он все правильно, и Каверин в душе с ним соглашался, спорить только вот очень любил.

— Ух ты!!! — ахнул восхищенно Анатолий и с сожалением заглянул в свои пакеты. — А то у меня! Так, баловство одно.

— А ты оставь, оставь, глядишь, и твоим харчем побалуемся, дружище. А пока вот… Чем богаты, прошу к столу!

Часа через полтора, выпив и закусив, Каверин завел ставший уже привычным и обязательным нудный разговор о преимуществах.

— Вот скажи, — тряс он перед Лешкиным носом куском копченой корейки, — что за радость такая за чужими юбками наблюдать, а?

— Радости нет. Деньги есть.

Алексей сонно моргал, его всегда со спиртного в сон клонило, потому и не особо жаловал он выпивку. Вот до женщин он был азартен. Если уходил в разнос, то недели за полторы мог практически одновременно крутить роман с тремя женщинами. Но после того как у него появилась Любочка, он о подобном и не помышлял. Только бы вот муж ее теперь картины не подпортил. Приспичило ему, понимаешь, в любовь и верность поиграть.

— Деньги, деньги, одни деньги у тебя на уме! — Каверин в сердцах швырнул на стол надкусанный кусок. — А азарт! Где азарт-то, Леша?!

— Растерял я его за долгие годы службы, дружище. Просто растерял. Хочу жить удобно, сыто, ну и по возможности счастливо.

— И живешь?

— Что?

— Именно так и живешь? Удобно, сыто, счастливо?

— По возможности, — ответил Алексей уклончиво.

Не признаваться же было Тольке, что иногда нет-нет, да глодала тоска по прежним собачьим будням. Когда без премии пахали, без выходных, без жрачки путевой. Когда суррогат вместо кофе, и тому рад. И когда два кусочка сахара на весь отдел. И слипшиеся пирожки из забывшего закрыться вовремя привокзального буфета. Всяко бывало. И надоедало порой так, что биться головой о стену хотелось и послать всех к чертовой матери. Но все равно что-то в этом во всем было. Азарт, наверное. Прав Толян, сто раз прав. Азарт, желание доказать самому себе, что ты найдешь и сделаешь мразь, опустошившую чью-то квартиру или отнявшую чью-то жизнь, вот что ими всеми двигало в их работе. Вот чего сейчас временами остро не хватало.

Да, деньги были, азарта не было.

Они снова выпивали, закусывали. На удивление дружище высоко заценил салатную заправку и даже компоненты почти все угадал правильно. Алексей чуть не прослезился. Полез обниматься, свалил бутылку, залил коньяком тот самый салат, который так нахваливал Каверин. Расстроился. Но друг тут же нашелся, схватив большую ложку и начав хлебать салат вместе с коньяком.

— О, красота какая! — бубнил он с набитым ртом. — О, красотища! И пьешь сразу, и закусываешь, не надо распыляться… Не надо распыляться, Леха!!! Вот это да! Вот это коньячный салатик! Это здорово…

Салатик-то друга и сгубил. Минут через десять тот уронил голову на стол и сонно засопел, время от времени что-то выкрикивая. Это он все еще пытался перетянуть Алексея на свою сторону, пытался заставить того признать, что в его буднях радости больше, чем в Лехиных.

— Циновка у него в коридоре, понимаешь, — бубнил он, когда Алексей тащил его в комнату на диван. — А у меня палас простой, и что? Это же не делает меня проще и хуже? Нет?

— Нет, нет, иди ровнее, — вздыхал Алексей, ругая на чем свет стоит Любочкиного мужа.

Все сейчас у него было бы иначе, все, не задумай тот отменить поездку. Вместо того чтобы сейчас ласкать упругое молодое тело смуглой брюнеточки, он тащит безвольное грузное тело своего старого друга на тот самый диван, с которого у них с Любочкой все и начиналось. А еще предстоял какой-то разговор, которым не успел его снабдить охмелевший Каверин. Но состояться тот должен, он пригрозил ему даже сквозь сон, запретив смываться.

— Я немного отдышусь, и тогда поговорим, — пообещал Каверин и тут же захрапел.

Пока он сотрясал стены зайцевской квартиры диким храпом, стонами и причмокиванием, Алексей убрал со стола, вымыл посуду и с конспиративного номера позвонил Любочке. Номер этот в ее мобильном не определялся, так что звонить можно было без опасений.

Трубку взял ее муж.

— Алло? — рявкнул тот в трубку.

— Алло. Леху позови! — нарочито сильно заплетаясь языком, попросил Зайцев. — Леха, ты, что ли?

— Нет, это не Леха, — вкрадчиво и поразительно спокойно ответил Любочкин муж. — Это Юрий. Это муж той козы, которую ты трахаешь! Еще раз позвонишь или, не дай бог, дотронешься до нее, я сожгу тебя вместе со всем твоим занюханным агентством. Следопыт, мать твою!

Где-то на заднем фоне плакала Любочка. Либо он ее выследил, либо выбил из нее признание. Третьего быть не могло.

— Тронешь ее… — уже без пьяного притворства просипел Зайцев, почувствовав вдруг в районе сердца странную болезненную пустоту, — я тебя так спрячу… Без права переписки, сука…

— Не дрейфь, солдат, — заржал вдруг Юрий. — Такое шикарное тело бить грех! Ему другое назначение, так ведь?..

И он бросил трубку, а Зайцев свою размазал о стенку. Тут же полез обратно в холодильник, достал коньячный салат, не доеденный Толиком. Вылизал всю тарелку и через десять минут храпел на полу неподалеку от Толика, швырнув себе под голову подушку.

Проснулись они одновременно. Сначала, как по команде, заворочались. Потом уселись каждый на своем месте. Глянули друг на друга с пониманием, ухмыльнулись.

— Как здоровье? — первым спросил Зайцев, ему-то было паршиво. Он редко когда так напивался. — Сколько времени?

— О, сколько сразу вопросов, — поморщился Толик, видимо, тоже состояние оставляло желать лучшего. — Здоровье так себе, честно, без прикрас. А времени… То ли вечер, то ли утро, черт его знает! Темно, одним словом. А на часах семь!

Через десять минут выяснилось, что вечер того же дня. И спали друзья всего-то пару часов. Долго умывались, плескаясь под ледяной водой. Зайцев даже зубы почистил, так противно было от самого себя. Чего нажрался, спрашивается? Ну запеленговал Любочку муж, что теперь, жизнь, что ли, кончилась? Такого исхода можно было ожидать, если учесть, что ее Юрий вдруг неожиданно взялся за ум.

Толика нашел на кухне. Тот варил кофе и наскоро лепил бутерброды из всего, что еще оставалось нарезанным на тарелках.

— Я всегда с похмелья так жрать хочу, — жаловался он другу с набитым ртом. — Ну ты должен помнить…

— Помню, — вздохнул Зайцев, сам-то он пару дней с похмелья есть не мог, тошнило даже от воды. — Ты это, Толик, о чем-то хотел со мной поговорить.

— Да? — Тот удивленно замер посреди кухни с перекинутым через плечо полотенцем и с ножом в руке, наморщил лоб. — В самом деле?

— Да, говорил, что тебе совет мой нужен. Или что-то в этом роде.

— Надо же… — мотнул друг головой, быстро схватил с огня турку с вздувшейся кофейной шапкой, разлил по чашечкам. — А о чем конкретно, не намекал?

— Да… — Леша наморщил лоб по примеру приятеля. — Что-то про странный повтор какой-то. Я честно ничего не понял из твоего лепета.

Толик кивнул, поставил перед другом чашку с кофе. Приказал пить и закусывать лимончиком, будто должно было помочь болезному. Сам к кофе не притронулся до тех пор, пока не смолотил дюжину бутербродов. Потом выпил уже остывший, почесал макушку.

— А я ведь вспомнил, Леха, че сказать-то хотел.

— Ну?

Зайцев болезненно скривился от присоветанного другом лимона. Швырнул в рот щепоть сахара, захрустел, стало чуть лучше. Быстро запил кофе.

— Понимаешь, какая фигня… — Толик положил локти на стол, отодвинул подальше опустевшую грязную посуду. — Месяца полтора-два назад на моем участке произошло самоубийство.

— Эка невидаль! — фыркнул Леша, прислушиваясь к головной боли, вроде утихала, может, не зря лимон-то ел. — Такого жмурья мы с тобой за свою практику насмотрелись! Таблеточки? Или как?

— Петелька, Лешка, петелька. Аккуратненькая такая петелечка из бельевой обычной веревки.

— И кто счастливчик?

— Молодая шикарная баба двадцати девяти лет. Тело такое… Даже через сутки в петле осталась хороша собой, даже с синей физиономией. Так бывает!

— Знаю, — кивнул Леша и осторожно протянул руку за вторым ломтем лимона, правда, прежде чем в рот отправить, несколько раз плотно обмакнул в сахар. — А что за мотив у такой красавицы? Нужда, голод, несчастная любовь?

— Нужды нет никакой, красотка была весьма успешной, бизнес процветал, квартира огромная, в порядке полном, тряпок нарядных полны шкафы. Драгоценности… Короче, не нуждалась. А что касается несчастной любви…

— Ну!

— Муж ее бросил.

— Ух ты, неужели? Такая редкость в наши дни, — язвительно подметил Леша, морщась от кислоты во рту. — Ведь никого не бросают, а ее…

— Мало этого, муж у нее половину состояния оттяпал, на которое и претендовать-то не смел, а…

— Как это не смел, а оттяпал?!

— Так дом построили, в браке состоя. Машины покупали так же. Вот и… Короче, его адвокат нашел лазейки.

— Ну-уу… Это еще не мотив, но уже кое-что. Хотя, если учесть, что она на улице не осталась, неубедительно. По твоей роже вижу, что было что-то еще?

— Был еще мальчик.

— Какой мальчик?!

— Маленький мальчик Саша, которого супруги, будучи еще супругами, усыновили. Взяли из детского дома.

— Оп-па! И куда мальчик подевался? Тоже маму бросил?

— Нет. Его отобрали!

— У богатой и успешной-то?! Что-то как-то… — Леша покачал головой, с радостью отметив, что стучать в ней перестало. — Не вяжется, Толик! За что отобрали? Кто отобрал?

— Отобрали органы опеки. За то, что мальчик при запившей от горя матери будто бы свалился с горки и набил себе пару шишек.

— Оп-па!!! Лихо! И кто же так подсуетился?

— А вот тут, Леша, история моя только и начинается… Слушай, может, на воздух выйдем, а? Жарко у тебя. — Каверин задрал край трикотажной жилетки, помахал им в воздухе, как опахалом. — На улице оно и думается легче.

— А пошли, Толик, пройдемся.

Он согласился с радостью, потому что знал: сейчас после своего рассказа Толик уйдет, и ему станет так тошно в его уютной милой квартирке, что хоть на стены вой. И не столько от мерзкого ощущения похмельной хандры, сколько от того, что не пришла сегодня Любочка. И еще она очень горько плакала где-то за спиной своего муженька, решившего вдруг, что после всех его кобелиных выходок он имеет право на свою жену.

Сволочь!!!

На улице начало подмораживать. Лужи, припорошенные мокрым снегом, покрылись ледяной колючей шубой, тротуары заблестели. Было невозможно идти, чтобы не хвататься за локти друг друга. К тому же дул отвратительный пронзительный ветер, и Зайцев тут же натянул на голову капюшон.

— Все выпендриваешься, все молодишься, — хохотнул Толик, надвигая вязаную шапочку поглубже. — И курточка легковата, и ботиночки.

— Нормально все, — буркнул Зайцев.

Его начало колотить, и он уже пожалел о своем скоропалительном решении. Из тепла да в стужу такую. Лежал бы сейчас на диване, смотрел в телевизор, дремал бы. Ладно, проводит Толика до остановки и назад вернется. Завтра с утра в агентство, может, его помощница накопила для него каких-нибудь дел? Если нет, придется ее со следующего месяца увольнять. Станет не по карману и аренду платить, и зарплату ей. Зимой народец не очень охоч до кобелирования, зимой предпочитает, вон как Любочкин муж, на зимних квартирах отсиживаться. Ближе к весне спрос на его услуги, летом самый разгар, а зимой…

— Так что там с мальчиком? — напомнил прерванный разговор Зайцев, его уже основательно трясло, и он боялся, что до автобусной остановки вряд ли дотянет. — Отобрали его органы опеки, и мать приемная в петлю сунулась?

— Ага, только вот странно она как-то сунулась в петлю-то, Леша. Не сразу, а спустя несколько месяцев.

— И что тебя удивляет? Тосковала, тосковала и…

— Логичнее было бы ребенка постараться вернуть, — возразил дребезжащим голосом Алексей, начав для сугрева подпрыгивать.

— Логичнее, только забрали мальчика-то.

— Как забрали? Кто?

— Отец родной у него отыскался, Леша. Да быстро так, молниеносно практически!

— А раньше где он был?

— Раньше-то…

Каверин сделал хитро-подлое лицо и глянул вниз, на трясущиеся от холода колени Зайцева. Ясно было, что интересное самое у него еще только впереди, но за здорово живешь он этого не скажет. Сначала душу помотает.

— Совсем я тебя, брат, заморозил. Ступай домой, наверное, — произнес друг с притворным сочувствием.

— Щас, погоди, щас пойду. Ты в двух словах, коротко, а? Кто отец ребенка?

— А вот угадай с трех раз!

Толик глянул в сторону автобусной остановки, до нее оставалось метров десять. Народу не было никого, значит, автобус только что отошел. Ждать минут десять-пятнадцать.

— Угадал? — снова повернулся он к другу, тот размышлял, на мгновение отвлекшись от согревающей дикой пляски.

— Ты хочешь сказать, что отцом… Родным отцом мальчика был его приемный отец?!

— Ну-уу, с тобой неинтересно. Ты сразу все угадываешь, Зайцев! — надул губы Каверин, саданул друга по плечу и кивком указал на светящиеся окна бывшей пивнухи — теперешнего бара с шикарным названием. — Может, зайдем? По пивку?

— А и пошли, — не стал ломаться Леша.

Домой снова расхотелось, чем-то зацепила его тема Толькина. Что-то было в ней еще недосказанное. Он начал издалека, впереди еще много интересного. В этом Зайцев был уверен, поскольку друга своего знал преотлично.

В баре было сумрачно, безлюдно и, если не считать легкого музыкального фона, непривычно тихо.

— Закрыты, что ли? — не понял Каверин, снимая куртку.

— Нет, нет, проходите, — высунул голову из-за колонны молодой бармен. — Не время еще просто. Народ после десяти только начинает собираться.

Они выбрали дальний столик, заказали по кружке пива с воблой. Дождались заказа, и только тогда Каверин продолжил:

— Самое поганое в этом деле то, что именно муж ее спровоцировал на то, чтобы усыновить мальчика.

— Понятное дело, он же его сын!

— Да, но ей-то он об этом не сказал, понимаешь? Сам знал, а ей не сказал. Усыновили, и усыновили конкретного ребенка, понравившегося именно ему, что тут такого?

— Ничего, — согласился Зайцев и сделал большой глоток. — Но вообще-то мнение двух сторон учитывается.

— Ой, да брось ты, Заяц, я тебя умоляю! Она млела от него, как кошка. Сказал бы Феденька ей макаку усыновить, она бы это сделала запросто.

— Это кто так говорит?

— Это так сестра ее говорит.

— Она знала… Знала про то, кто родной отец мальчика?

— Сестра?

— Да.

— Нет, не знает. Она была тут у меня на днях, кое-какие формальности закрывали с ней, я осторожно так задал вопрос. Нет, сто процентов она не в курсе.

— А ты откуда прозрел?

— А мне их отчим поведал. Оборотистый мужик. Умный, хваткай.

Каверин так и сказал: «хваткай», из чего Зайцев сделал вывод: отчим ему не особо понравился.

— Он-то откуда узнал?

— Я же тебе, балбесу, говорю, что дюже хваткай мужик-то. Он бы и пацана не позволил отобрать, если бы был в городе. А то был в путешествии с женой, с их матерью. Когда вернулся, падчерицы в соплях все. Так, мол, и так, за время вашего отсутствия у нас упал с качелей или с горки, не помню откуда, Сашенька. Набил себе две шишки и разбил коленку. Мы в больницу. Там врачи шум подняли, вызвали органы опеки и милицию, узнав, что мальчик сирота. В два счета свершился процесс, где главными свидетелями выступали опять же врачи. Очень, по слухам, гневались. По слухам опять же, все про все заняло полторы недели. Вишь, как у нас судопроизводство работает, когда колеса отлично смазаны.

Каверин выдохся, припал к кружке и высадил одним махом половину. Потом принялся с наслаждением обгладывать рыбьи ребрышки.

— Так ты думаешь, что этот ее бывший муж специально подкупил врачей, всех, кого можно, чтобы ребенка забрать?

— А ты так не думаешь? И опять же, это не я, а отчим их так думает.

— А что мешало этому Феде, кажется?

— Да, Феде, — кивнул Толик, снова припадая к пиву.

— Что мешало ему на законных правах заявить о своем отцовстве?! Все права на его стороне! Чего было огород-то городить?!

— Опять же со слов отчима повесившейся девушки, Федя этот не хотел публичности никакой. Его новая пассия была категорически против того, чтобы устраивать драчку за мальчика с опекуншей. А тут, бац, и случай подвернулся — пацан расшиб коленку. Из органов опеки позвонили ему и спросили: могла ли эта травма быть нанесена мальчику опекуншей? Он ответил то, что надо было в таких случаях ответить, и засуетился. Тихо смазал врачей, потом, может, еще кого, но тоже тихо. Потом также, не засветившись, мальчишку забрал из детского дома. А там ведь у нас все подписку дают о неразглашении.

— Как же тогда отчим-то обо всем этом узнал?

Зайцев сердито грыз тараний хвост, замучавшись ждать, когда же Каверин перейдет к главной теме дня. Она-то еще пока не была озвучена. Во всяком случае, он на это сильно надеялся. Чего ради тогда весь этот цирк?

— Я же тебе устал повторять: хваткай он, юркай!

Толик закатил глаза, попутно сдувая пивную пену с верхней губы. Его локти широко лежали на столе, вытирая рукавами рубашки хлебные крошки от прошлых посетителей.

Н-да, шикарное название этого местечка ничего в нем не изменило. Все тот же замызганный интерьер, те же сальные тряпки, те же пивные кружки в пятнах.

— И чтобы ты дальше не приставал, спешу ответить: сестры, одна до смерти своей, вторая до сих пор, так и не знали и не знают, кто забрал мальчишку и кто за всем этим скандалом с врачами стоял.

— Ага! Все дело все ж таки во врачах? В них упирается?

Зайцев сразу поскучнел. Скандалов этих врачебных он за свою практику повидал тьму-тьмущую, но не помнил ни одного случая, дошедшего до суда. Ну, допустим, подкупленные бывшим мужем покойной врачи дали ложные показания, весьма приукрасив картину ушибов мальчишки. Из-за этого мальчика у приемной матери отобрали. Из-за этого она, возможно, в петлю полезла. Доказать-то, доказать причастность конкретно врачей в доведении до самоубийства невозможно! Как невозможно доказать факт подкупа! С этим либо за руку хватают, либо никак.

— А я совсем и не это имел в виду, психопат! — взревел Каверин и, отобрав последний кусок воблы у друга, без лишних слов сунул его себе в рот, принявшись аппетитно посасывать. — Я разве говорил тебе, что подразумеваю доведение до самоубийства?

— А что ты подразумеваешь, спокойный ты наш? — ядовито оскалился Зайцев. — Убийство, что ли?

И вот тут по тому, как испуганно заметался взгляд Толика по обшарпанному, плохо прибранному бару, как начал скакать со стульев и столов к потолку и обратно на пол, Леша понял, что попал в точку.

Не понравилось что-то Толику в самоубийстве молодой, красивой, удачливой женщины, хоть и оказалась та преданной мужем не единожды. Что-то заставило его сомневаться.

— И почему? — вернул к себе Зайцев мятущийся взгляд друга. — Что в той петле не так?

— Вот, черт!!! — ахнул Каверин, откинулся на спинку стула, уперся ладонями в край стола и забарабанил пальцами по замызганной, плохо вымытой столешнице. — Прямо в точку ведь, Заяц!!! Не в бровь, а в глаз, да в самое яблочко! Ведь в петле, в петле проклятой все дело!

— И что с ней не так? Удивительным морским узлом завязана? — ухмыльнулся Леша и тоскливым взглядом обвел бар и начавших собираться посетителей.

Та еще была компания. В одном из них он тут же узнал завсегдатая обезьянника, он то дрался, то бывал избитым, то угонял машину приятеля. Одним словом, конфликтовал с законом, и не раз. Тот тоже, несомненно, узнал в Зайцеве бывшего мента. Сразу улыбнулся нехорошо, толкнул локтем приятеля. Оба уставились в их сторону.

— Пора уходить, Толик, — резюмировал Зайцев и потащил разохотившегося до пива друга из бара. — А по пути ты мне доскажешь свою историю.

Финал истории Толик скомкал. Парой слов обмолвился о том, что в такой же петле, то есть завязанной точно таким же узлом, незадолго до гибели молодой красавицы нашли еще одну женщину. Та не пережила будто бы кончины своего пожилого мужа и покончила с собой.

— И даже записку оставила, — скрипнул зубами Толик, притопывая ногами на автобусной остановке. — Только родная племянница в той записке почерк тети не узнала.

— Она с ней часто переписывалась, что ли, чтобы почерк так досконально знать? — возразил противным голосом Зайцев, глянув в небо.

Черное и низкое, оно должно было вот-вот обрушить на них что-то неприятное. Либо осадки в виде мокрого снега, либо ледяной дождь, как теперь принято говорить у синоптиков. И то и другое одинаково противно. Хорошо бы до начала природного шоу домой попасть и попробовать еще раз позвонить Любочке. Теперь уже с городского телефона. Может, Юрик ее выдохся уже играть славного доброго малого? Может, она одна?

— Племянница почерк тетки не узнала. И ты прав, она никогда с ней не переписывалась, — гневно раздул ноздри Толик и ткнул себя перстами в грудь. — Зато я узнал форму петли. Не странно ли, дружище? Вешается молодая красивая девка, а перед ней пожилая женщина…

— Именно это не кажется мне странным, — перебил нетерпеливо Зайцев: первые капли мерзкой влаги, не пойми из чего слепленной, упали ему на нос.

— Мне тоже. Но то, что петля была завязана одной рукой, к бабушке не ходи. У нас что, в районе услуга теперь такая имеется? Обращайтесь, ребята! — дурашливо вскричал Каверин, широко раскидывая руки. — Кому петельку завяжем, кому веревочку намылим!

— Может, совпадение? — невнятно бормотнул Зайцев.

Ему вдруг пришло сообщение на мобильный. А пальцы так свело от холода, что он даже не мог прочесть, от кого оно. Еле разобрал, что его баланс на нуле.

— Хорошо, — не хотел сдаваться Толик. — Пускай в петле совпадение. А то, что обе перед смертью наглотались снотворного, тоже совпадение?

— Оп-па! — ахнул Алексей. — Ты не говорил.

— Успеешь тут с тобой, споришь и споришь.

— Снотворное идентичное?

— Нет, — ворчливо отозвался Каверин, задрал край рукава куртки, глянул на часы. — Где же автобус-то провалился?! Снотворное разное, и что?!

— А что?

— Ответь мне, за каким хреном пить снотворное, если ты решил удавиться?! — заорал Толик, глянул на дорогу, автобуса не увидал и ходко потрусил в сторону угла соседнего дома, успев крикнуть: — Я щ-щас, Леха! Надо мне! А то сделаю это прямо на задней площадке!

Конечно, это странно, подумал Зайцев равнодушно, краем глаза наблюдая за тем, как дружище прячется за углом. Если решил залезть в петлю, то к чему снотворное? А с другой стороны, может, решили, чтобы уж наверняка? И в то же время: что, обе сразу решили? И петля одинаковая…

Многовато совпадений-то. Но тут же возникает громадных размеров НО!

Что могло связывать этих двух женщин?! Одна молодая, красивая, удачливая, богатая. И вторая — обычная пенсионерка, потерявшая мужа. Где могли пересечься их пути?!

— В больнице, — был краток по возвращении друг Каверин, застегиваясь и заправляясь уже на ходу. — У молодой девки врачи той больницы, можно так сказать, отобрали сына. У старой тетеньки врачи отобрали мужа.

— То есть? — Зайцев вцепился в рукав каверинской куртки, заметив приближающийся его сто второй автобус.

— Помер тот от перитонита. Упустил тамошний травматолог. Был ушиб внутренних органов с разрывом там чего-то, не помню уже. А тамошний травматолог йодовую сетку присоветовал на пузе дяде рисовать. Тот с неделю рисовал, а потом крякнулся от таких художеств. Так-то вот… Все, брат, мне пора.

— Как пора?! А подробности?! — заорал Зайцев, добежав за ним до самых автобусных дверей.

— По телефону, Заяц, приеду, позвоню!

Рассчитав время в пути для своего друга, Зайцев понял, что у него в запасе час почти, и решил быстренько смотаться к Любочке под окна. Что он мог увидеть с улицы в окнах восьмого этажа, он представлял себе плохо. И Любочка не могла помахать ему платочком из форточки, потому что не знала о его присутствии там. Но все равно настырно поехал, взяв такси.

— Не уезжай! — сунул он таксисту лишнюю сотню за ожидание. — Я быстро!

Быстро не вышло.

В окнах, во-первых, было темно и с одной стороны дома, и с другой. Значит, Любочки там быть не могло, спать укладывалась она в первом часу ночи обычно. А вот Юрец ее маетно по двору метался, и Зайцев на него тут же нарвался. И они даже потусили немного друг друга. Так, без синяков, и не от злости даже, а все больше от непонимания и страха за Любочку. Юрец не понял ничего, увидав Зайцева, прыгающего под окнами их многоэтажки.

— А ты чего тут?! — вытаращился он на Лешку с ненавистью и страхом. — А Любка где тогда?! Она же… Она же ушла от меня!

— К кому?! — побелел Зайцев. — У меня ее нет!

— Как нет, сволочь?! Как нет?! Она же ушла от меня!!! — И он первый двинул кулаком ему в плечо.

— К кому ушла?! У меня ее нет?! — тоже заорал Зайцев и ответил ударом тоже в плечо. — Какого черта выгонять жену на мороз среди ночи???

— Я не гнал! — Они уже крепко держали друг друга за воротники курток и кружили в странном диком танце, скользя и спотыкаясь о наледи. — Я пытался отговорить! А она тряпки в чемодан покидала и уехала…

— Уехала? На чем?! На такси? — Он сделал ловкую подсечку и повалил Юрку на скамейку, придавив сверху коленом. — На чем уехала, придурок?!

— Не такси точно. — Юрка мотал головой, с которой давно слетела шапка, и все пытался сбросить с себя зайцевскую коленку. — Я подумал, что твоя тачка. Темный джип. Это не ты?!

— Нет! Нет, как видишь! — Леша изловчился, поднял Юркину шапку с земли, ударил того по лицу. — Урод!!! Довел жену! Она с первым встречным укатила в ночь.

— С каким встречным-то? — отозвался тот плаксиво и сел на скамейке, согнувшись, сунул руки в карманы куртки.

— А я знаю! — Зайцев сел рядом. Тоже съежился весь от пронизывающего ветра и ледяной крупы, сыпавшей с неба.

Они помолчали, сердито сопя и косясь друг на друга. Потом Зайцев неуверенно подергал плечами.

— Слушай, Юрец… А у нее никого, ты не знаешь? В том смысле…

— В том смысле, не наставляет ли она рога еще и тебе? — зло заржал Юрец и шлепнул себя по коленкам. — Ты же у нас следопыт-то! Я-то кто? Я всего лишь обманутый муж!

— Обманутый муж обманутой жены… — произнес Зайцев тихо, поднялся и неожиданно подал руку сопернику. — Ну, бывай, Юра.

Тот мгновение раздумывал, потом руку все же пожал, втиснув в одеревеневшую от холода Лешкину ладонь свои ледяные пальцы.

— Слышь, следопыт! — окликнул он Зайцева, когда тот уже шагал к ожидавшему его такси. — Ты это… Если она к тебе вернется, не обижай ее! Я не обижал…

Зайцев ничего не ответил, сел на заднее сиденье такси и поехал домой.

Вот и все…

Вот все и закончилось, колотилось в его висках с противным остервенением.

Он обманывал, его обманули. Люба ушла сразу от них обоих. Просто села в большую черную машину и уехала, никому ничего не сказав.

Нет, а, с другой стороны, что она могла сказать вот лично ему — Зайцеву? Леша, прими меня? А он готов принять ее? Готов делить с ней целые дни и ночи напролет вместо коротких часов свиданий урывками?

— Не знаю… — разлепил губы Леша раздосадованно.

— Что? — тут же встрепенулся таксист.

Поговорить тому очень хотелось, он несколько раз принимался, да Зайцев не отвечал, он и умолкал.

— Ничего, — откликнулся Леша и головой замотал. — Тяжко прожить одному сорок семь лет и потом вдруг на что-то решиться.

— В плане бабы, что ли? — с пониманием кивнул таксист. — Понимаю, тяжело. Но и одному погано, брат. Даже тявкнуть некому!

— Собаку заведи, — проворчал Зайцев едва слышно.

Но таксист услышал и рассмеялся, не обидевшись.

— Собака — это не то. Собака — она что дитя. За ней уход какой! А баба ухода не требует.

— А чего она требует-то?

Он отвернулся к окну, рассеянно наблюдая за проносившимися на скорости домами, яркими светящимися ветринами, людьми.

— Баба требует любви, брат. Больше ей, поверь, ничего не нужно. Даже деньги ей так не нужны, как эта сопливая любовь. — Таксист матерно выругался и успел воскликнуть прежде, чем затормозил возле Лешкиного подъезда: — А кто сможет-то им ее дать?! Чтобы каждый раз, как первый раз?..

Эти дурацкие слова таксиста застряли в голове, что та заноза.

Чтобы каждый раз, как в первый раз!

Сможет он так с Любочкой? Да, славно было им вместе, спору нет. Но всегда свидания кончались одним и тем же: кто-то из них да начинал торопиться. Она, понятное дело, спешила, чтобы не быть застуканной Юркой. Он…

А ведь он начинал тяготиться ее обществом часа через три, разве не так? И зевота странная одолевала. И на часы без конца смотрел, будто ее подталкивал — ну давай, давай, пошевеливайся, пора уже. И на следующий после встречи день не спешил ведь первый позвонить. Не потому, что обыгрывал принцип какой-то свой странный мужской, а потому что порой да и забывал о ней — о Любочке.

И вот сможет он при таком раскладе быть с ней каждый раз, как первый?

Нет. Не сможет.

Зайцев вошел в квартиру, включил свет в прихожей, швырнул куртку на вешалку, ключи на тумбочку, глянул на себя в зеркало и еще раз повторил уже более твердо и осознанно:

— Нет! Не смогу!

Тогда и нечего голову ей и себе морочить. И раз все так сложилось сегодня в ее жизни, то…

Звонок на домашний заставил его вздрогнуть и насторожиться.

А вдруг Люба?! Вдруг она пересиживает где-то у подруг свое скоропалительное решение уйти от мужа и теперь вот звонит ему, чтобы потребовать от него какого-то сигнала?

Но он не готов, блин!!! Он не хочет к ней, не хочет ее сюда, не хочет с ней так, чтобы навсегда, блин!!!

Зайцев покусал указательный палец, зависнув над телефонным аппаратом.

Брать трубку или нет? Ответить или нет на звонок? Это ведь может быть и дружище Каверин, по времени как раз должен был добраться домой. А могла быть и Любочка, хлюпающая носом. Она расплачется, он позовет. А дальше?!

— Да! — рявкнул Зайцев в трубку, сняв ее после десятого звонка, все это время он себя тихонько презирал за трусость и малодушие.

— Че орешь-то? — добродушно поинтересовался Каверин и шумно зевнул. — И где был? Я тебе уже третий раз звоню?

— Так это… Прогуливался и…

Врать смысла не было, и Зайцев покаялся. Причем покаялся во всем. И даже в том, что боится теперь Любочкиных звонков, потому что не знает, хочет он ее с такой же силой, как прежде, или нет?

— Ссышь, Заяц, что к тебе под крышу попросится? — заржал друг.

— А как не ссать-то, Анатолий? — Он тоже невольно рассмеялся, и страхи его показались вдруг какими-то надуманными и несущественными. — Сейчас в дверь позвонит, на грудь кинется, а мне что делать?

— Койку большую покупать. — Друг снова зевнул протяжно и тут же спросил: — Бесплатный совет хочешь?

— Ну!

— Гони ты эту девку от себя куда подальше.

— Че это?

— Не твоя она, друг Лешка. Не твоя.

— Да она теперь и ничья вроде, — неуверенно возразил Зайцев и облегченно выдохнул.

Толькина поддержка многого стоила. Он вообще-то здорово в жизни разбирался. И мастерски давал советы, выстреливая всегда десять из десяти.

— Я не про то, что баба эта от мужа удрала, Леха, — досадливо перебил его Каверин. — Я про то, что она так и будет всю жизнь свою бегать. То от него, то от тебя, то от тебя к нему и обратно. Знаю я категорию таких вот бабочек. Они до конца дней своих так и не могут разобраться, кто им конкретно нужен.

— Да она вроде с мужем-то из-за измены, — неохотно попытался заступиться за Любу Алексей. — Он кобелировал тут одно время знатно.

— И че? А ты не будешь, что ли? И ты со временем будешь, я же тебя знаю. Ты еще ого-го как будешь! Нет, брат… — Толик вздохнул и цыкнул на кого-то беззлобно, приказав не вылезать из-под одеяла. — Измена — это не повод для развода. Ты же не хуже меня знаешь, чего я тебя учу-то, господи! Не твоя это женщина, Леха. Не твоя. Ей рука властная нужна, чтобы за хвост прочно держала. А тебе оно надо: возиться с ней? У тебя терпения не хватит, друг!

— Может, и так. Может, ты и прав.

Леша прыгнул с телефонной трубкой на диван, закинув ноги на спинку, уложил голову на подлокотник. Задумчиво обвел взглядом комнату — стильную, модную, просторную… для одного. Второму человеку тут явно нет места.

— Я всегда прав, — авторитетно заявил Каверин и тут же без переходов перебросился на интересующую Зайцева с недавнего времени тему. — И я тысячу раз прав, утверждая, что с двумя этими самоубийствами что-то нечисто.

— А где утверждаешь-то? На самом высоком уровне?

Взгляд Алексея зацепился за одежный шкаф, упирающийся верхом в потолок и занимающий большую часть угла возле балконной двери. Там ведь тоже полок на него лишь одного. Ну куда там Любочкины вещи вмещать? А Юрка сказал, что у нее вещей два чемодана и большущая сумка.

Не-ет, ну нет же!

— Какой высокий уровень, дружище, о чем ты? — с горечью воскликнул Каверин и снова цыкнул на кого-то.

— На кого ты там все шикаешь? — не выдержал Зайцев, прекрасно зная, что друг его после развода с женой живет один.

— На кошку, Леша, на кошку. Подобрал тут на днях, чтобы одинокую старость скрасить, — поспешно ответил Каверин и снова заныл: — Кому я мог доложить о своих подозрениях, вот скажи?! Ты что, забыл, как работал?! Удавились бабы, и хрен с ними! Кто позволит дело завести? Конец года! Кому нужны такие косяки?! Это я так, по-свойски, с тобой!

— Но ты вот точно уверен, что с тетками что-то не так?

Зайцев вдруг нервно дернул головой, почудилось, что во входную дверь кто-то тихонечко скребется. Может, показалось, а может, и нет? Спустить ноги с дивана и пойти посмотреть ему было жутковато. Откроет, а там зареванная Любочка с чемоданами.

Что делать тогда?! Что решать?! И прогнать не прогонишь. И принять на ночь чревато. Останется на всю жизнь, а?

— С тетками явно что-то не так. Я в плане головы, — хмыкнул Каверин. — Следов насилия на них нет, это сто процентов, я сам досматривал. Если им помогли уйти из жизни, значит, поняли, что почва благодатна… Нас ведь с тобой в петлю не сунешь запросто так. Так?

— А снотворное забыл? Что, если дамам подсыпали снотворного, а потом аккуратненько в петельку и препроводили? А? Как тебе?

— Именно так и мне, друг Леха, — вздохнул Каверин и зашептал, зашептал что-то, будто бы снова на кошку. — Именно так я и думаю. И мотив будто бы имеется для их устранения: чтобы не мутили бабы воду и не трясли обличительными документами перед порогом прокуратуры. Но!

— Что — но?

— Они ведь и не трясли!

— Документами?

— Ну! Бабуся еще ходила ко мне какое-то время со слезами, а потом ходить перестала. Махнула, так сказать, рукой. Доказать, говорит, у меня ни жизни, ни денег не хватит. А девка-то молодая и вовсе никуда не совалась. Запила, по слухам, с горя, и все. Да ей и отчим не позволил бы с жалобами мотаться. Он же знал, кому дите то досталось.

— Хочешь сказать, что они никому не мешали и не сворачивали кровь? А че тогда?

Тут Каверин снова шепнул что-то милое своей кошке, и Зайцев обеспокоенно приподнялся на локте.

Называть кошку лапуней?! Что-то здесь не то…

Да не может быть! С женщиной он! Чего врать-то? И тут же легкая обида кольнула сердце. Ему Любочку отсоветовал, а сам? Сам что-то затеял?

— Че тогда-то… — Каверин ненадолго задумался. — А не знаю, брат. Тут еще такое дело…

— Какое?

— Бабуся эта была у меня дня за три-четыре до своей кончины и приставала со странными опасениями.

В этом месте Толик утробно хохотнул и звонко щелкнул ладонью обо что-то. И Леша теперь уже точно был уверен: друг про кошку чушь сморозил. Просто не хочет раньше времени языком молоть. Или в присутствии дамы не хочет ее обсуждать. Или у него в гостях снова та самая соседка с верхнего этажа, над которой однажды Зайцев имел неосторожность посмеяться.

Нет, ну а как не смеяться, если она старше Толика лет на десять. Если ему сорок с лишним лет, то ей — считайте! Соседка всю жизнь почту разносила в их районе, руки сумками оттянула чуть не до колен, пятки растоптала до копыт телячьих. Представляете, как выглядит?!

Он и сказал о своих соображениях Толику, а тот обиделся и не звонил потом почти месяц.

— Какими опасениями, Толик? — поторопил Зайцев, которому снова почудилось, что в его входную дверь кто-то скребется.

— Бабусе казалось, что за ней кто-то следит. Будто видит она одного и того же человека в разных местах. Будто ходит он за ней.

— Паранойя?

— Скорее всего, Леш, а там, кто знает. С сестренкой бы поговорить этой, как ее… О, вспомнил, Светлана Свиридова. С ней бы поговорить, поспрашивать, не было ничего такого же замечено у них с погибшей сестрой? Да мне разве позволят!

У Зайцева аж дух перехватило от прорезавшегося женского голоса из Толькиной трубке. Это точно не кошка позвала его по имени. Капризно, в то же время нежно. И это точно не была соседка с верхнего этажа. У той голос был, как лязг крышки мусоропровода. Нет, это был молодой женский голос.

Ишь ты! Старый пес! Его отговаривает, а сам…

— Хочешь сказать, что мне до этого есть дело? — прервал он стремительный полет своих подозрений в адрес друга вопросом в лоб. И задал он его неприятным скрипучим голосом, что, конечно же, было из-за молодого женского присутствия, обнаружившегося в жизни Толика. — Хочешь сказать, что мне нужно поговорить с этой сестренкой? Как ее — Светка? А зачем? А за сколько, Толик? Кто заплатит мне за мой интерес?

— О-о-о, погнал, блин! — протянул Толик с обидой. — Деньги весь азарт, весь профессиональный интерес в тебе вытравили. Ладно, забудь и забей, друг! Помер Никодим, а и хрен с ним…

И Толик трубку бросил.

Какое-то время Зайцев еще полежал, постукивая антенной от телефонной трубки себе по щеке. Потом со вздохом поднялся, трубку вернул на аппарат, проверил мобильный — не было никаких пропущенных вызовов и непрочтенных сообщений. И пошел в прихожую. Встал у двери, прислушался, уперев руки в бока.

Нет, что хочешь делай, кто-то под его дверью сидит.

И прямо тут же Любочка пригрезилась. Сгорбившаяся, заплаканная, усевшаяся на чемодан со своими вещами и не знающая, как войти в эту дверь теперь уже в другом качестве. А и пускай, что ли, входит, вдруг решил с озорством Зайцев, потянувшись к замку. Сюда проскочит, а там как хочет!

Конец ознакомительного фрагмента.