Король Ветра

Галина Полынская, 1998

Самые дивные вещи на земле – прекрасные автомобили, горячие кони, страстные женщины – становятся лишь поводом к ужасным преступлениям и драмам. Но если ты страстно любишь скачки и лошадей, то однажды питомец сможет унести тебя от невзгод.

Глава 1

Первая лошадь в моей жизни появилась в четырнадцать лет. Однажды утром отец привез маленького пони двухлетку. Пони был коричневым и плюшевым, как игрушечный медвежонок, с длинной растрепанной челкой и крутым нравом. Крошка-лошадка была твердо уверена, что в ее жилах течет дикая кровь арабских скакунов. Он вытворял все, на что мог быть способен норовистый конь: брыкался, кусался, становился на дыбы в самую настоящую «свечку», носился по лужайке так, что из-под его копыт летели комья земли вместе с аккуратно подстриженной травкой; он фыркал, похрапывал и даже пытался бодаться. Я с удивлением наблюдала за этим светопреставлением из окна дома, а я ведь считала пони мирными, флегматичными существами.

Вскоре крошка немного подустал и остановился, не выпуская, однако, из поля зрения отца и тихо стонущую от ужаса маму, и я решила, что пора бы с ним познакомиться. Я вышла из дома и спустилась к ретивому скакуну.

— Не подходи к нему, Ирис! — крикнула мама. — Он опасен!

— Да, дочка, — согласился отец, — осторожнее с первым знакомством.

Пони смотрел на меня большими, красивыми шоколадными глазами из-под растрепанной челки и в этих глазах так и прыгали бесенята. И я поняла, что мы обязательно подружимся.

— Привет, — сказала я, подходя к нему поближе, — меня зовут Ирис, а тебя, скорее всего, будут звать Громом.

Пони чихнул и переступил с ноги на ногу. Я подошла к нему и погладила жесткую, упрямую, как и он сам, гриву. Малыш стоял смирно, продолжая меня изучать, а потом вдруг ткнулся бархатной мордочкой в мою ладонь, выпрашивая чего-нибудь вкусненького. Маленький Гром выбрал себе хозяйку, с этого момента только мне удавалось с ним справиться, поэтому все заботы о строптивце легли на мои плечи, и заботы эти не были мне в тягость. Я часами могла заплетать его гривку в косички, подравнивать челку, делать начес, укладывая, как заправский парикмахер, в общем, мой Гром всегда щеголял причесанный по последней моде.

— Поразительно, — говорила порой мама, глядя, как я вожусь со своим закадычным плюшевым другом, — как дочка умудрилась так его приручить?

— Умеет найти подход к лошадям, — улыбался отец, — это редкий дар.

Я этот разговор услышала, собой погордилась и вскоре забыла, даже не подозревая, какую роль еще сыграют лошади в моей жизни.

В Австралию родители привезли меня еще в бессознательном возрасте. Отец ехал работать по контракту, да так и остался в кенгуриной стране со мной и мамой. Со временем они купили небольшой домик в спокойном зеленом пригороде Сиднея, и с самого детства два языка — русский и английский, стали для меня родными. Родители не позволяли мне забывать, откуда я родом, куда тянутся мои корни. Хоть мы и не поднимали каждое утро российский флаг на лужайке перед домом, я всегда знала и чувствовала — я русская и гордилась этим.

Отец обожал лошадей и даже мечтал иметь собственную маленькую конюшню. Грома он купил в разорившемся зооцирке, не в силах устоять перед человеческим, умудренным глубоким жизненным опытов взглядом шоколадных глаз. В зооцирке пони продемонстрировал себя с самой наилучшей стороны, и проявил свою истинную сущность только оказавшись в нашем дворе. Но, невзирая на все его выкрутасы, мама с папой любили лошадку, хоть и предпочитали делать это на расстоянии.

Если к Грому решался подойти кто-нибудь кроме меня, в плюшевого конька словно бес вселялся, — казалось, он увеличивается в размерах, сила его удесятеряется, а из ноздрей, того гляди, повалит дым и посыплются искры. Если к нам все еще решались придти гости, они вынуждены были стоять за забором, не имея никакой возможности войти на нашу территорию, смотрели на свирепую лошадку, роющую копытками землю, и надрывали горло, вызывая меня. Я выбегала и уводила Грома, разочарованного тем, что так и не удалось кого-нибудь лягнуть или куснуть, а значит, день потерян. До его появления в нашем доме мы думали завести собаку, но в этом больше не было необходимости — у нас был прекрасный сторожевой пони.

Глядя на Грома, отец все больше и больше склонялся к мысли, что коники у нас должны быть обязательно и даже начал строительство конюшни на три стойла. Обрадовавшись, что у Грома скоро появится компания, мы усердно помогали. Мой пони содействовал преимущественно тем, что выжидал, когда зазевавшийся рабочий окажется к нему спиной и с разбегу таранил его пониже поясницы. Рабочий отлетал в другой конец недостроенной конюшни с различными пожеланиями в адрес всех лошадей вместе взятых.

Но мечте отца не суждено было сбыться, вскоре он заболел, и его отправили в санаторий. Мы с мамой надеялись, что там он окрепнет, но болезнь усугублялась, пришлось лечь в больницу. Все мамино время теперь было занято отцом, и мы с Громом оказались предоставлены сами себе. Конюшня осталась недостроенной и быстро заросла травой.

Надежды на то, что отец поправится, оставалось все меньше и к тому моменту, когда я закончила школу, он умер. Как я ни готовилась, известие о том, что папы больше нет, застигло врасплох. Я никак не могла представить своей жизни и жизни вообще без высокого подтянутого улыбающегося отца, который слишком любил жизнь, чтобы взять вот так и уйти из нее.

После его смерти изменилась не только мама, но и Гром. Он стал тихим и флегматичным. Мама говорила, что лошадиные годы берут свое, а я была уверена — он скучает по папе.

Долго я пыталась смириться с тишиной и пустотой, обрушившейся на наш дом, а потом собрала чемодан и поехала к огням большого города претворять в жизнь мечту о карьере актрисы. Сколько можно было видеть сны о том, как я умираю от любви в объятиях Ретта Батлера, и прямо таки уношусь ветром, или как улыбаюсь, сверкая вампирскими клыками и вершу судьбу Трансильвании на пару с Дракулой, или несусь по дикому Западу, а вокруг стаями бродят Клинты Иствуды… В общем, я села на розовое облако, поставила рядом свой чемодан и понеслась покорять радужные просторы фабрики грез. Я и не сомневалась, что стоит мне только показаться на пороге любой киностудии, как меня тут же осыплют главными ролями, я прославлюсь, и с телеконференций буду передавать приветы маме.

Вскоре выяснилось, что мое горячее желание стать звездой никого не волновало, и подобных мне оказалось подозрительно много… Но в школу актерского мастерства я все же поступила. Существовала школа при киностудии «Синема-Парк». Так как все киностудии для меня поголовно были «Парамаунтами», я и мысли допустить не могла, что «Синема-Парк» может быть рангом ниже.

Училась я вместе с длинноволосыми парнями с отсутствующими взглядами и целым поголовьем блондинок с кроваво-красными губами и стеклянными, длинноресничными глазами. Я с выражением читала бессмысленные тексты, добросовестно училась падать так, чтобы не расколоть себе голову об пол, изображала животных, душевнобольных таксистов, фехтовала, дралась — всего не перечислись. Но чем дальше продвигалось мое обучение, тем яснее я начинала понимать, что «Синема-Парк» не самая лучшая киностудия на свете, скажем прямо — просто дрянь. В основном гнался ширпотреб, поставленный на конвейер: глупые триллеры, от начала до конца залитые кровью настолько похожей на кетчуп, что только кусков болгарского перца не хватало, клонированные боевики-фэнтези, где полуголые лоснящиеся мужики спасали блондинок в коротеньких платьицах от чудовищ с усталыми резиновыми мордами, а так же комедии, над которыми могла смеяться разве что какая-нибудь малолетняя балда.

Все это было крайне грустно, но надо же хоть с чего-то начинать свою карьеру, тем более я уже успела пропитаться киношной атмосферой. Мне нравился этот мир, полностью оторванный от реальности, нравились даже эти, с позволения сказать, «грезы», коими регулярно снабжала мир «Синема-Парк».

Усердие, с которым я вгрызалась в гранит кинематографических наук, со временем вознаградилось — мне начали давать роли, вернее, рольки или даже — ролюшки. Моим первым выходом на съемочную площадку стал эпизод в массовке — я играла лицо в толпе, с надеждой смотрящее на потного качка с деревянным мечом, уходившего спасать нашу деревню от целлулоидного дракона. Я страшно волновалась, казалось, все камеры нацелены именно на меня и все софиты только мне и светят, несмотря на то, что вокруг топталось еще тридцать статистов.

Обливаясь потом я с ужасной надеждой смотрела на качка, надеясь, что этот эпизод станет решающим в моей жизни, заметят меня и пригласят на большую роль, быть может даже со словами.

По завершению съемок я извелась, ожидая возможности хоть краем глаза увидать черновой, монтажный вариант. Лучше бы я этого не видела… лучше бы меня вырезали! Во-первых, я с трудом себя узнала, во-вторых, я была донельзя похожа на насмерть перепуганную овцу, которой внезапно сильно поплохело с желудком. Я готова была написать завещание и застрелиться, но, видя, что никто на меня не показывает пальцем и не смеется, постепенно успокоилась. Джек пот в этот раз мне не выпал, оставалось набраться терпения, учиться и ждать, когда же крупно повезет.

Я снимала крошечную квартирку недалеко от киностудии, и у меня частенько собирались мои приятели актеры. Да, мы себя гордо величали «актерами», прямо с того самого момента, когда впервые переступили порог киностудии, причем звучало это с такой важностью, будто мы не толкались в массовках, а отхватывали исключительно многомиллионные контракты.

Вечерами мы пили кофе или пиво — когда на что хватало средств, и строили планы на будущее. Постепенно у нас сложилась компания из трех парней и трех девчонок. Я наконец-то обрела настоящих друзей, необходимую поддержку, а мои письма маме перестали быть похожими на плохо скрытые стенания и жалобы на несправедливую судьбу и беспросветное одиночество.

И вот, наконец, настал тот день, когда и для меня нашлась роль! Правда, небольшая, зато лично моя! Наша киностудия снимала детектив с примесью триллера, и мне поручили играть труп, лежащий в ручье. В павильоне сымитировали водоем, меня нарядили в узкие драные джинсы, красную, чем-то перепачканную майку и уложили в воду на поролоновые камни. Вода накрыла меня с головой, сверху оказалась пара сантиметров довольно холодного «ручья» и тут выяснилось, что я не могу долго задерживать дыхание. И вообще у меня создавалось ощущение, будто я тону в собственной ванной. Короче, когда я выныривала на поверхность, оказывалось, оператор только-только начинал снимать.

После десятого дубля режиссер готов был надеть мне на шею настоящий камень и притопить как следует. Оператор, снимавший меня сверху, веселился как ребенок, говоря, что это потрясающе, что нет ничего лучше, чем лежащий на дне реки труп, который вдруг резко поднимается из воды с вытаращенными глазами и судорожно заглатывает воздух. Он уверял, что это классная находка для любого ужастика, но режиссер был иного мнения.

В результате с роли меня сняли, на мое место взяли какую-то бледную девицу, способную киснуть в воде столько, сколько режиссерской душе угодно.

Пребывая в состоянии глубокой депрессии, я поплелась домой, прихватив по пути пару пива. Дома меня ожидало письмо от мамы. Она писала, что дела идут хорошо, довольно сносно ладит с Громом, что он скверно относится к кошке, которую мама завела, и все вместе они очень скучают по мне. Мама спрашивала, когда же кинозвезда приедет домой хоть на недельку и передавала большой привет от пони. Мне сделалось грустно до слез, ведь мне так хотелось вернуться на белом коне, в лучах славы и успеха, а с таким-то позором… даже труп и тот не удался!

Выпив баночку пива я, хлюпая носом, написала ответ, наврала с три короба, что дела идут блестяще, и завалилась спать. Очень хотелось проснуться эдак годика через два в зените славы…