Синяя звезда

Галина Вайпер, 2012

Ольга разочарована в любви и не обращает внимания на мужчин, в одиночку воспитывает детей. Начальство отправляет ее в экспедицию на север – в таких обстоятельствах не ждут от жизни чудес. Вот и Ольга думает, что ей просто снятся удивительные и красочные сны. Неожиданно образы ее сновидений начинают вторгаться в реальность. В жизни ей нравится начальник экспедиции Роман, во сне (или это не сон?) – совсем другой мужчина. Где она обретет настоящую любовь, где найдет свою вторую половину?

…and you run and you run to catch up with the sun…

Золотое и синее, синее и золотое… Волна чудесного настроения несла меня по улице, хотелось подпрыгивать от удовольствия. В середине сентября иногда случаются такие изумительные дни — ярко-голубое небо, желтые деревья, легкий ветерок и еще теплое солнце.

Я возвращалась домой, довольная как слон. Наконец-то удалось заставить старинную подругу довязать кофту, мечта о которой согревала меня ой как давно. Теперь будет греть уже не мечта, а ее вполне реальное воплощение — роскошная, толстая кофта из мохера. С огромным, но легким пакетом в руках я торопливо шагала, невнимательно поглядывая на пестрые листья деревьев вдоль тротуара.

В блаженном, расслабленном состоянии добравшись до дома, первым делом выхватила кофту из пакета и бросилась к зеркалу. Мягкие шерстяные объятья согрели нежным уютом, лицо с наслаждением ощутило прильнувший к нему воротник. И в этот сладостный миг неизвестно откуда взявшийся женский бас ласково заявил:

— Отлично! Мне нравится. А тебе?

От ужаса меня едва не оторвало от пола как минимум на полметра. Сердце подпрыгнуло и очутилось в горле, перекрыв дыхание. Кровь шибанула в голову, отчего в глазах все резко поехало по кругу, в ушах загрохотало.

Я смертельно испугалась, еще бы! Сыновья уехали на учебу, в доме никого нет, и быть не должно. Метнулась по квартире в поисках источника голоса. На кухне пусто, в ванной тоже, и в обеих комнатах никого похожего на владелицу баса. На всякий случай заглянула под диван, под кровать, за телевизор и за шкаф. Там точно никто не мог поместиться, но чего не сделаешь с большого перепуга?

Так никого и не обнаружив, я плюхнулась в кресло и попыталась отдышаться.

На этот раз бас прозвучал укоризненно:

— Ты чего дергаешься, напугалась, что ли?

Я подлетела в кресле, сообразив, что под него-то как раз и не заглядывала, выскочила из него, приземлившись на карачки. Никого! Что за чертовщина?!

— Да уймись ты, успокойся, ничего же не случилось, — продолжил успокаивать меня басовитый голос, в котором отчетливо звучало теплое участие: — И нет тут никого, кроме нас с тобой. Так что не психуй, я тебя есть не собираюсь.

Хорошенькое утешение!

— Т-ты к-к-кто? — у меня тряслись руки, им хотелось в поисках спасения вцепиться во что-нибудь потяжелее, но, как назло, поблизости ничего такого не оказалось.

Судорожно оглядела комнату — плед на диване, бумаги на столе, компьютер… Не подходит! Может, настольная лампа?

— Я шуба, — спокойно пояснил голос.

Меня вынесло в прихожую, глаза метнулись к вешалке в поисках неизвестно откуда взявшейся шубы. Какая, к чертовой матери, шуба, я их на дух не переношу, в жизни у меня ни одной не было! Как оказалось, и до сих пор нет…

— Пожалуйста, перестань дергаться, — голос наполнился интонациями врача у постели тяжелобольного, — это я с тобой разговариваю, твоя новая кофта. Зовут меня Шубой.

Трясущимися руками содрав с себя кошмарное изделие, я отшвырнула его в кресло. Уже рванувшись в сторону кухни, услышала за спиной придушенный голос:

— Ну, зачем же так, мне ведь неудобно…

На кухне я нашарила пачку сигарет непослушными руками, которые вдруг решили зажить своей, отдельной от меня жизнью — каждая двигалась, как и куда хотела. Едва справившись с ними, судорожно закурила. В три затяжки высадив полсигареты, я, наконец, сообразила, кто является источником моих бед. Схватив телефон, набрала номер Натальи и с места в карьер провизжала:

— Слушай, ты, мама Карла! Из чего ты связала треклятую кофтень? Она разговаривает!

Трубка задумчиво помолчала, потом озадаченно пожала плечами:

— Из тех ниток, что ты мне дала.

После довольно продолжительной паузы она подозрительно поинтересовалась:

— Мать, где и когда ты успела надраться?

— Я совершенно трезвая! — отчеканила я. — Твоя кофта со мной говорила!

— А сейчас не говорит? — озаботилась трубка.

— Нет! Лежит в кресле и молчит!

Трубка сделала очередную паузу, намного длиннее первой. После некоторых размышлений она безапелляционно заявила:

— Предупреждала я тебя, давно уже — заведи себе мужика, в гордом одиночестве недолго и рехнуться! Ты помнишь? Не раз, не два предупреждала, и вот, пожалуйста, первый звоночек…

— С тобой забудешь, как же, — мрачно отреагировала я на ее тираду, поскольку упомянутая тема была больной для обеих сторон.

Одна, то есть Наталья, безостановочно пророчила мне печальное будущее в отсутствие мужской ласки, вторая, в смысле я, считала, что с меня хватит. Где ж его возьмешь, мужика, особенно нормального, в моем возрасте?

Да и с нормальным-то хлопот не оберешься! Будет перед тобой бегать взад-вперед — то ему носки постирай, то напиши, чего в магазине купить, то он забыл, куда только что положил ножницы. Никакого терпения не хватает с этими мужиками! У меня их и так двое — сыновья-балбесы, которых кое-как удалось вырастить почти до разумного состояния и с грехом пополам загнать в университет.

— То-то, — назидательно заключила Наталья. — Успокоилась? Очухалась? В себе уже?

— Вроде, — буркнула я, совершенно не соображая, что делать дальше.

— А может, тебе к врачу?.. — вдохновилась подруга.

— Обойдусь как-нибудь, — я начала сердиться. — Пока.

Брякнув трубку, схватила новую сигарету, по дороге булькнула воды в чайник. Кофе, пожалуй, не повредит расстроенным нервам. Помнится, где-то завалялась бутылка с остатками коньяка на дне. Да, точно, коньяк — самое то для эксклюзивных ситуаций. Но за бутылкой придется идти мимо кресла с кошмарной кофтой.

Хотя… может, мне действительно померещилось? А вдруг это полтергейст? Сейчас им любую фигню объясняют. Нет, кажется, при полтергейсте вещи то ли скачут, то ли летают, но не разговаривают. На стенах вроде пишут…

Осторожно заглянула в комнату. Кофта не изменила своего положения, как я ее швырнула, так она и осталась лежать на спинке кресла. Надписей на стенах не обнаружилось. На цыпочках прокравшись к серванту, тихо-тихо, стараясь не издавать ни звука, я приоткрыла дверцу, осторожно вытащила почти пустую бутылку. Тем же способом попыталась выбраться из комнаты, но не получилось.

Полузадушенный голос простонал:

— Хоть переверни, неудобно же так лежать…

Руки снова затряслись, но я все-таки собралась с духом — куда денешься, полтергейст, так полтергейст. Сунув бутылку подмышку, преодолевая сопротивление упирающихся ног, подошла к креслу, осторожно, кончиками пальцев приподняла кофту, расправила и аккуратно разложила на спинке. Едва дрожащие пальцы оторвались от шерстяной поверхности, ноги бегом потащили меня к выходу под напутствие теплого участливого голоса:

— Спасибо… Ты добрая…

Уже в дверях меня догнала ее последняя фраза:

— Если захочется поговорить, приходи…

Чайник успел закипеть, я сыпанула в чашку кофе, выплеснула остатки коньяка в стакан, вытряхнув из бутылки все до последней капли. Коньяк был, конечно, не ахти, но иначе бы он и не завалялся. Тем не менее, в желудке исправно потеплело, да и голове постепенно стало легче. Напряжение отошло в сторону, но не совсем, продолжало оставаться поблизости, в надежде, что еще может понадобиться. Кофе, сигарета, еще сигарета, еще кофе…

Да сколько же можно, в гости, что ли, к кому-нибудь навязаться? Ага, а потом возвращаться домой, к этой, как ее… шубе. Уйти страшно, но вернуться еще страшнее. Надо же, до чего додумалась! Мне стало смешно, и тут заорал телефон.

— Мать, ну как ты? — голос Натальи казался намного более взволнованным, чем в прошлый раз. — Я тут посидела, подумала. Может, к тебе приехать? Или ты давай ко мне.

— Да нет, — усмехнулась я. — Все нормально, Наташ, не психуй. Статью сегодня нужно закончить, кровь из носу, ты же знаешь. Не поеду никуда. И ты сиди спокойно. Бывает, может, действительно старость аукается… Звякнуло в головушке, а я перепугалась.

— Ну, ты даешь! — осудила меня Наталья. — Звонит у тебя в голове, а руки у меня трясутся.

— Да ладно тебе, успокойся. Все хорошо, все в порядке.

— Да? — в голосе Натальи послышалось подозрение. — Ну, я попозже брякну еще, на всякий случай, ага?

— Угу… — я повесила трубку и задумалась.

Я никогда не верила в инопланетян и других зеленых человечков, потому что имею дурацкую привычку доверять только тому, что можно пощупать собственными руками. Интересно, станет ли владелец говорящей одежды распространяться об ее способностях? Скорее всего, нет — шанс угодить в психушку великоват.

Следовательно, вполне можно допустить, что я не одинока, что есть у меня собратья по несчастью. Вообще-то в такой ситуации предполагай себе все, что угодно, лишь бы крышу не снесло. Так, а вдруг мне действительно просто почудилось, что кофта со мной беседовала? Пойти, что ли, проверить? Если окажется, что примерещилось, сползаю, так и быть, в поликлинику, энцефалограмму под каким-нибудь благовидным предлогом сделаю.

А если нет? И она снова заговорит? Как проверить, ее речевые способности существуют на самом деле или только в моей несчастной голове? Или она может лишь со мной разговаривать, потому что ей собственный моральный кодекс позволяет общаться только с хозяевами? А с другими она вообще не желает говорить?

Какая, к черту, разница, разговаривает она со мной в действительности или только в моем воображении? Ничего, по большому счету, от этого не меняется. Я решительно подошла к раскрытой двери комнаты, посмотрела. Спокойно лежит, не шевелится. Тихо окликнула ее:

— Шуба…

— Да?

Говорит, в отчаянии констатировала я, разговаривает! Да еще и таким глубоким, выразительным голосом. Мне осталось только вздохнуть:

— Почему тебя так зовут?

— Нравится мне это имя, — в ее низком голосе явственно послышалась улыбка. — Да я и мохнатая, как настоящая шуба.

— А откуда ты слова знаешь? — осторожно поинтересовалась я.

— Из этой, как ее… ноосферы, наверное, — предположила Шуба. — А может, из твоей головы, голубушка.

— Ты что, можешь читать мои мысли? — я была возмущена, только этого мне еще и не хватало.

— Мысли не могу, — возразила Шуба. — Что-то другое, трудно сформулировать, что именно. Может, образы, может, желания…

Мне показалось, что она пожала плечами. Я снова вздрогнула и недоверчиво спросила:

— А двигаться ты можешь?

— Нет, — отрешенно заметила она, — не могу.

От сердца сразу отлегло. Раз так… Раз она не может шевелиться… А вдруг врет? Как подползет ночью! Меня затрясло от страха, живот свело судорогой. Шуба спокойно продолжала:

— Я могу лишь разговаривать.

— Только со мной или с другими тоже?

— С другими — нет. Кроме тебя, меня никто не может услышать.

Шансы угодить в дурдом вроде начали снижаться. Или все-таки повышаться? Я сделала глубокий вдох:

— Все равно я тебя боюсь…

— А чего меня бояться? — невозмутимо заявила Шуба. — Я способна только говорить, и больше ничего. Разве ты сама с собой не разговариваешь?

— Так-то с собой, — возразила я.

— Никакой разницы не вижу, — голос Шубы стал бесстрастным.

— Тогда я подумаю, — пообещала я, отправляясь на кухню за новой сигаретой.

Сигареты в меня больше не лезли, прикурив, пришлось сразу воткнуть проклятую мерзость в пепельницу.

Что делать? Ничего я так и не выяснила. И мохнатая тварь совершенно права. Какая разница, если она говорит только со мной, а не с другими? Может, у меня такой специальный бзик нечаянно образовался? Микроскопический тромбик застрял в капиллярчике, и вот вам, готово. И вовсе не она со мной говорит, а я с ней. Так что же делать?

Организм расслабился и заявил, что пора прекращать маяться дурью, следует немедленно браться за статью, если я не хочу, чтобы шеф откусил мне завтра голову. Между прочим, откусит, как пить дать, если не принесу статью, хотя бы в приближенном к готовности виде.

— Может, больничный? — предположил слабовольный организм.

— Уйди, бездельник, — ответила я, храбро направляясь к письменному столу мимо Шубы.

Она не произнесла ни слова. И то ладно, подумала я, включила компьютер, поставила музыку и рухнула на стул. Когда за окном начало темнеть, механически нажала на кнопку настольной лампы, намертво забыв про существование в природе говорящей одежды. Откопавшись из-под вороха бумаг ближе к полуночи, я сообразила, что статья почти готова, можно уверенно появляться перед шефом с честным взглядом ответственного человека и надежного сотрудника.

Расправив затекшую спину, потянулась, потрясла руками… и вспомнила. Решительным шагом подошла к ней, бесстрашно натянула на себя. Ни звука. Так, хорошо…

— Шуба…

— Да?

— Да, — ответила я, кутаясь в теплый воротник. — Что поделаешь, хоть ты и говорящая, но очень теплая. И ты права, не все ли равно, разговариваю я с тобой или с собой? На улице-то хоть будешь молчать?

— Наверное, — она хихикнула. — Если симпатичных пиджаков поблизости не окажется. Тут я за себя не ручаюсь.

В общем, после ужина, если таковым можно считать очередную сигарету, я завалилась в Шубе на диван перед телевизором, посмотреть новости. Пригревшись в ее тепле, не заметила, как задремала, постепенно все глубже погружаясь в сон. Где-то на краю сознания долго надрывался телефон, но мне уже все было безразлично.

***

Я оторвала глаза от окуляров микроскопа и некоторое время усиленно моргала, пытаясь понять, что от меня, собственно, требуется шефу. Пока соображала, что к чему, обнаружила, что одета в довольно бесформенный белый комбинезон. Почему на мне сидит этот безобразный мешок?

С недоумением перевела глаза на шефа и только тогда до меня дошло, что он обращается ко мне на неизвестном языке, в котором не проскакивало ни единого знакомого слова. Самое странное произошло в следующий момент — без малейшей задержки я резво оттарабанила что-то вроде:

— На кой черт оно мне нужно?

Шеф выглядел настолько непривычно, что я засомневалась — а мой ли вообще это начальник или совершенно другой человек? Тем временем он начал пространно излагать причины, побудившие его обратиться ко мне с просьбой, вызвавшей столь резкое неприятие:

— Холли! (С каких это пор меня так зовут?) Вы единственный человек в лаборатории, не обремененный семьей! (Да? А куда, в таком случае, подевались мои драгоценные балбесы?) В столь долгое путешествие не может отправиться человек, у которого есть близкие родственники! (Куда, куда они могли деться?) Задание очень важное и ответственное, от его результатов зависят судьбы многих людей! (А на мою, следовательно, можно наплевать?) Вы единственный в лаборатории специалист необходимого уровня. (Какой еще такой специалист? Чем я, в конце концов, занимаюсь?) И потом, вы же знаете, ему невозможно отказать… (Кому, елки зеленые? Что со мной происходит? Сплю я, что ли? А-а-а, конечно, сплю, и мне все это снится! Как интересно! Хорошо, смотрим дальше…)

Неожиданно приоткрылась дверь, и в лабораторию просунулась жизнерадостная, лохматая морда, отдаленно напоминающая лошадиную:

— Где она?

Шеф разве что не завизжал:

— Капитан Макмиллан! К нам же нельзя!

— Было нельзя, — с довольной улыбкой, оскалив здоровенные белоснежные зубы, бессовестно заявила морда, встряхивая темными кудрями. — А теперь уже поздно! Так которая?

Шеф, тяжко и обреченно вздохнув, навел на меня толстый короткий палец:

— Вот она — Холли…

Из-под морды вытянулась длинная рука, одетая в рукав космического комбинезона. Длиннющие пальцы звонко щелкнули, и в них образовался цветок с дурманящим даже на расстоянии терпким запахом. Владелец морды и руки беспрепятственно просочился в дверь, незаметно образовавшись рядом с моим стулом:

— Счастлив познакомиться с вами, Холли!

Шеф собрался упасть в обморок:

— Капитан, что вы себе позволяете…

— Да успокойся ты, Анри, что со мной случится? И культуры твои не только не подохнут, но даже не мутируют от моего присутствия, я тебя уверяю. Сколько помню, ты всегда был слабонервным, на мой вкус чересчур. Хочешь, вылечу? А?

— Нет! — шеф завизжал самым натуральным образом, на приличной скорости вылетая в двери.

— Что это с ним? — поинтересовалась я у обладателя экстравагантных манер. — Он вас боится?

— Еще как, — гордо ответствовал тот. — Он всю жизнь меня боится, и правильно делает!

— А зачем я вам понадобилась? — я была заинтригована до последней степени. Какой замечательный сон!

— О, мне для выполнения одного важного правительственного задания совершенно необходим специалист вашего профиля (Трамтарарам, когда-нибудь я узнаю, чем, собственно, занимаюсь?), — Макмиллан расшаркался, галантно протягивая мне роскошный цветок с голубыми мясистыми лепестками. — И вашего высочайшего уровня!

От запаха цветка голова закружилась, мне захотелось взлететь. Отличный сон!

Длинный нос капитана вопросительно шмыгнул:

— Ну что, Холли, я могу рассчитывать на ваше согласие?

А почему бы и нет? На что только не согласишься во сне, ведь последствий можно не опасаться. В основном…

Макмиллан начинал мне нравиться. Обычно все персонажи снов оказываются или приятными, или страшными, тогда как нейтральные фигуры не прорисованы и с трудом отличаются от фона. Капитан не был похож на кошмар, наоборот, явно самодовольный и всем довольный тип. Меня всегда восхищали самодовольные люди. Может, потому что сама я регулярно занимаюсь самоедством, устаю от него, и по этой причине завидую людям, лишенным подобной гнусной склонности.

— Когда мы можем отправиться? — надо же, вот и выяснилось, что капитан Макмиллан не только самодовольный тип, но и весьма настырный.

— А когда нужно? — осторожно поинтересовалась я, с удовольствием принюхиваясь к цветку.

— Да хоть сейчас! С вашим руководством я договорился, вы же сами видели! Мое руководство спит и видит, что задание уже выполнено. А без вас, Холли, нам никак! Может, я отвезу вас домой, вы быстренько соберете вещички, да мы и полетим? А?

— А по дороге вы мне расскажете, для чего я вам понадобилась, идет?

— Обязательно! — он дернул меня за руку, отчего я слетела со стула, в следующее мгновение обнаружив себя вылетающей за ним в дверь.

По дороге я кое-как сумела отцепиться от него, чтоб заскочить в раздевалку и содрать с себя бесформенную униформу. Под ней обнаружился роскошный комбинезон, обтягивающий оч-ч-чень приличную фигуру. Впрочем, неудивительно, она у меня и наяву еще ничего, я бы даже сказала, вполне ничего. Напоследок стандартная процедура дезинфекции, и мы с работой остались друг без друга. Хоть и во сне, а приятно…

В лифте я не стала привычно рассматривать панораму города, открывающуюся с высоты небоскреба, в котором располагалась лаборатория. (Так, а почему, собственно, привычно? Вроде этот сон я вижу в первый раз…) Вместо этого я подняла голову и воззрилась на капитана. Меня поразили его глаза, в них постоянно перебегали мелкие золотистые искорки. Ничего себе, я такого еще не встречала! Но здорово, мне понравилось, хоть во сне, но довелось повстречать мужика с сияющими глазами. Да что там сияющими… Сверкающими!

Его физиономия неожиданно приобрела серьезное выражение:

— Холли, как честный человек, должен с самого начала предупредить, что задание, ради которого я вытащил вас из вашей заскорузлой конторы, довольно опасное. Весьма опасное. Очень опасное. Поэтому пока вы еще имеете шанс отказаться. Но хочу заверить вас, что мы приложим все возможные и невозможные усилия для вашей охраны, поэтому, может быть, для вас все и обойдется…

Ничего себе, заявленьице! Сначала сдернул меня с места, потом принялся пугать. Да что со мной может случиться во сне, в любом случае проснусь! Когда еще такое приснится…

Внезапно выразительное лицо капитана перестало быть не только довольным, но и самодовольным. Его лоб пошел глубокими морщинами, а он сам тяжело вздохнул, прежде чем сказать:

— Как еще более честный человек, должен поставить вас в известность, что я колдун. Настоящий колдун, волшебник, маг, как хотите. Если боитесь, как ваш слабоумный шеф, лучше откажитесь сразу.

Еще чего не хватало! Отказаться от компании колдуна, волшебника и мага? Где я в своей серой жизни видела волшебников? Да еще с изумительными искрящимися глазами? Отказаться от приключений, которые могут только присниться? Да ни за что!

— Не беспокойтесь, капитан, я вас не боюсь. Только скажите, как вас зовут? Или к вам можно обращаться только официально?

— Вам необязательно, вы не мой подчиненный, — к капитану немедленно вернулось довольное выражение, он ослепительно улыбнулся. — Зовите меня Расмусом.

Лифт плавно затормозил, двери с легким шорохом разъехались. Макмиллан снова крепко схватил меня за руку и в хорошем темпе поволок следом за собой. В одно мгновение одолев холл, мы выскочили на крышу, на посадочную площадку, где нас поджидал ядовито-красный флаер.

Капитан воткнул меня на заднее сиденье, сам брякнулся за управление. Не успела я и оглянуться, как мы уже неслись над городом. Черт его знает, может он и великий колдун, но бегает слишком быстро. Мне что, теперь придется, как привязанной, все время болтаться у него за спиной?

Флаер, заложив крутой вираж, развернулся к центру города. Макмиллан резко обернулся.

— Ничего, если мы по дороге заскочим в одно место? У меня срочное дело, но я быстренько. А?

— Не сомневаюсь, — фыркнула я. — Подожду.

— Вот и отлично! — капитан одним движением сбросил флаер на плоскую крышу центральной башни Космофлота. — Я сейчас…

Но сейчас постепенно превратилось в полчаса. Хотела бы я знать, что могло задержать этого стремительного типа? Наконец, капитан влетел в машину весь в мыле, с красными пятнами на щеках.

— Проклятые бюрократы! Еле отбился, и все из-за вас!

— Из-за меня?

— Ну, естественно, не из-за меня же. Моя безопасность их не колышет, — Макмиллан пыхтел от злости. — Они требовали от меня гарантий вашей безопасности! Идиоты! Как будто оттого, что я напишу им бумажку, гарантии появятся сами собой! Даже если распишусь кровью из собственного пальца!

— А вы… в самом деле?.. — я почувствовала растерянность.

— Еще не хватало! — капитан громко захохотал. — Не обращайте внимания, Холли! Просто имейте в виду, что мое чувство юмора временами становится довольно специфическим.

— Расмус, вы мне так и не сказали, для чего тащите меня за собой в таком бешеном темпе.

— Ты!

— Что?

— Расмус, ты…

— Хорошо. Ты мне так и не сказал…

— Не надо повторять, я и так все понял. Как абсолютно честный человек, я официально заявляю вам, Холли…

— Тебе!

— Отлично! Так вот, Холли, дорогая, официально заявляю, что вытащил тебя из твоей гнилой лавчонки вовсе не потому, что ты такой-разэтакий специалист высшего класса! Ты нужна мне совсем по другой причине, а подробности я расскажу тебе попозже. Не передумала еще? А?

Пф-фу! Надо же такому присниться! Ладно, пока в спину не дышит нечто страшное и рогатое, можно подождать просыпаться…

Кажется, в этом доме я живу, непонятно только, когда успела здесь поселиться. Впрочем, сон, он и есть сон, что с него возьмешь? Ха, а вон мои окна! Флаер присел на крышу. Интересно, в моем доме Макмиллан тоже собирается тащить меня за собой? Нет, вышел из машины, стоит, ждет. Ладненько, вперед.

Он вежливо брел за моей спиной, я неторопливо спустилась по лестнице, подошла к своей двери, оглянулась. Нет, вроде не злится, скорее, задумался. Человек, который приспосабливается к любым обстоятельствам? Таких не бывает. Но тут я вспомнила, что он колдун и маг. И вообще он мне снится, не более того. Да уж, идеального мужчину только во сне и увидишь…

Я, правда, не вполне была уверена, что капитан Макмиллан тянет на идеального мужчину. Скорее, как всегда, сделала стандартное допущение, которое до сих пор ни к чему хорошему не приводило. Черт подери, он что, в самом деле так сразу мне и понравился? Непричесанный, некрасивый, не очень-то вежливый… Искры в глазах? Во сне и не такое случается. Что еще? Остальное впереди, все тайное становится явным, как меня учили в детстве.

Ага, в этом доме у меня тоже бардак. Тряпки беспорядочно валяются по стульям, кружка с остатками кофе стоит на столе, рядом с кучей бумаг. Пепельницы не видать, похоже, во сне я не курю. И в самом деле, как можно курить, когда спишь? Так, тряпки в охапку.

— Расмус, устраивайся, пока я буду собираться. Выпить хочешь?

— Смотря чего, — согласился капитан, устроив себя в кресле. — Немного холодной воды, очень холодной.

Я быстренько пихнула шмотки на полку шкафа и отправилась на кухню. По дороге к холодильнику свалила грязную тарелку в мусоропровод, протянула руку к стакану. Неожиданно он медленно и плавно оторвался от полки и, вальяжно покачивая боками, самостоятельно поплыл к холодильнику. Хлопая глазами, я с открытым ртом наблюдала за его эволюциями.

Дверца холодильника приоткрылась, из нее легким движением выпорхнула бутылка с водой, на пару со стаканом они совершили несколько изящных танцевальных па, после чего стакан наполнился. Бутылка вернулась в холодильник, который закрылся сам собой, а стакан лениво обогнул меня, направляясь к дверям.

Я повернулась за ним вокруг своей оси, обнаружив, что капитан стоит, прислонившись к косяку, со счастливой физиономией наблюдая за моими реакциями. Он протянул ладонь, стакан осторожно приземлился на нее.

— Хотел облегчить тебе жизнь. И заодно немного развлечь. Получилось? — осушив стакан, весело усмехнулся Макмиллан.

Я покачала головой, но, конечно же, не выдержала и рассмеялась:

— Получилось. Доволен?

— А как же! — он весело фыркнул. — Поскорее шевелиться не можешь?

Стакан на приличной скорости своим ходом отправился в мусор. Я пожала плечами и фыркнула:

— Тоже мне, колдун. Да ты просто фокусник и клоун!

— Есть немного, — он подтолкнул меня в бок. — Поторопись, сил не хватает тебя дожидаться!

Я вернулась в комнату и замерла, вытаращив глаза. На полу стояла моя сумка, набитая и застегнутая, полностью готовая к употреблению. Нет, как хотите, а такое зрелище никакая женщина выдержать не в состоянии! Я зарычала от негодования:

— Это еще что такое? Ты что, рылся в моих вещах? И что ты в нее засунул?

— Еще чего! — капитан пожал плечами. — За кого ты меня принимаешь? Я просто велел ей собраться в дальнюю дорогу, она сама все сделала. Пошли!

Он подхватил сумку и рванул к выходу.

— Стой! — завопила я. — Откуда мне знать, что взяла эта безмозглая сумка?

— Не волнуйся, — Макмиллан снова вцепился в мою руку. — Там все, что ты обычно берешь с собой. И вообще, я не смотрел, как она укладывалась, успокойся! Ты же видела, я воду пил!

Воду он пил! Злодей! Только этого еще не хватало! Ну, если там не окажется нужных мне вещей… По стенке размажу!

— Не надо меня по стенке размазывать, в сумке есть все, что тебе может потребоваться!

— Ты что, еще и мысли мои читаешь! — я почти рассвирепела.

Он остановился посередине лестничного пролета, бросил сумку на ступени и принялся хохотать, схватившись за живот:

— Ты же себе под нос бормочешь всю дорогу! Во весь голос!

Нахохотавшись всласть, этот жуткий тип поволок меня дальше.

Вот и крыша, и красный флаер на ней, а там мои темные окна, затем освещенный центр города и, наконец, сине-зеленый лес за городом. За лесом розовая река, неяркие фонари фермерского поселка, потом туманные поля, чернеющий лес, желто-фиолетовое озеро, отражающее остатки заката. Еще одно озеро, на этот раз темно-синее, опять лес, совсем черный, наконец, бьющий по глазам из темноты свет прожекторов космодрома…

Флаер лихо брякнулся на посадочную площадку. Капитан неторопливо вышел наружу, галантно подал мне руку:

— У тебя остался последний шанс остаться, — он пристально взглянул на меня из-под прищуренных век.

Так, искры в его глазах я видела, но не успела рассмотреть, какого цвета сами глаза. Следовательно, нужно лететь, иначе так и не пойму, какого именно?

А зачем, собственно, знать, какого цвета глаза у этого кошмарного типа? На кой черт оно мне нужно? Вдруг это он и есть, страшный и рогатый? Не успеешь оглянуться, а он уже у тебя за спиной и тянет длинные руки прямо к шее. И не увернуться, не спастись… Только проснуться…

***

Телефонный вопль врезал по ушам так, что я едва не свалилась с дивана. Телевизор тихо потрескивал серым пустым экраном. В темноте, судорожно пытаясь нашарить телефон, я уронила трубку, она с грохотом брякнулась об стену. Кое-как поймав ее за болтающийся провод, с досадой поднесла к уху. Мне ведь снилось что-то такое… такое… приятное? Никак не вспомнить, черт!

Голос Натальи громом шарахнул по барабанным перепонкам:

— Что с тобой, мать? Я тебе звоню, звоню, а ты к телефону не подходишь! В могилу решила меня свести раньше времени? То у нее кофты разговаривают, то трубку не берет!

Пошарив по стене, я щелкнула выключателем, обнаруженным лишь с третьего захода. Свет так больно ударил по сонным глазам, что они сразу же заслезились. Потерла изо всех сил зажмурившиеся веки, проморгалась и взглянула на будильник. Ничего себе…

— Это ты меня скоро в могилу сведешь, — хмуро заметила я, чувствуя себя виноватой. — Два ведь часа ночи!

— А что мне оставалось делать? Сначала пугаешь меня до судорог, потом исчезаешь. Я, между прочим, тоже не сплю. Бегаю, как дура, по квартире, спать не могу, накурилась до зеленой рожи. Что с тобой случилось?

— Да ничего! Замоталась в твою кофтень, пригрелась, да и уснула нечаянно мертвецким сном, вот и все.

Наталья взвыла, едва не плача:

— Мымра ты! И из-за тебя я не сплю, идиотка!

— Вот именно. Было бы из-за чего переживать. Что со мной может случиться? А теперь я сон не могу вспомнить.

— Тебе еще и сны снятся? — Наталья разозлилась. — Так, завтра вечером, вернее, уже сегодня, я к тебе самолично заявлюсь расследовать обстоятельства.

— Конечно, если человеку приснился сон, то у него с головой точно не в порядке, — фыркнула я. — Ладно, приходи, и бутылку прихвати по дороге. Хотя нет, не надо, сама куплю, а то притащишь снова очередную несъедобную дрянь.

— Это была не дрянь, а ликер!

— Может, и ликер, но от него почему-то зубы склеивались, — ядовито возразила я. — Ну, все, успокоилась? Мне можно идти спать дальше?

— Да иди ты куда хочешь! — Наталья брякнула трубку.

— Спокойной ночи, — вежливо пожелала я телефонному гудку.

Но вместо того, чтоб идти досыпать, потащилась на кухню. Поставила чайник, вспомнила про бесполезно жужжащий телевизор, сходила, выключила. Мучительное стремление вспомнить, что же мне снилось, так и оказалось безуспешным. Что-то приятное или интересное, или то и другое вместе. Жаль, почему-то хорошие сны я запоминаю редко, а вот гадость всякую исправно помню.

Ох, просплю, застонал организм, не встать мне утром ни за что. Твои проблемы, злорадно ответила я, с наслаждением заваливаясь в кровать.

На этот раз мне не снилось ничегошеньки. Вяло прореагировав на будильник, то есть мужественно дождавшись, пока он вызвонит все, я крепко заснула дальше. Но надрывный звонок телефона все-таки вынудил меня проснуться и кое-как дотащиться до него. Так и есть, шеф, и совсем не добрый. Злой, вернее, злющий!

— Ты куда провалилась? — рявкнул он.

— Кажется, приболела. Голова просто отламывается, — простонала я тоном умирающего лебедя.

Получилось очень натурально, шеф поверил и смягчился.

— Ты что, серьезно? — встревожился он. — А как же статья?

— Статья здорова, — мрачно ответила я. — Может, я и не заболела, просто не выспалась из-за нее.

Шеф мой, когда дело доходит до работы, превращается прямо-таки в маньяка, но, в общем, он человек добрый. Поэтому меня нисколько не удивила его следующая реплика:

— Слушай, ты сможешь хоть после обеда приползти? Разговор есть, серьезный.

— Собрался в очередную телегу запрячь? — моя мрачность резко усилилась. — Такие разговоры у тебя только на одну тему.

— Ну, может, тебе еще и понравится. И в любом случае, кроме тебя, некому.

— Обрадовал, как всегда, — подвела я итог беседы. — К обеду постараюсь явиться.

— А статья?

— Почту чаще проверять надо, — буркнула я на прощание и повесила трубку.

Голова разламывалась, поэтому пришлось готовить себе крепкий чай. Стандартный рецепт от головной боли — двойная доза заварки прямо в чашке и двойная порция сахара.

Через полчаса я осторожно покачала головой — утихомирилась наконец-то. Вот и хорошо, теперь можно спокойно отправляться на работу. Решительно поднялась с табуретки и тут же вспомнила вчерашний вечер. А вдруг я действительно заболела, поэтому мне и мерещится всякая чертовщина?

Кофта мирно лежала на диване, не вызывая сверхъестественных ассоциаций. Подошла к ней, погладила. Мягкая, пушистая. Молчит.

Я окликнула ее:

— Шуба, ты все еще разговариваешь?

— У-у, — томно согласилась она. — Мне снился такой чудный сон…

— Мне, кажется, тоже, — вздохнула я. — Только я его забыла.

— Бывает, — посочувствовала Шуба. — Не переживай, другой приснится, не хуже. Иногда сны повторяются.

— Повторяется всякая гадость, а хорошие сны почему-то нет.

— Что тебе Ванька сказал? — неожиданно осведомилась Шуба.

— Ты и дальше собираешься утверждать, что не читаешь мои мысли? — укоризненно заметила я. — Откуда ты знаешь, как зовут моего шефа?

— Из ноосферы, я же тебе говорила, — рассмеялась кофта. — Не нужны мне твои мысли, своих вполне хватает.

— А где они у тебя помещаются? — развеселилась я. — У тебя ведь нет головы.

— В кармане, — хихикнула она. — С чего ты взяла, что твои мысли располагаются у тебя в голове?

— Ну, — я задумалась, — принято считать…

— Мало ли, что принято, — фыркнула Шуба. — Я думаю собой, целиком. Чем ты в принципе отличаешься от меня?

— Положим, я много чем от тебя отличаюсь. И булькает у меня обычно в голове. Так что, похоже, именно ей я и думаю.

— Лучше бы ты поменьше думала головой, а остальным организмом побольше, — интонации Шубы стали ехидными. — Результат был бы намного приятнее, я тебя уверяю.

— Ладно, уговорила, — я вспомнила, что пора собираться на работу. — Попробую, вдруг чего получится?

Свалив бумаги в сумку, я выползла на свет божий, который сегодня почему-то не хотел радовать глаз. Пасмурное небо низко нависло над домами, накрапывал противный мелкий дождичек. И так неприглядное серое здание института под дождем приобрело особенно отталкивающий оттенок.

Я решительно дернула тяжеленную дверь, привычно уперлась в нее боком, чтобы не треснула сзади по спине, есть у нее такая подлая привычка. Но в этот раз двери не удалось проявить зловредный нрав, потому что ее перехватил незнакомый высокий мужик. Мельком обратив внимание на его длинный, когда-то бывший белым плащ, я рванула к себе. Шеф уже бегал в нетерпении по коридору рядом с моим кабинетом.

— Наконец-то, еле тебя дождался, пошли, поговорить надо.

— Вань, дай хоть шкуру скинуть, — заныла я.

Шкура тут была совершенно ни при чем, просто хотелось кофе успеть перехватить. Но Иван оказался непреклонным и просто загородил собой дверь.

— Он сейчас явится, а мне нужно с тобой договориться до его прихода. Пошли, знаю я, чего тебе нужно. И чайник уже вскипятил, и кофе приготовил.

— Вань, — томно простонала я, — и чего я за тебя замуж не догадалась выйти?

— Сама виновата, — хладнокровно заметил шеф, увлекая меня к себе в кабинет. — Слишком рано замуж выскочила, слишком рано разочаровалась в мужиках. А теперь поздно. Мне уже есть, кому дома чайник ставить.

Брякнув на стол перед моим носом кружку, банку с кофе и чайник, шеф осторожно сообщил:

— Я тебя продал в рабство. Директор потребовал отправить ихтиолога в комплексную гидролого-гидрометеорологическую экспедицию. Его безумно интересует рыбное население эстуариев северных рек. Руководство договорилось без нас, теперь осталось нам столковаться.

— Ванька, ты что, совсем сдурел? — моему возмущению не было предела. — В экспедицию в такое-то время?

— Ну, еще сентябрь, еще тепло, — шеф отвел глаза.

— Это здесь тепло, а не на севере, — грозно заявила я. — И на сколько времени?

— На месяц, — почти прошептал Иван.

— Ну почему именно я? — мне хотелось зареветь в голос.

— А кого еще? — в порядке самозащиты взвыл Ванька. — Меня Машка сожрет, сам только что из полей вернулся, ты же знаешь! От Сереги толку ноль, хоть и видный из себя мужик, да малахольный. Танька слишком маленькая, куда ее. И кто остается? Только ты! Мужа нет, дети уже взрослые, дома не сидят, жрать не просят. Езжай, прошу тебя, умоляю, не подводи меня под монастырь.

В этот драматический момент дверь приоткрылась, и в кабинет вошло нечто длинноволосое, нечесаное, сутулое, в длинном плаще, который когда-то давно был белым, с длиннющим шарфом на шее. Похоже, тот самый тип, который не позволил входной двери пнуть меня под зад. Он хлюпнул простуженным носом и гнусаво произнес речь следующего содержания:

— Г-г-где т-т-твой их-х-хтиолог, В-в-ванька?

— Вот она, — испуганно ответил шеф. — Ты что, заболел?

— К-к-как в-в-видишь, — сердито фыркнул вошедший. — Т-т-ты что, з-за-зараза, н-не мог м-мне м-мужика д-д-да-дать?

— Где я тебе его возьму? — уныло поинтересовался у него шеф. — Эта дама любого мужика жгутом скрутит, двоих сыновей, как никак, одна на ноги поставила.

— Д-д-да? — усомнился посетитель. — Б-б-больно х-х-хлипкая на в-в-вид. К-к-кофе н-н-налей, ч-ч-что ли… З-замерз к-к-как с-собака!

Из-под растрепанной шевелюры на меня сердито посмотрел покрасневший больной глаз. Распухший красный нос злобно нацелился в мою сторону.

— Д-д-да-да-дав-в-вайте з-з-зна-знакомиться, р-р-раз уж д-д-деваться н-некуда. Я н-начальник эксп-п-педиции, Р-роман. А в-вы?

— Ольга, — вздохнула я. Еще и заика, только этого мне не хватало.

Он подозрительно посмотрел на меня уже двумя красными глазами.

— Х-х-хочу в-вас п-п-пред-д-дупредить, ч-что п-п-потом я м-м-меньше с-с-ст-тану з-з-за-за…

— Роман безобразно заикается, только когда волнуется или злится, но обычно все не так страшно, — перебив посетителя, пояснил Иван, нервно хихикнув. — Мы с ним с одного курса. Экзаменаторы его ненавидели.

— М-меня д-до сих п-пор б-б-бухгалтерша н-ненавидит, — согласился Роман. — М-можно, я в-вас Олей б-буду з-звать, м-мне т-та-так легче в-выговаривать?

— Зовите, не жалко, — пожала я плечами. — Когда отправляться-то?

— П-по-послезавтра, — он чуть не поперхнулся, отхлебнув слишком горячий кофе.

— Это что, неудачная шутка? — я выразительно поглядела на шефа.

Но Ваньке уже все было до лампочки.

— Директор сказал, что тебя будет собирать хоть весь институт, если понадобится. Лаборатория-то уж точно в полном составе. Сборы беру на себя, не волнуйся.

— Черт с вами со всеми, тогда я сваливаю домой, — я смирилась с неизбежностью, но на всякий случай уточнила: — И голова о сборах у меня совсем не болит, да, Ванечка?

— Все будет в полном порядке, — шеф чуть не плясал от радости.

— Д-дайте м-мне в-в-ваш т-те-телефон, Оля, — повернулся следом за мной Роман.

Его лицо выглянуло из-под волос, и оно показалось мне знакомым. Чиркнув на клочке бумаги номер, протянула ему, присмотрелась. Да, теперь я была абсолютно уверена, что где-то его уже видела. Но где именно? Не помню, чертовщина какая-то!

Роман пропыхтел сквозь носовой платок:

— З-з-зав-в-втра в-веч-чером з-звякну, ок-кончательно д-дог-говоримся.

— Отлично! За командировочными завтра заскочу. Пока, ребята! — я беззаботно вылетела из Ванькиного кабинета.

Мысли уже начали раскладывать дела по полкам: первым делом пришить оторвавшуюся лямку комбинезона, купить новые шнурки к полевым ботинкам, собрать рюкзак, написать детям, разморозить холодильник, договориться с Наташкой, чтобы поливала цветы. А, совсем забыла, она же сегодня вечером грозилась притащиться на предмет обследования моего психического здоровья. Ну и ладненько, все сразу и обсудим, все и решим.

По дороге пробежалась по магазинам, купила бутылку сухого вина, шоколадку для Натальи, себе шнурки и кучу других полезных в хозяйстве мелочей. Дома выволокла с антресолей рюкзак и комбинезон, которые были уже аккуратно упакованы на зиму, как оказалось, понапрасну. Бегая по квартире, все собрала и, сообразив, что Наталье пора бы уже и быть, а ее до сих пор нет, направилась к телефону.

Что-то все мои планы на жизнь в последнее время идут наперекосяк… Наталья разговаривала таким голосом, как будто внутри у нее поселился медведь:

— Не приду я, заболела, где-то инфекцию хватанула. Когда и успела? Это ты виновата!

— Я?! Почему? — я была искренне поражена.

Она зашлась лающим кашлем и сквозь него кое-как прохрипела:

— Может, если бы не перенервничала из-за тебя, то и не заболела бы…

— Сейчас! Такой кашель на нервах не отрастить, — мне стало грустно. — А я бутылку купила для наших посиделок. И вообще, послезавтра в экспедицию уматываю, на север. Так что выздоровеешь, заскочи мои цветочки полить.

— Какую еще такую экспедицию в такое время? — приступ кашля не позволил Наталье полностью выразить всю глубину ее недоумения.

— Гидролого-гидрометеорологическую!

— И как у тебя язык поворачивается такие жуткие слова выговаривать? Надолго?

— На месяц, — я вздохнула. — И начальник у меня натуральный за-за-заика.

— А он женат? — немедленно оживилась болящая.

— Да откуда мне знать, не спрашивала! — рассердилась я. — Опять тебя в ту же сторону понесло. С ним и разговаривать-то невозможно. Пока дождешься, чего скажет. Тьфу на тебя, иди, болей дальше. Пока.

Сообразив, что холодильник можно и завтра разморозить, я собралась немного поваляться на диване перед телевизором. Включив ящик, завернулась в мохнатый уют разумного, или, по крайней мере, разумно выражающегося мохера. Шуба лениво, но ехидно прокомментировала слюняво-розовый эпизод сериала, бушующий на экране, но я уже ничего не замечала, потому что сон успел вцепиться в меня мертвой хваткой.…С чего бы мне так спится в последнее время, только и успела подумать я.

***

— Холли, проснись! Ну, ты и спать! — прогудел над ухом насмешливый голос капитана Расмуса Макмиллана.

Сладко зевнув, я повозилась в огромном, мягком кресле, в котором меня поймал и сморил сон. Приподняла непослушные веки и сквозь сонную пелену разглядела капитана, который возвышался надо мной, скрестив руки на груди. Разве я не только что уснула? Меня одолевала зевота, просыпаться совсем не хотелось.

Расмус, скептически покачав головой, уселся за столом напротив.

— Наконец-то, — довольно усмехнулся он. — А то я уже начал беспокоиться, что ты проспишь всю дорогу.

— Не такая уж я и засоня, — хмуро проворчала я, вяло размышляя над тем, как у меня получилось заснуть там, на диване, а проснуться здесь, в кресле?

— Ни к чему столь откровенно врать, — захохотал Расмус. — Ты настоящая, полноценная, стопроцентная соня, с чем тебя и поздравляю. Может, тебе чаю горячего? Или холодная вода за шиворот сработает эффективнее? А?

— Только попробуй! — содрогнувшись от живо представившейся ужасающей картины, я, наконец, проснулась окончательно (или заснула?) — Но чай… Да, это было бы хорошо!

— Ты какой любишь?

— Очень крепкий, очень сладкий, но не очень горячий, — размечталась я.

— Пожалуйста, — он вытянул лапу, звонко щелкнул пальцами, и передо мной образовалась исходящая паром чашка, похожая на тюльпан, красивая, тонкостенная, с синими цветами на боках.

Я сунула в нее нос. Чай, в самом деле, крепкий, душистый чай. Подняв глаза на капитана, с сомнением спросила:

— А чем наколдованный чай отличается от обыкновенного?

— Обычно он намного вкуснее, — его самодовольству не было пределов. — Пей быстрее, дел много.

— Каких еще дел? — чай оказался самой той, нужной температуры, когда он еще не остыл, но и язык уже не обжигает. И вкусный, капитан не обманул, просто изумительный. — А я не превращусь от этого чая в какую-нибудь жабу зеленую?

— В зеленую жабу или кого пострашнее, голубушка, я тебя сам превращу, если не прочухаешься в ближайшее же время, — нетерпеливо заерзал на своем месте Расмус, сделав страшное лицо. — И без всякого чая, между прочим!

Не знаю, почему окружавшие капитана люди так его боялись, меня ему напугать не удалось. Спокойно выпив замечательный чай, успела пожалеть напоследок о том, что таким вкусным он оказался только во сне, и собралась поставить чашку на место. Но не успела донести ее до стола — она растворилась в воздухе.

Я вздрогнула и охнула от неожиданности, а Расмус презрительно фыркнул:

— Было бы из-за чего переживать, пора бы уже и привыкнуть!

На столе появилась длинная нить. Капитан взял ее в руки, после чего она распалась на две половины. Он стащил со своего мизинца кольцо, продел в него нитку, завязал концы узелком и спокойно заметил:

— Рекомендую проделать тебе то же самое со своим.

Но я не могла оторвать глаз от кольца, которое он снял с себя. Точно такое же, как на моем среднем пальце левой руки, серебряное, с тонким восточным узором, один к одному.

Расмус досадливо наморщил нос.

— Холли, прекрати впустую пялить глаза! Да, оно такое же, как и у тебя. А как иначе мы сможем с тобой настроиться? А?

Я вперила в него бессмысленный взгляд.

— Ты что, издеваешься надо мной? Откуда я знаю, как мы можем настроиться, не говоря уже о том, что у меня нет никакого понятия, зачем, собственно?

Эта зараза довольно усмехнулась:

— Есть, немного издеваюсь, конечно. Люблю эффекты, что поделаешь, — и сразу же стал серьезным. — Холли, дорогая, нам придется работать вместе. Чтобы мы могли делать это легко и качественно, нам следует настроиться друг на друга. Поэтому снимай свое кольцо, спокойно, обстоятельно, неторопливо вставляй в него нитку. Так, замечательно. Теперь подними над столом и держи, пока оно не начнет раскачиваться.

Я пожала плечами, фыркнув:

— Тоже мне, невидаль! Я могу сделать так, чтобы оно качалось справа налево или наоборот, даже могу заставить его ходить по кругу.

— Знаю, — Расмус пристально посмотрел на меня. — Знаю, но нам предстоит добиться, чтоб наши кольца качались в унисон. Бери!

Я взяла нитку, поставила локоть на стол, и принялась наблюдать за своим кольцом. Оно, немного подумав, начало медленно раскачиваться, постепенно увеличивая размах колебаний. Кольцо капитана равномерно, как настоящий маятник, уверенно ходило из стороны в сторону.

Он отрывисто произнес:

— Сначала сделай так, чтобы они двигались параллельно!

Надо признать, это получилось у меня довольно быстро, почти без усилий. Во сне любые чудеса получаются легко. Два одинаковых кольца качались из стороны в сторону параллельно, только каждое со своей амплитудой.

Расмус, не сводя глаз с моего кольца, бросил:

— Внимательно смотри на мое, и представляй, что оно раскачивается в твоей руке!

Я попыталась последовать его указаниям, но в результате только безуспешно вспотела (это во сне-то?)

Он нахмурился:

— Забудь про свое кольцо! Как будто его нет! Раскачивай мое, качай его сама!

— Сразу надо было давать точные указания, — огрызнулась я.

Кольца начали подстраиваться к движениям друг друга, пока не стали двигаться в одном ритме. Довольный Расмус с облегчением рассмеялся:

— Умничка! Просто замечательно получилось!

Он дунул на мой вспотевший лоб, который немедленно высох, поймал мое кольцо, другой рукой протянул мне свое:

— Забирай и одевай! Есть надежда, что наши усилия были не напрасными, и мы с тобой сработаемся! Ура!

Я взяла с ладони Расмуса его кольцо и надела на свой палец — никаких отличий от того, что сидело на нем раньше. Он натянул кольцо, только что бывшее моим, на свой мизинец, и гордо покрутил им у меня перед носом.

— Видишь? Теперь это мое, и ты не представляешь, насколько мне оно нравится, как и его бывшая владелица, впрочем. Кажется, с тобой будет легко!

Я засмеялась, настолько его возвышенные чувства не вязались с ситуацией. Было бы, из-за чего переживать!

— Может, ты скажешь, наконец, ради чего меня сдернули со стула в лаборатории? Чем мы с тобой будем заниматься? Я ведь могу и умереть от неутоленного любопытства.

— Скажу, но чуть позже, когда немного привыкнешь.

— К чему это мне нужно привыкать? — с подозрением покосилась я на его хитрющую морду.

— Ко всему, ко всему, — пропел Расмус, поднимаясь из-за стола. — Ко мне, к кораблю, к обстановке, к себе. Пошли знакомиться с моим экипажем.

— Расмус, — спросила я его по дороге, — а в Космофлоте много таких, как ты? Я имею в виду, колдунов и волшебников?

— А я уж испугался, что тебя интересует, сколько там фокусников и клоунов? — захохотал он. — Нет, дорогая, я там один такой, великий и ужасный.

— Единственный и неповторимый, — засмеялась и я. — А как ты стал колдуном?

— А никак, — невозмутимо ответил он. — Я просто им родился.

Экипаж в количестве одна штука, взволнованно ожидающий встречи в кают-компании, оказался сугубо мужским. Похоже, капитан был вовсе не таким душкой, каким показался мне, ибо его подчиненный штурман-механик таращился на него с изрядным подозрением. Я бы таким взглядом уставилась на крокодила, если бы он уселся рядом со мной за стол. Так, на всякий случай, слегка бы приглядывала за ним. Даже во сне. Особенно во сне…

***

На этот раз меня разбудил звонок в дверь. Черт, кого могло принести в такое время? Наталья болеет, а больше, вроде, и некому. Между прочим, сколько сейчас этого самого времени? Будильник сообщил, что всего-навсего половина девятого. Самое то для гостей…

Зевая во весь рот, я добрела до двери, за которой обнаружился давешний Роман. Ничего себе, это что, собственно, значит?

— П-п-прошу п-п-прощения, Оля, — он внезапно покраснел. — М-м-можно?

Мне всегда казалось, что взрослый мужик не способен смутиться до помидорной окраски в принципе, но Роман как-то ухитрился это сделать. Очень мило, конечно, но при первом знакомстве он не произвел на меня впечатления особо робкого человека. Я пожала плечами и впустила его.

— Я в-в-взял в-в-ва-ваш ад-д-дрес у В-в-ваньки, — после неловкой паузы выдавил он из себя. — Ч-ч-честно г-г-говоря, мне оч-ч-чень т-т-трудно г-г-говорить п-по т-те-те-телефону, еще т-т-руднее, чем т-так.

Боже, как невыносимо трудно слушать подобную речь, начинаешь мучительно страдать вместе с ним!

— Ох, — не сдержалась я. — Мне тоже трудно с вами разговаривать. Чаю, может быть? Или кофе?

— К-кофе, — Роман повесил плащ на вешалку, а шарф обмотал вокруг шеи. — С-со м-мной н-не т-трудно р-разг-г-говаривать, м-меня т-т-тяжело слушать, я знаю.

— Башмаки можете не снимать, если хотите, — заметила я, когда он наклонился к своему ботинку.

Не люблю утруждать своих гостей, во-первых, а во-вторых, у мужиков регулярно приключаются носки с дырками, то на пальце, то на пятке, это всегда мешает нормальному общению. Сидят, ноги под себя поджимают, стесняются.

— С-спасибо, н-но на улице в-все-т-таки г-грязновато, — откликнулся Роман. Стаскивая с ноги башмак, он заметил себе под нос:

— Я т-только с-сейчас с-сооб-б-бразил, что р-р-азбудил в-вас. У в-вас на щ-щеке отпечаток от к-к-офты.

Я повернулась к зеркалу, пригляделась. И в самом деле, красноватое пятно от воротника, на котором можно различить даже отдельные петли. Черт, опять забыла, что мне снилось! Вздохнув, я остервенело потерла щеку. Ну почему обстоятельства вечно складываются таким гнусным, противоестественным образом?

Выковыряв из-под полки тапки сорок последнего размера, принадлежавшие старшему сыну, протянула их гостю.

— Влезайте. Пойду, чайник согрею. Проходите…

И все-таки, где я могла с ним раньше встретиться? А, собственно, чего страдать попусту? У шефа, небось, и видела, как-нибудь, мельком, увидела и забыла. Бывает, чего уж там. Я ведь вечно бегом бегаю, людей не успеваю по дороге замечать, пока за ногу не схватят, чтобы поздороваться. Могла на периферии какой-нибудь конференции встретить, да мало ли где, чего меня так заело?

Поставив чайник, метнулась в ванную, сполоснуть сонные глаза. Пятно по-прежнему сидело на щеке. Ладно уж, переживу как-нибудь. В экспедиции этому типу еще и не такое доведется увидеть на моей чувствительной физиономии. Нос, к примеру, краснеет при малейшем похолодании, а все остальные части лица пухнут от ветра и дождя при любой температуре.

— Выпить хотите? — спросила я своего будущего начальника.

— Т-только н-не в-водки, н-не люб-блю я ее, н-невкусная она, — поморщился он.

— Я сегодня сухого вина купила, — и поставила бутылку на стол. — Подругу ждала в гости, но она внезапно разболелась. Правда, у меня есть почти нечего, опустошаю холодильник перед отъездом.

— У м-меня в х-холодильнике п-почти в-всегда п-пусто, — грустно заметил Роман. — К-как т-только нак-куплю еды п-побольше, обязательно п-притащится какая-н-нибудь с-сволочная с-са-саранча и в-все п-пожрет.

— Ну, — я задумалась, — в принципе, можно до магазина слетать, если очень есть хотите.

— Л-лень, — отказался он. — Я н-набегался по л-лужам, з-з-замерз, устал, х-хочу п-посидеть с-спокойно.

Я вытащила из холодильника остатки сыра, в хлебнице обнаружился черствый кусок булки. Украсила скудный натюрморт шоколадкой, припасенной для Натальи, вздохнула:

— М-да, негусто, даже неловко.

— Б-бросьте, Оля. Не м-мельтешите из-за м-меня, я этого н-не люблю, — Роман начал намного меньше заикаться, его уже можно было слушать почти без напряжения.

— Не буду, так и быть, — я поставила на стол бутылку. — Только штопора, у меня, к сожалению, нет. Старый сломался, а новый все забываю купить.

— Это не п-проблема, — гость вытащил из кармана складной нож, извлек из него штопор. Пробка сопротивлялась недолго, он разлил вино по стаканам. Почти сразу забурлил закипевший чайник.

Я спросила Романа:

— Может, сначала кофе, чтобы согреться?

— Лучше и т-того, и д-другого… М–можно?

Пошарив на полке, достала банку с кофе:

— Будете растворимый или вам нормального сварить?

— Оля, п-перестаньте н-нервничать, — попросил Роман. — Н-не надо н-ничего варить. Выпью и р-растворимый, я к в-вам п-поговорить п-п-пришел, а не к-кофеи распивать. Д-давайте з-за з-з-знакомство.

— Д-давайте, — я осеклась. — Черт, простите меня, я не дразнюсь.

— Уже п-привык. Особо в-п-п-печатлительные н-натуры р-рядом со мной ч-часто начинают з-з-за-заикаться, — он улыбнулся.

Улыбка преобразила его некрасивое лицо, и передо мной оказался совершенно другой человек, совсем не та злюка, которая злобно фыркала днем в кабинете шефа. На распухшем от насморка носу Романа я разглядела бледные веснушки. Наверное, летом станет совсем пестрым. Рыжий, рыжий, конопатый… Не рыжий, конечно, но определенно рыжеватый.

— Я, п-пока сидел у В-ваньки, п-посмотрел инст-титутский сборник, обратил в-внимание на п-пару ваших статей. П-пишете вы, к-конечно, по-женски, но м-мыслите по-м-мужски. М-мне п-понравилось…

— Не могу сказать, что воспринимаю ваши соображения, как комплимент. Все-таки мне кажется, что женщина должна быть женщиной, а мужчиной должен быть только мужчина.

— Д-да? П-пожалуй, я с вами соглашусь. Мне к-кажется, что вы к мужикам не очень хорошо относитесь, я п-прав?

— Не задумывалась, если честно, — усмехнулась я. — Думать мне, в основном, некогда.

— М-да, вы н-настоящий д-дип-пломат, — ответил он. — Я, собственно, чего п-приперся… Мне д-действительно трудно разговаривать п-по телефону с н-незнакомыми людьми. Р-раз уж с-судьба нас с вами свела, н-надо п-познакомиться п-поближе. Х-хотя д-думаю, что В-ванька, п-подлец, мог бы и мужика подыскать для меня. Я, ч-честно, не люблю смотреть на женщин, замученных работой. М-мне кажется, ч-что у них несколько д-другое предназначение.…Ч-чего-то меня в сторону п-повело. Так вот, В-ванька сказал, что в-вы можете не б-беспокоиться, он все оборудование для в-вас соберет. И д-деньги з-завтра будут.

— Вы знаете, Рома, я и не собиралась беспокоиться, — голова моя начала медленно, но верно косеть, только этого мне еще и не хватало. — Я вообще редко этим занимаюсь. Не то, чтобы я была совершенной пофигисткой, но… Как бы вам это объяснить? У меня обычно получается все, что я хочу, поэтому поводов для беспокойства у меня не так и много.

— Н-но все-таки они есть? — уточнил Роман.

— В общем, у меня их всего два, — мне стало смешно, — это пара моих сыновей. Оба редкостные обалдуи, но мне нравятся. Все остальное меня мало колышет. Я надеюсь, кто-нибудь среди ваших людей умеет сети ставить? Одной трудновато…

— Д-да что там, сети наши мужики умеют ставить, все классические б-браконьеры, и я в том числе, так что м-можете не переживать. Я, н-наверное, п-показался вам сегодня н-невежливым?

— Мягко сказано, — я захохотала.

Что-то моя голова совсем поплыла. Как там Шуба выразилась? Против симпатичного пиджака можно и не устоять? И чего я в нем симпатичного нашла?

— П-приношу в-вам свои извинения, — Роман снова улыбнулся. — Н-на самом деле я не то, чтобы с-совсем з-злодей, но изредка с-случается. В общем, т-так. П-послезавтра, в ш-шесть утра, з-заеду за в-вами на машине. В-все ваше оборудование я беру на с-себя. А с-сейчас п-прощаюсь. Спасибо за кофе. Р-рад был познакомиться.

Что мне оставалось делать? Я пожала плечами, проводила его и в грустях брякнулась на диван.

— Шуба!

— Что случилось? — встрепенулась она.

— Мне встретился симпатичный пиджак. И я не знаю, что делать.

— Ничего не делай, — деловито посоветовала она. — Плыви по течению.

— А если пороги попадутся? — мне неожиданно захотелось заплакать.

— Утонуть-то всяко не утонешь, — успокоила она меня голосом любящей бабушки, — в худшем случае промокнешь, в лучшем — обойдется Кто знает, что нас ждет впереди? Иди-ка ты спать, голубушка.

***

Заснув, я проснулась, как обычно. Вернее, начала уже привыкать к этой двусмысленной ситуации. Но до сих пор, кажется, просыпалась оттого, что меня будили… или нет? Что-то у меня в голове полная каша образовалась. Так! Я проснулась. Где?

Вокруг меня светло-серые глухие стены. Впрочем, не совсем. На одной стене висит картина, вполне абстрактная, что-то желто-черное, вызывает ассоциации с летом, осами… и болью. Почему? Не знаю, может, оттого что я боюсь ос, пчел и всего желто-черного? Может быть… а может и не быть… Нервы раздражены… почему? Что-то не так идет, что-то неправильно. Почему? Не понимаю…

Кое-как выбралась из постели. На привинченном к полу, хилом от изящества стульчике висит моя одежда. Я с подозрением рассмотрела светло-серый комбинезон. Мой? Или не мой? Ощущение, как будто и я не совсем я… Что со мной происходит? Влезла в комбинезон, выползла наружу.

И здесь светло-серые металлические стены, вдаль уходит полуосвещенный коридор. Навстречу сразу же попался седоватый дядечка. На макушке изрядная лысина, горбатый нос, пышные седые усы и гордая, величавая походка. Механик, как его… Герберт. Вспомнила, от этого слегка полегчало на душе.

Он с сочувствием взглянул на меня.

— Что, не по себе, милая? Может, тебе покушать? Мне обычно помогает, — и улыбнулся.

Истинно мужской подход к жизни. Может быть, и поможет, не знаю. Зато почему-то уверена, что мне нужно с ним поговорить, совершенно точное ощущение, что он многое может рассказать. Волокусь за ним следом. В уже знакомой кают-компании (неужели Шуба права, и сны повторяются?) меня усадили за стол, перед носом немедленно возникла тарелка с кучей еды. Я мужественно улыбнулась.

Еще бы, спросонья (или во сне?) в меня кусок обычно не лезет ни при каких условиях. Засунув в рот что-то непонятное на вкус, я вздохнула, вернее, тяжко вздохнул мой желудок:

— Герберт, вы давно летаете с капитаном Макмилланом?

— Давненько, — он сунул в пасть очередной кусок и задумался, пережевывая.

Если этот дяденька будет выдавать информацию такими микроскопическими порциями, я могу треснуть от несвоевременного избытка пищи и неудовлетворенного любопытства. Попробовать, что ли, подтолкнуть его к более интенсивным воспоминаниям?

— А чем вы занимаетесь вместе с капитаном?

— Мы, собственно, его только возим, а делами он занимается сам, — под благородные седые усы степенно отправился следующий кусок.

Я вздохнула. Таким способом мне ничего не узнать. Как же его разговорить? Я поднапрягла мозги и осведомилась:

— Герберт, капитан сказал мне, что он колдун. Это правда?

— Ага, — честно ответил он.

Елки зеленые… нет, погодите, это цитата из другого времени… или других обстоятельств? Время показалось мне тягучим, как жвачка. Как же мне его расшевелить?

— Герберт, а мой шеф сказал, что ваш капитан — страшный человек. Это правда?

Усы задумчиво пожевали, остановились, снова пожевали.

— В основном нет…

Черт, при первом знакомстве он показался мне более живым. Я решила, что пора рассердиться, и нахмурила брови.

— Герберт, вы всегда так немногословны?

— Вообще-то я люблю поболтать, Холли, — виновато отозвался он. — Но, если вы хотите узнать что-нибудь про капитана, лучше спросите его сами.

Возможность спросить самого капитана тут же подвернулась под руку, потому что Макмиллан внезапно плюхнулся на стул рядом со мной, обращаясь при этом к Герберту:

— Что, приятель, тяжко держать язык на поводке? А?

Герберт выразил на своей жующей физиономии нечто среднее между облегчением и чувством вины.

–Ну, — нечленораздельно буркнул он, — ты же понимаешь…

— А как же, — фыркнул тот. — Холли, прекрати изводить моего коллегу. Все, что тебе хочется узнать, можешь спросить непосредственно у меня. От него ты все равно ничего не добьешься, так уж у нас с ним принято.

— Что, ты можешь ответить на любой мой вопрос?

— Запросто, — он подтащил к себе тарелку и начал быстро жевать.

Воспитанный Герберт моментально испарился из-за стола, от греха подальше. Я повернулась и внимательно поглядела в бессовестную капитанскую физиономию.

— Зачем я тебе понадобилась, признавайся?

Расмус тяжело вздохнул, отодвинул тарелку и пристально посмотрел на меня.

— Мне понадобилась Синяя звезда. А раз ей оказалась именно ты, тебе некуда деваться. Вот я и сгреб тебя в охапку.

Все, приехали, подумала я. Теперь еще и Синяя звезда! Тихо, детка, без нервов, это только сон, почему бы и нет? Только что все это значит? Что за Синяя звезда такая, пропади все пропадом?

— Что такое Синяя звезда?

Я в упор посмотрела ему в глаза. Расмус Макмиллан, конечно, нравился мне, но не до такой степени, чтобы позволять ему пудрить мне мозги, пусть даже и во сне.

— Холли, я тебя умоляю, дай мне спокойно позавтракать. А после я тебе постараюсь объяснить, что к чему. Но лучше бы ты не стремилась узнать про себя все, потому что это можно только почувствовать, а ты еще не готова.

Хорошенькие дела! Что еще за это такое? А как я это почувствую, если ничего не знаю? Я с подозрением воззрилась на треклятого колдуна.

— Расмус, я начинаю сердиться!

— Это ничего, — спокойно возразил он. — Пока ты не знакома со своей силой, можешь сердиться, сколько угодно. Потом, возможно, у тебя возникнут проблемы с твоими негативными эмоциями. Или, наоборот, исчезнут.

Все, приехали! Я поняла, что уже не сержусь, отнюдь, зато начинаю беситься. Этот тип меня достал! Пытаясь сдержать неодолимое желание разъяриться, я наморщила лоб и запыхтела:

— Расмус! Черт тебя дери! Я хочу знать, зачем тебе понадобилась?

Он кротко вздохнул:

— Холли, потерпи полчаса, хорошо? И тогда я постараюсь все рассказать. Только толку от этого все равно не будет.

Мне захотелось размазать этого невозмутимого злодея по ближайшей стенке. Сколько можно меня изводить самым натуральным образом? Но этот редкостный мерзавец оставался бесстрастным.

— Может, чаю? А?

— Не хочу, — злобно фыркнула я. — Ненавижу быть пешкой!

— Ты не пешка, — бесстрастно ответил Расмус, поднимая на меня свои сверкающие глаза, — ты — ферзь. Ты Синяя звезда, и этим все сказано.

И тут мне стало так не по себе, просто ужасно! Мне показалось, что мой сон не совсем сон, совсем не сон, что-то большее, чем сон… И я крепко зажмурила глаза.

***

Будильник надрывался, надрывался, надрывался… Не понимаю, что случилось? Не должен он так безобразно долго звонить. Заткнулся, наконец, скотина! Но блаженная тишина недолго услаждала мои уши, звонок снова завопил. Какой, к черту, будильник, я же не заводила его вчера! И тут до меня дошло, что трезвонит телефон. Кому я понадобилась ни свет, ни заря? Не пойду, пусть они все треснут! Я отважно перевернулась на бок, натянула одеяло на уши.

Только злая судьба совсем не хотела дать мне выспаться. Телефон грянул в третий раз, после чего мои нервы окончательно сдались. Злобно отшвырнув одеяло в сторону, я пошарила ногой по полу в поисках тапок, одной ногой попала, другой промазала. Но стоило мне доползти до проклятого аппарата, как он замолк. С-сволочь! Я поймала себя на том, что слова внутреннего монолога произносятся с напряжением, так и хочется з-з-затормозить на первом звуке. Только этого мне еще и не хватало!

Мозги, обильно политые кофе, наконец, начали со скрипом проворачиваться. Я выглянула в окно. Снова серенький дождик… В такую погоду и просто бывать на воздухе совсем не хочется, а уж работать — особенно. Выкурив сигарету, я прижалась лбом к прохладному стеклу, забрызганному снаружи мелкими каплями, предчувствуя, как мое лицо вскоре станет таким же влажным, как это окно.

В тот же момент телефон осознал, что ему больше не стерпеть молчания, и незамедлительно сообщил об этом. Вздохнув, я взяла трубку. В ней захрипело, следовательно, это была моя несчастная больная подруга.

— Привет!

— Привет! Ты еще жива?

— Да как тебе сказать, — проскрежетала Наталья. — Отчасти и местами. То есть временами кажется, что отдельные части моего организма еще способны функционировать. А ты как? Как твоя говорящая кофта поживает? Передавай ей от меня привет.

— Обязательно, — я засмеялась. — Теплая такая, уютная, просто чудо. Так ведь тебе толком спасибо и не сказала. А бутылку твою я вчера выпила.

— Одна, что ли? — сквозь хрип прорезались удивленные ноты.

— Еще не хватало, — гордо ответствовала я. — С мужиком!

— Не верю, — от удивления подруга почти перестала хрипеть. — Этого не может быть! Где ты его взяла?

— Сам пришел, — я расхохоталась от удовольствия.

— И что? — Наталью, по-моему, начало трясти от любопытства, потому что трубка ощутимо завибрировала в руке.

— А ничего! — злорадно ответила я, но потом мне стало грустно. — Знаешь, что? Он мне понравился. А может, и нет.

— Это как? — Наталья встревожилась. — Я снова начинаю подозревать, что у тебя с головой не того… Мужик или нравится, или не нравится, третьего не дано.

— Боюсь, во мне просто материнские чувства бушуют, — вздохнула я. — Он такой… как бы это сказать? Не то, чтобы неухоженный… Но женской руки на нем не чувствуется, хочется приложить.

— В общем, — подытожила Наталья, — ты просто еще не поняла, чего тебе хочется больше — самой стирать ему носки или запрячь его в стиральную доску.

— Я совершенно точно знаю, что мне не хочется ни того, ни другого!

— Третьего не дано, — с мрачной торжественностью повторила подруга. — И ты это прекрасно знаешь.

— Хочу третьего! — уперлась я.

— И черт с тобой, хоти дальше, — разрешила Наталья. — Слушай, в дверь звонят, наверное, врач пришел. Пока. Звякни перед отъездом.

— Обязательно, — пообещала я брошенной трубке, возвращая ее на место.

Щелкнув зажигалкой, чтоб прикурить, я задумалась, заглядевшись на пламя. Как Наташка ловко ухитрилась сформулировать мои проблемы с мужиками… И в чем заключается то самое третье, которого мне хочется? И как его найти? И где?..

Но мои раздумья снова прервал телефон. На этот раз звонил шеф:

— Ольга, я тебя умоляю, не тяни до конца дня, зайди пораньше! Меня кассирша уже пообещала прибить, если ты до обеда не появишься. Ей ребенка надо к врачу вести. И командировку не забудь у Лидии забрать.

— Зайду, не забуду, — пообещала я и вдруг неожиданно для самой себя спросила: — Слушай, а Роман женат или нет?

— Все, я сейчас в обморок рухну, — Ванька принялся истерически ржать. — Вот уж от кого не ожидал матримониальных вопросов, так это от тебя. Ромка тебе что, понравился?

— Не твое дело, — огрызнулась я. — Так женат или нет?

— Кому нужен человек, которого невозможно слушать? — печально вздохнул Иван. — Он застарелый холостяк. Ты довольна?

— Ага, — я и в самом деле была довольна.

— Слушай, — оживился Ванька, — а, может, ты его подберешь? Носки он сам себе стирает.

— А другие достоинства у него есть? — ядовито поинтересовалась я. — Или ты полагаешь, что стирка собственных носков автоматически возвышает мужика до степени идеала?

— Тьфу на тебя, — оскорблено фыркнул шеф. — От твоего сарказма моему чувству собственного достоинства становится не по себе. Иди, давай, собирайся и быстро вали сюда. Жду!

Только успела отвернуться от телефона, как проклятый аппарат снова взвыл. Я раздраженно рявкнула в трубку:

— Да!

— Оля, — озадаченно произнес знакомый голос, — д-д-доб-б-брый д-д-день!

— Добрый день, Рома, простите за рычание, — я судорожно завиляла хвостом. — Телефон меня затерроризировал сегодня. Я вас сразу узнала.

— М-м-меня т-т-тр-рудно не уз-з-знать, — невесело усмехнулся он, шмыгнув носом. — Оля, м-м-можно я в-в-веч-ч-чером к-к-к в-вам с-с-снова з-з-зайду? Ч-ч-часов в-в-в-восемь…

— Заходите, почему бы и нет? К восьми я уже вернусь, а сейчас, простите, убегаю, меня Ванька ждет — не дождется.

— С-с-сп-пасибо, — Роман повесил трубку.

Я с размаху брякнулась в кресло. Шуба, мирно висевшая на спинке, охнула:

— Что с тобой? Ты меня напугала!

— Он снова придет сегодня, представляешь?

Она мелодично засмеялась:

— А как насчет порогов? Уже не беспокоишься?

— Посмотрим, — беззаботно ответила я. — Поживем — увидим! Все, убегаю, убегаю, убегаю…

Пока я общалась с телефоном, дождик успел закончиться, на подсохшем асфальте темными пятнами выделялись оставшиеся мелкие лужицы. Из некоторых выходили мокрые следы невнимательных пешеходов. Приподнятое настроение несло меня, все казалось прекрасным. Между домами на противоположной стороне улицы было видно, что тучи начали расходиться, и между ними появился синий клочок чистого неба.

Правда, зазевавшись, я не убереглась, отчего институтская дверь смогла нанести мне небольшой моральный ущерб, чувствительно лягнув в спину. Я ответила ей тем же, больно пнув ее ногой в ответ. Отведя душу и успокоившись, бегом вознеслась на третий этаж в приемную. Выхватив из рук секретарши оформленную командировку, дунула на первый этаж, в кассу. Кассирша Аллочка, подпрыгивая на стуле от нетерпения, всучила мне пачку бумажек и горсть мелочи, заставив все тщательно пересчитать. Так и не сообразив, насколько больше денег стало валяться на дне моей сумки, я устремилась к шефу, кабинет которого располагался как раз посередине между кассой и приемной. Влетев к нему, плюхнулась на стул и, еле дыша, поинтересовалась:

— Кофе дашь или придется самой возиться?

— Чайник не очень горячий, — заметил Иван, рассеянно потрогав пластмассовый бок. — Подогреть?

— Не надо, иначе я успею умереть от жажды, — схватив банку, я тряхнула ее над чашкой так, что та наполнилась чуть не наполовину. Озадаченно пытаясь понять, можно ли будет пить кофе такой концентрации или лучше отсыпать, плеснула в чашку воду. Отсыпать поздно, поняла я и попробовала, что получилось. В общем, смиренный и очень терпеливый человек в состоянии пить такое маленькими-маленькими глотками. Отхлебнув полчашки, я протараторила:

— Я все сделала, как ты велел! Деньги получила, командировку взяла. Что-нибудь еще? Ты чего так глаза таращишь? Со мной что-то не так?

— Не хватайся за зеркало, — захохотал Ванька. — Не так у тебя не снаружи, а внутри. Ольга, ты что, втюрилась, что ли? У тебя же глаза бешеные, я тебя еще никогда такой не видел.

Я на всякий случай все-таки взглянула в зеркало.

— По-моему, так замечательно я не выглядела уже давно, лет этак сто или все двести. И глаза у меня вовсе не бешеные, ничего ты в женских глазах не понимаешь! Они у меня сияют!

— Сияют они… бешенством, — Иван скептически хмыкнул. — Программу будем обсуждать или сама разберешься?

— Ты что несешь? Я ведь не маленькая Танька. Программу обсуждать, ишь ты, чего удумал! Обидеть меня хочешь или оскорбить? Что там с оборудованием?

— С этим все в порядке, Ромка уже отправил барахло на судно, можешь не переживать.

— Как не переживать?.. Ты запасных веревок сунул? Формалин не забыл? А спирт?!

— Все есть, уймись, а то я тоже обижусь. Сборы по стандартному списку. Спирт из твоего сейфа, и своего еще оторвал немного от сердца, литра два. Думаю, хватит вам, тебе если только команду поить придется, Ромка мало пьет. А, черт, с ним же химик едет!

— Этих ни в жизнь не пропоить, — категорически отрезала я. — Сам будет добывать, в случае чего. Ну, все? Я побежала?

— Слушай, подруга, — шеф неожиданно встревожился. — У меня такое странное ощущение, что ты вот-вот взлетишь. Воспаришь, как птичка! Поосторожней, смотри, с неба падать больно. Не расшибись…

— А, ну, тебя! — отмахнулась я. — Что ты такое несешь? Не маленькая ведь… Пока, пишите письма на небеса! Все, все, все!

Вихрем я пронеслась через магазины (хлеб, сыр, масло, печенье, новая зубная щетка, мыло, набор иголок), почту (пачка конвертов), аптеку (пластырь, анальгин, зеленка). Парикмахерская притормозила меня на пару томительных часов. Влетев домой, выдернула холодильник из розетки, швырнула все, что нужно, в рюкзак, остальное свалила на подоконник в кухне. Произвела судорожные раскопки на рабочем столе в поисках чистой бумаги, настрочила письма детям, слетала до почтового ящика на углу соседнего дома.

Только после этого я несколько поуспокоилась. Натянула на себя Шубу, села на кухне в компании с чайником, закурила. Тихо, спокойно, уютно… Куда меня несет? Мне так хорошо здесь… Зачем? Какой ветер приподнял меня над землей, лишил чувства времени и пространства, поднимая все выше и выше в небо? Я положила руку на край стола, опустила на нее голову… и снова провалилась.

***

Задыхающиеся легкие, раздираемые нестерпимым желанием вдохнуть, из последних сил требовали воздуха. Высоко надо мной сквозь зеленоватую поверхность воды мягко просвечивало маленькое смутное солнце. Рванувшись вверх и последним усилием вынырнув, я принялась судорожно хватать воздух ртом вместе с соленой водой, текущей по лицу. Кое-как отдышавшись, повертела головой вокруг, в попытке осознать происходящее.

Безумное синее небо вверху, вокруг мелкие зеленоватые волны, безбожно сверкающие под лучами горячего солнца. Ослепленные глаза с трудом видели окружающее меня, тем не менее, отсутствие берегов не только в приятной близости, но и в принципе, я отметила сразу же. Такого мне еще не снилось…

Вода рядом вспучилась, закипела, из нее выскочила голова капитана, по которой стекали ручьи воды. Он отфыркнулся от лишней воды в носу, мотнул мокрыми волосами из стороны в сторону, одним движением подплыл поближе.

— Ну что, не получилось?

— А что у меня должно было получиться? — ошарашенно спросила я.

И в самом деле, просыпаешься где-то под водой, кое-как спасаешься, а потом вдруг выясняется, что ты должна была… чего?

— Что с тобой, Холли? — встревожился Расмус. — Я тебе плохо объяснил или у тебя с головой не в порядке? А?

— Думай, что хочешь, — рассердилась я. — Я вообще не понимаю, что здесь делаю, и чего тебе от меня понадобилось? Если б знала, хотя бы примерно, где берег, немедленно бы тебя утопила. А сама преспокойно отправилась бы к нему, не испытывая никаких угрызений совести.

Он захохотал и, снова погружаясь в воду, схватил меня за щиколотку и потащил за собой. Я только успела напоследок схватить глоток воздуха, и уже под водой совершенно отчетливо услышала его голос:

— Представь себе, что ты — вода. Тогда ты сможешь дышать водой, как воздухом. Ты должна перебороть себя и вдохнуть ее. И я не выпущу тебя, пока ты этого не сделаешь. Но ты должна сделать первый вдох сама, чтобы не дать себе захлебнуться.

Я поняла, что все, пришел мой конец. Судорожные попытки выдрать ногу из его цепких пальцев ни к чему привели, Расмус не отпускал меня, утаскивая вниз, все глубже и глубже. Солнце над головой становилось все меньше, все мутнее…

— Вдыхай воду, немедленно! И ничего не бойся, я не дам тебе погибнуть! Ну, дыши! Сама!

Боюсь, мое лицо не было привлекательным в этот момент, потому что глаза уже собрались выскочить из орбит. И тут я вспомнила, что это только сон, ничего со мной не случится, и спокойно вдохнула, набрав полные легкие воды. И ничего не почувствовала! Мне стало легко и спокойно, я больше не задыхалась.

В голове мелькнуло, что теперь мои глаза лезут наружу не от ужаса, а от удивления. От этой мысли мне стало ужасно весело, я зашлась смехом, захохотала взахлеб, прямо под водой, испытывая наслаждение от происходящего. Развернувшись в воде вокруг своей оси, я рыбой нырнула вниз, в темнеющую глубину.

Расмус обогнал меня, бросив:

— Ты можешь теперь спокойно разговаривать, я тебя услышу так же, как ты слышишь меня.

Я отмахнулась от него, мне все было безразлично, только хотелось плыть дальше и дальше. Всю жизнь мечтала плавать в воде, как рыба, и вот, хоть во сне, но старинная мечта сбылась. Я вытянула руки вперед, ощущая прохладу скользящей по коже воды, и устремилась к самому дну, по пути рассматривая солнечные лучи, пронизывающие воду. Добравшись до дна, подняла горсть белого песка, пропустила его сквозь пальцы. Белая струйка, расширяясь книзу и плавно закручиваясь в спираль, возвращалась на дно.

Тут я разглядела на дне медленно переваливающихся тварей, мордально мне совершенно незнакомых, и спросила Расмуса:

— Они не ядовитые, их можно трогать?

— Ты теперь вода. И тебе не принесет вреда ничье прикосновение.

Усевшись на дно, я перехватила поперек туловища одну животинку. Скользкая поверхность покрытой пупырышками кожи рвущегося на волю существа, смешные выпученные глазки, судорожно дергающиеся ножки, потерявшие под собой опору, только что казавшуюся такой надежной. Прямо как я только что, подумала я, осторожно возвращая бедолагу на дно. Безостановочно сучащие ножонки, коснувшись песка, ни на мгновение не прервали своего движения, унося их обладателя подальше от места, где случаются страшные, необъяснимые вещи.

Как бы мне тоже успеть вовремя унести свои ножки из этого сна? Что со мной будет, когда вынырну? Проснусь ли я вообще? Или меня найдут в постели с отеком легких?

— Что ты сказала? — поинтересовался капитан.

Я что, опять себе под нос бормочу? Или он все-таки читает мои мысли? К черту, какая разница!

Теперь я вода, и мне так хорошо течь самой по себе, плыть в самой себе. Я перестала быть рыбой, превратившись в струю воды и прислушиваясь к новым впечатлениям. Оказывается, поток воды в воде тоже ощущает сопротивление, не такое, как рыба, поменьше, но испытывает.

Я почти услышала скрип, с которым соприкасаются между собой отдельные струи, переплетаясь между собой, почти не растворяясь друг в друге, почувствовала, что могу плыть, расталкивая соседние потоки, находя и видя свободные места между ними, стремясь в свободное пространство, как ветер, протискивающийся в любую щель.

Неожиданно обнаружилось, что моя борьба с сопротивлением пространства завела меня в заросли водорослей. Их скользкая слизистая поверхность оказалась настолько приятной, что я закрутилась вокруг них спиралью, ощущая их в себе, чувствуя, как они пронизывают меня в разных направлениях, плавно извиваясь в медленном колеблющемся танце. Стайка какой-то мелочи проплыла сквозь меня, стало нестерпимо щекотно. Восторженно взвизгнув, я бросилась вверх.

Оказавшись на поверхности, весело рассмеялась. Никаких проблем с дыханием и в воздухе, черт возьми, какой прекрасный сон, какое наслаждение!

Расмус вынырнул следом, я посмотрела на него и ахнула:

— Да ты прозрачный!

— На себя посмотри, — фыркнул он.

Я растопырила перед носом пятерню, глянула сквозь ладонь. Прозрачная зеленоватая плоть, слегка синеющая в складках кожи, и только кольцо на пальце осталось тем же самым серебряным кольцом, нисколько не изменившись. Я повернула руку, закрыла ей солнце и засмеялась от радостной игры света в теле.

Но солнце быстро высушило кожу, она стала уплотняться, приобретать свой естественный цвет, терять прозрачность. Мне стало пронзительно жалко возвращаться к обычному состоянию, как младенцу, неловкие руки которого выронили замечательную игрушку.

Расмус протянул мне свою успевшую стать совершенно нормальной руку:

— Не грусти, Холли, теперь ты всегда сможешь превращаться в воду, как только захочешь.

— Даже в ванне? — я никак не могла успокоиться.

— Не советую, — возразил он. — Можешь испариться, хоть и не целиком. Но даже отчасти будет противно. Представь, вылезешь ты из ванны совершенно облезлой, без носа или без ушей…

Как такие гадости могут прийти в голову человеку? Или он знает, о чем говорит? Ай, врет небось, чтобы меня испугать, злодей!

— Куда мы теперь? — я потрясла головой, чтобы избавиться от гнусной картины в голове. Вот я вылезаю из ванны, нос, превратившись в большую каплю, медленно едет по моему подбородку вниз… Бр-р-р!

— К берегу, — довольный капитан развернулся, нацеливаясь носом в нужную сторону.

— А что там, на берегу?

— Наш корабль. И там я тебе должен кое-что рассказать, раз уж обещал.

— А зачем ты меня научил становиться водой?

— Полезное умение, — усмехнулся он, — теперь я могу быть уверен, что ты никогда не утонешь. Еще это полезное качество способно выручить в некоторых щекотливых ситуациях, когда тебе, например, нужно срочно свалить подальше. Ведь ты, как и вода, сможешь просочиться в любое микроскопическое отверстие. А потом, это просто большое удовольствие, разве нет?

Тут я вынуждена была с ним согласиться, таки да, удовольствие неописуемое…

Наверное, пока мы добирались, я не заметила, что снова превратилась в воду, потому что почувствовала, что меня выкинуло на берег, прибоем отнесло обратно, снова швырнуло на мокрую гальку. Кажется, я растерялась, но в этот момент капитан выдернул меня за руку из воды, в которой мое тело успело раствориться.

— А теперь ты познакомилась со второй опасностью, которая тебя подстерегает, когда ты вода, — назидательно заметил он. — Всегда контролируй свое тело, чтобы потом не пришлось собирать тебя по каплям из какого-нибудь необъятного океана, на случай если меня не окажется рядом.

Мы вышли, наконец, из воды и на нас накинулся горячий ветер, примчавшийся с раскаленного песчаного берега. Почти моментально обсохнув, я оглянулась на капитана, который натягивал на себя комбинезон. Он наклонился, поправляя штанину, и на его спине стал виден огромный, пересекающий ее по диагонали, синевато-багровый шрам.

— Откуда у тебя это украшение? — мне стало не по себе. — Он ведь довольно свежий.

— Ты права, — беззаботно откликнулся капитан. — Весьма недавний, подцепил буквально перед нашей встречей. Поторопился, не смог тебя дождаться, решил, что справлюсь сам, без тебя. Но не вышло.

— Нет, это невыносимо, — завопила я, — опять ты загадками меня изводишь!

— Ш-ш-ш, Холли, тихо, сегодня я смогу рассказать тебе начало истории, в которую мы с тобой влипли, — голос Расмуса наполнился проникновенной скорбью. — И ты больше не будешь так сердиться.

Мы отошли от воды, уселись на теплой траве, покрытой мелкими цветочками с ядовито-малиновыми лепестками. Они резко, но приятно пахли.

Расмус вздохнул:

— Значит, слушай. В одном из секторов Галактики, вон там, — его длинный палец уткнулся в небо, — на нескольких планетах, заселенных людьми, объявилась инопланетная нечисть, обладающая магическими свойствами. Нет, вернее, будет так. Три инопланетных расы, обладающих начальными элементами магии, объединились для захвата этих планет. Три их правителя объединились до такой степени, что превратились в одно существо. И хотя любой представитель каждой из этих рас по части колдовства мне, положим, в подметки не годится, то их Три Короля мне не по зубам. Вернее, одному мне не по зубам. Но есть надежда, что ты сможешь мне помочь. Ты Синяя звезда, и поэтому в состоянии многократно усилить мои способности. Я, конечно, поторопился попробовать на зуб эту тварь, она успела огрызнуться.

— Постой, ты что, один-разъединственный колдун во всей Галактике?

— Да нет, конечно, — беспечно фыркнул он. — Но боевой — только один, остальные по части повоевать слабоваты. В цирках выступать могут, ведут научные исследования, ну, в общем, маются дурью, как могут. Нужно же чем-то, в конце концов, заниматься людям, даже если они волшебники.

Я хихикнула от неожиданного заключения капитана, но потом, без всякого перехода, мне стало так страшно, что в животе все сжалось в камень.

— Ты что, хочешь сказать, я тоже колдунья?

Расмус, задумчиво усмехнувшись, спокойно кивнул. Мне стало еще страшнее.

— И мне придется воевать вместе с тобой?

Он сочувственно посмотрел на меня.

— Боишься?

Сжав в кулаки трясущиеся руки, я безуспешно пыталась сдержать дрожь тела. Расмус обнял меня за плечи.

— Холли, дорогая, успокойся. Я научу тебя всему, что потребуется. Тебе больше не придется бояться, ты сама сможешь испугать кого угодно!

Успокоил! Рогатый и страшный, как мне сбежать от тебя? Я не хочу никого пугать, не хочу, чтобы от меня шарахались в испуге нормальные люди! Не хочу быть монстром с торчащими из пасти клыками, не хочу быть ведьмой, не хочу быть никакой Синей звездой, хочу проснуться, и как можно скорее, чтобы забыть весь этот ужас… Я зажмурила глаза, закрыла их ладонями, опустила голову, пытаясь сжаться в комок, спрятаться, уйти…

***

Подняв голову с затекшей руки, я изо всех сил потрясла онемевшей конечностью, сжимая и разжимая пальцы. Потерла сонные глаза, не понимая, отчего так неважно себя чувствую. Вдруг я вспомнила, что мне снилось… И тут затрезвонили в дверь.

— Черт! — завопила я. — Черт, ну сколько можно! Я ведь почти вспомнила! Шуба, что мне делать? Почему я никак не могу запомнить свои сны? Какие-то обстоятельства мне вечно мешают…

— Значит, не судьба, дорогая, или время не пришло, — невозмутимо отозвалась она своим бархатным голосом. — Только не очень прилично держать под дверью человека, особенно которого ты так ждала.

Я открыла дверь. Сегодня Роман пришел без своего впечатляющего длиной шарфа, он прятал простуженный нос в высоком воротнике толстого черного свитера, торчащего из-под плаща. Я захлопнула за ним дверь и извинилась:

— Простите, что заставила вас ждать.

— Я в-вас оп-пять р-р-разб-будил, — он показал пальцем на зеркало.

Я повернулась к своему отражению. Так и есть, снова такое же кошмарное пятно на физиономии, как и вчера.

— Что-то странное со мной происходит в последнее время, — попытка растереть лицо оказалась, естественно, безуспешной. — Постоянно спать хочется, просто неотвратимо. Для авитаминоза вроде не время…

— П-п-пожалуй, — согласился Роман, внимательно глядя на меня. — М-может, в-вы з-з-заболеваете, сейчас к-кругом к-какие-то инфекции б-бродят. Я в-вот не уб-берегся. Т-только не вз-здумайте б-болеть, вп-переди длинная д-дорога. Я к-коньяку п-принес, н-ничего? В-вроде п-приличный…

Он повесил плащ, снял ботинки, влез в оставшиеся стоять со вчерашнего вечера на прежнем месте тапки сына и только после этой процедуры извлек из внутреннего кармана плаща бутылку.

— Н-ну ч-что, к-кофе н-нальете?

— Куда я денусь, — пожала я плечами, отправляясь на кухню, — проходите.

На кухне он появился не только с бутылкой, но и жирным лимоном в руке. Открыл пробку, принюхался и удовлетворенно кивнул.

— Д-действительно п-приличный п-попался.

Я откопала в дальнем углу кухонного шкафа подаренные Натальей маленькие пузатые рюмашки, продемонстрировала их Роману.

— Сойдут за коньячные?

— К-куда они денутся, — передразнил меня он, почти не заикаясь.

В мой бокал Роман плеснул приличный глоток, миллиграммов на пятьдесят, на дно своего капнул практически каплю. Я с подозрением отнеслась к результатам его манипуляций.

— Ванька, конечно, успел мне проболтаться, что вы почти не пьете, но я и не предполагала, что настолько мало.

— П-простите, Оля, — застеснялся Роман. — Но мой п-подлый организм нюхать коньяк еще соглашается, а внутрь п-практически не п-приемлет. Не обращайте на меня в-внимания. В-водку он даже нюхать отказывается.

Он взял в руку лимон, пошарил глазами в поисках ножа. Я протянула руку к керамическому горшку, притулившемуся около раковины, выдернула из него самый острый нож. Роман неодобрительно потрогал лезвие пальцем и проворчал:

— Д-да, мужской р-рукой тут и не п-пахнет. В-вы же г-говорили, Оля, что у вас д-два вз-зрослых сына…

— Это Ванька вам сказал, — отперлась я. — Потому что когда я говорю про своих сыновей, то не забываю упомянуть, что они балбесы.

— Б-брусок есть?

— Рома, я вас умоляю, не надо, — мне вдруг стало не по себе, сидит тут, командует. — Нож, конечно, тупой, не буду спорить, но лимон разрезать в состоянии.

— К-как скажете, — невозмутимо пожал он плечами, аккуратно разрезая лимон на тоненькие кружочки одинаковой толщины.

— Д-да, — продолжил Роман, поглядев сквозь ломтик лимона на свет. — В п-последнее время меня т-тоже п-преследует ощущение, что со м-мной творятся странные вещи. Я сегодня ш-шел п-по улице и нашел кольцо.

Он засунул руку в задний карман джинсов, вытащил из него свою находку и положил на стол. Простенькое серебряное колечко, украшенное узором в восточном стиле, повторяющимися узлами счастья. Все бы ничего, но точно такое же сидело на моем пальце, я даже сначала посмотрела на свою руку, не мое ли, не я ли его потеряла? Нет, кольцо сидело на прежнем месте, на среднем пальце левой руки.

— Оно так похоже на мое, — удивилась я, сняла свое кольцо и положила на стол, чтобы сравнить с тем, что принес Роман. — Совершенно одинаковые, даже размер такой же…

— Труба, однако! — загробным голосом провещала привычно молчавшая до сих пор Шуба. — Допрыгалась! Судьба…

От неожиданности я дернулась, никак не ожидая от нее такой подлости, и взмахнула рукой, своротив свою рюмку. Это же надо было — подложить мне такую свинью!

Роман удивился:

— Ч-что это с вами, Оля?

Что, что… Не говорить же ему, что моя кофта разговаривает, да еще и несет черт-те что под руку. Я вскочила, рванула с вешалки полотенце, чтобы вытереть коньячную лужу. Роман вытащил кольца из лужи, подтянул к себе край полотенца, обтер их, потом в недоумении посмотрел на меня.

— Я теперь не знаю, которое из них было вашим? Для вас это важно?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Вообще-то у меня с этим кольцом ничего не связано, оно мне просто понравилось в свое время, я его и купила. И носила с тех пор, почти не снимая.

— Тогда выбирайте, — он протянул мне два зажатых кулака.

— Это, — я решительно показала пальцем на его левую руку. — Какая, к черту, разница!

— Наверное, вы правы, — он лукаво улыбнулся, разжал кулак.

Я взяла кольцо и вернула его на место, прислушиваясь к ощущениям в пальце. Вроде никакой разницы…

— Ну, что, оно или нет? — Роман неожиданно весело рассмеялся.

Я поразилась. Передо мной сидел совсем не тот несчастный сопливый больной, который вчера вызвал у меня желание о нем позаботиться. Нет, это был спокойный, уверенный в себе мужик, способный сам позаботиться о ком угодно и как угодно, и было ясно, что никто не сможет ему противостоять в его делах.

Он насмешливо фыркнул, глядя мне в глаза, и поинтересовался:

— Тогда оставшееся будет моим, вы не против?

Растерянно посмотрев в его голубовато-серые глаза, я медленно повела носом из стороны в сторону. Роман пару мгновений оценивающе сравнивал размер кольца с толщиной своих пальцев, потом решительно одел его на мизинец правой руки.

— Как здесь росло, — усмехнулся он. — Оля, что-то у нас с коньяком не заладилось. Не хотите п-прогуляться? На улице, правда, льет, но в д-дождливых сентябрьских вечерах есть странное оч-ч-чарование, вы не з-замечали?

А почему бы и нет? Не знаю, как насчет очарования, но мне всегда нравилось гулять в темноте мокрой погоды.

На улице слабо моросило, мелкие капли дробили отражения фонарей в лужах. Роман предложил мне свою руку, я взяла его под локоть, и тут поняла, чем для меня всегда были дожди сентябрьским вечером.

— Мучительное очарование…

— Ч-что? — удивился Роман.

— Почему-то я только сейчас смогла сформулировать это. Очарование ночного дождя для меня всегда было мучительным. Потому что обманывало надеждами, что все пройдет, все будет хорошо, все изменится. Но дождь проходил, а все страдания оставались при мне, на прежнем месте.

— А вы п-попробуйте представить себе, что дождь проходит прямо сквозь вас, растворяя пустые страдания. П-пусть он вымоет их, п-позвольте ему избавить душу от ненужных чувств.

— Разве этот хилый дождик может вымыть из человека хоть что-то, если он не способен смыть даже слезы с лица? — неожиданно для самой себя возразила я.

Роман резко встал передо мной и спросил, нахмурив брови:

— Оля, м-мне н-начинает к-к-казаться, что я в-в-вас ч-чем-то з-задел, это т-так? Вы р-расст-т-троены? П-почему?

— Не знаю, трудно объяснить. Последние дни я чувствую, что меня выворачивает наизнанку. Странные встречи, странные обстоятельства. Иногда мне начинает казаться, что… Простите, Рома, я несу какую-то чушь. Никогда никому не жаловалась, а тут вдруг прорвало, — я изо всех сил потрясла головой, стараясь избавиться от наваждения, как будто со мной все это уже происходило. — Может, действительно вульгарную инфекцию подхватила?

— В таком случае, вам к-категорически н-нельзя н-никуда ехать. Я не могу взять вас с с-с-собой, если вы н-не-нездоровы. С-север, х-х-холод с-собачий, с-с-нег уж-же ид-дет м-местами, — Роман выглядел крайне встревоженным.

— Ох, Рома, не волнуйтесь вы так, сразу же начали снова заикаться. Мне показалось, что вы меня пожалели, — грустно усмехнулась я. — Так давно запретила себе жалеть себя, а тут разъехалась, раскатилась от внезапности. Я поеду с вами, теперь поеду обязательно.

Роман вздохнул и решительно сказал:

— П-пойдемте, Оля, я в-вас д-домой отведу, з-завтра вставать ни свет, ни з-заря.

Он взял мою руку, засунул себе под локоть, и потащил меня за собой, бурча себе под нос:

–Ч-что я, д-дурак, в-вытворяю, тащу вас п-под д-дождь п-перед д-дорогой, лезу в ж-женскую д-душу в с-сап-погах, в-вечно у м-меня п-проблемы п-под-добного р-рода.

И тут хлипкий боязливый дождик превратился в бронебойный ливень, в одно мгновение промочив нас насквозь. Он посбивал листья с деревьев, которые с сочным хлюпаньем скользили под ногами на асфальте, превратившемся в одну большую лужу.

Мне стало смешно, я не выдержала и съехидничала:

— Рома, по-моему, это вы накаркали такой дождь! Этот вымоет не только страдания, но и все остальное, вплоть до мозгов и костей! Теперь вам придется идти ко мне сохнуть, вы же не можете таким мокрым тащиться домой?

— Нет, н-нет, — улыбнулся Роман. — Вон моя м-машина стоит, так что не в-волнуйтесь, в-все будет нормально. Идите д-домой, утром я заеду за в-вами. Ровно в шесть, так что б-будьте готовы.

Я взлетела по лестнице, оставляя за собой лужи и лужицы на ступеньках. Еле попав ключом в замок, бросилась, оставляя грязные следы на полу, прямо в ванную, открыла кран. Трясясь от холода, содрала с себя мокрую одежду, наконец, выдравшись из ее ледяных объятий, рухнула в горячую воду.

Наконец, почти сварившись, с трудом выползла из ванной. Распаренные до мягкости конечности, вяло взаимодействуя с пространством, неспешно доставили меня в кухню. Хлопнув полную рюмку коньяку, чтобы довести до размягчения еще и мозги, я заметила Шубе, мирно ожидавшей меня на стуле:

— Что происходит? В сентябре не бывает июльских ливней. Только грома с молнией не хватало для полного эффекта…

— А что, — усмехнулась Шуба своим мягким теплым голосом, — это было бы здорово!

Темное окно внезапно вспыхнуло мертвенно-синим ослепляющим светом.

— Приехали! — констатировала я, осознав, что сил у меня осталось лишь на то, чтобы завести будильник, даже удивиться было нечем.

Раскат грома подтвердил мое мнение. Окончательно убедившись, что или мир, или ли я, но кто-то из нас точно свихнулся, я рухнула под одеяло.

***

— Холли, Холли, ну как мне с тобой быть? — Расмус укоризненно смотрел на меня, в его глазах сердито метались холодные искры. — Ты же просто не хочешь это сделать.

— Не не хочу, а не могу, — рассердилась я.

— Так не бывает, — озабоченно покачал головой он. — Человек или хочет и делает, или не хочет, поэтому не делает. Не мочь он не может по определению. Ну-ка, признавайся, чего тебе не нравится?

— Не знаю, — уперлась я.

— Или не хочешь говорить? — он внимательно посмотрел на меня хитрющими глазами. — Ну, ладно, остановимся пока. Ты чего-нибудь хочешь? Есть, пить, спать?

— Увидеть настоящие звезды, в космосе, а не нарисованные на мониторе…

— Сейчас не получится, мы на грунте, а сквозь атмосферу настоящих звезд не разглядеть, — Расмус невозмутимо пожал плечами. — Я могу, конечно, показать их тебе при помощи своих чар… но знаешь, иллюзия есть иллюзия, даже когда она чудо как хороша. Подожди немного, попозже посмотришь. А?

Пришлось согласиться. Но проклятая чашка, стоящая на столе, все равно не хотела подниматься в воздух. Я поразмыслила, тяжко вздохнула и вяло поинтересовалась:

— Может, у меня не получается, потому что она не настоящая?

— Она настоящая, — Расмус твердо стоял на своем.

— Нет, не настоящая, — сварливо возразила я. — Ты ее наколдовал.

— Колдовство в том и заключается, чтобы создавать настоящие вещи из ничего, — довольно сердито заметил он. — Искусство, на мой взгляд, тоже является колдовством. Но ты же не считаешь, что созданные из ничего картины являются ненастоящими?

— Как это из ничего? — я нахмурила брови. — Картины рисуют красками, книги пишут словами, ну и так далее…

— Да? — голос Расмуса наполнился сарказмом. — Если дать обезьяне кисти, краски и холст, вряд ли она сможет превратить их в картину. Только нечто, которого раньше не было, не существовало, возникающее из ничего, превращает холст, намазанный краской, в произведение искусства. И, в общем, я же вижу, что просто ты не хочешь быть колдуньей.

— Ведьмой, — уточнила я. — Да, я не хочу быть ведьмой.

— Какая разница, — скривился он. — Колдунья, ведьма… Это все только слова! Проблема в том, что ты не хочешь принимать ответственность за себя.

— Ну, вот еще, — обиделась я. — Если я не желаю заниматься противоестественными занятиями, это вовсе не обозначает, что я безответственная дура.

— Извини меня, голубушка, но твое нежелание развивать таланты, данные тебе от природы, именно это и обозначают, — рявкнул Расмус. — И я все равно заставлю тебя вытащить наружу твои способности. Против судьбы не попрешь, против природы тем более, а против себя ты вообще ничего не сможешь сделать!

Я разозлилась на его рычание, а еще больше на то, что вляпалась в этот дурацкий сон, где меня заставляют быть тем, кем я на самом деле не являюсь. Ну почему мне приходится попадать сюда раз за разом? Зачем мне все это снится? И вообще, чего я боюсь, это только сон, я могу вытворять здесь все, что хочу, разве нет? Я ему сейчас устрою, в бешенстве подумала я, ох, ты у меня сейчас получишь!

Чашка взвилась со стола и стремительно ринулась в лоб Расмусу. Он успел не только с интересом хмыкнуть, но и вопросительно поднять брови, прежде чем чашка, затормозив у самого его лба, завертелась вокруг своей оси. Раскрутившись до такой скорости, когда почти исчезли ее отчетливые очертания, она понеслась в мою сторону.

Ах, так! Мне стало смешно, я представила себе, что это не чашка, а теннисный мяч, и остервенело отбила ее воображаемой ракеткой. Скорость чашки неизмеримо возросла, но она все равно моментально развернулась в мою сторону. Ну ладно, злорадно процедила я сквозь зубы, и со всей мочи въехала своей ракеткой по чашке. Она взорвалась, разлетаясь на мельчайшие осколки, но они не успели долететь до пола, они даже не смогли рассыпаться.

Как будто попав в силовое поле, осколки остановились, затем постепенно начали собираться обратно к эпицентру взрыва, пока чашка не стала снова чашкой, которая, плавно покачиваясь в воздухе, осторожно вернулась на стол. Рядом возникла вторая, точно такая же, над ними повис чайник. Он аккуратно прицелился, наклонил свой носик, и из него полилась янтарная струя, исходящая горячим паром.

Расмус невесело усмехнулся:

— Перерыв. Давай чаю попьем, ты остынешь, я успокоюсь. Поговорить надо…

Чай он умел готовить, надо признать. Такой вкусный мне довелось пить второй раз в жизни, и оба были во сне. Я вопросительно посмотрела на Расмуса.

— Кажется, я уже остыла. О чем ты хотел поговорить?

— Об ответственности, — уже веселее улыбнулся он.

— Опять, — фыркнула я. — Сколько можно?

— На этот раз я хотел упомянуть об ответственности иного рода. Ты не умеешь справляться со своими отрицательными эмоциями, а для человека с твоими способностями, а теперь еще и возможностями, это совершенно недопустимо.

— Расмус, ты ведь сам меня научил этому…

— Я тебе показал, как ты можешь пользоваться твоими способностями, не более того. Если бы у тебя их не было, я бы мог треснуть от желания, но у меня все равно ничего бы не получилось. Зайца можно научить стучать по барабану, но он не может научиться писать. Лапа не удержит ручку, во-первых, а во-вторых, перед тем, как писать, нужно научиться читать, а на это у него мозгов не хватит. Не пытайся перевалить на меня ответственность за себя. Тебе придется научиться владеть собой, чтобы не пострадали окружающие тебя живые существа.

— Но я же не знаю, как, — я пожала плечами. — Ты сможешь меня научить?

— Смогу, но только в том случае, если ты этого действительно захочешь.

— Мне и деться некуда, я теперь сама себя боюсь. Вдруг разозлюсь, а рядом со мной окажется обыкновенный человек… Что, он, бедный, сможет мне противопоставить? — пробурчала я, потому что в голове возникла страшная картина микроскопа, с кошмарной скоростью несущегося в лоб моему шефу.

— Именно, — от души расхохотался Расмус. — Ну ладно, раз ты согласна и готова учиться, пойдем.

Мы вышли из корабля на поверхность планеты, той же самой, где в прошлом сне я становилась водой. Шум прибоя отчетливо раздавался из-за песчаных дюн, но мы двинулись в противоположную от моря сторону. Расмус привел меня на опушку леса, между зарослями которой виднелась маленькая проплешина земли, свободная и от кустов, и от травы.

— Ты легко научилась быть водой, это неудивительно, при твоем-то подвижном характере. Но овладеть собой ты сможешь только после того, как овладеешь остальными стихиями — воздухом, огнем, и самое главное — землей. Только она принесет полное спокойствие, которое позволит тебе обуздать собственную бешеную стихию. Ложись на землю.

Я опустилась на теплую, нагретую солнцем землю, прижалась к ней щекой, чувствуя, как колются мелкие камушки и торчавшие между ними мелкие травинки. Расмус присел рядом на корточки, внимательно глядя на меня прищуренными глазами.

— Что дальше? — спросила я.

— Теперь ты чувствуешь, что рассыпаешься на отдельные песчинки, — объяснил он и фыркнул: — Магия, в сущности, примитивнейшая вещь. Подчиняясь стихиям, подчиняешь их себе.

— Скажешь тоже, — скептически усмехнулась я, в тоже время остро ощущая тепло, исходящее от земли. — Разве может нормальный человек подчинить себе стихию?

— Не отвлекайся, — строго заметил Расмус. — Ты чувствуешь себя ненормальной? А?

— Нет вроде, — я едва не рассмеялась. — Не ненормальной, а… как бы это выразить?..

— Значит, нормальной, — категорически заключил Расмус.

Он улегся рядом со мной, взял за руку.

— Чтобы не потерялась… Значит, ты рассыпаешься на отдельные маленькие песчинки, они потихоньку проходят в щели между камешками, другими песчинками, корешками растений. Важно раствориться в земле целиком, осыпаясь разом всем телом, а не постепенно, частями. Самое главное в любой ситуации — сохранить свою целостность.

Почти моментально исчезло небо над головой. Мне показалось, что земля стала жидкой, тело довольно быстро проседало в нее, ощущая, из чего она состоит и сколько в ней живности. Никогда не думала, что в почве до такой степени может бушевать, даже буйствовать жизнь. Я отчетливо поняла, какое наслаждение испытывают семена во влажной теплой почве, и уже была готова прорасти травой, выбросить к солнцу сочные зеленые листья, даже почувствовала на макушке завязывающийся бутон, в котором дрожали от нетерпеливого желания развернуться туго свернутые трепещущие лепестки.

— Ты что вытворяешь, прекрати немедленно! — охнул Расмус, судорожно дергая меня за руку. — Не для того я тебя сюда тащил, чтобы ты зацвела!

Я очнулась от неисполнимого желания, чувствуя, как мое рыхлое тело шевелится, когда в нем решительно продвигаются всякие-разные червяки, деловито снуют маленькие и совсем мелкие букашки, бойко скачущие по осыпающимся под их шустрыми ножками песчинкам. Осыпаясь вниз и легко огибая крепкие корни, я любовалась сидящими на них маленькими, почти прозрачными корешками, которые сосали воду, содрогаясь от жадности.

Почва становилась все менее рыхлой, все более прохладной. В ней стали попадаться крупные камни, которые болезненно раздвигали мое сыпучее тело. Мне захотелось стать плотной и такой же твердой, как эти камни, даже тверже, чтобы они не проходили сквозь меня, а уходили в сторону под тяжестью и мощью моей плоти. Тело послушно уплотнилось, его покинула даже мысль о возможности пошевелиться, я превратилась в каменную статую, продолжая тонуть все глубже и глубже.

Вокруг стало совсем холодно, но мне была приятна эта глубокая, глубинная прохлада. Шорох, который сопровождал весь наш путь сюда, исчез, тишина охватила меня, необычайная тишина прислушивавшейся к себе земли. Изредка она нарушалась отдаленными звуками, в которых угадывались треск и скрежет внутренних движений планеты. Рука не столько чувствовала, сколько помнила, что ее держит другая, тоже каменная в своей неподвижности рука.

Нас окружали молчаливая мгла глубины, безмолвие темной бездны, мрак беззвучия. Исчезло все — мысли, чувства, ощущения, воспоминания, образы и желания — все растворилось в невозмутимой безнадежности могилы. Безжизненный покой холода возвел безразличие в абсолют. Сон, вечный сон… неужели я все-таки уснула навсегда?..

***

В четыре я вылезла из-под одеяла, испытывая только одно чувство — мучительную, изнуряющую ненависть к будильнику. Развесила сушиться мокрую одежду, пролежавшую ночь на полу в той же позе, в которой оставила ее вчера вечером. Выпила кофе. Попыталась проглотить кусок бутерброда, но он отказался лезть в горло. Ну и черт с тобой, сказала я ему на прощание, отправила его в мусор, а мусор в мусоропровод. Прислушавшись к шуршанию мусорного мешка в трубе, поняла, что могу считать себя проснувшейся. Закурила, пытаясь сообразить, что еще можно успеть сделать, а что уже не нужно. Вспомнила, что забыла попрощаться с подругой.

Недолго поразмышляв, прилично ли звонить в пять утра, я решила, что ничего, в таких обстоятельствах вполне можно, и набрала Наташкин номер. Ее хриплый спросонья голос яростными вибрациями был способен убить на расстоянии.

— Ты что, совсем сдурела? На часы хоть иногда смотришь, твою мать? — прорычала она.

— Не злись, вчера забыла тебе позвонить. И через час уезжаю. Как же я не попрощаюсь с тобой? Ты же мне этого не простила бы ни в жизнь, — я покаянно вздохнула.

— Не простила бы, конечно. Ладно, не вздыхай так, — смягчилась Наталья, — а то мне начинает казаться, что ты уезжаешь навсегда. Обалдуям своим хоть не забыла написать?

— Нет, уж этого я никак не могла забыть, — я всхлипнула.

— Ты что, ревешь? С тобой все в порядке? — Наталья так встревожилась, что мне стало неловко — бужу человека посреди ночи, пугаю.

— Да все со мной в полном порядке. Просто вдруг поняла, что жизнь моя, устроенная так хорошо и складно, сломалась, и все тут. Пропала я, Наташка, и не знаю, что делать и как быть.

— По-моему, ты просто забыла, как с мужиками обращаются, — гнусно хихикнула она. — Ничего, вспомнишь, моторные навыки не забываются.

— Что ты несешь, мымра? — расхохоталась я. — Ну ладно, совесть моя чиста, настроение ты мне подняла, спасибо тебе. Пока. Иди спать дальше.

— Пошла… Пока.

Я окончательно утрамбовала рюкзак, затянула ремни. Накинула на себя Шубу, села на кухне рядом с последней кружкой с кофе, закурила.

— Все будет хорошо, — тихо сказала она, — не волнуйся. Только не волнуйся, и все будет хорошо.

— А ты откуда знаешь? — мне стало приятно от ее заботы. — Ты разве умеешь предсказывать будущее?

— Нет, конечно, я же не экстрасенс, а обыкновенная кофта!

— Ничего себе, обыкновенная. Ты же говоришь!

— Значит, обыкновенная говорящая кофта, и не более того. Было бы чему удивляться, — фыркнула она и умолкла.

Я допила кофе, прикурила очередную сигарету и так и сидела в полудреме, глядя в окно, наблюдая, как сладкая темнота ночи постепенно сменяется сонной одурью рассветных сумерек.

Роман позвонил в дверь ровно в шесть.

— Я п-подумал, может быть, вам нужно помочь?

— Бросьте, Рома, — сердито фыркнула я, злобно пихнув рюкзак башмаком. — Вы что, до сих пор не поняли, что я собой представляю? Обыкновенная рабочая лошадь, вполне способная к перетаскиванию любых тяжестей.

— Пожалуй, это единственное, что мне в вас н-не н-нравится, — недовольно заметил он, отнимая у меня рюкзак.

— Что я лошадь?

— Что вы о себе так думаете, — хмуро отрезал он.

Перекинув лямки рюкзака через плечо и уже открывая дверь, он спросил:

— Совсем забыл… Вы собак боитесь? У меня в машине кобель сидит.

Я не боюсь собак, но мне сейчас было не до них, поэтому я просто помотала головой. Меня намного больше интересовал вопрос, когда успела свыкнуться с тем, что я действительно лошадь? Получается, что с этой дикой мыслью я живу, живу давно, забыв про все остальное. Какое там остальное, елки! Самое главное! Что я обыкновенная слабая женщина, и больше ничего…

Я задумчиво спускалась по ступенькам. Как же так? Что заставило меня настолько забыть себя? Роман, шедший впереди, вопросительно оглянулся.

— Оля, я в-вас не об-бидел? Ч-что-то вы совсем умолкли.

— Нет, — с досадой ответила я. — Я сама себя обидела. Никак не могу понять, когда ухитрилась превратить себя в тягловое животное, грубо выражаясь.

— К-какая разница, когда, — усмехнулся он, открывая передо мной дверцу машины. — Если вам не нравится ваше положение, почему бы и не изменить его? Сейчас. Раз и навсегда. А?

— Еще бы знать, как, — сердито буркнула я, задумчиво усаживаясь вперед.

Но на этом мои раздумья прекратились, потому что прямо над ухом рявкнул кобель, о существовании которого я забыла в тот же самый момент, как только узнала о нем.

— А, чтоб тебя! — в сердцах рыкнула я на него.

Черный пес, отдаленно напоминающий лайку, от неожиданности отступил назад, насупился, потоптался на заднем сиденье, и, наконец, плюхнулся на пузо. Роман, усмехнувшись и затолкав рюкзак в багажник, с грохотом захлопнул его. Машина мягко тронулась, кобель недовольно фыркнул, устраиваясь поудобнее.

— Как зовут вашу зверюгу, Рома?

— Форд, — он улыбнулся. — За то, что черный и блестящий.

Пес радостно подпрыгнул, услышав свое имя, но тут машину слегка тряхнуло, и он предпочел снова улечься, чтоб не рисковать своим положением. Улицы были почти пустыми, лишь изредка проезжали машины. Людей вообще не встречалось, и не удивительно, в такую рань все нормальные люди спят без задних ног, и только некоторые из них начинают возиться под одеялом, привычно сопротивляясь жизнерадостным воплям будильника.

Чистое небо, умытое вчерашним ливнем, постепенно наливалось синевой. За городом нас встретил туман, клочьями сползающий с дорожного полотна и придорожных полей в кусты на обочине. Сонные пригородные поселки постепенно оставались за нашей спиной.

Я с интересом наблюдала, как Роман ведет машину. Есть у меня такое хобби, люблю смотреть, как разные люди справляются с управлением автомобилем. Он вел машину как профессионал, пожалуй, так спокойно водят машину только летчики, с присущими им экономными, точными, даже оточенными движениями.

Вытащив сигарету, я задумалась, потому что ни разу не видела, чтобы Роман курил. Пришлось спросить:

— Рома, вы курите или нет?

Он посмотрел на меня, виновато улыбнулся и мотнул головой.

— Н-нет, не курю. Но мне это не мешает, так что курите без стеснения.

Я прикурила, опустив для очистки совести стекло, и снова спросила:

— И вы никогда не курили? Или бросили?

— Н-нет, никогда. У меня мать курила, мне это не нравилось, поэтому я решил, еще в детстве, что сам не буду. Но к курящим женщинам отношусь спокойно.

— Мои родители не курили, оба.

— А с-сыновья курят?

— Старший нет, и, похоже, не собирается, а младший дымит.

— Фифти-фифти, — подытожил Роман. — Вы з-знаете, Оля, тут скоро будет одно замечательное местечко. Н-не хотите посидеть на солнышке и перекусить? Я, ч-честно говоря, поесть не успел, едва не проспал.

— Я не против, тоже не завтракала. Впрочем, это обычное дело, мой желудок просыпается намного позже меня самой.

— Отлично, — он свернул на едва заметную грунтовку, две колеи которой сиротливо выглядывали из травы

Подобие дороги минут через двадцать тряски по ухабам привело нас к небольшой речонке. Недалеко от остановки, у самого берега, обнаружился замечательный песчаный пятачок с черным пятном гари посередине. Рядом с кострищем возлежало роскошное, толстенное бревно со стесанной для удобства сидения верхушкой.

Кобель, сразу же, как только его выпустили из машины, умчался в ближайшие кусты. Раздававшийся за ним следом треск свидетельствовал, что он не охотится, а развлекается, как может.

— К-костер мы, пожалуй, н-не будем разводить, времени маловато. Вам чего, кофе или чаю налить? — спросил Роман, производя раскопки в багажнике.

— Экий вы, Рома, предусмотрительный, — мне стало смешно, когда он подошел к бревну с двумя термосами в руках.

— Жизнь научила, — улыбнулся он. — Работа, з-знаете ли, на воде, спиртного я не употребляю практически, деваться некуда.

— А меня вот ни жизнь, ни работа ничему не научила, вечно я все забываю, — мне стало еще смешнее. — В полях и в дороге постоянно сижу на шее окружающих.

— Вы можете себе позволить, вы женщина, — усмехнулся он. — У мужиков ведь на шее сидите?

Я улыбнулась и кивнула.

— Естественно, работать-то приходится в основном с ними.

— Вот видите, а мужикам приятно иметь дело с бестолковой женщиной. Они начинают себя чувствовать суперменами, невзирая на то, что еду в дорогу им приготовила жена. Хотите бутерброд с колбасой?

Не очень-то я его и хотела, в такую рань мой организм может захотеть проглотить кусок какой-нибудь еды, может даже его проглотить, но только не бутерброды, они для него тяжеловаты. Обижать же Романа мне никак не хотелось.

Кто точно хотел колбасы, так это кобель, который немедленно выскочил из кустов на волнующий запах. Он уселся рядом, проникновенно уставившись на меня и призывно молотя хвостом по земле. Я не выдержала напора эмоций и отломила ему изрядный кусок.

Роман засмеялся, глядя на нас с Фордом.

— Теперь вы п-пропадете, Оля. Он решит, что вы очень хороший человек, и не перенесет разочарования, если однажды вы не сможете или не захотите с ним поделиться. Обидчивая с-скотина…

Я сидела, мужественно пережевывая остаток бутерброда, запивая его кофе и глядя на медленно текущую под носом воду. Потом закурила, наслаждаясь последним теплом уходящего года. Все-таки я не выспалась, глаза сами собой начали закрываться, так захотелось заснуть. Но моя дремота моментально испарилась в тот самый момент, когда Шуба неожиданно промурлыкала:

— Тепло-то как, хорошо-о!

Роман удивленно поднял вверх одну бровь, потом нахмурился и завертел головой по сторонам.

— К-кто это сказал? Откуда этот голос?

Сначала я вздрогнула, потом тяжело вздохнула. Чтоб ее разобрало! И что мне теперь делать? Объяснять пусть и хорошему, но совершенно трезвому человеку, что моя кофта разговаривает? И почему он ее услышал? Она же говорила, что ее никто, кроме меня, слышать не может. Я отвернулась в сторону, не выдержав подозрительного взгляда Романа. Пусть сама объясняется, чтоб ее черти поели…

— Вам, наверное, послышалось, Рома.

— Да ничего тебе не послышалось, парень, — жеманно произнес бархатный голос Шубы. — Это я сказала, ее кофта. Да, да, которая на ней надета.

— Зараза, — процедила я сквозь зубы. — Кто мне говорил, что может разговаривать только со мной?

— Могу только с тобой, но могу и не только, — фыркнула она.

— А я тебе так верила, — обессилено простонала я, — доверяла, как самой себе…

Роман, на этот раз задрав кверху обе брови, с ярко выраженным интересом на лице слушал, как мы препираемся. Я поняла, что пропала, и закрыла лицо руками. Ну, не знала я, что мне делать в такой идиотической ситуации.

А эта проклятая одеждина, слов не могу подобрать, чтоб обозвать ее, как она того заслуживала, преспокойно начала наскакивать на Романа:

— Что, не веришь? Не веришь, что кофта может говорить?

Он неожиданно рассмеялся, с удовольствием, от души:

— Вот уж чего не ожидал! Говорящая кофта, поразительно! Откуда она у вас, Оля? Может, вы волшебница? Или фея?

Я истерически захохотала:

— Фея! Надо же было до такого додуматься!

— А почему бы и нет? Это так здорово! Жаль, если нет. Может, вы и в самом деле фея, только не знаете об этом?

— Ну да, фея-ихтиолог, — я чуть не заревела от горя. — Пропахшая с ног до головы рыбой, в броднях и ватнике, с красным от холода носом и опухшими от ледяной воды пальцами. Стала бы я феей, я, знаете, где бы была?

— А где бы вам хотелось очутиться больше всего? — весело поинтересовался Роман.

— Далеко-далеко отсюда, — сердито фыркнула я. — Так далеко, что отсюда не видно…

— Не сердитесь на меня, пожалуйста, Оля, — тихо попросил Роман. — Я не хотел вас расстраивать.

— Если я и сержусь, то не на вас, — через силу выдавила я.

— Значит, вас не обидит, если я останусь при своем мнении, и буду отныне считать вас феей?

— Да нет, — мне стало сразу и весело, и печально. — Считайте, если вам хочется, мне будет даже приятно. Только, чур, не разочаровывайтесь, если я не смогу или не захочу оправдывать ваши ожидания.

— Договорились, — улыбнулся он. — Я буду думать, что вы фея, но не буду ничего от вас ожидать, идет? Ну, все, пора собираться, давайте в машину.

Пес первым заскочил на свое место, отчего стало ясно, что он бывалый путешественник. Я села и первым делом сунула руку в карман, чтобы злобно щипнуть болтливую кофту. Она бессовестно хихикнула:

— Щекотно, не надо!

Роман, с довольной улыбкой покачав головой, захлопнул дверцу, и мы двинулись дальше.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и я, глядя на желтые деревья по сторонам дороги, вспомнила первый день, когда познакомилась с Шубой. Мне стало смешно. Потом почувствовала, что стало слишком жарко. Стащила с себя кофту, положила на колени — черт с ней, может, и обойдется. Дорога плавно уходила, убегала под машину, движение постепенно втягивало в себя, увлекало, успокаивало, в конце концов, я незаметно для себя заснула, погружаясь в сон все глубже, глубже, глубже…

***

Бесчувственной спине стало тепло. Я попыталась открыть глаза, но ничего не получилось. То ли у меня больше нет глаз, то что-то мешает их открыть. Пожалуй, все-таки глаз нет. И ничего другого тоже нет. А спина есть, и ей так тепло, так приятно…

— Холли…

Мне снится этот голос? Как я могу слышать, если от меня больше ничего не осталось, кроме спины? Снится, конечно, снится, такое бывает с нами только во сне…

— Холли, очнись! Ты слышишь меня?

— Слы-ы-ышу…

Я смогла это произнести или подумала? Не знаю. Нет сил говорить и шевелиться, нет сил не только думать, но даже существовать…

— Холли, дорогая…

Теперь мне показалось, что у меня снова есть пальцы… и стала появляться рука… потом другая… и ноги… так, теперь вернулась на место голова. Температура вокруг поднималась все выше, мне было не просто тепло, становилось по-настоящему жарко.

— Холли!

— Да?

— Ты уже в себе? Это хорошо! — бодро заявил Расмус. — Собирайся с силами, скоро будет совсем весело! И очень, очень жарко!

— Что случилось?

— Мы приближаемся к вулканическому разлому.

— Зачем? Мне страшно!

— Выкрутимся, не бойся, — засмеялся Расмус. — А как мы иначе выберемся на поверхность? Только через жерло вулкана, другого выхода нет.

— Это обязательно?

— Нет, конечно, — усмехнулся он. — Конечно, нет, дорогая, просто тебе следует через это пройти…

Оставалось только надеяться, что он прав, что мне все это действительно нужно. В любом случае, деться было абсолютно некуда, проснуться я не могла, и ад становился все ближе. Температура быстро поднималась, я думала, что жарче уже не бывает, но оказалось, что бывает, и еще как, жара усиливалась, стремительно превращаясь в боль. И эта боль нарастала, становилась невыносимой, наконец, я поняла, что кричу, визжу от этой страшной боли, и со мной визжали каждая клетка, каждая молекула моего тела.

Меня не стало, от меня осталась только боль, в которой вспыхнули ярким пламенем я сама, мои мечты и надежды, истлели страхи, тревоги, сомнения и страдания, наконец, во мне выгорело все, выгорела и сама боль. Я ощущала себя безвольно догорающей синим пламенем, безразличной прогоревшей головешкой, которая вот-вот рассыплется на уголья.

И в тот самый момент, когда стало понятно, что все, я сейчас сломаюсь пополам и развалюсь на части, остатки недогоревшей боли начали исчезать, пока внезапно не превратились в свою противоположность. Мне стало хорошо, легко и приятно. Уже не хотелось подчиняться напору окружающего воздействия, я в себе почувствовала силу вырваться из его власти, и запросто освободилась от него.

Перевернувшись со спины на бок, я в удобной позе разлеглась на текущем подо мной потоке лавы, слегка провалившись в нее, как в мягкую постель, подложила руку под голову и осмотрелась. Расмус валялся рядом на спине, закинув ногу за ногу, и уложив руки под голову.

Он лениво осведомился, слегка повернувшись в мою сторону:

— Как ты?

— Нормально…

Расмус расхохотался:

— Нет, ну ты меня поражаешь! Плывешь в вулканическом потоке и заявляешь, что все нормально! Здорово, я потрясен!

— А чего ты от меня ожидал, собственно? Слез? Так они выкипели. Эмоций? Выгорели. От меня осталась одна оболочка…

— По-моему, ты заблуждаешься, — совершенно серьезно возразил он. — Оболочка-то как раз и сгорела, осталась одна ты, сама по себе, без всего наносного, чуждого и чужеродного. Ты одна, только ты, и больше ничего…

— Мне было так больно, — вспомнила я пережитые мучения.

— Это ничего, — улыбнулся Расмус. — Все уже позади. Человек с трудом расстается с тем, что составляет его хотя и большую, но худшую часть. Наши внутренние страхи прикипают к нам намертво, они питаются нашей жизнью, отнимают ее у нас. Избавляться от страданий всегда больно, но для тебя уже все в прошлом.

— А тебе тоже было больно?

— Да, но не так, как тебе, — сочувственно вздохнул он. — Я уже проходил все это. Но у меня есть один давний страх, который никак не хочет меня оставить, ничего его не берет, даже пламя.

— Неужели такое бывает? Ты ведь колдун?

— Я, конечно, колдун, ты права, — скептически фыркнул он. — Но я еще и человек, хотя странно, что ты до сих пор этого не заметила. И, как любому человеку, мне так же трудно расставаться со своими тревогами.

— Как же ты собираешься избавляться от своего страха, если он даже в огне не горит?

— Ничего особенного, — равнодушно откликнулся Расмус. — То, что не сгорает в огне, истлевает под воздействием времени. Подожду немного, глядишь, само пройдет.

— И сколько же времени нужно, чтобы рассосался твой страх? — мне стало безумно смешно. — Пары миллионов лет хватит? Сколько ты жить собираешься?

— Холли, дорогая, тут дело такое, со временем все пройдет, а уж кто кого переживет — я свой страх или он меня, неважно, нам обоим будет безразлично, — на его лице появилась ехидная ухмылка. — Кстати, ты так удобно разлеглась, но скоро вставать. Пора на волю, не чувствуешь, поток начинает подниматься? Придвинься поближе и дай мне руку, чтобы я за тебя не беспокоился.

— Это и есть твой страх? — удивилась я.

— Беспокойство в форме предусмотрительности никому не вредны, — он сделал умное лицо, но его физиономию это выражение не украшало, дурацкая улыбка шла ему намного больше. — Дай руку, а то сам возьму. Мой страх намного страшнее и живучее, чем ты себе представляешь. Но я готов встретиться с ним лицом к лицу.

Поток начал заворачиваться вверх, грохот вокруг, который раньше был только намеком на шум, заметно усилился. Меня продолжало распирать любопытство.

— Расмус, скажи мне все-таки, ты знаешь, что будешь делать, если твой страх однажды возникнет перед тобой? Такое ведь может быть?

— Может, — фыркнул он. — Может, к сожалению. Но тогда он перестанет быть страхом, потому что превратиться в реальность. А уж с реальностью я как-нибудь справлюсь. Надеюсь, что справлюсь.

Скорость лавового потока резко возросла, он начал бурлить и волноваться. Я почувствовала, что нас растаскивает в стороны, рванулась к Расмусу. Он крепко прижал меня к себе, я вцепилась в него обеими руками.

Нас крутило, швыряло и трясло в сливающихся под вулканом раскаленных ручьях и реках жидкого камня, разрываемых струями пара. Треск перемешивающейся лавы, визг прорывающихся из тягучей массы пузырей газа сопровождали нас, становясь все громче и нестерпимей. Наконец неодолимая сила пустоты вверху засосала нас и потащила к себе, наружу, а извержение выплюнуло в высоту, в облаке раскаленной грязи и дыма.

Я посмотрела вниз, в жерло. Оно дышало невыносимым жаром, горячий свет резал глаза. Перевела взгляд на Расмуса… У меня перехватило дыхание, стало отчаянно страшно, несмотря на то что всем моим страхам полагалось выгореть там, внизу. Черное, обгорелое лицо, на котором светились счастьем рассыпающие огненные искры глаза. Они сияли жутким вдохновением — вдохновением власти, мощи, невыносимого могущества.

Я испуганно шарахнулась в сторону, он потянулся ко мне черными длинными руками… Нет, нет, нет, только не это, только не он… Нет!

***

Машина резко остановилась, меня тряхнуло, взвизгнул испуганный кобель, съехавший со своего сиденья вниз. Роман с недоумением и удивлением смотрел на меня.

— Ч-что с в-вами, Оля? Кошмар п-приснился?

— Не помню, — я пожала плечами. — Кажется, действительно, какая-то гадость снилась, но что именно?

Конец ознакомительного фрагмента.