Рубцов возвращается

Гавриил Хрущов-Сокольников (1886)

В Париже, в доме графини Мирабель скоропостижно умирает гостья семьи — Пелагея Семеновна Голубцова. Полиция считает, что смерть женщины произошла по естественным причинам. Но, по странному стечению обстоятельств, незадолго до трагедии лакей графини Мирабель, более известный в криминальных кругах, как Васька Шило, зачем-то ездил в дом к не менее известному рецидивисту, а ныне миллионеру — Казимиру Яковлевичу Клюверсу. Разбойник и миллионер-убийца. Там, где оказались эти двое — жди преступления. Эта встреча не могла быть случайной. По всей видимости гибель Голубцовой их рук дело. Видимо полиции все же придется взяться за расследование, тем более, что за делом пристально следит еще одно заинтересованное лицо — некий господин Гульд.

Глава IV

Атаман

— И вы сами видели действие этого яда? — быстро спросил Фигье.

— К сожалению, видел и неоднократно, — проговорил американец.

— В таком случае, будьте любезны объяснить, чем, то есть какими именно признаками отличается оно от отравления другими растительными ядами.

— Я не доктор и сравнительных исследований не производил, — отвечал господин Гульд: — одно могу сказать, что отравление корешком очень похоже на столбняк или нервный удар, а во-вторых, что смерть всегда наступает при полном окоченении членов.

— То есть при тетанисе, хотите вы сказать? — поправил доктор.

— Да, доктора именно так называют это состояние…

— В таком случае, я присоединяюсь к мнению господин доктора, что здесь было отравление… Химический анализ подтвердит наши подозрения, и тогда…

— Увы, господин комиссар, никакой анализ ничего не откроет — иссык-кульский корешок не оставляет следов, — печально сказал Гульд.

— Быть не может, — живо воскликнул доктор: — наука так ушла вперед, а спектральный анализ открывает ничтожнейшие следы…

— Все это может быть, когда вы знаете, что вы ищете, но тут вся медицина и химия будет в лесу… Ученые еще не уверены, что даже этот яд существует! — возразил американец.

— Я произведу сравнительные опыты с тем количеством, которое вы мне дали, — сказал доктор; — и тогда…

— Тогда будет уже поздно, — возразил комиссар: — завтра похороны — ждут только приезда мужа, а вы знаете, как неудобно при одном подозрении приступать к разрытию могил.

— Что же делать в таком случае? — спросил доктор.

— Я советую вам, как вы сказали, пока заняться сравнительными опытами, — отвечал комиссар, обращаясь к доктору: — чтобы, в случае надобности, констатировать факт, а мы, со своей стороны, будем продолжать поиски виновных.

— Вы думаете, здесь не самоубийство, а преступление? — быстро спросил доктор.

— Уверен, и постараюсь доказать это! — с уверенностью отвечал комиссар: — да, кстати, я сейчас узнаю, исполнен ли мой приказ, относительно ареста одной личности.

Он позвонил.

— Вернулся ли Вильбуа? — спросил он у явившегося на зов агента.

— Несколько минут назад, вместе с арестованным, господин комиссар.

— Где же они?

— В главном бюро.

Комиссар кивнул головой. Агент удалился.

— Я должен вас оставить, господа, на несколько минут, — сказал хозяин, поднимаясь с места: — впрочем, если хотите, вы можете отсюда слушать наш разговор, я не совсем плотно закрою дверь.

С этими словами комиссар направился к дверям своего бюро, помещавшегося рядом с кабинетом, там его уже ждал агент Вильбуа с арестованным слугой графини Мирабель.

Сев к письменному столу и повернув рефлектор лампы так, чтобы свет падал прямо на лицо арестованного, комиссар обратился к нему с вопросом о личности и так далее.

— Прежде всего, — отвечал тот нахально, на ломанном французском языке: — по какому праву арестовали вы меня, русского, мои бумаги в порядке, я служу у графини Мирабель. Это, кажется, может служить достаточной гарантией?

— Имя, фамилия, откуда родом, — сурово повторил свой вопрос комиссар.

— Леонтий Степанов, родом из Москвы, мещанин. Что еще угодно?

— Были под судом? — записав показание, продолжал допрос господин Фигье.

— Не был! — слегка задержавшись, отвечал тот.

— Давно ли на службе у графини? В какой должности? По чьей рекомендации поступили?

— Полгода. Служу при столе. Прочел публикацию о вызове русского лакея и сам явился.

— С аттестатами? От кого?

— От генерала Карцева и князя Черкасского.

— Собственной фабрикации? — всматриваясь прямо в глаза допрашиваемому, спросил неожиданно комиссар.

— Помилуйте, что вы? — заговорил тот, но в голосе не слышалось больше дерзкой самоуверенности.

— Хорошо, мы наведем справки!.. Еще вопрос: куда посылала вас сегодня утром, около девяти часов, графиня Мирабель?

— С письмом к маркизе де Брион…

— И больше никуда?

— Никуда, я проходил всего меньше часа.

— Подумайте хорошенько, не заходили ли вы еще куда по дороге? — настаивал комиссар. — Может, быть вспомните?

— Никуда, могу вас уверить!.. — лицо подсудимого побледнело.

— Подумайте, может быть, вспомните.

— Допустим даже и так, если я и заходил по своим делам, то кому какое дело?.. Я вовремя вернулся. Думаю, тут нет преступления.

— Очень может быть, важен факт. По дороге к маркизе де Бофор вы заходили… к кому же? Потрудитесь ответить?

— Думаю, что об этом знать никому нет надобности, — путался арестованный: — допустите, что я заходил к своей знакомой и не желаю вовсе открывать её адреса.

— Прекрасно, я вас посажу на ночь в депо, может быть, вы к утру вспомните адрес.

— Но по какому праву вы можете меня арестовать? Разве меня обвиняют в каком-либо преступлении? Наконец арестуют так неожиданно в погребке… Я не успел даже предупредить ни мажордома, ни привратника, я могу потерять место — я буду жаловаться.

— Куда угодно, но до тех пор, пока вы мне не ответите на вопрос, я вас не выпущу из секретной, — решительно и строго сказал комиссар.

— Как вам угодно, я не скажу вам больше ничего.

Комиссар обратился к Вильбуа, со вниманием вслушивавшегося в допрос.

— Сержант! Вы отведете подозреваемого в № 3. Держать под самым строгим секретом и иначе, как по моему личному требованию, не приводить.

— Но позвольте, в чем же меня обвиняют? В чем? — протестовал Луи: — это несправедливо, я ни в чем не виноват.

— Вас обвиняют в таинственном посещении подозрительных личностей, что в связи с убийством — отравлением, может иметь для вас самые роковые последствия.

— Кто говорит, что она отравлена?! Не верьте ей этой, взбалмошной женщине… Графиня может говорить, что хочет… Доктор прямо говорит, что это был столбняк…

— Вы сами себя выдаете, — с улыбкой заметил следователь: — никто еще не обвинил вас в отравлении этой русской, скоропостижно умершей в доме графини, а вы спешите оправдываться!

Луи, или, вернее, Васька Шило — это был он — крайне сконфузился. Он понял, что попался в ловушку и всеми силами старался доказать, почему он заговорил об умершей в их доме мадемуазель Голубцовой, но волнение выдавало его. Он поминутно должен был опускать глаза, боясь встретиться с взором комиссара.

Проницательным взглядом господин Фигье заметил, что арестованный два раза подносил руку к карману жилета, словно опасаясь за что-то, находящееся там.

— Ну, теперь, я надеюсь, что вы ответите, где вы были по дороге к маркизе де Брион?

— Я ничего не имею добавить, — совладав с собой, отвечал Луи.

— В таком случае ведите его, Вильбуа, со всеми предосторожностями. Последнее слово комиссар подчеркнул.

Вильбуа чуть заметным кивком головы показал комиссару, что он понял намек и, взяв за плечо арестованного, направился с ним в первую приемную, где всегда дежурило несколько агентов. Едва вступив в эту комнату, он сделал какой-то знак двум рядом сидевшим агентам; те мигом бросились к нему на помощь и стали по обе стороны арестованного. Было как раз время, рука Луи уже была в жилетном кармане, и он незаметно хотел бросить на пол какой-то маленький сверточек, но ловкий агент был быстрее кошки: он ловко схватил его руку и пакетик замер в его кулаке.

— С поличным! — крикнул он весело: — смотрите, — и он, с силой разогнув пальцы Луи, вытащил из них маленькую китайскую деревянную коробочку. — Это надо показать господин комиссару.

Арестованный побледнел.

— Показывайте… Я хотел принять лекарство от кашля, — оправдывался он.

— Что же, примите, — отвечал находчиво Вильбуа и поднес коробочку прямо к лицу арестованного.

Тот инстинктивно отшатнулся в сторону.

— Ага, брат, хорошо же твое лекарство! — воскликнул, сержант. — Вот уже доктор разберет…

— Подержите-ка его здесь, товарищи, да поищите-ка хорошенько, не найдется ли при нем еще чего-либо.

Сержанты начали обыск, но долго все их поиски оставались тщетными, ни одному из них не пришло на ум поглядеть под подкладкой жилета. Там оказалась узенькая довольно длинная бумажка с печатным текстом и несколькими строками, вписанными чернилами.

— А вот «чек», да на какую сумму! — воскликнул Вильбуа, рассматривая найденное. — Чек на Ротшильда в пятьдесят тысяч франков… От имени какого-то Морица Ленуара и только от сегодняшнего числа.

— Браво!.. Вот и разгадка, — воскликнул комиссар, когда вернувшийся Вильбуа доложил ему о результате обыска. — Введите-ка его сюда, я предложу ему еще парочку вопросов.

— Ну, любезный, — начал он, обращаясь к Луи: — теперь я понимаю, что неприятно сообщать адреса людей, дающих по пятьдесят тысяч франков в подарок, но мы и без вас его знаем… Парк Монсо, № 43, не так ли?..

Казалось, теперь, когда чек был отобран, негодяй окончательно потерял присутствие духа…

— Ну да, ну да, я заходил к господину Ленуару, который был мне должен эту сумму. Я получил ее и не хотел говорить никому, чтобы ее у меня не украли.

— Постойте, точно ли тот, кто заплатил вам эту сумму, носит фамилию Ленуар?

— Разве может быть какое сомнение… вы видите, и чек подписан этим именем.

— Все это прекрасно, но вспомните, не называется ли этот человек, так благородно уплачивающий свои долги, еще каким-либо именем, подумайте? Вспомните?

Арестованный несколько секунд соображал что-то.

— Нет! — воскликнул он решительно: — более вы от меня ни слова не добьетесь… Делайте что хотите, в моих поступках нет ничего предосудительного… Я получил свой долг, не хотел, чтобы знали о моих деньгах люди графини, вот причина моей таинственной поездки… Вы не имеете никакого повода и права арестовать меня, я буду жаловаться русскому консулу, мои бумаги в порядке!..

Никто не ответил на слова арестованного. Комиссар приказал агентам только еще больше следить за ним, и направился в свой кабинет, где его давно с нетерпением ждали доктор и незнакомец американец. Они слышали дословно весь допрос.

— Вот все, что мне удалось найти при обыске, — сказал комиссар, показывая коробочку и чек. — Ответы негодяя так определительны, что я, право, боюсь брать на себя риск его арестовывать… Чек вполне формальный, что же касается до этой коробки, он говорит, что в ней лекарство от кашля.

— Это тот же самый корешок, только в раздробленном виде, я узнаю его слабый, но характерный запах, — воскликнул американец.

— Но ваши слова, ваше голословное заявление не могут иметь для меня никакого значения, если они не подкреплены фактами. — Еще раз говорю, я затрудняюсь задержать этого негодяя, хотя сам почти уверен, что у него на совести преступление.

— И вы решаетесь его выпустить? — озабоченно спросил американец.

— Без всякого сомнения, у меня есть начальство. Он может жаловаться.

— Умоляю вас, в таком случае, прежде чем вы дадите ему свободу, позвольте мне сказать ему несколько слов при вас хотя бы.

Комиссар замялся. Подобное требование было не в его правилах, но он решил.

— Извольте, — проговорил он: — делаю для вас исключение, — и ввел американца в свое бюро. Подсудимый по-прежнему стоял перед письменным столом и рефлектор бросал сильный свет на его фигуру, оставляя всю комнату в полумраке.

Подойдя к столу, американец в упор взглянул на арестованного и при этом повернул рефлектор на себя.

— Узнаешь ли меня, Васька Шило? — спросил он строго, — Атаман! Василий Васильевич! — в каком-то безотчетном ужасе воскликнул негодяй и, закрывая лицо, повалился на колени.