Альбом для стихов

В. К.

Альбомы прежних веков нередко подписывались не полным именем его владельца или владелицы, а лишь инициалами. Так и эту книгу автор, следуя старинным традициям, обозначил лишь двумя начальными буквами своего имени и фамилии.Из стихотворения «Инициал», о картине безымянного художника:…без имени, числа. НималоТщеславьем не был он палим.Зачем, подумалось, мы длимГустую мглу инициала?Неогласимы имена.Неразносима тайны залежь.Всего две буквы. И однаИз них намечена едва лишь…

© В. К., 2020

ISBN 978-5-0051-6358-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Зелёный бархатный альбом с тисненьем золотым

На книжном складе я нашёл, когда был молодым,

Я подрабатывал тогда разгрузкой книг, а там

Пылился с довоенных пор писчебумажный хлам:

Секретки, вкладыши, мужской мечтательный портрет

Во вкусе, вероятно, дам — тех, довоенных лет.

Альбом! Конечно же, альбом привлёк мой интерес!

Бумаги плотной желтизна, и розовый обрез.

И там же, в пыльной полумгле внезапно понял я —

В него впущу я только свет, свеченье бытия…

Я жил по-всякому, писал

Про то, что знал, любил,

Писал про то, что не любил… я про альбом забыл.

Он в дальнем ящике стола ждал много долгих лет,

И он дождался, — вспомнил я про тот смешной обет.

А может быть, и не смешной? А может быть, и я

Не только скрежет угадал, но пенье бытия?

И я собрал свои стихи и просмотрел на свет:

Вот эти, кажется, пойдут. А эти точно нет.

Пускай там все правдиво, пусть

мир низок.

Но в альбом

Поклялся я впустить лишь свет.

И я стою на том.

Какой альбом?!.

Зачем альбом?!.

Мир полон зла, грехов!

А здесь тиснение — «Альбом».

И ниже — «Для Стихов».

Часть1. Дыхание Леты

Инициал

Лесок сбегал к реке. Откос

Чернел полоской, точно рама.

Таинственная монограмма

Темнела в золоте берёз.

Узорной киноварью жгла

Рябина буквицу опушки,

Витую литеру ствола

Раздвоенного у верхушки.

Бока ольхи чуть в стороне

Соседней буквы намечали

Овал. В берёзовом огне

Два тёмных вензеля стояли.

Волшбой и тайною дыша,

Была заполнена лишь светом

Картина, и в свеченье этом

Творца её жила душа —

Без имени, числа… нимало

Тщеславьем не был он палим…

Зачем — подумалось — мы длим

Густую мглу инициала?

Неогласимы имена,

Неразносима тайны залежь…

Всего две буквы. И одна

Из них намечена едва лишь.

Рондо

Уже светает. Тихо тает

Большая, пышная звезда,

И мгла прозрачно отлетает

В свои ночные города,

На сад прохлада оседает

И клумба инеем седа, —

Уже светает.

Какая смутная беда

Над этой женщиной витает,

Босой и зябнущей, когда

Она в тревоге припадает

К стеклу прохладному — «Да-да —

Твердя так безысходно —

Да,

Уже светает…»

А ночь уходит навсегда,

И слово ночи улетает

В свои ночные города.

Над кем оно теперь витает?

Туда ни спуска,

Ни следа…

Уже светает.

Дом-музей. Мураново.

В этом доме часы над камином.

Пахнет золотом, тленом и тмином,

Пахнет бархатом рытым и стёртым,

Пахнет временем битым и мёртвым.

В этом доме часы на столах.

На сервантах. Меж книг. В зеркалах.

Здесь так звёздно, так зыбко видна

Затонувшая в бездну страна.

В этом доме так много часов,

Что ни стрелка — ажурный засов,

За которым жужжанье шмелей,

Купидонов, медовых полей…

В этом доме не жили поэты.

Слишком близко дыхание Леты.

Здесь поэты могли умирать,

Но не жить и на лире играть.

Уверяют что жили. Бог весть.

Слишком много часов было здесь,

Слишком много пружин и часов,

Слишком много чужих голосов…

Страшный час. Мёртвый час. Ноль часов

В этом доме.

Веер

«О, бурь заснувших не буди,

Под ними хаос шевелится…»

Ф.И.ТЮТЧЕВ

Веер синий, тёмно-синий,

Как вечерняя прохлада:

Прорезь озарённых линий

В ночь развёрнутого сада…

Был шумящ, волнующ, ярок,

Приходил легко в движенье,

Бабкин свадебный подарок,

Женихово подношенье.

Тонким тленом задыхаясь,

Я займусь её «укладкой» —

Шевельнётся смутный хаос

Бурь, повитых дрёмой сладкой.

Там, на дне воспоминанья,

Не одно благодаренье,

Там с родной земли изгнанье,

Там чужбина, разоренье.

…пробужденный веет ветер,

Далью дышит неземною,

Что ты веешь, что ты веешь,

Что ты веешь надо мною?

Всё о доле той печальной,

О разоре, укоризне?..

День пресветлый, звон венчальный,

Дуновенье долгой жизни…

Несовпадение

(Ритурнель)

Детство.

Стою у корней и любуюсь на крону.

Листьев рукой не достать.

Остаётся мечтать:

Вырасту скоро, и шапку зелёную трону.

Юность.

Ветвящийся ствол набирается силы,

В звёздах колышет листы…

Что они, детства мечты?

Детство уже далеко. Еще незаметны могилы.

Зрелость.

Стою у ствола — меж корнями и кроной.

Выросли буквы в коре.

Дети шумят во дворе.

Лишь до корней далеко. Как и до шапки зеленой.

Колечко акротерцин

Пьянит пчёлу весенних трав настой,

Разыгрывает паренька девица,

Играет тучкой месяц молодой.

Какая проза дальше! — Опылиться,

Оформиться в тяжёлый полноцвет,

Схлестнувшись насмерть с тем, что жарко снится,

Но стынет наяву. И тает свет.

Один порыв к блеснувшему — вот чудо,

Вот пир предвосхищений и примет

Единственного здесь, чего остуда

Не тронула, вот чудо — трепетать,

И ждать подвохов тьмы, и вдруг оттуда

Его порыв навстречу угадать!

Секстет

Мы были так давно с тобой в разлуке

С тех пор, как познакомились с тобой,

Что я успел забыть родные руки,

Глаза твои, и голос нежный твой,

Грудные, чуть картавившие звуки,

Всё то, что я успел назвать судьбой.

Всё то, что я успел назвать судьбой,

Забылось, а не кануло в разлуке,

Я был за гранью памяти с тобой,

Мне голову кружили чьи-то звуки,

И тонкие к лицу тянулись руки,

И взгляд не отпускал забытый твой.

И взгляд не отпускал забытый твой,

И дни текли холодные в разлуке,

И тонкие, белеющие руки

Тянулись, словно ветви, над судьбой,

Туда, где были счастливы с тобой,

Где знал я, чьи гортанны были звуки.

Где знал я, чьи гортанны были звуки,

Судьба твоя была моей судьбой,

Переплелись мои с твоими руки,

Мой слух, и самый нежный голос твой,

Но я не знал, что будем мы в разлуке,

Ведь были в мире только мы с тобой.

Ведь были в мире только мы с тобой,

Не думал я о встрече, о разлуке,

Легко стояло солнце над судьбой…

Но эти нарастающие звуки,

Но этот долгий взгляд, быть может, твой,

Но эти тонкие, твои, быть может, руки!

Но эти тонкие, твои, быть может, руки,

И голос, может быть, уже не твой,

Который я забыл, и эти звуки

Я всё-таки зову своей судьбой,

Хотя с тех пор, как встретились с тобой,

Мы почему-то так давно в разлуке…

Сонет

Зноем жиpной тpавы замоpочена,

Ныла долгая точка слепня,

Словно так завелась чеpвоточина

Сpеди белого вpемени дня.

И ещё не алела обочина,

И босая пылала ступня,

Тpопка пыльная, в поле вколочена,

Билась узенькой жилкой огня.

Но тянулась тропинка неясная,

И одна стоpона стала красная,

И коснулась ты красной земли.

Я ступил половинкою белою.

День pаспался, как яблоко спелое…

Мы в его сеpдцевину вошли.

Медальон.

Лозой увитое наклонно,

Ещё волнует письмецо,

Ещё лукавит с медальона

Полузабытое лицо…

И вот уже прогоны линий,

Глухой грохочущий вагон,

Бронесоставы-исполины

Уже пластаются в огонь,

В купе поручика гитара

Державным громом пропоёт,

В последний раз, крутнувшись яро,

На шпоре звякнет репеёк,

В последний раз он бегло глянет

На ту лукавинку в лице,

И всё сплошной туман затянет…

И жизнь пройдет… чтобы в конце,

Подтянут, сух и независим,

Гость-эмигрант, отдав поклон,

Вручил старушке связку писем

И тот овальный медальон,

Чтоб головой качая белой,

Жизнь, невзирая ни на что,

Опять лукавила и пела

И обещала чёрт-те что.

В ночной роще

Как разряд светоносный, исторгнутый в ночь мирозданьем,

Как зелёная молния, блещущая через листву,

Соловьиный раскат, преломляясь в коленах, рыданьем

Напрягает пространство и долго волнует траву.

Чем ещё два волненья во тьме соловьиного лета,

Чем ещё два пространства влюблённые соединить?

От звезды до травы льётся нить серебристого света,

От луны до ручья золотая протянута нить.