Тайна убийства Столыпина

В. Г. Джанибекян

Книга В.Г. Джанибекяна рассказывает о реформаторской деятельности и трагической гибели выдающегося государственного деятеля старой России П.А. Столыпина. Его имя звучало в начале XX века громче всех остальных, порой даже сам император как бы оказывался в тени своего премьера. Но в советское время отечественная историография рисовала фигуру Столыпина исключительно черными красками. В школьных и вузовских учебниках его называли реакционером и жестким диктатором, писали лишь о «столыпинских галстуках» и «столыпинских вагонах». Укрощение революции – это, безусловно, историческая заслуга Петра Аркадьевича. Но главное его достижение – это реформы, которые он начал проводить целеустремленно и настойчиво, чтобы усилить державу. У Столыпина надо бы поучиться всем, кто мечтает возвысить Отечество, сделать его богаче и экономически сильнее.

Дела давно минувших дней…

Упомянутый выше разговор невольно навел на воспоминания, ведь собеседники затронули не только какой-то отрезок прожитой ими жизни, но и историю государства, которое вынуждены были навсегда покинуть. У каждого остались свои памятные моменты.

Вспомним и мы некоторые эпизоды истории российской, потому что без них не понять многие последующие события.

В записях неизвестного журналиста автор нашел знаменитую пушкинскую фразу, которую тот подчеркнул: «Дела давно минувших дней…»

Какие же были дела?

Говорят, история империи пошла вкривь и вкось после того, как Россия ввязалась в войну с Японией. Потом последовали первая русская революция, затем наступили годы реакции, обострившие отношения власти и некоторых слоев общества. Позже грянул новый кризис — Первая мировая война, и вновь обострились отношения внутри государства. А там уж возникла революционная ситуация, с которой самодержавию справиться не удалось.

Вернемся к началу века.

В те годы настроение было радужным и у власти, и у чиновников, и у народа. Наступившее столетие казалось веком благоденствия и радости. Каждый оценивал его по-своему. По-своему оценивали и правители России, не предполагавшие, что один просчет повлечет за собой множество остальных. Пожав бурю, они будут после говорить о фатальности, о случайных совпадениях, приведших к краху власти, будут приводить и другие доводы, которыми, на их взгляд, объясняются происшедшие явления.

У молодого императора в начале века были столь же блистательные планы, сколь и у его окружения. Он у власти, хотя поговаривали, что вдовствующая императрица Мария Федоровна после смерти мужа — императора Александра III — хотела посадить на престол не Николая, а своего любимого сына Михаила. Почему же этого не случилось?

Вот фраза — ключ к той разгадке династии. Известный министр Сергей Юльевич Витте, которого уважали император Александр III и вся его семья, и, конечно, венценосная Мария Федоровна, спрашивал позже у вдовствующей императрицы в доверительной беседе:

— Вы хотите сказать, что государь не имеет характера императора?

— Да, — отвечала Мария Федоровна, — это верно. Но ведь в случае чего его должен заменить Миша, а он имеет еще меньше воли и характера.

Александр III умер в зрелом возрасте, ему еще не было пятидесяти. О смене власти даже не мыслили. Но император смертельно заболел, и неминуемо встал вопрос о престолонаследии.

Невесту молодого наследника срочно доставили в Россию. Она застала императора Александра III еще в живых, уже зная, что дни его сочтены, что страной будет править ее Николай, а она в скором времени станет императрицей российской.

Кто же она, супруга последнего российского императора? Алиса Гессенская, четвертый ребенок великого герцога Людвига Гессенского и Алисы Английской, младшей дочери королевы Виктории, родилась 6 июня 1872 года в Дармштадте. Рано потеряв мать, она большую часть своего воспитания получила при английском дворе, где стала любимой внучкой королевы. В семнадцатилетнем возрасте молодая принцесса долго гостила в России у своей сестры Елизаветы, вышедшей замуж за великого князя Сергея Александровича, брата императора Александра III, танцевала на балах, бывала на приемах, имела успех. Так и не получив предложения, вернулась в Дармштадт.

Кто ждет своей удачи, тот обязательно ее дождется.

Пять лет спустя, когда ей было сделано официальное предложение, она, после некоторого колебания, его приняла. Говорили, что молодую принцессу волновала необходимость перемены религии. Ее смущения рассеял священник, посланный в Дармштадт, чтобы ознакомить Алису с началами православной веры. Обручение состоялось в Дармштадте летом 1894 года. Жених и невеста провели некоторое время при английском дворе, и цесаревич вернулся в Россию.

А потом молодая принцесса была вынуждена спешить в Ливадию, в Крым, где умирал российский император. Гроб его везли в Петербург через всю Россию. Семья и родные сопровождали останки правителя, рано ушедшего из жизни.

Из серой тетради:

«Когда везли умершего императора, простолюдинки говорили, что принцесса, сопровождающая гроб, несет с собой несчастье».

На перрон Николаевского вокзала траурный поезд прибыл в ноябре. День был хмурый, осенний, скорбный. Казалось, столица, да и сама природа скорбят по такому случаю.

Императора похоронили в Петропавловском соборе, в стране на целый год был объявлен траур. Но свадьбу Николая II решили сыграть через неделю. А пока они жили врозь: он вместе с матерью в Аничковом дворце, молодая принцесса — у своей сестры Эллы, во дворце великого князя Сергея Александровича.

Венчание состоялось. С некоторой иронией Аликс, как стал звать свою супругу Николай II, сказала позже своей придворной фрейлине:

— Моя свадьба была продолжением похорон, только меня одели в белое.

Почему же так торопились? Оказалось, наступал длительный пост, а это означало, что свадьбу пришлось бы отложить.

И вот русские люди увидели новую императрицу — молодую, красивую, холеную, истинную представительницу знатного германского рода. Такую было не стыдно принимать в свой круг, тем более что была она королевских кровей.

На венчании молодая императрица появилась в серебряном платье. На ней было бриллиантовое ожерелье, золотая парчовая мантия, украшенная горностаем, длинным шлейфом тянулась за нею. Она была застенчива. Впрочем, отмечали свидетели, и царь был застенчив и мил.

От нового правителя всегда ждут необыкновенного. Ждали и от Николая II. Верный слуга и советник К.П. Победоносцев, доставшийся ему от отца, решил, что новый государь обязан произнести по этому поводу речь и сообщить подданным, каким будет его правление. Речь написал сам Победоносцев — крайний реакционер, обер-прокурор Синода, член Государственного совета, имевший большое влияние и на Александра III, и на Николая II. Речь была тяжела. Вот одна ее фраза, тяжелая, консервативная, перечеркивающая все надежды либералов: «В последнее время в некоторых земских собраниях послышались голоса людей, увлеченных бессмысленными мечтаниями…»

В этот миг у старика, представлявшего тверское дворянство, неожиданно выпало из рук золотое блюдо с хлебом-солью, которое он должен был по обычаю вручить новому государю.

Блюдо покатилось со звоном. Хлеб упал на пол, соль рассыпалась.

«Не к добру», — подумали присутствовавшие в Аничковом дворце приглашенные представители городов и земств.

Инстинктивно вежливый государь попытался помочь старику и поднять блюдо. Всех это смутило — не должен государь поднимать вещь с пола, не должен брать сам в руки блюдо, которое ему подносится.

«Не к добру», — подумали присутствовавшие.

За блюдом бросился старый Воронцов-Дашков, министр двора, но кто-то из окружения уже поймал звенящий поднос и передал министру, а тот — тверскому дворянину, чтобы вручил, как положено, и больше не ротозейничал.

Да, примета была плохая. Кто верил в приметы, поверил и в нее. А предвещала она печальное царствование: хотели задобрить судьбу, а вышло все как раз наоборот.

Из воспоминаний графа В.Н. Ламздорфа, директора канцелярии Министерства иностранных дел:

«В городе начинают сильно нападать на позавчерашнюю речь императора, которая произвела самое тягостное впечатление… И молодую императрицу также упрекают, что она держалась, будто аршин проглотила, и не кланялась депутациям».

А потом императорский поезд прибыл в Москву. Предстояло венчаться на царство в древнем Успенском соборе в Белокаменной — как все русские государи. Отступить от традиции было нельзя.

Москва встретила новоиспеченного императора скверно: шел дождь, дул ветер, пронизывала не по-майски холодная погода.

Казалось, злой рок преследовал молодых. В Москве на Ходынском поле в честь коронации должны были раздаваться подарки — кружечки с гербами, и, конечно, бесплатно. Народу собралось много. Со всех сторон крестьяне и мещане поспешили на место будущей раздачи подарков. Местные власти такого скопления народа не предвидели, меры к безопасности не приняли, и, когда стали раздавать подарки, все смешалось в кровавую кучу — одни давили других. Жертв был много — мужчин, женщин, детей.

На рассвете трупы увезли. Когда приглашенные съехались на празднества по случаю коронации, все было тщательно убрано, все сверкало — и хозяева, и гости остались довольны.

Николаю доложили о происшествии, он расстроился, но совсем не расстроенным выглядел великий князь Сергей Александрович, который отвечал за торжества.

В народе после Ходынки предрекали: коли началось царствование с крови, кровью и закончится. Так и вышло.

Одна лишь императрица-мать возмутилась трагедией, случившейся в Москве на Ходынском поле. Она потребовала расследования. Ее нисколько не смущало, что расследование могло обвинить великого князя Сергея Александровича — брата ее мужа. Если виноват, пусть ответит. Она считала, что страх должен лежать в основе державности, а не попустительство, которое сведет власть к пародии и этим державность уничтожит.

Какая подноготная скрывалась за этим желанием? Разобраться по существу? Восстановить справедливость? Сохранить силу закона и порядка? Или — желание обуздать новую императрицу, которая имела поддержку в великом князе, муже ее родной сестры?

Вот тогда и подала впервые голос против Марии Федоровны милая Аликс, не отдавшая на растерзание мужа сестры. И трупы Ходынки были забыты. Бал не отменен, траур не объявлен. Словом, ничего существенного в Первопрестольной не случилось.

Комиссию, правда, назначили, поручив вести дело графу К.И. Палену — бывшему министру юстиции, а теперь уважаемому члену Государственного совета. Но тут воспротивились дяди царя — Владимир и Павел, заявившие, что если великий князь Сергей Александрович пострадает, то они навсегда покинут двор. Подобный шаг был неслыханным ультиматумом, и понятно, что за таким смелым демаршем кто-то стоял. Вскоре выяснилось, что за великим князем стояла его родственница, молодая императрица.

Доклад графа Палена был положен в архив.

Вся эта история рассказывается неслучайно — при дворе сложились разные группировки, исповедовавшие разные взгляды на жизнь, преследующие разные интересы. Они и решали судьбу империи. В самом начале правления Николая II они попробовали решить свои личные интересы, которые, как оказалось, простирались на далекий Восток.

В 1904 году началась первая Русско-японская война, первая война в годы царствования Николая II.

Почему вдруг? Кому она была нужна? Заинтересована ли была в ней империя?

Знаменитый министр граф Витте пробовал было ответить на эти вопросы, но так и не ответил, хотя знал многие тайны двора. Наверное, не все вещи еще можно было называть своими именами.

Постараемся назвать их мы.

Витте не скрывал, что был против войны. На этой же позиции стояла и вдовствующая императрица, следовавшая советам мужа: все спорные вопросы решать мирным путем, войны во что бы то ни стало избегать.

Но на молодого государя давила другая сторона, она требовала решительных действий, утверждала, что такая маленькая Япония не смеет сопротивляться экспансии России в Маньчжурию. Николай как будто бы согласился на предложения матери и графа и сказал Витте:

— Подготовьте ваш доклад.

Витте доклад подготовил.

Первое, что предлагал министр, — провести переговоры с Японией. На переговорах он намеревался утрясти спорные вопросы и избежать военных столкновений.

Доклад бесследно исчез в архиве. Не мог же он сам по себе исчезнуть — кто-то его похоронил. При дворе были силы, мечтающие поставить маленькую Японию на место — сиди, мол, тихо!

Заранее обработали государя — с Японией справимся быстро, армия у нас там большая, флот надежный. Пока большая Россия играла мускулами, маленькая Япония решила нанести неожиданный удар, и в первую очередь по русскому флоту.

26 января, вернувшись после театра в хорошем расположении духа, Николай II получил от Е.И. Алексеева, адмирала, генерал-адъютанта, наместника на Дальнем Востоке, телеграмму: ночью без какого-либо предупреждения японцы произвели атаку на наши стоящие на рейде корабли, причинив им большой урон.

Николай II возмутился. В своем дневнике, который вел всю жизнь, царь написал: «Это без объявления войны?! Да будет Бог нам в помощь!»

На другой день он сделал уже спокойную запись: «Утром пришла телеграмма о бомбардировке Порт-Артура. Всюду проявления единодушного подъема духа». Он был уверен, что японцы воевать не умеют, что сил у них не хватит. А уверенность шла от споров русских генералов, которые рассуждали: сколько японских солдат нужно на одного русского — два или три?

Потом уверенность пропала, подкрались сомнения. Русская армия и флот терпели поражения.

Журналиста, собеседника генерала Курлова, имевшего при дворе хорошие связи, интересовало:

— Кто именно хотел воевать с Японией и почему?

Курлов ответа не знал.

А ведь в ответе на этот вопрос и кроется разгадка: кто же при царском дворе был заинтересован в падении молодого императора? Не просто ведь толкали его на войну, не просто хотели увидеть его поражение? Может, ответив на этот вопрос, мы смогли бы подобраться и к другому ответу: кому было выгодно привезти в столицу на должность министра внутренних дел нашего героя? Этим людям или их противникам понадобилась твердая рука Столыпина и его честность?

Впрочем, вначале постараемся все же ответить на главный вопрос: кто жаждал войны с Японией?

Воевать всегда хотят те, кто получает от войны барыши. Открыто, как правило, они об этом не говорят — их не поймут. Потому говорят они всегда об интересах Отечества и родного народа, не раскрывая своих истинных замыслов.

В пору ходынской катастрофы в Москве был подписан договор с Японией, который русское правительство посчитало весьма удачным. По этому договору Россия и Япония разделили между собой влияние на Корею, причем, как отмечал граф Витте позже, доминирующее влияние было на стороне России. Казалось, страсти улеглись, надо бы мирно сосуществовать и делать свое дело. Но…

Владимир Николаевич Коковцов, который был товарищем министра финансов у Витте, получил после его повышения должность министра. В первые же дни после его назначения к новому министру приехал адмирал Абаза — человек, весьма приближенный к государю.

— У меня повеление государя поговорить с вами о ликвидации лесопромышленного предприятия на реке Ялу, — сразу раскрыл он цель своего визита.

Коковцов не знал никаких подробностей об этом объекте — кому он принадлежит, кто в нем участвует, чьи деньги вложены в дело.

Абаза сумбурно объяснил, что при несомненной победе над Японией нельзя расстраивать это предприятие и потому надо свернуть его работу временно, а затем, после победы, вывезти его вглубь Сибири и окупить, пока средствами казны, те затраты, которые частные лица вложили в предприятие, следуя желаниям государя.

— Я ничего не понимаю из вашего объяснения, — ответил Коковцов. — Кто эти частные лица и сколько денег из казны на это потребуется?

— Мы подсчитаем, но, вероятно, на это уйдет несколько тысяч рублей, — ответил Абаза, — потом все вернется из огромных прибылей этой продуманной акции.

— Хорошо, я попробую разобраться, — ответил новоиспеченный министр финансов.

Все его попытки понять, в чем тут дело, окончились безрезультатно. В Департаменте казначейства не было никаких следов. Начальник бухгалтерского отделения Дементьев заявил, что на организацию промышленного предприятия было лишь предложение выдать некую сумму из 10-миллионного фонда, но потом от этой мысли отказались. В Государственном банке министру пояснили, что имеется распоряжение управляющего министерством Романова со ссылкой на высочайшее повеление о выдаче ссуды в 200 000 рублей статс-секретарю Безобразову на «известное его величеству назначение». Потом это распоряжение отменили, потому что выдача была произведена из особого фонда Кредитной канцелярии, из прибылей иностранного отделения.

Но и там следов не осталось.

Когда хотят обхитрить, всегда заметают следы.

И разочарованный в поисках истины Коковцов обратился к бывшему министру Витте, чтобы понять, как же были выделены деньги на это предприятие, о котором так хлопотал Абаза.

Тот и внес ясность.

— Вы знаете, Владимир Николаевич, как я боролся против этого дела, как убеждал государя не допускать этой авантюры, потому что наша политика в Корее, занятие Порт-Артура с постройкой южной железнодорожной ветки Китайско-Восточной железной дороги и сама концессия на Ялу стали причиной войны с Японией. Вам советую отказаться от этого дела и под каким-либо предлогом найти способ передать его в другое министерство. Деньги все равно придется заплатить, но лучше пусть это делает кто-то другой, а не вы.

Витте припомнил, как в бытность министром финансов он спорил с министром иностранных дел Муравьевым по вопросу занятия Порт-Артура и как против него выступал Куропаткин. Поддерживал его только Тыртов. Тогда как и сам государь выступал против Витте и морского министра.

— Я понял вас, — сказал Коковцов своему бывшему начальнику. — Хорошо, что вы меня предупредили.

Но на этом история не закончилась.

В тот же вечер министра посетил бывший его лицейский товарищ В.М. Вонлярлярский.

— Что ты делаешь, Володя? — недоумевал он. — Ты же отбираешь у нас деньги!

— Ты тоже?

— Да, и я. И Абаза, и государь, что самое главное, и статс-секретарь А.М. Безобразов, бывший мой однополчанин по кавалергардскому полку, все мы в том деле. С последним я тебе советую познакомиться поближе. Это энергичный человек, и знакомство будет тебе не столько приятным, сколько полезным.

И Коковцов узнал если не подробности финансовой операции, то саму ее суть. Государь, великий князь Александр Михайлович и граф Алексей Павлович Игнатьев вошли в это выгодное, на их взгляд, дело, рассчитывая получать прибыли, но сколько каждый из них вложил, Вонлярлярский не сказал. Но какое это имело значение, главное состояло в том, что окружение государя втянуло его в сомнительное финансовое дело и теперь он смотрел на отношения с Японией на Дальнем Востоке совсем в ином разрезе.

Коковцов последовал совету Витте. Когда ему представилась возможность побывать с докладом у Николая II, он попросил государя передать финансирование дела на Ялу в другое ведомство.

Государь охотно принял предложение.

— Это очень хороший исход, — шутливо заметил он, — так как теперь никто не будет жаловаться на вашу скупость. Да и вы сможете легко критиковать чужую работу, нежели сами будете и расходчиком, и казначеем.

На другой день от государя поступила записка: дело передать графу Игнатьеву.

А теперь о войне с Японией. Начата она была в невыгодное, конечно, для России время — Амур замерз и не мог служить для перевозки грузов и войск, а пропускная способность только что построенной железной дороги была небольшая. Хотя дорогу сдали в эксплуатацию, недоделки остались и она едва пропускала четыре пары поездов. Как сообщало Министерство путей сообщения, для ликвидации «недоделов» необходимо было пустить еще немалое количество вагонов и поездов.

Война вызвала народное недовольство, недовольство вызвало революцию. А началась первая русская революция с Кровавого воскресенья.

За несколько дней до этого воскресенья произошел непонятный случай.

На Дворцовой площади было подготовлено место для крещенского водосвятия. Освящал митрополит. Присутствовал государь. Как и положено, по традиции с противоположной стороны Невы ударила пушка Петропавловской крепости. Стреляла она холостым зарядом, и потому особого внимания к ее выстрелу обычно не было — ну бабахнуло орудие, ну раздался гром. На сей раз вышло все иначе. Выстрел был боевым. Снаряд не попал в государя чудом. Полиция произвела расследование и сделала вывод: произошла случайность. Дело, понятно, замяли.

На государя выстрел подействовал, хотя он и виду не подал, решил уехать в Царское Село.

На 9 января было назначено шествие рабочих, которых вел священнослужитель Гапон, ставший активным, не без помощи, как оказалось, полиции, социалистом. Он призывал рабочий люд просить царя проявить благодушие и пойти навстречу трудящимся. Рабочие шли жаловаться на кровопийц-фабрикантов, просили сделать их жизнь лучше и светлее. Гапон, сотрудничавший с полицией, всегда с ней считавшийся, на сей раз вел себя нетерпимо. Ему не нравилось, что охранники пытались поставить, как они говорили, его на место. Он нашел себе место сам — в первом ряду манифестантов, о чем и предупредил своих бывших друзей. В охранке разозлились, что он им угрожает. Власти меры не приняли, навстречу рабочим не пошли.

Солдатам выдали боевые патроны. Кто-то умело планировал событие — сначала подталкивал Гапона к шествию, потом готовился это шествие остановить. Возможно, этот кто-то, преследуя свои цели, пытался запугать государя. Вот и выстрел прозвучал, вот и народ к нему хочет пройти. А если случится что-то нехорошее? Ведь всем было известно, что не раз революционеры покушались на императора Александра III — отца Николая — и умер он оттого, что во время крушения поезда у него пострадали почки. Они-то и свели его в могилу.

Говорили, государь не знал о петиции. А если так, то, выходит, все разыгрывалось без его участия. Темные силы, стоявшие за спиной Николая II, ловко выстроили одно событие за другим, чтобы дискредитировать имя правителя.

Хитрая игра велась без ведома государя императора.

Из записей в серой тетради:

«События Кровавого воскресенья умело организовала партия войны. Может, у нее была и своя цель: война, революция — Николаю II надо отказаться от престола. На трон они хотели взвести свою фигуру, более податливую…»

Чем не реальная версия? Очень правдоподобно, если вникать во все детали истории, которые почему-то были обойдены нашими историками.

Тысячи людей шли на Дворцовую площадь. Они несли портреты царя, в толпе было много детей. На подступах к площади мирное шествие поджидали войска. Собравшимся приказали немедленно разойтись. Попробуйте в короткое время уговорить отчаявшуюся толпу отправиться по домам. Тем более что Гапон говорил: царь ждет, ему надо сказать все, что накипело, и тогда он наверняка откликнется на просьбы трудящихся.

Рабочие смело вступили на площадь. Никто не верил, что солдаты станут стрелять.

Раздались первые залпы, упали первые убитые. Потом еще и еще…

На снегу остались трупы мужчин, детей, женщин. На снегу валялись брошенные портреты царя — в них были дырки от пуль.

Известие о трагедии мигом разнеслось по всему городу. Все видели, как на санях развозили трупы, связанные веревками, чтобы они не рассыпались. Трупов было много. Некоторые источники утверждали, что убитых было свыше двухсот, другие — что значительно больше, тысячи. Может, их было меньше, но дело не в количестве, а в самом факте — по приказу царя стреляли в мирное шествие!

Проклятие царю пронеслось по столице, а потом и по всей империи.

Так в народе появилась приставка к имени царя: «Николай Кровавый».

Вполне возможно, что царя «подставили» те, кто намеревался от него избавиться. Версия, которая никогда не рассматривалась советскими историками, во внимание ими серьезно не принималась.

Когда государю доложили о случившемся, приближенные предложили ему свалить всю вину на армию, ведь команды стрелять он не давал. Позорить свою армию, форму которой носил сам, Николай II отказался. А может, последовал другому совету: нельзя настраивать против себя армию, в трудную минуту можно остаться без ее помощи.

А потом при дворе решили показать, что Николай II вовсе не кровавый и не грозный, а всего лишь добрый царь-батюшка, которого можно и нужно любить. Во дворце устроили ему встречу с рабочими — сидя за одним столом с гостями, он пил с ними чай, ел сушки и мирно беседовал. То, что рабочую депутацию организовывала полиция, в народе не знали. Не все тайны внутренней политики должны быть известны народу.

В ответ на верноподданнические заверения рабочих царь обещал исполнить их желания и во всем разобраться. О жертвах он сожалел.

После Кровавого воскресенья вынужден был покинуть свой пост министр внутренних дел князь Святополк-Мирский. Странная вышла история: человек, миролюбиво ко всему настроенный, вынужден был покинуть свой пост из-за излишней жестокости.

Реакция наступает. Окружение царя требует принятия жестких мер.

Генерал Д.Ф. Трепов, в высших и военных кругах известный как реакционер, становится столичным генерал-губернатором. Жесткая партия получает бразды правления в столице.

По династии наносится еще один чувствительный удар — в Москве социал-революционер Каляев бросил бомбу в великого князя Сергея Александровича. Взрыв был такой силы, что московского диктатора разорвало в клочья: полицейские, прибывшие на место трагедии, нашли лишь руку, часть ноги да окровавленное туловище.

Из дневника Николая II:

«Ужасное злодеяние случилось в Москве: у Никольских ворот дядя Сергей, ехавший в карете, был убит брошенною бомбой, и кучер смертельно ранен… Несчастная Элла! Благослови и помоги ей, Господи!»

Несчастная Элла ползала среди останков мужа, пыталась собрать их в единое целое.

Революция разрасталась, охватывая всю империю. Кровавое воскресенье подняло бурю, которая долго не утихала.

В свой дневник Константин Романов так же, как его царствующий родственник, записывает печальные строки: «Просто не верится, какими быстрыми шагами мы идем навстречу неведомым, неизвестным бедствиям. Всюду разнузданность, все сбиты с толку… Сильной руки правительства уже не чувствуют. Да ее и нет».

Он, как и государь, еще не знает, что впереди самодержавие ждут новые испытания — всеобщие стачки, восстания, баррикады в Москве, на Пресне, которые будут сложены из опрокинутых трамваев, мебели; мятежи в армии и еще много разных бед, которые заставят задуматься: а не покинуть ли Россию? И государь поручит прислуге собирать чемоданы…

Отрезанная забастовками от остальной части государства, царская семья томилась в Петергофе, ожидая худшего. Николай II все думал, где же ему разместить домочадцев, где его примут. Он постоянно думал о пристанище.

На выручку пришел Сергей Юльевич Витте, к которому благоволила вдовствующая императрица. Она просила сына прислушиваться к его советам, как когда-то это делал ее супруг, отец царствующего государя.

Витте произнес фразу, полную глубокого смысла:

— Надо уметь отступать.

Он предлагал спасти положение, даровав народу конституцию.

— Только тогда народ успокоится, — заверил граф.

В той ситуации, в которой находилась империя, государь был готов на все: на конституцию, обещания и мирные договоры. Он чувствовал, что самое главное для династии — получить передышку. Передышка давала возможность прийти в себя, набраться сил.

Императрица Мария Федоровна поддержала предложение Витте, поддержали его и некоторые члены царствующего дома. 17 октября царь подписал Манифест о Конституции. В тот день он завтракал с Николашей и Станой — так он называл великого князя Николая Николаевича и великую княгиню Анастасию — все ждал, когда приедет с текстом документа Витте. Голова его была тяжела, мысли путались. В дневнике царь записал: «Господи, помоги мне, спаси и умери Россию». Манифест был подписан…

Возвращаясь из Петергофа в Петербург на пароходе, великий князь Николай Николаевич обнял Витте:

— Вы спасли империю!

Было два пути выхода из кризиса: диктатура или конституция. И Николай II колебался, какой сделать выбор, на что решиться. Он выбрал конституцию, потому что ему обещали, что на этом все успокоятся, что пожар будет потушен, ибо он дарует народу свободу, а его представителям — часть своей власти. За конституцию была и его мать. Она предлагала согласиться с проектом Витте, которому, кстати, помогал Алексей Оболенский, полагая, что после объявления Манифеста все войдет в прежнее русло.

О тех мучительных днях, когда приходилось принимать решение, государь подробно сообщил в письме к матери.

Из письма Николая II:

«Наступили тихие грозные дни. Чувство было, как бывает летом перед сильной грозой. Нервы у всех были натянуты до невозможности. И конечно, такое положение не могло продолжаться долго. В течение этих ужасных дней я виделся с Витте постоянно. Наши разговоры начинались утром и кончались вечером при полной темноте. Представлялось избрать один из двух путей — назначить энергичного военного человека и всеми силами постараться подавить крамолу. И другой путь — предоставление гражданских прав населению, свобода слова, печати, собраний, союзов и т. д. Кроме того, обязательство проводить законопроекты через Государственную думу. Это, в сущности, и есть конституция. Витте горячо отстаивал этот путь. И все, к кому я обращался, отвечали мне так, как и Витте. Манифест был составлен им и Алексеем Оболенским. Мы обсуждали его два дня, и наконец, помолившись, я его подписал… Милая мама, сколько я перемучился, ты представить себе не можешь. Единственное утешение, что такова воля Божия и что это тяжелое решение выведет дорогую Россию из того невыносимого, хаотического состояния, в котором она находится почти что год…»

Казалось, инцидент исчерпан — конституция дана. Но в ноябре поднялись на баррикады московские рабочие. Запылало вооруженное восстание в Москве.

И тогда царь обиделся на Витте — обещал облегчение, но слова своего не сдержал. Он считал, что творец конституции во всем виноват, а не завистники, которые стали за спиной Витте нашептывать государю всякие сплетни.

И Николай строчит маме очередное письмо:

«Я никогда не видел такого хамелеона — человека, меняющего свои убеждения, как он. Благодаря этому свойству характера почти никто больше ему не верит».

Гигант Витте сходил со сцены. Сходил человек, который так много сделал для трона — добился мира с Японией на хороших условиях, придумал трюк с конституцией, привел в порядок финансовое состояние империи, сделал стабильным рубль. Противники удаляли от государя его верного и умного слугу, не предлагая взамен другого.

Правительство доверили дряхлеющему Горемыкину, неинициативному, чересчур спокойному и несколько ленивому. Было ясно, что назначать некого, а назначив Горемыкина, лишь сделали паузу. Для тех, кто пытался навязать царю в правительство своих людей, это была передышка.

Петр Аркадьевич Столыпин в список кандидатов попал вроде случайно. Могли предложить государю и другую кандидатуру, но говорят, что именно эту предложил барон В.Б. Фредерикс, генерал-адъютант, человек, имеющий влияние на царскую фамилию и окружение.

— А что представляет из себя этот ваш Столыпин? — поинтересовался государь, когда ему назвали имя саратовского губернатора.

— Главное, ваше величество, что молод и умен. Энергичен и тверд. Вы, наверное, знаете, что происходит он из знатного рода. Ко всем этим характеристикам я бы добавил еще одну, весьма существенную. Он усмирил губернию без лишней крови. Я не знаю, докладывали вам или нет, как он вошел в гущу смутьянов и, презирая опасность и револьвер, на него наведенный, сказал одному смутьяну, державшему оружие: «Подержи-ка мою шинель!» И обуздал толпу, — расписывал барон В.Б. Фредерикс, министр императорского двора.

Эпизод государю понравился. Он пересказал его вечером Аликс.

Александра Федоровна заметила:

— А тебе говорят, что нет хороших кандидатур на должность министров. Разве Столыпин не подойдет на должность министра внутренних дел?

— Я об этом уже подумал, — сказал смущенно Николай II.

Утром он приказал Горемыкину срочно вызвать Столыпина из Саратова. Председатель правительства лишних вопросов не задавал, мало ли кого хочет видеть государь, и значения тому серьезного не придал. Не предполагал для себя последствий.

Телеграмма с вызовом срочно ушла в Саратов.