Христианство и эрос

Вячеслав Сорокин, 2021

Главная тема книги – многовековая борьба христианства с чувственной любовью между мужчиной и женщиной, с плотскими удовольствиями. Проповедуя любовь как главную ценность в отношениях между людьми, христианство в то же время стремилось утвердить идеал воздержания и аскетизма, пытаясь изменить природу человека. В книге рассматриваются драматические моменты и перипетии борьбы христианства с эросом: культ девственности и безбрачия, идеалы праведности, телесной и духовной чистоты, скопчество, целибат, монашество, строгие каноны христианского брака. Анализируя итоги этой вековечной борьбы, автор размышляет о судьбе христианства как мировой религии. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Христианство и эрос предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

I. Эфемерность блага «любовь» →

Ведь всё живущее на земле — и люди, и звери, и всё живущее в море, и домашний скот, и пёстроцветные птицы, — всё жаждет любовного пламени и неистовства любви.

Вергилий. Георгики

Предисловие

Христианство как религию и эрос, как основу жизни и источник всего живого связывают сложные отношения. За христианством неслучайно утвердилась репутация религии, двояко относящейся к феномену любви: проповедуя любовь как главную ценность в отношениях между людьми, христианство всегда враждебно относилось к чувственной любви между мужчиной и женщиной, осуждало плотские удовольствия и стремилось утвердить в этой сфере новые правила и новый идеал — идеал воздержания и аскетизма. В обоих случаях усилия не дали результата. У христианства не получилось ни воплотить в реальную жизнь принцип «люби ближнего, как самого себя», ни утвердить идеал добровольного воздержания и аскетизма в отношениях между полами. Дьявол оказался сильнее Христа, а, если выражаться не метафорически, инстинкты и страсти человека оказались сильнее его желания бороться с ними. Впрочем, сам человек никогда не проявлял такого желания. Оно вменялось ему в обязанность христианством, исходящим из догмата об испорченности природы человека. Для самого человека его природа хотя и несовершенна, но не безнадёжно испорчена. Непригодность для жизни и несостоятельность обоих идеалов давно очевидны, но христианство медлит признать это.

Прекрасное и безобразное, злое и доброе по-прежнему неразделимо слиты в человеке. Нет способа отделить одно от другого. Зло видоизменялось, приспосабливаясь к изменениям, которые происходили с человеком и обществом, но остались теми же его масштабы. Недоброжелательности в отношениях между людьми не стало меньше, а доброжелательности не стало больше. Человек не стал лучше, хотя цель христианства состояла в том, чтобы сделать его лучше.

Христианство делает вид, что не замечает своего поражения в борьбе со злым началом в человеке. Спиноза, первый глубокий критик Библии, так комментирует это поражение христианства:

«Я часто удивлялся, что люди, хвалящиеся исповеданием христианской религии, т. е. исповеданием любви, радости, мира, воздержанности и доверия ко всем, более чем несправедливо спорят между собою и ежедневно проявляют друг к другу самую ожесточённую ненависть; так что веру каждого легче познать по поступкам, чем по добродетелям. Давно уж ведь дело дошло до того, что почти всякого, кто бы он ни был — христианин, магометанин, еврей или язычник, — можно распознать только по внешнему виду и одеянию, или по тому, что он посещает тот или этот храм… Житейские же правила у всех одинаковы»^[1].

Но если не удался христианский эксперимент по изменению человека и если сама церковь, изначально не отвечавшая своими практическими делами собственному идеалу не сделалась лучше, то в чём нужно видеть результат этого эксперимента? Тут, по-видимому, возможен такой ответ: в том, что в общем сознании в течение прошедших двадцати веков сложился и принял отчётливые формы вопрос «Возможен ли лучший человек?» Вопрос этот стал вновь актуален после провала коммунистического эксперимента, имевшего те же корни, что и христианский эксперимент, но иное содержание.

Всей своей историей христианство дало отрицательный ответ на этот вопрос. Подтвердилось то, в чём всегда были убеждены скептики: человек неизменяем. Коммунистический эксперимент добавил этому тезису убедительности. Человек в определённых пределах достаточно хорош и его не нужно делать лучше; а хуже он стать не сможет: прирождённая нравственность помешает ему стать хуже. Отдельные примеры злодеев и злодейских режимов не опровергают эту общую, подтверждённую всем ходом истории истину. Хуже может стать отдельный человек, но не человек как таковой. Но отдельный человек может стать и лучше: так складывается равновесие между добрыми и злыми делами отдельных людей и обеспечивается неизменяемость человека и человечества в целом. Для человека в том, что касается его природы, по-прежнему актуальна задача, поставленная перед ним Сократом: познай самого себя.

Христианство изначально исходило из того, что природа человека повреждена и нуждается в исцелении. Позже похожую ошибку совершит марксизм, объявивший устами Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир, а дело заключается в том, чтобы изменить его»^[2]. То есть призывалось к изменению того, что ещё не было объяснено и понято, а все такие попытки отодвигались на задний план как задача второстепенная перед задачей изменения мира. Маркс, обладая, несомненно, недюжинным интеллектом, порой допускал высказывания такого рода, которые заставляли усомниться в наличии у него способности к трезвому суждению вообще. В том, что мир необходимо изменить, христианство и марксизм единодушны, но осуществление этой задачи они понимали различно. Закономерен итог эксперимента, предпринятого обеими религиями — или обеими идеологиями — над не понятой ими и необъяснённой природой человека: были пролиты реки крови и значительно сократилось народонаселение в европейской и азиатской частях планеты, а также, по вине христианства, коренного населения в Южной Америке.

Но совершенно бесплодными усилия христианства по изменению человека не были: человеку была продемонстрирована иллюзорность многих его надежд и представлений в отношении самого себя, что заставляет по-новому, с более глубокой точки зрения посмотреть на вопрос, изменяема ли природа человека. Выводима лучшая порода быков или овец, выводимы породы животных с заданными качествами, и выводимы виды плодов и зерновых культур с заданными качествами, но невыводима порода человека с заданными качествами. Упрощённо говоря, христианство и коммунизм поставили себе целью вывести новую породу людей. Человеку были предложены новые ценности, но он не захотел принять их. В связи с этим возникает вопрос, органически вырастающий из двухтысячелетней практики христианства и семидесятилетней практики коммунизма: нужно ли изменять человека? Не важнее ли для него другое — постичь причины тех неудач, которыми сопровождались все попытки по изменению и «улучшению» его природы? Какие-то выводы он должен для себя сделать из бесплодности этих попыток, и первый вывод, который тут напрашивается: человек неизменяем. Второй вывод, наносящий ещё более сокрушительный удар по прежним представлениям человека о самом себе: человека не нужно изменять. Он уже непрерывно изменяется как существо, как субъект и как объект истории. Он подчинён потоку внешних событий, он реагирует на внешние изменения неизбежными изменениями в себе, и они происходят в точном соответствии с теми требованиями, которые предъявляет ему его каждодневно изменяющаяся жизненная среда. К. Г. Юнг замечает по поводу этого процесса:

«…непрерывное течение жизни постоянно требует адаптации. Адаптироваться раз и навсегда невозможно»^[3].

Но того, что изменения в его взглядах и идеалах уже совершаются с неустранимым постоянством (никаких усилий со стороны человека не хватило бы для того, чтобы остановить этот процесс!), человеку мало, и лучшие умы человечества по-прежнему ничем не заняты так, как размышлениями над тем, где ещё и как ещё повлиять на этот процесс. Но влиять на него бессмысленно, если ставится целью улучшение человека. Природа человека изменяется не в лучшую и не в худшую сторону. Она изменяется ради приспособления к изменяющимся обстоятельством, и тут возможны наилучшие варианты. В этом направлении и происходит изменение его природы — без активного участия с его стороны. И если за этим изменением не стоит Бог, то кто? А если за ним стоит Бог, то что могут изменить в этом запрограммированном на тысячи веков вперёд процессе сам человек и религии? Впрочем, сознательные воздействия человека и религий на этот процесс тоже включены в него как его составляющие.

Христианство проиграло битву за человека против его инстинктов и чувственности. В самом феномене чувственности ещё много сторон и аспектов, остающихся непроясненными. Ответить на вопрос, зачем чувственность, и легко, и трудно. С одной стороны, чувственность необходима для побуждения человека к продолжению рода, как чувство голода побуждает его к поддержанию индивидуального существования; с другой — человек стыдится многих проявлений своей чувственности, их животной природы. Поэтому вопрос тут должен быть поставлен скорее так: зачем животность чувственности, те её аспекты, которые отталкивают в ней человека? Богу, несомненно, было бы легко создать иной род чувственности — возвышенную чувственность, которая не воспринималась бы человеком как унизительная для него. Если есть тонкие и высокие удовольствия, свойственные только разумному и тонко чувствующему существу — удовольствия от поэзии, от музыки, от живописи, от вида звёздного неба, — отчего не стала чувственность одним из таких удовольствий, хотя по своей значимости она занимает первое место среди них? Что побудило Бога сотворить чувственность человека на манер животной? Он создал человека мыслящим и тонко чувствующим существом. Отчего не захотел он увенчать всю гамму доступных человеку удовольствий высоким и тонким чувственным удовольствием любви, но сделал это удовольствие грубым и стыдным для человека?

Христианство берётся за решение проблемы — за исправление природы человека — без должного знания психологической и физиологической сущности его природы. Не выступает ли оно тем самым, само не отдавая себе в этом отчёта, против Бога и его замысла? Бог сотворил человека таким, каким он хотел его видеть; и исправлять его творение, если он посчитает нужным сделать это, — его дело. И если он не захотел внести изменения в природу человека, которой сам человек не вполне доволен, для этого, несомненно, были причины, которые он не обязан открывать человеку. Христианство видит это иначе. Для него природа человека испорчена по вине самого человека, по вине ослушания Адама и Евы; и Бог не только не имеет ничего против исправления человека, но даже ожидает от него самого усилий в этом направлении. В помощь ему он послал своего Сына, который должен был научить человека ненавидеть грех. Но грех — понятие расплывчатое. Это для христианства не только чувственность, но и дурной помысел, и дурной поступок. Избавить человека от греховности его природы, от любви к греху — такова была цель христианства. Цель поныне не достигнута, и нет признаков того, что она когда-либо будет достигнута. Почему так случилось и могло ли случиться иначе? Это один из вопросов предлагаемого вниманию читателя цикла очерков, но однозначного ответа тут быть не может. Слишком обширен, слишком многосложен предмет.

В центре внимания автора — взаимоотношения христианства и эроса. Рассматриваются драматические моменты и перипетии борьбы христианства с эросом: культ девственности и безбрачия, идеалы праведности, телесной и духовной чистоты, скопчество, целибат, монашество, строгие каноны христианского брака и пр. Центральное понятие христианства — любовь. Оно охотно и часто — слишком часто, почти злоупотребляя им, пользуется этим понятием, но любовь оно отрывает от эроса. Всякая примесь эротики к любви между мужчиной и женщиной для христианства предосудительна, всякая страстность, даже в супружеских отношениях, греховна. Разум не готов признать усилия христианства по изменению природы человека легитимными до того, как она объяснена и понята, до того, как объяснены и поняты законы мышления и морали. А эрос не желает подчиняться христианским канонам, ограничивающим его в его свободных и естественных проявлениях. В этом конфликте между разумом и эросом, с одной стороны, и христианством — с другой, должно было победить либо христианство — подчинив себе разум и эрос, либо разум и эрос — подчинив себе христианство. Победили разум и эрос. Христианство пребывает ныне в стадии умирания. Всё смертно, смертно и христианство. От него и его дел, его догматов и канонов почти двухтысячелетней давности веет холодом окоченения, холодом смерти. Вопрос окончательного схождения христианства со сцены мировой истории лишь вопрос времени.

I. Эфемерность блага «любовь» →