Джордж Оруэлл. Неприступная душа

Вячеслав Недошивин, 2018

Вячеслав Недошивин – писатель, автор книг «Адреса любви. Дома и домочадцы русской литературы. Москва, Санкт-Петербург, Париж» и «Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург». Долгие годы – от диссертации об антиутопиях в 1985 году до статей в научных сборниках и журналах («Иностранная литература») – занимался творчеством Дж.Оруэлла и переводами его произведений. «Джордж Оруэлл. Неприступная душа» – это не только подробнейшая биография английского классика, не просто увлекательный рассказ о его жизни и книгах, о его взглядах и его эпохе, – но и, в каком-то смысле, первый его «русский портрет». О русской женщине, в которую был влюблен, об офицере-эмигранте из России, спасавшем его в Париже, и о фронтовом друге-петербуржце, которого, напротив, спасал в Испании уже сам Оруэлл, о дневниках писателя, исчезнувших в подвалах Лубянки, и о переписке с СССР, которую обнародовали у нас лишь в девяностых… Книга иллюстрирована уникальными фотографиями из лондонского архива писателя, многие из которых публикуются в России впервые.

Джордж Оруэлл

Марку Маркину — покойному другу и наставнику

Художник — Владимир Мачинский

Издательство благодарит Архив Джорджа Оруэлла в University College London за предоставленные фотографии

Пролог

«Быть честным и остаться в живых — это почти невозможно». Вот фраза, после которой не знаешь даже, как и жить. Дальше — жить!.. Разве не так?..

Оруэлл сказал это про всё — и за всё. Про нас, про мир за окном, про глобальную политику и про любовь двоих, про вечное искусство и личную войну его — литературу. А ровно через 63 года 4 месяца и 17 дней после этих слов, майским утром 2013 года, на бульвар Лас Рамблас ступил седоватый и строгий британец…

Барселона. Готический квартал. Весна, солнце, выбелившее камни, гора Тибидабо, нависающая над мегаполисом, с которой Сатана показывал землю Христу, магазинчики с яркими маркизами, кафешки на дне узких улиц, рюмочная «Иуда», тапас-бары с терпким тинто, шляпки и шлепанцы туристов, и — запахи: запахи кофе, алкоголя, пота, гашиша, парфюмерии, бензина, ароматы амбиций, безучастности, наглости, любопытства, тайного секса и какой-то международной уличной гнильцы. Художники, проститутки, продавцы, попрошайки, интеллектуалы, пьянчуги, — и ленивые парни с задиристо задранными сигаретами в зубах, целлулоидные девицы в жмущих со всех сторон маечках — стайки, кучкующиеся на пласа Трипи, рядом со скульптурой Леандре Кристофоля, увенчанной деревянным шаром. Всё это вряд ли охватывал глаз ошалевшего британца. Хотя интересовали его места вполне конкретные. Кафе «Мокка», отели «Континенталь» и «Фалькон», кинотеатр «Полиорама», — все те места, где воевали когда-то его отец и мать. «Здесь всё сохранилось, — суетливо твердил ему Ник Ллойд, местный историк, — всё цело, но об этом, увы, никто не знает…»

Никто в качающихся толпах не помнил, что против кафе «Мокка» выросла когда-то баррикада, за которой, перебегая улицу под обстрелом, прятался отец британца. Что в отеле «Колон» располагался штаб коммунистов, там в окне был выставлен пулемет; а в гостинице «Риволи» — исполком ПОУМ, испанской Объединенной рабочей марксистской партии, той, которая буквально в несколько дней стала вдруг «пятой колонной». В «Риволи» исполкомовцев и брали — всех и сразу! — чтобы в считанные дни убить в застенках испанской полиции и нашего НКВД. Что, наконец, с бликующей крыши «Полиорамы» его отец трое суток контролировал тревожную ситуацию на опустевшей вмиг Рамблас. Истоптанный, веселящийся город не хотел даже помнить, что древняя Треугольная площадь, Трипи, давно переименована в честь отца англичанина (так гласили таблички на стенах!). И уж, конечно, мало кто догадывался, что деревянный шар, венчающий скульптуру Кристофоля, олицетворял, представьте, «глаз» из книги отца, глаз, который вечно следит за тобой. «Большой Брат видит тебя»!..

«Быть честным и остаться в живых…» Вспоминал ли эту фразу англичанин? Видел ли в устьях улиц Эскудальерс и Авиньон тень отца своего? Долговязого нескладного человека с забинтованной шеей, в куртке, давно превращенной в лохмотья, и в ботинках, от которых остались одни шнурки? Именно так выглядел лейтенант дивизии им. Ленина, записанный в ополчении как бакалейщик Эрик Блэр, когда в июне 1937 года возник в этом городе. Немногие знали тогда, что это — Джордж Оруэлл. Теперь следы писателя, его дороги и тропки искал приемный сын, Ричард Блэр. Искал в канун 110-летия Оруэлла. Словно хотел вернуться в те дни, когда тот буквально родился второй раз. И как гражданин мира родился, и как боец, и — как писатель…

«Быть честным и остаться в живых…» Он остался и честным, и живым. «Как писатель, он владеет ХХ веком», — написал о нем уже в наше время Кристофер Хитченс. «Он и ныне преследует нас, — удивлялся в дни его 110-летия Джеффри Уиткрофт. — Его цитируют, на него молятся политики и полемисты диаметрально противоположных убеждений». Реально «его ногти часто бывали грязны, его банковский счет постоянно был пуст, а здоровье было подорвано туберкулезом», — напишет в год юбилея Оруэлла американец Уильям Джиральди, но, назвав его «мудрецом ХХ века», вдруг заявит: Оруэлл не писатель, «он — Джордж Провидец», да просто «Святой Джордж».

Святой! Об этом говорили и современники Оруэлла. «Он кристально честен, он не способен на лицемерие, — писал в 1943 году Рашбрук Уильямс, директор «Восточной службы Би-би-си», где одно время служил Оруэлл, — поэтому в прежние времена его либо причислили бы к лику святых, либо сожгли бы на костре». Святой, ибо, как давно подсчитали специалисты, самым частым словом в его публицистике — а я бы сказал, ключевым! — было слово decency, «порядочность». И, кстати, в псевдониме его имя Джордж — действительно имя святого покровителя Англии, а фамилия — Оруэлл — всего лишь название речушки его детства, где он любил ловить рыбу.

…С этого места — с речушки, рыбы, безмятежного детства — можно было бы и начать книгу: нехитрый смысловой мостик к этому, как видите, переброшен. Но есть два, нет, пожалуй, три обстоятельства, которые хотелось бы обговорить в начале. Что называется, «на берегу».

Во-первых, хочу признаться: несмотря на «святость» Оруэлла, у меня не было и нет сусального, идолопоклоннического отношения к нему. Во-вторых, считаю необходимым уже сейчас сказать о задачах и целях, которые ставил перед собой, взявшись писать эту книгу. А в-третьих (раз уж это биография писателя, выходящая в России), хотелось бы разобраться, в каком смысле его можно было бы назвать «русским Оруэллом» — рассказать, что значили книги и имя его для нас и в сталинскую эпоху, и в брежневский застой, и в так называемую перестройку. Не многие ведь знают, что когда-то в Париже он работал посудомоем как раз в русском ресторане, что в друзьях его ходили именно русские, что одно время он был даже влюблен в русскую писательницу-эмигрантку, и что лично — вообразите! — переписывался с Москвой — с «Иностранкой», с журналом, который назывался тогда «Интернациональная литература». «Хотя он и был очень английским писателем, — напишет один из его соотечественников, — в его застенчивой и упрямой духовности было что-то, не имеющее аналогов у нас. Мне приходит на память русское имя — Антон Чехов, человек, тоже плывший против течения и тоже задохнувшийся так рано». А другой заметит прямее: «Не знавший русского языка, он иногда казался мне русским, и не потому, что боготворил Достоевского… Он слишком сильно для наблюдателя страдал за русскую трагедию. Он постоянно говорил о Сталине, о репрессиях, об исчезающих людях. Но и когда не говорил, мне казалось, что он думает об этом. Я убежден: не было ни дня, когда он об этом не думал бы…»

Знали мы это? Да нет, конечно. Но зато точно знали, что на полвека он был намертво запрещен в СССР, что за его книги преследовали, а за передачу их «из рук в руки», за распространение давали даже сроки. Сначала — по зловещей 58-й статье, а затем — по приснопамятной 70-й, «антисоветская агитация и пропаганда». Семь лет лагерей на первый раз, и десять — если повторно. Это всего лишь за книги, за бумажные листики…

Для меня «русский Оруэлл» начался в далекие шестидесятые годы прошлого уже столетия, когда его именовали даже не Оруэлл, а резко и хлестко — «Орвэлл». Мне и сейчас это произношение нравится больше.

Да, раньше имя произносилось легко, только вот поминать его было опасно. Я услышал о нем в 1969-м, когда был принят на работу в «Смену» — комсомольскую газету Ленинграда. Конечно, и в ней, среди трех десятков журналистов, имя это знали единицы — лобастые да «продвинутые»: те, кто владел английским, кому удалось побывать за границей, кто интересовался политикой или литературой. Именно среди «продвинутых» уже тогда бродил в самиздате перевод романа «1984», который давали читать на ночь. Я отлично помню, как дверь в редакционном кабинете запиралась на ключ, в оттянутый диск телефона вставлялся карандаш (так якобы можно было избежать «прослушки») и — начинался вполголоса разговор: невообразимый, запредельный, невозможный до ужаса. Сердце колотилось, когда ты узнавал, что твоя газета — всего лишь часть огромного «Министерства Правды». Что «выключенный» телефон — это защита не от КГБ — от «Большого Брата», который «видит» всех на свете. Что Сталин, Хрущев и бессменный уже Брежнев — это «хряки Наполеон и Снежок», а попросту — властолюбивые свиньи (тут сердце просто выпрыгивало из груди!). И до кружения головы завораживали какие-то уж совсем невероятные парадоксы тайной книги: «Свобода — это рабство!», «Война — это мир!»… «С ума сойти, да что же это за книги такие?» — вываливался я, будто пьяный, из кабинета. Да кто же он, этот автор, этот «таинственный призрак»?..

Лишь с годами узнавалось: Оруэлл — великий английский романист, на родине уже выпущены 20 томов его сочинений, он переведен на 65 языков, по книгам его давно и не раз поставлены фильмы, а сам он включен даже в школьные программы Англии и Америки. И, наконец, что он со своими атомными книгами давно стал своеобразным паролем думающих людей, знаменем сопротивления любой власти, даже Дон Кихотом униженного и оскорбленного человечества.

О нем, об Оруэлле, написано сегодня много больше его собственных томов. Дня не проходит, чтобы мировая пресса не использовала бы его мысли, слова, тавровые термины, касающиеся всего и вся — от глобальной политики до компьютерной преступности. «Большой Брат», «полиция мысли», «новояз» — эти слова звучат ныне и громче, и актуальней, нежели в его время. Но и он, и его жизнь, и даже репутация его после смерти — всё и поныне противоречиво и имеет двойной, если не тройной смысл. Он не вмещается ни в одну из одежд даже признанных пророков ХХ века. Ни в белую хламиду Махатмы Ганди, ни в цивильный костюм Жан-Поля Сартра, ни в полувоенный френч Солженицына, ни даже в цветастые жилетки соотечественника — фантаста Герберта Уэллса. «На него, как на “своего”, претендовали… все, — написал А.С.Кустарёв, один из русских исследователей писателя. — Консерваторы-традиционалисты и неоконсерваторы. Правые и левые либералы. Демосоциалисты, еврокоммунисты, анархисты, персоналисты, гуманисты. Даже католики… В советском обществе Оруэлл был святым в диссидентских кругах. В последний момент перед перестройкой в культе Оруэлла попытались принять участие даже… традиционные коммунисты… Это не делает чести претендентам, — заканчивает Кустарёв, — но делает честь самому Оруэллу». Оруэлл и сам сказал как-то, что верным признаком значения писателя может быть то, «сколь много людей из соперничающих лагерей жаждут привлечь его на свою сторону». Да, он был, если можно так сказать, сплошным «анти»: первый роман его стал антиколониальным, первая книга о войне — антимилитаристской, первая сказка — антикоммунистической. Он весь состоял из противоречий, и вся жизнь его — в этом и трудность пишущих о нем — состояла из несопоставимостей. Учился в аристократическом Итоне, но был весьма скромного происхождения; служил полицейским в Бирме, но был до мозга костей интеллигентом; звал очистительную революцию на чопорную Англию, но сам же и разоблачал ее; боролся с капитализмом, но, как выяснилось после смерти его, лично сдавал «капиталу» тех, кто сочувствовал коммунизму. Он предвидел даже нынешнюю «сексуальную революцию»: и гомофилию, и гомофобию, все эти браки лесбиянок и «голубых», педофилию и легализацию инцестов. «Мы отменим оргазм, — говорил главный иезуит его последнего романа О’Брайен. — Наши неврологи работают над этим…»^[1] То есть еще в 1940-х предупреждал: «Сексология — это форма вмешательства “маленьких братцев” в интимную жизнь… идеология, разрушающая утопию интимной жизни — сокровенную мечту человечества». Наконец, романы писал о простых и для простых людей (он хотел сделать прозу «прозрачной, как оконное стекло»), а очерки и эссе, коих набралось на двенадцать увесистых томов, — о сложных и высоких темах… «Пессимизм разума, который способен понимать всю трагичность человеческой природы и всю безнадежность усилий жить по правилам, и, — как заметил один ученый-социалист, — оптимизм воли». Сплошные противоречия. И главное из них — противоречие между Человеком и Богом: «Может ли человек, не любящий ближнего своего, которого он видит, любить Бога, которого он не видит?..» Разве это не касается каждого?..

С моей стороны браться за книгу об Оруэлле — чистой воды авантюра. На Западе о нем изданы десятки книг, в том числе биографий, среди которых семь, без сомнения, выделяются: «Кристальный дух» Дж.Вудкока (1966), «Неизвестный Оруэлл» П.Стански и У.Абрахамса (1972), «Джордж Оруэлл: жизнь» Б.Крика (1980), «Оруэлл: официальная биография» М.Шелдена (1991) и опять — «Джордж Оруэлл: жизнь» Д.Дж.Тейлора (2003), «Оруэлл» С.Лукаса (2003) и «Джордж Оруэлл» Г.Боукера (2003). Правда, по замечанию одного из биографов, Тейлора, несмотря на уйму материалов о нем, многое в жизни Оруэлла до сих пор пестрит белыми пятнами, или, как выразился Тейлор, «несудоходно». А ведь помимо биографий, об Оруэлле написаны десятки воспоминаний родных, близких женщин, коллег и соратников, и одни из лучших — его давними друзьями Ричардом Рисом, Малькольмом Маггериджем и Тоско Файвелом. Кроме того, в 1998-м профессором Питером Дэвисоном было издано сначала полное собрание сочинений Оруэлла в двадцати томах, потом, в 2009-м, — его дневники, а затем, в 2013-м, — собрание писем. Наконец, о нем написан Дэвидом Каутом просто настоящий роман, поставлена, вообразите, опера по его последней книге и даже создано продолжение «Скотного двора». Четыре раза экранизировали роман Оруэлла «1984» (в 1956, 1970, 1984 и 2009 годах) и дважды — «Скотный двор» (в 1954 и 1999 году). Я уж не говорю о сотнях исследователей, писавших о нем: о Д.Роддене, К.Хитченсе, Д.Мейерсе, Р.Хоггарте, Д.Стрейчи, Р.Левисе и П.Хубере, Д.Колдере и С.Уэдхэмсе, Б.Оксли и Р.Ли, К.Оллдритте и С.Гринблатте, Х.Уильяме и У.Стейнхоффе, и скольких еще… У нас, впрочем, если не считать статей о нем, а также докторской диссертации «Проза Джорджа Оруэлла. Творческая эволюция» В.Г.Мосиной (Науменко) и сборника работ о писателе блистательной В.А.Чаликовой, к сегодняшнему дню вышла лишь одна книга о нем: «Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время», которую в 2014 году выпустили Ю.Фельштинский и Г.Чернявский.

Вообще, если разбираться строго, писать биографии — дело безнадежное. Биографический жанр, как заметил один из профессионалов, — это «профессия-наука-искусство невозможного». А Клод Леви-Стросс, признавая некие достоинства биографий, писал, что «выбор, стоящий перед историком, всегда один… — история, которая больше сообщает, нежели поясняет, или же история, которая больше поясняет, нежели сообщает». Вот между этими жерновами жанра и хотелось бы уместиться. А соль характера искать как раз между «донкихотством» Оруэлла и несовместимым с ним здравым смыслом, которым Оруэлл, пишут, обладал «в изобилии». Он ведь, этот старомодный человек, чьи тонкие, будто нарисованные карандашом усики и твидовое «обмундирование» придавали ему вид отставного полковника, был, как пишут, и Дон Кихотом, и — одновременно — Санчо Пансой. И, несмотря на старомодность и выцветшую академичность, оказался настолько впереди своего времени, что мы лишь сейчас «догоняем» его. Да и догоняем ли?..

Наконец, второй задачей, кроме рассказа о «русском Оруэлле», была попытка выявить и показать явную связь между писательством его и реальной борьбой с миром. Казус Оруэлла. Писатель — и воин.

Эта книга, если можно так сказать, с «открытым финалом». Об Оруэлле и напишут, и переведут на русский не одну еще биографию и не одно исследование. Он долго будет актуален. Мир, который он воображал и описывал, уже реально бушует вокруг нас, и ныне нам всё понятнее «парадокс Оруэлла»: то, что он вечно выступал в поход против социализма, будучи вечно уверенным как раз в конечном успехе его. Да, мы четко видим сегодня то, что он предсказал еще в 1941-м, — тот исторический «курбет», в силу которого движение к диктатуре даже в свободных, казалось бы, странах начнется не во времена упадка, а «в момент наивысшего материального прогресса», и не потому, что «прогресс покажет свою изнанку», а из-за особенностей психической природы «лидеров прогресса» — людей особо сообразительных, умелых, практичных, властных и жестоких, для которых смысл жизни — в том, чтобы утверждаться в своей власти. А если учесть, что литература и самый дерзкий ее жанр, утопия, имеет обыкновение со временем менять свое значение и субъективную цель автора, что будущее книг-предсказаний часто меняет «адреса» прогнозов, то число русских книг о нем, думаю, будет только возрастать…

И последнее. Если помнить, что Оруэлл писал роман «1984», как бы споря с грядущим, то мне показалась небезынтересной идея «уложить» иные его статьи, эссе и письма в форму воображаемых интервью с ним. Ведь и сам Оруэлл, работая на «Би-би-си» в 1942-м, «опробовал» этот редкий и необычный жанр: «побеседовал» в эфире со своим давно усопшим кумиром — Джонатаном Свифтом. Вот и подумалось: пусть и в этой книге «спорят» настоящее время и время прошлое, год нынешний — и годы жизни самого Оруэлла. Тем более что статьи его, рецензии, выступления компактно не перескажешь, а если и попытаешься это сделать, то любой читатель, при всем моем уважении к нему, невольно заскучает или — того хуже — просто перелистнет их. Другое дело — воображаемая, но «живая» беседа с писателем. Вопросы будут задаваться мной как бы «из сегодня», а ответами — по сути, прямой речью писателя, точной до запятой, до последней буквы, — станут цитаты Оруэлла.

Вопрос из будущего: ХХ век — век противоборства идеологий. Капитализм, коммунизм, фашизм, демократия, рождение экуменизма, феминизма, глобалистских идей — всё сконцентрировалось в нем. Вот и вопрос: кто вы, Джордж Оруэлл? Империалист, служивший в колонии Англии, либерал, социалист, демократ — или кто?

Ответ из прошлого: Я типичный представитель среднего класса… Все мои понятия — о добре и зле, приятном и неприятном, смешном и серьезном, красивом и безобразном — в сущности, понятия буржуазные. Мои вкусы в литературе, еде и одежде, мое чувство чести, мои манеры за столом и мои обороты речи, даже моя походка и жестикуляция сформированы определенным воспитанием, определенным положением где-то чуть выше середины на социальной лестнице. И если я это понимаю, хлопать пролетария по плечу и сообщать ему, что он такой же славный малый, — пустое дело…

В.: Но вы человек пишущий, как говорится, человек «с перышком». Как вам удалось в разрываемом противоречиями веке, между партиями «тех» и «этих» остаться и сторонником иных идей, и — одновременно — судьей их?

О.: Если свобода что-нибудь да означает, она означает право говорить людям то, что они не хотят услышать… Заменить одну «правильную» точку зрения на другую — это еще не… шаг вперед… Самый худший враг, с которым… сталкивается писатель или журналист, — это интеллектуальная трусость…

Вот такие «разговоры» с писателем и будут сопровождать рассказ о нем. Надеюсь, они помогут не просто нащупать дорогу к Оруэллу-человеку, но и найти ту почти невидимую «тропку» от анализа им тех или иных великих проблем к анализу его души.

А вообще, заканчивая вступление, хотелось бы привести одно парадоксальное и довольно ироничное высказывание Оруэлла. Он в последней статье перед смертью, в размышлениях о жизненном пути Махатмы Ганди — авторитета для него — написал: «Святых надо всегда считать виновными, пока не доказана их невиновность»…

Что ж, отличное напутствие для книги о Святом Джордже, Джордже-Провидце и Джордже Мудром! Для доказательства уникальности жизни борца-писателя и творчества его — писателя-борца.

Примечания

1

Здесь и далее все цитаты из романа Дж.Оруэлла «1984» и сказки «Скотный двор» даются в переводе Д.Иванова и В.Недошивина (См.: Оруэлл Дж. Проза отчаяния и надежды. Роман, сказка, эссе. Л.: Лениздат, 1990).