Жизнь и любовь (сборник)

Вячеслав Лумельский, 2017

Автор рассказов этого сборника описывает различные события имевшие место в его жизни или свидетелем некоторых из них ему пришлось быть. Жизнь многообразна, и нередко стихия природы и судьба человека вступают в противостояние, человек борется за своё выживание, попав, казалось бы, в безвыходное положение и его обречённость очевидна и всё же воля к жизни побеждает. В другой же ситуации, природный инстинкт заложенный в сущность природы человека делает его, пусть и на не долгое время, но на безумные, страстные поступки. В этих рассказах Вы прочитаете о различных и противоположных по своей сути событиях, от трагических до страстных сцен.

Мельница

Давно те времена канули влету. Ныне и следов то, однако, не найти. Древний старик, абориген здешних мест, от роду, по его словам, сто одиннадцатый десяток лет он разменял. Но как бы то ни было, его память сохранила события далёких лет полных чудес, трагедий и небылиц. До водяной мельницы, что была построена с незапамятных времён, в прилеске подступающем, вплотную к тайге, было вёрсты три, четыре не более, от большой по тем времена деревни Онохой. Которая стояла на не большом отдалении, от, крутого берега быстрой и временами полноводной реки под названием Уда. В народе мельницу называли Казимировой. Об этой мельнице ходили, среди селян разные страшные небылицы, и легенды, связанные, как с самой мельницей, так и заводью образованной платиной. В какие годы это было ни кто уж и не помнит. Только в те далёкие годы, когда и деды, то ещё не родились, появился в здешних местах обоз из двух подвод с тремя мужиками, вроде как беглыми разбойниками. В деревне селиться не стали, а подались ближе к тайге, облюбовали полянку на взгорке, в том месте протекал большой горный ручей, тут поляна то рассекалась большим оврагом. Взялись они этот овраг, на его исходе, плотиной перегораживать. Всё лето трудились рук не покладая, а пришла зима рубили отборные лиственницы и брёвна возили для постройки мельницы, амбаров да домов для житья. В этот же год построили добротную мельницу. Мужики оказались мастеровыми на все руки, сами изготовили и установили две пары больших жерновов, которые крутило большое водяное колесо. Шум плиц было слышно за версту, а то и более. Жернова разной зернистости мололи зерно на муку разных сортов. Не прошло и двух лет, как потянулись к мельнице из разных деревень подводы с зерном. Мололи из расчёта мешок зерна за два мешка муки, такой расчёт всех устраивал. Мельник со своими сотоварищами быстро, богатели, и молва о них разнеслась, по всей Бурятии. Которые помоложе, быстро обзавелись женами, да ребятнёй. Жили своими семьями, каждый своим двором, добротно, зажиточно. Только Казимир в бобылях ходил. Свою жену схоронил, когда жил еще в Питербурге. Там остались его сын с дочерью, жили они с его сестрой и его старушкой матерью. Сам то, мужик он был видный, в плечах сажень, росту высокого ручищи, что лопаты, в работе равных себе не знал. В руках у него всё кипело, за какое дело не возьмётся, всё получается, ладно. Грамоте и математике был хорошо обучен. Сподвижники его настрогали детворы, так он их обучал всему, что сам знал. Трудился каждый пацан, с малолетства. Росла молодёжь, крепкой и здоровой.

Про хозяина мельницы ходили слухи, будто водится он с лешим, который, живёт у него дома, по тому де к себе ни кого не допускает. А ещё якшается он с русалкой, которую, якобы видели в полнолуние на плотине, куда она приплывала на свидание к Казимиру. Заводь перед плотиной образовалась большая и глубокая, более пяти сажен, вглубь, по берегам заросла рогозом. К воде ни кто и не ходил, а если надо было, то спускались ниже плотины, и то пользовали её с опаской. Про русалку толки ходили не на пустом месте. Как то в летнюю пору ночью при полной луне молодой мужик с девчиной сидели на мостке что устроен через плотину обнимались да миловались как глядь из-за плакучей ивы плывёт кто-то, голова от луны серебрится волосы по воде длиннющие и ни единым звуком себя не выдаёт, охнула девица вскочила и опрометью с плотины, за ней не отстал и ухажер. Прибежали к своим, глаза большие, запыхались руками показывают на заводь и испуганно бормочут: «Она там, там русалка плавает, хотела нас к себе, и давай усердно креститься». Нашёлся мужичёк любитель пошутить: «Ента, люди добрыя от любовного запала у их в глазах то, дорожка, от луны то, за русалку примерещилась». Как бы то ни было, но опаска у людей с тех пор не проходила. А уж когда пацаны, которые возвращались из тайги, куда ходили за серой, собирали с коры лиственниц старую отвердевшую смолу и жевали её Прибежали в деревню и рассказали, как любопытство их, чуть жизни им не стоило, то уж тут, то и вовсе по деревням пошли слухи да догадки о чём-то не чистом на мельнице. А пацаны, это два брата, из Онохоя сыновья Двоеглазова Валентина Егоровича, из тайги вышли к мельнице, день уже к вечеру склонялся, который постарше Витяй, младшенькому Вовке, говорит:

— Давай ка к Казимирычу зайдём, спросим про русалку, может врут всё.

Вовка согласился:

— Только сначала в оконце заглянем, а ужо тодысь подём к ему.

Так ребятишки и сделали, осторожно чтоб не шуметь, подобрались к окну и заглянули, а в хате супротив окна стоит девица с распущенными до колен волосами, как лён белёсыми, совсем нагая и руки сжала у груди, Козимирыч перед ней на коленях, и с ружьём в руках. Вовка прошептал: «Русалка». Витяй ойкнул, схватил брата за рукав и бросился бежать, Вовка споткнулся, упал, соскочил и гонимый страхом побежал за старшим, услышав шум, собаки принялись лаять и кинулись вдогонку за беглецами. Каземирыч выскочил на улицу, увидел удирающих пацанов, выстрелил в воздух, чем ещё больше нагнал страха на ребят, позвал собак. Он постоял некоторое время на крыльце, думая, видели ребята сцену в хате, али нет? Ели видели, домыслов прибавится ещё больше, что же мне делать с Еленушкой-то со своей горемычной зазнобушкой. Полюбили они друг друга, он в опале у царских чиновников, она дочь знатного вельможи, о женитьбе и речи быть не могло. Любовь двух пылких сердец обрекла их на мучения и страдания. Обвенчать их ни кто не соглашался, им приходилось прятаться от преследований. Теперь же уехав в такую даль от Санктпитербурга, им и здесь не было покоя. Раскрыться, значит рано или поздно узнают родители её и не миновать разлуки, ему в бега придётся податься, а её увезут в родительский дом. Так и мыкались, скрывалась Елена от людей. Время же не стоит на месте, годы брали своё, Не дожив до тридцати годов горемычную свалила лихорадка. Как померла, схоронил Казимирыч свою Еленушку на деревенском погосте, привезли из города попа, отпел он усопшую, как положено. Казимирыч шибко печалился по своей возлюбленной, так промаялся несколько годков и помер спокойно во сне. На второй день нашли его, и упокоили рядом, с его ненаглядной. Подъезжая к мельнице, мужики, крестились и имели иконки при себе, на случай не чистой силы, которая колесо мельницы, и жернова крутит. Страшились, но ехали, без хлеба, то ни куда, а мука у Казимирыча была отменного сорта, опять же леший то помогат. Так уже второе поколение на выданье пошло. К тому времени, посаженные Казимирычем, саженцы, сосны, у воды ивы да берёзы, во дворах и около мельницы, рябины с черёмухой, выросли во весь могучий рост и образовали большой прилесок, укрывший под своей кроной все постройки. Пришло лихое время, старики то уж на покое, по печам лежали, как нагрянули, жандармы с солдатами, кого в арест взяли, кого в рекруты увели, девок в город направили по госпиталям, малолеток, по деревням разобрали. Ни кого не оставили ни старых, ни малых Когда арестованных, погрузили на подводы, с собой им разрешили взять харчей, да кой какой одежды. На удивление среди них не было ни паники, ни истерик, вели себя достойно, стараясь держаться друг друга посемейно. Полицейский чин, на гнедой армейской лошади, распорядился, детей малых не брать, а мельницу и дома сжечь. Пока шли аресты, да погрузка на подводы, крестьяне из близ лежащих деревень, своими подводами заполонили всё свободное, у мельницы пространство. Матери без звучно лили слёзы, прощаясь со своими детьми, отцы обращались к крестьянам, братцы не оставьте сиротами детишек наших, нет на них грехов то, да и наши души без грешны. Да и то верно арестованное поколение жило достойно в трудах и в согласии с законами божьими. Услышав такое распоряжение, крестьяне, заволновались и двинулись просьбой к офицеру, окружили его выкрикивая на перебой, что, мол никак нельзя их лишать мельницы Подъехал армейский офицер, приблизившись в плотную, к полицейскому, сказал:

— Это вы зря, такого распоряжения не было, генерал-губернатор, будет очень не доволен подумайте, чем это может обернуться для вас.

— Да кто же ему о сём доложит-то?

— Я, милостивый государь, и доложу, непременно в тот ж день, по приезде в город. Ну, коли так, так ведь и взаправду не было такого повеления, разве, что Горецкий, ну да пущай сам и решает свои претензии.

К полудню обоз тронулся в дорогу, бабы и девки, на подводах, мужики и парни, скованные цепями за ними. Обоз сопровождали полицейские. Армейский офицер с солдатами остались до утра, им предстояло всю живность реквизировать в пользу армии, прихватили кое-что, и из хозяйского скарба. Деревенские разобрали плачущую детвору и разъехались по домам, хозяйки их приняли сирот с сочувствием и с болью в сердцах слушали рассказы своих мужей и сыновей, несколько крестьянских семей пополнилось нежданными ртами. Пахом Лукашин привёз домой девочку лет шести, волосы рыжие, светлые, как языки пламени, личико в конопушках, как в светлячках, в больших голубых глазах, блестят слёзы. Жена его Дарья, узнав, что Пахом привёл в дом сироту, запричитала:

— Похомушка, что ж ты, окоянный делаш то, своих ртов семеро, ещё восьмым хожу, куда же нам то прокормить всех разве ж можно?

В это время в избе находился, зашедший по делам Двоеглазов Валентин Егорович, ты вот чо шибко то, не голоси, обратился он к Дарье, это рыжее счастье к нашему двору в самый раз, так что, не печальтесь.

— Как тебя звать то, солнышко? — присев перед девочкой спросил Двоеглазов. Подняв головку ответила:

— Так и зовут, Солнышко, бабаня завсегда так звала.

— Ну и ладно так уж мы будем тебя называть. Хочу тебя в дочки взять, это как играть чёли?

Глядя заплаканными глазами на Двоеглазова, спросила:

— Оксанка Беляева, у Иннокентия и матери Тамары, она была одна. Детей у них больше не было по причине их молодости. Нет, не играть, а заправду, по-настоящему будет у тебя два братика, старший Витя, семи лет, младьшенький Вова шести лет, а тебе сколь годков-то? — девочка растопырела пальчики сказала, во сколь.

Так в семье Двоеглазовых появилось это прелесное создание. По деревням долго ещё ходили перетолки, бабы, лузгая семечки, сидя на заваленках, судачили, мол де это всё сговор русалки с лешим, чем то видать не угодили отшельники, им, вот и навели на них гнев воеводы то. Мужики между делами на перекурах, толковали обстоятельно, мол, грехи видать за ними водились, это ж понятно, токо разве это за стариками, так ить спрос то с их и надоть востребовать то, а молодь то не причём, особо девки то, им ба замуж да дитёв рожать, уж больно хороши были. Вот судьба-злодейка жили, не тужили, и нате вам в раз всё прахом. Этот-то год запаслись мукой, дальше то как, мельница без глазу осталась, в упадок пойдёт, а без неё, ни как нельзя. Вспоминали времена, когда в здешних местах не было мельницы, молоть ездили обозами в город на мельницу к Горецкому, очереди простаивали неделями, а в уплату мельник брал с половины, да и молол то лишь бы быстрее. Кое-кто высказывал соображения, не из за городского ли мельника, эта напасть-то. Поселение у мельницы всю зиму пустовало. Дворы, постройки замело снегом, зима выдалась сильно снежная с частыми вьюгами и метелями. К мельнице ни кто не ездил, однако в деревне знали, что и как там, что ни кто не балует. Странное это явление, ни кто не ездит, ни кто не видит, а все, всё знают, и помалкивают. Так с тех пор, и пустует это проклятое место. Однажды, уж перед самой посевной, по деревне разнёсся слух, мол, кто то, ранним утром верхом проехал к мельнице, человек не знакомый, не местный. Тут же снарядили трёх верховых, один с ружьем, двое с топорами. Вернулись за полдень, всё спокойно, он, видать, в сторону свернул. Так на этом разговоры про это и закончились, хотя и знали, что было на самом деле. А было, то, что спасли мужики мельницу. Не доезжая до мельницы все троя, спешились, привязали коней к деревьям, и осторожно направились к мельнице, на подходе к ней увидели, как какой-то человек, поджигает хворост у стены мельницы, огонь уже занялся, когда этот человек понёс хворост вовнутрь мельницы. Хозяин ружья, быстро вскинул берданку, с которой ходил на медведя, крикнули: «Эй!» И выстрелил, нёсший хворост, оглянулся и тут же упал замертво. Мужики, затушили огонь, молча, отнесли тело подальше от этого места и похоронили поджигателя. Так же молча, приехали в деревню и разошлись по домам.

Ещё много лет служила эта мельница людям, но это другая история.