Заинька, или Мужчины не плачут

Вячеслав Евдокимов

…Но гражданином быть обязан. …И жалок гражданин безгласный! Н. А. Некрасов, «Поэт и гражданин» Это вторая книга автора, в ней затронуты тоже разные темы – от лирических до басен и сказок, от описания красот природы до детских и фантастики, героических, патриотических сюжетов и гражданской направленности, для разных интересов и возрастов. Читайте. Вникайте. Делайте выводы.

© Вячеслав Евдокимов, 2017

ISBN 978-5-4485-3731-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Заинька,

или Мужчины не плачут!

Ура! Ура! На Новый Год

В деревню едем мы. Вперёд!

«А ну-ка, в путь пора! — сказал

Нам папа. — Аэровокзал

Нас ждёт в конкретно точный час»

И вот, как ветром, сдуло нас!

В нём регистрацию прошли

Мы за минуточки лишь три,

И сдали весь, ну, весь багаж:

До встречи, миленький ты наш!

Но я игрушку — самолёт —

Не сдал, ведь я его пилот,

Им управлять мне по плечу,

С ним высоко я полечу!

Потом услышали мы весть:

Идти к автобусу и сесть,

Места удобные занять,

Что сделал тут же я на «пять»,

И нос уткнул уже в окно:

Здесь удовольствие одно!

И вот мы мчим в аэропорт!

А взгляды, взгляды — как эскорт,

И все — на храброго, меня!

Но я сижу, их не кляня,

Ведь должен быть средь всех храбрец,

Заядлый всех полётов спец!

Невольно вверх взлетел мой нос:

Конечно, смел, что за вопрос!

Аэропорт тут встретил нас.

Один, другой заёрзал глаз:

Так самолётов много здесь!

Впал в восхищенье сразу весь!

Тут подвезли нас к одному,

А посему, а посему

Вмиг место тут же я опять

Вновь у окна успел занять.

Не как у всех квартир оно:

Как круг, отверстие одно,

Хотел просунуть палец чрез,

Но, к сожаленью, не пролез…

Потом нас мимо шёл пилот:

«Ну, космонавт, готов в полёт?»

Сказал, похлопав по плечу…

«Да!, — чуть не вскрикнул, — полечу!»

Но званья этого ведь нет

Из-за моих меньших-то лет

Ведь у меня, и покраснел,

Как помидор краснющий, спел…

И прав, конечно, был я тут,

Ведь плохо, коль бесчестно лгут!

Я бы, конечно, в космос рад!

Да вот хожу лишь в детский сад…

Попал в смущенья тяжкий плен…

Нашёл спасенье у колен

Я мамы, ткнувшись быстро в них,

И затаился, и притих…

Она же нежною рукой

Мне, как всегда, несла покой…

Она в любви своей права.

И лишь тогда, когда слова

«Всем пристегнуть ремни!» — воспрял

И, хоть не взрослый я, а мал,

Их с папой крепко пристегнул,

Хвалы салона слыша гул…

Кто сделал это, уж конфет

Несла всем тётя и привет.

«Смотри-ка, тётя, у меня

Нет без запора уж ремня!

А потому, как неба гость,

Я тож хочу конфеток горсть!»

И вмиг исполнился запрос:

Их нам горой принёс поднос!

Снаружи — свист и рёв, и дрожь…

Да будь нам всем, полёт, хорош!

И самолёт по полосе

Помчался быстро! Сразу все

Вдавились в кресла и — молчок!

А лайнер в небо уж рывок

Свой сделал, мощно лезя ввысь!..

«Смотри-ка, мамка, подивись,

Как всё внизу-то там малò!»

Вдруг за окном белым-бело…

«Вошли, — нам папа, — в облака».

И вмиг тревога глубока:

А как нам в них найти свой путь,

С него бы косо не свернуть?

Ответ же папы был нам скор:

«Есть у пилотов там прибор,

Он им всё кажет, что и где,

С пути не сбиться чтоб нигде».

Рука мамулечки крепка,

Держала всё мою, сынка,

Боялась, что не там сойду

Я у салона на виду…

Не оценила ум-то мой.

Сидел спокойно: рейс прямой!

Ну, раз приятно, держит пусть,

Вот и её исчезнет грусть!

Должны же дети иногда

Дарить счастливые года

Своим родителям всерьёз,

Освободить чтоб их от слёз!

Что есть внизу, — кричал я вслух.

Но вдруг захватит как мне дух!

Пошёл полёт теперь уж вниз…

Ай, молодец! Спасибо! Бис!

Ах, скоро к дедушке явлюсь,

Скажу, в полёте был не трус,

И храбро с ним пойду я в лес,

Не побоюсь, хоть будь там бес!

«Почти у цели мы, пострел, —

Сказал мне папа, коли сел

На землю нежно самолёт. —

Теперь автобус повезёт,

А это, нет, ещё не близь…»

И мы в автобусе тряслись…

Такая вот зимой езда,

Ведь на дорогах кочки льда…

А я смотрел, смотрел вокруг

И… незаметно в сон впал вдруг.

Уж сколько спал, не знать вовек,

Но сон внезапно мой померк,

Когда мой папа парой рук

Меня наружу вынес вдруг…

Автобус фыркнул снова вдаль,

И с наших лиц снялась печаль:

К нам шёл огромный человек,

Пред ним бы рыцарь всяк померк!

Да, это деда Михаил,

Ах, до чего ж он нам всем мил

С улыбкой глаз, усов и губ!

Большие валенки, тулуп…

Всю грудь закрыла борода,

Росла, знать, многие года…

Всех обнял нас он, как медведь,

Поцеловал — приятно ведь!

Из нас никто тож не отстал,

И нашей радости взмыл вал!

Он пригласил нас в сани сесть,

При них живая лошадь есть,

Была большая, как гора,

Не та, что гонит детвора,

Когда в повозке их везёт,

Труся неспешненько вперёд…

И пони — имя ей, вот смех!

Врагов порубишь ли с ней всех?

А с этой ринешь смело в бой,

Так хороша она собой!

Мы на солому сели враз,

А покрывало — сверху нас,

И поскользили на санях,

И дух захватывало… Ах!

Был мощным лошади вдаль шаг.

Тут возгорюсь желаньем как:

Вот ею мне бы порулить!

И тут заметил эту прыть

Дедуля, дал вожжей конец:

«А ну, извозчик-молодец,

Давай, лошадкой правь, внучок…»

А сам кнутом — опять щелчок!

Вот так рулили заодно,

И было это заводно!

И покрывало поправлять

Лишь успевала мамка-мать

Да щупать мой частенько нос:

На месте ль был? — её вопрос.

«Не бойся! Нос мой не отстал,

Не вырос больше, стал не мал,

Я продолжаю им дышать…

Он тела важная ведь кладь!

И проверять не надо так,

Ведь я беречь всё, знай, мастак!»

А лошадь мчалась всё быстрей,

Лишь пар струился из ноздрей!

«А вы чего там, молодёжь,

В санях устроили галдёж?» —

Спросил дедуля, головы

Не повернув. — Замёрзли вы?

Езды немного, почитай,

Тепло вам будет, с мёдом чай…»

«Да сделал Славик грозный вид,

И отчитать тех норовит,

Кто вывел в поле трактора,

Сейчас не тёплая пора,

Чтоб ими в поле тарахтеть,

Мол, смехота же это ведь!

Аль перепутали сезон?

Гнать с поля палкою их вон!»

Дедуля поле оглядел…

«Нет, трактора сейчас у дел:

Хлебов чтоб были не малы

Здесь урожаи, вверх валы

И грудят снега вдаль подряд…

Зря, внук, ругаешь ты ребят:

Сейчас их важен в поле труд,

Ведь влаги много будет тут.

Взойдёт пшеница или рожь,

С ней урожай грядёт хорош!»

Хоть я к всем ябедам не мил,

Но маму-ябеду простил…

А деда Миша молодец,

И защищать он Правду спец.

Уж с уваженьем я глядел

На тех, у добрых кто был дел,

С саней тож сбрасывать стал снег

На поле… Слава, Человек!

Всему даёшь ты жизнь трудом,

Так пусть добром живёт твой дом!

Так, по дорогам, лихо мчась,

Прошёл ещё, наверно, час,

И вот деревня — наша цель!

И видно всем нам уж отсель,

Как баба Надя на крыльце,

С улыбкой светлой на лице,

Встречать тепло уж вышла нас,

Слепя восторгом дивных глаз!

Вид, как матрёшки: разодет!

Вот ей и холода мук нет.

Опять объятья — душ порыв!

И поцелуев сверхнаплыв…

У мамы с бабушкой чуть-чуть

В глазах от слёз возникла муть…

Но нам, мужчинам, нипочём,

Мы слёз напрасно ввек не льём.

Я не хотел, но — караул! —

Всё ж за компанию всплакнул…

Все успокоили мой пыл,

И за столом я тотчас был.

Ах, и чего на нём здесь нет!

Варений вкусненький привет,

И восседал, как важный туз,

Солёный чудненький арбуз!

Мочёных яблок, аж гора:

Мол, съесть нас, милые, пора,

Грибов солёных, огурцов…

Распустишь слюнки, нету слов!

И помидоров, чеснока —

К ним тяга рук, рта высока!

Плыл от картошки дивный пар…

«Эй, аппетит, вступай в удар!»

И одурманивали щи:

«Побольше ложку лишь ищи!»

От хлеба запах-аромат:

«Из печки только, всем вам рад!»

Был дивный, кисленький квасок…

А на столе стоял высок,

Рост живота пустив в удар,

Огромный, блёсткий самовар:

«Прошу вас, гости, на чаи,

Заварка — травы всё мои!»

Ах, мне понравились из ржи

Лепёшки разные: «Держи

Нас крепче, мальчик, сунь-ка в рот,

Ведь в каждом-каждом — пчёлок мёд!»

И с пенкой вкусной молоко…

Как всё люблю я глубоко!

Мясного много и яиц…

Вот пир, влюблённых в это, лиц!

И тут узрел я на стене:

Ружьё висело на ремне…

И уж хотел к нему бежать!

Да вдруг дедуля крепко — хвать! —

«Постой, внучок, не подходи!

Стрельба, быть может, впереди…»

«Но ты, судьба, то отведи,

Коль есть добро в твоей груди!»

«Да, — тут добавила бабуль, —

Смертей не надо всем и пуль…»

«А что без ёлки Новый Год?

А ну, айда за мной, народ!

А снарядим-ка мы вон ту,

Её не тронув красоту».

«Она ж, — воскликнул я, — как в дом

Войдёт? Упрётся в крышу лбом!»

«А ей не надо к нам идти.

Не будет в дом ей ввек пути».

И мы все с криками «Ура!»,

Как будто дети-детвора,

Так сотворили ей наряд,

Что каждый был тому сверхрад

Тут вспомнил участь ёлок тех,

Что после праздных всех утех

Бросались в мусорку, как хлам…

Не стыдно ведь при этом нам!

За радость это наша дань.

Эй, Совесть, вспенься и восстань!

И тут же крепко я решил,

Что, если кто душе мне мил,

Того вовек не подведу

И не толкну его в беду!

И мы водили хоровод

Все, то назад, а то вперёд…

И были песни и смешки,

Пуляли радостно снежки!

И Дед-Морозом нашим был

Деданька, славный Михаил,

Да с натуральной бородой.

А где ж Снегурочка? Постой!

Да вот, красавица, она!

В неё душа как влюблена!

То баба Надя впала в пляс,

Зовя примкнуть к ней тоже нас!

И мы пустились, нам хвала!

Толкались: куча не мала!

За ворот сыпали снежок…

Ах, Новый Год! Ты наш дружок.

Вошли глубокой ночью в дом…

«А не желаешь ль, внучек, сном

Объяться, с нами тоже лечь

На чудо-спаленку, мил-печь?

Но только ты нам обещай,

Что, как Емеля, — Ай-ай-ай! —

На ней не пустишься вон вскачь

Ты из избы, а мы здесь плачь

Без милой печеньки-души,

С ней все сезоны хороши!»

Я слово внуческое дал,

И не задуть души запал,

Что печь не трону и ногтём,

Ведь ввек заботиться о нём

И милой бабушке-душе

Всю жизнь—то должен я уже.

Довольный, дедушка помог,

Чтоб на неё я взлезть бы смог.

Подали бабе пару рук…

Меж них и лёг я, славный внук.

«Какое ж чудо, эта печь:

Она варить умеет, печь,

Тепло даёт в трескуч мороз,

А спать захочешь — не вопрос! —

Вмиг предоставит и постель.

Я не хочу слезать отсель!»

Тут к нам пробрался важный кот,

Как песнь-мурлычку запоёт!..

И я погладил по спине…

Ой! То не кажется ли мне?

Вдруг искр огня полился сноп!

Ой! Не поджечь избу б нам чтоб…

Но пальцы тот огонь не жёг.

А! не опасный огонёк.

И я всё гладил… Кот мурчал —

Так ласки люб ему причал!..

И вывод мой был точен, прав,

И… вмиг уснул, троих обняв…

И наступил уж новый день,

И всем с горы уже не лень

На санках мчаться и ногах

С задором радостным в глазах!

Я санки в гору сам ввозил.

Ах, спуск потом был страшно мил!

Слепили мы Снеговика,

Держала ветвь его рука,

А вместо носа был сучок…

«Замёрзнет ведь, давай, внучок,

Наденем шапку из ведра,

Шнурок приладим у бедра,

Пальтишко туже застегнём,

Ведь есть семь пуговиц на нём.

Негоже быть ему без глаз:

Вот два репья: смотри на нас!

Из палки сделаем и рот,

Пусть, что желает, пожуёт…»

Такой красавец, хоть куда!

Таким запомнится года.

Потом, аж два денька подряд,

С горы спускался, очень рад,

Я уж на лыжах, на своих,

Хоть падать был я так же лих!

А были лыжи не просты:

В снегах глубоких — как мосты,

Идёшь, не вязнешь до колен,

Сугробов всех минуешь плен.

Они «охотничьих» кровей,

Иди в глубокий снег бравей!

И были лыжи широки,

Не то, что все подряд, — узки,

На тех лишь бегать по лыжне…

Теперь же эти любы мне!

Потом на речку мы втроём

С утра тихонечко идём…

Дедуля наш передовой,

А папа с санками — за мной,

Идём на лыжах след мы в след,

Рыбацких жаждем лишь побед.

На речке много лунок враз

Папуля сделал — в том он ас!

Ведь он заядлейший рыбак,

И не уймёт в том страсть никак.

Потом им санки — будто стул,

И каждый радостно вздохнул…

В воде насадка — на крючке,

Удильник каждого в руке…

И все по множеству минут

Поклёвок чутко ждут и ждут…

Дедуля первый вскрикнул: «Есть!»

Ай, молодец, тебе и честь.

Папуля тоже не отстал:

Поймал вослед, ведь он удал!

А я ходил и рыб считал…

И был улов уже не мал,

Что я со счёта сбился враз…

И так на лунку пялил глаз,

Что мне дедуля из любви

Сказал: «На, внучек, полови!»

И я сидел… Вдруг поплавок

Свой сделал под воду нырок,

И дёрнул удочку я вверх!

И рыбка вот! Какой успех!

Но без одежды та была,

Быть на морозе — не дела,

И я с спокойных добрых сил

Её вновь в воду отпустил…

И с остальными точно так,

Иначе быть нельзя никак.

Когда ж идти опять домой,

Меня спросили: «Удалой,

А ну, представь улов, рыбак!», —

Ответил хитро я: «Никак,

Папуля, что-то не клюёт,

Насадка ж вся ушла под лёд… —

Кормил я рыбок втихаря —

Рыбачил я! Да всё-то зря…»

Переглянулись те с смешком…

Домой пошли мы вспять гуськом…

Ай, рыбаки мы не плохи!

Нам дома вкусненькой ухи

Бабуля, мама в чугунке

Сварили… Ложка вмиг в руке!

И под рыбацкий аппетит

Уха сама нам в рот летит!

И съели всю её до дна.

На дне лишь косточка одна.

А утром с дедушкой лицо

Умыть я вышел на крыльцо

Холодной, с льдинками водой…

«Ого, внучоночек, постой!

Ах, как красив твой щёк наряд!

Огнём зари они горят!

Озри свой в зеркале видок,

В нём яркость губ, пунцовость щёк —

Здоровья то прекрасный знак,

Оно тебя целует так!»

И я потом, всё нет да нет,

Смотрелся в зеркало: «Привет,

Любимчик любящей души,

Вихор от счастья вон вспуши!»

— Сегодня в лес мы все пойдём!

— А не заблудимся мы в нём?

— Там благодать идёт тропы,

Не утрудите вы стопы.

По ней хожу я, как часы,

В мороз и в зной, и в час росы.

Хожу, хожу я все года…

— Зачем же ходишь ты туда?

Он почесал руки мозоль:

«Так слушать, сладенький, изволь…»

И устремил на лес свой взгляд…

— Коль начался войны вдруг ад,

Фашизм ломился дико в дверь,

Как кровожадный, дикий зверь,

Стремясь Союз с земли стереть,

Социализм не жил чтоб впредь,

Всяк Красной Армии солдат

Стоять за Родину был рад!

В её не брали лишь ряды,

Кто мал ещё, совсем деды…

Но всем Отчизна дорога!

И сбить врагу стремясь рога,

Все в партизаны шли, в наш лес,

И ярость их кипела чрез!

И все рвались в кровавый бой,

Прикрыть Отчизну чтоб собой!

И я пошёл в лес, взяв ружьё,

Чтоб бить всегда, везде вражьё!

И был нам лес, как верный друг,

И дом, и врач, коль вдруг недуг.

Здесь враг терял наш — в страхе! — след…

И шли творцами мы Побед,

И был народ един весь-весь!

И мы с врага сбивали спесь.

И наш здесь труд в Победе есть,

Не уронили в страхе честь,

И дух к врагу наш был взъярён!

Но был бойцов и наш урон.

И вот не дожили они…

Без них салютовы огни

Победы чтили стойкий дух!..

И чтоб их подвиг не потух,

А гордость вечно нам вселял,

Их должен помнить стар и мал

И вечно их благодарить,

Забвенья сбивши напрочь прыть.

В могиле Братской там бойцы

Лежат — и деды, и юнцы,

Рядочком все, плечом к плечу…

У обелиска там свечу

Я ставлю: Знайте, вы — наш свет,

Так пусть он кажет, что во вред

Всем сотворили день и ночь,

Чтоб нам сей вред изгнать вон прочь!

Вы совесть, гордость и печаль.

По ним, забвение, отчаль!

Вот и хожу я к ним, внучок,

Уже который-то годок…

Не должен чахнуть сиротой

Тот обелиск, хоть и простой…

Ввек с ним меня связала нить.

Вот на призыв — к вам ехать жить —

Мы и согласья не даём,

С бабулей ходим к ним вдвоём…»

Я не с согласья изъявил,

А из стремленья — из всех сил! —

Там быть немедля и сейчас.

И то желание — всех нас!

И мы пошли гуськом за ним,

На лыжах все, и всяк палим

Желаньем — честь им всем отдать,

Спасли что Родину нам — мать.

То был торжественный момент!

И стихли речи все в момент…

В полянку вдруг тропа влилась,

Следов зверей виднелась вязь…

И птиц, встревоженных, шёл писк…

Взметнул Звезду там обелиск!

Пылала красным та огнём

Зимой и летом, ночью, днём!

И мы голов склонили стать,

Чтоб павшим дань души отдать…

Вид был торжественен и тих:

Мы чтили подвиг храбрых — их!

И всё-то шапки не надев,

Издал дедуля вдруг напев,

Всё с непокрытой головой:

«В борьбе вы пали роковой…»

Весь с обелиска снег смахнул,

Потом лопаты мерный гул…

Его сменяли все подряд…

Мой был таким просящим взгляд,

Что деда вытерпеть не смог,

Мне дал лопаты черенок,

И я закончил общий труд,

Чтоб чисто было, ладно тут.

Горела пламенем свеча…

И, чудом-красками крича,

Цветы, к подножию прильня,

Так поразили все меня,

Что я любимый мой значок,

Ну, не достать совсем не мог,

И положил к подножью враз:

«Я чту и буду, дяди, вас!»

Значок тот — гордость октябрят,

Носить его я буду рад!

Моя то клятва ИМ была,

Что будут добрыми дела

Мои отныне и вовек,

Ведь я советский человек!

Потом пошли мы вспять домой…

— Ой, деда, что это? Ой-ой!

Кто нашу тропку пересёк?

— Да это снег, мой голубок.

С ветвей попадал к нам он вниз,

Знать, ветерок промчался близ,

А, может, храбростью ядрён,

Решил сам спрыгнуть бойко он!

— А ветки, деда, высоки…

— Ему, вишь, падать вниз с руки…

Он даже прыгает из туч —

Такою смелостью могуч!

Не нужен даже парашют.

И заключил я твёрдо тут,

Что снег безумно всех храбрей

Парашютистов и смелей!

Через лесную сказку, сквозь

Мы шли, пропитаны насквозь

Очарованием, красой…

А снег лежал вокруг горой,

Не то что в городе у нас:

Там выпал он, его вмиг — р-раз! —

Убрали тут же, и чиста

Дорога эта, та и та…

Езжай по ним или ходи, —

Препятствий нету впереди!

Здесь всех деревьев и кустов

Наряд чудесен, пышен, нов,

Так он чарует душу, глаз,

Невольно что лучит у нас

Улыбка, с дива широка…

Зимы волшебная рука!

Охота с счастья громко петь:

Есть красота Природы ведь!

А тайна нежной тишины,

Неслышный звук её струны?..

Она милей там-тамных див,

Нас новым чудом наградив.

Лишь нарушается слегка

От дуновенья ветерка

Иль раздираемых дерев

Морозом ярым, будто лев,

Спросонья вздрогнет быстро вдруг,

Когда раздастся «Тук! Тук! Тук!» —

Работа дятла без конца,

Огромной пользы здесь творца…

И вдруг узрел я искр полёт

По веткам вбок, а то вперёд!

«Ой, как бы не был здесь пожар!»

Но вмиг залит был страха жар:

«То снегиря прекрасный вид…

А, слышишь, тонко как свистит?»

— А почему красна так грудь?

— Он светом этим кажет путь

Весне на землю, чей приход

Прогонит снег, растопит лёд.

Надежда, вера — всем тот свет,

И что печали вечной нет,

И с ней вести всегда борьбу,

Добыть счастливой чтоб судьбу!

«Ой, деда, волка здесь следы! —

Вскричал я. — Не было б беды!» —

Прижался к дедушке бочком,

Вперёд с ним шёл одним шажком…

— Да, успокойся ты, постой!

Бежал здесь заяц, сам косой,

Оттуда, видишь, вон туда

Легонько этак, без труда…

И страх в душе не береди.

Вот лапок задних впереди

Передних видишь след, внучок?

Вопрос возник мой, как щелчок:

«Он, что, мчал задом наперёд?»

Расцвёл в улыбке деда рот…

— Да, нет… Ведь задние длинней

Передних, ростом что скромней.

Смотри внимательно, дружок:

Вот заяц делает прыжок,

Выносит задние вперёд,

Потом передних уж черёд,

Чтоб быть готовым вновь к прыжку,

Ты приглядись к его стежку… —

«Ах, ты, зайчишка, и хитёр,

И в этой ловкости матёр!

А почему же ты «косой»?

Не оттого ль и след кривой,

Что все препятствия — твои?

Вот вбок несёшь следы свои!

Эх, как же зайцам не везёт…

А ты же радуйся, народ!

Нога, что справа, — справа след,

А левой справа вечно нет.»

— Сюда вот взгляд, внучочек, брось:

Здесь проходил огромный лось,

Ты видишь, шаг его не мал!

А там осинку он глодал…

В ответ мотнул я головой,

Но от познанья сам не свой,

Узнав, что можно их глодать…

Но то собак ведь благодать!

И незаметно ветку — хрусть! —

И в рот: погложет шустро пусть!

Была она сплошной, как лёд,

Вмиг отморозил холод рот…

Когда сжевал коры кусок,

То так скривился мой роток,

Что прекратил занятье враз:

Такая горечь не для нас!

Ай, в лосе нет совсем ума,

Ведь в мире сладкого есть тьма!

— Дедуль, а ветки, будто лёд…

А жизнь в них снова не войдёт?

И слышу дедушкин ответ:

«Ну, все деревья и кусты

Умом, не думай, не пусты.

Сперва листочкам говорят:

«А ну, слетайте-ка подряд!

Корням земля не даст зимой

Напиться благостно водой,

А каждый лист — он водохлёб,

Ему воды дай больше в зоб,

А вас — орава из орав!

И, воду вы себе забрав,

Нас превратите мигом в сушь,

А сушь — погибель наших душ

Зимой и в холод, и в мороз…» —

И листья — вниз! — устроя кросс…

Всяк лист послушен, не упрям,

Кусты, деревья любит — мам.

Стоят без листьев все стволы,

И все кусты совсем голы…

Но не замёрзнут: шуба есть,

И этой шубе вечно честь!

Подкладка сахарная там:

«Пробраться холоду не дам!»

Из пробки добрая же ткань:

«А, ну, мороз, не лезь, отстань!»

Отделка шубы — то кора.

И вот уж шубе всей — «Ура!»

Закрылись почки на замок,

Чтоб их мороз побить не смог.

Кусты, деревья спят и сны

Всё смотрят, смотрят — до весны…

Весной их жизнь вновь забурлит,

Все примут вновь зелёный вид.

Как удивило то меня:

— Какая хитрая броня!

— Следы вон белки, внучек, глянь…

Бежала днём, не в утра рань.

Они все парные, малы.

Но храбрость требует хвалы:

Пуститься снегом чтоб бежать,

Вокруг ведь хищников есть рать!

А бег по снегу неуклюж

И очень тих совсем, к тому ж…

Любой нагонит хищник вмиг!

Раздастся лишь предсмертный крик…

Знать, не могла свершить прыжка

Меж двух дерев: тонка кишка…

К тому вон дереву скачки

И совершала, на сучки

Чтоб там взобраться поскорей,

Подальше, дальше от зверей!

Ах, как мне белку стало жаль,

Хоть ушмыгнула всё же вдаль… —

— А те, цепочкой и крупней —

То у лисы самой, у ней…

Искала зайца или мышь,

Тиха, идя сквозь леса тишь…

Я озирался всё вокруг…

Моё привлёк вниманье вдруг

Уж необычный зайки след:

Там, впереди — загвоздка! — нет

Двух задних лапок, лишь одна…

Для зайца прыть та негодна!

— Да… Заяц этот инвалид, —

Дедуля тут мне говорит. —

Не может вытянуть ноги,

И не прыжки уж, а шаги…

Он обо что-нибудь ушиб

Иль уколол серьёзно шип,

Иль обморозил уж всерьёз,

Из пасти, может быть, унёс

Лисы, покусанную зло…

Умчал — и это повезло!

Но вот надолго ли — вопрос?

Лиса ему страшнее гроз.

Нагонит хроменького враз,

Учует коль, ведь хищник — ас!

Так стало зайчика мне жаль!

И я смотрел вблизи и вдаль,

А нет ли хищницы вокруг,

Не будет зайчику ли мук?

Ах, где ты, доктор Айболит,

У зайки ножка ведь болит?..

— А здесь хромал он всю-то ночь,

Терпеть мороз уж был не в мочь…

Так зайцы делали всегда,

Во все-то заячьи года…, —

— Он, может, деда, недалёк,

И где-то рядышком залёг?

Давай, капустки принесём,

Ведь есть же нюх ещё при нём!

Морковки можно принести,

Он не собьётся к ним с пути! —

— Положим… Снег-то и занёс!

— Но то не горе, не вопрос!

Подвесим к веточкам еду:

И не в снегу, а на виду!

Но так, достать чтоб, вставши, смог

С своих-то хроменьких он ног.

— Х-м… Мысль ясна, как ясный день.

Желать — одно, творить не лень

Добро на практике весь век —

Другое. Действуй, человек!

Чиста забота, не корысть.

Поймёт то заяц, — будет грызть…

С дедулей вновь пошли домой:

Жди угощения, хромой!

Придя домой, мы наш заказ

Бабуле Наде дали враз.

Она капустку и морковь

Вручила нам, и в путь мы вновь

Пошли обратный, снова в лес,

Его не видел я чудес,

А жил лишь думою одной:

А как там зайчик наш хромой?

— Эге, да он сюда уж приходил,

Видать, с последних, слабых сил.

Давай привяжем-ка сюда…

И вмиг привязана еда.

И со спокойною душой

Мы шли с дедулечкой домой…

Мне ночью снился зайка тот,

Его я гладил, он, как кот,

Мне песни пел, уткнувши нос,

Что я еды ему принёс…

Забинтовал я лапку тож,

Он на больного стал похож…

А утро чуть учуял нос,

Я деде задал вмиг вопрос:

«А заяц тот совсем косой?

Он косоглазием больной?»

Бабуля Надечка блины

Уже пекла: «То с старины

Смешной повёлся этот сказ…

Глаза вот спереди у нас:

Куда лицо — туда они,

И косоглазия ни-ни!

У зайцев глазки сбоку чуть,

То благо им всем, а не жуть.

И даже лучше, чем у нас,

Поверь, во много, много раз.

Допустим, мордочкой вперёд

Направлен он, но то даёт,

Без поворота головы,

Снегов поверх, поверх травы

Всё видеть сразу, всё вокруг,

Где есть опасность, где есть друг —

Вперёд, с боков и, верь, назад,

И глазкам этим зайчик рад!

А вот смотрели б лишь вперёд,

Была бы зайцам жизнь не мёд…» —

Я на дедулю бросил взгляд,

Кивнул он мне, и был я рад

За зайцев всех, что так «косят»

Глаза их ночи, дни подряд.

«А ушки, знаю я, зачем

Такие длинные им всем!» —

Я всем открытие принёс,

Коль им мучителен вопрос. —

То, как подлодки, перископ,

Всего не видеть зайца чтоб:

Услышат где-то, даже мух —

Вот их какой прекрасный слух!

И как какаторы! — я им.

И всяк, улыбкой вдруг палим,

Стал вытирать глаза от слёз…

А что смешного произнёс?

«Ну, коль устройство кажет брак,

Назвать его и можно так». —

Мой папа всем растолковал,

А что? открытие моё —

Лишь правда вся, а не враньё.

Поев с сметаною блинов,

Я в лес опять был мчать готов.

Мой нетерпенья видя пыл,

Дедуля сумку прихватил

С едой для зайца, мы пошли…

И тут увидел я вдали:

Что привязали, то висит…

Вмиг у меня печальный вид…

«Ну, вот, возвысься ты к добру.

Тебе же палкой по ребру!»

И вспомнил мамы тут упрёк:

«С тобой напрасно всё, сынок,

Дубишь, дубишь тебя-то в чём,

Тебе же ноль — всё, нипочём…»

Тут покраснел я от стыда…

Коль не пришёл тот зай сюда,

Настал, видать, ему конец…

«А не горюй-ка, мил-юнец,

Давай изучим все следы,

С ним, может, не было беды…»

Но всё ж, ответа не найдя,

Какой-то час мы погодя,

Пошли обратно, впав в печаль…

Вот так, добро душою траль,

А получаешь сердцу боль,

Итог усилий — с дыркой ноль…

Я впереди тихонько шёл,

На неудачу страшно зол…

И вдруг вниманье как взметнёт

Ажиотаж свой! Мчу вперёд:

Одни тесёмки, нет еды…

Внутри, чай, снежной уж гряды?

Но, подбежав, я ожил вмиг,

И мой раздался звонкий крик:

— Он был, дедуля! Съел всё! Был! —

Но он задул мой резвый пыл:

— В твою не сказано будь злость,

В лесу ты, помни. только гость.

Внутри чужих кричать квартир

Нельзя, пугая страшно мир.

Здесь свой порядок, свой закон,

И всякий громкий шум и звон —

Им всем опасность и беда:

Куда бы спрятаться, куда?

Не исключенье и хромой:

Не ткнётся лапой и одной

Он в приготовленную снедь… —

«Не буду, дедушка, шуметь. —

Сказал ему я шепотком, —

Но съел он, видишь, с огоньком!»

«Да», — так же тихо он в ответ.

И привязали мы в момент

Морковки много, кочерыг,

Сюда пусть зайчик — прыг да прыг! —

К съестному снова притрусит,

Его счастливым будет вид!

— Он, знать, отбился от своих,

Коль, как они, в прыжках не лих…

Но вот, услышав как-то нас,

Нашёл он храбрости запас,

Решил проверить чутко след:

Вдруг обронили что вослед?

В нужде отбросил напрочь страх.

Мы — не его печальный прах:

«Пусть лучше к ним я хвост снесу,

Чем вдруг наткнуся на лису!»

Вот угощенье всё и съел,

Поверив нам, став в этом смел.

Шептал я: «Дедушка, всегда

Носить мы будем, все года?»

И он кивал мне головой:

— Но к обелиску мы с тобой

Сперва захаживать начнём,

Заботу чтоб явить о нём.

И я поддакнул: «Да! Да! Да!

Всегда к нему, не иногда».

Еду носили… «Ну, милок,

Увидеть дай тебя разок!»

Но невидимкой он всё был…

Мой нетерпенья видя пыл,

Раскрыл дедуля хитрый план,

Но чтоб я не был, как чурбан,

Был чуток к жестам и словам,

В лесу не делать тарарам.

— Он в направлении одном

Всё ходит. Видимо, там дом.

Вот ветер дунет от него,

Уйдём от кушанья сего

К тому кусту, что весь в снегу,

За ним засядем. Ни гу-гу!

Хоть будет снег лететь в глаза

Нам с лап его вовсю. Из-за

Того куста он нам во взор

И попадётся! Но позор,

Себя коль выдадим мы чем.

Всё в прах уйдёт, уйдём ни с чем…

Прошёл уж срок, совсем не мал.

И вот он, миг, как мёд, настал!

Подул, хоть слабый, ветерок

На наш заснеженный кусток…

И мы в засаде уж за ним,

И чутко слушаем, глядим…

О разговорах тут ли речь!

Лежим в снегу, а снег не печь,

И пробрала обоих дрожь…

Она ж сейчас помеха сплошь.

Дедуля уж даёт мне жест:

«Пойдём домой, мороз нас съест!»

Но я был в горести тосклив…

И сострадания прилив

Ко мне пришёл, нетерпелив

Лишь на минуту, но пришёл…

А я промёрз и стал, как кол…

И вдруг! Что слышен сердца стук,

Пришёл конец от пресса мук:

Там, где скрывалась тропка вдаль,

Свою там ёлочка вуаль

Чуть-чуть раздвинула, и вот,

Покинул зайчик наш свой грот!

По тропке маленьким скачком

Метался тяжко, будто ком,

Держал одну из задних лап

Он навесу, и весь ослаб,

Он на неё не наступал,

Видать, крик боли был не мал…

И беспрестанно ушки звук

Ловили чутко весь вокруг…

Ходил и носик ходуном:

А вдруг опасность? Здесь не дом.

И вот, приблизившись к еде,

И чтобы в пасть не пасть беде,

Он вновь пускал весь комплекс мер

Защиты в ход… Он, не в пример,

Был осторожен в этом, строг!

Лишь после этого он смог,

Зажав передней хваткой лап,

Прядя ушами, чтоб сатрап —

Лиса — не сцапала бы вдруг! —

Стал быстро есть, ушей всё ж лук

Нацеля точно в это, в то…

Защита так — не решето.

Так всё он съел, должно быть, рад.

И так же двинулся назад

Он в свой таинственный приют,

Ему где лапки вновь дают

И от мороза, и лисы,

Хоть безопасности весы

Всё на нуле всегда стоят…

Еды был вкусной рядом клад.

Так встречей душу я отвёл!

Но глубже жалости лез кол

В неё, не давши ей заснуть:

«Где исцеленья верный путь?

Ах, как бедняжке нам помочь?»

— Да разве только, что поймать,

Тогда была бы благодать.

— Нет, деда, зайчик хоть хромой,

За ним угнаться всей гурьбой

Не сможем, снег-то ведь глубок…

— Ты прав, конечно, голубок,

Хотя и лыжи быстры есть:

Глубокий снег — усильям месть.

Поймать ловушкой, может быть?

Мою увидя тут же прыть,

Повёл о ней он тут рассказ…

Я переспрашивал не раз

И восхищался: чудо ведь

Ловушка будет эта — сеть!

Её он сплёл уж через день,

И было делать то не лень.

И в дело завтра бы с утра

Пустили сеть: ловить пора!

Нам только б заиньку поймать!

С леченьем будет благодать:

Бабуля вылечит зараз,

Ведь санитарка, просто ас!

В войну под вражеским огнём

Бойцов спасала ночью, днём,

Несла к своим с передовой

Под пуль злой свист, снарядов вой,

Разрывов, грохота, всполох,

Через воронки, топкий мох,

Первично раны залатав,

Передохнуть совсем нет прав,

Ведь жизнь бойцов в её руках!

Они же в немощи тисках…

«А не смогу, ветеринар

Поместит враз в стационар,

И зайку, точно, исцелит,

К зверям его ввек добрый вид!»

И вот, настал тот чудный миг!

И мы с дедулей напрямик,

Ту аккуратно сеть забрав,

Пошли. Мой взор — сплошной бурав:

Чтоб не увидел первым нас,

А если так, его мы — раз! —

И в жизнь счастливую введём!

Все думы только лишь о нём.

Идём… а что-то нам не так,

Заполз к нам в души тут же мрак:

Вдруг неестественный стал шум…

И не почудилось на ум,

А слышен стал собачий лай!

О ухо, нам сомненье дай!..

Но лай в азарт уже вошёл!

Тянул к опасности, как вол…

И вдруг я вздрогнул! Онемел…

То выстрел — яростный пострел!

За ним второй! И третий тож…

Наш взгляд встревожен, нехорош…

И мы ускорили шаги:

Какие там-то пироги?

Спешить — душ, ног заветный труд.

Навстречу, видим мы, идут,

Ведя азартный разговор,

И шаг их важен был, не скор,

На лыжах дяди, точно — два.

С собакой. Встретившись едва,

Мы устремили вместе взгляд:

На бёдрах их, мертвы, висят

По зайцу… Пыжилась их спесь!

И я затрясся страшно весь!..

Кольнуло сердце, как иглой,

Ум помрачился, стал не свой,

Я исступлённо закричал!

Пропал сознанья мой причал:

«То бедный заинька, дедуль!

И он погиб от страшных пуль…»

Упал я с горя тяжко в снег…

Взяла истерика разбег!

Я бился, бился!.. Невпопад

Срывался криков водопад…

«Постой! — cтремясь смирить мой раж,

Дедуля мне. — А вдруг не наш?»

Поставил вмиг на пару ног.

Но я уж, точно, занемог…

И он двоим поведал весть

О нашем зайчике, как есть.

А тем история к чему!

И враз сказали посему:

— Ну, если заяц, вправду, тот,

То уж хозяйка отдохнёт,

Перетаскали всю морковь… —

И с смехом каждый вздёрнул бровь!

«Н-нет, н-нет! С-сама д-давала н-нам

В-всегда р-раненько п-по ут-трам,

Н-не забывая ч-чисто м-мыть, —

Тянул свою я всхлипов нить, —

И оч-чень д-добрая она!

И в зайку тоже влюблена…» —

Я продолжал со всхлипом речь,

Злость не стараясь уж стеречь.

«Пойдём! А, может, то не он,

Ведь был под ёлочкой схорон… —

С волненьем деда призывал. —

Осмотрим зайкин там портал.

Там всё расскажут нам следы,

Вдруг хватку он избёг беды?»

И я поплёлся, взор склоня, —

Так горе скрючило меня…

Пришли. А там весь снег в следах

Собаки, лыж… Ум вновь зачах…

И с потрясённо-скорбных сил

Я пуще вновь заголосил:

«Нет, ты не прав! Нет, ты не прав!»

И он молчал, к себе прижав

Меня предоброю рукой,

Пытаясь дать мне мил-покой…

«А точно! Заяц инвалид. —

Вдруг слышим мы, и к нам спешит

Один из тех, ушёл что уж, —

Вот потому в прыжках не дюж.

У задней вывих есть ноги,

А сам лечить он не моги, —

Приставил лапки он к следам, —

Ну, точно, ваш! И вам отдам…»

«Он, он… — дедуля всё твердил,

Себя из всех сковавши сил… —

Ах, как внучок ему был рад!

Отрадой был он из отрад…» —

Он шапку снял, печаль гнетёт…

Уткнулся я в него, и рот

Всё извергает горя крик,

И гладит всё меня старик…

«Вы забирайте, коли ваш, —

Сказал охотник. — Вот кураж!..

Коль знали б, мигом — стороной,

И был бы жив тогда косой…»

И сокрушённо он рукой

Взмахнул, душе ища покой,

И по тропе поехал вспять,

А нам в печали лишь стоять…

И виноватою брела

За ним собака: «Вот дела!..»

И с непокрытой головой

Стоял всё деда мой седой,

От горя вон оцепенев,

Оно над ним развёрзло зев…

Я гладил заиньку, ревя…

Трясла истерика меня!..

Потом прижал его к груди:

Теперь хоть вдаль ты не уйди!

Пойдём-ка, зайка дорогой,

К нам в гости траурно домой…

Глаза зачахли уж моргать:

Отпала с горя благодать! —

Вовсю открытые глаза…

Застыла тихая слеза…

И та иссякла уж до дна.

Во всём печаль, печаль одна…

«Убили! Заинька погиб…

Упал, как срезанный вдруг гриб…» —

Всплеснув руками, баба в крик!

И виновато всяк поник…

Она расправила его,

Вся затрясяся от сего,

И аккуратною рукой,

Как при отходе на покой,

На стол погибшего бочком

И положила… В горле ком…

Все, молча, сели мы вокруг:

Прощай, наш светлый, добрый друг!

И всем застолье то — печаль:

Уйдёт навеки друг наш вдаль…

Коль горе ломит напролом —

Печаль и горе за столом…

Уж нет веселия за ним.

И потому в тоске сидим…

«Ну, ничего, мой мил-дружок,

Знай, через точный, нужный срок

Уж будет чучело у нас,

Не отличит твой острый глаз,

А он искусствен иль живой…

И будет рядом он с тобой

Всю жизнь, тот случай бередя,

Когда природное дитя,

И это знают все, что факт,

Пошло с людьми вдруг на контакт», —

Сказал так дедушка и смолк…

И из затеи вышел толк:

И впрямь, был зайка, как живой:

На задней лапке он одной

Стоял, другую вон поджав…

Вид изумительно был прав:

Нельзя стоять, когда больна,

Ведь обессилена она.

Двумя передними морковь,

Аж взбудоражило мне кровь,

Держал, доверчив к той еде,

Не быть вовек что в том беде…

Глаза раскосые — привет!

Рад быть со всеми уйму лет!

Тут мамы, папы отпуска

Пришли к концу. Я из тиска

Бабули вырваться не мог

И не хотел: она дружок!

Расцеловались, обнялись,

Уселись рядышком все близь,

И с дедой двинулися в путь…

В глазах видна прощанья муть…

А коль конец пришёл его,

Вновь повторилося с сего:

Объятья, чмоканья, наказ,

И пожеланья в перепляс!..

И вот мы прибыли домой.

«Пойдём-ка, зайка милый мой,

На место видное, вот здесь,

Ты будешь виден всем и весь».

О нём узнал наш детский сад.

К нам приходили. Был всем рад

Я повторять опять рассказ

Про случай с ним весь, без прикрас,

Во всех подробностях, как спец.

И был такой я молодец,

Что, вдруг прервав рассказа путь,

Смог с ними вместе так всплакнуть,

Что получался сводный хор…

Но мысль с таких терзала пор:

А всё ль доходит до ребят,

Коль, пятьдесят на пятьдесят,

В моих рассказах — слов и плач,

Что становлюсь от слёз не зряч?

Вдруг по детсаду наяву

Девчонкой-плаксой прослыву,

Коль за косичку дёрнуть ей,

Стараясь лихо и сильней?!

Но я из рода ведь мужчин,

И плакать мне претит сей чин!

И стал вести, как лектор, речь,

И повесть нудно стала течь,

И сонно-длинная, к тому ж…

А доходила ли до клуш?

Но с удивленьем замечал:

Она вниманью их — причал!

Ужель рассказ их душам мил?

Я слёз не лил. И вкруг прослыл

Ребёнком стойким, как кремень!

Не будет слёз, хоть бей, ремень!

Всё любопытных мчал поток!

И дверь была, как пчёл леток…

Пришла соседская вот дочь…

Рост, как напёрстка, ну, точь-в-точь!

И уж я пигалице сей,

Стоящей скромно у дверей

И вниз потупившей глаза,

Как покажу, что я — гроза!

Высокомерный так же франт.

Не дёрну, слышишь, твой я бант.

Ну, что молчишь, как попугай?

Коль цели нет, так прочь шагай!

Бездельем маешься, небось…

Глаза мозолить ты мне брось!

Она ж скукожилась сильней…

Молчит опять. Тут жалость к ней,

Молчунье, вспыхнула всерьёз:

«Ну, ну! Мне не хватало только слёз, —

Её отчитывал, как плеть. —

Быть может, зайца посмотреть

Пришла? Так, просим, заходи!»

Пошёл степенно впереди…

Не развернувшийся как ёж,

За мной плелась… «Ну, ты даёшь!» —

Не дал лишь речи я щелчка,

Когда о ткань половичка

Она поширкала ногой…

И то вселило мне покой:

Чистюля, видно, ещё та!

С ней дома, знать, не маята.

И так до чучела довёл,

Его где был всегда престол.

И подняла лишь тут глаза…

И для меня то, как гроза:

От страха, что ль, так велики

И глубоки, что дно реки?

Чего бояться! И ресниц

Ряды торчали длинных спиц…

Печально-ласковым был взор…

Вот ведь умора из умор!

Опять молчит, как тишина…

Да с языком ли, слышь, она?

Но что-то вздрогнуло во мне

На молчаливой сей волне,

И я печальным тоже стал,

Хоть был минуточкой удал,

И что-то ёкнуло в груди…

«Ну, посмотрела, уходи!»

Она ж стоит, в лесу как пень,

Во всей фигуре — горя тень…

Взгляд вновь упёрся скорбно в пол…

И не гони! Останусь, мол.

Её прикушена губа…

И речь моя уж не груба:

«А… может, ты погладить хошь?»

И был вопрос ей так хорош,

Что вдруг раскрылась, как цветок,

И тихо молвила: «Чуток…

Больную ножку… Я чуть-чуть!»

Мои глаза покрыла муть…

Но я, как истинный джентльмен,

Учтивость — долг, в ней несравнен,

Сказал: «Не долго. Не свали!»

Но слёзы были невдали…

Но надо ж девам уступать,

Они принцессная ведь знать!

Лишь указательным она

Коснулась пальцем — в дрожь спина —

Больной той лапки, провела

По ней чуть-чуть и со слезой:

«Ах, бедный зайчик… Бедный мой…»

Сказала тихо и навзрыд

Пустилась в плач!.. Степенный вид,

Сочувствен, вмиг отбросил вон:

«Ну, не реви! Живой ли он?»

Но… прибежавшие на плач

Две мамы наши — их горяч,

В беде коль дети, ввек испуг! —

В две пары гладили уж рук

Нас, прижимали всё к груди

И целовали: мол, уйди,

Тоска горючая-печаль,

От наших деточек вон вдаль!

И, будто мёд, их голоса

Творили с нами чудеса…

И долго-долго от росы

Глаза сушили нам, носы…

Январь 1982 г., Июнь 2016 г.