Наговорившись с тишиной… Избранное. Книга первая
«Она прекрасна в этой грусти – такой нечаянно святой… Ах, мне познать её покой, познать бы… Но она не впустит…»
Оглавление
- По чьей-то воле…
- Мой Свет
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Наговорившись с тишиной… Избранное. Книга первая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Дорошин В.В., 2022
© Наш мир, 2022
По чьей-то воле…
В ненастный вечер. У окна…
Она прекрасна в этой грусти —
такой нечаянно святой…
Ах, мне познать её покой,
познать бы…
Но она не впустит…
Я лишь вспугну.
За тишиной
таится бесподобный мир —
счастливый, странный, молчаливый…
Её глаза…
Неуловимо во взгляде что-то…
что влечёт
к самой душе…
свеченью…
миру…
О, как она сейчас красива!
И мир красив вокруг неё…
…ужавшийся на островке
той осени, что отживает
неизлечимыми дождями…
А капли стынут на стекле…
К зиме…
Всё близится к зиме:
стремленья, мысли, блики, сути…
терзаний вечных суета…
И лишь запомнится она —
наипрекраснейшая в грусти…
В ненастный вечер.
У окна.
Приходящая…
Приходящая ты…
Уходящая…
Как назвать, тебя, робко светящую?
Зацелована ветром
и…
осенью.
Веришь в небо — высокое, с просинью.
Закрываешь глаза от бессилия.
А глаза-то…
бездонно красивые!
Пальцы тонкие.
Вовсе не ломкие.
Привязали
как будто верёвками
к этой нежности да незавещанной.
Слишком горько любить эту женщину.
Слишком сладко быть с ней — зачарованным.
Уготована ночь.
Да не поровну
разделить нашу жизнь по росиночкам…
Уходить ведь своею тропиночкой
в непорочное утро туманное…
Ты прости, что я пью тебя, славная…
Да глоточки мои не размерены.
По доверию всё,
по доверию.
Да по жажде, что не утоляема…
Замечаю, как ты вся измаяна…
Провожаю до двери-калиточки.
Ни слезиночки нет.
Ни слезиночки.
Лишь глаза твои — синие-синие…
Да тропинка, покрытая инеем…
По чьей-то воле
«Всё, всё происходит
В мире не так,
По чьей-то, неведомой нам, воле…»
Наверное, так просто написать
в твою до слёз доверчивую осень…
Запомнилось, как смотришь в небеса.
Задумчиво.
И откровенно
очень.
Запомнилось, как жмёшься ты к груди,
а я твоих волос вдыхаю запах.
И слов мне от волненья не найти…
Но ты же понимаешь всё.
Ведь правда?
Хорошая моя…
Ненастен день.
Из солнечных лучей, увы, не соткан.
Мне теплоты хватило бы твоей —
звучащей в тишине заветной ноткой…
Хватило бы молчания вдвоём
и пальцев чуть озябнувших сплетенья…
и тихого: «мы всё переживём…».
Ах, сколько же… той чистоты осенней!
в нас было…
…Также вертится земля.
И осень год от года только краше —
доверчивая, прежняя…
твоя…
не ставшая [по чьей-то воле] нашей…
Я не пишу.
Два поворота ключа
Два поворота ключа.
И — захлестнувшая нежность.
То, что уже не сдержать,
то, что сильней наших «нет».
Сладкий духов аромат.
Сброшена на пол одежда.
И не затмит красоту даже погашенный свет.
Ты…
Многозвучье Тебя…
Времени неудержимость.
Сразу и не ощутишь неумолимость часов.
После…
Сто тысяч ночей, где ты мне даже не снилась.
И послевкусье тебя — с чьим-то на чашах весов…
Если я даже забыл, стены впитали твой запах.
Все отраженья твои память зеркал забрала.
Я беспристрастен уже…
Знаешь, а это ведь правда.
Хочется даже порой выбросить те зеркала.
…Два поворота ключа.
Дом принимает, как прежде.
Я для него всё, что есть,
даже когда сгоряча
хлопаю дверью, бегу от одиночества спешно…
Но возвращают домой
два поворота ключа…
Веришь? А я и не жду.
Сладостью самообмана
можно себя убедить, разубедившись во всём.
Два поворота ключа.
Сброшена на пол усталость.
Дальше что?
Здравствуй, Тоска,
мой захватившая дом…
Девочка Боль
Девочка Боль, помани к себе нежно.
Сладкая…
ты же бываешь такой.
Падаю в мир, что по-прежнему снежный.
И прикасаюсь к тебе, несвятой.
Девочка Боль, я не узнан, но принят.
Медленно-медленно тает твой яд.
Привкусом,
запахом,
соком полыни
ты оживаешь, впуская меня.
Нет, в нас — не кровь.
Безрассудство по венам.
Девочка Боль, я немел от потерь.
Лучше уж так — откровенно и смело,
нежели лбом да в закрытую дверь
не достучаться, весь свет проклиная…
Не отпустить от себя память нег…
Там, за порогом притихшего рая
снова на землю спускается снег…
Сладкая…
Я и не думал, как просто
можно тобою заласканным стать.
Горькая…
Всё-таки время смеётся…
…и не даёт
по чуть-чуть
отвыкать…
Папа и мама не любят друг друга
Папа и мама не любят друг друга…
Детское сердце вдруг сжалось в комочек.
Вроде бы дома тепло и уютно,
только душа согреваться не хочет.
Вроде бы вместе, да что-то неладно.
Взгляды…
Они выдают ненароком.
Даже без слов всё предельно понятно,
но ничего не изменишь упрёком.
Тихая ненависть бродит средь комнат.
Даже ночами дыхание — рядом.
Всё здесь живёт по её лишь законам,
всё лишь её здесь пропитано ядом.
Папа и мама не любят друг друга.
А ведь когда-то светились от счастья…
Осень.
И в доме — ненастное утро.
Завтрак невкусен.
— Так, всё, собирайся! —
мама торопит /опять недовольна/.
Папа весь мрачный /мрачней не найдёте/.
Манная каша влетает в «помойку».
— Больше не буду готовить — не жрёте!
Если бы,
если б всё в миг изменилось!
Крепко зажмурить глаза и представить:
папа и мама сдаются на милость
радости, что вооот такаааая большая!
Солнечным днём /не в промозглую слякоть/
с ними идти и держать их за ручки.
Больше не мучиться, больше не плакать,
не натыкаться на взгляды-колючки…
Что-то должно измениться…
/наверно/.
Всё же наивно ребёнка сердечко.
Любит он вас — тех, с которыми скверно.
Даже ТАКИХ любит он
бесконечно…
Сегодня ночью…
Войдёшь в мой дом и не закроешь дверь.
Вслед за тобой ворвётся запах мокрых листьев.
Дыханье осени под стать душе моей —
не обнадёживает, холодит лишь мысли.
Войдёшь ты в дом, насмешливо взглянув
на странный быт моей заброшенной квартиры.
Привык лелеять здесь я только тишину,
забытый напрочь вдохновенной сладкой лирой.
Войдёшь…
А знаешь, я ведь ждал тебя,
предчувствуя — всё именно так будет:
под монотонный хлюп осипшего дождя,
в какое-то из мрачных полнолуний.
Мне вымолить ещё бы день один…
Но понимаю, что он прожит будет также.
Есть Одиночество — мой бог, мой господин.
Есть я — в его безвременье попавший.
Коснёшься ледяной рукой своей.
В глазницах — пустота, но ты — красива…
Развеются листки календарей:
где лето? где весна?
Всё мчится мимо…
Лишь осень — эта гиблая пора
пред снежным, мир объявшим, избавленьем,
со мной ещё побудет до утра,
до самого
последнего
мгновенья.
И буду долго-долго я смотреть,
как растворяешься ты в утреннем тумане…
Сегодня ночью приходила Смерть —
убила осень.
Снег под утро выпал
ранний…
А будет ли лето?
Он обнимет тебя.
Он согреет тебя.
Он излечит от зимних недугов.
Обжигающий свет.
Исцеляющий свет.
Он, наверное, мог бы стать другом.
Ты касайся его.
Ты влюбляйся в него.
Ты тянись к нему всею душою.
Ослепляющий свет.
Нереальнейший свет.
Чуешь?
Это запахло весною.
После долгой зимы,
очень долгой зимы,
что ещё до конца не изжита,
ты поверь в этот свет,
ты прими этот свет —
он святой,
он почти как молитва…
Тянешь тонкие ручки,
а слёзы бегут —
то ль от боли они,
то ль от света…
Врач сказал как-то сухо:
— Дождёмся весну…
И подумал:
«А будет ли лето?..»
Женщина с прошлым
Не первоцвет. Но и не вянущая роза.
Уже вкусившая все «прелести» любви…
У этой женщины так много было в прошлом.
Хотя всё главное — пожалуй, впереди…
Взгляд не уставший — он немного стал мудрее.
Слегка угас, но не сказать, что потускнел.
Не всё так гладко у неё, на самом деле…
А кто сказал, что грусть — её земной удел?
Она умеет быть приветливой, негордой.
Она умеет улыбаться и шутить.
Желает нравиться, отслеживает моды…
Да, обжигалась! Но не может не любить.
Принять её — такой, как есть, не каждый сможет.
Случайным ласкам не доверится легко.
Ведь не какая-то там женщина, а «с прошлым».
И это прошлое ей многое дало…
Не первый снег — давно сменились снегопады,
что укрывали от немыслимых обид.
Зима в душе — да разве ж ей такое надо?
Ведь сердце бьётся, даже если и болит…
На сто разлук одна единственная Встреча —
одна, способная всё в жизни изменить.
Не время лечит, а другое что-то лечит…
Вдох полной грудью — то, что даст ей дальше жить…
У этой женщины так много было в прошлом.
Хотя всё главное — конечно, впереди…
Понять её кому-то будет слишком сложно.
Но Кто-то встретится на жизненном пути…
Тот, Самый Главный, — кто и примет,
и простит…
По крайней мере, за былое не осудит.
Расчёт ли в том, — кто с кем, когда и для чего?
Осталось прошлое, оно — как книга судеб:
Святое что-то и… что колет под ребро…
Так было, есть и так всегда на свете будет.
И пусть однажды… просто станет ей… легко.
После развода
Её не заманишь простуженной лаской,
сочувственной скорбью и прочим «ля-ля».
Есть те, кто намного её в жизни счастлив.
И нет — тех, кого поглотила земля…
…Когда в её доме случается праздник,
приходят друзья и, конечно же… Он.
Счастливчик, что выжил в тот день смертной казни.
Клеймо: соглашенье обеих сторон.
«Остаться друзьями», стряхнув боль и слёзы,
как пепел.
Окурками — прошлые дни…
Приклеенный лоск на лице слишком розов.
— Ну, что ж… раз пришёл, не вопрос, — проходи…
…Чудеснейший вечер, стихи под гитару.
Друзья и подруги — как с ними легко!
Счастливые люди, семейные пары…
Её же семью обезглавил раскол…
И он перед нею — вот что притащился?
Не зря говорят: «уходя — уходи».
Есть сотни предлогов: вспылил, извинился…
Но после развода — какое «прости»?
— А жаль, что, ребятки, вы всё же расстались, —
любимою темой вновь кто-то вздохнёт.
Она промолчит, грусть утопит в бокале.
А он ухмыльнётся. И снова нальёт…
У них есть ребёнок — такая девчушка!
Единственной радостью полнится дом.
— Иди-ка, ложись, — поцелует в макушку. —
Уже слишком поздно…
А он же, а он
дождётся опять той удобной минуты,
когда ночь разгонит гостей по домам.
— И ты собирайся…
— А может, я… утром…
И — «преданный» взгляд. А когда предавал —
уже и не помнишь?
— Нет, я не оставлю…
И руки свои от меня убери!
— Я понял…
Уходит.
Как будто в печали.
«Другой стрёмной дуре на жалость дави…».
Закроется дверь.
Ни шагов, ни ухмылки.
Безжалостно всё эта ночь растворит.
К холодной стене прислонится затылком…
— Мам, снова ты плачешь?
— Нет, доченька… спи…
Пуговка
— девичье, глупое —
Расстёгивал по пуговке,
а вот одну — сорвал.
В доверчивые губоньки
так страстно целовал.
Податливые ноженьки
умело разводил…
«Ах, что же это, что ж это?
Неужто полюбил?».
…И закатилась пуговка
куда-то под кровать.
«Не буду же, — подумала, —
её я поднимать…».
…А ночь хмельная, пряная
под утро и прошла…
Любовь же окаянная —
ему я не нужна!
Ушёл к другой девчоночке —
с ней также поиграть.
Ах, платьица, юбчоночки —
вас так легко снимать!
Но вспомнилась та пуговка,
и загрустилось вдруг.
Она тогда как будто бы
вела мою судьбу.
Сорвавшись в ночку тёмную
сказать хотела мне:
«Не верь ему, влюблённому, —
обманет на заре!»
Найду ту горемычную,
на кофточку пришью.
Недоброе и лишнее
от сердца отлучу.
Отныне буду чувствовать —
примета есть одна:
коль не сорвётся пуговка,
то милому нужна!
Ведьмовское. Вариация на тему
Стихи твои — яд.
Слова твои — скорбь.
Калиной горчат
да сорной травой.
Испить бы тебя —
да стылая муть.
А звёзды горят
в ночи —
не уснуть.
Судачит молва
/ах, злы языки/,
что сводишь с ума
у гиблой реки.
Отважится кто
и — камнем падёт.
И даже весной —
не сердце, а лёд.
Трава-лебеда
да маком печаль…
Утихнет сова.
Светла к утру даль.
За синей горой,
за чёрным ручьём
увижусь с тобой,
возьму за плечо…
Ах, мне бы в тот сон,
ах, мне бы в ту явь!
К лицу бы лицом —
всласть губы подставь.
Испить бы тебя
по капельке всю.
Пусть горечь, пусть яд —
в погибель мою.
Судачит молва,
трещат языки:
«Так ведьма она!
сердца рвёт в клочки…»
— Да кто вам сказал?!
Утихните все!
Такие глаза!
Какой же в них свет!
Прогнал от ворот,
укрыл ото всех…
Целует мой рот
рубцы на спине.
Два алых рубца —
заживших почти.
Да кем же была
ты раньше?
— Молчи!
Никто никогда
не должен то знать…
Пусть кличет толпа —
тому и бывать.
Стихи мои — яд,
слова мои — скорбь.
Но не для тебя
исполнится боль…
…Растаявший сон,
немая печаль.
Утихнувший стон.
И ты…
у плеча…
На Рождество. Анти-праздничное
Всё валится из рук с утра,
день обещает быть «чудесным».
Подружки примут на «ура»
/да подавитесь «доброй» вестью!/.
Все пальцы кофе обожгло
/ах, недотёпа-неумеха!/
И мази нет — ну, как назло.
Сегодня — точно не до смеха…
В троллейбусе народа — тьма
/зажали будто бы тисками/…
…Хреновая стоит зима —
как будто черти подгадали.
На Рождество +2…+3
по Цельсию.
И фиг вам — снега!
А слёзы душат изнутри.
В реальность — будто бы с разбега.
Как больно бьёт судьба подчас
Её, привыкшую быть сильной.
Но только лишь бы не сейчас,
не в эту тягостную зиму…
да в праздники, когда душе
вот-вот бы счастьем насладиться…
…Не хватит сотни ворожей —
всему нагаданному сбыться.
Любимый праздник отшумит,
подружки дощебечут сплетни.
И снова делать бодрый вид,
изображая «всех прелестней»?
А вечерами — в дом пустой,
где отрешённы даже стены…
ОН от Неё ушёл к другой —
от «дуры»…
безнадёжно верной…
В несказанных словах
В несказанных словах — все правды и неправды,
бессилие страстей и опреснённость слёз…
Несказанность тех слов отложена на завтра.
А завтра… день другой, в котором их не ждёшь.
В несказанных словах живёт их очевидность,
что нас не допекла, казалось бы, ещё…
Несказанностью я пресёк твои обиды —
те новые, каким не продолжать бы счёт…
К несказанным словам порою больше веры —
они ведь то «чуть-чуть», что можно оправдать.
Я не договорил.
Но я закончил первым.
Не правда ли, сейчас свершилась благодать?
К несказанности слов хочу добавить время —
оно расставит все акценты по местам.
Однажды ты поймёшь, а я принять сумею:
в несказанных словах нет примиренья нам.
Прощаясь, ухожу — слова мои со мною.
Как хочешь, так трактуй…
А лучше — всё забудь.
Есть смысл не причинять паскудно лишней боли…
…и шанс — не пожалеть
о том когда-нибудь.
Не маясь
Какая же странная эта пора —
не осень, а дышится вновь листопадом…
Нет, я не спрошу, с кем была до утра.
Достаточно просто того, что ты рядом.
Достаточно взгляда, касания рук…
А запах волос твой вдыхал бы я вечно…
И даже не важно, кто он — новый друг…
Мне больше не хочется боли сердечной…
Душа не кричит… /или я вдруг оглох?/
Запоем не лечат сердечные раны.
Теперь «умиляюсь»: я больше не бог…
и даже с тобой мы уже не на равных…
Смиряются все. Чем я лучше других?
…А запах твой так же волнует, как раньше.
Не осень.
А город весь будто затих
в осеннем покое — вне суетной фальши…
Ты вскоре уйдёшь.
Мы с тобой во вчера
навеки такими, как были, остались…
И всё-таки странная это пора —
май-месяц, а я отпускаю…
Не маясь…
Темнее ночь перед рассветом
«Темнее всего перед рассветом» /Б. Дизраэли/
Употребляется как формула утешения в тяжкий момент испытаний.
Темнее ночь перед рассветом,
когда уставшие глаза
не видят ни земли, ни неба…
А до утра — не полчаса.
И звёзды вроде также светят,
а может, даже ярче…
Но
на этом отрешённом свете,
как и на том — темно…
ТЕМНО.
Взор наполняется слезами,
и тяжелее на душе…
Всё, что случается не с нами,
мы пережили бы уже,
благополучно позабыли:
и свет — не свет, и тьма — не тьма.
Происходящее с другими —
всего лишь пища для ума.
А боль же — МНЕ, а не кому-то.
И ожидание, и плач…
— Лишь остаётся верить в чудо, —
вновь разведёт руками врач.
— А сам-то веришь ли ты в это,
что без конца другим твердишь?
— Темнее ночь перед рассветом…
–…и коридоров глубже тишь…
Махнув рукой и без нотаций,
списав на нервный всё симптом,
уходит…
Мне же оставаться
в том мире, где пока
ТЕМНО…
Родного там нет
Не бывает родного там, где его нет.
И не те снова — мысли, слова…
Ни в моей, ни в твоей и ни в чьей-то вине,
что чужой человек предавал.
Это блажь, что нас любят, желают понять
те, кому мы отдать рады всё.
Не согревшись душой, обмануться опять…
Отгорит, порастёт всё быльём…
Слушай ночь.
И отмеривай, как стонет дождь,
разбиваясь на сотни частиц.
Это бьются обиды,
сомнения,
ложь…
Не твоя, а зеркальная жизнь!
Отпускай,
отрекайся,
нещадно гони,
задыхаясь от боли и слёз.
С горя локти кусай, но назад не зови —
не воспримет ЧУЖАЯ всерьёз…
…Помни только одно:
каждый новый рассвет
отдаляет ту страшную тьму,
когда стало понятно:
родного там нет,
да и места
тебе
самому…
Не твой маршрут
Попробуй сесть хоть раз не в свой маршрут
на первой же приметной остановке,
где в суете тебя не узнают
и дела никому нет до одёвки.
Ты пристальный не встретишь чей-то взгляд —
никто тут никого не замечает.
И также никому не будешь рад,
смотря в окно и попросту скучая.
Здесь будут те, с кем в жизни никогда
и ни за что бы ты не повстречался.
Маршрут не твой.
И не твоя судьба.
И ждут тебя не там, где оказался.
Как будто в неизвестность заглянул,
того, что не случилось бы, коснулся.
От перебора незнакомых струн
душой вздохнул,
а может, встрепенулся…
Причудливая, странная игра —
увидеть то, чего не ожидал ты.
Не тронута никем твоя струна:
кто ты? зачем? откуда? — не понятно.
Мальчишество…
А может быть, — тоска.
Желание сбежать за повседневность,
туда, где жизнь беспечна и легка…
и те, кто не мотает снова нервы…
Сажусь не в свой, а чей-нибудь маршрут.
И еду не в свою, а чью-то сторону.
Вновь обманусь на сколько-то минут…
Пока обратно не потянет.
К дому.
Я буду играть для Тебя
Я буду играть для Тебя…
Мне хочется, чтобы ты знала:
все эти слова не нужны…
все лишние эти слова…
Пусть музыка в нас говорит…
За нас…
В этом сумраке зала,
где будто бы вечность назад я робко тебя целовал…
Я буду играть для Тебя…
Послушные клавиши тонут,
подушечки пальцев дрожат.
Волнение истинных нот…
И я бы не смог
здесь
сейчас
тебя удивлять по-другому,
с твоей воспарившей душой достигнув желанных высот…
Я буду играть для Тебя — среди этих пьющих и жрущих,
которым по кайфу музон под весь их поддатый галдёж…
А я же хмельной не с того…
Твой взгляд — бесконечно зовущий…
И я закрываю глаза…
А ты ко мне молча идёшь…
И вдруг все поймут, для кого рождалось заветное чудо.
И, может, склонится весь мир у ног твоих,
пусть и на миг.
Я буду играть для Тебя.
Твоею мелодией буду.
Слова не нужны.
Мы сейчас
вполне обойдёмся
без них.
Город всё знал
Город не ждал.
Я почувствовал сразу
/взгляд его улиц, усмешка огней/
то, что он вслух никогда и не скажет,
но что желал бы сказать только мне…
Город молчал, нагнетая враждебность
мелким дождём с перепадами в снег…
Я понимал, этот путь неизбежен.
Выехать в осень. Прибыть в декабре…
Что-то не так в этом городе.
Словно
он предрекал не печаль, а беду.
Мне бы сейчас быть как он — хладнокровным.
Но не в ладу я с собой.
Не в ладу.
Город всё знал.
Даже то, что в итоге
с нами случится — с тобой и со мной.
Я буду гнать вновь по скользкой дороге.
Встречка. Слепящие фары…
Отбой.
Ты ничего обо мне знать не будешь…
…Ночью — под окнами.
Снег по стеклу.
«Если уж дёрнуло, может, разбудишь?», —
внутренний голос дерзнул.
— Не могу!
Окна чужие. И ты там — чужая.
Может быть, с кем-то — таким же чужим.
Всё, не хочу!
По газам. Уезжаю.
Точно — как «дёрнуло»…
Блажь, миражи…
Город гнал прочь.
Мерзко, суетно, тяжко…
Что же, душа, ты изнылась опять?
Там, за спиной, день растаял вчерашний…
Новый же день — мне уже не начать.
Город всё знал…
Безгрешно
Это безгрешно,
как ветра касанье —
просто дотронуться мыслями нежно
до твоих робких и тёплых признаний —
ими ты дышишь…
жива…
неизбежна…
Это безгрешно —
ловить сердцем трепет
за много-много шальных километров…
знать, что душа откровениям внемлет
и обнажает мою незаметно…
Это безгрешно —
дружить, не стараясь
переплести две судьбы воедино,
не предавая и не разрываясь
меж теми, кем мы по жизни любимы…
Это безгрешно —
на уровне вздоха
вдруг ощутить, что ты также вздохнула…
плакать безмолвно, когда тебе плохо,
не засыпать, если вновь не уснула…
Это безгрешно —
стихами живыми
перекликаться, весной наполняясь…
просто шепнуть в тишине твоё имя
ласково…
будто немного стесняясь…
Это безгрешно —
когда есть границы,
что преступить нам нельзя и на время…
Если же большее — лучше проститься.
Ведь, как и ты, я предать не посмею.
Дай ей пожить…
Дай ей пожить счастливо…
Не изводи звонками,
не обижай словами.
Ночью хмельной не рвись
в мир, что теперь красивый
после того, как стали,
с ней вы чужими стали…
Новым отсчётом — жизнь.
Дай ей побыть счастливой,
прежней не ведать боли.
Время залечит раны —
те, что душе нанёс.
Ты был её мужчиной,
всё в твоей было воле.
Только с тобой узнала
что она, кроме слёз?
Дай ей побыть счастливой,
нервы не рвать напрасно,
перечеркнуть все страхи,
веря в свой светлый день…
Больше не бьёшь — спасибо.
Больше не пьян — прекрасно.
Будто спустилась с плахи
в солнечный мир лучей.
Станет теперь любимой
кем-то другим — достойным.
Это тебе казалось:
вечным твой будет рай.
Дай ей пожить счастливо —
просто, легко, спокойно.
И не дави на жалость,
как ты умеешь…
ТВАРЬ…
Ворожба
То ли ночь колдовская меня усмирила,
то ли ласка твоя, от которой хмельной…
«Полнолунье придаст ведьме бо́льшую силу.
Позабудешь и в мыслях жалеть о другой», —
говорила одна мне из сельских ведуний,
зная, что прикипел к тебе сердцем чумным.
«Бойся, парень, её в череде полнолуний.
Ну, а лучше молись всем на свете святым!
Чёрный глаз у неё — как бездоннейший омут.
Вижу, сохнешь по ней. Ворожба это всё.
На болоте, где черти поганые стонут,
схоронила от всех она сердце твоё…».
Что ни слово, то в дрожь — нагнетает старуха.
Или просто завидует счастью других?
Невдомёк ей, что нам не прожить друг без друга,
что любовь в нас кипит каждый истинный миг…
«Ворожба это всё — на свечах и на кро́ви.
Что душой завладела, тут ясно и так.
Приворотом чадит, а не пахнет любовью.
Подскажу, научу, а то сгинешь, дурак…».
Пусть дурак я. Но лучшей судьбы мне не надо.
И объятий твоих я не знал горячей.
А старуху послал… до ближайшего ада —
в то болото, где водится уйма чертей…
— Ты не верь никому. Слушай сердце, любимый, —
говорила ты после, порою ночной.
Чувство — будто всего аж до капли испила.
Иль тому полнолуние, скажут, виной?
…что тебе придаёт несказа́нную силу,
а меня же, напротив, лишает её…
Этой ночью хмельной упоённо любила…
Разве можно сказать: «ворожба это всё…»?
Ночное колдовское
О, ночи тёмной отрешенье,
мне не томи так жадно грудь!
Что при свече, в огне блаженном
я нагадала?
Стынет жуть.
Не он пришёл, явилось Нечто.
И жалок ныне мой покой.
Предстать же в платье подвенечном
мне грезилось ещё весной
пред ним — во снах, что слаще яви,
чтоб он поверил, он узнал…
И мой причудливый румянец
его бы в миг околдовал.
Мечталось быть мне мягче воска
и только лишь в его руках…
Но кем я стала?
Отголоском
тоскливой птицы в облаках…
росою поздней, не испитой,
несобранной пыльцой с цветка…
Я им не узнана, забыта.
И доля девичья горька.
Быть нежеланной хуже пытки
тому, чьим взором зажжена.
Не будет ждать он у калитки
и не проводит дотемна.
Чужого счастья пожелала,
поверила, что приручу.
В ночи свеча моя пылала.
Я колдовала на свечу.
Не он пришёл, а вскрылось Нечто.
И голос вторил в тишине:
«Из всех, что он отвергнет женщин,
больнее будет лишь тебе!
Уймись, бесстыжая, в пороке.
Не ворожи в ночи пустой.
Завещан Сокол темноокий,
нет, не тебе — Красе другой!».
И всё, что грёзами сгустилось,
ушло в предутренний туман.
Над ближним лесом птица взвилась
и полетела к небесам…
Откуп Небу
Уронила лоб в руки. Молчишь. Губы ищут покоя.
Муки сладкие, муки блаженные — пить бы да пить.
Не тебе, моя радость, за откуп тревожиться боле.
Самому б за тебя мне всю жизнь Небу откуп платить…
То ли слабость твоя, то ли мне дорогая услада?
То ли биться в поклон, то ль с коленей тебя поднимать?
Наглядеться нельзя. И нельзя мне без этого взгляда.
У даров, что бесценны, один лишь удел — принимать.
Принимать их, покуда желанны, души в них не чаять…
Шубу с плеч, чуть стыдясь, да задуть свет коптящей свечи.
Пустобрёха дворовая вновь за окошком залает.
Успокоит Семён её, слезет с горячей печи…
Ух, морозно на улице! Лихо февраль воеводит.
Не пускал бы тебя, так и грел… да к рукам приучал.
Если б только ты знала, как любо в моей несвободе,
то была бы давно ещё паче со мной горяча…
То ли сердце со стужи печёт, то ли жажда томленья?
То ли боль, то ли сласть?
То ль я пьяный и дюже чумной?
Не пущу никуда, ты сегодня моё откровенье!
И устам я твоим буду долго вверять непокой…
Ночь безлунная нынче, глухая, как ведьмина шалость.
Завывает метель, и ни зги не видать за окном.
Пёс умолк.
И Семёна-холопа сморила усталость.
Ты, царевна ночная, знать хочешь, что будет потом?
Кабаки позабудутся, пьяные рожи все скиснут.
Будем ночи свои во хмелю мы ином проводить…
Уронила лоб в руки.
Молчишь.
Рот в усталости стиснут.
Я готов за тебя Небу откуп отныне платить…
Про галстук. Грустное
Справляться с галстуком так и не научился.
Скорей, запутаю, чем снова завяжу.
В моих руках он — непослушный и капризный.
И жаль, что я тебя уже не попрошу…
А ты умело с ним справляешься — в два счёта.
Точней, справлялась — здесь вернее будет так.
И он отброшен — с ним возиться неохота.
Но… без него уже не смотрится пиджак.
Рубашки ворот неприкаянно расстёгнут.
Спасёт ли дело освежающий парфюм?
А может, ну его — ко всем чертям, в болото?
И вслед за галстуком отброшен и костюм.
Попроще быть. Да и резон ли «рисоваться»?
Обычный свитер под любой прикид пойдёт.
Вздохну лишь, вспомнив про заботливые пальцы.
И про глаза, и про слова… про всё-про всё…
Опять яичница (немного?) подгорает.
Посуда в раковине свалена — гора…
На людях виду не подам — я аккуратен.
А дома сдал по всем статьям и «на ура».
Мне без тебя по-новой как-то не живётся.
И чаще стал ругать какую-то там мать.
Ты всё умела превосходно делать, Солнце.
И даже галстук этот грёбаный… снимать.
Так бывает…
Мы сбываемся чаще, чем нам предначертано
для других, чьи пытаемся души познать —
в одиночествах странных, горчащих рассветами…
чтобы снова в закатах своих догорать.
Принимая бессмысленность за невезение,
вновь спешим дать себе свой «единственный» шанс.
Но судьбу не обманешь шальным нетерпением.
У неё есть дежурный ответ: «НЕ СЕЙЧАС!».
Вроде был интерес до живого и вечного,
схожесть мыслей, желаний, а дальше… стена.
Даже если доступна сейчас эта женщина,
будет также желанна ли завтра она?
Даже если сегодня в мужчине нуждается,
это всё проходящее, если — не ОН.
Так бывает, такое порою случается…
А потом забывается, как страшный сон.
Послевкусие — стойкое и отрешённое.
Неродные — ни губы, ни взгляд, ни слова…
Стали кем-то неясными и мимолётными
эти ДВОЕ, которым не видно числа…
Сны вещие. Анна…
/К Анне Ахматовой/
Сны вещие — они с тобою, Анна.
Неумолимы, яростны…
близки…
Удушье невменяемой тоски…
Бесстрастье, сталь холодная капкана…
Отчаянье, сдавившее виски…
Строка, строка…
Чудесный дар строки…
Какое несравненное блаженство! —
подумают иные…
Всё не так.
Душа желает в чёрное одеться…
А сердце разрывается…
В слезах —
само жестокой участи проклятье,
увитая злой памятью судьба…
А шёлк того причудливого платья
подчёркивает — как же ты худа…
Оглохнуть — чтоб по-новому мир слышать.
Стать мученицей — на глазах у всех.
Но говорить застенчивее, тише…
Ведь не перекричать двадцатый век…
Как страшен суд немыслимых пророчеств
предчувствием сбывающихся бед…
О, Господи, не дай!..
Предрешено всё.
Неумолимость — вот Его ответ.
Смиряйся, поглощённая страданьем,
Изъеденная им до тошноты…
Оно во всём — в рыданиях, молчанье…
Оно во всём, — чего коснёшься ты!
Не всех несчастий мера постоянна…
Но кто бы знал, где истинный предел?
Сны вещие — твоё проклятье, Анна…
Как будто затянувшийся расстрел…
Разбитая вдребезги. Марина…
/К Марине Цветаевой/
«Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи — те самые серебряные, сердечные дребезги…» /М. Ц./
«…И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!»
Случайный прохожий, ты вспомнишь ли имя,
которому литься бы сладостно с уст?
…и славное время, что неумолимо
злой рок обратил в безысходную грусть.
Марина…
Из сотен венозных сплетений
её — беспощадно и дерзко рвались.
За милым грехом всплеск живых искуплений —
из раны не кровь вытекала, а жизнь.
Душа обнажённая…
В этом — вся правда:
сегодня — отчаянье, завтра — восторг.
Но как же оно переменчиво — завтра!
Любовь?
Увлечение?
Или порок?
И так всякий раз.
Грань слепых помешательств —
казалось, вот-вот оно — произойдёт…
Любовь бы не выпустить ей из объятий,
нутром ощущая: за смертью черёд.
Марина…
И сладость, и жалость, и гордость…
Неистовость, сила природных стихий.
И как упоён неприкаянный голос,
похожий во всём на её же стихи!
Разбитая вдребезги.
Но не смертельно.
[пока не смертельно].
Но плач или смех
в душе отзывались вселенской метелью.
Прозябнувший город.
Заснеженный век…
Безумие.
Страх.
Беспросветность.
И дикость.
Кровавый террор…
Мир, сошедший с ума…
Стихов больше нет.
Нежность в сердце изжита.
И это — уже не она.
Неона…
Кто мог бы подумать — испита до донца.
Утратив величий былых торжество,
своей безрассудностью вдруг захлебнётся,
не став утешением ни для кого…
Случайный прохожий, топтавший с ней землю,
о, знал ли ты, чьи [!] это были следы?
…и ведал ли ты, вынимая из петли,
какой [!] нестерпимой коснулся беды?
Марина…
Богу — Богово
«Кесарю кесарево, а Богу Богово» — старосл. «Воздатите кесарева кесареви и божия богови» — новозаветная фраза, цитируемая обычно по апостолу Матфею. /употребляется в узком, житейском смысле: каждому — своё, каждому — по заслугам/.
Да, Богу — Богово.
Непререкаемо.
Будто калёным железом — как встарь.
Буйные головы.
Непокаяние.
Что же ты медлишь, а, царь-государь?!
Крови за истину
пролито — страшно мне
даже представить,
не то, что сказать!
Аль не присытились божьей-то милостью,
псинами верными пялясь в глаза,
слуги твои, покамест окаянные?
Чуешь, дыхания напряжены?
Царь-государь, эти б сразу облаяли…
Эх, неравён час до горя-беды…
Бойся не тех, кто открыт и воинственен
/ибо не их подлость скрыта от глаз/.
Бойся всех льстивых да с чёрными мыслями —
именно льстивый и первым предаст.
Тихо в покоях.
Но в воздухе смутою
пахнет уже.
Аль не чувствуешь сам?
Царь-государь, время старою сукою
тошно скулит…
Ты же — веришь словам.
Милуешь тех, кому дыба — пристанище.
И бесконечно караешь иных —
сильных и дерзких.
Бескрайнее кладбище…
Слёзы и гнев — порожденье живых…
Страшно…
И дико.
С кем, царе, останешься?
Множество псов.
Но из них — ни один
раны твои не залижет.
В пожарище
вскоре толпа город твой превратит…
…На пепелище
пир злобы отпразднует
Тот, кто при жизни тебя возносил…
Да, Богу — Богово.
Этим всё сказано.
Будь же мудрее — не я ли просил?
Я позабыт
Я позабыт…
Пускай другие берега
Вам открывает ныне время-быстротечность.
Туманность памяти:
где радость, где беда —
уже не ощутить…
Прощайте, Нежность…
Немного истинности.
Блажь.
Слова — песок.
Просыпаны безумства-отреченья.
Нечаянность, скользнувшая меж строк,
падёт как шёлк на Ваши смуглые колени…
Я не ропщу.
Мы не клялись в святой любви
ни перед чем
и не скрепляли судьбы кровью.
Лишь отрывались так блаженно от земли,
как будто падать вниз действительно не больно.
Моё Блаженство, до какой такой звезды
не дотянулся я, отринув всё земное?
А голова кружилась не от высоты…
Но что для Неба могут значить эти двое?
Ни шелест слов, ни яркость снов — душа молчит.
Лишь только явственней все звуки во Вселенной.
Благословенна ночь.
Но холодно в ночи.
И где-то Вы — не для меня благословенны…
Я позабыт.
Уже иные берега
Вам открывает даль безоблачного утра,
где солнца свет растопит все кусочки льда
и снова нежность Вы подарите
кому-то…
Наши мысли слышны
Не напророчь.
Осторожнее!
Мысли
в час полнолуния дико томят.
Страхи сильнее.
Желания низки.
Ночь на тебя обращает свой взгляд…
Не оступись.
Свет ночных коридоров
мрачен и, кажется, неощутим…
Если боишься — замри.
Каждый шорох
в миг обращается эхом твоим…
Не обманись.
Холоднее не звёзды,
а расстояния в тысячи лет.
Хочется быть мне с тобою.
Но поздно.
Не потому, что меня больше нет.
А потому, что тебя не осталось
там, где уже никому не отдам…
Долго ещё обречённая жалость
будет за нами скулить по пятам…
Ближе к рассвету…
Свободе — спасибо.
Встретимся где-то за краем земли…
К ветру лицом
повернись.
Так красиво
волосы он развевает твои…
Не обнажить…
Лишь коснуться невольно
сердцем
твоей замолчавшей души…
Долгая ночь убивает не больно…
Не напророчь.
Наши мысли слышны…
Переночуешь у меня…
Переночуешь у меня, немая странница печали,
зашедшая на огонёк моей скучающей души.
Мы не из тех, чьи взгляды так друг друга трепетно искали
среди бесчисленных миров полночной сумрачной тиши,
где бесприютно иль тепло…
легко…
а может быть, надрывно…
Как много из того, что есть, судьбой отметится: «Прошло…».
А кто-то, думаю, живёт, как с приговором: «Это было…»,
надеясь, что прольётся свет через оконное стекло
воспоминаний дорогих — счастливых, добрых и сердечных…
Надеждой полнится душа, когда так хочется чудес…
Мы не из тех с тобой, кто жил, судьбу лелея бесконечно,
и не из тех, кому она возводит замки до небес…
И видно это нас роднит…
Ну, чем ещё с тобой похожи,
немая странница Печаль, зашедшая на огонёк?..
И ночь с тобой из тысяч тех, что раздавал неосторожно,
я никому бы подарить взамен такой уже не смог…
Остаться тайной для миров ночного города ты сможешь.
А мой же мир — сейчас он твой.
Узнаешь всё — как было, есть…
Не знаю, станем ли к утру друг другу чуточку дороже.
Но откровенен я с тобой.
А ты — со мной.
Сейчас и здесь.
Переночуешь у меня.
Других пускай одарит Радость
своим присутствием благим.
Желаю — и да будет так.
А я иного не хочу — твою бы только мудрость взгляда
и то, что нужно для души,
но что не скажешь
на словах.
Из истинных моих утрат…
Из истинных моих утрат
дороже всех, пожалуй, — время…
И листопад, и снегопад,
спешащий в лето дождь весенний,
и блики солнца по утрам,
и ярких звёзд преобладанье…
Всё, что доверено ветрам —
их мимолётному касанью,
потеряно мной невзначай
по датам, шелестам и вздохам.
Не откровенен больше май,
и в октябре беззвучно плохо…
Каких заветных берегов
теперь касаются метели?
Мотив растаявших снегов
звучит капелями в апреле…
Так постепенно тает жизнь
по вздохам, шелестам, томленьям…
Цветастой яви миражи —
мои хмельные настроенья…
И загорчит былым вчера
то, что считалось сладким завтра…
Сентябрь.
Жёлтая листва.
И лето кончилось внезапно.
Не возвращается назад
всё, чем невольно отболели…
Из истинных моих утрат
дороже всех, я знаю, — Время…
Сполна
Жизнь учит тому, что всё здесь проходяще.
Как ни было б много тех дней и ночей:
спокойных, тоскливых, безумных, кричащих…
…они не изменят порядок вещей
того Бытия, что вовек беспристрастно
к печалям и радостям, воплям, мольбам
и может стать ядом, а может — лекарством
по воле судьбы — как покажется нам.
Покажется ль?
Каждому хочется верить
в счастливый исход, что спасёт, не предаст,
и неощутимее будут потери.
А если и быть им, то пусть не сейчас…
Наивные…
Сколько же блажи от страхов!
Их много, они доживают свой век
до срока, когда всё рассыплется прахом
и вымерзнут слёзы.
И снег, белый снег
укроет собою остывшую землю…
Не так ли порой умирают мечты?
А может быть, нет, — лишь затихли и дремлют?
И верю ли я в это, как веришь ты?
Да, время на всё одинаково смотрит.
Мгновенья, минуты… года — равный счёт
таким же мгновеньям, минутам…
Их облик
разнится, но сущность свою отживёт,
как ни было б до немоты одиноко,
иль радостно, иль безразлично уже…
Всё будет когда-нибудь слишком далёким,
а память скупой дорисует сюжет…
Жизнь учит тому, что всё здесь проходяще.
И прежнего нет, да и в будущем — мгла.
Одно лишь в цене — что зовём Настоящим.
Оно лишь одно достаётся…
Сполна.
Оглавление
- По чьей-то воле…
- Мой Свет
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Наговорившись с тишиной… Избранное. Книга первая предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
