Глава 2
Молодые женщина и мужчина сидели прямо напротив столика, за которым каждое утро появлялся высокий, явно внимательный к своей внешности мужчина в «гавайке» с притушенными, словно застиранными, цветами. Столик слева от них всегда занимали седой мужчина с мальчиком лет двенадцати.
— Больше так продолжаться не может, — говорил мужчина молодой женщине.
Она молчала и смотрела туда, где океан сходится с небом. И тогда в чуть влажных глазах ее без труда различалась эта тонкая серая полоска. Как черта, переступить через которую невозможно, как невозможно переступить через надвигающееся мутное, бесформенное будущее.
— Два года мучений, сравнимых разве что с больным сном, — говорил он ей. — Маша, Маша… — умолял он. — Я знаю, что это случилось. И что сейчас ты простить себе не можешь того, чего никогда не простила бы мне… — Он заглядывал ей в глаза, наклонившись, ресницы ее при этом вздрагивали, и было видно, что пытка для нее не прошлое, а настоящее. — Мы уехали, чтобы спасти брак. Мы ушли в море, решив отречься от взаимных обид и упреков. Ну, мне, допустим… мне не в чем упрекнуть себя… да и тебе меня упрекнуть, думается, не в чем… прости, что напоминаю… — Ресницы ее снова вздрагивали. — Я прощаю тебя, но скажи, что я не дурак. И не прошу сейчас женщину, которой все равно, что будет со мною.
— Ты не дурак, Сергей.
Они понимали, что другого ответа и быть не могло. И тогда он брал свой кофе и крутил чашку на блюдце, попеременно трогая ручку пальцами. Ей хотелось схватить эту чашку и бросить в море. Но вместо этого она устало смотрела в никуда. Усталость не была ей к лицу. В двадцать шесть ей можно было дать и двадцать два, и свежесть, которой была пропитана эта женщина, стирала все недостатки ее черт. Слегка раскосые большие глаза, чуть навыкате, карие, при первом взгляде казались они немного неловко вставленными господом в этот овал правильной формы. Но внимательный взгляд, изучивший эти глаза с пристрастием, очаровывался этой женщиной. Эта женщина знает цену своей влюбленности, и если бы на нее смотрел человек, могущий заплатить такую цену, он не грешил бы против истины, утверждая, что завоевать сердце этой женщины трудно, куда легче это сердце разочаровать.
— Я клянусь богом, я клянусь всем, что дорого нам обоим, — мы станем другими, — заверял он ее. — Потому что созданы друг для друга, потому что мы нужны…
— Ты слышал этой ночью шум?
Некоторое время он сидел неподвижно, молча разглядывая ее колючим взглядом.
— Что?
Ему казалось немыслимым, что он перебит был в ту минуту, когда произносил слова, не дослушать которые до конца просто невозможно.
— Я слышала ночью шум. То ли крик, то ли плеск волны.
— Что удивительного в плеске волны, когда мы идем по океану?
— Я сказала еще — «крик».
Он отпил кофе и посмотрел на отца мальчика, который на сносном английском подзывал помощника капитана.
— Ты слышала то, что я только что сказал?
— Да, я слышала, — поспешно ответила она, прислушиваясь к разговору за соседним столиком. — А ты слышал?
Он опустил голову и с кривой усмешкой стал искать в карманах сигареты.
— Скажите, — обратился к помощнику капитана седой мужчина, и женщина чуть сдвинула брови, обращаясь во внимание, — этой ночью на корабле не происходило никаких странных событий?
— Каких, сэр? — помощник подмигнул мальчику и услужливо склонился над его отцом.
Женщина посмотрела на мужчину. Тот пожевал губами и, дотронувшись пальцам до виска, проговорил уже тише:
— Например, не падал ли кто-то за борт?
Выпрямившись, женщина втянула губы и перевела взгляд на помощника капитана.
— Уверяю вас, сэр, — ответил тот, — что этой ночью за борт не упал ни один человек. Эта ночь была тиха и настолько приятна, что я провел ее на палубе, редко заходя на мостик.
И он прикоснулся пальцами к фуражке.
— Странное дело, — раздался громкий голос. — Люди на этом корабле один за другим сходят с ума. Сначала я, проснувшийся от вскрика и плеска воды, потом этот мужчина, так же, как и я, спавший в своей каюте. И только проведший всю ночь на палубе наш бравый помощник капитана ничего не слышал.
Помощник отступил назад, и женщина увидела того самого загорелого, крепкого мужчину в «гавайке», что садился каждое утро за столик напротив.
— Видите ли, в чем дело, господа, — растерянно заговорил отец мальчика, — слышал — не я…
Сразу после этих слов не осталось никого, кто не удостоил бы его долгим взглядом. Женщина, взволнованная странным разговором, вцепилась руками в край стола.
— Что вы хотите сказать этим, приятель? — раздраженно бросил мужчина в «гавайке». — Сначала вы упоминаете о плеске и крике, то есть рассказываете слово в слово историю, которую я рассказывал этой ночью помощнику капитана, а потом говорите, что вы этого не слышали.
Седой посмотрел на мальчика, занятого игрушкой-трансформером, а потом посмотрел на всех глазами, полными вины.
— Я не слышал. Слышал мой сын.
— Эй, малыш, — крикнул Левша, — расскажи-ка глупым дядям, что ты слышал этой ночью.
Как ни в чем не бывало тот продолжал крутить в руках игрушку.
— Оставьте его, — попросил за него отец. — Достаточно того, что сказал я.
— Выходит, вы единственный, кому послышались этой ночью звуки, такие странные для морского путешествия, — крик чайки и плеск воды, — заметил помощник капитана, улыбнувшись Левше.
— Это не был крик чайки.
Муж женщины, словно застигнутый за неприличным делом, резко вскинул голову и посмотрел сначала на свою жену, а после, кусая губу и сожалея, что в очередной раз начатый им разговор в очередной же раз заканчивается ничем, откинулся на спинку стула.
— Это не был крик чайки, — повторила Маша.
— Вы тоже слышали? — скорее даже не выразительно, а вызывающе неучтиво воскликнул Левша. — Да есть ли на этом корабле хоть кто-то еще, кто не слышал того, чего не слышал помощник капитана!
Седой мужчина вынул из кармана пачку сигарет, из пачки сигарету и, уже не скрывая своего интереса к происходящему, отломил от нее фильтр.
— Это был крик не чайки, — в третий раз на палубе это прозвучало из его уст, да только во сто крат увереннее.
— Помощник капитана сказал мне сегодня ночью, что это был «крик» волны, — интимно сообщил всем Левша.
Седой не обратил на это сообщение внимания.
— Офицер, где мы сейчас находимся? — держа руку на спинке стула мальчика и глядя под ноги, спросил он. Над головой его взметнулся клуб дымка, но тут же был съеден ветром.
Помощник капитана утомленно вздохнул, снял фуражку и вытер ее внутреннюю часть платком. Пока он этим занимался, ветер трепал его редкие волосы, открывая всем доступ к разглядыванию его ранних залысин. Левша спокойно сидел, и волосы метались по его лицу. Он то и дело убирал их за уши, загребал назад, но настойчивый бриз не унимался.
— Мистер Макаров, мы в пятистах милях от восточного острова Бермуд Боас, в тысяче двухстах милях от Нассау и в тысяче миль от Восточного побережья США.
— Макаров? — удивленно переспросил Левша. — Так вы — русский?
— Как и вы, — не поворачивая головы, ответил седой. Так же, не шевеля и пальцем — женщина это видела, — он водил глазами из стороны в сторону, ощупывая взглядом океан. Он словно подсматривал за теми, кто сидит справа и слева от него.
— Почему вы спросили об этом, мистер Макаров? — спросил помощник капитана после небольшой, повисшей на палубе паузы.
— Потому что я испытываю странные ощущения.
— В чем дело, сэр?
— Дело в том, — сказал седой, — что мне легче поверить этому молодому человеку и женщине, чем поверить вашему слову, слову морского офицера.
Помощник капитана рассмеялся. Делал он это снисходительно, отдавая дань уважения гостям судна.
— Да вы все, господа, словно сговорились сегодня! Мы в Бермудском треугольнике, вам следует принять это во внимание. Здесь часто приборы сходят с ума, а люди испытывают беспричинное чувство тревоги, — он говорил это не сбиваясь, отражая напряженный взгляд Макарова. — Я уверяю вас, господа, все в порядке! — И помощник капитана приложил руку к козырьку. — Отдыхайте, наслаждайтесь запахом йода, такого вкуса океана, как здесь, вы не попробуете больше нигде! Я вернусь к вам, как только улажу дела в рубке. Прошу простить меня, — и он ушел.
Несмотря на шаткую связь, возникшую на палубе между путешествующими на судне вот уже третьи сутки людьми, за столиками — неком подобии летнего кафе на открытой палубе — снова воцарилось молчание. Первым его нарушил Левша.
— Вы задали америкосу вопрос, — уже по-русски заговорил он, — он вам ответил. А потом вопрос задал он, и у меня такое ощущение, что ответа на него вы не дали. Между тем он ушел, не дождавшись его, как если бы он его услышал. Чертовщина какая-то. Что вы имели в виду, когда говорили, что верите мне и этой женщине, но не верите ему?
— Да, — срываясь голосом, добавила Маша, и Сергей, совсем уже поскучнев, скрестил на груди руки. — Я тоже хочу знать.
— Чайкам нечего делать на таком расстоянии от суши. Вот в чем дело. Тысяча миль — слишком далеко от берега. Вот что я имел в виду.
— То есть это был крик не чайки? — спросила женщина.
— То есть он ушел, догадавшись, что я имел в виду.
И все снова занялись своим делом. Левша откинулся назад, запрокинул голову и зажал волосы руками, чтобы они не закрывали лицо. Сергей завозился на стуле. Обстановка показалась ему удобной для возобновления прервавшегося монолога. Но женщина как раз и не была расположена слушать его. Подперев подбородок кулачком, она с интересом наблюдала за тем, как седой мужчина, ответив на какой-то простой вопрос мальчика, вытянул из серебряного кольца на столике салфетку, а из кармана рубашки привычным движением — ручку. Начертив что-то на салфетке и теперь рассматривая это на расстоянии вытянутой руки, он старался сопоставить свой рисунок и цифры под ним, а женщина по выражению его лица пыталась распознать переживаемые им в этот момент чувства. У обоих ничего не получалось. Она видела, как отец мальчика беспомощно посмотрел по сторонам, закинул голову, посмотрев на солнце, а потом — на наручные часы. И снова — никакой реакции. И вдруг он рассмеялся, скомкал салфетку и бросил ее на стол.
— Понимаешь, Мария… я ждал твоего «да» слишком долго… Достаточно долго для того, чтобы понять невозможность существования без тебя… Трещину в моем сердце видят уже все — на работе, родители… Скажи, что должно произойти, чтобы я увидел твои глаза… полные слез страсти и желания меня… Скажи!
— Простите, — произнесла Маша и улыбнулась вскинувшему брови седому мужчине, — я видела, что вы сейчас что-то рисовали. Это как-то относится к нашему общему разговору?
Он улыбнулся, покачал головой.
— Пустое. Забавы одинокого отца.
В знак благодарности она кивнула ему и убрала руку, на которую легла ладонь мужа. Ей вдруг захотелось поправить волосы.
— Я хочу еще кофе.
Макаров исподлобья смотрел на того, кому предназначалась эта почти просьба. Но тот играл желваками на скулах и, кажется, не слышал.
— Наша семья рушится… я люблю тебя… Тебя никто не будет любить так, как люблю я… Но разве ты не видишь, как рушится наша семья?..
— Два кофе! — крикнул Макаров, поднимая руку и привлекая внимание официанта. — Один — мне, второй — за этот столик.
Маша улыбнулась ему. Седой посмотрел на руку ее мужа. На безымянном пальце его правой руки сияло обручальное кольцо с бриллиантами.
— Молодые люди, вы не могли бы составить нам компанию? — Макаров улыбался этой паре. — Мы с Питером собираемся искупаться в бассейне. Меня, кстати, зовут Александр.
— С удовольствием! — ответила Маша, и глаза ее, не имевшие, казалось, природного блеска, вдруг сверкнули радостью.
— Простите, у нас дела, — отрезал Сергей.
— Ах, да, — сказала Маша, и два огонька, только что превратившие ее чуть затуманенные глаза в сияющие куда ярче мужниных бриллианты, потухли. — Простите. Я забыла.
Молчавший Питер наконец-то открыл рот. Посмотрев на отца, он выдавил, словно через силу:
— Он ударит ее и погнет кольцо.
Через минуту Макаров забыл об этих словах.
На полпути к бассейну их догнал косолапый старик-мексиканец с белогривой молодой метиской. Несмотря на безупречные черты лица и точеную фигуру метиски, ее волосы молочного цвета выглядели как-то неестественно. Еще более неестественно смотрелась на груди старикана золотоликая икона Девы Марии размером с кофейное блюдце. Она придавала старику вид священника, уже порядком отягощенного внешними атрибутами церкви и тем не менее окончательно ударившегося во все тяжкие. Макаров готов был поклясться, что на родине мексиканец приторговывает проститутками или кокаином. Но здесь он был просто Пабло. Он так и представился минутой позже: «Зовите меня просто — Пабло».
— Сеньор! Вы, сеньор, чей сын похож на молодого бога, — на мешанине из разных языков, но так до смешного удачно, что был понятен дословно, обратился он к Макарову, — могу ли я предложить вам партию в пул?
Макаров посмотрел на Питера.
— С ним побудет Розалия, — поторопился уладить эту проблему мексиканец. Звонко шлепнув метиску по тугой заднице, он строго бросил ей на испанском: — Не забывай, что он совсем мальчишка!.. На интерес? — последнее адресовалось уже седому.
— Разумеется. Пять долларов.
— Это большой деньги, — понимающе кивнул старик. — Я начал как раз с пять долларов, сеньор. Я украл их в забегаловка донна Лусии и через десять минут поставил их на петух Кривой Глаз. Я так хотел пирожного, я истекал слюна, но мне нужно было не одно пирожное, я хотел поднос!.. Обычный «американка», сеньор?
— Как тебя зовут, красавчик? — спросила красотка, едва они с мальчиком уселись в кресло неподалеку от стола. В одно кресло. Пока беспрестанно говорящий Пабло стучал шарами, устанавливая треугольник с ними на положенное место, Розалия наклонилась к новому другу с этим вопросом.
Питер посмотрел на девушку безразлично, как если бы смотрел на верхушки сосен из «Лексуса» отца.
А потом бросил игрушку в соседнее кресло. И стал смотреть, как отец, склонившись над столом, работает кием, как поршнем.
Щелчок! — и шар, врезавшись в клин собратьев, расколол правильную фигуру. Один из них, пущенный с места, как «Бугатти», нырнул в лузу. Второй, завертевшись юлой, доехал до отверстия и, мгновение покружившись, свалился…
Макаров поднял голову и посмотрел на Питера.
Он ударит ее и погнет кольцо, — вдруг сверкнуло в его голове.
«Вот дьявольщина, — расстроился Макаров, — иди пойми, что он имел в виду», — и тут же вспомнил о массивном, вызывающе дорогом кольце с бриллиантами, украшавшем палец Машиного мужа.
Левша, потягивая через соломинку только что доставленный к столику коктейль, сквозь черные очки наблюдал за помощником капитана. Последний, как и обещал, спустился на палубу. Но тех, с кем он мог бы продолжить разговор, уже никого не осталось. Даже Левша, который никуда не спешил, давно встал и ушел. И теперь, облокотившись на поручень и прижавшись спиной к надстройке, с высоты десяти футов Левша видел, как помощник капитана прошел мимо столика, за которым сидели мальчишка с отцом, смахнул с него исписанную и скомканную салфетку и — сунул в карман.
Левша оставил стакан и пошел в свою каюту. Запер дверь и сел на кровать, широко расставив ноги. Наклонился и выдернул из-под кровати сумку. «Молния» вжикнул и разъехалась. Просмотрев содержимое сумки, он застегнул ее и ногой задвинул на место.
