В той стороне, где жизнь и солнце

Вячеслав Викторович Сукачев, 2019

Личное счастье – счастье любви, главная тема этой книги. Героями большей части рассказов стали люди 80—90-х годов прошлого века: врачи, учителя, рабочие, студенты… Люди самых разных возрастов и разной судьбы объединены одной общей темой – темой любви. Порой она бывает, как лавина в горах, порой – хрупкая, ненадежная, прячущаяся даже от самого героя… Около десяти рассказов этой книги были экранизированы на киностудии «Мосфильм», в том числе такими мэтрами кино, как Сергей Соловьев и Андрей Эшпай.

Пикник

Маленькая повесть

I

В пятницу, преодолевая нервозность последнего дня недели, отдел Виктора Степановича Кравцова спешно заканчивал выгодный проект механизированного нижнего склада Северного леспромхоза. Работа была плановая, горящая, от которой зависел заработок не только подведомственного Кравцову отдела, но и институт в целом. И поэтому на Виктора Степановича мягко нажимал Сам — дважды лично звонил по внутреннему телефону. И Виктор Степанович поторапливал своих проектировщиков. Впрочем, особенно поторапливать и не требовалось, так как они хорошо знали, что именно сейчас, в этой вот сутолоке и запарке, решается судьба заработной платы, которая уже давным-давно была разорвана на части — запланирована к уплате отпускных долгов, прибавлена к тем небольшим сбережениям, которые требовались для серьезной подготовки к близящейся зиме. И все это было, как нарочно, в преддверии двух выходных дней — пожалуй, последних выходных дней, приходящихся на короткое бабье лето.

Сергей Петрович Журавлев отвечал в проекте за электрическую подстанцию, которой надлежало обеспечивать нижний склад леспромхоза электроэнергией. Он понимал, что ему, как молодому специалисту, работу дали пустяковую и, все-таки, был очень доволен тем, что давно с нею справился. Хочешь-не хочешь, а как-то так думалось, что остальные еще копаются, нервничают, а вот он, вчерашний студент Сережка Журавлев, выше этого: надо было сделать — сделал… Короче: мужик сказал — мужик сделал…

В половине шестого, с готовым проектом на руках, Виктор Степанович убежал к заказчикам, благо располагались они в том же здании, только двумя этажами ниже. В отделе наступила томительная пауза, которую никто и ничем не хотел заполнять. Все ждали решения заказчиков: примут или будут придираться по мелочам.

— И когда это мы начнем работать спокойно? — ни к кому особенно не обращаясь, задумчиво спросила Зоя Георгиевна, старший инженер отдела труда и заработной платы. — И при коммунистах, и при демократах — все одно и то же… Тогда мы боролись за план, а теперь гоняемся за каждой копейкой…

— А никогда не начнем, — нервно ответила из-за противоположного стола Люся Синицына. — Нечего и надеяться. Особенно — в нашем дурдоме.

— Да я и не надеюсь, — вздохнула Зоя Георгиевна, облизывая мягкие, полные губы. — Жаль только, если наш пикник сорвется. И так радостей — никаких, одни заботы да головная боль.

— Это почему же он сорвется? — встревоженно спросили сразу несколько голосов.

— Как это «почему»? — удивилась Зоя Георгиевна. — Если мы проторчим здесь до позднего вечера, кто же нам будет продукты закупать?

— Действительно, братцы, — живо откликнулся Федор Иванович, обводя недоуменным взглядом отдел. — А ведь еще и водочкой запастись надо — всенепременно…

— Век бы ее не видать! — категорично отрезала Люся Синицына.

— Это почему же? — Федор Иванович всем корпусом повернулся в сторону Синицыной. — Не умеете пить — не пейте, что же другим запрещать?

— А ты, Федор Иванович, — улыбнулась Зоя Георгиевна, — давно ли пить научился? Первый раз слышу…

И в это время дверь распахнулась, и в кабинет влетел сияющий Виктор Степанович Кравцов. Маленький, плотный, он быстро просеменил к своему столу, упал на стул и торжественно выдохнул:

— Приняли!

— И даже без замечаний? — сильно удивилась Зоя Георгиевна.

— Представь себе, — кивнул круглой, аккуратно подстриженной головой Кравцов. — Целиком и полностью.

До самой последней минуты Сергей Петрович Журавлев всерьез опасался того, что в его подстанции обнаружится какая-нибудь ошибка, и теперь облегченно перевел дыхание, блестящими глазами обводя товарищей по отделу. Это был его первый проект, и он мысленно поздравил себя с удачным началом.

Все засуетились, начали поспешно вскакивать со своих мест, но Зоя Георгиевна решительно вскинула руку:

— Минуточку, господа! Давайте распределим обязанности. Значит так: мужчины покупают вино… Виктор Степанович, а картошка у тебя на даче есть?

— Найдется, — Кравцов все еще блаженно улыбался, с любовью и нежностью оглядывая отдел.

— Тогда все в порядке, — заключила Зоя Георгиевна. — Сережа, вы не забыли — сбор ровно в девять утра у института?

— Нет, не забыл, — Сергею было приятно, что Зоя Георгиевна вот так, персонально, обратилась к нему.

А уже через минуту трудно было поверить в то, что здесь, в этой просторной комнате, решалась судьба зарплаты, так вдохновенно и скрупулезно принялись все обсуждать мельчайшие детали будущего пикника.

II

Вечером этого дня Виктор Степанович Кравцов разморено сидел у себя на кухне. Он только что принял ванну, растерся махровым полотенцем и теперь сидел у кухонного раздвижного стола, промокая полотенцем блестящие бисеринки пота, проступающие на аккуратном, покатом лбу. Его жена, Нина Петровна Кравцова, тоже маленького росточка, уютная, обстоятельная женщина, к сорока годам начавшая слегка полнеть, приготовила чай, ловко разложила на блюдечке несколько ломтиков Костромского сыра, колбасу и все это не без удовольствия подала мужу. Пока Виктор Степанович пил чай, по старомодному прикусывая мелко наколотый сахар, Нина Петровна поставила жарить картошку, достала из холодильника банку соленых огурцов, и вдруг огорченно вздохнула. Виктор Степанович этот вздох перехватил и вопросительно уставился на жену.

— Я ведь думала, что у нас в холодильнике осталась баночка груздей, — развела пухлые ручки Нина Петровна.

— Ну и что?

— Да ведь в кладовку надо будет сходить, а ты после ванны.

— Экая беда! — отмахнулся Виктор Степанович. — Только обойдешься ли ты баночкой груздей? Народу-то никак не меньше двенадцати человек будет.

— Сколько?! — ужаснулась Нина Петровна, округляя блестящие при свете электричества глаза.

— Посчитай сама…

— Да это ведь не пикник уже, а свадьба… Мы так-то в один присест все зимние припасы прикончим.

— Так уж и все, — улыбнулся Виктор Степанович. — Твоих запасов на пять лет хватит.

Нина Петровна слегка порозовела от удовольствия, но все-таки спросила:

— Откуда столько народа?

— Давай считать, — Виктор Степанович вытянул руку и загнул первый палец, — Зоя Георгиевна с мужем и племянницей — раз…

Это с какой племянницей, Веркой что ли? — перебила жена.

— А то…

— Она-то нам зачем?

— Стратегия, — усмехнулся Виктор Степанович. — Ладно, дальше считаем: Федор Иванович с женой — два, Люся Синицына со своим…

— Вот уж кого не надо бы приглашать, — вновь перебила Нина Петровна.

— Как не пригласить — рядом работаем?

— Да уж чего там, — Нина Петровна поставила хлебницу на стол, посыпала жареную картошку мелко нарезанным укропом и, выкладывая огурцы из банки на тарелочку, громко крикнула в комнату.

— Алена, ужинать!

— Сейчас, — едва донеслось из комнаты.

— Та-ак, а кто еще? — Нина Петровна внимательно посмотрела на загнутые пальцы мужа.

— Сережа Журавлев.

— Он-то пока один?

— Один… Значит, с нами получается десять человек?

— А меня посчитать не забыли? — на кухню вошла Аленка.

Отец внимательно посмотрел на дочку: в халате, с распущенными густыми волосами, она выглядела несколько старше своих пятнадцати лет. Виктор Степанович улыбнулся и нерешительно спросил:

— А в школу?

— Подумаешь, один день пропущу, — пренебрежительно тряхнула маленькой, в отца, головой Аленка, — ничего не случится.

— Ты бы волосы прибрала, — построжала голосом Нина Петровна. — Натрясешь по всей кухне.

— У тебя занятия аэробикой, — все еще не сдавался отец.

— Ну и что! — Аленка села за стол и взяла ломтик сыра.

— Не кусочничай давай, — Нина Петровна поставила перед мужем тарелку с румяно поджаренной картошкой, — положи сыр на место.

— Я есть хочу, — поджала полные губки Алена.

— Вот и ешь, — мать подвинула тарелку с картофелем дочери.

— Так как же нам быть с Аленкой? — спросил Виктор Степанович, возбужденными глазами наблюдая за тем, как жена достает из холодильника бутылку коньяка и наливает ему положенную после ванны рюмку.

— Пусть едет, — неожиданно легко соглашается Нина Петровна, — а то когда она еще за город выберется.

— Ур — ра! — негромко восклицает Аленка, признательно трогая мать за локоть.

И вот уже все они сидят за кухонным столом, и Виктор Степанович не спеша проглатывает свои положенные сто грамм.

— Ух! — с удовольствием выдыхает он, подхватывая вилкой маленький, светлый огурчик.

— Коньяк надо закусывать лимоном, — говорит Аленка, — или шоколадом.

Ишь ты, грамотная какая, — усмехается мать.

— Ну, а кто из твоих поедет? — спрашивает Виктор Степанович, наваливаясь на картофель.

— Как всегда, — пожимает полными плечами Нина Петровна, — Варвара и Сан Саныч…

— Тогда, значит, тринадцать человек? Чертова дюжина, — поднимает вопросительные глаза на жену Виктор Степанович.

— Где мы их всех там разместим? — думает о своем Нина Петровна.

— Это кто же тринадцатый получается? — морщится Кравцов.

— Папулечка, а Сергей Петрович тоже едет? — вдруг спрашивает Аленка, отводя упавшую на лицо темную прядь волос. И таким законченно женским движением делает это она, так взросло прищуривает глубокие, карие глаза, что Виктор Степанович вновь долго и внимательно смотрит на дочь, рассеянно тыкая вилкой в пустую тарелку.

— Тебе картошки подложить? — спрашивает жена.

— Нет, я наелся, — не сразу отвечает Виктор Степанович, против своей воли подсчитывая разницу в возрасте между дочерью и Сережей Журавлевым. «Многовато, — думает он, — семь лет — многовато…»

III

Зоя Георгиевна не любила майонез. Именно поэтому домой она вернулась в десятом часу вечера — по всему городу искала сметану. Вернулась до предела усталая, но шумная и довольная.

— Севочка! Сева! — прокричала она из прихожей, — принимай скорее сумки и подай мне, пожалуйста, халат.

Сева, весь вечер терпеливо поджидавший супругу, досматривал спортивное обозрение, но на зов жены отреагировал мгновенно.

— Как я устала, Севочка, — пожаловалась Зоя Георгиевна, с блаженством высвобождая отекшие за день ноги из туфель на высоком каблуке и накидывая халат. — Ты даже представить не можешь.

— Я сейчас фрикадельки разогрею, — поспешил на кухню Сева. Зоя Георгиевна задержалась у трюмо, легонько взбила волосы, разгладила кожу под глазами и, покосившись на светящийся экран телевизора, тоже пошла на кухню.

Сева был невысок ростом, смотрел на супругу снизу вверх, отчего за толстыми стеклами очков его глаза приобретали наивно-глуповатое выражение, к которому Зоя Георгиевна давно привыкла.

— Дважды звонила Верочка, — сообщил Сева супруге.

— Да, — оживилась Зоя Георгиевна, — и что она говорит?

— Спрашивала тебя, — Сева накрывал на стол.

— А чего спрашивать-то? Давно надо было приехать сюда… Да, Севочка, поставь, пожалуйста, варить свеклу…

В это время в прихожей звучит мелодичный электрический звонок. Зоя Георгиевна, сделав знак мужу, сама идет отпирать.

— Верочка! — восклицает обрадованная Зоя Георгиевна. — А мы только что говорили о тебе.

— Значит, едем? — спрашивает Верочка, легко освобождаясь от тонкого плаща и бросая сумочку на телефонную полку.

— Конечно! И все решилось, представляешь, в самую последнюю минуту. Мы просто извелись, пока Виктор Степанович заказчиков уламывал: богатые нынче капризными стали…

Верочка выскочила из белых босоножек, мельком оглядела себя в трюмо и только после этого чмокнула тетку в щеку.

— Как там мать?

— Нормально.

— Не ворчала, что ты ей опять Валерку подбрасываешь?

— Ну да — не ворчала! — хмурит выщипанные брови Верочка. — Пыль до потолка была…

— Ничего, перебьется, — усмехается Зоя Георгиевна и, приобняв племянницу за талию, ведет ее на кухню.

— Я в двери, а Валерка — в рев, — жалуется Верочка, чувствуя себя легко и спокойно в уютной и тихой теткиной квартире.

— Заплакал?

— Ну, как нарочно… А она к нему не подходит.

— Ишь, ведь какая, — осуждающе кивает Зоя Георгиевна. — Вот всегда, всю жизнь такая была… Все у нее не как у людей.

Верочка в давнем негласном сговоре с теткой против своей матери, родной сестры Зои Георгиевны.

— Так я и ушла, а он плачет…

— Ничего страшного — поплачет, да перестанет… Севочка, — повернулась Зоя Георгиевна к мужу, — у тебя готово?

— Да, все на парах.

— Тогда давай: страх как есть хочется. Да и Верочка, наверное, голодная?

— Я вообще-то перекусила, но не откажусь…

— И правильно сделаешь, — Зоя Георгиевна достает из холодильника наливку и разливает в две рюмки.

— А дядя Сева? — вопросительно смотрит на тетку Верочка.

— Он не будет, — отмахивается Зоя Георгиевна, а потом все-таки спрашивает: — Ты выпьешь с нами?

— Нет-нет, спасибо, — вскидывает острый подбородок Сева. — Я хочу еще поработать.

Они выпивают, сладко морщатся и принимаются за тефтельки с рисом. Сева быстро съедает свою порцию, выпивает кружку виноградного сока и, извинившись, под одобрительные взгляды жены покидает кухню.

— Какой он славный, — не в первый раз говорит тетке Верочка, — вежливый…

— Вот бы и тебе такого, — круто поворачивает разговор Зоя Георгиевна. — А то в прошлый раз отыскала — срам смотреть.

— Ну, почему же? — возражает Верочка, но тетка перебивает ее:

— И не спорь со мною! Таких мужиков в базарный день — по дюжине на копейку дают… Хватит, ты на одном обожглась, вон, Валерка, сиротою растет — больше не надо…

Верочка согласно молчит, хотя тон, взятый Зоей Георгиевной, коробит ее. Но Верочка знает, чего хочет, и потому немного играет с теткой в этакую смирную и послушную родственницу, которой и слова-то умного некому сказать…

— Теперь вся проблема в том, — продолжает Зоя Георгиевна, — как ты сумеешь себя показать… Парень он еще молодой, девками не избалован, вот и лови момент… Выпьем еще по рюмочке?

— Не знаю, — Верочка, низко опустив белокурую голову, тщательно обминает угол клеенки, и очень хорошо, что Зоя Георгиевна в эту минуту не видит глаза своей племянницы.

— Будь что будет, — решает Зоя Георгиевна, — выпьем еще по одной! Выпьем за то, чтобы все завтра сладилось…

IV

Сергей Журавлев долго бродил по набережной, устало вороша листья ногами. Он видел, как за рекой медленно клонилось долу огненное колесо, устав катиться по синему простору небес. Он было задумался, вприщур глядя на это колесо и представляя угрюмый праздник, который творит там пламя, но тут же отвлекся на пробегавший вниз по реке катер, с которого доносилась громкая музыка. Казалось, что в осеннем воздухе музыка звучит особенно громко, рассыпаясь на мелкие осколки, как рассыпается весной натаявшая льдина. А вот в июле, когда Сережа только приехал в этот город, музыка звучала приглушенно — ее звонкие углы словно бы слизывали теплые, медлительные волны…

И тут же Сережа Журавлев припоминает, как прикатил он из аэропорта в институт на такси, какие у него были в то время мысли и планы. Теперь, конечно, смешно, а тогда…

— Разрешите прикурить? — попросил прохожий.

— Пожалуйста.

— Да, планы… Конечно, он мечтал получить настоящую работу и сразу показать себя. Показать все то, чему его научили за пять лет. Но — увы! Этого от него не потребовалось… Два дня он прожил в институте, по ночам устраиваясь спать на сдвинутых столах. Потом ему выбили дешевое место в маленькой гостинице, где он и прожил почти полтора месяца, пока решался вопрос с комнатой в общежитии. За это время студенческий пыл Сережи Журавлева поугас, он успокоился, и уже не мечтал осчастливить кого-то своим трудовым прилежанием. Хотя и смутно, размыто, но Сергей начал представлять, что от него требуется, и будет требоваться впредь в проектном институте. Конечно же, это никак не укладывалось в те его честолюбивые планы, которыми он жил пять вузовских лет. Если говорить банально, ему просто-напросто подрезали крылья, сознательно убедив в том, что пешим порядком он и дальше уйдет, и надежнее сохранится…

А жизнь в гостинице была веселая. То и дело менялись соседи по комнате, оставляя в записной книжке Сергея адреса и телефоны. Вечерами он спускался ужинать в ресторан, и уже после первой недели его там знали и принимали как своего. А однажды…

— Проснись, дорогуша!

Сергей Журавлев чуть было не налетел на ту, ради которой прогуливался по набережной, пробудившей в нем столь разнообразные воспоминания.

— Извини…

— Прешь на меня, как локомотив, — Рая серьезно и внимательно смотрела прямо в глаза Сергея.

— Задумался…

— Это о ком же?

— Да нет, я о том, как приехал сюда…

— Рассказывай! — Рая взяла Сергея под руку, и они пошли в сторону дебаркадеров. — Небось, лошадку какую-нибудь припомнил?

— Что ты! Никого я не припоминал.

— Ладно, я пошутила.

Невысокого роста, крепенькая, с хорошим бюстом, Рая очень нравилась определенному кругу мужчин, в который Сережа Журавлев не входил, но он об этом пока не знал.

— А у меня завтра выходной, не забыл?

— Нет.

— Что делать будем?

Сильное, беспокойное тепло шло от Раечкиного плеча, упругое бедро то и дело подталкивало Сергея, с методичностью маятника упираясь ему в бок, и очень скоро тайные мысли Журавлева проступили бледным румянцем на щеках. Он вдруг стал нервно подергивать рукой и путать слова.

— Наши, понимаешь, едут… Весь отдел. У них давно уже… это там традиция такая.

Раечкино плечо затвердело, а маятник прекратил свою работу.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, как это, — замялся Сережа. — Они всем коллективом едут, это у них называется — «пикник».

— Значит, завтра ты едешь на пикник? — Рая остановилась, не спеша выдернула руку и уставилась на Сережу тем немигающим взглядом, каким всегда смотрела после одиннадцати часов вечера на еще не рассчитавшихся клиентов.

— Пойми, я не могу не поехать…

— Так бы и говорил сразу, котик, а то плетешь сети вокруг да около.

— Ну, извини, пожалуйста.

— Иди ты, знаешь, со своими извинениями…

Рая на минуту задумалась, сосредоточенно глядя в переносицу Журавлева. Наконец, лицо ее обмякло, она качнулась раз и другой, взяла Сережу под руку и решительно сказала:

— Ладно, пошли сейчас к тебе.

— Понимаешь, никак я не мог, — облегченно заговорил Сережа, пытаясь сбоку заглянуть в желтые Раины глаза. — Они-то ничего сразу не скажут, а потом…

— Да брось ты, честное слово! — Раечка нетерпеливо дернула рукой и прибавила шаг. — У тебя выпить дома есть?

— Найдется, — обрадовано сообщил Журавлев, — почти полная бутылка «Рислинга» стоит.

— Ну, это не выпивка, — нахмурилась Раечка. — Давай заскочим ко мне в ресторан.

И они быстро пошли вверх по бульвару, не замечая угасающие к вечеру, поникшие осенние цветы, исходящие последним летним теплом. И маятник, вновь стронувшись с места, мерно и тягуче свершал свою работу.

V

День выдался на славу: с самого утра взошло над землею радостное благолепие, сотканное из неподвижного воздуха, осенней свежести и ровного тепла откочевавшего в небо солнца. Правда, пока все были в городе — никто этого благолепия не замечал, а вот стоило им выйти из автобуса, разобрать свои вещи и по узкой аллейке направиться вглубь дачного поселка, как все завздыхали и заохали. И лишь Сергей Петрович Журавлев безучастно плелся в хвосте, бесконечно зевая, спотыкаясь и проклиная всю эту затею.

Дача у Виктора Степановича Кравцова была просторная, с множеством пристроек, бетонированным погребом и электричеством. Сам дом был срублен из хорошего теса и годился для жилья зимой, а вот веранду и благоустроенный чердак Кравцовы приспособили для летнего отдыха. Особенно хорош был чердак: с топчанами, гамаком и великолепным видом сквозь большое слуховое окно на речку Каменушку. Несколько соток плодоносящего сада (в основном яблони и груши), грядки с клубникой, кусты малины и смородины живописно окружали строения.

— Все продукты, господа, несите на летнюю кухню, — распорядилась Зоя Георгиевна.

— Мясо надо бы в погреб, — робко заметила Нина Петровна.

— На кухне мы и разберемся, что куда определить… Сева! Севочка! Достань мне, пожалуйста, сметану из сумки.

— Да-а, братцы, природа, — выдохнул Федор Иванович.

— Мужчины могут покурить, — разрешила Зоя Георгиевна.

И дача Кравцовых ожила, загудела, тут и там замелькали между деревьями и строениями нарядные платья, потянулись в прозрачный воздух голубоватые дымки сигарет.

Федор Иванович, с утра пребывавший в отличном расположении духа, глубоко вдыхал воздух, разминал плечи, надоедая Сереже Журавлеву восторженными возгласами: « Во, братец, природа! Она сама за себя говорит. Ей рекламы не надо. Выехал за город, вдохнул-выдохнул и все понятно… А птицы, видал — птицы! Они же не просто летают, они — парят. В городе-то они чего, в городе они от помойки к помойке, с крыши на крышу, а здесь, брат…»

— Ну, чего ты накуксился? — тихо шептала своему Мишелю с утра уже расстроенная Люся Синицына. — Что случилось-то?

— Ладно тебе, — равнодушно огрызнулся Мишель. — Ничего не случилось, не выдумывай.

— А я вижу, что ты накуксился, — бледное, нервное лицо Люси Синицыной напряглось, глаза нехорошо заблестели. — Что тебе здесь не нравится?

— Прекращай шипеть, — тяжело двинул головой Мишель. — Не порть мне настроение с утра.

— Это ты мне его портишь с самого утра. Это ты ведь не хотел ехать на пикник.

— Тих-хо! Услышат же….

Напряженно дыша, стекленея глазами от приступа ненависти, они сидят на крыльце веранды, облитые спокойными лучами молодого утреннего солнца…

— Сева! — кричит из летней кухни Зоя Георгиевна. — Ты меня слышишь, Сева?

Сева сворачивает «Аргументы и факты», с которыми было пристроился на скамейке под грушей, и молча направляется на кухню.

— Подключи нам, пожалуйста, газ.

Сева соединяет резиновым шлангом газовую плиту с баллоном.

— Зажги и поставь чайник.

— А мы разве не будем ставить самовар?

— Обязательно будем… Мне просто нужна горячая вода, — отвечает увлеченная приготовлением салата Зоя Георгиевна.

Верочка и Аленка ушли собирать груши, которых много нападало под деревьями. Фрукты уже обмякли, потемнели от сырости, а некоторые и вообще сгнили, пропитав холодную землю сладким соком.

— Хорошо у вас тут, — говорит Верочка, больше заботящаяся о нарядном платье, чем о грушах. — Тихо так, спокойно.

— Это сейчас хорошо, а летом… — не сразу откликается Аленка, снисходительно улыбаясь Верочке.

— А что летом? — не понимает Верочка.

— Вон сколько работы, — Аленка обводит участок рукой. — Да еще комары кусаются.

— И место у вас хорошее — речка рядом, — говорит Верочка, скашивая глаза в сторону дома. — А сад какой…

Аленка поднимает голову, отбрасывает черную прядь с лица и внимательно смотрит на Верочку.

— Ты чего? — спрашивает Верочка.

— Так просто… А что?

— В школу-то не пошла?

— Подумаешь, — отмахивается Аленка, — один день пропущу.

— Ты выросла, Алена, — вдруг вздыхает Верочка и, воровато оглянувшись, шепчет: — Страх как покурить хочется.

Федор Иванович, морща тонкое, продолговатое лицо, убежденно говорит Сергею:

— Я дурак был, когда из деревни уехал. Вот и Анна Ивановна тебе это подтвердит. По глупости все вышло. Да и вся наша жизнь — сплошная глупость, честное слово… Умер дальний родственник, а квартира осталась, вот мы из-за квартиры и переехали.

Сережа Журавлев, до этого клевавший носом, оживился:

— Из-за квартиры?

— А ты, брат, как думал? Из-за квартиры! Нынче пока на нее заработаешь, уже и жизни с гулькин нос останется. Вот поживешь — узнаешь. Это раньше, при коммунистах, квартиру можно было на работе высидеть, а теперь — шалишь…

— Мужчины — за работу! — Зоя Георгиевна, щурясь на солнце, с ножом в руке стоит на пороге летней кухни.

— А что делать-то? — недовольно спросил Федор Иванович.

— Дел полно… Надо воды из колодца принести, продукты в погреб поставить, нож наточить — совсем не режет.

— Это всех делов — то?

— Да ты эти переделай… Вон земля еще не перекопана, малина и смородина не укрыты.

— Ну, не за этим же вы сюда приехали, — перебила несколько смущенная Нина Петровна. — Да и рано еще укрывать…

— А зачем это мы приехали? — возмутилась Зоя Георгиевна. — Отдых должен быть активным. Сережа, Мишель, марш за водой! Федор Иванович — в погреб. А где у нас Виктор Степанович?

— Он качели ремонтирует.

— Это хорошо, — одобрила Зоя Георгиевна. — Тогда, Сан Саныч…

— В чем дело? — Сан Саныч, разглаживая пышные, рыжие усы, вышел из-за веранды.

— Сан Саныч, тебе столы поставить.

— Сделаем, — весело откликнулся он. — А где мы расположимся?

— На улице, конечно… Столы в кладовой.

— Ясно.

— Сева! Севочка! Ты картошку почистил? — спохватилась Зоя Георгиевна. — Поставь ее, пожалуйста, на плиту.

— Будем знакомы, что ли, — бурчит Мишель, протягивая Сереже тяжелую, волосатую руку.

— Будем, — неохотно отвечает Сережа на рукопожатие.

— Ты новенький, что ли?

— Уже два месяца работаю в отделе.

— Значит, новенький… Ты и на пикнике в первый раз?

— В первый, — вздыхает Сергей, — и последний…

— Да ну? — Мишель косится на Журавлева маленькими, глубоко запрятанными глазами.

Они минуют участок Кравцовых и на меже натыкаются на колодец, сооруженный из бетонных колец. Вода в колодце чистая, хрустальная, даже от одного взгляда на нее у Сергея немеют скулы. Едва лишь вытянув первое ведро, он припал к нему, жмурясь от удовольствия и чувствуя во рту давно забытый вкус ведерного железа.

— Ух! — отваливается Сергей от ведра. — Ну и водичка!

— Водичка да, водичка — в норме, — соглашается Мишель и, не утерпев, тоже делает несколько глотков, после чего совершенно неожиданно спрашивает Журавлева: — Ты ведь не женат?

— Нет, слава Богу, — отвечает заметно оживший Сергей.

— Здесь тебя и женят, — почему-то довольно говорит Мишель.

— Где? — не понял Журавлев.

— Здесь, на пикнике…

— А на ком? — все больше веселеет Журавлев, вспоминая при этом тяжелые от любви глаза Раечки.

— А ты еще не понял? — Мишель наполняет последнее ведро, и, стряхивая воду с волосатой руки, как-то странно, сбоку, смотрит в переносицу Журавлева.

— Нет…

— Ладно, скоро поймешь, — серьезно отвечает Мишель и, прихватив два ведра, выглядевших в его руках игрушечными, направляется к даче.

А там все идет своим чередом. Сан Саныч выволок на улицу большой круглый стол, установил его под грушей и теперь пристраивал к нему маленький, кухонный. Сева стоял на коленях, подавая в погреб Федору Ивановичу продукты. Он был оживлен, то и дело поправлял очки и торопливо говорил своему напарнику:

— Никто работать не хочет, Федор Иванович, вот в чем наша беда. Никто и не работает… Вся молодежь торгует или ворует… Вы только посмотрите на них — каждый второй на иномарке. Они что, эти деньги честно заработали?

— Подавайте, — командует Федор Иванович, озябший в погребе.

— Я вам честно скажу… Осторожно… Честно вам скажу: беру работу на дом, изобретаю, веду курсы, а денег у нас все равно нет. Нам вдвоем едва-едва хватает на жизнь…

— Все? — спрашивает из ямы Федор Иванович.

Сева близоруко озирается и разочарованно говорит:

— Все.

— Ишь, проклятая, уже заметила, — ворчит Федор Иванович, по узкой металлической лесенке выбираясь из погреба.

— Кто? Что заметил? — крутит продолговатой головой Сева.

— Сойка вон… Мясо учуяла.

Сева поднимает голову и на ветке молодого тополька видит на-

рядно раскрашенную птицу.

— А я, признаться, в птицах не разбираюсь, — говорит он.

— Фу, — блаженно щурится на солнце Федор Иванович, — вытрезвитель у Кравцовых, а не погреб.

— Это верно, — охотно соглашается Сева.

Они закрывают крышку погреба, усаживаются на нее и Федор Иванович закуривает сигарету.

— Сева! Севочка! — кричит Зоя Георгиевна. — Пожалуйста, принеси мне из дома самовар.

Сева бежит к дому, а Федор Иванович с усмешкой смотрит, как мелко семенит он коротковатыми для его туловища ногами, и неизвестно почему произносит вслух:

— Казак…

Сан Саныч и Варвара уже носят закуски на стол. Они изредка обмениваются быстрыми, согласными взглядами, неизменно улыбчивый Сан Саныч смешно фыркает и шевелит усами. Варвара едва сдерживает смех, и все ее крупное, статное тело ходуном ходит от этих усилий, она смущается своей внутренней энергии и, как девчонка, отворачивает в сторону лицо.

Вера и Аленка возвращаются из сада. Они несут полный бачок собранных груш. Солнце неохотно высвечивает эти поздние плоды, уныло ржавеющие потными боками. Вера замечает, как с межи на тропинку поворачивают Мишель и Сережа Журавлев. Она притворно охает и останавливается, опуская свою сторону бачка на землю.

— Тяжело, — говорит Вера, — давай отдохнем.

— Разве это тяжело? — удивляется Аленка, продолжая держать перекосившийся бачок, от чего несколько груш падает в траву. — Вот когда он с картошкой или огурцами — тогда действительно тяжело…

— Опусти, не надо держать.

— Почему?

–Потом поймешь…

Аленка опускает бачок и долго смотрит на Веру. В ее глубоких, карих глазах что-то такое происходит, но Вера не может понять, что именно, и удивленно спрашивает:

— В чем дело, Аленка?

— А че? — привычно «чекает» Аленка.

— Что ты на меня вылупилась?

— Фу, как нехорошо ты говоришь, тетя Вера, — неожиданно кривится Аленка, и Вера вздрагивает от ее голоса.

— Что-что? — прищуривается она. — Какая я тебе «тетя Вера»?

Аленка довольна. Она смеется, быстро приседает и подбирает упавшие груши. Вера все так же стоит над бачком, напряженно разглядывая Аленку.

— Эй! Вы что там потеряли? — на ходу кричит Мишель, нещадно расплескивая воду из болтающихся ведер. — Может быть, помочь?

— Спасибо, — суховато отвечает Вера, незаметно разглядывая Сережу Журавлева, — в другой раз.

— В другой раз мы можем не согласиться, — серьезно говорит Мишель.

— А у вас хорошо получается, Сергей Петрович, — упруго выпрямляясь, замечает Аленка, — как у деревенского.

— Стараюсь, — довольно улыбается Сергей и в самом деле более умело справляющийся с полными ведрами.

Вера, глядя в спину удаляющимся мужчинам, досадливо морщит маленький нос и решительно берется за бачок.

— Уже отдохнула? — Аленка безвинно смотрит на нее.

— Аленка, я сегодня тебя не понимаю, — вдруг раздражается Вера, — ты дура или…

— А че? — Аленка щурит смеющиеся глаза.

VI

И вот уже все сидят за столом. Увы, никто не узнает и не оценит всей виртуозной изобретательности Зои Георгиевны, потребовавшейся ей для того, чтобы незаметно для других, как бы совершенно случайно, Сережа Журавлев и Верочка за столом оказались рядом. А они именно оказались рядом — плечо к плечу, рука к руке. Остальные же садились так, как кому вздумается, и Федор Иванович неожиданно оказался рядом с Люсей Синицыной, а ее Мишель неуклюже вклинился между Сан Санычем и Варварой.

Солнце, уже вполне созрев, уже почти ворвавшись в зенит, оставалось не знойным, спокойно льющим неяркие лучи из синих просторов. Редкие паутинки тонко взблескивали в его лучах, планируя в стоячем воздухе. И тишина вокруг такая, что тонкий посвист случайного воробышка слышен за версту. Бархат, ясень и орех уже успели сбросить листву, и лес сразу словно бы поредел, обнажив дачные постройки, все лето надежно утопавшие за густой листвою…

— Всем места хватило? — оглядывает застолье Зоя Георгиевна.

— Да вроде бы расселись.

— Мужчины, водку пить будете?

— Всенепременно! — откликается Федор Иванович.

— Я почему спрашиваю: обед-то у нас впереди, ближе к вечеру. А сейчас, может быть, вином обойдетесь? Тем более — самовар стоит…

— Как скажете, Зоя Георгиевна, — легко откликается Сан Саныч.

— Тогда, значит, вино. Сева! Принеси, пожалуйста, вино.

Сева, только что приткнувшийся между супругой и Анной Ивановной, бежит на кухню за вином.

— Сева! Севочка! — Зоя Георгиевна ухаживает за Кравцовым, наполняя его тарелку салатом. — А штопор?

Наконец, вино разлили, закуски разобрали и все выжидающе уставились на Виктора Степановича. Кравцов, возбужденный работой, взъерошенный и довольный, не сразу это заметил, а заметив, удивленно сказал:

— В чем дело, друзья? Пейте, как кому вздумается, — и первый отпил из своего стакана.

Зоя Георгиевна данной репликой осталась недовольна и сочла нужным сказать:

— Господа! — она облизала полные губы. — Выпьем за уважаемых хозяев, благодаря которым мы все сегодня здесь.

Сергей Журавлев, вслед за Кравцовым вытянувший свое вино, растерянно держал пустой стакан. Вера, мгновенно оценив ситуацию, отлила ему из своего, за что и заработала признательный взгляд…

Некоторое время за столом царило дружное молчание, прерываемое лишь стуком вилок и ножей, потом вновь забулькало из горлышка, и со стаканом в руке поднялся Федор Иванович.

— Прошу внимания! — строго сказал он, обводя всех взглядом.

— Вам колбасы подложить? — спросила Верочка у меланхолично жующего Сережи Журавлева.

— Нет, спасибо.

–Тогда возьмите кусочек буженины… Возьмите, возьмите, она свежая.

— Спасибо.

— Пр-рошу вни-ма-ния! — раздельно повторил Федор Иванович и, дождавшись полной тишины, сказал: — А я хочу выпить конкретно за этот день, который уже никогда не повторится, никогда более не придет на нашу грешную землю.

Сергею Журавлеву тост понравился, и он вновь выпил до дна.

— Попробуйте помидоры, — подсказала Верочка, — они у Нины Петровны вкусненькие.

— Нет, как хорошо он сказал! — вдруг воскликнул Сережа Журавлев. — Вы слышали?

— Конечно.

— День-то действительно никогда не повторится…

— И месяц — тоже.

— Что?

–Я говорю, что этот сентябрь тоже не повторится.

Сережа Журавлев внимательно посмотрел на Верочку и пожал плечами.

— Кстати, — вдруг подала голос Люся Синицына, — все забыли о проекте… А я хочу выпить за то, что мы его сдали с первого раза — почаще бы так.

— Тоже мне тост нашла, — тут же откликнулся Мишель.

— А что, дельное предложение, — поддержал Люсю добродушно улыбающийся Кравцов. — Давайте за проект!

— Кому тост не нравится — может не пить, — ввернула Люся, возбужденно чокаясь стаканом с соседями…

Потом принесли самовар, пускающий густую струю пара и пузатый литровый чайник с заваркой. Центр стола украсил торт, изготовленный Анной Ивановной, большой мастерицей по этой части. Федор Иванович хоть и признавал мастерство супруги, от торта отказался и ушел покурить под грушу. Пожалуй, и еще кое-кто из мужчин не без удовольствия присоединился бы к нему, но не посмел, резонно опасаясь обидеть Анну Ивановну. Разговор за чаем принял женский характер — говорили о различных способах посола овощей. Сережа Журавлев от этого разговора заскучал, а попробовав сладкий торт — невкусно скривил губы и насупился.

— А что это наша молодежь засиделась за столом? — тут же все заметила Зоя Георгиевна. — Сережа, Вера, да не слушайте вы нас, стариков. Лучше покатайтесь на качелях или же к речке прогуляйтесь — там такие красивые места.

— В самом деле, Сергей Петрович, делайте то, что вам нравится, — поддержала Нина Петровна.

— Если надо будет — я вас позову, — уже в спину предупредила Зоя Георгиевна и разговор за столом потек прежним руслом.

VII

— А вы вот потом посмотрите, — горячо говорил Федор Иванович, внимательно слушавшему Севе. — Вы посмотрите, а если не вы, то ваши дети посмотрят… Конечно, если раньше не случится самое страшное.

— В том-то и дело, — ввернул Сева.

— Ну, будем надеяться, что не случится… Иначе и жить-то дальше бессмысленно.

— Тут много всяких «но» и я не могу просто так с вами согласиться…

–И не соглашайтесь! — тонкое, продолговатое лицо Федора Ивановича нервно передернулось. — Это — ваше право… А только война с механизмами неизбежна. Да вы сами посудите, пораскиньте мозгами — рыбы уже нет, где она, рыбка-то? По рекам вместо рыбы мазутные оазисы плывут. А вот где-то, я не помню где именно, запретили на моторных лодках ездить. Вот вам и первый шаг…

— Зачем же тогда было изобретать двигатель внутреннего сгорания? — не уступал Сева, внимательно разглядывая Федора Ивановича сквозь толстые стекла очков.

— Вы еще спросите, зачем колесо изобрели?.. Мотор был необходим, чтобы освоить Сибирь и Аляску, Северный полюс и, допустим, Северную Канаду. Это был жизненно необходимый шаг, но он сделан и требуется другой, следующий.

— Уничтожить моторы? — вздернул острый подбородок Сева.

— Именно!

— А кто будет уголь из шахты поднимать, кто пшеницу посеет и уберет, кто, наконец, вас в отпуск повезет?

— Тот, кто и раньше поднимал, сеял, возил! — уверенно отпарировал Федор Иванович.

— Кто?

— Ее величество — Лошадь. Плюс естественные источники энергии: гидроэлектростанции, ветряки, атомная энергия, наконец.

— Н-у, лошадкой вы сто сорок миллионов населения не прокормите.

— Прокормлю! А вот моторы ваши, извините, реки уже съели и землю скоро съедят — как пить дать. Дожили, в городах дышать нечем. В Японии по улицам люди в кислородных масках ходят. Это как по-вашему, а?.. Вы о парусном флоте читали?

— Слышал что-то.

— Слышал… Я вам точно говорю: наше третье тысячелетие непременно объявит двигатель внутреннего сгорания вне закона. И это будет не прихотью, а железной необходимостью, — Федор Иванович выдержал паузу и заговорил уже более проникновенно: — Я понимаю, вам без двигателя неудобно, так? Пожалуйста, ищите ему эквивалент, но только чтобы он кислород не жрал, реки не уродовал и атмосферу в покое оставил.

— Значит, вместо самолетов — воздушные шары?

— А чем плохо? Ведь максимальные возможности аппаратов легче воздуха, парусного флота, живой лошадиной силы никто не знает. Куда там! Все заслонил собою двигатель внутреннего сгорания. Я понимаю, так намного легче, удобнее, спокойнее, мозгами шевелить не надо…

Сева вдруг разволновался, вскочил и несколько раз пробежался мимо сидящего на скамейке Федора Ивановича.

— Да вы поймите! — вскричал он. — Тысячи ракет, как сторожевые псы, глядят сейчас друг на друга. Понимаете? Ты-ся-чи! Любой пустяк и… Понимаете? А вы о чем говорите? Какая там атмосфера! Какие речки!

— Вот-вот! — вдруг взбеленился и Федор Иванович. — Вот она, ваша психология, за которую потомки вас будут судить. Вы все спрятались за эти проклятые ракеты, вы дальше носа видеть не желаете, черт вас возьми совсем! Чуть что — ракеты, ракеты, ракеты… Да пропади оно все пропадом — есть кому думать о ракетах! Понимаете? Есть! А вот об экологии чтобы кто-нибудь лишний раз подумал — шалишь… Тут никого нет: ни денег, ни людей. А ведь именно от экологической катастрофы мы все вымрем на земле, а не от ваших ракет…

Сева, смущенный столь бурным натиском, растерянно снял очки и теперь близоруко щурился на Федора Ивановича.

— Шведы вон без ракет живут и — ничего. А мы загородились, китайскую стену из ракет построили, — уже почти кричал Федор Иванович, — к нам никто и мы — никуда! А везде-то люди живут, чего их бояться?! Почему мы так всего боимся, вы думали об этом когда-нибудь? Ракет, голода, НАТО, оппозиции, собственного народа… Кому этот наш страх выгоден? Вот вы лично думали об этом?

Сева молчал, виновато опустив голову. Умолк и Федор Иванович, тяжело переводя дыхание. Так они сидели некоторое время, разглядывая до предела укороченные полднем собственные тени. И вдруг Федор Иванович спросил:

— Сева, вы выпить хотите?

— Выпить? — опешил Сева и оглянулся на летнюю кухню.

— Ну да… У меня на всякий случай фляжка припасена. Осталось только стаканы добыть.

— Я… Не знаю, право…

— А чего тут знать, — веселея от своей идеи, рубанул прозрачный воздух Федор Иванович, — нечего тут и знать — выпьем и — баста! За ракеты выпьем, дорогой Сева, за китайскую стенку… Или же вы предпочитаете стенки из финского гарнитура?

Сева не очень уверенно улыбнулся и сильно скосил глаза в сторону сидящих за столом женщин.

VIII

— А ты в прошлый раз?

— Что — я!

— Ты в прошлый раз как себя вел?

— Нормально…

— Нажраться, как свинья, всем нахамить — ты считаешь нормальным?

— Да брось ты.

— Тогда нечего упрекать меня…

— А я не упрекаю.

— Как же — не упрекаешь! Зачем врать-то?

— Ладно, все!

— Все люди как люди, а у нас вечно…

— А вот почему у нас «вечно-то»? Из-за кого?

— Ха-ха! Уж не из-за меня ли?

— А из-за кого?!

— Послушай, дорогуша, кто в последний раз к Верке приставал?

— Не знаю…

— Ах, ты не знаешь! А я вот знаю… Я эту паскудину, Зою Георгиевну, насквозь вижу. И я знаю, почему она в прошлый раз свою потаскушку Верочку на пикник приволокла.

— Ну…

–Не нукай, не запряг… Уши развесил, губы распустил. Ты бы посмотрел тогда на себя со стороны… Ты бы видеть себя больше не захотел.

— Ладно тебе.

— Она ведь, Зоя Георгиевна, как рассудила: они, это мы с тобой, не расписаны, авось Верка и оттяпает себе муженька.

— Да ну? Врешь!

— Чего «врешь»? Врет сорока на заборе… А ты, говорю, губищи-то и распустил — свеженького захотелось? А теперь вот этот сосунок появился. Видел же, как Верка за столом возле него увивалась: то вина подольет, то буженинки подложит…

— Это я видел.

— Ви-идел… Небось, с Верки глаз не сводил?

— Да зачем она мне нужна?

— Все за тем же… А Зоя Георгиевна, ох и гадюка же подколодная. Разрешили бы — я ее из автомата насквозь бы прошила…

— Злая ты.

— Не злее других… Ты просто ее не знаешь. Вот увидишь, приберут они этого Сережку к рукам.

— А тебе что, завидно?

— Приберут, как пить дать. А как только приберут, так Зоя Георгиевна разводить их начнет.

— Да ты не каркай раньше времени…

— А чего мне каркать? Все так и будет, вот увидишь…

— Да мне-то все равно. Пусть этот Сережа хоть на самой Зое Георгиевне женится.

— Ну да, а Верочка тебе?

— Кончай!

— Что вы с ней тогда за домом делали?

— Когда?

— Не прикидывайся идиотом.

— Иди ты…

— Сам иди, ясно!

— Мегера.

— Кретин…

— Дура в кубе!

— Ты сам дурак в квадрате!

— Кто — я?!

— Ты!

— Я — дурак?

–Тих-хо… Услышат же!

IX

–… Скажете тоже.

— Нет, в самом деле, — уверяет Сережа Журавлев. — Это я на первый взгляд только таким тихим выгляжу. Меня всегда не за того принимают — и в школе, и в институте. А сейчас — особенно…

— Все равно — не поверю! — вздергивает одно плечико Вера. — У вас такие глаза…

— Какие?

— Не знаю… В общем, по ним все видно…

— Так уж и видно? — досадливо морщится Сережа. — У нас в институте один парень в таких случаях знаете что говорил?

— Что? — округляет глаза Верочка.

Сергей Журавлев мнется, но выпитое с утра вино придает ему смелости, и он на едином дыхании выпаливает:

— Внешность бывает обманчива, сказал еж, слезая с сапожной щетки…

Верочка не сдерживается и громко хохочет. Сергей, не ожидавший такой реакции, удивленно смотрит на Веру.

— Нет, Сережа, вы прелесть! Вы извините, конечно, что я так откровенно говорю…

— Да ничего, — бурчит Сергей, увиливая глазами от высоко взбитого Верочкиного сарафана.

Они сидят на поваленном ветром старом тополе, и речка Каменушка струит свои воды буквально в двадцати шагах от них. Старая выгоревшая под солнцем трава уже ничем не пахнет и не радует глаз, но на противоположном берегу поднялась отава, ослепительно зеленая на фоне красно — желтых приречных берез. Они уже давно сидят здесь, согретые солнцем и мягким журчанием Каменушки, неспешно несущей свои прозрачные воды к большой реке. Сорока, при их появлении поднявшая шум на весь дачный поселок, притерпелась к ним, и лишь бурундук, до их прихода челноком сновавший по упавшему тополю, недовольно стрекотал за можжевеловым кустом. Оно и понятно: рядом с тополем лежала кем-то брошенная баранка, которую бурундук вознамерился приобщить к своим зимним запасам.

Они сидели на поваленном тополе, и Сережа уже не в первый раз ощутил горячее прикосновение круглого Верочкиного колена. В первый-то раз он испуганно отстранился, а теперь вот сидел в обмороке сладкого ожидания, задеревенев челюстями и бессмысленно уставившись перед собой. Прошла, наверное, минута, а Верочка не отодвигалась, и тогда Сережа скосил на нее глаза. Совсем близко он увидел красные, слегка приоткрытые губы Верочки, ее мягкий, округлый профиль, обрамленный белокурыми локонами. Губы Верочки вздрагивали, словно бы просили у Сережи защиты от неведомого врага. Его взгляд невольно скользнул к ее подбородку, шее и еще дальше — под вырез цветного сарафана… Вот и получилось так, что Сережа опомниться не успел, как вдруг гибкая талия Верочки оказалась под его рукой, а губы лихорадочно нашли и забрали в полон слабо сопротивляющиеся ее губы. Верочка потяжелела, обмякла, заваливаясь на спину, и Бог знает вообще, чем бы все это кончилось, если бы на тропинке не послышался чей-то голос. Возбужденно дыша и блестя мокрыми глазами, в одно мгновение они отпрянули друг от друга, сладко ощущая полузапретную сладость первого поцелуя.

— Я же вам говорил, какой я на самом деле, — приглушенно и хрипло прошептал Сережа.

— Сумасшедший, — не то восхищенно, не то осуждающе ответила тяжело дышащая Верочка, поправляя подол и прическу.

— Я предупреждал…

На тропинке появляется Аленка. Она несет таз с бельем и кусок хозяйственного мыла. Аленка идет со стороны солнца, в желтом свечении догорающих осенних листьев, идет по тропинке сверху вниз и потому кажется выше своего роста. Волосы, схваченные в тяжелый узел на затылке, делают ее лицо строже и взрослее. Даже Верочка не в силах скрыть удивленное восхищение, и во все глаза смотрит на беспечно напевающую Аленку, на ее тоненькую, стройную фигурку в ситцевом платьице, перехваченную узким пояском.

Аленка проходит мимо, и они не могут понять — в самом ли деле она не видит их или притворяется? Верочка склонна подозревать второе и поэтому тянет Сережу за руку, усиленно показывая глазами, что отсюда надо уходить. Но Сереже Журавлеву уходить не хочется. Напротив, вдруг он чувствует, как непонятная мальчишеская удаль и веселье переполняют его, и он, довольно бесцеремонно оттолкнув Верочкину руку, живо вскакивает и крадучись идет за Аленкой. Растерянная, ничего не понимающая Верочка, даже обидеться забывает, во все глаза наблюдая, как Сережа настигает Аленку, ловко подхватывает на руки и кружит вместе с тазом и куском хозяйственного мыла. Все происходит, как в немом кино, и Верочка смотрит дальше. Сережа, совсем, видимо, спятив, прямо в туфлях входит в воду и, запрокинув голову, хохочет во все горло так, что даже сорока срывается с голой пихтовой вершинки и предусмотрительно набирает высоту. Но самое нелепое, самое непостижимое в том, что Аленка ни мало не испугавшись, не смутившись даже (словно ее всю жизнь на руках носили), худенькой, загорелой рукой крепко обхватила Сережу за шею, прижалась к нему и, кажется, совсем не собиралась освобождаться от его рук. И уже боковым, рассеянным зрением, Верочка необычайно отчетливо видит, как вывалилось белье из таза и медленно поплыло по течению, надуваясь нелепыми серыми пузырями…

Когда Сережа, наконец, отпускает Аленку и смеющийся, довольный, поворачивается к Верочке, ее уже нет. Только секунду стоит он в растерянности, а затем вместе с Аленкой бросается догонять намокшее белье, медленно волокущееся по чисто умытым камням.

— А здорово, правда! — говорит Аленка, раскрасневшаяся от возбуждения. — Только вот вы туфли намочили.

— Ерунда, — беспечно отмахивается Сережа, — сейчас просохнут… Он быстро собирает по берегу сушняк и разводит небольшой костер. Воткнув две палки, вешает на них туфли и наклоняет над огнем.

— Осторожнее, — предупреждает Аленка, — а то сгорят…

Сережа устраивается у костра и наблюдает, как Аленка стирает белье, встав коленями на мостки. Джинсы на нем дымятся от пара, ногам становится горячо, и Сергей с ворчанием отодвигается подальше.

Потом приходит Аленка и на корточках присаживается напротив Она долго, не мигая, смотрит на угли, глубоко вздыхает и поднимает свои чистые, прекрасные глаза на него.

— Сергей Петрович, — говорит Аленка, — зачем вы связались с ней?

— Гм-гм, — закашливается Журавлев.

— Вы ее разве любите? — не дождавшись ответа, вновь спрашивает она.

Сережа не выдерживает и отводит взгляд. Он чувствует, как краска (этот милый грех юности) медленно заливает лицо, ему становится тяжело под неотступным взглядом Аленки, и он с трудом выдавливает из себя:

— Нет…

— Я так и знала! — радостно восклицает Аленка, но тут же потухает и бесцветным голосом говорит как бы сама себе: — Не любите… А как же тогда?..

Аленка не договаривает, но и так предельно ясно, о чем она думает сейчас. Сергей согласен провалиться сквозь землю, только бы не видеть вопросительного взгляда этой не то взрослой девочки, не то молодой девушки, с обиженным недоумением уставившейся на него.

— А разве без любви… — начинает и тут же умолкает Аленка, всем своим существом вдруг осознав, что может переступить некую запретную черту, нарушить хрупкое равновесие, после чего Сергей Петрович уже никогда не захочет разговаривать с ней…

А Сережа Журавлев сидел и проклинал ту минуту, когда согласился пойти с Верочкой погулять. И впервые он вдруг подумал о том, что пора жениться, и даже не подумал, а так, словно бы кто со стороны подсказал ему эту идею…

— Смотрите, смотрите, — шепчет Аленка, возбужденными глазами глядя через плечо Сергея, — бурундучок…

Сергей оглядывается и видит желтый полосатый столбик с крохотными черными бусинками любопытных глаз. И в это самое мгновение он внезапно спрашивает себя: «А кого же я люблю?»

X

В седьмом часу вечера накрыли стол для обеда. Вначале вынесли из кухни фирменный салат Зои Георгиевны — отварные кальмары в сметане с яйцом и луком, затем натертый с чесноком сыр и селедку под шубой. Специально под водку — соленые груздочки, огурцы и помидоры, аппетитно засветившиеся на столе. Сама Зоя Георгиевна, притомившаяся на кухне, сидела под грушей и терпеливо ждала, когда все соберутся к столу.

Первыми пришли Сан Саныч с Варварой. Они аккуратно сполоснули руки под умывальником и чинно уселись за стол, дабы упредить недоразумение, которое случилось за завтраком, когда Мишель вклинился между ними. Занял свое место Виктор Степанович Кравцов. Анна Ивановна и Нина Петровна приводили в порядок кухню, растерзанную энтузиазмом Зои Георгиевны. Верочка, капризно надув губы, качалась на качелях. Мишель и Люся Синицына спустились с чердака и тоже сели за стол, на этот раз рядом.

— Сергей Петрович! — окликнула прохаживавшегося по садовой тропинке Журавлева заботливая Нина Петровна, — пора обедать.

— Иду, — сразу же откликнулся Сережа и не очень уверенно занял свое прежнее место.

Виктор Степанович нетерпеливо и удивленно оглянулся на Зою Георгиевну, но она сделала вид, что этого взгляда не заметила. И только тут все обратили внимание, что за столом до сих пор нет Севы и Федора Ивановича.

— А где Сева? — растерянно крутнул аккуратной головой Кравцов, обращаясь к Зое Георгиевне.

— И Федор Иванович, — поддержал его Сан Саныч.

— Ягоды собирают, — зло ответила Зоя Георгиевна.

— Какие ягоды? — не понял иронии Виктор Степанович.

— Волчьи…

— Вот черт, в самом деле, — Кравцов без удовольствия полез из-за стола. — Кто их видел?

— Я от своего этого не ожидала, — нервно облизала губы Зоя Георгиевна, бросая выразительный взгляд на виновато потупившуюся Анну Ивановну. — Мой Сева до такой глупости сам бы никогда не додумался…

— Они вон там, — шепнула отцу Аленка, показывая глазами на небольшую березовую рощицу.

— Как — там! Почему? — удивился Кравцов. — У нас что, места мало?

— Я не знаю, — вздернула острые плечики Аленка.

— Вот так новости, — Виктор Степанович обвел всех взглядом, кашлянул и решительно направился к роще.

— Так ты знала? — высоко вскинула брови Зоя Георгиевна. — И не сообщила мне?

Аленка пренебрежительно отвернулась.

— Алена, ты как себя ведешь? — сделала ей замечание Нина Петровна, впрочем, не очень строгим голосом.

Трудно сказать почему, но пока Виктор Степанович шагал к березовой роще, раскинувшейся на границе дачного поселка, он всю свою решительность растерял. Весь день провозившись в саду и на огороде (участок надо было готовить к зиме), он так и не заметил всей благодати минувшего дня. А теперь вот шел и видел, как празднично раскрашена роща в золотистые тона, как взблескивают под солнцем серебристые паутинки, и с мягким шорохом облетают листья, еще не успевшие застекленеть от первых заморозков. А тут еще далеко в высоком небе прогнулся вытянутый журавлиный клин и оттуда забулькали-заохали такие близкие и знакомые с детства звуки, что разом вдруг и детство припомнилось, и еще что-то, уже за детством, уже почти умершее в памяти, и вдруг явившееся ему при криках журавлей. «Летят, милые, летят, — задрав голову, восторженно подумал Виктор Степанович. — При Мамае летели, Кутузове и до сих пор летят… А я уже лет десять, однако, их не замечал, забыл совсем про них, а они летят, милые… В городе-то недосуг в небо взглянуть, а услышать — машины не дают…»

Мужиков Виктор Степанович нашел сразу и видом их был поражен. Собственно, поразил его Сева: возбужденный, без галстука, с расстегнутым воротником, весь помятый, а главное — без очков, он стоял на коленях и что есть мочи колотил кулаком в землю. Напротив него, в позе римского сенатора возлежал на траве Федор Иванович с незажженной сигаретой в углу рта.

— А я вас еще раз спрашиваю: по-че-му никто не работает? — зловеще спрашивал Сева. — Почему возле каждого винно-водочного магазина или торговой палатки собирается толпа известных вам субъектов? Каждый день — одних и тех же… Сколько таких магазинов в нашей стране?.. Почему молодые сопляки ездят на дорогих иномарках, а я себе и велосипеда купить не могу? Почему государство не платит мне столько же, сколько платят американскому инженеру, а цены в магазинах — американские? И, наконец, почему они, американцы, вообще лезут в мою жизнь? Я ненавижу их гамбургеры, я презираю их «Интернет», а они все равно лезут — почему? По какому праву они нарушают мои права и вторгаются в мою жизнь, декларируя себя везде и всюду, как единственных защитников прав человека? Ничего себе — защитники!

— Признаться, я никогда не думал об этом, — озадаченно ответил Федор Иванович, и тут заметил подходившего Кравцова.

— Не думали! — продолжал бушевать преображенный Сева. — Не думали, а думать надо! И не кому-то там, в верхах, а всем думать надо, и нам с вами — в том числе… Мне стыдно говорить, но я каждое утро…

Сева осекся, потому что разглядел ноги Кравцова. Он поднял близорукое лицо и вдруг улыбнулся, и впервые Виктор Степанович увидел, как хороши у него зубы, и как идет ему улыбка.

— Так вот вы где от общества спрятались, — добродушно сказал Кравцов.

— Не мешай, Виктор Степанович, — зажигая спичку и прикуривая, попросил Федор Иванович. — Он хорошо говорит… Ну, Сева, что дальше-то?

— Дальше? — Сева был явно смущен и даже пуговицу на воротнике рубашки застегнул. — Можно бы и дальше, да некуда… Завтра американские солдаты окажутся под нашими окнами, — Сева, заметив заинтересованный взгляд Виктора Степановича, постепенно воодушевлялся и говорил все более уверенно. — А мы с вами будем молчать и кивать на Кремлевские стены. Всю Россию уже прокивали, все заводы забугорные нувориши за гроши приватизировали, завтра и нас в услужение заокеанскому бизнесу пустят, а нам хоть бы что…

— Черт возьми! — не выдержал Федор Иванович. — Это что же такое получается?

— А полный беспредел и получается, как лагерники говорят… Вы послушайте, что и каким языком говорят наши политики… Ведь их язык уже почти ничем не отличается от лагерного. Вообще-то это страшно интересная тема: политика и язык. В криминальном государстве все неизбежно будут говорить на криминальном языке.

— Во, дает! — даже привскакивает на земле Федор Иванович. — Ай да Сева, ай да молодец! Но кто виноват-то, Сева, кого надо к стенке ставить?

— А все мы и виноваты… Это с нашего молчаливого согласия довели страну до полного разора, обокрали пенсионеров, детей оставили без будущего… Ведь мы молчим, а раз молчим — значит согласны… Вот и получается, что к стенке ставить, дорогой Федор Иванович, надо нас с тобой…

— Ну, это ты хватил! — хмурится Федор Иванович.

Виктор Степанович поражен доводами Севы, но он помнит, зачем пришел сюда и потому говорит:

— Там нас ждут.

— Подождут, — отмахивается Федор Иванович.

— Неудобно — обед стынет, — настаивает Виктор Степанович и добавляет для верности: — Люди проголодались.

— Не помрут.

— Нет, надо идти, — вздыхает Сева.

— Виктор Степанович, выпить с нами хочешь? — спрашивает Федор Иванович и легонько встряхивает металлическую фляжку.

— Да нет, я уж за столом, — отказывается Кравцов.

— А мы понемногу приняли и оч-чень хорошо поговорили… Так, Сева?

— Разумеется, — Сева уже успокоился, уже повязывает галстук, и даже очки у него уже на прежнем положенном месте.

— А Сева, между прочим, мировой парень, — Федор Иванович прячет фляжку в нагрудный карман. — Я бы с ним в разведку пошел. Только вот не верит, что двигателю внутреннего сгорания в двадцать первом веке — хана!..

Спустя десять минут на том месте, где только что сидели мужики, во всю снуют вездесущие синицы, а чуть позже, нырками просквозив рощу, опускается сойка и разочарованно поводит клювом, шагая по примятой осенней траве.

XI

Обедают долго и молчаливо. Лишь Сан Саныч о чем-то тихо переговаривается с Варварой, да Нина Петровна дважды спрашивала, не нужна ли кому добавка. Добавку никто не захотел, и это было тем более странно, что картофель, потушенный с молодой свининой, сегодня особенно удался. Нина Петровна, безусловно обиженная, негромко спросила:

— Неужели так невкусно?

Сразу несколько человек начали уверять ее в противном, а Сан Саныч и Сережа Журавлев согласились на добавку.

Федор Иванович все подливал в рюмки, хотя Виктор Степанович отказался от водки уже после второй. Зоя Георгиевна с деланным безучастием ни во что не вмешивалась, отказалась от горячего и пила лишь чай. Было немного странно, что она так ни слова и не сказала Севе, и за столом упорно «не замечала» его.

Между тем разговор завели о политике. Немного поплутав по второстепенным стежкам-дорожкам, очень скоро вышли на магистральную тему, и тут заговорили все, исключая Зою Георгиевну. Ругали правительство, новых русских, президента, высокие налоги и американское лицемерие. Неожиданно для всех высказался и Сан Саныч:

— А что бы вы хотели? — спросил он, поглаживая пальцем пышные усы. — Тут ведь арифметика простая: если они не будут выпускать новые ракеты — их миллионеры не получат новые прибыли… Так? А ради прибылей он, американец, еще десять президентов перестреляет, но своего добьется… И еще он думает как, американец-то этот…

— Мне плевать, как он думает! — перебил Федор Иванович.

— Тише! Пусть человек скажет, — зашикали на него. — Не все тебе высказываться.

— Говори, Сан Саныч.

И Сан Саныч продолжил:

–И вот он думает: если я сто новых ракет не построю, я, допустим, сто миллиардов долларов дохода не получу, а русские эти же сто миллиардов на улучшение жилищной проблемы пустят. Или людей своих наконец накормят, да зарплату выдадут.. И это что же получается? А получается так, что я дважды в проигрыше остаюсь: прибыли упускаю и русским лучше жить даю.

— А ведь действительно так, — говорит Виктор Степанович.

— Ох, Гос-споди, до какого времени мы дожили, — вздыхает Анна Ивановна.

— А детям нашим что предстоит? — спрашивает Нина Петровна. — Им-то каково жить при капитализме?

— Ерунда все это! — рубит воздух Федор Иванович. — Полнейшая ерунда…

— Ну как же, Федор Иванович, ерунда? — не соглашается с ним супруга. — Все так и есть.

— А я говорю — е-рун-да! Вон и Сева вам это подтвердит.

— Нет, я не согласен с вами, Федор Иванович, — вдруг возражает Сева.

— Ну и черт с вами! А только потому это ерунда, что Сан Саныч привык у себя в кооперативе прибыли подсчитывать… Он их так удачно подсчитал, что старшему сыну трехэтажный особняк отгрохал… А вы все на американцев валите — тут и свои не хуже…

— Федор Иванович, перестань! — дернула его Анна Ивановна.

— Мы же говорим о политике, — не унимался и никого не слушал Федор Иванович, — мы о проблемах века речь завели, а он и тут все из своего приватизированного за гроши склада видит… Все через прибыль меряет.

— Началось, — с упреком взглянула на Виктора Степановича супруга, — как это уже всем надоело…

— А чего ему, Сан Санычу, он знай самопальной водочкой в розницу и оптом торгует — травитесь дорогие сограждане, это ваши проблемы, а мои — барыши подсчитывать. К нему никакая комиссия не прикопается, он всех на корню скупил: торговый отдел, налоговую полицию, санитарный надзор — всех подряд…

— Федор Иванович, прекрати сейчас же! — повысил голос растерянный Кравцов.

— Да заткнуть ему рот, говоруну! — вдруг подал голос Мишель.

— Это кому — рот заткнуть? — вскочил Федор Иванович.

— Тебе, дураку безмозглому, — глаза у Мишеля побелели, мышцы на руках вздулись буграми.

— А ты попробуй, заткни!

— Мужчины, мужчины, вы это что?! — испугалась Нина Петровна.

Сан Саныч, слегка побледнев, что-то быстро говорил Варваре.

— С удовольствием, — Мишель привстал и, перегнувшись через стол, схватил Федора Ивановича за ворот, — с большим удовольствием

Мышцы на его правой руке закаменели, он медленно, с силой, пригнул Федора Ивановича к столу, и, положив левую руку ему на затылок, ткнул несколько раз лицом в тарелку с салатом. И тут произошло самое странное, чего никто потом толком объяснить не мог. Сан Саныч, неуловимым движением развернув Мишеля к себе, коротко ударил его в подбородок, и Мишель, как куль с зерном, рухнул на пол. Несколько секунд стояла изумленная тишина, которую затем прорезал пронзительный вопль Люси Синицыной:

— Гад! Ты что делаешь? За что?!

Между тем Мишель поднимался с пола, и все с ужасом ждали, когда он поднимется. Однако же ничего ужасного не произошло. Мишель потрогал нижнюю челюсть, покачал головой и хрипло сказал Сан Санычу:

— Хороший у вас удар, Сан Саныч, поставленный…

И сразу же все облегченно заулыбались, заговорили, усиленно делая вид, что ничего особенного не произошло, и лишь Федор Иванович тяжело, не мигая, смотрел на Мишеля, да Нина Петровна незаметно убрала со стола оставшуюся в бутылках водку…

— Вы не обращайте внимания и не вмешивайтесь, — шепнула Сереже Журавлеву вновь сидевшая рядом с ним Верочка. — Они уже давно воюют. Все идеи поделить не могут.

— Но…

— Да и какое вам дело до них? Вы после ужина гулять пойдете?

— Не знаю, — встревоженно метнулся глазами Сережа, вновь чувствуя обольстительное тепло Верочкиного колена и ту особенную энергию, которая исходит от возбужденной женщины. — Неудобно как-то…

— Что! Вы сюда отдыхать приехали, — Верочка чувствует, что не убедила Сережу и вкрадчиво добавляет: — Да и докладывать, что мы гулять пошли, совсем необязательно. Я вас подожду за тем вон сарайчиком, хорошо?

— Хорошо, — пересохшими губами отвечает Сережа Журавлев и плотнее подвигается к Верочке, теснит ее колено нетерпеливой ногой.

А чуть позже, оставшись один, он уже проклинает себя за слабохарактерность, за неумение противиться Верочке и вообще — женщинам, которые всегда подавляли его своей настырностью и откровенным желанием. Все они говорили ему одно и то же: «Ах, какие у вас глаза! Это же чудо — брюнет с синими глазами…» И Сережа всерьез сердился на свою внешность, которая еще в школе ему покоя не давала. Там к нему учительница пристала, такая вся рыхлая, уточкой переваливавшаяся с ноги на ногу, а вот поди ж ты, Сережу углядела.

XII

Давно уже стемнело. В холодном, осеннем небе зажглись первые звезды. Глядя на них, Виктор Степанович глубоко зевнул и пошел в дом укладываться спать. Нина Петровна, все еще огорченная, до конца не успокоившаяся, на летней кухне домывала посуду. Аленка за столом пила чай с малиновым вареньем. Она смотрела на умелые материны руки и завидовала ей. Чему именно она завидовала — Аленка не смогла бы объяснить и самой себе: просто жило в ней это чувство как бы помимо ее воли.

— Ты чай попила? — спросила мать.

— А что?

— Возьми полотенце и протри посуду.

— Пожалуйста…

Аленка еще некоторое время сидит за столом и смотрит на лениво бродящую по клеенке муху. Легкая тень улыбки набегает на ее лицо, но она тут же хмурится и прихлопывает муху газетой.

— И вечно этот Федор Иванович! — вдруг громко восклицает мать, опуская мокрые руки. — И что ему надо от всех?

— Он добрый, — неожиданно говорит Аленка.

— Что-о? — Нина Петровна удивленно поворачивается к дочери. Что ты сказала?

— Он хочет, чтобы все жили по правде.

— Вон что, — облегченно вздыхает мать и вновь берется за посуду. — А кто, по-твоему, живет не по правде?

— Дядя Саша с тетей Варей, — глухо говорит Аленка.

Нина Петровна резко выпрямляется и через плечо внимательно взглядывает на дочь.

— Думаешь, я не знаю? — смотрит ей в глаза Аленка. — Думаешь, я еще не понимаю ничего…

— Молчи! — кричит Нина Петровна. — Это не твоего ума дело!

— Не кричи на меня, — Аленка тоже повышает голос.

— Ты и в самом деле ничего не понимаешь, — уже тише говорит мать. — Нельзя судить то, чего ты не понимаешь — нельзя!.. Они любят друг друга…

— Тогда пусть женятся, — упрямо поджимает губы Аленка.

— Они тебя забыли спросить.

— Тогда пусть не ездят больше к нам, — Аленка неожиданно всхлипывает. — Я не хочу их больше видеть! Всех обманывают, а сами улыбаются. А теперь еще и Сергей Петрович с Верочкой…

— Что — Сергей Петрович?

— То… Они с Верочкой уже обнимались.

— Да ты еще совсем ребенок, — всплескивает пухлыми ручками Нина Петровна. — Поэтому за всеми подглядываешь, как дитя малое. Нехорошо, доченька, нехорошо это…

— Я не подглядываю, а только куда не пойдешь, они все целуются, обнимаются — противно смотреть. А у Верочки дома Валерка один, у тети Вари муж на автобусе работает, а они здесь…

— Молчи-и! — вновь кричит Нина Петровна, но кричит уже испуганно, беспомощно оглядываясь на дверь.

— Вот ты же с папой не целуешься, я ни разу не видела. И Федор Иванович с тетей Аней не целуются, а только они все… И этот боров Мишель: то со своей Люсей, то с Верочкой…

Аленка швыряет полотенце на стол и выбегает из летней кухни. Нина Петровна, не шелохнувшись, пораженно смотрит ей вслед, и вымученная улыбка обозначается на ее губах. Она даже не замечает, как входит Виктор Степанович и лишь со второго раза слышит его вопрос:

— Что здесь происходит?

— Витя, — вдруг всхлипывает Нина Петровна и прижимается к плечу мужа, — она, оказывается, все-все уже понимает.

— Кто?

— Аленка наша… Она все знает…

— Что она знает? — с неудовольствием отстраняется от супруги Виктор Степанович.

— А все она знает: про Сан Саныча с Варварой, Верочку и вообще — все!

— Да что ты! — вздрагивает Виктор Степанович и невольно оглядывается на дверь. — Не может быть…

— Может, Витя, может… Она только что мне все это сказала.

— Ах, ч-черт! — расстраивается Виктор Степанович. — Не надо было ее сюда везти.

Нина Петровна тыльной стороной руки вытирает покрасневший нос и со вздохом говорит:

— Да разве же в этом дело, Витя?

— А в чем? — удивился Кравцов, с недоумением глядя на жену.

— Выросла она у нас, вот в чем… Все понимать стала, а мы с тобой этого не заметили.

И они еще долго говорили о мерах, которые теперь необходимо принять, дабы оградить дочь от ненужных впечатлений, а переговорив обо всем этом, облегченно вздохнули и, попив холодного чая, отправились спать.

И тихо стало на даче Кравцовых, лишь с чердака доносился приглушенный Верочкин шепот, ненасытно терзавшей брюнета с синими глазами — Сережу Журавлева, да всю ночь под верандой попискивали мыши, справляя свою тайную, предзимнюю жизнь.

XIII

Утро воскресного дня явно не задалось. Долго держался туман — густой, молочного цвета, проникающий во все щели и трещины. А когда занявшимся ветерком сбило туман, над хребтами поплыли грязно-серые тучи, из которых вскоре просыпался крупный холодный дождь. Все вокруг потемнело, потеряло краски и запахи, и проснувшимся Кравцовым сразу нестерпимо захотелось домой, в уютную городскую квартиру.

К завтраку собирались медленно и неохотно. Один лишь Сан Саныч, вставший до света, успел переколоть кучу дров, и потому отсутствием аппетита не страдал. Долго ждали Люсю Синицыну с Мишелем и, наконец, послали за ними Аленку, но в доме их не оказалось. Против ожидания, исчезновению Люси с Мишелем почему-то не удивились и принялись за чай. Пили в тягостном молчании, которое, не выдержав, прервала Зоя Георгиевна:

— Виктор Степанович, какую ты нам теперь работу подкинешь? — спросила она.

В другой раз на нее зашикали бы, остерегли заводить разговор о работе, а тут все вроде бы даже обрадовались вопросу и в ожидании уставились на Кравцова.

— Работу? — Кравцов обвел всех взглядом и задержался на Сереже Журавлеве. — Будем доводить проект нижнего склада.

— Как — доводить! — ахнула Зоя Георгиевна. — Мы ведь его сдали?

— Не совсем, — Кравцов усмехнулся. — Там что-то серьезно напутано с электрической подстанцией — придется посмотреть всем вместе.

— Во-от оно что, — многозначительно протянула Зоя Георгиевна. — Поня-атно…

Сережа Журавлев готов был сквозь землю провалиться. Первая мысль, которая промелькнула в его уме: «Бежать! Бросить все и — домой, в тайгу — куда угодно, только бы не оставаться здесь, никогда больше не видеть притворно потупленную Верочку, иронично улыбающуюся Зою Георгиевну, понимающие глаза Виктора Степановича».

— Зачем же тогда надо было все это устраивать? — облизнула губы Зоя Георгиевна. — Тем более…

Она не договорила, но и так все было ясно.

Первым, извинившись, поднялся из-за стола Сева. Следом за ним потянулся Федор Иванович, за все утро не проронивший ни слова. Анна Ивановна, проводив его горестным взглядом, начала собирать посуду.

Сережа Журавлев отодвинул чашку с недопитым чаем, поднял голову, тоже собираясь покинуть стол, и тут споткнулся взглядом о неподвижно стоящие на нем Аленкины глаза. И он даже вздрогнул — столько презрительной ненависти было в глазах девчонки, еще вчера безропотно кружившейся на его руках, еще вчера верившей в каждое его слово…

— Сергей Петрович, вас не затруднит принести ведерко воды из колодца? — очень кстати обратилась к нему Нина Петровна.

И все вроде бы оставалось прежним: тропинка, груши на земле, межа, ключевая прозрачность воды, а вот Сереже Журавлеву никак не верилось, что был он здесь всего лишь вчера. Казалось, многие годы прошли с тех пор, он постарел, обрюзг, растерял желания, и лишь одинокая скука ожидает его впереди. Не хотелось возвращаться на дачу, и видеть кого-то Сереже не хотелось, и опять словно бы со стороны ему кто-то подсказал: «Надо жениться». И тревожным холодком обдало его после этого, словно в предчувствии чего-то тайного и страшного. «Бежать, надо бежать, вновь подумалось Сереже. — Иначе эти пикники доведут…»

Но тут он увидел, что по тропинке из глубины сада навстречу ему идет Верочка. И такой одинокой была она на сырой и холодной земле, так зябко куталась в просторную вязаную кофту, такой знакомой и близкой показалась ему каждая ее черточка, что у Сережи заломило глаза. Он опустил ведро и молча смотрел, как она подходит все ближе, измученная минувшей ночью, усталая, с ввалившимися глазами, виновато и преданно смотрящими на него. А там, за ее плечами, ширясь и нарастая, в прорехе свинцовой тучи взбухало ослепительное ядро, ломкая полоса света стремительно приближалась к даче Кравцовых, речке Каменушке и огородной меже, и вскоре белокурые Верочкины волосы вспыхнули в этом волшебном свете, сливаясь с сиянием восходящего к жизни дня.