Тайна кургана Телепень

Вук Задунайский, 2023

Происходящее на Украине потрясает. Никто и не думал, что такое возможно в наш цивилизованный век. Но разве этот ужас впервые раскрыл свои крылья над окраинными землями государства Российского? Разве ничего такого прежде не случалось? История богаче, чем мы думаем. А еще она любит шутить. Что общего у казаков-людоедов XVIII века и современных военных преступников? И вот в веках уже мелькнул след страшного и жестокого оборотня-упыря, мелькнул – и пропал. Попробуй схвати за хвост этого адского духа. Узнай, в чем источник его силы. Только ставкой в этой смертельной игре станет твоя жизнь. И куда бы ты ни пошел, везде будет возвышаться пред тобой мрачный курган Телепень. Майдан Телепень, как называют его на Украине. Или просто – могила. А может – и портал в иное пространство. И пока еще не было тех, кто миновал его.

Пока он был на тренировке, телефон, наверное, разрывался. На нем обнаружилось девять неотвеченных звонков. Трижды звонила мама — мамы вообще один раз не звонят. Если ребенок не отвечает на первый звонок, это означает только одно: он лежит где-то на сырой земле с пробитой головой и простреленной грудью, его теплая кровь стекает на холодный снег, а туман пеленает не остывшее еще тело. И все равно, что ребенок этот, к примеру, остолоп пятидесяти лет, с брюшком и бородкой, которому вообще плевать на любые звонки, когда он со товарищи в спорт-баре за кружкой пивасика клянет российскую сборную по футболу. Один раз позвонила бывшая, Светка — в общем, собой она всегда интересовалась больше, чем другими, так что одного звонка ей обычно хватало. Пару раз звонили с работы — эти сволочи знали, что по четвергам у Георгия трени, знали — но продолжали дергать по пустякам, Георгий же принципиально не отвечал им. Еще один раз позвонил кореш Пашка — этот тоже знал про трени, но всю дорогу забывал, видимо, ему тоже было на это наплевать — впрочем, Георгий любил его не за это. А еще два звонка были от… Васи. Вася, он же Васек, конечно же, не знал ни про какие трени и названивал с чистой совестью, пока Георгий бил по лапе. А не знал он про них по той простой причине, что с Георгием они уже не пересекались пару лет. И чего это ему вдруг понадобилось?

Георгий переоделся, врубил на плеере своего любимого Цоя и бодро зашагал в сторону дома. Ходить было полезно, это факт. А слушать Цоя — еще полезнее. Школота, насиловавшая себе мозги какими-то стремными рэперами — хотя еще вопрос, были ли там мозги — стучала пальцем по голове, когда встречала Георгия с его вечным Цоем. Ну правильно, столько не живут. Но из-за мнения какой-то школоты Георгий не собирался менять свои предпочтения. К тому же у Цоя были песни на все случаи жизни, и всем этим рэперам до него было — как до Китая раком. Вот и сейчас Георгий бодро напевал под льющийся из наушников мотив:

Мама-анархия,

Папа-стакан портвейна.

Пока шел домой, Георгий честно отзвонился маме. Та, как всегда, нагнала на ровном месте, что, впрочем, не помешало ей дать Георгию очередное поручение — купить по дороге растительное масло и зеленый чай, но не абы какой, а особый молочный улун, продававшийся в конкретной чайной лавке — другого мама не пила. Работа и Светка были в пролете — если нужно, сами перезвонят. Пашка, паразит, не отвечал, небось опять запил, как говорится, на почве сложных личных отношений со своей женой Катюхой. Георгий даже как-то переспал с ней, ничего особенного, да и Пашка, судя по всему, был не против. Теперь же он переживал на тему: «Катька там одна, в этом Челябинске, без денег, простудится и, конечно же, пропадет без него, Павла то есть, во цвете лет». Георгий усмехнулся. Нашел повод нервы трепать. Сам-то Георгий был уверен, что Катька эта еще их всех переживет и даже более того — подхватит какую-нибудь нехорошую болезнь, передающуюся половым путем, на их общих похоронах. Ладно, проспится кореш, поговорим.

А вот Васек пока зиял неразгаданной тайной. Георгий предпочитал ясность во всем, он не любил тайн, тем более неразгаданных, поэтому нажал на кнопку вызова.

Гудок. Еще один. И васькин голос, который Георгий узнал с трудом:

— Гошка, это ты? Здорово, что позвонил! Как раз вовремя!

— Да я, собственно…

Георгий хотел напомнить, что звонил не он, а сам Васек, но его не слышали.

— У меня тут к тебе дельце есть. На сто рублей. Шутка.

— Дельце — это хорошо, — ответил Георгий. — Особенно если за него платят.

Финансовые проблемы в последнее время как-то напоминали о себе всё чаще. А проблемы Георгий любил еще меньше загадок.

— Ты как сейчас, постоянно где-то работаешь? — поинтересовался вдруг Васек.

— Да не, ничего серьезного.

— Отлично! — сказали с той стороны трубки. — Давай, что ли, пересечемся?

— Ну давай. Завтра я занят, а вот в субботу в самый раз будет.

На той стороне воцарилось молчание. Но потом Васек ответил — правда, каким-то слегка изменившимся голосом:

— Понимаешь, Гошка, я тут в командировку уезжаю, сегодня поздно вечером, так что если встречаться — то прямо сейчас. Я тут на работе все дела позакрываю — и сразу к тебе. Через час в «Папаше Мюллере» на Бауманке сойдет?

Предложение было неожиданным, но каким-то… интригующим, что ли? Георгий задумался.

— Очень надо?

— Вообще-то очень. Но там сам решишь.

— Понятно. Тогда устроит.

— Ок. Конец связи.

Если сказать, что Георгий был удивлен, то это значит — ничего не сказать. Вася вообще-то был его одноклассником. Его еще в школе прозвали Васьком Трубачевым, в честь героя какого-то старого детского фильма. В школе они, хотя и не были супер-пупер друзьями, но неплохо общались. Потом они закончили школу, и судьба разнесла их кого куда. Георгий — кстати, его уже сто лет никто не называл Гошкой — барахтался по жизни, и всё как-то не в ту сторону. Поступил в институт на юрфак, закончил, потом где только не работал. По ходу перессорился и передрался со всеми, с кем только мог — с друзьями, с соседями, с преподами и даже с начальниками. Не говоря уже про бывших. Венцом его карьеры стало кидание кресла в отчима, по мнению Георгия — заслуженное, хотя кто-то другой, наверное, сказал бы, что, мол, конечно же, Александр Македонский великий полководец, но зачем же кресла ломать?

Георгий любил, чтобы по жизни было всё, сразу и по чесноку. Но жизнь намекала ему, что чеснок этот нравится далеко не всем, а вернее даже никому особо не нравится. И через двадцать лет таких намеков Георгий обнаружил, что он один, живет в маминой квартире (своя была как-то без надобности) вместе с мамой, перебивается случайными заработками, напивается с друзьями в хлам по поводу и без, постоянно ходит в синяках — драки по пьяни у баров это был отдельный вид специальной олимпиады, доступный только избранным. И выходило точно как у Цоя:

Только капля за каплей из крана вода,

Только капля за каплей из времени дни,

Ты пойдешь рубить лес,

Но увидишь лишь пни.

Единственной отдушиной стали тренировки по каратэ. В битье по лапе, ката и спаррингах, по всей видимости, было больше смысла, чем в семье, любви, карьере, деньгах, отдельной жилплощади и прочей чепухе. По крайней мере, Георгий решил для себя так и никого не агитировал.

А Васек… Он был совсем другим. В школе числился в ботанах и тихушниках. Такого же низкого роста, — в этом они были, пожалуй, похожи, — но, в отличие от Георгия, он был не драчливым интеллигентным мальчиком. Очкарик. Дружил все больше с девочками — те его чуть ли не за своего принимали и не стеснялись в его присутствии подтягивать колготки. После окончания школы они не виделись лет десять, а потом случайно встретились в метро. Васек по-прежнему напоминал ботана, только уже не школьного, а университетского. И оказалось, что он внезапно целеустремлен и успешен. Он тоже закончил юридический, только в другом вузе, потом пошел работать в Минюст, а потом — так и вовсе в прокуратуру. И если верить его увлеченным рассказам про работу, то она ему нравилась. И он ей, судя по всему, тоже. Георгию с этим не везло катастрофически — на одном месте он не задерживался дольше года.

Они не виделись еще несколько лет. Потом снова пересеклись — и снова в метро. Георгий мог похвастаться только хорошим ударом маваши гери в голову, а у Васька к тому времени уже была семья, родился ребенок, а сам он сделал неплохую карьеру в органах. Даже не верилось, что этот тихий и незаметный ботан стал грозным прокурорским следователем, которого побаивались не только преступники всех мастей, но и сами менты и прокурорские. Потом они как-то встретились случайно еще раз, и только тогда догадались обменяться телефонами.

В последний раз они пересеклись в прошлом году, поздравили друг дружку с каким-то праздником. И тогда Георгий узнал, что Васек трудится уже не в прокуратуре, а в Следственном комитете, и наводит там ужас на все живое. Георгий, наверное, уже был не очень живым, раз Васек не пугал его от слова совсем: он остался всё тем же ботаном, только в очках и с седеющими волосами. Но, конечно же, Георгию до конца не верилось, что тот мог кого-то дрючить до состояния полного нестояния. Впрочем, глядя на Георгия, тоже, наверное, многое можно было подумать, поэтому он не имел привычки судить по виду. Внешность, знаете ли, обманчива.

И тут вдруг этот звонок. О чем вообще Васек хотел с ним поговорить? Что мог предложить? Что их связывало, да еще и из разряда неотложных дел? Георгий не любил загадок и вопросов без ответа, он ускорил шаг в намерении за час дойти до искомой пивнушки. Маме пришлось перезвонить и сквозь ее недовольное бурчание предупредить, что оливковое масло первого отжима и молочный улун откладываются.

— Только ты там не как в прошлый раз, ладно, ежуня?

Под «прошлым разом» мама имела в виду январское отмечание пашкиной днюхи, когда они проторчали в баре до закрытия, потом подрались с какими-то мутными хмырями в переулке, а потом Георгий уже не помнил… Очнулся он один в сугробе, с мордой, похожей на лепешку. Пашки не было видно, и Георгий, еле поднявшись, пошел его искать. Кореш обнаружился неподалеку, он хромал и передвигался с большим трудом. И виной тому были не мутные хмыри — от них он как раз улизнул, предоставив Георгию разбираться самостоятельно — а сам Пашка, который тоже вечно попадал в какие-то истории. Он пошел искать его, Георгия, поскользнулся, упал и ушиб себе ногу. Правда, потом оказалось, что нога не при чем, и там не закрытый, а открытый перелом. То есть, сломал Пашка таки позвоночник. Но это было уже потом. Мама Георгия, врач с тридцатилетним стажем, высказала им все, что думает по этому поводу. Георгий обещал ей — честное пионерское — больше так не делать. Теперь, с ответственным сотрудником Следственного комитета, ничего такого не намечалось, но маме уже сложно было что-то объяснить. Георгий сказал ей, что плохо слышит, наверное, какие-то помехи на линии, что он перезвонит, отключил звук в телефоне и ускорил шаг.

К «Папаше Мюллеру» они с Васьком пришли почти одновременно. Сели за укромный столик в углу, подальше от шумной компании. Пиво тут всегда было отменное, широкий выбор, ну и сосиски с тушеной капустой и кисловатой немецкой горчицей. Что еще нужно одичавшим московским юристам? Васек был при параде, в костюме и галстуке, все дела. Георгий не завидовал ему, нет. У него в шкафу тоже висела пара костюмов и с десяток галстуков. Другое дело, что он их не носил, считая это пижонством. А может, просто не любил, потому что они сковывали движения. Но Ваську костюмы однозначно шли.

Выпили по первому бокалу пивасика. Хорошо пошло. Взяли по второму, нефильтрованного темного. Сосиски в тарелке закончились, заказали официантке в нарочито коротенькой плиссированной юбочке истекающую ароматными соками свиную рульку с картошечкой по-деревенски.

В принципе, они и так неплохо сидели, Васек мог и не заикаться о причине, по которой он так внезапно объявился на жизненном пути Георгия. Но он, будучи должностным лицом, тоже, наверное, любил четкость, поэтому все-таки хмыкнул и сказал:

— А позвал я тебя вот зачем…

— Может, не надо?

— Надо, Федя, надо!

Васек сделал глоток, что-то обдумывая:

— Я так понял, что у тебя сейчас нет постоянной работы, и ты на мели.

Георгий кивнул, хотя не любил в этом признаваться — но тут же следователь самого Следственного комитета, ядрен-батон!

— Кстати, я тебя позвал, я плачу.

Васек был конкретен.

— Да мне не сложно… Буду твоим должником.

— Еще будет возможность, расплатишься, — подмигнул Васек. — Но к делу. Ты, наверное, помнишь, где я работаю?

Георгий снова кивнул:

— Умывальников начальник и мочалок командир.

— Почти так и есть! — усмехнулся Васек. — Так вот, командировка у меня не простая, а длительная. Вчера днем я приехал, кое-что тут оформил, сегодня в ночь опять улетаю. Догадаешься, куда, или сказать?

— Ну скажи уж.

— На Украину.

Вася хмыкнул.

— Н-даааа…

— Надеюсь, ты и без меня знаешь, что там сейчас творится.

Георгий присвистнул. Да кто ж этого не знает-то! С Украиной всё было не то, что плохо, — всё было очень плохо. Ее даже не пришлось захватывать, как мечтали когда-то не очень дальновидные русские патриоты. Украина сама догналась и упала прямо за шиворот. И теперь непонятно было, что с ней вообще делать. Хохлы там самостоятельно поубивали друг дружку. Не без помощи госдепа, разумеется.

В истории, конечно, всякое бывало, Георгий учил ее в институте, сдал на пятерку, между прочим. Но никак не мог взять в толк, что должно случиться с людьми, чтобы они вот так вот начали уничтожать себе подобных. Сам он всю сознательную жизнь отрабатывал удары и блоки, и дрался вроде неплохо, на черный пояс надрался. И бывало, что до крови дрался. Но убить своих спарринг-партнеров, всех скопом, вместе с тренерами, ему и в голову не пришло бы. И даже тех мутных хмырей у кабака. И начальников. А здесь…

Ну как, как из пятидесяти миллионов в стране могло остаться всего десять? Этого он не мог понять, его мозг не вмещал это знание. Тут уже без надобности были танковые колонны и стаи «сушек» в небе, всякие там РЭБы и «Кинжалы». Горячо «любимой» хохлами России, изрядно за эти годы прокачавшей свои имперские скиллы, срочно пришлось начинать миротворческую операцию с целью спасения остатков территории и населения некогда сопредельного государства. Людей целыми городами доставали буквально с того света, где они пребывали без света, газа, воды, еды и лекарств. Как они там вообще жили?

В феврале российские миротворцы заняли весь Юго-Восток, образовалась Новороссийская Федеративная Республика, НФР, со столицей в Харькове. К России она покамест не присоединилась, как Крым в свое время, но к тому всё шло. Западные области перешли под контроль ООН, там хозяйничали польские «миротворцы». А в неспокойном Киеве и соседних областях сидело какое-то левое правительство Тищенко, как про него говорили — совершенно независимое, потому что от него решительно ничего не зависело. Что там творилось, на той территории, которая когда-то называлась Украиной, можно было каждый день посмотреть в новостях и почитать в энторнетиках. От этих новостей холодело внутри даже у Георгия, которого сложно было чем-то напугать или удивить. А уж когда грохнулись каскад ГЭС на Днепре и Ровенская АЭС…

— Еще б не знать, — ответил Георгий на обращенный к нему вопрос. — Полный пипец там творится.

В кабине нет шофера,

Но троллейбус идет;

И мотор заржавел,

Но мы едем вперед…

— Угу, — Васек кивнул и начал разглядывать пенную шапку на своем бокале. — Ты даже не представляешь, насколько там все плохо. Это я тебе как краевед говорю.

Васек подался вперед, глаза его заблестели:

— Порой мне начинает казаться, что их там облучили чем-то, что там и не люди вовсе живут. Хотя на людей похожи. Но что у них в головах… Как в фильме «Чужой», помнишь? Вроде человек на вид — а внутри у него сидит тварь и пожирает мозги.

Говорил Васек так проникновенно, что у Георгия невольно возникли подозрения — а он не того? Не поехал там на почве горы неопознанных трупов и общей нестабильности? Сотрудники органов — тоже люди, у них крыша едет так же, как и у всех прочих. Одного жмурика как-то переживут, двух-трех тоже, а на двадцатом или тридцатом могут сломаться. Васек, похоже, угадал его мысли.

— Ты не думай, я не сошел с ума. Я, когда ехал туда — у нас просто объявили набор, я сам вызвался, знал, что не усижу спокойно, когда такое творится — так вот, я, конечно, подозревал, что всё будет плохо. Но я даже не представлял, с чем столкнусь…

Я знал, что будет плохо,

Но не знал, что так скоро.

Цой как всегда зрел в корень.

— Представь, как выглядит ад на земле. Представил? Вот это то, что там. Собсно, туда я и собираюсь тебя позвать.

Георгий прыснул от смеха, разбрызгав пиво по столу:

— Ну ты даешь! Прямо предложение, от которого сложно отказаться.

Васек тоже засмеялся. Смех у него был какой-то детский, в нем узнавался тот прежний Васек, ботан и тихоня. Непонятно было, как он вообще выживает там, в этом аду. А меж тем он там не только выживал, но и, судя по всему, выполнял боевые задачи.

— Заманчиво, черт возьми, заманчиво! — продолжил шутить Георгий, пока они вытирали салфетками с себя и со стола следы пены.

— А теперь серьезно, — сказал Васек. — Вслед за армией, военной полицией, Росгвардией, МЧС и эпидемиологами на Украину потянулись и другие наши службы, в том числе СКР. Работки там для нас, как ты понимаешь, дофига и больше. Еле справляемся. Если быть совсем честным — не справляемся. Вот. И, в общем, нам нужна помощь.

Предложение Васька приобретало более конкретные очертания. Он продолжал:

— Наших туда много отправили. Формально мы прикомандированы к СК НФР. НФР — это Новороссийская Федеративная Республика, если вдруг не знаешь. Но фактически, конечно, это отделение нашего Следственного Комитета. И мы занимаемся только крупняком, военные преступления там, массовые убийства. Знаешь, я когда-то давно смотрел, как вскрывают захоронения в Сирии, и думал — черт, что могут чувствовать те, кто там в этих костях копается? Кто ж мог знать, что через — дцать лет я сам буду вскрывать такие могилы. Ты не представляешь, в некоторых — сотни тел! Там жило когда-то пятьдесят миллионов, понимаешь? Пятьдесят! А теперь от силы с десяток набирается. Кто-то разбежался, понятно. Кто-то помер своей смертью, кто-то не родился. Но остальные-то куда делись? Такого не было даже в Гражданскую и Отечественную, понимаешь? А еще мы находим в ямах и беременных, и подростков, совсем еще детей… Это не люди, понимаешь, те, кто такое делает. Это звери какие-то. Как в войну, когда фашисты деревни жгли.

— Ну, это ты зря, насчет зверей-то. Звери обычно убивают других зверей, чтобы поесть… Может, есть исключения — ласки там какие-нибудь, львы. Крысы вон вроде своих кушенькают, если припрёт. Но это именно что исключения. Так что никакие это не звери. Люди это.

Воцарилось молчание. Васек мрачно отхлебнул пиво.

— В общем, там сейчас мор, глад и семь казней египетских…

— Десять.

— Что?

— Десять казней было.

— А, ну десять даже лучше, убедительнее. Хорошо я разрекламировал местечко, куда тебя зазываю?

— Прекрасно разрекламировал! — хохотнул Георгий. — Аж прям захотелось в турпоездку. Только пока не понимаю, что мне там делать.

— А делать просто. Рук катастрофически не хватает. Как я уже сказал, мы занимаемся только крупными делами. Мелочью занимается местная полиция, мы ее подчистили уже — плоховато занимается, но уж как есть. Только есть такие преступления, которые как бы на грани: явно следы чего-то серьезного, но чтобы понять, что к чему, надо копать, а руки уже не доходят. На местных тут вряд ли стоит рассчитывать, никто там напрягаться не станет. Ну и запуганы люди, чего уж тут.

— Все интереснее и интереснее, — приободрил его Георгий. — А куда военная прокуратура смотрит?

— Да всё туда же. Сколько той военной прокуратуры, а сколько тел и, соответственно, дел? В общем, даже на самом верху стало понятно, что нам нужны помощники, финансирование открыли. Так что сейчас вступить в это дело — не проблема.

— Мой дядя как-то сказал моей тете: «Вечно ты куда-нибудь вступишь — то в дерьмо, то в партию».

Васек заценил юмор.

— А что ж местных не пригласишь? Всегда ж есть осведомители какие-нибудь…

— Эти, как ты верно заметил, есть и будут есть. Только они по отдельной статье идут. Они не копают. А мне нужен проверенный человек, которому бы я мог доверять. Они там не все психи, есть и нормальные люди. Но я, знаешь ли, все равно им не доверяю. Потому и вспомнил про тебя.

— Так я уже согласился?

— А что, нет?

Оба рассмеялись.

— Умеешь ты, Васек, разрекламировать тур! Тебе бы в продажах работать, в турагентстве «Адский Тур». Но вообще-то я не против.

Как он добрался вечером до дома, Георгий помнил плохо. Нет, на сей раз он был абсолютно трезв. Просто неупорядоченные мысли роились в его голове. Он дал им свободу. Все равно они рано или поздно устаканятся, и решение придет само собой.

Вот он, Георгий. Принято считать, что в жизни он ничего не добился. Живет на материнской жилплощади, денег не скопил, карьеру не сделал, семьи… Какая уж тут семья! В общем, несмотря на все его пояса и маваши гери, он лузер, и это надо честно признать. На помощь как всегда пришел Цой:

Ты выходишь на кухню,

Но вода здесь горька;

Ты не можешь здесь спать,

Ты не хочешь здесь жить.

А Украина… При здравом размышлении, это тоже страна лузеров. Когда-то была. Теперь страны уже нет, а лузеры остались. У них с Руиной — так теперь называли Украину — была полная гармония. А здесь он что забыл? Что его держит?

За этими мыслями Георгий не заметил, как оказался в самолете, летящем из Внуково в Харьков. Георгий и сам не понял, как так вышло. Вот он шел-шел домой, думал, а потом махнул рукой — «а, гори оно все конем!»

И билет на самолет

С серебристым крылом,

Что, взлетая, оставляет

Земле лишь тень.

Впрочем, кое-что он помнил прекрасно — это искаженное ужасом лицо мамы, чуть ли не причитавшей:

— Ежуня, но как же?!

— Мам, ну какой я ежуня? Я здоровый лоб, который только и может, что куролесить. Ну сама подумай, что мне тут делать?

— А там что?

Мама была в своем репертуаре.

— Там… мне работу предложили. За деньги, кстати. Я столько еще не зарабатывал…

— Но ежуня…

— Мама, ты уже как будто забыла, как ежуня кидал кресло в твоего дорогого супруга. Кресло я тогда сломал, кстати. Теперь вот новое куплю. И диван.

— Да какой диван!

Мама рыдала. Георгий не знал, что делать.

— Мам, ну зачем же так убиваться, а? И на Украине люди живут.

— Да уж знаю, как они там живут. Вот.

Мама включила телевизор. Там как раз показывали новости. Российский спецназ выдавливает отряды бандитов-правосеков из буферной зоны на границе Харьковской и Полтавской областей. В Запорожье прибыл очередной состав с гуманитарной помощью. Предотвращен теракт в Одессе, мощность взрывного устройства составляла пять килограмм тротила. Норманнская группа по урегулированию провела консультации по мирному процессу на территории Украины. Беженцы с Украины массово пересекают границу России пешком и на велосипедах, с российской стороны экстренно обустраиваются пункты…

В общем, уезжать пришлось под аккомпанемент маминой истерики. Георгий маму понимал и даже в чем-то был с ней согласен, но… Он должен был поехать, и он ехал.

В аэропорту Харькова, ставшего внезапно столичным городом, его встречала посланная Васьком команда, все как на подбор. Дима, довольно немногословный, был откуда-то из службы охраны, то есть нормальный российский гражданин. Санькой назвался парень из Донецка, он ко многому из происходящего вокруг относился скептически — оно и понятно, человек рос под грохот артобстрелов. Самым болтливым был шофер Виталик — потомственный харьковчанин, начхавший на светлые идеалы нэньки и подавшийся на службу к москалям.

— Георгий, он же Гога, он же Гоша, он же Жора, — отрекомендовался им Георгий.

Мужики оценили его чувство юмора. Виталик как дипломированный гид начал знакомить приезжего с местными достопримечательностями, что называется — не отходя от кассы:

— Вон там, на стене! Это след от РПГ. И вот еще, я это всем прилетающим показываю… Перегородка у стойки, видишь? А видишь там внизу?

Вся стойка представительства какой-то авиакомпании была прошита автоматной очередью. Но вообще харьковский аэропорт производил позитивное впечатление — небольшой, но относительно новый и чистый, на ад и даже на филиал ада на земле он явно не тянул, отчего следы от РПГ выглядели слегка диковато — ну не могло же, в самом деле…

— Н-да, — хмыкнул под нос Санька, — это вам не донецкий аэропорт.

Это должна была быть шутка, но тут не вышло даже и доли шутки, а, скорее, злая горечь. Санька как будто говорил — вам бы в донецкий аэропорт, я б там показал, как оно бывает по-настоящему, а тут… Так, детский сад, штаны на лямках, для красоты стены разукрасили.

В принципе, все трое Георгию понравились. Нормальные мужики, да еще и наверняка при оружии — с такими хоть куда можно, хоть в Киев, хоть в Жмеринку.

Людей в здании аэропорта было немного. Георгий где-то слышал, что международное авиасообщение с Харьковом и другими городами НФР приостановлено, сюда, почитай, что одни российские самолеты и летали. У местных денег-то особо на перелеты, наверное, и не водилось, а россиянам тут сейчас нечего было делать. Соответственно, и аэропорт стоял полупустой.

На пустынной парковке их ждал большой, темный, заляпанный грязью внедорожник. Бодро хлопнули двери, и они тронулись. Улица встретила Георгия слякотью и полумраком, хотя был еще день. Всё вокруг было каким-то серым и беспросветным. Это контрастировало с ясной, морозной Москвой. Здесь слякоть плескалась где-то по колено, а на обочинах красовался бруствер из грязного снега — никто его не чистил. И если в районе аэропорта еще был еще какой-то порядок, то в самом городе пейзаж за окном становился всё более унылым. Какие-то старые, ободранные дома и предприятия, где практически не горел свет. И какой-то триумф серого цвета: серые улицы, серые дома, кое-где мелькали серые силуэты редких прохожих, и повсюду — грязная серая жижа.

Дороги были абсолютно разбиты, но их машина как раз предназначалась для таких случаев. Так что доехали благополучно. Цой в наушниках адекватно описывал оперативную обстановку:

Белый снег, серый лед

На растрескавшейся земле,

Одеялом лоскутным на ней

Город в дорожной петле.

В песне оно было как-то даже эпично, но вот через окно внедорожника выглядело всё это довольно-таки безнадежно. А тут еще и Виталик устроил очередной сеанс «знакомства» с городом:

— Вон там, за поворотом, смотрите вправо. Видите? Да, тут весь угол дома снесло. Это из танка. Жаль, нам сейчас в Хролы не надо ехать, там бы я показал…

— Да уймись уже ты! — цыкнул на водилу Дима.

— Бойцы вспоминают минувшие дни, — не без издевки сказал Санька.

— Ну вот, только тебя не хватало, — буркнул Дима.

И правильно сделал, а то бы опять начались пикировки Саньки с Виталиком по поводу того, кто более пострадал от злочинной влады. Спорить было нечего. Да и не зачем.

— Приехали!

Следственный комитет Новороссийской Федеративной Республики, а короче — СК НФР, располагался в самом центре города, в бывшем здании СБУ, что было символично. Большой, старый, сталинской постройки дом был подходящей декорацией для разворачивающихся событий. Дом светился огнями, на это электричества не жалели. Виталик по дороге успел уже проинформировать, что в городе, как и во всей области, перебои со светом, дают его мало и в основном на объекты жизнеобеспечения.

Георгия провели на третий этаж. Там было всё, как положено: белые стены, красные ковровые дорожки и ретро-люстры, — похоже, здесь за последние лет семьдесят ничего не менялось. Но как же приятно было за устрашающего вида дверью с огромной металлической ручкой встретить знакомое лицо.

— Васек!

— Наконец-то!

Друзья обнялись. Так, как никогда не обнимались в Москве. Все-таки, оторванность от привычной среды роднит. Васек куда-то позвонил, и шустрые девушки быстренько организовали им чай.

— Ну как долетел?

— Да нормально. Уж всяко лучше пассажиров ростовского рейса.

Васек промолчал. В доме повешенного не следовало говорить о веревке. Все знали, с чего началась российская гуманитарная интервенция на территории, которая некогда называлась Украиной. Хохлы сбили российский самолет, летевший из Антальи в Ростов, над нейтральными водами. Самолет упал в Черное море, все пассажиры погибли.

Ночью над нами пролетел самолет,

Завтра он упадет в океан,

Погибнут все пассажиры…

А после была попытка нанести удары «Точкой-У» по Таганрогу — до Таганрога ракеты не долетели, а вот несколько поселков натурально раздолбали в щебенку. А еще диверсионная группа проникла в Крым с Украины, грохнули местную ЛЭП и попыталась подорвать Крымский мост при помощи дронов. Было не очень понятно, зачем злочинной владе понадобилась столь провальная демонстрация силы, но итог этих невеселых событий состоял в том, что у России образовался казус белли, чем она незамедлительно и воспользовалась. Но так-то вообще Георгий подозревал, что про эти события они знали далеко не всё.

— Ну ладно, — сказал Васек, чтобы как-то прервать возникшую паузу, — давай так. Дождешься, пока я закончу тут одно дельце?

Георгий кивнул. Это он смотрел на Васька, как на Васька, нормального парня, одноклассника и вообще ботана по жизни, а тут в нем, судя по всему, видели адепта кровавой гэбни. Не зря на стене в его кабинете висел портретик Дзержинского — правда, в довольно-таки игривой рамке, что как бы намекало на несерьезность такого предположения.

— Отлично! — ответил Васек. — А потом я отвезу тебя в отель, где я живу. Там натурально режимный объект, но в ресторации такие галушки подают — пальчики оближешь!

Когда город погрузился во тьму — со светом, как понял Георгий, в филиале ада было плохо, а, впрочем, не только с ним, — известная уже троица усадила их в знакомый внедорожник и почти что этапировала в расположенный неподалеку отель «Харьков», который, судя по всему, целиком оккупировали кляты москали. В принципе, туда можно было и пешком дойти, но здесь такое не приветствовалось, видимо, из соображений безопасности.

— Успеешь еще по городу побродить, — сказал Дима, заметив, что Георгий напряженно всматривается в освещенные центральные улицы, пытаясь сориентироваться. — Там много интересного.

— Главное, не заблудись! — со смехом добавил Санька. — И с девочками осторожнее, а то нам потом тебя искать.

Отель «Харьков» представлял собой гостиницу советского типа для партноменклатуры областного звена. Правда, ее модернизировали и облагородили до уровня примерно трех звезд, отделали ресепшен ониксом (хотя, на взгляд Георгия, он и так был атмосферным, эдакий советский шик с колоннами и лепниной) и повесили туда большие хрустальные люстры. Но всё равно — от отеля веяло скучной провинциальностью. Зато это было единственное большое и отдельно стоящее гостиничное здание в городе, которое легко было охранять по периметру. Поэтому тут и поселились кляты москали. Васек жил в небольшом одноместном номере на седьмом этаже, оттуда открывался прекрасный вид. Из окна было видно, что освещенный сектор ограничивался только центром, остальной город, как какое-то загадочное чудовище, спал, ворочаясь, во мраке, но обещал однажды явиться оттуда во всей своей красе. И Цой как бы намекал:

На холодной земле

Стоит город большой.

Там горят фонари,

И машины гудят.

— Нибаись, — сказал Васек, вытирая руки полотенцем, — нас охраняют тут так, как президента не охраняют в Кремле.

— Да я и не боюсь особо.

— Ну и зря. Тут у нас всякое случается. Но это после ужина, я жутко проголодался.

Ресторан «Континенталь» внизу встретил их нормальной ресторанной обстановкой. Цены, правда, были нереально низкими, но Георгий не был уверен, что это невидимая рука рынка, а не москали для себя-любимых расстарались. Васек тем временем потчевал его местными вкусняшками вроде вареников с картошечкой и жареным лучком, галушек в сметанной подливе (Георгий никогда их не пробовал и только тут заценил немудреную еду простых украинских селян) и, конечно же, знаменитого украинского сала — нежного, тонко порезанного, с мясной прослойкой и чесночком, просто тающего во рту.

— А сало в шоколаде тут подают? — спросил Георгий, довольно урча.

— Как раз подают, — ответил Васек. — Но не рекомендую. По-моему, гадость редкостная.

«Надо будет попробовать», — решил Георгий, отхлебывая местное пивко. Заведение было, в общем, не хуже «Папаши Мюллера».

Васек смотрел на него и крутил в руках пустую стопку — отчего-то в Харькове он резко перешел на водку.

— Ну а позвал-то ты меня зачем? — задал, наконец, Георгий главный вопрос дня.

— В общих чертах я тебе уже говорил. Мы тут как на фронте. Только для одних операций нужны, скажем, ВКС или там силы спецопераций. А для других — ЧВК. Вот ты у нас будешь чвкашник от следствия. Устроит?

— В общих чертах, да, — ответил Георгий, мощным движением глотки отправляя в желудок изрядный кус жареной домашней колбаски. — А шо конкретно?

— Вот за «шо конкретно» я и хотел с тобой поговорить. Во-первых, вечером ребята отвезут тебя в общежитие для наших, там вполне безопасно. Оно в центре, где-то посередине между нашим зданием и этим отелем, днем сможешь по городу сам походить, уповаю на твою живучесть, везучесть и благоразумие.

Георгий хохотнул.

— Во-вторых, — продолжил Васек, — завтра с утра зайдешь в кадры за бумажками, а еще тебе оружие выдадут. Настоящее, не пукалку. Не смотри на меня так. У меня оно вот, — Васек похлопал себя по боку. — Его все у нас носят. Без этого никак.

— Даже Виталик?

— И он тоже. Хоть и местный, но вполне заслуживает доверия.

— Васек… Ты мне, наконец, скажешь, чего это тебя тут поразило настолько, что ты решил поделиться этим со мной? Я, если честно, думал, что тебя с твоим-то стажем уже сложно чем-то удивить.

— Сложно, но можно. Понимаешь, Гошка, есть такие дела, которыми мы стопудово заниматься не станем. Ну вот не станем, и всё. Но они грызут, понимаешь. Вот здесь поселяются, — Васек махнул рукой где-то в районе груди, — и грызут. Ведь если жив тот, кто это сделал — а он, по моим данным, еще как живехонек — то он не остановится. У нас тут с утра до вечера военные преступления, репрессии, тысячи убитых, все открыто и при свидетелях, даже видео снято и в ю-тьюбе выложено, чтобы похвастаться. Мы в этом всем погрязли по уши. А «бытовухой» и «глухарями» заниматься никто не станет. Вот поэтому на сцене и появляешься ты. Может, поднимемся ко мне?

Георгий кивнул. Обслуга в ресторации — сплошь местные, нефиг им слушать, о чем они говорят, а то локаторы-то свои вон как повыставляли.

Васек расплатился (денег с Георгия он не взял категорически), и они поднялись в номер. Там обнаружилась бутыль армянского коньячку и лимон, а еще чайник и пакетики с черным чаем. Ну и, конечно же, печеньки — как без них силам зла! Для полноты картины не хватало еще сигарет, а то бы получилось бессмертное цоевское:

Сигареты в руках, чай на столе —

Эта схема проста,

И больше нет ничего,

Всё находится в нас.

— Так вот, я долго думал, чем тебя озадачить. В смысле — этого самого выше крыши. Но для первого раза надо было найти что-то особенное. И я нашел, — сказал Васек. — По рюмочке чая?

Георгий снова кивнул. Васек разлил коньяк по чайным чашкам.

— За пару лет до евромайдана здесь, в Харькове, случилось резонансное убийство местного судьи. Слышал что-нибудь?

— Да как-то не особо, — честно ответил Георгий.

Тогда ему и в голову не приходило интересоваться этим. Тогда он с утра до вечера тренировался, кадрил девушек, даже жениться хотел на какой-то… Слава Богу, не женился. А еще был влюблен в свою преподавательницу по конституционному праву. Но всё это рассеялось, как дым, оставив его наедине с суровой правдой жизни в виде убитого харьковского судьи.

— Ну и что там судья? Это расследование старого дела? По вновь открывшимся?

— Да нет, просто обратил на него внимание, когда мне в руки попали хохляцкие архивы, каким-то чудом уцелевшие во всем этом бардаке. То есть, официально, как ты понимаешь, никакого дела по убийству судьи Трегубова нет.

— Отчего же? Все ж таки убийство судьи — это не баран чихнул…

— Не баран, это уж точно. Но сам посуди, это случилось черти когда, да еще и в другом государстве, при Януковиче. Кто нам сейчас тот судья? Не кум и не сват. Если бы это был российский судья — тогда другое дело. Но тут, слава Богу… Да, это во мне сейчас должностное лицо говорит. «Глухарей» никто не любит. Но дьявол в этом деле, как ему и положено, кроется в деталях.

Васек плеснул себе горячий чай в чашку с коньяком и сделал большой обжигающий глоток.

— Судья был убит у себя дома. Не один, со всей семьей. Четыре трупа.

Георгий присвистнул:

— Ни фига ж себе!

— Это еще не всё. Кроме судьи погибли его жена и сын, а также невестка — собрались на семейный обед. Кстати, на момент преступления она была беременна, так что выходит — пять трупов. Хотя нашли всего четыре.

Георгий сделал глоток коньяка и замер. На такое и не знаешь, что ответить.

— Предположительно, все были убиты выстрелами в голову.

— Почему предположительно? Местные что, вообще дело не расследовали?

— Да нет, расследовали, целые тома накатали, сам зачтешь в архиве завтра. Больше восьмисот экспертиз провели. А толку?

— То есть как? Они даже не узнали, как их убили?

— Дело в том, что оружия не нашли. Пуль тоже. Выстрелов никто не слышал…

— Ну а почему тогда в голову?

— А потому что тела остались целы, кроме одного. Только вот головы у них были отрезаны. Скорее даже отрублены.

Георгию малость поплохело. А Васек, напротив, вошел в следственный раж и начал излагать:

— А дальше начинается самое интересное. Головы были отсечены, как написали эксперты, чем-то очень острым, мачете там, саблей или тесаком. Срез был — как по маслу, любо-дорого посмотреть.

Георгий хотел глотнуть еще коньячку, но поперхнулся и закашлялся. Васек поглядел на него с сочувствием, а потом налил из кулера воды, запить:

— Так вот, срез был — как по маслу. Ну и, конечно же, ни одной головы не нашли. И еще деталь… Даже не знаю, говорить ли тебе, а то ты…

— Да говори уж.

— Я не случайно сказал про четыре трупа. Живот у беременной был вскрыт тем же острым оружием… Ребенка тоже не нашли.

Повисла гнетущая тишина.

— В таких случаях, кажется, говорят «ангел пролетел». Ну или «мент родился», — попытался сострить Георгий.

— Ну да, — ответил Васек. — Ты уже передумал с этим всем связываться?

— Как раз нет.

— Смотри, сейчас для этого самый удобный момент.

— Я же сказал — нет!

— Окей, — грозный следак выдохнул, откинулся назад в кресле и пригубил свой чай.

— Вы хотите, чтобы я расследовал это дело и нашел убийцу? — спросил Георгий.

— Всё не так просто. Я бы не обратил внимания на это дело, если б не подробности… Не зря говорят — «дьявол кроется в деталях». Так вот, это они самые. Дело в том, что те же отрубленные «как по маслу» головы у нас стали мелькать то тут, то там. В старых сводках. Ну вот, например… Одесса, второе мая 2014 года…

— То самое второе мая?

— Да, то самое. Наши ребята сейчас там землю носом роют, много интересного нарыли. Эти придурки даже всё спрятать толком не смогли. А с другой стороны — зачем им было напрягаться? Всё равно ж никто не собирался их наказывать. Им всё тогда с рук и сошло. Так вот, я у наших-то одесских коллег поспрошал, и оказалось: мало того, что трупов у них в Доме профсоюзов было больше, чем заявлено было официально, под две сотни, так из них с десяток — тоже с отрубленными мачете или тесаком головами, и еще одна женщина — со вспоротым животом. Была она беременна или нет, теперь уже не выяснишь. А это значит, что интересующий нас субъект и в Одессе отметился. Но и это еще не все. Трупы с отрезанными «как по маслу» головами попадались и при вскрытии массовых захоронений. География обширная. Вот папочка, ознакомишься — я подборочку сделал.

Васек протянул Георгию папку. Всё было серьезно. У Георгия в мозгу еще крутилась мысль «а туда ли ты попал, москалик?», но ее заглушал совершенно алогичный инстинкт самоуничтожения, который звал его носителя во все возможные задницы мира, потому что жить как обычные люди было для него худшим наказанием.

— Конечно, сейчас по каждому эпизоду уже не установишь, что там было, и было ли, — продолжал Васек тем временем, — но нам это и не надо. Достаточно знать, что интересующий нас субъект вращался где-то в добробатах. И еще. Это из более свежих сводок. Днепропетровск, август семнадцатого. Двое дуриков пьянствуют в старом гараже, обычная бытовуха. Но один другого в процессе бьет по голове бутылкой, потом оттаскивает на пустырь, отрубает голову мачете, забрасывает тело покрышками и поджигает. В общем, думаю, это тоже наш случай.

— И что — за столько лет так и не появился подозреваемый?

— Представь себе!

— Даже по делу судьи?

— А чем судья отличается ото всех остальных?

— Следствие что, совсем мышей не ловило?

— Как раз нет. Следствие велось очень активно, дело-то резонансное — судью Трегубова пришили не просто в обычный день, а в День судейского работника.

Георгий сделал фэйспалм. Васек продолжал:

— Именно. Нагнали всё руководство, даже в прессе сводки делали о ходе расследования. Но как бы тебе сказать… Я в следствии уже много лет и вижу, когда реально хотят что-то раскрыть, а когда просто симулируют. Так вот, тут, за всей этой суетой и ворохом экспертиз, цвел сплошной пелевинский симулякр. Следствие не хотело знать, кто убийца, оно, как могло, отбрыкивалось от информации, которая бы пролила свет на сей факт. Что само по себе уже несколько сужает круг обвиняемых. Было выдвинуто сразу множество версий, все детально прорабатывались, что, конечно же, мешало следствию. То рассматривалась версия бытовухи, то — ритуальное убийство. Хотя, надо сказать, что-то такое в нем есть… Не совсем человеческое. Уголовники порой любят оставлять после себя всякие метки, но отрубленные головы и вырезанные из животов младенцы… Это как-то слишком. Отрабатывалась еще версия ограбления. Судья коллекционировал нумизматику, оружие и прочие старинные штуковины, кое-что и впрямь пропало, несколько старинных орденов, но основная коллекция осталась нетронутой. Грешили и на служебную деятельность судьи Трегубова. Но он занимался в основном мелкими делами, разводами там, автоавариями, за такое головы не рубят. В общем, следствие зашло в тупик, из которого так и не выбралось. А потом грянул евромайдан, и понеслось…

Опять стало тихо. Георгий отодвинул занавеску и посмотрел на ночной Харьков. Шевелились голые ветви деревьев в сквере. Чуть поодаль, в центре «майдана Свободы», торчал постамент от памятника Ленину — Виталик называл его «сломанным зубом». А еще дальше чернели две громадины в сталинском стиле — Университет и Госпром. Улицы стремительно пустели. Центр еще как-то освещался, но дальше все тонуло во мраке, как будто наползшем из преисподней. Как жили там люди, в этом аду? О чем они думали? Почему с ними произошло всё это? Что с ними со всеми станет? На эти вопросы не было ответов. Кроме тех, что давал Цой, разумеется:

А над городом ночь,

А над ночью луна,

И сегодня луна

Каплей крови красна.

— Но кой-какие зацепки все-таки есть, — Васек разливал остатки коньяка по чашкам, уже безо всякой закуси. — Первая — местный прокурор. Он и потом тут работал, в следствии, выжил даже при нациках, ушлый тип. Сейчас сидит у нас в СИЗО, активно дает показания. Организуем тебе встречу с ним и обеспечим разговорчивость. Он не может чего-то не знать. Вторая зацепка — головы…

— Но их вроде не нашли?

— Не нашли. Но поскольку других повреждений на телах не было, а в квартире все было залито кровью и имелись следы пороха, то картина яснее ясного: всех убили выстрелами в голову, а головы потом отрезали. Не только, чтобы метку оставить. А чтобы следствие не определило, из какого оружия это было сделано. Смекаешь?

— То есть, оружие на раз пробивалось по базам?

— Агась!

— То есть, из него уже совершались преступления?

— Или это было табельное оружие.

Георгий присвистнул.

— А чему ты удивляешься? Ничего личного, москалик, это Украина. Это даже не Гаити и не королевство Лесото. Третья зацепка. Эта информация всплыла, хотя и не сразу. Убиенный судья Трегубов имел более четверти века стажа, он ко всему прочему был судьей так называемого спецсуда. А это допуск № 1 и рассмотрение дел особой секретности, участниками по которым проходили сотрудники спецслужб. Понимаешь, на какой след мы напали?

Да уж, сложно было не понять.

— Это уже ниточка к заказчику. И последняя зацепка. Убийство судьи — в Харькове. Убийство в Одессе — при активном участии понаехавших из Харькова же футбольных ультрас. То есть, исполнитель здешний, харьковчанин, ну не мог он не наследить. Отработаешь его по полной, ребята тебе в помощь. Дерзай!

Георгий плохо помнил — то ли из-за смены обстановки и обилия новой информации, то ли коньячок поспособствовал, — как он оказался в общежитии, засыпающим на кровати. Судя по всему, это было еще очень цивилизованное место: здание охранялось, тут был свет, отопление и горячая вода. Перед тем, как заснуть, Георгий поймал себя на том, что он… улыбается. Ни одной мысли сделать ноги у него даже не мелькнуло, хотя, если рассуждать логически, это была бы весьма полезная и своевременная мысль. Здесь всё бурлило и жило. Странной, порой даже страшной, искаженной жизнью с ощутимым привкусом инфернальщины. Впрочем, это же была Украина, как ее всю дорогу называл Санька — Руина, где никогда не обходилось без чертовщины. Не зря же Гоголь писал своих «Виев» и «Страшную месть». Но именно здесь он, Георгий, и был нужен.

* * *

Яготин, по правде говоря, был самым унылым и безблагодатным местечком изо всех малороссийских местечек, какие можно было только себе представить. Так рассуждал капитан Кобылин, а он за годы службы своей в Малороссийкой украине местечек всяких разных повидал. А еще по недосмотру Господнему — или по наущению бесовскому — назывался Яготин городом, и не просто городом, а сотенным городом Переяславского полка, с чем капитан Кобылин уж никак согласия иметь не мог. Городом по праву мог прозываться Санкт-Петербург. Сколько было там красивых домов, напоминавших видом своим скорее дворцы, нежели дома, а такоже и дворцов, которые были вообще превыше всяческих представлений о богатом и величественном! А еще наличествовали там мощеные камнем улицы и набережные, а такоже мосты с будто бы ажурными перилами, чугуна на которые ушло поболее, нежели на все пушки упомянутого Переяславского полка. Городом могла зваться и Москва. Господи, сколько там было красивейших храмов да монастырей! Маковки их горели сусальным золотом, а высокие башни кремлевские издали белели в лазоревом небе.

Немало еще городов да городков всяких повидал капитан Кобылин, ибо воинская служба его на благо Императрицы Всероссийской располагала к странствиям многочисленным. И по мысли капитана, этот самый Яготин уж никак не мог прозываться городом, ибо не было в нем ни каменных зданий, ни мощеных улиц, ни церквей с золотыми маковками. А наличествовали токмо глинобитные хаты с соломенными крышами, единственная дорога, утопавшая зимой в грязи, а летом — в пыли, да старая храмина деревянная, дранкой крытая, чудом каким-то не завалившаяся на бок.

Но тому не следовало изумляться, ибо опять-таки, по мысли капитана Кобылина, в Малороссийской украине городов никаких не было вовсе. Видал он и Глухов, где гетманы нынче сидели, так там, ежели честно сказать, окромя тех гетманов с их бунчуками ничего интересного и не было отродясь. Один добрый дом был во всем Глухове, а и тот — генерал-майора Нарышкина, что поставлен был Императрицей Всероссийской Анной Иоанновной блюсти в землях гетманских порядки царские. А еще капитан Кобылин в Киеве сподобился побывать, но и о нем отзывался без особого восхищения как о местечке с деревянными домишками и развалюхами заместо церквей. И настолько всё безблагодатно было в том Киеве, что, ежели Императрица Всероссийская вознамерилась бы посетить городок сей, то негде было бы ей там даже заночевать, не говоря уже о всяком прочем.

Так что был Яготин, куда занесла капитана Кобылина судьба, а точнее сказать — служба государева, прескверным провинциальным местечком с кукарекающими по утрам петухами, плетнями из прутьев с насаженными на них глиняными горшками и вечно сонными крестьянами. Впрочем, по здравому размышлению, в Малороссийской украине все жители были таковыми. Стоявшие тут тишь да гладь шли на пользу капитанскому делу, с коим он прислан был в места эти. И удивительно было слышать от старожилов, что еще полвека назад была тут настоящая Руина — так они прозывали ее. То есть почти никто не жил, а ежли и жил, то люди мало что не ели друг дружку поедом. Таково было ожесточение, терзавшее сердца их. Но перешла земля сия многогрешная под скипетр державы Российской, и как-то само собой угомонилось всё. Сам край, по мнению капитана, богат был да изобилен, не хуже иных прочих, а может даже и получше. Но отчего-то люди не могли тут жить по-людски и всё время испытывали страшную нужду, в чем капитану виделись происки врага рода человеческого.

Но было здесь и такое, что извиняло, в глазах капитана Кобылина, это забытое Богом местечко. Посреди него раскинулось озерцо с чистейшей водой, в коем плавали откормленные утки с гусями и наверняка водились жирные карасики, коих капитан не прочь был отведать в запеченном виде. А на холмах над озером росли прекрасные яблоневые сады, преизобильный урожай коих достоин был всяческих похвал. Капитан не без известного удовольствия предался бы отдыху от тягот службы своей в местечке сем, кабы не привело его сюда дело совсем не веселое.

А дело то касалось поимки опасных разбойников, кои орудовали в местности сей, причем уже не первый год. Гетманские прихвостни не ловили не токмо мышей, но и лихих людей, всё отговаривались — то у них пахота была, то покос, то жатва, а все казаки в крестьяне подались, некому нести службу ратную, во что капитан, конечно же, не верил ни на грош. А верил он в то, что лень в этих местах пребывала изначально по попущению Господню, и старшина полковая через сие хитра была да воровата, что лечилось токмо кнутом, а то и чем похуже. И разбойников, у них под носом безобразивших, не торопились здесь ловить, ибо еще непонятно было, что более выгоды приносит: ловить аль не ловить. А ежли лиходей какой кому из сотников денежку-другую отстегивал, то мог он и вовсе годами в здешних местах орудовать, никакого притеснения персоне своей не имея.

Начальство местечковое встретило капитана Кобылина с невеликим отрядом его, из подпоручика да пяти конных солдат состоящим, а к ним в придачу — капитанова денщика, радушно. Вперед пустили баб своих в венках из цветов с лентами яркими да с караваем на рушнике. Но не вчера родился капитан Кобылин на свет, и знал он, что не любовь к ближнему движет сотником Яготинским, Федором Калитой именуемым, а страх. Страх, что капитан послан сюда генерал-майором Нарышкиным как соглядатай, дабы докладывать о непорядках в делах гетманских касаемо Переяславского полка куда следует. Как протянул капитан сотнику бумаги свои, с коими он в Яготин прибыл, так изменился тот лицом да сразу вызнавать начал, «с каким таким особым поручением к нам прибыла персона ваша?» да «и что ж тут, в нашем захудалом местечке-то, могло привлечь ажно самого генерал-майора?». «Да уж что надо, то и привлекло», — подумал про себя капитан Кобылин.

Пока расседлывали они коней да пускали их пастись на обнесенный плетнем луг, как мог сотник подгонял домочадцев своих, то окриком, а то и жердиной. И уже очень споро подле справной хаты его, посередь яблонь да вишенья, стоял большой стол, а на столе том красовались караваи, пироги всевозможных размеров и форм, соления всякие, сало и внушительных размеров бутыль горилки. Встречал сотник гостей на славу. Значит, было ему чего бояться.

Фузеи прислонены были к стене хаты, подпоручику да солдатам накрыли за сараем. За столом же капитан Кобылин, отведав яств местных, начал издалека. О погодах стоящих поговорили — хороши были погоды, и дождей было впору, и дней солнечных жарких. О сенокосе да уборке урожая, что в этом году грозился превзойти всё ранее виданное. И спросил капитан как бы между делом:

— И что нынче, добрая пшеница?

— Добрая, як же ей доброй не быть! Пока дожди не ливанули, уси в поле вытекли, каждая пара рук на счету.

— Так вот, стало быть, где казаки нонеча трудятся, — усмехнулся капитан. — Сабли свои отложили, да взяли грабли. А то сидит Нарышкин там, небось, да думает — куда ж это казачки-то все подевались? А они вона где, значит, воюют.

— Да ты не серчай, пан капитан, — ответствовал сотник и осекся.

«Пан, говоришь? — подумалось капитану Кобылину. — Затем мы вас, значит, от ляха, татарина да шведа обороняли, затем себе равными сделали, чтоб вы тяперича новых панов себе искали?» Но ничего такого капитан не сказал, а лишь поморщился да молвил:

— Паны все в Варшаве, сотник. Зови меня «ваше благородие».

— Добро-добро, ваше благородие, — засуетился еще более сотник. — Поле дело такое: нонче день пропустишь — а опосля на цельный год без жита останешься. Да и нет уж, поди, тех войн-то, воевать не с кем казакам: татары опосля крымского похода тихо сидят, а ляхи с правобережья своего давно носу не кажут.

— Ох, вы ж народец какой умный! — воскликнул капитан. — Схоронила вас матушка-государыня за пазушкой-то своей, защитила от супостатов, мы там кровушки своей пролили немеряно — а вы и рады, и не хотите службой ратной на добро ее ответствовать.

— Да шо ты, пан… ваше благородие, як можно ж! Да заради матушки-государыни мы грудью ляжем…

Сотник будто и впрямь намеревался порвать на груди свою вышитую у ворота рубаху, но остановил его капитан Кобылин:

— Ладно, будет тебе. Верю. Но смотри у меня…

Выражение лица сотника стало походить на детскую личину. Казалось, будто сейчас расплачется он:

— Да мы… Як же ж…

— Будет, я сказал! — одернул его капитан. — Пишут про тебя, что и деньги ты тащишь полковые. И повинностями местечко обложил. И братца своего в хорунжие протащил. И ведомо мне, что всё это правда истинная. Но погодь бояться да взятки мне нести. Дело у меня к тебе нынче иное. Подсобишь — все доносы под сукно лягут, а нет — так на себя пеняй.

Сотник всем видом своим выказал, что он внимает каждому капитанскому слову и готов заради его удовольствия порвать на мелкие клочки короля польского да султана вместе взятых.

— А дело у меня к тебе такое, — капитан не спешил выложить всё и сразу, тут потребна была постепенность. — Дошло даже до генерал-майора Нарышкина — и не дай Боже до Санкт-Петербурга дойдет! — что орудуют на Малороссийской украине не токмо разбойники, но и душегубы такие, коих свет не видывал. И что гетман да люди его не ловят их. А сие может означать двоякое. Либо они и вовсе дела все свои позабросили, а и на черта они тогда нужны? Либо покрывают душегубов окаянных.

— Да ты скажи, ваше благородие, шо за душегубы-то? Отсель взялись?

— Да как же так случилось, что я про ваши дела поболее вас ведаю, а? У вас они тут орудуют, под самым носом, можно сказать. А меня от генерал-майора Нарышкина сюда прислали с наказом твердым: изловить душегубов да пресечь беззаконие.

— Ай-ай-ай! Неужто мы не доглядели! — воскликнул сотник с показным раскаяньем в голосе, отчего тотчас становилось ясно, что он и пальцем о палец не ударил, дабы пресечь разбой.

— Уж как пить дать не досмотрели, — капитан Кобылин не собирался спускать сотнику грешки, этим только спусти. — Люди у вас пропадают уже поболее года. И не один, и не два, а уже на десятки счет идет. А опосля то тут, то там тела находят, токмо головы-то у них отняты. Да не просто так, а государевым заплечных дел мастерам впору — ровнёхонько так, будто по маслу. Это ж надо так срубить!

— Прости нас, Господи! — шептал сотник, крестясь.

— Кабы вот этими вот глазами не видал — не поверил бы. Обрублено, как будто вот эта вот колбаса, — взял капитан со стола круг колбасы свиной, истекающей жареным салом, потряс ею перед самым что ни на есть сотниковым носом, да и обрубил ножом половину. — С Ганзеровщины люди жалобы пишут генерал-майору, с Буртов, Вознесенского, Туровки и Оржицы, а еще с Рудки…

— Ни-ни-ни! — замахал руками сотник. — Рудка цэ не к нам, цэ не у нас! Цэ Нежинский полк, ихнее дело!

— Ежели мы сейчас судить начнем, чьей вины в том более, то как бы не вышло, что ты, сотник, по всем статьям виноватым окажешься, — оборвал его капитан. — Речь не о том идет. А что душегубы и на Носовском, и на Нежинском шляху безобразили, да повсюду от Прилук до Золотоноши, так что мне — всех сотников Переяславского, Лубенского да Нежинского полков объезжать теперича?

Замолк сотник да принялся быстро поедать галушки из глиняной миски, густо поливая их сметаной, богато сдобренной чесноком, отчего вокруг разлился незабываемый его аромат.

— Слушай, сотник, что потребно мне. Десяток-другой казаков.

— Сделаем, — ответствовал сотник, жуя галушки со всей тщательностью, кою вряд ли можно ожидать было в таком простом деле.

— Чтобы на добрых конях и при оружии.

— Само собой.

— А еще мне знать надобно, где искать лиходеев.

Сотник икнул, последняя галушка выкатилась в миску прямо изо рта его.

— Знал бы я такие вещи, ваш благородие, думаешь, сидел бы тут в сотниках?

— Ты всё ж таки подумай, сотник, а то сидеть ведь можно не токмо в сотниках, а и в местах куда более дальних и куда менее приятственных, — капитан Кобылин видел этих всех сотников насквозь. — Не бывает так, чтобы в местечке каком разбойники орудовали, а никто про них там и слыхом не слыхивал. Так что ты лучше сам поспрошай у людей — а то ведь мне придется, и неизвестно еще, что выспрошу.

На другой день, пока решалось дело с казаками, капитан Кобылин дал людям своим, а такоже коням долгожданный отдых, а то ведь гнали они с Глухова, как проклятые. Под началом подпоручика Мякишева отправлен был отряд на озерцо, дабы помыться хорошенько да коней искупать. Сам же капитан, окунувшись да наловив вожделенных карасиков, откушал вечерком оных, а к ним — запеченного целиком гуся, коего приготовила для него самолично сотниковская жёнка Мотря. Главным достоинством ее была фигура, одинаковая в обхвате что вдоль, что поперек. Ширша як довша. И от горилки не отказался капитан, а опосля прилег на лавку в комнате, выделенной ему для постоя в просторной сотниковой хате.

И готов был уже признать капитан Кобылин, что всё ж таки были и в житии казаков малороссийских свои приятности навроде простоты жизни их и вкуснейшей свиной колбасы с галушками, а такоже свободы в платье и обращении. Жизнь офицера российского полна была всяческих неудобств и ограничений. И камзол неудобный на себе таскай — да чтоб все пуговицы и галуны блестели. И шарф с кистями, шляпу и перевязь со шпагой. И манжеты полотна тонкого, шириною в два пальца, кои крахмалились и сбирались в мелкие складки. И сапоги с раструбами высокими да с каблуком. А еще заплети волосья в косу с пуклями да мукой напудри. Вязать ее надлежало черной шелковой лентой, чей бант должен был приходиться на воротник камзола, причем коса та в толщину, под бантом, должна быть в большой палец шириной, а в длину нижний её конец на два вершка должен не доставать до верхнего края портупеи шпажной. Да еще и фузею тебе в зубы. И как в таком виде прикажете с турком воевать аль в поход идти? Хорошо еще, денщик ему справный попался, тезка, Ивашка, а то ходил бы капитан Кобылин в грязном камзоле да помятой шляпе, даром что третьего дня случайно наступила на нее лошадь копытом.

Сон начал смыкать веки капитановы, темнело. Ветви яблонь в небольшом, открытом по случаю жары оконце, едва видны были на фоне темного неба. Высыпали звезды. И тут послышалось капитану, будто кто-то шуршит сухой травой под окном его.

— А ну прекратить! — грозно рыкнул он на ночного пришельца.

Под окном что-то охнуло.

— У меня пистолет заряжен, дырку проделаю, хуже будет.

Под окном раздался вздох. И едва капитан поднялся с лавки да начал всматриваться в еле видный проем окна, из яблоневых веток донесся до него шепот:

— Не верь сотнику. Всё ведает он про разбойников.

— А раз ведает — что ж сидит, ничего не делает?

Ответа на то не последовало. Но капитан не унимался:

— Раз ты знаешь про разбойников, то скажи хотя бы, где искать их?

В окне опять замолчали, но после голос, теперь уже с ощутимой дрожью, сказал:

— Говорят люди, шо на Тэлепне они сидят. На Тэлепне ищи.

Капитан привстал да высунул голову в оконце, но там уже ночного пришельца, а точнее — пришелицы, ибо шепот был женским, и след простыл.

* * *

Наутро Георгий проснулся бодрячком, несмотря на вчерашние злоупотребления. Цой надрывался:

Доброе утро, последний герой!

Доброе утро тебе и таким, как ты.

Георгий сорок раз отжался, принял прохладный душ, привел себя в порядок. Пользуясь инструкциями своего соседа по комнате — тот был откуда-то из аппарата Уполномоченного по правам человека Новороссии — он самостоятельно преодолел путь по темному утреннему городу до здания СК, по дороге еще и прикупив вкусных плюшек с корицей. Интересно, как они их пекли без электричества?

У Васька его напоили чаем (плюшки пришлись очень кстати) и отвели по инстанциям. Уже совсем скоро Георгий, еще вчера — дефективный недоменеджер из какой-то левой конторы, типичный лузер и представитель племени офисного планктона, стал уважаемым человеком, с пушкой и ксивой в кармане, охотником за головами, как их называли на Диком Западе. На не менее Диком Востоке, как оказалось, дела обстояли не шибко лучше.

Мама чуть не плакала в трубку и просила поскорее вернуться, работать «без фанатизма» и никуда не встревать. Пашка протрезвел и собирался в Челябинск за своей Катюхой. А гадина Светка вообще не позвонила. Судя по всему, ей было решительно наплевать, что творится с ее бойфрендом на сопредельных территориях, некогда называвшихся Украиной, а ныне ввергнутых в ад гражданской и других всевозможных войн. Ну и пошла она… Очень надо!

Ты хотел быть один,

Это быстро прошло,

Ты хотел быть один,

Но не смог быть один…

Георгий быстро забыл о ней, переключившись на мысли о ловле упыря с мачете — так он для себя обозвал искомого преступника. Полдня ушло на хождение по разного рода кабинетам, пока, наконец, Георгий не попал в архив и не получил вожделенные тома дела судьи Трегубова. Работа следствием была проведена колоссальная, тут даже нечего возразить: допрошено более сорока тысяч человек (!), проведены те самые восемьсот экспертиз, пересмотрены видеозаписи шестидесяти камер наблюдения, проведены почти пятьдесят обысков. Правда, Георгия не покидало ощущение, что чем больше работало следствие, тем дальше оно удалялось от истины по этому делу. Вот знать бы только, в чем она?

Дело на руки не давали, изучать его пришлось в архиве весь следующий день, отлучаясь только в столовку — впрочем, кормили там контингент хорошо и почти бесплатно. Георгий чувствовал себя каким-то следователем из старых советских фильмов, которые он так любил в детстве. Типа майора Знаменского, инспектора Томина и криминалиста Кибрит из «Следствие ведут знатоки». Если кто-то кое-где у нас порой… Да, Георгий был именно из тех, кто в детстве мечтал быть следователем. Впоследствии он отчего-то стеснялся этой своей детской мечты. Но именно поэтому и пошел в свое время на юридический. Однако эпоха к тому времени уже успела сделать кульбит, и юрфаки всей страны заполонили соискатели должности корпоративного юрисконсульта крупной компании, гонящей на Запад российские нефть и газ, пределом мечтаний которых был малиновый пиджак и подержанный БМВ. Да и работа следователя, как оказалось, в реальности была лишена того романтического флера, коим окутывало ее неокрепшее детское сознание. Поэтому на уголовку теперь шли специализироваться либо совсем никчемные студиозусы, которых не брали на другие кафедры, в то время как на гражданское и коммерческое право народ валил валом, либо совсем уж экстремалы. Георгий по скромности себя к экстремалам не относил, посему на уголовку тоже не пошел, а пошел внезапно на конституционку. И ни разу об этом не пожалел, хотя и были потом проблемы с работой — с его специализацией надо было идти на госслужбу, но с ней он как раз был малосовместим по причине институциональной тяги к свободе.

— Ну ты как, живой? — голос Васька в трубке был бодрым и жизнеутверждающим.

— А як же ж! — Георгий напряг все свои познания местных диалектов.

— Сегодня я загружен под завязку, — извинился Васек, — в ночь придется работать. Так что посидеть не получится.

— Данивапрос, — ответил Георгий. — Уж найду, чем заняться.

И нашел. Как только вечером он добрался до общаги, сразу завалился на кровать и отрубился. Сон — это самое лучшее из развлечений. Знающие поймут.

На другой день продолжилось изучение материалов дела. Оно и впрямь оставляло странное впечатление. Такое громкое, резонансное убийство, среди бела дня, можно сказать, СМИ просто разрывались от гневных репортажей. Казалось бы — поймать преступников должны были сразу, по горячим следам, но… На выходе был пшик. Гора родила не то, что мышь — она родила таракана. Чем дальше, тем больше Георгий грешил на СБУ — все-таки, не бывает таких случайностей, чтобы следствие топталось возле открытой двери и никак не могло в нее зайти, и никому это не было нужно. Но что-то было в этом деле еще, что очень сильно диссонировало с главной версией, и вследствие чего как раз и возникла версия ритуального убийства. Вот эти вот головы, упыри, мачете и вспоротые животы. СБУ много чем нехорошим занималось, но вся эта чертовщина не гармонировала с топорной и грубой работой украинских особистов. Не потому, что там трудились мальчики из церковного хора — от этих «мальчиков» миллионы людей пострадали — а потому, что это было похоже на СБУ примерно так же, как сам Георгий походил, скажем, на балеруна из Большого театра. Как будто два несовместимых пласта бытия пересеклись хмурым декабрьским днем в квартире судьи Трегубова. Ведь одно дело — подчищать какие-нибудь темные сбушные делишки, и совсем другое — вот так инфернальничать. Не зря Георгий мысленно обозвал этого… даже непонятно, кем его считать… не человеком же? — упырем. Было в нем что-то такое… нечеловеческое. Или, напротив, человеческое, ведь звери себя так безобразно не вели.

На другой день с утра Георгий опять околачивался в кабинете у Васька. На сегодня у них назначен был визит к некоему Панасюку, который с десятого по четырнадцатый год был прокурором области. Правда, потом он попал под люстрацию, но как-то выжил в новой системе и даже трудился на благо Незалежной где-то в городской полиции. Сейчас он был извлечен сотрудниками СК НФР из какой-то трансцендентной дыры, в которую попрятались служители нацистского государства, не давшие дуба в процессе дебандеризации и не успевшие добежать, что называется, до канадской границы, и активно давал показания на всех подряд. По словам Васька, это был просто кладезь полезной информации, хотя, конечно же, все слова неуважаемого нетоварища Панасюка нуждались в тщательной проверке.

— Ну как, Ван Хеллсинг, осилил дело? — спросил Васек, игриво подмигивая.

Георгий усмехнулся такому сравнению.

— Тот еще из меня Ван Хеллсинг!

А с другой стороны, если подумать — вай нот? Раз он ловил сферического упыря в вакууме, значит, если мыслить логически, становился охотником на вампиров, как они описаны в разного рода ужастиках и анимэ.

— Дело изучил, насколько это возможно.

— Ну и как?

— Как говорится — читал пейджер, много думал.

— Это хорошо, что думал. Думать иногда полезно.

— Ты же знаешь — из меня тот еще мыслитель.

— А вот это, Гошка, ты зря. Ты всегда был умным, только отчего-то не хотел эту свою способность монетизировать. И что ты надумал?

— Надумал, что неплохо бы нам все-таки выяснить, какими делами этот судья занимался по спецсуду. Кого и как он там зацепил за хвост.

— В правильном направлении идете, товарищ, — улыбнулся Васек. — Только тут проблемка есть одна. Все архивы СБУ были уничтожены. И не кем-нибудь, а самим Наливайко. Он даже, когда наши входили, системники собрал в контейнеры, облил бензином и сжег. А с покойника теперь не спросишь.

Георгий, уж на что был «чайником» в области укрополитики, а и то помнил тот эпизод с бравым сбушником Наливайко. Во время гуманитарной операции по дебандеризации Днепропетровска он собрал каждой твари по паре (были там и сбушники, и правосеки, и обычные полицаи), они заняли здание областного СБУ, заминировали его и отказались покидать объект. На штурм выдвинулся российский спецназ. Но тут в здании произошел взрыв и сильный пожар, многие из тех, кто там засел, погибли, спецназ уже по сути сработал пожарной командой, МЧС и скорой в одном флаконе. Наливайко погиб при взрыве, труп его показали по всем каналам в весьма неаппетитном виде. Тогда он числился врио главы СБУ, потому как сам глава к тому момент успел доскакать до пресловутой канадской границы. Правда, ему тоже не повезло — в Канаде он поехал на рыбалку и провалился под лед. Как говорится в таких случаях, «он слишком много знал».

Почему произошел тот взрыв в Днепропетровском СБУ, до конца так и не разобрались. Вся неполживая мировая пресса взорвалась рыданиями на тему убиения злобными москалями героических защитников Украины. Только как раз москалям это нафиг не сдалось, Наливайко и K° нужны были им живыми и здоровыми, потому штурм так долго и откладывался. Формально в здании случился подрыв гранаты, а потом сдетонировали мины и хранившиеся там боеприпасы. Оставалось реально два варианта. Первый — доблестные воины невидимого укрофронта решили самоубиться путем самоподрыва какого-нибудь пьяного правосека на гранате. Как вариант, рассматривался и выстрел по идущим на штурм москалям из гранатомета, но то ли его неправильно зарядили, то ли не в ту сторону прицелились, то ли гранатомет был особо качественно собран доблестным укроборонпромом. Второй вариант был сложнее — вашингтонские засланцы устроили взрыв в здании, чтобы, во-первых, зачистить лишних свидетелей, а во-вторых, списать всё на москалей. В общем, сплошные выгоды со всех сторон. А москали в результате лишились так нужных им источников информации, о чем впоследствии весьма сожалели. Ну и оправдываться пришлось.

— Ну что, пойдем, что ли? — спросил Васек как-то обреченно.

В комнату с зарешеченными окнами, располагавшуюся в местном СИЗО, ввели уже не слишком молодого, грузного и на вид довольно-таки неопрятного человека. Он сразу отчего-то вызвал у Георгия острую неприязнь, вплоть до тошноты. Васька этот человек узнал и приветливо закивал, став при этом еще омерзительнее:

— Гражданин начальник, давненько вы ко мне не заглядывали!

— Работы много, Олег Николаевич, — ответил Васек сухо и официально. — Вы и ваши коллеги так хорошо потрудились, что нам еще полвека завалы разгребать.

Панасюк заржал, как сивый мерин:

— А я-то думаю, шо это вы запропали совсем! А тут вона шо! Хоть какая от меня польза-то.

— Пользы — вагон и маленькая тележка, — съязвил Васек. — Нам от вас, гражданин Панасюк, нужна информация. Как всегда.

— Ну, я готов, готов подсобить, як же не подсобить хорошим людям да взамен на освобождение из мест, где я незаконно содержусь.

— Я уже говорил, что решение данного вопроса не в моей компетенции. Но сотрудничество со следствием…

— Та знаю, знаю. Давайте уже, что вам там надо?

— А надо нам, дорогой Олег Николаевич, информацию по делу судьи Трегубова.

Выражение лица (Георгий бы сказал — хари) «дорогого» Олега Николаевича резко изменилось. Из омерзительно-подобострастного оно стало каким-то кислым и по-детски капризным, маленькие темные глазки так и бегали по сторонам.

— И что это уважаемые паны-следователи из, страшно подумать, Следственного комитета самой Новороссийской Федеративной Республики, вдруг интересуются такими малозначительными делами?

Георгий хмыкнул:

— Интересно вы тут живете. Четыре трупа без голов, один из которых — со вспоротым животом…

— Ой, ну таки можно подумать, что в России вашей такого не бывает.

— С федеральными судьями — не бывает, — отрезал Васек. — Ты нам голову-то не морочь. Рассказывай, что знаешь. А то долго тут просидишь.

Панасюк насупился:

— Ну вот, чуть шо — так сразу угрожать бедному человеку, всю жизнь положившему на алтарь борьбы с преступностью. Ну добро-добро! Шо конкретно вас интересует?

— Следствие по делу было заведено в тупик. Кто конкретно давал указание завалить его?

— Эмммм…

— Кто давал указание завалить дело? У меня мало времени, Олег Николаевич, сейчас я встану и уйду.

— Ну сверху давали, сверху… — Панасюк подобострастно облизнул губы.

— Сверху — кто конкретно?

— Из СБУ областного. Ну а Пшонка вроде подтвердил, шо да мол, усё нормально.

— И чем же бедный судья так насолил СБУ и Пшонке?

— А мне почём знать? У них и спросите. Шо-то у них там по спецсуду проходило, но шо — меня не информировали.

— Положим, у Пшонки мы спросим. А кто тогда был начальником харьковского СБУ?

— Наливайко и был.

Георгий опять хмыкнул:

— И тут этот вечный Наливайко!

— Молодой человек, — Панасюк перешел на дидактический тон, как школьная учительница, — Наливайко был во многих отношениях личностью выдающейся…

— Выдающейся сволочью он был! — не вытерпел Георгий.

— Эх, молодежь-молодежь! — Панасюк на удивление не разозлился, а перешел на мечтательный тон. — Вы слишком глупые и наивные. У вас сплошная романтика в голове.

При этом Георгий почуял, как этот урод рассматривает его, причем с таким интересом, что это даже вызвало беспокойство — он случаем не того? Не по нижним этажам специализируется?

— Оставим романтику, — сухо прервал их беседу Васек. — Мне нужно знать еще, какие факты не попали в дело.

— Да там по мелочи, в основном мы всё отразили.

— И что это за мелочь, конкретно?

— Ну, шо-то припоминается, вроде там баба еще была изнасилована. Это которая жена сына судьи. Мы не стали тогда особо это светить, а то все заорали бы: «Аааа! Чикатило!!!»

— Что еще?

— Ну, еще головы всем, кроме судьи, отрезали вроде живьем.

— То есть как? — опять вмешался Георгий.

— Да просто: взяли и отрезали. Вы, молодой человек, из какого детского сада сюда приехали?

Георгия уже начало конкретно тошнить от этого мерзкого Панасюка и от инфернальных маньяков с отрезанными головами. Чувство тошноты было настолько сильным, что Георгий даже испытал позыв выскочить из комнаты и добежать до сортира, навстречу белому фаянсовому другу. Но позыв был жестоко подавлен при помощи завалявшейся в кармане куртки мятной жвачки. Панасюк тем временем продолжал:

— Дверь не была взломана, судья или кто-то из его семьи сами открыли. Убийц было двое как минимум. Усё, кажися.

— Последний вопрос, — Васек говорил, тоже явно преодолевая отвращение. — С кем из областного СБУ были контакты?

— Да там их разве…

— Четко: фамилия, имя, отчество. Не надо тратить мое время. Я всё равно узнаю, но уже не от тебя.

— Ой, ну на фига вам это старье! Ну, Волчок это был. Волчок — цэ его фамилия, забавная такая. Степан Волчок.

Георгий сразу же зафиксировал имя в своем блокноте.

— Напрасно записываете, молодой человек. Волчок этот самоубился еще в восемнадцатом. Сел так у себя на дачке, где-то под Геническом, пивка принял, рыбкой закусил, взял свой табельный «Макаров» и пальнул себе в висок.

— Хорошо у вас сотрудники СБУ развлекаются, — улыбнулся Георгий.

— Они и у вас бы, молодой человек, так развлекались, если б ваши в четырнадцатом Крым не взяли.

— Ладно, — вмешался в их беседу Васек, — мы здесь не за политику перетирать.

— Это всё? — спросил Панасюк.

— Пожалуй, — ответил Васек.

— Так может, вы это… — Панасюк опять подобострастно облизнулся, и Георгий подавил очередной рвотный приступ, — посодействуете переводу там это… под домашний арест…

— Мы-то посодействуем. Только зачем тебе это, дорогой Олег Николаевич? Тут тебе лучше, смотри — и свет есть, и батареи теплые, и кушать дают. А там что?

— Э, гражданин начальник, на свободе-то оно всяко лучше!

— Ладно-ладно, походатайствуем.

Васек явно торопился закончить разговор. Когда они шли по коридору СИЗО, он разве что не матерился, и то — в силу природной интеллигентности.

— Меня от него просто тошнило, — вставил Георгий свои пять копеек.

— Да у нас всех от него тошнит. Вот же мерзкий тип!

— И что, вы его и вправду выпустите?

— Ну как выпустим? Наденем ему браслет, пусть посидит дома.

— Такую сволочь!

— А за что нам его тут держать?

— Но он…

— Да тут половина таких, как он. А остальные — такие, как этот Наливайко. Так что… Пусть его соседей потошнит. А тебе, Гошка, предстоит поездка в Геническ. Документы я тебе выправлю, позвоню, куда надо, наши на месте тебе помогут. Твоя задача — разобраться, что с Волчком этим случилось. А то что-то мне в самоубийство не верится.

— Мне тоже, — честно признался Георгий.

— Такие самоубийством не кончают.

— «Он слишком много знал»? — процитировал Георгий фразочку из известного фильма.

— Типа того.

Остаток дня оказался свободен, и Георгий все-таки решился выйти в город. Он честно отзвонился маме (мама в трубку еле сдерживала рыдания на тему «как там дитачку проклятые хохлы замучили») и Пашке (тот, похоже, его вообще не слышал, мол, какой там Харьков, я в Челябинск еду, к Катюхе своей разлюбезной, а ты мне про Харьков тут втираешь). Светке даже звонить не стал. Тема закрыта.

На выходе из здания СК Георгий встретил Виталика, на ходу доедавшего пиццу из буфета. Он не без некоторого сомнения поглядел на Георгия, когда тот заявил, что собирается в город прогуляться. Но все-таки прокомментировал это в духе харьковского патриотизма:

— Пойди-пойди, полезно. Мы ведь не зря столицей стали!

Как Георгий понял, местные очень трепетно относились к этому факту. Харьков здесь преподносился как неофициальная, культурная столица «нормальной» Украины — «куда там тому Куеву» и «Куев ваш — ацтой». А потом шепотом добавлялось — «а наша площадь Свободы вообще-то больше Красной площади». И даже невзирая на разруху, считалось, что это временно, дескать — фашисты порушить город не сумели, а уж у укров и подавно кишка тонка. Правда, непонятно, что бы местные делали без российской гуманитарной интервенции, но этот вопрос Георгий решил замять для ясности.

Из туристских объектов, кроме обычного набора, Виталик порекомендовал местный Университет. Про него даже ходила городская легенда о том, что при фашистах в его недрах заныкался партизанский отряд, который ловили-ловили по катакомбам, что тянулись подо всем городом с окрестностями, но так и не нашли, а партизаны-то потом как вылезли наружу — тут фрицам компец и пришел!

И две тысячи лет война.

Война без особых причин.

Война — дело молодых.

Лекарство против морщин.

В центре было относительно безопасно, улицы патрулировались. Георгий прошелся по Сумской до площади Свободы. Она действительно была огромна и продувалась всеми ветрами. Тут было достаточно неуютно. Впереди темнел «сломанный зуб» — так в народе прозвали постамент памятника Ленину, снесенного нациками на волне майдана незалежности. Если б Георгий был писателем, он обязательно написал бы фантастический рассказ о том, как вождь мирового пролетариата решил покарать хохлов за неуважение к истории, и что из этого вышло. Но памятник уже собирались восстанавливать — Георгий слышал что-то про группу активистов, уже обнаруживших Ильича на каком-то заброшенном пустыре, заваленного кучей мусора, значительную часть которого составляли нераспроданные тиражи старых украинских газет и бюллетеней на президентских выборах 2019 года, что было, в общем, символично. Но Георгий не был писателем, он работал заштатным Ван Хеллсингом, поэтому ему было не до лирики.

Он свернул с площади на улицу, идущую мимо уже знакомого ему отеля «Харьков», и прошел по ней дальше, вдоль трамвайных рельсов. Было еще светло, и город, пусть даже грязный и серый, впечатления адского ада не производил. Георгию скорее вспомнилось детство, Москва девяностых. Эх, времечко было! Вот покореженная, замызганная автобусная остановка и урна с вываливающимися оттуда окурками и банками из-под пива — видимо, мусор тут не вывозится уже давно. На остановке — толпа народа: автобусы пусть и нерегулярно, но ходили. Старые, ржавые и тоже грязные, но доехать на них по основным маршрутам вроде можно было, хотя в такой давке, наверное, доезжали не все. Метро не работало, трамваи и троллейбусы тоже еще не ходили, электричества на них пока не хватало.

А вот прямо в снежной жиже были установлены ряды деревянных ящиков, на которых неопрятного вида бабки продавали всякую всячину: от семечек и сигарет поштучно до книг и ржавых смесителей для кранов. Хотя, наверное, если попросить у них, скажем, оружие или наркотики, то и это можно было раздобыть по сходной цене. Чуть поодаль стояла группа, как сказали бы раньше, лиц кавказской национальности. Они как будто просто стояли и ничего не делали, но было очевидно, что они крышевали эту торговую точку и одновременно приторговывали чем посерьезнее.

Еще дальше, у заброшенного и изрисованного вдоль и поперек русскими и украинскими ругательствами киоска, тусили девушки «с пониженной социальной ответственностью». Вид у них был откровенно жалкий — но кто-то, наверное, и на такое реагировал, ведь спроса без предложения не бывает. Одна особо щупленькая девчушка, крашеная блондиночка, в короткой юбчонке, открывавшей совсем уж худые ножки-спички — ее хотелось по-человечески обогреть и накормить, а не как-то использовать по назначению — вдруг пронзительно глянула на проходившего мимо Георгия и, как будто почуяв, что он не местный, еле слышно забормотала: «Пожалуйста, пожалуйста, мне не на что кормить детей…» Георгий не без некоторого дискомфорта, но все-таки прошел мимо. Во-первых, он как-то обычно не пользовался услугами жриц любви, предпочитая в этой сфере не товарно-денежные, а бескорыстные отношения («Ну и дурак!» — говорил на это Пашка). А во-вторых, его насчет местных девушек уже предупреждали, и не раз. Но внутренне Георгий поежился. Всё это было как-то неприятно.

Через пару кварталов в стремительно наступавших сумерках по левую руку он увидел темневшую громаду торгового центра — тот был пуст и обесточен — и свернул направо. Здесь неширокая улица освещалась лишь слабыми огнями стоявших вдоль нее домов. Пройдя по улице и чуть не поскользнувшись на невидимой впотьмах наледи, Георгий узрел ее. Пивнушку. В этот миг он решил, что это именно то, что он ищет. Ноги сами повернули туда, где были свет, тепло, люди и рюмочка чая.

В принципе, пивнушка ничем не отличалась от аналогичных московских заведений на окраине: небольшой полуосвещенный зал с брутальными стенами из кирпича и трубами под потолком, манящий блеском бутылочных боков бар, парочка шумных компаний, женский смех. Георгий подсел за барную стойку на табурет и «сугреву для» взял себе грог. Грог хорошо зашел, по телу разливалось тепло. За первым грогом хорошо зашли второй и третий. Цены тут были более чем коммунистические, в отличие от Москвы, и в оплату принимали не только гривны, но и рубли, и даже доллары с евро. Наверное, это было нарушением, но Георгий не служил в ОБХСС.

Вдруг зазвонил телефон — он уже успел обзавестись местной симкой. В трубке зазвучала какая-то музыка, потом женский голос сказал что-то по-украински — вот как же можно изуродовать русский язык, чтобы ничего не было понятно! Георгий сперва переспросил — «что?», а потом, когда понял, что это что-то рекламное, послал их… ну в общем, в пешее эротическое путешествие. Сидевшие вокруг переглянулись. В их взглядах как будто бы читалось — «а туда ли ты зашел, пацанчик»?

Георгий хмыкнул и повернул голову. В нескольких шагах от него стояла та самая крашеная в блондинку барышня цыплячьего телосложения и лепетала — «пожалуйста… дети…» — протягивая к нему руку. Георгий опять не знал, куда себя деть. Рука помимо его воли полезла в карман куртки, вытащила оттуда свернутую стопку купюр, взяла из нее несколько бумажек — кажется, двухтысячных — и положила в маленькую холодную ладошку.

— Да бери уже! — пришлось чуть не прикрикнуть на оторопевшую барышню.

Хотелось сказать еще что-то типа — «и давай уже дуй отсюда», но Георгий глянул на дрожащую то ли от холода, то ли от страха девушку, и не решился.

В это время подали голос другие посетители пивнушки:

— Шо это ты тут ты разорался? Самый умный?!

В воздухе отчетливо витал дух пьяной кабацкой драки, так милой сердцу любого настоящего мужчины. Возмущавшийся был крупным — солидно так выше Георгия — мужиком лет эдак пятидесяти с красным отечным лицом, выпившим уже, судя по батарее на его столе, не одну бутылку. Но Георгий тоже за словом в карман не лез:

— Хочешь тишины, дядя, — надень беруши и сиди дома.

— Да ты, блин, клоп, понимаешь…

— Сам, блин, клоп.

— Шо!?

Все было, как в Москве. Только с использованием местных идиоматических выражений. Георгий ощутил характерный в таких случаях прилив бодрости. Тело непроизвольно вытянулось в струну, кулаки ритмично сжимались и разжимались, дыхание стало ровным.

Все они в кожаных куртках,

Все небольшого роста.

Хотел солдат пройти мимо,

Но это было непросто!

Пока мужик, шумно сопя, не без труда вставал с диванчика, его приятели тоже засуетились:

— Совсем офигели эти!

— Да ты не переживай так…

— Да сууука! — мужик встал и поглядел на Георгия безумным взглядом.

— Понаехали, москали кляты!

«Вот интересно, это у меня на лбу написано, что я москаль? — подумал Георгий. — Как это я спалился?»

— Москаль, говоришь? — протянул Георгий, набирая в легкие воздух.

— А ты, москалику, вже приихав! — донеслось от «вражеского» столика.

И мужик пошел в наступление. Зря он это сделал, конечно. В смысле — попытался сбить Георгия с табурета на пол. Пустой табурет легко отлетел в сторону, на соседний столик, на пол посыпалось битое стекло, кто-то выматерился. Пока мужик усиленно соображал, что к чему — а соображал он, судя по всему, медленно — Георгий нанес ему свой коронный удар ногой, маваши гери в голову. Удар вышел красивым и смачным, на растяжку Георгий не жаловался. Мужик как-то булькнул в ответ, по инерции еще постоял, судорожно пытаясь схватиться руками за барную стойку, но потом картинно и с грохотом упал, раскидывая столики, подобно ледоколу, уверенно идущему во льдах Арктики. «А за клопа ответишь», — подумал Георгий, пока тело его на автомате совершало хорошо отработанные движения.

Поднялся крик и стук, звенело стекло. Свой мяч Георгий отбил — теперь он был на их стороне. Но местные тоже были ребята упорные, сдаваться никто не собирался. Завизжала какая-то женщина. Официантка пыталась спасти остатки посуды на столах.

— Одну минутку, мы сейчас выйдем, — сказал Георгий бармену и подался к выходу.

Мордобой намечался эпический.

В тамбуре у выхода из кабака ошивалась та самая худенькая девушка, но сейчас она была с остекленелыми от страха глазами — видимо, это она и визжала. Вежливых слов у Георгия уже не было:

— Чего стоишь? Брысь отсюда! Говорила, что детей надо кормить? Вот и корми иди!

Еще не хватало, чтобы эта дурочка попалась кому-то из пьяных уродов под горячую руку. Георгий сгреб ее в охапку и выпихнул на улицу, подальше от театра военных действий. Дева взвизгнула и скрылась в темноте.

На улице было морозно, пошел снег. Разгоряченная толпа вывалила из кабака и началось мочилово. Георгий вспоминал его потом с улыбкой, хотя и огреб тогда себе ушиб бедра, синяк на скуле и сбитые костяшки на руках. Нападавших было больше, на их стороне было явное численное преимущество, зато на стороне Георгия было преимущество в скорости и технике боя. За этим всем Георгий чуть не забыл, что у него есть пистолет и что он мог вообще-то пресечь всё это безобразие в зародыше — но это было бы, наверное, неспортивно!

Как говорится, опустим завесу жалости над разыгравшейся сценой. Разбушевавшихся драчунов повязал вызванный кем-то патруль Новгвардии — так называлась калька с Росгвардии в НФР. Георгий запомнил сонное лицо Васька, которому ночью пришлось доставать кореша чуть ли не за уши из того самого СИЗО, где они утром допрашивали тошнотворного Панасюка. Сперва Георгию даже показалось, что Васек опечален сим фактом, но потом, когда они остались наедине в коридоре, стало ясно, что грозный следак тупо ржет, закрывая бледное от недосыпа лицо руками.

— Ну, ты, Гошка, даешь! — смеялся Васек. — А я-то думаю, куда это ты запропастился. И главное — затих! Верный признак, что задумал что-то. Хотел тебе позвонить, но на нас тут очередная задница свалилась, теракт в Мариуполе, человек десять на мелкие кусочки и куча раненых…

— Опять нацики?

Васек обреченно кивнул головой:

— Из каких только щелей они вылазят. Мы их и так, и сяк — а они лезут и лезут, лезут и лезут.

— Свет надо тушить, они на свет того…

— Что?

— Ну, как в анекдоте. Тушите свет, они на свет лезут.

— А, ну да, как-то так. А ты тут развлекаешься…

Последнее прозвучало уже с легким укором. Георгию и самому было как-то неудобно — вызвался помочь, а сам тут мордобой по кабакам устроил. Но он виновато улыбался и ничего не мог с собой поделать.

— Ладно, — сказал Васек, — посмеялись и хватит. Дел выше крыши. Сейчас тебе вернут твои вещи, пропуск и пистолет. Больше не шути так. Они ж там не просто так сидели, а ждали такого… умного человека вроде тебя. У них и ножи были, и группа поддержки. Еще неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы патруль Новгвардии не подоспел. Наверняка ты им показал, что у тебя деньги есть.

— Показал, — признался Георгий. — Девушке там одной подкинул…

— Гошка! Ну ты как маленький!

Что было — то было. Его развели, как лоха — а он-то считал себя в тот момент чуть ли не супергероем. Вот так всегда. И девчонка эта, скорее всего, наводчицей у них была. А он-то, дурак, пожалел ее, спасал даже. Георгию стало стыдно за свою непроходимую тупость.

— Да знаю, знаю, — ответил он на справедливый укор. — Предупреждали меня и насчет местных, и насчет девочек. Но я как-то…

— Ладно, замнем для ясности. Завтра с утра переводим тебе деньги, и ты выдвигаешься в Геническ. Не один, и не надейся. Машин в гараже хватает, а тебе отдаю внедорожник с Виталиком, Димой и Санькой в придачу. Только смотри, чтоб они по дороге не передрались на почве толкования блаженного Августина. Головой отвечаешь.

* * *

Выехали на утренней зорьке, когда в низинах еще стоит туман, а белесая трава мокра от росы.

День накануне не прошел для капитана Кобылина впустую, удалось ему разузнать кое-что полезное для дела его. Подловил он молодого да расторопного казачка Мыколу, что был к ним приставлен сотником, в конюшне, где тот задавал овса лошадям, да спросил про между прочим:

— Мыкола, а скажи-ка мне, что такое Телепень да где искать его?

— Майдан Тэлепень что ль? Ой, ваш благородие, какого биса сдалось вам то проклятое мисто!

— Так-таки и проклятое?

— Про Тэлепень всяко брешут.

— Так не всему ж, что брешут, верить можно.

— Э, ваш благородие! У вас в столицах может и так — а у нас эдак. По-нашему Тэлепень зовется могилою…

— Так это майдан или могила? Запутал ты меня.

— Так цэ ж одно и то же!

— Разве? — капитан почесал затылок. — Я-то думал прежде, что майдан — это майдан, а могила…

— Ну так его в народе прозвали, ваш благородие, вот ты у людей и испрашивай, что да почему.

— И далеко ли этот ваш майдан… то есть могила?

— Да верст двадцать пять будет. Тока не надо вам туда.

— А это отчего ж?

— Дык говорю, нехорошее место. Кто туда идет — тот и пропадет, не воротится. И так испокон веков повелось. Вон дед Панас, он еще Руину помнит, такое про Тэлепень кажет — ажно кровь в жилах стынет.

— Ну и что ж там такое жуткое творится-то? — улыбнулся капитан.

В крымском походе под предводительством фельдмаршала Миниха всякого насмотрелся капитан Кобылин, удивить его было делом не из простых.

— А такие, — ничуть не смутившись, ответствовал Мыкола, — шо кости там сплошь валяются человечьи, да упырины оттуда лезут.

— Так-таки и лезут?

— Вот те крест! Кажуть, шо как тока ночь наступает, так они оттуда и начинают вылезать. Лезут и лезут, лезут и лезут. От того и люди пропадают потом.

— А у меня вот другие сведения, — усмехнулся капитан. — Дошла в Глухов жалоба от купцов, де напали на них на шляхе, у Ганзеровщины, лихие люди, пятерых купцов сразу порешили, двух — опосля, а еще трое сбежали, еле живые остались и притеснений всяческих натерпелись. Они-то жалобу и накатали. И никаких упырей в ней не было, а токмо люди разбойные, одного из них Мацапурой кликали. Так-то.

Сказанное, однако, Мыколу не особо убедило, ехать к Телепню ему явно не хотелось. Однако же словом про то он не обмолвился. Зато сотник, как мог, затягивал отъезд, то одно у него было не готово, то другое. И сие не укрылось от бдительного капитанского взора.

Выехали они из Яготина, когда красное по утреннему времени солнце показалось над озерцом. Провожать их вывалило всё сотниково семейство, включая супружницу его Мотрю, нарядившуюся по такому случаю в нарядную плахту да желтую свитку с позолоченными пуговицами.

— Вот жинка у сотника! — цокнул ехавший подле капитана есаул Иван по прозвищу Саранча. — Зад у нее с порося полугодовалого, и не обхватишь за раз!

— Жирновато не будет? — спросил с ухмылкой Мыкола.

— Как по мне — так в самый раз, — ответил заржавший подобно жеребцу есаул. — Уж я б ее отходил.

— А как по мне, так толстовата, — стоял на своем Мыкола. — Вот полюбовница сотникова…

— У него что же, окромя жинки еще и полюбовница есть?

— А то! Про то весь Яготин балакает. Дык вот ента самая полюбовница, Ганнуся — то дело другое, настоящая раскрасавица. Тело белое, будто сметана, а глаз темен, смотришь в него — так и пропадаешь в омуте. А грудь, грудь-то у нее как колышется… Так и закохал бы!

Мыкола показал это на себе обеими руками, и явно был доволен произведенным эффектом. Кобыла ж его, почуяв, что повод отпущен, взбрыкнула, да так, что Мыкола чуть из седла не вылетел. Ну и смеху было!

Конец ознакомительного фрагмента.