Московская живодерня (сборник)

Всеволод Георгиев, 2010

Эти рассказы все разные: от любовной лирики до политического памфлета, от детектива до исторического очерка – но при этом схожи, потому что они о нашей жизни во всей ее многогранности.

ЗМЕЕНОСЕЦ

И бес, принявший облик человечий,

Поцеловал царя, как равный, в плечи.

Поцеловал Заххака хитрый бес

И — чудо — сразу под землей исчез.

Две черные змеи из плеч владыки

Вдруг выросли. Он поднял стоны, крики,

В отчаяньи решил их срезать с плеч, —

Но подивись, услышав эту речь:

Из плеч две черные змеи, как древа

Две ветви, справа отрасли и слева.

Фирдоуси, «Шахнаме»^[1]

Виновный трепещет перед законом. Чего бояться невинному? Судьбы. Среди людей практических часто встречаются фаталисты. Мыслители больше уповают на Провидение.

Мне был знаком один милицейский полковник, Стива Мордасов, о нем и пойдет речь. Двое детей у него было, двоечка: Филипп и Александра. Любил их, однако держал себя в руках, был строг, но справедлив. Расстроился ужасно, когда сын не поступил в институт международных отношений. Пришлось поднажать, и Филипп стал студентом института стран Азии и Африки. Дочка оканчивала школу, готовилась в Университет дружбы народов.

Летело время. В томлении застыли деревья. Как песнь варваров, к Москве приближалась весна. Однажды ночью она ворвется в город, и обывателям придется по душе эта рождающая надежды оккупация.

С загорелым лицом, Стива прилетел спецбортом из Моздока, мечтая о горячей ванне и холодном пиве. Он лежал в пенной воде, и жена уже дважды заходила в ванную, опускала ладонь в воду, будто пробуя температуру, присаживалась на краешек и, смеясь, отбивалась от его рук.

— Я, когда приехал, глазам не поверил: они едят кошачьи консервы, — это он рассказывал за ужином.

— Ты че, пап, типа ел кошачью еду?

— Счаззз! На вражеской территории пусть тебя кормит враг. Так учит военная стратегия, дружок.

— А я думала, у них самих ничего нет.

— Тут думать не надо. Посылаешь бойцов с приказом. У меня сержант был, кулак у него, как моих два. Мы его звали Коля Калькулятор. Из акаэма стрелял, как из пистолета. Он свой кулак предъявлял хозяину и начинал считать. Ты когда-нибудь ела маленького барашка?

За полночь они с женой тихо переговаривались в спальне. Луна оттягивалась за окном, освещая белый пластилин тела с темными по локоть руками. Жена машинально накручивала на палец волоски на его животе.

— Боец — не баба, он должен быть агрессивен и жесток. И трахать все, что движется. Его не бензоатом натрия кормить надо, а мясом с кровью. Тогда он кого хочешь замочит.

— Ты по мне скучал?

— Конечно.

— А другие как?

— Так ведь местное население есть.

— И ты ходил? А ну, признавайся!

— У меня и в мыслях не было. Веришь, хотелось только успеть выспаться. Но бойцам я не запрещал.

— Ах, даже так?

— Дурочка. Скажешь, разврат? Вот когда ты заходишь в комнату до подъема и видишь, как на койках спят по двое, не потому, что коек не хватает, а потому, что ночью один пришел к другому, да так и уснул у него в кровати, тогда понимаешь, где разврат, а где — нет. А при мне, между прочим, это кончилось. Зачем? Бери любую. Победителю достается все. Кто еще позаботится о солдате, как не командир? Зато я привез всех живыми. За мое время два ранения и одна контузия, да и та по собственной глупости.

Стива умолк, вспомнив звездную ночь, бойцов, натянувших черные маски, перебегающих улицу поселка в полной тишине. Представь такого носорога в дверях кухни! От страха можно не только воду опрокинуть, но и описаться. Ей бы, мокрощелке, сначала газ аккуратно выключить, а уж потом сопротивляться.

Ни одного гроба, прикинь! Не ты их, так они тебя. Очень быстро осознаешь, что счастье это не вздохи под луной, а свист осколков, тебя миновавших.

— Была на кладбище?

— Перед Пасхой убиралась.

— Отцова могила не провалилась?

— Нет.

— Надо бы ее бетоном одеть. Никак не соберусь.

Отец долго служил в органах, написал диссертацию о противодействии раскрытию преступлений в сфере коррупции, преподавал в академии и скончался, как раз когда Стива получил генеральскую должность.

Отец так и не привык к их нововведениям. Его передергивало при виде милицейских в полевой форме наемников, когда они расхаживали по мирному городу с автоматами в руках. Увидев милицию в разбойничьих масках, он шел за валидолом.

Ему, всю жизнь имевшему дело с преступным миром, ходившему на ножи и пистолеты с открытым лицом, казалось диким демонстрировать свой страх перед преступником, прикрывшись маской.

— В современном обществе, — говорил ему Стива, — приоритетным у нас является гражданин. А милиционер — это тот же гражданин, только облеченный особыми полномочиями.

— Да бросьте вы! Не надо свою неспособность и дурные манеры объяснять стремлением к гуманизму. Гражданин с омоновским презервативом на голове! Фиговым листом можно или срам прикрыть, или морду. Ничего кроме! А выбор неравнозначен, ты об этом думал?

— Все силовики должны прежде всего руководствоваться действующим на текущий момент законодательством, — пытался втолковать ему Стива.

— Словечко нашли, как в цирке! Чем тоньше шея, тем больше претензии. Такими словами пусть в Голливуде балуются. Да всякий видит, что вы первым делом о своей безопасности думаете. Кто ж вам доверять будет? Может, вы и выглядите крутыми, но сильными — извини, нет. Вы не силовики, вы опричники.

— Да, но…

— А что касается законодательства, то закон для вас — приказ начальства, причем чаще всего устный, потому что письменный оставляет следы нарушения вами же писанного закона.

Вот так отец учил его уму-разуму. Стива соглашался лишь в малой части, упрямо апеллируя к жизненным реалиям и сложившимся обстоятельствам. Благодаря этому трезвому взгляду карьера его складывалась успешно.

После возвращения в Москву время стало рассекать, как «мерин» утреннее шоссе. Стиву представили к ордену, и он готовился шить мундир с лампасами. За окном распускались деревья, и на щиколотке майора Джамшидовой под чулком поблескивала золотая цепочка… Тут позвонил мобильный телефон.

— Степан Аркадьевичу привет! Как сам-то? Узнал? — Стива слушал знакомый голос, машинально разглядывая сережки в розовых ушах над майорскими погонами.

Приятель просил помочь с проверкой одной фирмы.

— Ты понимаешь, я им документы — никакой реакции. Наглые, денег не меряно, плевать они на нас хотели. Им бы маски-шоу, да мордой в асфальт! Ну, не тебе объяснять! Помоги, Аркадьевич, общее дело делаем.

— Ладно! Будет тебе ОМОН. Роты хватит? Ха-ха. Много? — Стива потянулся к блокноту. — Жди завтра в одиннадцать ноль-ноль микроавтобус. Бойцы свое дело знают. Ты там особенно не напирай. Чтоб все, как говорится, в рамках. Без фанатизма. А? Запомнят, запомнят. Всю жизнь помнить будут. Отзвони, как все прошло. А? Само собой. Бывай.

Сунув телефон в нагрудный карман, он поднял глаза на майора:

— Так о чем это я?

— Вы говорили о патриотическом векторе.

— Вот именно! Я подчеркиваю, преступная деятельность национальности не имеет, — Стива говорил вкрадчиво, для убедительности подтверждая конец фразы движением головы, — это должна понять общественность, это должны понять наши бойцы. Но мы и наши подчиненные должны понять и другое: правоприменительная практика является концентрированным выражением патриотизма. Только настоящий патриот во исполнение приказа может подняться до осознания высокой миссии стража закона.

Майор Джамшидова смотрела на Стиву во все глаза, и он чувствовал себя прекрасно. Но Стива знал меру и говорил ровно столько, сколько нужно, чтобы женщина, слегка воспарив если не от комплиментов, то по крайней мере от умных слов, которые делают ей честь как коллеге, не заскучала и приняла бы их на свой счет наподобие романса. Хорошая песня на любом языке звучит как признание.

Когда Джамшидова встала, оба вдруг поняли, что между ними образовалось поле притяжения. Мешала служебная обстановка, но было ясно: рано или поздно все случится, и казенный кабинет, возможно, станет их главным прибежищем. Покачиваясь на каблуках, майор вышла, оставив Стиву предаваться мечтам и раздумывать над тем, почему одна только мысль о такой возможности возбуждает его сильнее, чем все тактильные ласки жены. Он хорошо помнил, как в юности также истекал желанием, мечтая о преподавательнице государственного права. Она была много старше его, наверное такого же возраста, что и Джамшидова. Он не назвал бы ее красивой, даже кокетства в ней не было. Был авторитет, непререкаемая уверенность, сухое белое тело со струнами сухожилий на руках и ногах. Черные туфли, попирающие паркет, завораживали его: он с трудом отводил от них взгляд. Ни одна хихикающая и податливая знакомая его возраста не оказывала на него такого действия.

«Интересно, как сын переживает пору влюбленности? — подумал он. — Нет, нынешнее поколение серьезнее нас. У них больше информации, они про это уже все знают и не питают такого интереса, как мы. Головой работают. Вон мой Филипп — арабскую поэзию изучает, не что-нибудь. Приятель его геополитикой интересуется, на митинги ходит. Прилип к Филиппу. Или Филипп прилип? Тьфу-ты!»

«Надо устроить так, чтобы они поменьше общались, — решил Стива. — Рано ему лезть в политику. Политикой в наше время заниматься — все равно что собирать грибы, пользуясь словесным портретом своей бабушки. Лучше бы учился как следует. А то чуть что: Филипп, расскажи, Филипп покажи. Филипп и рад стараться».

К слову сказать, когда этим вечером Стива пришел домой, Филипп разговаривал по телефону. Конечно, с этим самым другом. Стива прошел на кухню, уловив из разговора, что пери — это злой дух женского пола.

— О чем это вы там? — спросил он сына, когда тот положил трубку и полез в холодильник.

— Да так. Объяснял Игорю, что написал Фирдоуси о власти.

— Кто?

— Ну, поэт один.

— Интересно. И что же этот Фир… кто?

— Фирдоуси. Понимаешь, он пишет как бы сказание об одном принце. — Филипп глотнул апельсинового сока. — У него, когда он стал царем, как бы выросли на плечах две змеи, которых он каждый день должен был кормить человеческими мозгами. Причем юного возраста.

— И что твой Игорь?

— А что? Ему понравилось.

— Ежу понятно, понравилось. Я не про то. Почему он сам не прочел?

— Прочел. Хотел, типа, уточнить детали. У меня же Интернет есть.

На кухню зашла Александра.

— Что за тусня? — протянула она, тоже направляясь к холодильнику.

— Обсуждаем один триллер, который как бы понравился твоему Игорю.

— Что значит «твоему»?! — не на шутку возмутился Стива.

— Ну, па-ап! — Александра помахала рукой. — Какой триллер?

— Что «пап»? Чтоб я об этом больше не слышал. Нашла кавалера! — Стива постучал пальцем по столу. — А где мать?

— Сериал смотрит. «Петербургский бандит». Ой! Нет! Бандитский… — Александра подавилась от смеха.

Стива посмеялся вместе с детьми, однако задумался. Положение ему явно не нравилось. Юное поколение надо было оградить. Игорь, конечно, неплохой парень, но как раз такие с их нелепыми идеями всеобщей любви и равенства — источник вечных неприятностей. Стиве уже приходилось по просьбе сына извлекать Игоря из отделения, где, как анекдот, рассказывали, что при задержании он кричал: «Не бей меня, я тебя люблю!»

«Ему неизвестно чувство благодарности, — с неприязнью подумал Стива, — с возрастом он станет жутким моралистом и, если ему дать волю, не пощадит никогда и никого. Сомнения таким неведомы. Поверив в собственную непогрешимость, такой не замечает нюансов. Еще бы! Исключи из жизни компромиссы, и она станет проста, как пареная репа. Только убирать за ним придется другим. Вот вам модель законченного эгоиста».

Постепенно в голове Стивы оформилась мысль, что надо показать, кто здесь хозяин. Решительно, резко, пусть болезненно: зато потом наступит облегчение. В конце концов, на нем лежит ответственность за семью, вообще за молодое поколение. Отец накажет, отец и защитит.

Ночью он проснулся, вспомнил о своем решении, удовлетворенно вздохнул. Жена посапывала за плечами. Он повернулся на спину. На ум пришел сегодняшний эпизод в кабинете, взгляд женщины, выражающий готовность. Затем майора Джамшидову сменила худощавая строгая женщина в черных лодочках на белых ногах. Она села в кресло, положив ногу на ногу. «Хотите, юноша, — спросила она, — чтобы мой выбор пал на вас?..»

Как в молодости, он почувствовал волнение. Ах, молодость! Твой удел — суета! Он поспешил вернуться к прежней мысли о решении оградить дочь, а заодно и сына, от Игоря. Тому урок тоже не помешает. Наказания без вины не бывает.

«Самопожертвование, юноша, это прекрасно, оно свойственно только молодым. Жертвоприношение это не наказание. Вы, как будущий юрист, должны в этом разбираться».

Стива попытался отвлечься, он опять лег на бок, отвернувшись от жены.

— Дался тебе этот Игорь! — обратился он к самому себе. — Всему свое время. Торопиться некуда. Но и мешкать не надо. Спи! Это приказ!

На несколько дней он забыл об Игоре, но тот сам напомнил о себе. На кого наводит ружье случай? На того, кто выскакивает не в то время и не в том месте, где ему следовало бы быть.

Однажды к ним пришли гости: старый товарищ с женой и дочерью. Друзья, покинув на время застолье, «полировали» на кухне пивом дозу, принятую на грудь за общим столом. Говорили, конечно, о работе. Товарищ пока не поднялся выше подполковника, поэтому в поучающей манере солировал Стива, который уже почитал себя генералом.

— Государство есть продукт общества, когда общество признает, что оно запуталось в неразрешимых противоречиях. Тогда вся надежда возлагается на государство, которое в свою очередь берет на себя организацию порядка путем насилия. Да, насилия. Это классическое определение государства.

— Смотря как понимать насилие.

Стива сделал большой глоток.

— Вот так и понимать! Вы брали Манака? Сколько у вас бандитов ушло? Трое? Испарились? У моих бы не ушли.

— Да? Почему у твоих бы не ушли, а? — Товарищ даже подбоченился.

— Потому, мил друг, что со своими я пуд соли съел и они без приказа меня понимать научились. А установка такая: мочить всех без лишних слов. Никаких раненых. Нет человека — нет проблемы, понял? Нет правых, нет виноватых. Никого нет, — Стива развел руками. — Короче, по-любому у меня заведено: два трупа, и не меньше.

Товарищ не мог понять, шутит Стива или нет.

— Не ловлю фишку! — Он озадаченно взглянул на Стиву.

— Пей пиво, остынет.

В этот момент в кухню зашел Филипп:

— Пап, там по ящику Игоря показали.

— Где?

— Типа, в новостях.

Стива включил телевизор, который стоял на кухне. Они успели к итогам, где действительно в группе молодежи мелькнул будто бы Игорь.

— Вот, вот!

Он пробежал мимо милиционеров к бульвару. Наметанным взглядом Стива выхватил из серой массы знакомое лицо толстого майора.

— Этих козлят тоже мочить? — спросил Стиву его товарищ, имея в виду скачущую молодежь.

Стива посмотрел на сына, Филипп набирал номер по телефону, номер был занят.

— Ну ты скажешь! Хотя порой из козлят получаются… сам знаешь кто.

— Сашка! — крикнул Филипп в коридор, обращаясь к сестре, — это ты с Игорем болтаешь?

В дверях появилась Александра. Одной рукой она прижимала к уху трубку мобильника, продолжая говорить, другой посылала брату воздушный поцелуй.

Гость перевел взгляд на Филиппа.

— Это тот парень, что мы видели у тебя на дне рождения?

Филипп кивнул.

— Игоро здесь, Игоро там! — ехидно сказал Стива.

Александра щелкнула телефонной трубкой.

— Ему рукав порвали и на каблук наступили, подошва оторвалась. А так все нормалек!

Из комнаты вышла дочь приятеля Стивы. Александра обняла ее за талию.

— Мы пойдем, во дворе погуляем.

— Не, ну ты толком скажи, типа, что там было? — оставив телефон в покое, Филипп взялся за сестру.

— Он сейчас сам приедет и расскажет. Во двор выходи.

В открытую форточку заглядывал светло-синий вечер. Проводив молодежь, приятели замолчали, невольно вспомнив свою молодость, непередаваемое чувство ожидания и волнения, возникающее весной. Оно было столь тонким, трудноуловимым, что приходилось вслушиваться в себя, боясь потерять далекое эхо навсегда ушедших лет. И это вносило аромат горечи в льющийся из форточки прозрачно-трепещущий легкий ветерок.

Стива видел, как застыла улыбка, больше похожая на гримасу, на лице приятеля и невидящий взгляд уперся в столешницу. Стива тоже улыбнулся и положил руку на локоть друга:

— Пойдем подышим.

Во дворе оказалось даже лучше, чем ожидали. Весенний ветер доносил свежий запах влажной почвы, готовой набросить на себя зеленое махровое полотенце. Горизонт был окрашен оранжевой краской. Приближаясь, оранжевый цвет переходил в лазоревосиний.

У подъезда мирно беседовали две соседки. Заехав на тротуар, чутко дремали с открытыми глазами разноцветные автомобили. Повизгивали детские качели. Подростки осваивали езду на доске. Стива поискал глазами дочь. Она сидела с подругой на спинке скамейки в глубине двора, перед ними стояли с банками пива Филипп и Игорь.

— Смена, — сказала соседка, проследив за его взглядом.

— Это точно! — поддержал ее Стива.

— Слышь, Степан Аркадьич, что это за мода такая у молодежи пошла: лысыми ходить? Ну, понимаю, мужчина в возрасте. Его лысина только красит. Взять тебя: хоть и плешив немного, а щеголь! Мне бы годков двадцать сбросить, я б такого селезня не пропустила.

Стива заулыбался.

— Лысина есть у всех, — сказал его приятель, проведя рукой по гладкому темечку, — только некоторые прячут ее под волосами.

Соседки в охотку рассмеялись.

— Давеча, слышь, я говорю, по улице прошли, дети еще. Все наголо стрижены, в кожаных куртках. Как теперь говорят, крутые, — пояснила первая.

— Не крутые это, а «скинь кеды» называются, — поправила ее другая.

— Ага, они самые, — подтвердил Стива.

Хорошее настроение не покидало его. Он подхватил приятеля, и они направились к маленькой компании на скамейке.

— Здрасьте, — обернулся Игорь.

— Здравствуй, здравствуй, герой дня, — сказал Стива. — Как чувствуешь себя?

— Как герой дня!

— Это мы видим. За что боремся?

— За правду!

— Понял, не дурак. С ответом затрудняешься. Поставим вопрос по-другому. Против чего борьба?

— Ну, пап… — заныла Александра.

— Что, скучно? — оборвал ее Стива. — Вот подметки отлетают — это не скучно. А во имя чего они отлетают? Скажите мне, во имя чего отлетают подметки?! — настаивал Стива.

— Как бы ясно, во имя чего, — начал Филипп.

— Тебе, может, и ясно, а нам нет, — сказал Стива. — Может, вы боретесь с глобализмом, мондиализмом, космополитизмом и еще с каким-нибудь спиритизмом, не знаю. Но при чем здесь правительство, при чем здесь милиция. Мы-то тут при чем? Мы, что ли, агенты глобализма? В наше время государство, кажется, и есть первый патриот в своем отечестве. И оно доказывает это каждый день. Да, каждый день в течение нескольких лет. Так зачем же подметки рвать?

Игорь смотрел в небо, поглаживая горло.

— Это не патриотизм, — сказал он. — Это постлиберализм.

— Что? — не понял Стива.

— Клон, — сказал Игорь. — Клон, выращенный в той же матрице.

— Ага, — сказал Филипп.

Девушки переводили взгляд с одного на другого.

— О чем это они? — Стива посмотрел на своего приятеля.

— Дюже умные. Не нам с ними тягаться. Ты бы меня лучше про футбол-хоккей спросил, я б тебе ответил.

— Все элементарно, — снизошел до объяснений Игорь, — пока вы тут боретесь со своими либералами, идет построение империи, либеральной империи. Только не у нас, а во всем мире. Нам тоже отведено в ней место. С патриотами или без. Ваш патриотизм — компетенция страховых компаний, не более того.

— Где ты всего этого набрался? — возмутился опешивший было Стива.

— У нас тоже есть свой Морфеус. И он сражается со своими Меровингерами.

Стива успокоился.

— Теперь понял. Видишь, объяснил, и все стало ясно, — он не скрывал иронии.

— Ну, папа, ну какой ты! Ты не понимаешь! — запричитала дочь.

— Напротив. Я все отлично понял. Мебиус сражается с этим, как его, Викингиусом. И делится своими соображениями с Игореусом.

Молодежь рассмеялась.

На этом Стива счел нужным окончить разговор и оставить компанию веселиться дальше: последнее слово осталось за ним.

Однако Стиву разбирала досада, на лице застыла недобрая усмешка.

— Здорово они нас! — подлил масла его приятель, явно смягчив последним местоимением высказанную в сердцах фразу.

— Заморочит он им голову, — озабоченно сказал Стива.

— Брось! Разберемся!

— Хоть брось, хоть подними! Когда разберемся, поздно будет. Опасный возраст, опасное время.

— Может, ты и прав, — оглядываясь на дочь, почти согласился приятель.

На следующий день Стива вызвал толстого майора, который был в оцеплении. Стул, на котором сидела Джамшидова, недовольно скрипнул.

— Вы что же вчера как не родные стояли? — попенял майору Стива.

— Обеспечивали согласно приказу.

Стива уставился в стол.

— Другими словами, — наконец начал он, — ты хочешь сказать, что теперь не вмешиваетесь. Тогда кто?

Майор пожал плечами: начальству виднее.

— Пока никто. Может, ваши? А может, хитрость какая?

— Ваши, наши, — проворчал Стива, глядя на короткую стрижку майора.

Он вспомнил вчерашний разговор с соседками и прищурился.

— Может, эти, «скинь кеды»? — К нему вернулось хорошее настроение.

— Нет, скины вряд ли, — подумав, не согласился майор.

— Ежику ясно, что не они, — весело сказал Стива. — Значит, следует кого-то выдумать? Черную сотню навыворот.

У него даже дух захватило от открывающейся перспективы. Патриотизм тоже можно клонировать. Он тепло простился с толстым майором: тот оказался славным парнем, навел его на потрясающую мысль.

До конца рабочего дня Стива находился в приподнятом состоянии духа.

Однако светлое завтра еще не наступило. Кислотные краски матрицы и не думали исчезать. А своя проблема в лице Игоря осталась.

Стива понимал, что люди, нравственно нейтральные, предпочитают силу правде. Сам он себя к таким людям-нейтронам не относил, но другого выхода, кроме применения силы, не находил. И тогда он решил, что применение силы — это смелое и принципиальное решение. Он забыл, что смелым и принципиальным оно может быть, когда силы по крайней мере равны. В противном случае человек в ослеплении мнит себя равным небожителям. А небо самозванцев не терпит.

Стива, как хищник, не подавая виду, зорко следил за жертвой и ждал удобного случая. Ждать пришлось недолго.

После похолодания наступили наконец теплые деньки, а с ними выдохлись бдительные экзамены. Молодые глаза заблестели, тела ласкала легкая ткань, походка стала стремительной: чувство свободы, даже временной, освежает.

В четверг солнце, казалось, не собирается покидать небосклон. Дети куда-то пропали, и Стива с женой сидели во дворе на лавочке, поджидая Филиппа и Александру. По асфальтовым дорожкам курсировали с колясками мамаши. Стива не без помощи жены узнавал в них вчерашних школьниц, незаметно выросших на его памяти в старой московской многоэтажке. В Москве время течет быстро.

Кажется, эту мысль он высказал вслух.

— Москва вообще задыхается, — лениво согласилась жена.

— Столица нашей родины, — сказал Стива.

— Жить в ней стало неуютно, — сказала жена.

— Я бы столицу перенес, — сказал Стива.

— В Петербург?

— Счазз. Питер пусть отдыхает, — Стива сделал паузу.

— Так куда?

— Во Владимир.

— Куда-куда?

— Повторяю. Во Владимир.

— Петербург был столицей…

— И Владимир был столицей, — перебил жену Стива. — Согласись, сколь перспективен концептуальный проект такого рода. Я вообще считаю, что обсуждение проектов национального масштаба весьма полезно для нашего общества. В данном случае рациональная идея превращается в идею национальную.

Стива покосился на жену: та сидела вытянув скрещенные ноги и зевала.

— Смотри-ка, Сашенька идет, — встрепенулась она и помахала дочке рукой.

Александра шлепнулась на скамейку.

— Уппс! Кого ждем?

— Кого, как не вас, ваше высочество. Да еще братец ваш изволит задерживаться. Где его вечно носит?

Стива молчал, не имея возможности вставить слово.

— Ну, ма-ам! Все уже! Завтра последний раз, и все. Отметим окончание экзаменов, и бай.

— Что еще? С кем это?

— Успокойся. С Филиппом. Завтра у Игоря соберемся ненавязчиво, посидим, музыку послушаем и разойдемся, — Александра для убедительности погладила мать по плечу. — Вот, спросите у него, — и она показала на приближающегося брата.

— Я, типа, не опоздал на тусовку? — спросил Филипп, подходя и устраиваясь рядом с отцом. — О чем базар?

— Прошел слух, что у вас завтра опять гульба, — сказал Стива.

— Как бы вечеринка, — осторожно сказал Филипп. — Ничего особенного. — Он посмотрел на сестру.

— Вот и я говорю! — сказала Александра.

— А ты тут как тут! Без тебя не обойдутся?

Здесь вмешалась жена:

— Ладно, отец, пусть повеселятся. Только чтоб не поздно.

Стива усмехнулся. Филипп заверил, что они вернутся засветло, что им с Александрой поручено закупить напитки и мороженое, а Игорь с утра займется уборкой квартиры и всем остальным. Общий сбор — не позже двух часов, так что раньше сядешь — раньше выйдешь.

— Игорь будет убирать квартиру? — недоверчиво спросил Стива.

Филипп опять посмотрел на сестру.

— Как бы не один. У него есть своя партайгеноссе. Она и поможет.

Стива тоже взглянул на Александру.

— Она старая, — вырвалось у нее. — Ей уже двадцать один год.

— А, тогда конечно, — притворно хмурясь, закивал головой Стива.

Перед сном в голове Стивы внезапно возник план. Выяснить у жены адрес Игоря не составило труда. Осуществление плана было назначено на утро.

Опытные хитрецы имеют свойство попадать в самые заурядные ловушки. Это происходит тогда, когда они интригуют не против лжи, какая присуща им самим, а против правды, которой они не доверяют.

Судьба и есть правда, и не доверять ей, мягко скажем, неосмотрительно. Увы, вам, тем, кто вольно или невольно становится палачом, исполняющим приговоры судьбы, можно морочить голову людям, делая вид, что у тебя все под контролем, но судьба за лукавство накажет.

Утро пятницы выдалось сухим и жарким. Во дворах у тротуаров белым дымом стелился тополиный пух. Из тени под зелеными ветвями небо казалось ослепительно ярким. А ветерок под кронами еще хранил прохладу.

Когда Стива отправился на работу, дети и не думали просыпаться. Птичий гомон врывался в открытые окна, отчего утренний сон делался только слаще. Но Стиве нужно было многое успеть. Не откладывая, он вызвал своих испытанных бойцов, назвал им адрес Игоря.

— В общем, так! Обеспечьте силовое задержание. Можете не церемониться. По полной программе. Их должно быть максимум двое. Пацан и девка. Если больше двух — извинитесь и уходите, ясно?..

— Повторяю: никаких понятых, никаких свидетелей…

— Куда? Куда? Никуда! Оставите их в квартире, дверь не запирайте…

— С телкой? А мне какое дело. По обстановке…

— Да, и вызовите «скорую». Скажите срочно, чтобы одна нога здесь, другая… другая тоже здесь!

Ах, какое было утро!

Александра встала раньше Филиппа. Пошла в ванную. Он проснулся, когда сестра включила фен.

Они все-таки захватили пусть позднее, но утро с его порциями тенистой прохлады, перемежаемой горячим солнечным душем. Бледно-голубая тенниска Филиппа и светлые брюки на солнце давали тень такого же цвета, как и розовое в белую полоску платье Александры. Могучие деревья в сквере замерли, лишь изредка трепетали листья на вершинах. И тут в тишине вдруг зазвонил мобильный телефон Александры. Сестра с братом вздрогнули. Филипп едва не выронил пустой рюкзачок, который нес в руке.

А Стиву все утро не покидало чувство радостного подъема, как будто он спланировал удачную операцию. Освободившись от срочных дел, он решил позвонить Джамшидовой, чтобы вызвать ее в кабинет и здесь же, впившись губами в затылок, согнуть над столом, выплеснуть энергию, не дающую покоя ни телу, ни мыслям. Джамшидовой не оказалось на месте. Зудящая мелодия вывела его из оцепенения. Стива прижал трубку к уху.

— Мы на месте, — услышал он. — Во дворе никого.

— Добро, — сказал в трубку Стива.

— Все! Сейчас сориентируемся на месте и ходу… — Телефон отключился.

Стива представил, как трое его бойцов направляются к подъезду. Он позвонил домой. Трубку сняла жена.

— Дай-ка мне Филиппа.

— Они ушли.

— Давно?

— Порядочно.

— Ладно. Если вернутся или позвонят, скажи, что вечеринка откладывается.

— Почему?

— Я так решил.

— Сейчас, подожди.

— С кем ты там разговариваешь?

— С Игорем.

— С Игорем? А он что, у нас?

— Уже уходит.

— А они где?

— Сейчас, — голос пропал из трубки, потом вновь вынырнул. — Он говорит, у него.

— Как у него, они же собирались в магазин!

— Переиграли, что им стоит.

— Точно?

— Наверное. Разве их поймешь. У них семь пятниц на неделе.

— Все! Пока!

Стива, как во сне, положил трубку на аппарат. Глаза его перебегали с одного предмета на другой, но не видели ничего. Где-то в районе солнечного сплетения образовалась волна, которая побежала вниз, вызывая дрожь в теле. Мысли вначале разбежавшиеся, петляя, словно зайцы, остановились и, наконец, стали собираться к центру, который назывался надеждой. Он набрал номер телефона. Но никто не отвечал. Время было дорого, и он набрал номер Александры. Здесь тоже долго не подходили. Стива, пытаясь унять дрожь, ждал. Каждый гудок в трубке вонзался в мозг, отнимая зрение.

Трубку взял Филипп.

— Алло, Филипп, ты где?

— Мы тут, как бы у Игоря, а что?

— Ты вот что! Слушай меня внимательно. Быстро хватай Александру — и вон из квартиры. Бегом. Ты понял? Бегом. Бегите по лестнице вверх. Вверх, ты слышишь?

— Ладно, сейчас. Типа что-то случилось?

— Потом все объясню. Быстрее. Прошу вас.

Стива выбежал из кабинета. Увидев секретаршу, он вспомнил, что шофер ушел обедать. В этот момент открылась дверь и в приемную вошла Джамшидова. Он бросился к ней:

— Ты на машине?

Она кивнула.

— Подвезешь?

— Без проблем. — Она внимательно посмотрела на него, но у Стивы не было времени на объяснения, он увлек ее к выходу…

А дело было так. Девушка, товарищ Игоря, не смогла прийти утром, и он позвонил Александре. Брат и сестра поймали водителя-частника и через четверть часа оказались у Игоря. Филипп настоял, чтобы Игорь отправился в магазин и завез им домой упаковку пепси. Сами же они, получив инструкции, стали освобождать одну из комнат для приема друзей.

…Стива выбежал на улицу, там было настоящее пекло. Он отыскал глазами серебристый «ланцер» Джамшидовой. Она очень гордилась своим «уланом», но сейчас было не до того. Кондиционер заработал на полную мощность. Через минуту «ланцер» каплей ртути влился в раскаленный город, кончающийся от автотромбоза. К счастью, пятница давала городу перевести дух. Машина хоть и рывками, но все-таки двигалась, а не застывала на месте, стиснутая со всех сторон своими товарками, век бы их не видеть…

Трое бойцов сначала разошлись в разные стороны, затем спустя время, не торопясь, вразвалочку, направились к подъезду. На двери стоял шифр-замок. Они осмотрели его, поколдовали немного, но замок не поддавался. Тогда они набрали номер квартиры. Протяжный девичий голос поинтересовался: кто там?

— Свои, — сказал один из гостей с ухмылкой.

— Не открывай, дура, — донеслось до них из переговорного аппарата.

Аппарат шмыгнул носом и отключился.

Они не смутились, набрали номер другой квартиры. Дождались ответа.

— Дешевый сахар, — сладким голосом сказал один из них.

— Почем? — деловито осведомилась квартира.

Бойцы переглянулись, «продавец» пожал плечами, его приятели, сдерживая смех, молча скалили зубы.

— Чем больше возьмете, тем дешевле, — наконец нашелся он.

Замок запищал, дверь открылась. Они вошли.

— Не закрывайте, — донеслось до них.

Они оглянулись: следом семенил, помахивая газеткой, невысокий, в годах, местный житель, работяга, некстати спешащий домой на обед. Дверь захлопнулась у него перед носом.

В сумраке подъезда бойцы привычным жестом опустили черные шапочки на лицо, отверстия для глаз и носогубная прорезь сделали их лица зловещими. Однако входная дверь снова запищала и открылась, впуская свет и нагнавшего их жильца.

— Коля, проконтролируй, — сказал один из них, торопясь на второй этаж.

Коля Калькулятор задержался на лестнице.

Наверху послышались пререкания, и линия нападения рванулась вверх. Филипп, оглядываясь, тащил вверх по лестнице упиравшуюся Александру. Она, увидев вынырнувшие снизу черные головы с глазами-блюдцами, дико закричала. Черные головы молча запрыгали вверх, как мячики.

Если бы не Александра, они бы не настигли Филиппа. Но когда это произошло, он повернулся лицом к нападавшим, готовясь принять бой. Он был не из тех, кто кричит: не бей меня, я тебя люблю! Одна из черных масок успела зажать Александре рот, но другая, добравшись до Филиппа, получила удар ногой в лицо. Филипп поскользнулся, потом, как в замедленной киносъемке, он увидел черный мяч, летящий ему в живот, успел подставить руки и больно ударился лопатками о ступени. Замелькали руки, но он не чувствовал боли. Его стащили по ступеням вниз и втолкнули в квартиру. Он сидел под вешалкой, когда один из нападавших ушел, потом вернулся, что-то сказал второму, они ушли оба и больше не возвращались. Потом он увидел перед собой Александру, плачущую, но целую и невредимую…

Когда серебристый «ланцер» затормозил во дворе, только листья на деревьях встретили его легким трепетанием. Мир и покой царили в этом уголке большого города. Стива переглянулся с Джамшидовой и не слишком решительно пошел к дому. По мере приближения к подъезду его походка приобретала все большую твердость. Он набрал номер квартиры и спустя вечность услышал голос, похожий на голос его дочери.

— Это папа, — сказал он, его голос тоже показался ему незнакомым.

Первое, что они увидели, войдя в подъезд, была липкая, темная с красным отливом лужа. Они снова переглянулись, и Стива опустил голову.

— Осторожно, — сказала Джамшидова и повела его наверх.

В дверях уже стояла Александра…

Затащив их в квартиру, черные маски вспомнили о Коле Калькуляторе. Пришлось спуститься вниз. Одного взгляда хватило, чтобы оценить серьезность положения. Все! Всей операции — пинцет!

Коля Калькулятор лежал в парадном, держась за голову, тело его вздрагивало. Пол в клеточку был залит кровью.

Через минуту Колю положили на заднее сиденье, и машина помчалась в госпиталь.

Произошло то, чего предвидеть невозможно. Коля Калькулятор, который кулаком вышибал дверную раму, повстречался с пролетарием, всю жизнь отдавшим расположенному неподалеку заводу. Секунды хватило ветерану, чтобы понять, что если и не пришел его последний час, то быть ему оставшуюся жизнь калекой. Чем тут защитишься? Разве что газетой.

Вот в ней-то все дело. Вынес в обед папаша с завода кусок железной арматуры, а чтобы не светиться на проходной, обернул его газетой. Презирал он с юности всякие там японские способы мордобития, в особенности когда дерутся ногами. Разозлился на этого здоровенного бугая в маске до невозможности. Вот и треснул его изо всей силы газетой по чану. И не пожалел. Развелось этих рукосуев, как тараканов, а станки стоят! Уже дома заметил, что руки дрожат и колени слабеют. Коля Калькулятор беззвучно, мешком упал, где стоял. Абзац! Пролетарии всех стран, опять соединяйтесь!

В конце августа Филипп вышел из больницы. Врачи опасались, что детей у него не будет, но он все-таки вышел здоровым. А Калькулятор не прожил и суток. Умер, не приходя в сознание. Стива помянул его с бойцами, взял с них обещание не мстить: осенью он должен был надеть, наконец, генеральскую форму. Джамшидова смотрела на него неотпускающим взглядом.

Она сидела на привычном месте в его кабинете, а Стива негромко, но убедительно рассуждал о благе отчизны, необходимости больше опираться на молодежь, о роли юношества в деле обеспечения стабильности всех слоев общества. Глаза Джамшидовой были похожи на глаза кошки, готовящейся прыгнуть вам на колени.

Здесь опять зазвонил телефон, это экологическое наказание за грубо вспаханное информационное поле.

— Степан Аркадьевич, позволь тебя поздравить, — загремел в трубке знакомый голос, и, судя по повеселевшим глазам Стивы, слова, произнесенные далее не так громко, пришлись ему по душе.

Стива только успевал вставлять междометия, поискал глазами календарь. Вот: вторник, 31 августа.

— Спасибо, — наконец сказал он. — С меня сто грамм и пончик, — он засмеялся.

Все шло как надо. Щелкнув трубкой, он шагнул к Джамшидовой, его руки легли ей на плечи и, не задерживаясь, как две змеи, скользнули на грудь…

Когда они вышли на улицу, темное небо над Москвой было затянуто тучами. А далеко на Юге, на широте Грозного и Беслана, небо было ярко-черное, усыпанное звездами, манящее глубиной. Оно распростерлось над взрослыми и детьми, которые уже приготовились ко сну. Привычным казалось это знакомо-незнакомое небо, потому никому в голову не приходило отыскивать на нем созвездие Змееносца. Между тем Змееносец не спеша, звезда за звездою, прятался за горизонт в западной части неба. Наконец, осталась только одна голова змеи, она удовлетворенно осмотрела притихшее пространство и исчезла в темноте. Завтра — трапеза в Беслане. Наступал новый день — первое сентября 2004 года.

Примечания

1

Пер. С. Липкина.