Золотистая куколка

Влад Черновски, 2021

А что сделал бы ты, если бы обнаружил после операции, что у медсестры, врача и санитарки одно и то же лицо? Что в клинике нет других людей, но по коридорам носятся ужасающие бестелесные крики? Ты всё ещё под наркозом? Или сходишь с ума? Или тебя похитила эта странная женщина, от которой исходит возбуждающий крышесносный аромат? Она вызывает дикое желание и яростную ненависть… Но кто она? Чего добивается? Зачем подбрасывает вещи из прошлой жизни и произносит слова, сказанные когда-то тобой другим женщинам? Ты можешь это выяснить, но предупреждаю: ответ будет ужасен… Содержит нецензурную брань.

Ты перед ним — что стебель гибкий,

Он пред тобой — что лютый зверь.

Не соблазняй его улыбкой,

Молчи, когда стучится в дверь.

А если он ворвется силой,

За дверью стань и стереги:

Успеешь — в горнице немилой

Сухие стены подожги.

А если близок час позорный,

Ты повернись лицом к углу,

Свяжи узлом платок свой черный

И в черный узел спрячь иглу.

И пусть игла твоя вонзится

В ладони грубые, когда

В его руках ты будешь биться,

Крича от боли и стыда…

И пусть в угаре страсти грубой

Он не запомнит, сгоряча,

Твои оттиснутые зубы

Глубоким шрамом вдоль плеча!

Александр Блок

Свет тусклого зимнего дня кажется слишком холодным, хотя в палате очень тепло. А нет, дело не в зиме, и не в окне — компенсируя недостаточность естественного освещения, кто-то включил искусственное. Почему в больницах всегда такой мерзкий синий свет?

Пить хочется. После наркоза ещё мутит, а пить очень хочется. Интересно, сколько время? Стараясь лишний раз не потревожить прооперированный живот, осторожно шарю ладонью по тумбочке. Что за фигня? Где телефон?

Аккуратно поворачиваюсь набок, смотрю — телефона нет. Свалился что ли? Вытягиваю шею, пытаюсь рассмотреть, что там на полу. Пусто.

Я — продукт современного общества, мне без гаджета никак. Даже после операции. Особенно после операции — надо же как-то убить время до того момента, когда можно будет попить.

Кручу головой и замечаю кнопку вызова персонала. Отлично! Жму.

Тишина…

Кнопка то ли не работает, то ли специально сделана так, чтобы пациенты не слышали звон, но в целом ощущения неприятные — как будто она сломана.

Жду. Сколько — фиг его знает, думаю, минут десять, а по факту может и одну. Мысли путаются, голова не соображает. Никто не приходит. Оборзели! Я что, вот за это столько бабок отвалил? За то, чтобы ко мне никто не приходил? А если я тут подыхаю? Палата на одного, за мной даже присмотреть некому!

Послав кнопку лесом, прокашливаюсь, набираю в лёгкие побольше воздуха и что есть мочи ору:

— Сестра!

Тишина.

Крик лёгкой резью отдаётся в брюшной полости, точнее, в тех четырёх дырках, которые хирург к ней провертел, а потом заштопал.

Офигеть. Частная, мать их, клиника! Пациент надрывается, а никому и дела нет!

Чувствую, как от раздражения в груди поднимается тёмная волна. Мне нужен мой телефон! Сука, где все?!

Ну, не дай Бог со мной что-то случится! Осторожно свешиваю ноги с кровати, поднимаюсь, опираясь на тумбочку. Слабость в теле — отвратительное ощущение. Я к такому не привык. Надевать тапочки сил нет, иду босиком — линолеум приятно холодит ступни. Нафига так натопили? Дышать нечем.

Моя палата является частью двухкомнатного блока и делит санузел, душевую и небольшой предбанник с ещё одной. В четыре шага преодолев его, выхожу в коридор, выкрашенный стандартной голубоватой краской. Здесь тоже сверлит мозг это гадкое синюшное освещение. И пустота.

Где все-то? Когда меня готовили к операции, здесь крутилась уйма народу — хирург, медсёстры, санитарки, кажется, кто-то ещё… Сейчас этаж словно вымер.

Хотя нет! Оборачиваюсь на тихий шорох шагов и вижу, как по лестнице в конце коридора поднимается медсестричка. Синий халатик, белые кеды. В голову вцепилась дурацкая сетка для волос, но из-под неё выбивается одна золотистая прядка. Что-то до операции я её не видел, а то бы запомнил.

Мне нравятся золотистые волосы. Такие вот мягкие и пушистые, не обезображенные завивкой или выпрямлением, натуральные, нежные… Мне нравятся такие вот девочки — голубоглазые ромашковые куколки с белой кожей, под которой проступают беззащитные венки. Подожди, детка, оклемаюсь — займусь тобой по-настоящему! А пока…

— Сестра! — знаю, что мой голос звучит грубо, но так и должно быть. То, что она куколка, ещё не оправдывает факта, что она шляется неизвестно где.

— Ах! Вы зачем встали? — пугается сестричка. Подбегает ко мне, придерживает под локоть, заглядывает в глаза. Как она восхитительно пахнет! Яблоками. Да, осенними яблоками — тонкий, свежий, волнующий аромат. Он будит во мне какие-то неясные ассоциации…

— Что за бардак у вас в клинике? Кнопка не работает, зову — не докричаться! А если бы мне плохо стало?!

— Вам плохо? — интересуется она. Давай, девочка, старайся, мне так нравится, как ты передо мной заискиваешь…

Медсестричка потихоньку теснит меня обратно в палату.

— Мне паршиво, — заявляю я, — благодаря вам! Я не нашёл свой телефон, пытался вас вызвать…

— Какой телефон? — куколка откидывает одеяло и хочет, чтобы я лёг.

— Сотовый! — что за тупой вопрос? Какой ещё-то? Совсем дура, что ли?

— У вас разве был телефон?

— Конечно, был! — своей тупостью она меня бесит, даже исходящее от её тела яблочное благоухание не спасает. — Я его перед операцией вот сюда, на тумбочку, положил. А теперь нету!

— Странно, — бормочет она, — я не помню. Когда вас с операции привезли, вроде не лежало ничего…

— На полу посмотрите.

— Да, конечно.

Она с готовностью опускается на колени, наклоняется — мне сверху открывается очень неплохой вид. Вот ещё чуть-чуть прогнись… Умница!

Да, надо будет ею заняться. Пофиг, что подтупливает, я с ней беседовать не собираюсь. В крайнем случае — недолго…

— Ничего нет, — она поднимается, видит моё звереющее лицо и быстро добавляет: — Вы только не волнуйтесь, пожалуйста! Я обязательно выясню, в чём дело! Попрошу охранника посмотреть записи камер… Найдём ваш телефончик, если он был.

— В смысле, если был?!

— Найдём-найдём! — испуганно хлопает ресничками куколка. — Вы, главное, не волнуйтесь! Отдохните пока…

Она подпихивает подушку мне под спину, и я обмякаю от близости нежного зовущего тела. М-м-м, какая же ты сладкая, малышка…

— Отдохните… — почти шепчет она, выходя из палаты. — Я всё выясню…

На меня наваливается усталость. Пить хочется… В тумбочке есть бутылка с минеральной водой, но мне не дотянуться. Ладно, придёт куколка, достанет. Закрываю глаза и наползающий сон тут же замазывает мне их клейкой массой… Дреману, пока эта дурёха ходит…

***

Сон расступается, напуганный мыслью, что вокруг слишком тихо. За окном темно. Кто придумал эти лампы дневного света? Какой же он дневной? При таком освещении люди на покойников смахивают…

Люди. Где они? Почему стоит такая тишина? Сколько время?

Смотрю на тумбочку — телефона нет. Вот кукла недоделанная! Обещала же!

Несколько раз колочу по кнопке — результата ноль. Они что, для красоты её сюда присобачили?

Снова поднимаюсь. Мутит уже меньше, но теперь начала зверски болеть голова. Двигаться не хочется, но отсутствие гаджета меня бесит. От злости во рту скапливается слюна, с трудом сдерживаюсь от того, чтобы сплюнуть. Клиника же. Частная!

У меня прямо руки чешутся накатать отзыв на эту богадельню, и разместить везде, где только можно. Человек после операции вынужден бегать искать персонал!

В коридоре опять ни души. Иду до конца, дёргая за все двери без разбора — заперто. Ладно. Хорошо. Разворачиваюсь, иду обратно. Вниз, что ли спуститься? Охранника поискать? Или вообще хоть одну живую душу…

— За что ты так со мной? За что ты так со мной!?? ЗА ЧТО ТЫ ТАК СО МНОЙ!!!???

Шепот, переходящий в истерический визг, вонзается мне в спину и заставляет подпрыгнуть от неожиданности. В глазах на мгновение темнеет, испуг прошивает тело разрядом электрического тока. Опираюсь рукой о стену, стараясь унять головокружение, и оборачиваюсь.

Никого.

Твою ж мать…

Никого!

Что это было?! Пустой коридор, мертвенная тишина, запертые двери… Что за бред? Прислоняюсь к стене спиной, сглатываю слюну, которой явно недостаточно, чтобы смочить пересохшее горло, и пытаюсь кричать:

— Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Паршиво. По голосу слышно, что мне страшно. Что происходит? Где все? Куда делась куколка?

В коленях неприятное ощущение, как будто они превратились в студень. Сердце колотится, лоб стал липким, между лопаток ползёт щекотная капля.

— Эй! Алё! Медсестра!

Тишина.

Ладно. Померещилась после наркоза хрень какая-то — бывает! Найду эту идиотку и вытрясу из неё, что за дурь они пациентам капают.

Подхожу к выходу на лестницу. Там царит полумрак, свет падает из коридора, где я стою, и снизу — там, видимо, горит лампочка. Уж внизу-то должен хоть кто-нибудь быть! Хотя бы охранник. Шагаю к ступенькам и останавливаюсь, чувствуя, как по загривку рассыпаются холодные склизкие мурашки.

Снизу доносится шепот:

— За что ты так со мной? За что ты так со мной? За что ты так со мной?

Невесомый шелест, наполненный тихими слезами, шорох, полный печали и обиды…

— Эй! Кто там?

— За что ты так со мной?

— Эй! Мать твою, кто там шепчет?

— За что ты так со мной?

— Сука! Сейчас я тебе покажу, за что! — ору я. Потная ладонь неприятно скользит по перилам. Шаг. Второй.

— ЗА ЧТО ТЫ ТАК СО МНОЙ???!!!

От яростного вопля, бьющего по ушам, инстинктивно приседаю, и чувствую, как колени снова обмякли.

Я не могу спуститься. Просто не могу.

Кровать в моей палате кажется островком безопасности, пусть и зыбким. Я пячусь спиной, не в силах подставить её возобновившемуся шепоту. Но и коридор меня пугает — он словно пытается забраться мне под футболку похотливыми щупальцами. Коридор — плохое место. Здесь тоже кричало…

Кое-как добираюсь до палаты, забираюсь под одеяло и скручиваюсь в комок.

Это бред какой-то! Да, наверное, так и есть. Я просто ещё под наркозом, и всё это мне только кажется. Надо просто подождать, когда меня отпустит. А лампы пусть горят. Хоть он и не настоящий, этот дневной свет, но лучше уж пусть будет.

***

Просыпаюсь. Голова не болит, сознание ясное. За окном пасмурный зимний день, в палате — чёртовы лампы. Из-за них, наверное, меня вчера этим бредом накрывало. Вспоминать не хочется…

На тумбочке тоскует баночка клубничного йогурта, пластиковый стаканчик с чаем и сложенный листок бумаги. Тишина давит — не слышно ни разговоров персонала, ни других пациентов, ни обычных бытовых шумов, которые присутствуют в каждом помещении, где есть люди.

А ещё я не вижу своего телефона — эта часть вчерашних галлюцинаций оказывается правдой. Несколько раз жму на кнопку вызова персонала и, в ожидании, пока ко мне подойдут, первым делом выпиваю чай.

Так себе напиток, обычная дрянь из пакетика, подслащённый, и очень противной температуры — уже не тёплый, но ещё не холодный. Но, как говорится, жажда — всё, выхлёбываю стаканчик в три глотка и беру в руки записку. Снова этот яблочный аромат…

«Прости, мы не можем быть вместе»

Напечатано на принтере, подписи нет. Что за?.. У кого-то тупые шутки!

Интересно, медсестричка мне вчера привиделась, или вправду была? Хорошо бы, если вправду — уж больно она мне приглянулась. Такие вот золотоволосые белокожие сахарные девочки — это лучшее, что создала природа! Погружаешься в нежную и горячую сердцевину такой куколки — и улетаешь куда-то в поднебесье.

С другими я пробовал — с другими не то. Тоже кайфово, но не то. Сгодятся на безрыбье, но настоящий экстаз — это куколки.

И где она? Можно подумать, у них тут пятьдесят пациентов на одну единицу обслуживающего персонала. За те бабки, которые с меня содрали, обязаны вообще персональную сиделку предоставить! И чтобы сидела она под дверью, и являлась по первому требованию, а не шлялась хер знает где!

Снова колочу по кнопке, в этот раз кулаком. Пофиг, если и разобью — сами виноваты. Сдираю крышечку с йогурта и расправляюсь с ним едва ли не быстрее, чем с чаем. Это что, еда для взрослого мужика?

Да, меня предупреждали, что после холе… холецистомии… холецистоэктоми… короче, после удаления желчного надо соблюдать диету, но не до такой же степени!

Терпение моё кончается, набираю в лёгкие побольше воздуха и ору, что есть мочи:

— Сестра!!!

Кажется, что-то такое мне снилось. И так же, как во сне, на мой крик не следует ровным счётом никакой обратной связи.

— Сестра-а-а! Кто-нибудь!!! Умираю!!!

Реакции ноль. Вот сволочи! Я, конечно, сейчас встану и кого-нибудь найду, и этому кому-нибудь очень сильно не поздоровится!

Осторожно поднимаюсь, и, проигнорировав тапочки, босиком выхожу в коридор.

Почему так пусто? Почему так тихо? Понятно, что в элитной частной клинике не стоит ждать аншлага, но это стерильное отсутствие хоть кого-нибудь — напрягает.

— Сестра-а-а!

Иду по коридору и ору. Если кому-то это не понравится — не мои проблемы. Это их проблемы. И я гарантирую, что это будут очень большие проблемы!

— Сестра-а-а!!! Кто-нибу-у-удь!!! — колочу кулаком по первой попавшейся двери. Читаю табличку: «Туалет для персонала». Добираюсь до следующей — кабинет хирурга. Подойдёт. Пинаю её ногой:

— Э-э-эй, кто-нибудь! Мне нужна помощь!

Тишина. Дёргаю ручку на себя — заперто.

Против воли ощущаю, как по загривку снова принимаются выплясывать мурашки, как во вчерашнем кошмаре. Слишком уж похоже, что сегодня он продолжается…

— МЫ НЕ СМОЖЕМ БЫТЬ ВМЕСТЕ!!!

Истошный визг подбрасывает меня над полом. В глазах тучей мошек плывёт темнота, сердце заходится, дышать сложно — грудная клетка вроде двигается, но такое ощущение, что кислород при этом не поступает.

— Мы не сможем быть вместе… — тихий печальный всхлип плывёт по коридору.

— Мы не сможем быть вместе! — пустой безжизненный голос проскальзывает мимо, упирается в конец коридора и обратной волной снова несётся ко мне.

Меняются интонации, меняется громкость — слова одни и те же.

В теле как будто размякли все кости. Привалившись плечом, по стеночке продвигаюсь обратно к своей палате.

Мне надо спрятаться. Мне надо подумать.

***

Я не верю в мистику. Я не верю в сверхъестественное. Я давно уже взрослый, почти сорокалетний мужик (вон, до того дожился, что пришлось желчный вырезать!), поэтому знаю, что призраков не существует.

Всё, что происходит со мной здесь — это результат чьих-то действий. Либо второй вариант: на операции что-то пошло не так, анестезиолог оказался косоруким дебилом, и я впал в коматоз. Но этот мне нравится гораздо меньше.

Сижу на кровати, до подбородка укутавшись в одеяло, прихожу в себя. Я слишком резво бежал в палату, и теперь мне кажется, что в животе что-то не так.

А ещё мне страшно. Несмотря на все умные мысли, логику и доводы разума — мне страшно. Размышления отдельно, эмоции отдельно. Но это нормально. Происходит что-то непонятное и пугающее, так что моя реакция совершенно естественная. Ничего не бояться может только идиот, которым я себя никогда не считал.

Поэтому я сижу, замотавшись в одеяло, и жду, пока моё состояние не восстановится до такой степени, что я смогу, проигнорировав шепот и крики в коридоре, дойти до лестницы и спуститься вниз. Там, внизу, должны быть люди. В крайнем случае, там есть дверь на улицу.

Вытягиваю ящик тумбочки и тихо матерюсь себе под нос. Пусто! Ключ от шкафчика исчез, так же как и телефон! Что за?..

Тем более, надо валить отсюда! Правда, выходить на мороз в футболке и легких брюках мне совсем не улыбается, но это лучше, чем торчать в этих нашпигованных голосами стенах!

Я собираюсь с духом больше часа, но когда поднимаюсь, чтобы осуществить своё намерение, в палату вдруг входит куколка. Та самая, вчерашняя. Тот же синий халатик на молнии, те же белые кеды, даже прядка так же выбивается из-под уродского чепчика. В руках офисный планшет с зажимом, которым прижата какая-то таблица.

— Ах! Вы почему встали? — пугается она. — Ложитесь обратно! Вы же после операции, вам надо лежать!

Она в два счёта оказывается рядом, суёт планшет на тумбочку и, мягко подталкивая меня ладонью в плечо, теснит в сторону кровати.

М-м-м, как же божественно она пахнет! Нет ничего более волнующего, чем запах осенних яблок на нежной белой коже! Это сводит с ума. Если бы у меня было чуть больше сил, я бы разложил её тут же, на больничной кровати…

Так! Собраться!

Пинками выгоняю размякшие мысли и несколько раз глубоко вдыхаю, усилием воли заставляя кровь вернуться в голову. Ложусь. А чего бы не лечь? Разговаривать и лёжа можно, а вопросов у меня скопилось немало…

— Как вы себя чувствуете? — вежливо, но довольно-таки равнодушно интересуется моя куколка. Вблизи становится заметно, что она далеко не так молода, как мне казалось. Сеточка мелких морщин под глазами, упавшие уголки губ, едва заметные брыльки… Пожалуй, она не намного меня младше, но это неважно. Фигурка как у студентки, даже под халатиком чувствуется, а главное — волосы. Сияющее тёплым светом облако, жестоко спрятанное под нелепый чепчик. Остальное — дело десятое…

— Плохо себя чувствую! — грубо отвечаю я. — Вы до сих пор не принесли мой телефон! Где он?

— Телефон? — рассеянно переспрашивает она меня, наставляя мне в лоб бесконтактный термометр. Мерзкая штука, всё время такое чувство, будто тебе целят в голову! — Какой телефон?

Куколка старательно заносит показания в приколотую к планшету таблицу.

— Мой телефон! — грубо отвечаю я. — Сотовый! Знаете, что это такое?

— Вы не волнуйтесь, пожалуйста, — строго отвечает она, поднимая на меня спокойные серые глаза. Серые? Мне казалось, она голубоглазая… — Естественно, я знаю, что такое сотовый телефон. Где вы его оставили? Откуда я должна вам его принести? Передач вам пока никаких не оставляли…

— Какие ещё передачи? — злюсь я, но говорю тише — её внушительный тон меня смущает. — Я не жду никаких передач! Ко мне никто не должен прийти! Я положил свой телефон вот сюда, на тумбочку, а сейчас его здесь нет, видите?

— Вижу, — кивает она, бросая взгляд на опустевшую тару из-под йогурта и чая.

— И?..

— Что «и»?…

— Да вы что, издеваетесь, что ли? — я срываюсь и снова ору. Забыв обо всем на свете, резко сажусь на кровати и тут же вскрикиваю — теперь уже от боли.

— Что такое? — холодно осведомляется она.

— Живот! Живот заболел, когда я сел!

— Ложитесь, — твёрдой рукой она толкает меня в плечо, одновременно с профессиональной заботой поддерживая голову. — Дайте, я посмотрю!

— Не надо ничего смотреть! — я хватаюсь за край футболки, чувствуя себя трусливым капризным мальчиком.

— Но вы же сами сказали, что вам больно, — её голос по-прежнему спокоен и равнодушен. До звезды ей — больно мне или щекотно.

— Это не ваше дело! — огрызаюсь я, и в ответ на недоумённый взгляд требую: — Доктора мне позовите! Пусть меня врач осмотрит!

Она снова глядит на меня, как на дурачка, вызывая новый приступ раздражения и желания показать ей, кто здесь главный, и с едва заметной ухмылкой произносит:

— Хорошо.

Куколка забирает мусор и лёгкими шагами выходит из палаты. Вот сучка! Ткнуть бы тебя лицом в подушку и заставить прокричаться до хрипоты!

В ожидании врача я представляю, как приятно, должно быть, мять своими пальцами белоснежные куколкины ляжки. Надо же, в моих глюках эта паршивка была намного покорнее! Воспоминания о том, как она искала сотовый под кроватью, заставляют меня улыбнуться.

А вообще пофиг какой у неё там характер. Это же куколка — всё остальное неважно. Её задача — сделать мне приятно. Если будет хорошо себя вести, ей тоже будет приятно — я умею быть нежным. Я умею быть любым, если речь идёт о золотистой богине, благоухающей осенними яблоками! До поры до времени… До того момента, когда получаю, что хочу! А получаю я всегда.

Где эта дрянь? Да она просто нарывается! Желание быть с ней нежным исчезает пропорционально времени, которое я трачу на ожидание доктора. К тому моменту, когда за дверью слышатся шаги, я прихожу к выводу, что медсестричка от меня ласки не увидит — сделаю, как мне нравится — и пусть спасибо скажет! Хотя так и так скажет, может, поплачет даже — и такое бывало…

Мысли застревают в голове, как недокрученное мясо в мясорубке — на пороге палаты в белом халатике стоит куколка! Чудесные волосы убраны в косу, на ногах тонкие чулки (мне хочется думать, что чулки, колготки — это так пошло!), теряющиеся под полами халата, целомудренно прикрывающего всё выше колен. Она обута в плетёные белые босоножки на плоской подошве, и мне почему-то кажется, что я их уже когда-то видел.

— Добрый день, — мило улыбается «доктор», подходя ко мне. — Медсестра передала, что у вас жалобы на самочувствие? Что болит?

— Вы кто? — только и произношу я.

— Дежурный врач, — самым естественным тоном поясняет она, доброжелательно глядя на меня зелёными глазами. — Сегодня выходной, ваш хирург тоже отдыхает, так что со всеми вопросами и жалобами, пожалуйста, ко мне.

— Я не об этом! Вы же…

— Что? — она по-прежнему лучится добротой.

— Скажите, мы с вами раньше нигде не встречались?

Вместо ответа она запрокидывает голову и жизнерадостно, заливисто смеётся, но, увидев моё далеко не весёлое выражение лица, берёт себя в руки.

— Простите! Мне показалось, что вы… скажем так, пытаетесь со мной познакомиться.

— Да, я был бы не против, — с ехидцей соглашаюсь я. — Очень хочется разобраться, что здесь происходит.

— Для начала давайте разберёмся с вами, — решительно перебивает она меня. — Итак, на что жалуемся?

Ах вот как? Дурочку решила включить? Ладно, подыграем!

— Во-первых, у меня болит живот…

— После операции болит? — деловито уточняет она.

— Нет! После операции всё было хорошо, я даже вставал, — при этих словах она хмурится, но ничего не говорит, — но недавно я резко сел и мне стало больно!

— Давайте я посмотрю, — она без всякого стеснения сдёргивает с меня одеяло и задирает футболку, обнажая живот. Ладно, пусть полюбуется: мой пресс — моя гордость! Тонкие тёплые пальчики аккуратно и профессионально прощупывают брюшную полость. — Так не больно?

— Нет.

— А так?

— Нет.

— Угу… Вот так нормально?

— Терпимо, — морщусь я, ощущая неприятное, но безболезненное давление.

— Хорошо, — она возвращает на место футболку и одеяло. — У вас всё хорошо, но постарайтесь не делать больше резких движений. Я попозже к вам ещё загляну.

Она направляется к двери, и я тут же, забывшись, делаю «резкое движение».

— В смысле?! — сажусь на кровати и тут же ойкаю.

— Вот именно таких движений, — с укоризной комментирует она. — Вы после операции, вам нельзя так дёргаться!

— Стойте! Я вас не отпускал!

На лице куколки возникает снисходительно-умильное удивление, словно на неё человеческим голосом намяукал котёнок.

— Я должна спрашивать у вас разрешения? — я её голосе явственно различается сдерживаемый смех. Хохотушка, чтоб её!..

— Должны! Я вам за это заплатил!

Её брови взлетают ещё выше, а ухмылка становится явственнее.

— Что-то не припомню, — нахально сообщает чёртова кукла.

— Не конкретно вам, а клинике! Заплатил за сервис, за обслуживание…

— Я так полагаю, в первую очередь вы платили за профессионализм врача, — снисходительно перебивает она меня. — Как-никак, вас оперировал лучший хирург в городе.

— И что теперь? На всё остальное можно забить? Мне, между прочим, до сих пор не принесли мой телефон!

— А я здесь при чём? — искренне недоумевает эта дрянь. — Какое отношение я имею к вашему телефону?

Ничего себе, борзая какая!

— Ваша медсестра обещала мне его найти!

— Я что, похожа на медсестру? — светлая бровь надменно изгибается, но я не успеваю ответить, что не просто похожа, а буквально одно лицо, как «врач» продолжает: — Если она вам сказала, что принесёт — значит принесёт. Постарайтесь отдохнуть и не дёргаться, и всё будет хорошо. Я к вам попозже ещё загляну, а сейчас, уж извините, мне надо идти.

Не слушая больше моих возражений, она быстро выходит из палаты. Сука!

От злости меня трясёт, я прямо-таки чувствую, как гуляет по крови адреналиново-кортизоловая смесь. Что здесь происходит? Проблема точно не в моей голове и это точно не наркозный бред! Куда я вляпался? Что это за место? И самое главное: кто эта куколка?!

Ясно же, что это один и тот же человек! Неужели она думала, что если сменить синий халатик на белый, то я её не узнаю?

Ладно, сейчас я это выясню!

Поднимаюсь, стараясь соблюдать осторожность. От ярости мои движения становятся слишком резкими, и я по-дурацки путаюсь в одеяле. Кое-как с раздражением отбрасываю его и в этот раз обуваю тапки — я собираюсь спуститься на первый этаж, найти главврача, охранника, посетителя — кого угодно, любых других людей, кроме куколки, если надо — выйти на улицу!

А злость — это хорошо. Она поможет мне преодолеть коридор и лестницу, по которой шепотом и криком носятся причитания какой-то убогой дурёхи. Её тихие слёзы и дикий визг нагоняют жути…

Выхожу из палаты — всё та же пустота и тишина. Делаю шаг, другой по направлению к лестнице — тихо. Голос молчит, не спрашивает за что я так с ней, не сетует на то, что не сможем быть вместе. Фух… Я, конечно, морально готовился к звуковой атаке, но совсем её не хотел. Вот так вот, под шарканье собственных шагов — намного лучше!

Спускаюсь по лестнице. Внизу так же пустынно. Маленький сумеречный холл, за окном которого зима швыряет влажные белые ошмётки на чёрный асфальт. Абсолютно пустая стоянка на четыре машины и глухой забор — вот и всё, что можно разглядеть сквозь решётку. Мало им ЧОПа, позакрывали все окна, как в тюрьме! Хотя кто-то из знакомых говорил мне, что это из-за нариков, вроде история знала случаи, когда те вламывались в частные клиники в надежде поживиться, но лично мне сейчас нет до этого дела, а вот смотреть на улицу из-за решетки — откровенно тоскливо! Но эта сторона, если я правильно ориентируюсь, торцевая, отсюда и не должен открываться шикарный вид.

Двигаюсь дальше. Через небольшой коридорчик попадаю в главный холл — и здесь тоже никого! На противоположной стене висит молчаливая чёрная «плазма», за абсолютно пустой стойкой ресепшена застыли два кресла.

Почему? Как так? Понятно, что выходной, но когда это платная медицина могла себе позволить закрыться на весь день?

По правую руку тянется светло-зелёная стена, с которой нелепо смотрят стандартные безликие фотографии, а под ними торчат диваны горчичного цвета. Сочетание вырви-глаз…

По левую руку двери: «Ординаторская» — закрыто, «Служебное помещение» — закрыто, «Охрана» — закрыто. Да как так-то?!

Между помещением охраны и стойкой ресепшена — выход на улицу. Пытаюсь проникнуть в небольшой предбанник перед ним, но внутренние двери тоже наглухо заперты. Смотрю сквозь стеклянные вставки на чистую плитку у порога — либо кто-то там недавно наводил порядок, либо никто сегодня не ходил… Но это было бы странно, ведь я знаю, что по крайней мере ещё один человек в клинике есть!

Подхожу к стойке ресепшена — пусто. То есть совсем пусто — ни телефонов, ни компьютеров, ни бумаг — ничего! Обхожу стойку, дёргаю ящики стола — они ехидно демонстрируют мне своё бессодержательное нутро.

Чем дальше, тем больше мне становится не по себе. Пока я сидел там у себя на втором этаже, я был уверен, что вся проблема в слишком обнаглевшем персонале, точнее, в той его представительнице, которую я видел.

Но спустившись сюда, начинаю понимать, что я в западне. В тюрьме. Меня заперли здесь, лишив связи с внешним миром, и зачем-то морочат голову!

Выбираюсь из-за стойки ресепшена и принимаюсь кружить по этажу. Где-то же она должна прятаться! И я её найду! Найду и заставлю всё объяснить! Заставлю вернуть мой телефон и одежду, заставлю отпереть двери! Я — здоровый (ну, почти здоровый) сильный мужик, я трижды в неделю занимаюсь спортом, да я вешу раза в два больше неё! Будет рыпаться — прижму — и дело с концом.

Хотя я в любом случае её прижму! Так сказать, в качестве компенсации за моральный ущерб…

Сладкие мысли вызывают усмешку на моих губах. Я иду от двери к двери с каждым шагом словно наливаясь силой и уверенностью. Пугать она меня вздумала! Похитить решила! Погоди, куколка, дай только тебя найти, тогда узнаешь, кто тут кого… Выдеру так, что мало не покажется! Даже несмотря на живот.

Я нахожу её по запаху. Тонкий аромат снова вызывает в подсознании ассоциацию с осенним яблоневым садом. Нежная волна буквально хватает меня за ноздри и ведёт, не давая сбиться, ведёт шаг в шаг за своей хозяйкой… Свернув в небольшой коридор я останавливаюсь перед дверью с табличкой: «Главврач».

***

С минуту смотрю на табличку и размышляю. Торопиться мне некуда — под дверью видна полоска света, без которого в пасмурный зимний день никак, а прислушавшись можно даже разобрать едва заметное шуршание, как бывает, когда человек работает с бумагами.

Итак, что мы имеем? Абсолютно пустая, если не считать одной особы, склонной к переодеваниям, клиника. Никаких средств связи с внешним миром, запертые двери и решетки на окнах. Все мои вещи, документы и гаджет спрятаны неизвестно где, а единственная моя одежда — трусы, футболка и домашние брюки. Ну и тапочки, разумеется. То есть, это похищение.

Но зачем?!

Явно не с целью выкупа, хотя деньги у меня есть и это было бы хотя бы логично. Но тогда где угрозы, где требования? И, самое главное — что значит всё остальное? Откуда берутся пугающие меня голоса? Они не в моей голове, они снаружи — впечатление такое, что все эти крики парят в воздухе. Так не бывает! Всему должно быть объяснение!

Предоставить его, наверное, может эта странная женщина, у которой меняется цвет глаз (линзами балуется?) и которая умеет весьма убедительно включать дурочку в определённые моменты. Правда она, судя по всему, ничего мне пояснять не собирается…

Если не похищение — что тогда? Перебираю в памяти события последних недель и не могу прийти ни к одному разумному объяснению.

Да, я не являюсь всеобщим любимцем — это факт, наверняка найдутся и те, кто меня ненавидит, но чтобы так заморочиться? Мои враги в деловых кругах на это точно не пойдут! Слишком затратно, слишком сложно… Да и резона нет — конечно, кое-кому я поперёк горла (бизнес есть бизнес), но никто из них не станет ради меня устраивать такое.

То есть, остаются личные мотивы. Что тут скажешь? Я не святой, многие от меня плакали… Кто-то из них наивно верил, что может заставить меня «остепениться» и затащить в семейную жизнь, а кто-то… куколки. С ними у меня всегда были особые отношения, к ним я испытывал сильную страсть, и накал эмоций, конечно, был непередаваемым, что уж тут.

Может ли кто-то из моих прошлых куколок и других женщин ненавидеть меня настолько, чтобы попытаться провернуть всё это? Гм… допускаю, что да.

Но! Эту куколку я раньше никогда не видел!

Снова смотрю на табличку, и до меня доходит, что под словом «Главврач» нет ФИО. Только должность — и всё. Воскрешаю в памяти другие двери — там то же самое! Обезличенные специалисты… Забавно. А ведь ни у «медсестры», ни у «врача» не было бейджей… ну и что? К чему всё это? Ладно, будем разбираться.

Нарочито громко стучу три раза, в ответ раздаётся равнодушно-спокойное:

— Входите!

Нажимаю на ручку, распахиваю дверь, замираю на пороге, осматривая кабинет и его хозяйку. Её внешностью я не удивлён, хотя перевоплощение ей к лицу: в тёмно-сливовом платье делового фасона, с закрученными в «ракушку» волосами она выглядит совсем юной милашкой, старающейся косить под взрослую тётю. Лишь внимательно присмотревшись, можно разобрать на её лице деликатные метки времени.

Большая часть не слишком просторного кабинета тонет в сумерках, но лампа над рабочим столом даёт мягкий уютный круг света — не чета тем холодным синим прямоугольникам, которыми освещается остальная клиника.

Куколка работает за компьютером, его монитор повёрнут ко мне боком, но склонившись, я вижу, что на нём отображается какая-то база данных. При моём появлении эта странная женщина отрывает взгляд от цифр, внимательно (словно первый раз видит) смотрит на меня и вежливо произносит:

— Слушаю вас.

— Нет, это я вас слушаю, — сообщаю я, проходя в кабинет и усаживаясь в кресло напротив. Теперь нас разделяет стол. Обычный рабочий стол с нагромождением папок, стопкой больничных карт и в беспорядке разбросанной мелкой канцелярией. Органайзер для всей этой дребедени тоже есть, но он переполнен, и ручки со скрепками валяются, где придётся.

— В каком смысле? — уточняет она, с подозрением глядя на меня. Сейчас она кареглазая. Это жутковато, но постоянную смену цвета глаз хотя бы можно достаточно просто объяснить, в отличие от голосов, которые меня пугают…

В выражении лица этой милахи я совсем не наблюдаю страха и, что ещё интереснее, ни тени узнавания! Если бы не всё, что происходило раньше, я бы искренне поверил, что она видит меня впервые в жизни. Что ж, уважаю за актёрский талант, хоть и не ведусь.

— В таком смысле, — развалившись в кресле, я протягиваю руку и беру со стола ручку. — Кто ты такая? Что тебе от меня надо? В чём смысл представления?

— Я не понимаю о чём вы, — вежливо отвечает куколка. В её взгляде появляется тревога, и это мне нравится. Поняла, наконец, что шутки кончились! Доигралась…

— Не понимаешь, да? — я кладу ручку и беру карандаш, пару раз перекатываю его в пальцах, после чего лёгким движением ломаю, глядя ей в глаза. Она всё так же пытается демонстрировать спокойствие, но я отлично вижу и расширившиеся зрачки, и раздувшиеся ноздри. Боишься, милая… Это хорошо. Ты мне сегодня испуганной нужна. — Когда я ложился на операцию, здесь было полно народу — врачи, медсёстры, кто-то там ещё… Сейчас во всём здании только мы с тобой. Причём ты украла мой телефон и всю мою одежду, кроме той, что на мне…

Я не успеваю договорить — меня перебивает телефонный звонок. Она смотрит на дисплей и заявляет:

— Прошу прощения, мне нужно ответить, это важно, — и, нагло заткнув мне рот этим своим «прошу прощения», обращается к собеседнику: — Да! Да, всё верно… Конечно, ждём! Нам эти инструменты нужны были, как говорится, ещё вчера!.. Спасибо за извинения, но вы же понимаете, в каком положении мы оказались?..

Она продолжает выносить кому-то мозг за срыв сроков поставки, при этом автоматически елозит мышкой по коврику и не обращает на меня ровным счётом никакого внимания. Это раздражает, и я собираюсь поставить нахалку на место, как вдруг отвлекаюсь на посторонний звук.

Показалось? Нет, я снова слышу, как за дверью кто-то разговаривает! Не совсем близко, а как будто собеседники проходят через центральный холл мимо закутка, в котором спрятался кабинет главврача. Ещё голоса, уже дальше, и вроде даже чей-то негромкий смех. Музыка… Трель телефонного звонка!

Что за?..

Слуховые галлюцинации?

Я собираюсь подняться, чтобы выглянуть из кабинета, но тут куколка со словами:

— Да! Ждём как можно скорее! — заканчивает разговор и обращается ко мне: — Так о чём мы с вами говорили?

Я снова откидываюсь в кресле и пристально рассматриваю её нежное лицо, слегка припудренное мельчайшими полупрозрачными веснушками, и, продолжая невольно прислушиваться, сообщаю:

— О том, что ты меня похитила.

— Что?!

Её удивление настолько искренне, что я принимаюсь издевательски аплодировать.

— Браво! У тебя талант! Поздравляю! Жаль, что ты растрачиваешь его понапрасну… Итак, я хочу получить мой телефон, документы и одежду…

— А, вот в чём дело! Вы тот… э-э-э… раздражённый пациент, у которого пропал телефон! — понимающе восклицает она.

— Это я, — подтверждаю кивком её слова и добавляю: — И если мне его не вернут, я стану не просто раздражённым, — я поднимаюсь, обхожу стол и склоняюсь к ней, почти касаясь губами уха: — Я стану таким агрессивным, что мало не покажется, — хриплым шёпотом обещаю я. — Порву тебя, поняла? Так порву, что потом ни один гинеколог не зашьёт!

Как красиво она боится! Грудь под трикотажной тканью поднимается и опускается, в такт сдерживаемому дыханию, и от этого плавного скольжения вверх-вниз у меня темнеет в глазах. Она сидит очень прямо и смотрит перед собой, а я вижу, как её шея становится розовой, и щёки словно расцветают.

Как же она хороша! Ещё прекраснее она может быть только в постели…

— Если вы немедленно не прекратите, я вызову охрану, — тихо, пытаясь казаться спокойной, обещает она.

— О! Охрану? Серьёзно? Давай, вызывай! — усмехаюсь я. — Очень хочется на это посмотреть!

— Ваш телефон давно уже отнесли к вам в палату! — проигнорировав мои слова, говорит она. — Вы забыли его в кармане пальто, в раздевалке на первом этаже. Нам пришлось вскрыть ваш шкафчик.

— Какой шкафчик? — я отталкиваю от себя её кресло и выпрямляюсь. — Какая раздевалка? Какая охрана? Здесь никого, кроме нас с тобой, и тебе это прекрасно известно!

Но именно в этот момент за дверью раздаётся:

— Вот туда проходите, пожалуйста! Да, на лестницу, на второй этаж, там для вас подготовлена палата. Я вас провожу.

Куколка смотрит на меня очень внимательно, и в глазах её стоит большой знак вопроса: слышу ли я то же, что и она? Я бросаю на неё взгляд, полный нехороших (хотя, конечно, смотря для кого) обещаний, и быстро выхожу из кабинета.

С лестницы доносятся шаги двух человек: лёгкие и уверенные, вероятнее всего, медсестры, и тяжёлые и шаркающие. Кажется, кого-то и в самом деле провожают в палату! В холле по-прежнему ни души, и я успеваю удивиться, что же за телефонный звонок я слышал, но решаю разобраться с этим позже — сейчас мне важно догнать тех, кто уже поднимается по ступенькам.

Карабкаюсь следом, и это удаётся мне совсем не так быстро, как хотелось бы — живот разнылся, а на лбу проступает испарина. Оно и понятно — нормальные люди после операции отлёживаются, а не бегают по больнице в поисках персонала! Что за дерьмо здесь творится?!

С площадки второго этажа я успеваю услышать:

— Вот в эту дверь. Да, здесь ваша палата. Располагайтесь, пожалуйста, чуть позже врач зайдёт с вами побеседовать.

Когда я выхожу в коридор, там снова пусто и тихо. Да как так-то? Я же слышал, своими ушами слышал! Поочерёдно дёргаю двери других палатных блоков — они все заперты. Возвращаюсь к себе, на миг замираю в предбаннике, потом толкаю соседнюю с моей дверь. Она безропотно открывается, но за ней — пустота.

В помещении никого нет. В сгущающихся сумерках рассматриваю не застеленную кровать сложной конструкции, и тихо матерюсь про себя.

Она меня обманула! Она опять меня обманула!

Тяжёлыми шагами иду в свою палату. Возвращаться в кабинет нет смысла — я больше, чем уверен, что теперь он будет заперт, а бегать по клинике и дальше, разгадывая этот нелепый квест, у меня больше нет сил.

Я устал.

***

В моей палате по-прежнему ярко горит свет, а на тумбочке рядом с кроватью разложена еда. Подхожу ближе, вижу: стакан с быстрорастворимым картофельным пюре, упаковка паштета, две булочки в полиэтилене и двухсотграммовая пачка яблочного сока.

М-да… «Диетическое послеоперационное питание» во всей красе!

Но отказываться я, конечно, не собираюсь, ещё чего не хватало! Правда, этого рациона мне на один зуб, но, как говорится, лучше, чем ничего…

Пюре ещё почти горячее, его принесли совсем недавно. Может даже за пару минут до того, как я застукал эту дрянь в кабинете — пока я рыскал по клинике, у неё было достаточно времени.

Я старательно убеждаю себя в том, что всё, происходящее со мной — результат чьих-то действий. Без понятия, как это возможно, но поверить в то, что у меня начались слуховые и зрительные галлюцинации я просто не могу! По мне — так лучше сразу сдохнуть, чем сойти с ума!

Беру пластиковую ложечку и начинаю жадно черпать слишком сильно разбавленную картофельную жижу, пахнущую жареным луком и химией.

Хоть бы приборы положила нормальные, стерва, а то этой фигулькой, предназначенной для размешивания сахара, много не навернёшь… Немного подумав, откладываю пластик в сторону и пью пюре через край, а потом тщательно вымакиваю стаканчик куском булки.

Усталость давит на плечи, а с поступлением пищи организм бросает последние силы на то, чтобы её переварить. Мне не хочется снова засыпать в этой постели, но я чувствую, что ни на что другое сейчас просто не способен. Как ни крути, а после операции нужно время, чтобы восстановиться…

Забираюсь под одеяло и стараюсь улечься поудобнее, но мне что-то мешает. Сую руку под подушку и выуживаю оттуда небольшого, с ладонь, плюшевого медведя…

Мне случалось дарить женщинам плюшевые игрушки. Не сказать, чтобы слишком часто это бывало — я не сентиментальный романтик, чтобы заниматься подобной хренью, но несколько раз, когда речь шла о том, чтобы расположить к себе очередную куколку, я покупал какую-нибудь тряпичную дрянь, от которой впечатлительные дурочки кипятком писают.

Помню, однажды приобрёл в цветочном магазине белого зайца — его бесконечные уши и лапы трепыхались и дёргались от каждого движения, а над мордой с розовым носом красовался цилиндр. Забавная игрушка даже у меня вызвала улыбку, а куколка — та вообще пришла в восторг. Трата того стоило — после неё золотистая дурочка позволила мне очень многое… А ещё больше я позволил себе сам.

В другой раз в какой-то сувенирной лавке я углядел сшитую из лоскутов девочку в длинном сарафане. У неё было белое личико и нитяные рыжеватые волосы — точь-в-точь моя тогдашняя подружка. Правда, когда я подарил ей игрушку, сучка скривилась, вся недовольная — не оценила моего жеста, за что и была потом наказана…

Хотя самый большой мой косяк был, когда одной очень красивой, но глупой девчуле я без задней мысли подарил жёлтого слоника, у которого шелковистая шерсть завивалась мелкими колечками. Прикольная игруха, но дурёха, которой она предназначалась, закатила мне такую истерику! Если честно не понимаю, как можно комплексовать из-за веса, если твои трусики запросто помещаются в твоём же кулачке…

Тем более не понимаю, почему дарить слона — это плохо, а дарить медведя — нормально? Тоже ведь не образец стройности… Однако я заметил, что эти плюшевые создания оказывают на большинство женщин какое-то прямо магическое действие. Приносишь ей в подарок такого и в половине случаев можно расслабиться — сама на шее висеть будет, а нависевшись от души, упадёт перед тобой на спину…

Поэтому, несмотря на странности в женском восприятии, плюшевых медведей я дарил чаще всего. Ведь не обязательно понимать, как это работает, главное — что можно пользоваться. Всего таких игрушек я дарил то ли три, то ли четыре, и вот такой вот маленький белый пушистик с красным шелковым бантом на шее среди них точно был.

Значит, это намёк… Значит, всё-таки женщина… Но кто? Игрушки я дарил только куколкам, но вспомнить какой из них что именно — я не смогу при всём желании. Не могу сказать, что их лица кажутся похожими одно на другое, как если бы они были светлокожими золотоволосыми японками, увидев — узнал бы, но не более того. А уж вспомнить, что там у нас с каждой из них было…

Схема-то стандартная: познакомился, поухаживал, получил своё, попрощался. Они, конечно, вели себя по-разному, кто-то ломался, кто-то сразу был не прочь, кто-то рыдал потом, кто-то проклинал, кто-то гордо уходил в закат… Я что, их всех помнить должен?

И эту стерву, которая всем здесь заправляет, я раньше в глаза не видел! Наверное…

Сон давит всё сильнее, но сквозь веки глаза режет этот настырный синюшный свет. Заставляю себя подняться, добираюсь до выключателя, хлопаю по нему ладонью — бесполезно! Несколько раз щёлкаю кнопкой туда-сюда и убеждаюсь: свет в палате я погасить не могу.

На всякий случай выхожу в предбанник, но там лишь один выключатель, от санузла, и он рабочий.

«Сука!» — устало думаю я. Снова ложусь, отворачиваюсь к стене и прикрываю глаза локтем. Теперь, когда я знаю, что возможности выключить свет у меня нет, его мерзкое свечение раздражает ещё сильнее.

Ну, погоди, сука! Дай мне только выспаться!

Мои планы поменялись, куколка. Теперь я не уйду отсюда, пока не найду тебя. Не найду и не заставлю сполна расплатиться за всё, что ты вытворяешь!

Я представляю, как она стоит передо мной на коленях, заплаканная и забрызганная, моя рука жёстко сжимает золотистую копну на её затылке, а в её глазах мольба о пощаде…

Нырнув я это сладкое видение, я погружаюсь в водоворот сна.

***

Ты мне врал… Ты мне врал!!! ТЫ МНЕ ВРАЛ!!! Ты мне врал!!! Ты мне врал… Ты мне врал!!! ТЫ МНЕ ВРАЛ!!! Ты мне врал!!! Ты мне врал…

Меня подбрасывает на постели. Распахиваю глаза, но почти ничего не вижу — вокруг темно. Очень скудный отражённый свет проникает в окно, но в самой палате — темнота. Темнота и дикие крики, носящиеся от стены к стене.

Громче. Тише. Ближе. Дальше. Грустно. Яростно.

Слова долбят мой мозг, сердце свалилось в желудок и трясётся в припадочных судорогах, лоб покрылся испариной.

— Хватит! — что есть силы ору я, пытаясь перекричать этот голос, который, забравшись в черепную коробку, бесчинствует там, миксером расшвыривая серое вещество по стенкам. Спросонья пробирает такая жуть, что всё, что я могу, это верещать, как перепуганная школьница: — Хватит! Хватит! Хватит!

Но она меня перекрикивает. Когда её голос набирает мощь — мой тонет в этом потоке парализованной щепкой, а когда стихает до шёпота — собственные крики раздирают мне уши стеклянным крошевом звенящей в нём истерики.

Я не был к такому готов. Сука, я же спал! Вот тварь!

Прооравшись, кое-как беру себя в руки. Выбираюсь из кровати, осторожно подхожу к двери и выглядываю в предбанник. Здесь тоже нет света, но его полоска пробивается из коридора. Выглядываю уже туда — пустота и крик…

Встаю на середину коридора и ору изо всех сил:

— Слышишь ты, тварь? Заткнись! Что тебе от меня нужно? Ты меня достала! Либо говори, что тебе нужно, либо отвали от меня!

Реакции — ноль, никаких изменений в окружающей действительности.

— Ты больная! — в ярости выплёвываю я в воздух. — Двинутая! Я тебе шею сверну, поняла? Только попадись мне на глаза!

Ты мне врал… Ты мне врал!!! ТЫ МНЕ ВРАЛ!!! Ты мне врал!!! Ты мне врал… Ты мне врал!!! ТЫ МНЕ ВРАЛ!!! Ты мне врал!!! Ты мне врал…

Эти вопли выдёргивают из тела мои натянутые до предела нервы, волна ярости набирает обороты и я, забыв и про живот, и про то, что после операции полагается лежать, а не заниматься физическим трудом, ношусь по коридорам и ломлюсь в каждую дверь. Мне поддаются только санузлы: один на втором этаже и два на первом. Её адский крик не стихает ни на секунду, клиника переполнена терзающими слух звуками.

Везде всё заперто, в окнах — темнота, в главном холле тускло светит лампочка аварийного освещения. Синяя. Окно за стойкой ресепшена выходит на большую стоянку, за которой раскинулся широкий газон. Ещё дальше в несколько рядов высажены сначала кусты, потом молодые деревца — не то берёзы, не то клёны, отсюда не разобрать, а за ними забор. Обычный забор из профнастила, примерно в два человеческих роста, если я правильно помню, выкрашенный синей краской.

Конец ознакомительного фрагмента.