Наследники Мишки Квакина. Том I

Влад Костромин

Сборник рассказов о невыдуманных забавных историях из детства автора. Сборник охватывает события до 1995 года включительно.

Гуляй-нога

Детство у нас с младшим братом Пашкой было суровое. Воспитывая нас, родители жестко били всем, что под руку попадется. Мать, например, любила шнуром от кипятильника пороть. Однажды я ее чем-то сильно прогневал. Гналась за мной через весь дом, догнала на крыльце, свалила на бетон, не спеша обулась в кирзовые сапоги и примерно с полчаса с наслаждением топтала меня ногами, норовя попасть по нижним рёбрам.

Папенька наш в те годы был весьма хозяйственным и тянул домой что ни попадя. Пока жили в деревне Пеклихлебы, где он работал помощником агронома, то он не только забил весь балкон стекловатой и оранжевым легкокрошащимся утеплителем, но и наворовал из колхозной столовой столько черного перца, что мы потом еще долгие годы перец ели. Когда отца назначили директором свежесозданного совхоза и мы переехали в деревню Горовка, то эта хозяйственность перебралась вместе с ним.

Шли годы, быстро лысеющий папенька по-прежнему тянул все, что плохо лежало. Временами даже умудрялся утянуть то, что лежало хорошо. Однажды он вернулся откуда-то.

— Что вы забились как сурки? Почему батьку не встречаете? — поприветствовал он нас с Пашкой, входя в дом. — Я всегда отцу стремился помочь, а вам, дармоеды, лишь бы спрятаться да книжки читать.

— Валь, я там мясо привез. Ты разбери его.

— Влад, шуруй к «летучке» Лобановой и принеси мясо, — продолжал раздавать указания pater familias¹¹.

— А где оно там лежит?

— В кузове, в мешке. Даже такой неуч как ты не перепутает. На крыльце его положи, мать разберет.

Я, покорный воле отца, пошел через дорогу. Открыл дверь в КУНГ и нашел лежащий на полу дерюжный мешок. Забросил мешок на плечо и принес домой. Поставил, как было приказано, на крыльцо. Там у нас такая невысокая лавка с отделениями, в которых хранилась старая обувь, натащенная папашей, стояла. На эту лавку и поставил. Мать вышла на крыльцо и стала изучать содержимое мешка, а я пошел разжигать костер, чтобы поставить варить харч нашим свиньям.

— Вить, мешок тяжелый! — внезапно завизжала она.

— И что? — лениво поинтересовался жующий за столом в прихожей отец.

— Как что? Целая голова свиная! И окорок!

— Не ори ты, дура. Услышат же!

— Вить, из-за твоей лени Влад надорвался!

— Да что ты голосишь? Ничего он не надорвался.

— Влад, иди сюда, — позвала меня мать.

— Зачем? — подозревая подвох, поинтересовался я.

— Иди сюда немедленно, урод!

— Да не пойду я!

— Вить, ну ты и хамоидол ленивый! Ребенка искалечил!

— Да заткнись ты уже! Влад, немедленно подойди! — заорал отец.

— Зачем? — я все меньше и меньше хотел подходить к истеричной мамаше и выскочившему на крыльцо отцу. Он вообще не любил, когда его во время сна или еды тревожили…

— Он еще спрашивает! — мать внезапно швырнула в меня чугунок, в который собиралась укладывать мясо. — Еще пререкается, скотина! Хватит грубиянить!

Бросок был для меня полной неожиданностью, и я не сумел на него среагировать. Чугунок как пушечное ядро врезался в правую ногу, ослепительной вспышкой боли сбив меня на землю.

— Хватай его, пока лежит! — теряя сознание от боли, услышал я.

Пришел в себя от бодрящих ударов.

— Я тебя научу, как родителей уважать! — приговаривала мать, хлеща меня кожаным отцовским ремнем. — На всю жизнь запомнишь, как тяжелые мешки носить!

— Дай ему, Валь, как следует! — отец стоял неподалеку с тарелкой жареной картошки в руке. — Совсем от рук отбился, козленок!

Я попытался вскочить и убежать, но упал от боли в колене.

— Что скачешь, как козел? — поинтересовалась мать, прерывая избиение.

— Нога!

— Что нога?

— Нога поломана!

— Валь, ты ребенка покалечила! — проявил заботу папаша. — Ты сущая Горгона!

— Покажи ногу! — потребовала мать, приседая на корточки. — Это из-за твоей все лени, Витя! Если бы ты не был ленивым как мерин и сам принес мешок, то этого бы не произошло!

— Чугунок ты бросила!

— Я переживала, что он надорвался, когда волок такой тяжеленный мешок, — легко нашла оправдание мать. — Это ты во всем виноват! Чурбан бесчувственный! Правильно мать твоя говорила: «Витина лень родилась раньше Вити».

— Маму не трожь! Лучше посмотри, что с ребенком. Свиньям уже давно варить пора, а он валяется.

Осмотр выявил опухоль колена и скопление красно-желтой жидкости.

— Вить, у него нога опухла. И как мешок какой-то с жидкостью под коленом болтается.

— Ничего страшного. Походит с костылями, ему не привыкать.

— Какими костылями? Ты же их продал, дебил лысый! — вновь начала истерить мать. — И за что мне такое наказание! Господи!!!

— Да ладно, чего ты ноешь? Возьму у деда, у Чумазова. У него как раз где-то один костыль валяется. Владу на одну ногу и одного костыля хватит.

— Витя, какой же ты бесчувственный!

— Можно подумать, ты чувственная! Да что с тобой разговаривать! Тьфу на тебя, — папаша вернулся в дом и продолжил прерванный ужин.

— Мясо не забудь разобрать, а то пропадет, — донеслось из дома через открытую дверь.

— Да, точно, надо же мясо разобрать, — мать встала с корточек и направилась к крыльцу. — Влад, ты полежи пока. Нога от земли охладится и пройдет. А костер Пашка сегодня потопит.

— Павел, твой брат получил травму. Иди и подбрасывай дрова в костер, а как сварится, позовешь батю снять, — прокричала с веранды.

— Валь, я устал. Сами снимете с Пашкой вдвоем, — нервно отреагировал отец. — И хватит так орать. Вся деревня будет знать, что придурок ногу сломал.

— Вить, ты думаешь, там перелом? — испуганно прижала руки ко рту мать.

— Да мелочи там. Какой перелом? От чугунка что ли? Ушиб коленки, да и все дела. Завтра все пройдет, вот увидишь.

— Надо мазью помазать.

— Точно, как говорится, из мази в князи, — согласился папаша. — Помажь Валь, помажь. Хуже точно не будет.

Нога не прошла. На завтра колено распухло еще сильнее и не давало мне встать на ноги. За неделю опухоль более-менее спала и я начал понемногу ковылять по дому и двору, выполняя возложенные на меня обязанности. Видя, что само собой ничего не проходит любящий папенька через месяц отвез меня в районную больницу.

— Эскулапу скажешь, что ударился коленом об кресло, — наставлял по пути в райцентр. — А то мать из-за тебя, дурака, могут в тюрьму посадить. Понял, шельмец?

— Понял, скажу, что сам ударился.

Врач принял нас по рекомендации матери. Она лично знала всех врачей в районной больнице и многих даже в Клиновске. Он диагностировал пробитую коленную чашечку и выписал направления в областную больницу на откачивание жидкости. В областной больнице именитый хирург, с которым мать имела шапочное знакомство через бабок-знахарок, диагностировал у меня некую «болезнь Осгуд-Шляттера¹²» и, откачав жидкость из, так называемой, «гигромы» пообещал:

— До свадьбы заживет!

Хирург оказался обманщиком. Нога не только не зажила до свадьбы, но и напоминает о себе болью и сейчас. Отец же еще где-то пару лет после этого случая, глядя как я хромаю, ласково называл меня «Гуляй-нога».

«Еще одним прекрасным примером работы авторского желания является рассказ «Гуляй-нога». Коротенькая автобиографическая история из непростого детства автора вряд ли оставит кого-либо равнодушным. Нелепая по своей сути сцена, результатом которой становится перелом ноги, оставляет свой след не только в истории действующего героя, но и самого автора.

Но не примером тяжелого детства интересен рассказ, как раз таки рассказов о «трудном детстве» было написано предостаточно. Примечательным является то, как автор обращается с выбранной темой, а обращается он с ней довольно таки странно.

Первая трудность поджидает нас, когда мы пытаемся уловить интонацию, с которой подается текст. Одобрение, осуждение, веселый тон, которым мы рассказываем байки — путаница начинается с первых строк. Так, описывая ежедневные побои, автор добавляет некоторые детали, на вроде тех, что излюбленным инструментом наказания матери был не ремень или розги, а шнур от кипятильника, или то, что перед тем, как напинать ногами, упомянутая выше мать переобувалась в кирзовые сапоги, видимо, чтобы ногу не повредить. Но основная странность текста совсем в

другом.

Странность текста как раз таки в том, что несмотря на то, что в нем предельно все понятно, он остается совершенно бессмысленным, но бессмысленным не в силу того, что лишен смысла, но потому, что этот смысл, который сперва удается сформировать, при детальном рассмотрении необратимо разрушается рядом деталей, авторских опущений (автор явно что-то не договаривает). Результатом этого становится то, что понять ровным счетом невозможно ничего.

Для сравнения я предлагаю ознакомится с небольшим рассказом Ф. Кафки «Отъезд». По сути, это мини-рассказ, состоящий из диалога отъезжающего господина и слуги. Рассказ примечателен тем, что, не смотря на поверхностную понятность, при детальном рассмотрении таковым не является. Достигается это, так называемой, психотической речью. Психотическая она не потому, что субъектом речи является психотик, но по причине собственного устройства.

«Гуляй-нога» принадлежит этому же полю. Что на само деле произошло? Был ли мешок действительно так тяжел, что мальчик надорвался, и, если он не надорвался и справился с работой хорошо, чем вызвано волнение матери? И почему волнение матери, которое в начале исходило из мотива заботы, в конце предстает явным актом насилия, что и приводит ко сломанной ноге? Почему Влад отказался подойти к матери и никак не удостоверил то, что с ним все в порядке, и он никак не пострадал от работы?

Наличие подобных вопросов указывает на то, что мотивы и причины поведения персонажей расщеплены в своей структуре. Там, где автор заявляет, что герои ведут себя «вот-так» по одной причине, в действительности же они ведомы причиной совсем другой. И именно потому, что автор эту другую причину не считает важно указать нам, а это необходимо для понимания текста, ведь что есть понимания, как не

выявления причин, текст и становится психотическим.

Реконструировать события, таким образом, становится невозможно. Рассказ приобретает «инфернальную» интонацию, атмосферу перманентной опасности, непредсказуемой угрозы, для наличия которой вовсе не нужны какие-либо причины.

И здесь рассказ предстает во всем в другом виде. Психотической речью передается та атмосфера непредсказуемого, бессмысленного, а значит и всегда присутствующего, насилия. При этом достигается это не на уровне содержания, где бы нам на 10 листах описывали бы жестокие пытки, унижения и прочие «жестокости», которыми мы сыты еще с первых треш-фильмов, но именно там, где содержание расходится со своим актом. Там, где автор рассказывая историю из детства, как раз таки историю и не рассказывает. Но не рассказывает не тем, что не вводит в текст фабулу, а тем, что лишает героев привычной, человеческой мотивировкой, не давая никакой другой взамен.»

© Гробарь «Авторское желание и тревога в тексте»

Примечания

11

отец семейства (лат.).

12

Болезнь Осгуда — Шляттера — остеохондропатия бугристости большеберцовой кости.