Усилители смысла

Владлен Лядский, 2020

Когда во что-то запрессовано много смысла, то оно начинает пытаться жить собственной жизнью. Особенно, когда этого никто не видит. Давно не видит. А потому на дальних перегонах без чертовщины ну никак не обойтись.

Место первое. Прохладность воды

Пока Второй, прихватив его для надёжности за руку, волочил куда-то в сторону от дороги, в безвольно мотающейся пересохшей голове Пятого с глухим стуком деревянных шариков стукались, подпрыгивали и закатывались на стенки две мысли: «на ровных дорогах не бывает бесследных ловушек» и «мины для кораблей ставят в море». На большее его не хватало.

Идти по высохшей земле опять было неудобно — неровности опять попадались периодически. Грядки? Да и что могло расти на этой каменной от безводья земле, которая уже не трескалась — настолько давно она не знала воды. Кактусы в этом направлении земного шара не растут. Или растут?

Впрочем, и эти мысли развития не получили.

Они оказались на асфальтовой аллее, усаженной колючими деревьями, чьи безлистные куповидные кроны переплелись между собой. А некоторые ветки отросли так низко, что можно было запутаться в них нестрижеными волосами. Или оцарапаться макушкой, этими волосами прикрываемой.

Редко высаженные деревья почти не давали тени. Но жара уже не валилась сверху сухим раскалённым ватным одеялом. Даже показалось, что спереди и снизу потянуло чуть ощутимой тухловатой прохладой. Прохладой, прохладой…

Пятый завозился внутри своей одежды, неожиданно испытав приступ дежа вю. Точно, он уже вдыхал этот гниловатый запашок. Когда они ползли вверх по склону и тот уже начал закругляться, он вдруг увидел (услышал, почуял пересохшей глоткой запах воды — наверно, всё сразу), как сбоку в бетонной плите, покрытой двумя ржавыми канализационными люками в крупную дырочку, что-то активно движется с характерным блеском и запахом.

Заинтересованно подойдя поближе, он увидел, что в бетоне есть третья, незакрытая, дырка. В ней от люка осталось только вдавленная предохранительная полоса с изгибами для ушек. Мучимый не сколько жаждой, сколько жаркостью происходящего (ещё чего не хватало — из канализации пить, когда в рюкзаке фляга с чистой водой есть).

Прямо под дыркой нагло торчал винтовой штырь, на котором должен был крутиться вентиль. Вентиль был — закрученный до упора, чуть ли не приваренный к основательной трубе, скрывшейся под слоем воды. На поверхности плавал полуразложившийся мусор, намекая на то, что в этой полузатопленном бетонном доте можно упрятать и это тело, что в люк заглядывает. И ещё с десяток. И никто искать их здесь не будет. Раз уж если вода хлещет из большой (в бедро, не меньше) кабельной оплётки, и никому нет до этого дела. Главная водяная артерия города, шоб её.

Вода застоялась, но всё равно куда-то уходила — вокруг бетонной полосы была такая же сухая земля, как и на всём склоне.

Пятый озадачено почесал в затылке. Жара перестала донимать его, внутри черепа заводились куда большие проблемы — память раздваивалась. Он чётко помнил, как шёл по объездной дороге, страдая от жары, нигде не останавливаясь и даже словом не обмолвившись со Вторым. Но откуда тогда он бы знал, что с водой стало так после того, как насосную станцию у реки растащили местные жители?

И так же чётко он помнил, как рассматривал затопленные трубы с плавающим поверх мусором, сдерживая тошноту от осклизкой прохлады и раскалённого воздуха, бьющего по мозгам сверху.

Он сделал несколько шагов, чтобы догнать вновь ушедшего вперёд Второго.

Тот шёл максимально прогулочным шагом, изо всех сил подчёркивая, что идти туда, куда он идёт, ему совершенно не хочется. Догнать его — только сделать десяток шагов, а каким бы не неразговорчивым Второй не казался со спины, на прямо поставленный вопрос он всегда ответит.

Пятый сделал несколько шагов и уже поднял руку, чтобы тронуть Второго за плечо…

В памяти всё стало на свои места, и он так и не задал свой несформировавшийся вопрос.

Асфальтовая дорожка расширилась, акации исчезли. Потом асфальт кончился и начался плотно утоптанный спуск к какому-то странному памятнику — двум рядом стоящим узким длинным пирамидам. Одна кверху немного расширялась, другая сужалась. Понятными они не становились, пока он не подошёл ближе и не увидел вечный огонь. А пирамиды белого мрамора (местами обсыпавшегося, обнажив бетон того же цвета) должны были символизировать винтовочные штыки.

Огонь не горел. Впрочем, в свете последних событий его свет выглядел бы издевательски.

Второй добрёл до выступающей площадки, ограждающей обелиск, опёрся на него поудобнее, и вдруг тяжело и медленно осел, не издав ни звука. Пятый покосился на него без особого интереса — солнечный удар, с кем не бывает. Очухается через какое-то время. Можно подойти и потормошить, чтобы побыстрее пришёл в себя. Но незачем.

Обойдя парапет сбоку, прищурившись от отсвета голубой до небесности мозаики, выстилающей дно фонтана, окружающего обелиск, он стал смотреть в сторону города. Тот вполне радовал глаз обильной зеленью, над которой едва-едва проступали крыши зданий. Перед первым рядом деревьев ласково блестело озеро, оцепленное бетонным ограждением.

Он бы с удовольствием пошёл бы освежиться и смыть дорожную пыль хотя бы с кожи, но оставлять Второго, который ещё не пришёл в себя, было бы нехорошо. Стоически вздохнув, он залез в карман, нащупал там мятную конфету и, не тратя времени на отдирание обёртки, закинул её в рот.

Бумага быстро отслоилась и он её выплюнул. Хотелось бы в урну, но такого зверя не было поблизости. Конфета медленно рассасывалась, неохотно расставаясь с мятным вкусом, с помощью ментола наполняя рот ощущением прохлады.

Смотреть вдаль надоело, и он стал смотреть прямо. Громадная площадь перед обелиском. Без единого признака скамейки. Дальше площадь сужалась, становясь ступенями, уложенными в три уступа.

Ступени длились ещё какое-то время и обрывались в асфальтовую дорогу, сжатую между двумя высокими тротуарами. Из-за странного отцвета плиточного камня, издалека казалось, что две длинные прямые гусеницы медленно куда-то ползут.

Идти по гусеницам не хотелось. Поэтому он повёл глазами вправо (влево холм круто забирал вверх). Вдали озеро продолжалось по прямой, ближний же край сначала шёл также, но потом изгибался и уходил куда-то за холм. Потом, метров через пятьдесят, край вновь появлялся, становясь выгнутым песчаным берегом, потом резко загибающимся в перпендикуляр.

Ещё дальше торчало несуразно высокое и основательное здание, больше похожее на короткий толстый болт с частой большой резьбой. Торчащие на крыше антенны впечатления не портили. Дальше вид терялся в мареве, но очертания намекали на жилые несколькоэтажные здания (он был в этом уверен) густо-зелёного цвета.

Впереди город словно накрыло песчаным туманом — он не мог различить ничего дальше противоположной бетонной набережной. Хотя вроде марева не было — воздух не дрожал, и облака как от песчаной бури не было. Просто глаза вдруг перестали наводиться на резкость.

Пятый поприщуривался, но это не помогло. Разве что на периферии правого глаза что-то задвигалось. Он перевёл взгляд туда — у самой границы нечёткости над землёй приподнималась узкая вытянутая машина. Повиснув на уровне второго этажа, машина развернулась к нему затуплённой стороной и уплыла вглубь города.

Пятый потряс головой — воздух не принёс никакого шума. И он никогда не видел таких машин — чёрных, плоских и угловатых, будто сложенных из двух треугольников.

В голове загудело, в глазах поплыли ослепительные цветные пятна. Он прикрыл голову рукой, второй нащупывая фляжку, вслепую отвинтил пробку и сорвал фляжку с пояса, выплеснув содержимое на руки.

Вода смочила короткие волосы, противными тёплыми струйками потекла за шиворот, в висках заломило. Сердце бешено билось об рёбра, голова кружилась, но дурнота постепенно проходила.

Он натянул капюшон и повесил фляжку на место. Пояс, как обычно, изгибался и не собирался подлезать под жёсткий зажим. Каждый раз он хотел отжать его плоскогубцами, но каждый раз забывал. Сейчас вот лезть, на солнцепёке, после теплового удара — тоже не время… скрипнув зубами, он всё-таки впихнул ткань под металлическую полоску.

Под капюшоном начало преть, и Пятый откинул его обратно. Вытер мокрую ладонь о куртку и провёл тыльной стороной под носом. Следов крови не осталось — видно, на этот раз обошлось без кровоточащего носа.

Стоять так, дожидаясь второго удара, было глупо. Надо было спускаться туда, где более прохладно. Но спускаться по широченной — метров десяти в поперечнике, лестнице из белых плит, почему-то не хотелось. Как-то слишком парадно для скромного него.

Идя вдоль невысокого парапета, окружавшего площадку с обелиском, он заметил, что справа вплотную к ограждению походит вымощенная красным гранитом прогулочная дорожка. Словно созданная для променада, она упиралась в этот ненужный бетонный пережиток. Или его воткнули специально, чтобы не след было всяким тут.

Пожав плечами, он взгромоздился на ограждение, перенёс ноги на другую сторону, спрыгнул на дорожку и пошёл, оставив позади размышление о столкновении двух несуразных стилей.

Дорожка шла странно, как-то наискось холма, закруглённо меняя направление вверх-вниз: прекрасно подогнанная плитка и длинные, метра в три, низкие ступеньки скрадывали ощущение переменчивой высоты.

С дорожки открывался неплохой вид на город — за противоположным берегом озера угадывалась прогулочная аллея, за ней берег ещё поднимался, и ещё в отдалении стояли дома какой-то старой, ещё советской раскраски. Цвета не были неприятными, но сейчас так уже не красили.

Дорожка несколько раз раздваивалась, он каждый раз шёл по нижней части, опускаясь всё ближе к озеру. Но дорожка отказывалась вести вниз, ей нравилось опоясывать холм, подсовывать укромные, вдавленные в холм уголки с низкими широкими скамейками, оставлять неприметные тематические урны и площадки для обзора. Она была создана для долгих неспешных прогулок в выходные и праздничные дни солидных взрослых людей с семейством…

Пока дорожку вдруг не пересекла бетонная лестница, идущая строго вниз. Она смотрелась грубо и неуместно, обрывая всё впечатление красной дорожки, но она вела вниз. Пятый спустился по ней, прошёл над сухим водоотводным каналом (стенки отшелушивались вспученным серо-коричневым налётом). И вышел на паперть перед озером.

Охваченный камнем и бетоном берег переходил в мост, дальше снова расширялся, но постепенно ослабевал и уходил в землю, плавно переходя в обычный песчаный пляж. Мост делил озеро на две неравные части, словно кто-то перехватил пакет с водой выше середины. Верхняя часть загибалась куда-то за болтообразное здание и была заключена в бетонное остроугольное ограждение, а вот нижняя… нижняя была куда больше и даже имела корабль. Искусственный, стоящий на отдельном островке, но всё же…

То и дело оглядываясь на широкие ступени красного камня, ковровой дорожкой пролёгшей по пыльному песчаному склону, Пятый неуверенно ступил на бетонную плиту грубого моста, держась центра.

Непрозрачная вода под мостом разделилась на тёмно-зелёную и совсем чёрную. Пятый остановился и всмотрелся повнимательнее — чёрная часть воды была не однородной, посередине её разделяла более светлая полоса. Он подошёл поближе к перилам — всмотреться.

Больше всего эти две полосы напоминали трубы. Две донельзя ржавые трубы, зачем-то проложенные по дну озера. С каким-то особым когда-то смыслом…

Тут оказалось, что он опёрся на перила, которых не было — перед глазами мелькнула чёрная дыра с оплавленными краями (перила были сварены из железных толстых, в полтора кулака, труб). Затем вода резко надвинулась, и он ослеп, упав плашмя в твёрдую водяную поверхность.

Всплыв, и кое-как проморгавшись, он почувствовал неприятное ощущение пониже лопаток. Он оглянулся… и тут же рванул прочь из-под моста — снизу тот оказался куда страшнее, чем выглядел сверху. Не доходящие до воды бетонные плиты внутренней арки оставляли место для лаза.

А оттуда на него кто-то смотрел холодным оценивающим взглядом.

Он грёб изо всех сил, но вода становилась всё вязче и вязче, каждый гребок давался с большей силой — не разбирая дороги, он вплыл в водоросли, разлёгшиеся на поверхности. И они не замедлили намотаться и запутаться.

Пятый забарахтался, пытаясь вырваться, но водоросли росли из самого дна, и вырываться не хотели. Чтобы не уйти под воду, он замолотил ногами, которые тут же завязли. Он выгнул голову, чтобы не глотать воду, тело перевесило и стало погружаться.

И на него опять смотрели. Теперь взгляд был пропитан холодной и тёмной глубиной, откуда нет возврата. Пятый рванулся изо всех сил, водоросли дёрнули его назад…

В нос ударила тошнотворная вонь гнилых водорослей и сдохших морепродуктов. Он вплотную пребывал с кучей мёртвых перепутанных водорослей, а прямо перед носом из стеблей торчал побелевший высохший остов рака.

Он попытался встать на ноги и обнаружил, что воды по колено, а заваленный сухими водорослями берег начинается прямо перед ним. Нелепо переваливаясь из-за намокшего рюкзака и хлюпающих, обматывающихся вокруг голеней штанов, он побежал к ближайшей бетонной лестнице — подальше от воды.

Водоросли неприятно проседали под ногой, глаза цеплялись за торчащий из высохшего ила металлический мусор, в затылок дул слабый разогретый ветер.

Бетонные ступеньки располагались гораздо выше, чем ему казалось, но он одним броском с упором на левую руку закинул себя на однозначно твёрдый и горячий бетон и потом бегом вверх.

Отбежав метров на десять, Пятый заставил себя остановиться и обернуться. У каменной насыпи у моста недоставало камней, одна из плит мостового настила сломалась посередине и просела вглубь. Убогими пеньками торчали срезанные столбы фонарей.

Из-под отступившей воды торчали песчаные косы, почти смыкавшиеся друг с другом. По песку дальнего берега вилась добела выбитая тропинка, проползая под скелетами деревьев и сухими кустами. Идти туда, чтобы отдохнуть после купания, уже не хотелось.

Он оглядел себя и повёл носом. Пахло не ахти — вода была несвежая, но без гнилостности. А одежда с обувью сами высохнут — по такой-то жаре. Носки разве что выжать — чтоб ногу не натирали.

Он глянул назад, ища, на чтобы присесть. Из земли торчали только срезанные под корень остовы скамеек и чего-то ещё, расположенного вокруг столба побольше — когда-то это было беседкой.

Резать себе седалище их острыми краями было бы глупо. Сидеть на горячем бетоне вровень с ногами было неудобно повреждённой спине, колени мешали видеть скользкие шнурки, опять затянувшиеся в геркулесов узел.

Он встал на одно колено, скривившись, когда шероховатости бетона врезались в-из-под коленную чашечку. Ему никогда не удавалось расположиться так, чтобы было удобно и на кость не давило.

От неудобной позы начали подрагивать поджилки, а клятые скользкие нейлоновые шнурки никак не вязались в нормальный узел. Лучше бы он их вообще не трогал! Перила клятые…

В спину ему опять смотрели. Он обернулся — у подножия лестницы, ведущей к обелиску, стоял Второй, обхватив падающую голову рукой и медленно водил другой рукой туда-сюда, подавая сигнал.

Пятый помахал в ответ. Второй опустил руку и поник головой, обхватив её и второй рукой: его часто так накрывало, в подходящих и безосновательных местах, а таблетки из походной аптечки он почему-то не глотал. Из принципа, видно. Или из-за нежелания признавать себя больным.

Пятый сунулся было как-то — узнать. Второй мигнул, прокристаллизовался взглядом и… вышел из себя (разом став кем-то другим) резанув его сурово-злобным глазом так, что больше не хотелось. Вообще.

Впрочем, Второй никогда не жаловался на состояние, и на этом его душа успокоилась. Настолько, что можно было подойти поближе.

— Ну что… — Второй завис с немного сосредоточенным видом.

Это была его очередная странность — во время разговора он вдруг замолкал, будто заготовленный кусок текста куда-то исчезал. После рваной паузы, он продолжал, но пропустив изрядный кусок, который можно было восстановить.

Но это требовало усилий.

Пятый подозревал, что по каким-то причинам Второй не хотел говорить банальные вещи. А без них разговор выстроить трудно: шестерёнкам между собой нужна смазка. Второй смазыванием и не мучался, перекладывая тяжесть увязывания смысла на Пятого.

Правда, на прямые вопросы он всё же отвечал. Но тоже с вывертами.

— Что за хрень?

— Не понимаю.

— Чего не понимаешь?

— Не понимаю, какая хрень — Второй имел несколько растерянный вид и старался это скрыть — я вряд ли знаю сильно больше твоего.

— Что со мной произошло?

— Не знаю, не видел.

Дальнейшие вопросы вроде «Почему я упал с моста?» или «Почему рельсы начались там, где кончились?» были бесполезны. Второй замкнулся в себе, и вытягивать его оттуда было глухо.

— Куда пойдём?

— Пока не знаю.

Снова-здорово, двадцать пять за рыбу деньги. Пятого злило некомфортное состояние внутри и снаружи. Сейчас самое время резко дёрнуть и пойти своим путём. Через вон тот лесочек, что слева уютно в низинке расположился. Вон и асфальтовый спуск хороший. Сужается потом в дорожку, что хорошо ныряет за деревья и (он не знал, но был уверен) идёт прямо туда, куда нужно.

— Я бы не стал.

Пятый остановился, задумался на секунду и махнул рукой куда-то в пространство. Ну да, ну заросший, ну мрачный, ну больной. Что он, запущенных лесопосадок не видел?

Меж деревьев мелькнуло что-то. Тонкое. Серое. Он поднапряг глаза, хоть и знал, что это бесполезно с его абсолютным зрением. Видишь ровно настолько, насколько положено.

Мелькнуло ещё раз. Ещё два. Ещё… все промежутки заполнились белой паутиной.

Его обуял ужас. Это было неправильно, липко, мерзко, парализующе. Нужна была зажигалка, срочно. Она хорошо горит, он знал. Нужно лишь потерпеть, прорваться сквозь пару завесей, ещё не везде заплели. Только потерпеть эти невесомые клейкие сети на лице и мохнатые суставчатые ножки у зрачка…

Он покатился. А потом понял, что полусидит, скользя ногами по высушенному склону с жёлтыми колосками какого-то сорняка, пятая точка висит в воздухе, а воротник зубьями капкана сжали пальцы Второго.

Мир поехал вверх, его жёстко посадили копчиком на бордюр. Он разозлился, хоть это было правильно. Не копчиком об бетон, а то что подтянули вверх — склон был сыпучим, красноватого песка. Он такой где-то видел, вот только…

— Так ты знал? — Пятый повернул голову.

Второй стоял, уцепившись обеими руками за поручень, ограждающий выщербленный тротуар от склона и покачивался туда-сюда по какой-то замкнутой траектории. И изо всех сил смотрел поверх высохших крон, прищурившись в бесцветное небо.

— Ты ведь был здесь? — настаивал Пятый, плохо переносящий непонятные вещи.

— Если глагол «был» применим к видениям.

Край бордюра жёстко врезался Пятому в промежность.

— В каком… смысле? — спросил он осипшим от неизбежной боли голосом.