Будда Рильке: «Мы – пчёлы Невидимого». Этюды в буддийских тонах

Владислав Цылёв

Райнер Мария Рильке и Будда – что же их всё-таки связывает? Возможно, ответить на этот вопрос помогут Диалоги выдающегося лирика ХХ века с просветлёнными и всеведающими Учителями. Книга основана на выдержках из личной переписки поэта, речей Гаутамы Будды, а также проповедей Великих чаньских наставников Хуэй Нэна и Линь Цзы. Тексты сопровождаются рисунками Одилона Редона (1840—1916), графикой Ольги Копецки (1870—1928) и другими иллюстративными материалами.

МЫ — ПЧЁЛЫ НЕВИДИМОГО…

Этюды в буддийских тонах — с переводами избранных мест из переписки Р. М. Рильке.

I • О ПРАВИЛЬНОМ ПОНИМАНИИ ВЕЩЕЙ

Есть существа, чьи глаза почти не покрыты пылью.

Гаутама Будда

^{Все иллюстрации к настоящей главе созданы мной (В.Ц.) на основе изображений, которые являются общественным достоянием.}

^{Все цитируемые текстовые материалы даны в моём (В.Ц.) переводе (за исключением отдельных случаев — с указанием на автора или источник).}

Р. М. Рильке. ^{Фотография начала ХХ века.}

*

Под кровом Родена

Чудовищным сводом вознес он над нами свой мир и водрузил его среди природы.

Р. М. Рильке, «Огюст Роден»^{(Перевод В. Микушевича)}

Всякий художник, достойный этого имени, должен выражать всю правду природы: не только внешнюю правду, но и, прежде всего, правду внутреннюю.

Огюст Роден

К 1902 году Райнер Мария Рильке, малоизвестный на тот момент, но весьма амбициозный и многообещающий литератор, автор «восьми или девяти книг», а также нескольких драм, которые, по словам самого поэта, «будучи сыграны в Берлине, снискали только ироничные отклики», подошёл, переживая тяжелый мировоззренческий кризис. Даже не верится, что после двух вдохновенных и насыщенных на события поездок поэта в Россию, по следам которых им были написаны две части восхитительного по богоискательскому накалу «Часослова», молодой человек оказался буквально на грани отчаяния: не имеющий постоянного угла, опустошенный, потерявший веру в себя, он ощущал себя «словно мертвец в старой могиле»:

Камилла Клодель. Склонившийся человек. ^{Фотография начала ХХ века.}

«Во мне нет ничего настоящего. Я снова и снова распадаюсь на части и растекаюсь» —

с горечью констатирует своё творческое бессилие поэт. Однако одна надежда всё-таки согревала его «ввергнутую в бездну заброшенности» душу: дело в том, что по счастливому стечению обстоятельств он получил заказ от одного авторитетного издательства написать книгу о своём кумире тех лет — знаменитом своём современнике, «едва ли не величайшим из всех ныне живущих» людей — скульпторе Огюсте Родене.

Как никогда обострённо нуждаясь в духовном наставнике Рильке пишет 01 августа 1902 года восторженное письмо герою своей будущей книги: поэта возбуждает одна только мысль, что в самом скором времени ему будет дано «приблизиться» к гениальному мастеру, исполинской силы творцу и, возможно, получить от него истинный совет, спасительное благословение, причаститься из «рук, творящих величие». На фоне подобной экзальтации кажется вполне естественным, что не будучи даже заочно знакомым с Роденом, Рильке называет его ни много ни мало «мой Учитель»:

«Мой Учитель,

…Я писал Вам из Хазельдорфа, что в сентябре я приеду в Париж, чтобы подготовиться к изданию книги, посвященной Вашему творчеству. Но я еще не сказал Вам о том, что для меня, для моей работы (работы в качестве писателя или, скорее, поэта), будет огромным событием приблизиться к Вам. Ваше искусство таково (я давно это чувствую), что оно умеет давать хлеб и золото живописцам, поэтам и скульпторам:

Огюст Роден. ^{Фотография начала ХХ века.}

всем художникам, которые ступили на путь страданий, не желая ничего, кроме того луча вечности, который есть высшая цель творческой жизни».

Почти с религиозной мечтательностью молодой поэт признаётся Родену в своих «ученических» чувствах к нему:

«Вся моя жизнь изменилась с тех пор, как я узнал, что Вы существуете, мой Учитель, и что тот день, когда я Вас увижу, будет поистине единственным (и, возможно, самым счастливым) из моих дней».

В воображении Рильке Роден предстаёт непререкаемым духовидцем, отцом-исповедником, перед которым неуслышанный миром поэт, добровольно избравший для себя «путь страданий», готов был излить свою душу:

«К моему огорчению, не существует перевода моих книг, чтобы я мог попросить вас бросить на них хотя бы один мимолётный взгляд; и всё же, когда я приеду, я преподнесу вам одну или две из них на языке оригинала, ибо мне важно знать, что некоторые из моих исповеданий обретут своё место среди ваших вещей, окажутся в вашем распоряжении, непосредственно рядом с вами — подобно серебряному сердцу, которое кладут на алтарь чудесного мученика».

В надежде обрести спасительное прибежище в Родене поэт пытается донести своему будущему благодетелю всю невыносимость своего безрадостного существования:

«…До чего же трагичной бывает судьба тех молодых людей, которые чувствуют, что им невозможно жить, не исполнив своё призвание — стать поэтами, художниками или скульпторами, и которые, не находя истинного совета, ввергаются в бездну заброшенности; ибо в поисках всемогущего мастера они не полагаются ни на слова, ни на информацию: они жаждут примера, горячего сердца, рук, творящих величие. Их сердца обращаются именно к Вам».

А уже 11 сентября того же года, то есть через самое непродолжительное время, Рильке с чувством полной уверенности в себе напишет своему избавителю:

«Вы помогли мне своей работой, своим словом и всеми вечными силами, Владыкой которых Вы являетесь».

Что же произошло за столь короткий срок с невротически настроенным молодым человеком, который, казалось, ещё совсем недавно был полон «ужаса перед всем тем, что, словно, в каком-то несказанном омраченье зовётся жизнью», а теперь был готов воскреснуть из мёртвых и по примеру Родена обнаружить в себе, как мы это увидим далее, бесконечные по богатству открытия, неистощимую юность и присутствие духа — счастье, обретённое в Истине?

Пробуждение. Обретение себя.

Рильке и «слова-изваяния». ^{Коллаж на основе фотографий начала ХХ века.}

В том же письме Родену всего в нескольких строчках Рильке исчерпывающе объясняет природу произошедшей с ним чудесной метаморфозы:

«Именно вчера в тишине вашего сада я обрёл себя. И теперь, когда шум огромного города стал для меня бесконечно далёким, глубокий покой царит в моём сердце, в котором высятся Ваши слова

словно статуи».

Очевидно, что Рильке с восхищением растворился в Родене, как в своём учителе, кумире-творце и обрёл под его кровом долгожданный покой. Однако, к чести поэта, через самое короткое время поэт преодолеет и эту часть своего духовного эго — роденовского «себя» — и выйдет из тени Мастера, чтобы стать ещё более прозрачным и целостным — «как бриллиант, отражающий свет Истины» — и свидетельством тому станет его невероятный творческий взлет, который откроет новую яркую страницу в его творческой биографии.

Более подробно об этих своих первых, судьбоносных и «безмерно огромных» впечатлениях, полученных на вилле Родена, Рильке поделился со своей женой Кларой в письме от 11 августа 1902 года. Вот его короткий рассказ о царившей там неповторимой атмосфере, благодаря которой поэт смог расстаться со своей «трагичной судьбой» — рассказ, который начинается вполне буднично, а заканчивается аккордом, полным восторга:

«Сегодня в девять часов утра я сел на поезд до Мёдона (это в двадцати минутах езды от вокзала «Монпарнас»). Вилла, которую Роден самолично назвал «маленьким замком» Людовика XIII-го, на самом деле не отличается красотой. У нее трехоконный фасад, выложенный из красного кирпича с желтоватым каркасом, крутая серая крыша, высокие печные трубы. А перед ней раскинулся весь «живописный» беспорядок Валь-Флери — узкой долины, в которой дома бедны и очень напоминают своих итальянских собратьев посреди виноградников. (Похоже, виноградники здесь тоже имеются судя по тому, что крутая и грязная деревенская улица, по которой проходишь, называется «Виноградной» — rue de la Vigne);

Роден и его вилла с павильоном. ^{Коллаж на основе фотографий начала ХХ века.}

затем, преодолев мост, оказываешься на другом участке дороги и проходишь мимо маленькой остерии, тоже вполне итальянской на вид. Слева — дверь. Сначала [тебя встречает] длинная аллея орешника, усыпанная крупным гравием. Затем маленькая деревянная решетчатая дверь. И еще одна маленькая решетчатая дверь. Пока, наконец, не обойдешь угол красно-желтого домика и застыв, не окажешься, лицом к лицу перед чудом — садом, созданным из камня и гипса».

Садом, который по свидетельству многих посетителей не мог не поражать воображение, ибо вмещал в себя не только уникальную коллекцию скульптора, состоящую из более чем 6000 предметов антиквариата, многие из которых были расставлены прямо под открытым небом, но и главное детище Родена — его грандиозную студию. Ещё бы, ведь в качестве загородней студии Родену служил знаменитый Pavillon de l’Alma, который был возведен в центре Парижа в 1900-ом году, и в котором с ошеломительным успехом состоялась первая персональная выставка Родена. Теперь этот прославленный павильон находился в Медоне: превращенный неутомимыми стараниями скульптора в единую рабочую среду, он в ещё в большей степени отражал самобытный характер своего демиурга:

«Его внушительный по размерам павильон, тот самый, что был представлен на выставке на мосту Альма, теперь перенесен в сад, который это строение, кажется, заполняет почти полностью — вместе с несколькими мастерскими, в которых работают резчики по камню и в которых Роден работает сам. Кроме того, здесь есть помещения для обжига глины и для всех видов ручной работы».

В мастерской Родена. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

Как известно, в своем законченном виде студия Родена представляла собой практически стеклянную конструкцию, в невесомом и распахнутом объеме которой, со всех сторон проницаемом светом, великий скульптор словно творец из книги бытия созидал удивительно многоликую жизнь, воплощая в гипсе и мраморе свои самые смелые замыслы. Чтобы достичь ещё большего эффекта, Роден позволял своим моделям свободно перемещаться по рабочему пространству и сотрудничать с командой до двадцати различных мастеров и помощников в любой момент времени. Друзья, агенты и многочисленные ценители искусства также свободно посещали мастерские Родена, где они могли стать свидетелями первых дней творения экстраординарных для своего времени скульптур, которые по воле их непокорного создателя буквально «выламывались» из строго отведенных им академических рамок. По словам одного из посетителей

«не нужно долго озираться, чтобы понять, что находишься в рабочей среде рядом с творцом, одержимым своими идеями и почти равнодушным к окружающему миру».

Неудивительно, что Рильке не смог сдержать своё изумление, стоило ему только на миг заглянуть в глубину этого фантастически захватывающего роденовского мира:

«Безмерно огромное и странное впечатление производит этот большой светлый зал со всеми его белыми ослепительными фигурами, выглядывающими из многочисленных высоких стеклянных дверей, словно это были обитатели аквариума. Впечатление чего-то великого, колоссального. Еще до того как войдёшь, видишь, что все эти сотни жизней являют собой единую жизнь — вибрации одной силы и одной воли».

В мастерской Родена. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

Всем своим существом Рильке почувствовал, что именно здесь, в этом невыдуманном, целостном мире, созданном гением Родена, его расколотая на части душа, обретет, наконец, желанные для себя «хлеб и золото» — именно здесь

слова-изваяния

«всемогушего мастера» научат его искусству «прозрения» настоящего — выражать всю правду природы, всю полноту реального, а не только правду частичную, экзальтированную, умозрительную, свойственную для «раннего» Рильке. Это прозрение самой сути нерасчлененного, подлинного бытия художника, творения которого можно по праву поставить в один ряд с творениями природы, поскольку и те и другие происходят из одного и того же универсального начала, окажется настолько ошеломительным для Рильке, что уже в самом скором времени он воплотит свое «более великое» видение мира в своих знаменитых «Новых стихотворениях», — цикле, в котором роденовские слова-изваяния заговорят на языке чистейшей поэзии: поэт вдохнет в них не только свои новые, «более вечные» смыслы, но и облачит их в неожиданную для словесности — «скульптурную» — форму, и даст им столь же необычное название —

«стихотворение-вещь».

Как видно, Рильке нисколько не ошибся в своих ожиданиях на счёт «чудотворных» способностей своего вдохновителя: уже при первой встрече со своим Учителем тот сумел наставить своего павшего духом ученика на истинный путь: своим непреходящим искусством, воплощенным в многочисленных работах, которые оказались красноречивее многих слов, Роден раскрыл ему секреты того, как можно жить и творить не умирая, и на своем личном примере продемонстрировал ему образ жизни великого труженика и творца — художника с «пылающим сердцем», — в котором при всём разнообразии его замыслов и доступных ему выразительных средств кипит неиссякаемый прилив творческих сил, «стекающихся

воедино».

В попытке осмыслить дальнейшие впечатления Рильке из процитированного выше письма, совсем небольшого по объёму, обращаешь внимание на то, как с каждой новой строчкой легко и непринуждённо в благодарном и созревшем ученике возникают не очередные юношеские мечтания и экстатические грёзы, а глубокие суждения Мастера, который мог бы по примеру Родена сказать о себе:

«Я ничего не придумал; я только заново открываю».

И в подтверждение этого невольно задумаешься: не напоминает ли «единственно возможное», о котором нам поведает в нижеследующих диалогах поэт, постоянство Закона, преподанного Буддой, а «более великие единства», выявлять которые призван Художник, — Истины Ума, которые вовек не будут разрушены?

• • •

«ДА ВОСПОЁТ ГРОМКО СЕРДЦЕ, РОЖДЁННОЕ В ЕДИНОМ»

Диалоги Поэта и Будды об истинах Ума и непреходящих единствах

^{Текст Диалогов составлен на основе цитат из письма Р. М. Рильке, адресованного А. Бенуа 28.07.1901 (даны в моём (В.Ц.) переводе) и изречений Наставников Хуэй Нэна и Линь Цзы (приводятся в моём (В.Ц.) переложении).}

В мастерской Родена. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

*

• В царстве чудесных обломков (ч.i)

• Поэт:

«Сколько же здесь всего, всего. Вот мрамор „Мольбы“: слепки из гипса, изготовленные почти со всего. Словно это дело рук целого столетия… целой армии труда. Здесь гигантские витрины, переполненные чудесными обломками „Врат Ада“. Впечатление, не поддающееся описанию. Здесь метр за метром устилают пространство только обломки — один, уложенный рядом с другим. Обнаженные натуры размером с мою руку и больше… но только обломки, среди них едва ли отыщется что-нибудь целостное: чаще всего это просто обломок руки, обломок ноги, причудливым образом идущие рядом, а ещё — фрагмент туловища, которое скорее всего относится к ним. Здесь найдётся и торс от одного изваяния — с прижатой к нему головой от другого и с рукою от третьего…»

• Будда:

«Слава мира подобна цветку: с приходом утра он расцветает, а знойным днём вянет.

Все сложные вещи вновь распадутся на составляющие, миры разлетятся на куски, а наши индивидуальности будут рассеяны».

• Поэт:

«…как будто неслыханная по неистовству буря обрушилась на эти творения и произвела над ними беспримерные по последствиям разрушения».

• Будда:

«Все быстротечно, и ни что не выдерживает испытания временем.

Существует рожденье и смерть, рост и упадок, существует соединение и разложенье на части».

В мастерской Родена. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

*

• В царстве чудесных обломков (ч. ii)

• Поэт:

«И все же чем пристальнее всматриваешься, тем глубже проникаешься тем, что все это было бы менее целостным, если бы тела по отдельности не испытали на себе

разрушений».

• Будда:

«Оглянитесь вокруг и задумайтесь над сутью жизни!

Мирской человек не поймет Учения, он увидит уничтожение там, где совершенный обретет

бессмертие».

О. Роден. Мольба. ^{Фотография начала ХХ века.}

*

• О великом законе единства (ч.i)

• Поэт:

«Каждый из этих обломков являет собой настолько выдающееся и захватывающее единство,

каждый настолько

единственно возможен,

настолько не нуждается в каком-либо завершении, что невольно забываешь о том, что это всего лишь части, и зачастую части различных тел, которые так страстно влекутся друг к другу».

• Будда:

«О, жаждущий жизни, знай, что бессмертие сокрыто в быстротечности. Истина таится в Сансаре, как нечто непреходящее в её изменениях.

Но в недолговечных вещах есть

постоянство Закона,

и когда виден Закон, открывается Истина».

*

• О великом законе единства (ч. ii)

• Поэт:

«Внезапно возникает ощущение, что постигать тело как нечто неповреждённое — это, скорее, дело ученого, в то время как работа художника куда более обширна — создавать из частей новые взаимосвязи, новые, более великие, более

закономерные единства…

более вечные».

• Будда:

«Все составные тела будут снова разрушены, но

истины,

определяющие все соединения и разделения как

законы природы,

во веки веков не прейдут».

Роден в своей мастерской. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

*

• О беспримерном богатстве

• Поэт:

«А эти богатства, эти неисчислимые, ежеминутные открытия, это присутствие духа, чистота и пылкость выражения, эта неистощимость, этот юношеский задор, эта неутолимая потребность сказать нечто большее, ещё лучшее — всё это не имеет себе равных в истории человечества».

• Будда:

«О, жаждущий богатств, взыскуй тех сокровищ, что вечны. Истина — это богатство, а жизнь в Истине — счастье».

*

• О правильном понимании вещей (ч. i)

• Поэт:

«Затем идут эти столы, подставки для моделей, комоды… сплошь уставленные маленькими фигурками из обожженной глины золотисто-коричневого и желто-охристого цвета. Руки не больше моего мизинца, но в которых дышит такая жизнь, что заходится сердце. Кисти рук, которые можно накрыть десятипфенниговой монеткой, но в которых нам явлена

вся полнота знания, —

с безупречной точностью проработанные и в то же время совершенно нетривиальные… как будто какой-то исполин сотворил их безмерно великими: такими этот человек создаёт их в соответствии со своими пропорциями».

• Будда:

«Есть самость и есть Истина. Где есть «я», там нет Истины. Где есть Истина, там нет самости. Самость — это мимолетное заблуждение Самсары; это индивидуальная обособленность.

Истина — это

правильное понимание вещей;

она постоянна и вечна, это реальное во всех формах существования, это блаженство праведности».

О. Роден. Изваяние рук. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

*

• О правильном понимании вещей (ч. ii)

• Поэт:

«Он [Роден] так велик; когда он делает их совсем малыми, настолько малыми, насколько это ему по силам, они все равно больше, чем люди… находясь среди этих малых вещиц, которые можно обнаружить повсюду и которые можно запросто взять в руки, я почувствовал нечто подобное тому, что я испытал тогда в Петербурге перед маленькой Венерой, привезённой с раскопок…

Их здесь сотни и сотни, ни один фрагмент не похож на другой, в каждом есть чувство, в каждом — частичка любви, преданности, доброты и глубоких исканий».

• Будда:

«Если мы освободим наши души от оков нашего ограниченного эго, станем чистейшими, как прозрачный бриллиант, отражающий свет Истины, то какая сияющая картина возникнет тогда внутри нас, проясняя вещи такими, какими они являются на самом деле — без примеси жгучих страстей, без повреждений ума, наведённых иллюзией, без возбуждения чувств, вызванного привязанностями и тревогами!»

О. Роден. Изваяние рук. ^{Фрагмент фотографии начала ХХ века.}

*

• О правильном понимании вещей (ч. iii)

• Будда:

«Я достиг освобождения через растворение своего „я“».

• Поэт:

«Всё, что здесь есть — это поистине всё, это всё».⁵

Кисти рук в положении «дхьяна-мудра». ^{Из архива автора.}

II • «СУЩНОСТНЫЙ СМЫСЛ ВСЕХ КОЛЕСНИЦ»

Истина — это сущность жизни, ибо Истина сохраняется и после смерти тела. Истина вечна и останется, даже если Земля и Небо прейдут.

Гаутама Будда

^{Все иллюстрации к настоящей главе созданы мной (В.Ц.) на основе изображений, которые являются общественным достоянием.}

^{Все цитируемые текстовые материалы даны в моём (В.Ц.) переводе (за исключением отдельных случаев — с указанием на автора или источник).}

*

«Это самый центр мира»

Продолжая разговор о судьбоносном для Рильке «роденовском» периоде его жизни, отметим одно интересное обстоятельство, которое, возможно, и послужило непосредственным поводом к тому, что поэт взялся за осмысление и разработку образа Будды в своих «Новых стихотворениях»: дело в том, что в начале осени 1902 года Роден предложил молодому литератору работу в качестве своего личного секретаря, и Рильке, разумеется, с радостью ухватился за такую многообещающую возможность оказаться «вблизи» Мастера. По настоянию скульптора он поселился на его вилле в небольшом гостевом домике, в тишине которого бездомный поэт обрёл свое временное пристанище и провел немало часов в отдохновенном уединении: по вечерам, после многочисленных впечатлений рабочего дня, он мог предаваться своим размышлениям, созерцая красоты местного ландшафта, который расстилался прямо за окном его комнаты. И всякий раз поэта завораживала одна и та же фигура, которая безмятежно возвышалась в отдалении на холме. Этой фигурой была индонезийская статуя Будды, которую Роден, в числе прочих артефактов, приобрёл по окончании Парижской выставки и «поселил» на своей вилле. Таким вот неожиданным образом состоялась личная «встреча» поэта с восточным учителем жизни. Своим впечатлением об этом Рильке поделился с Кларой Вестхофф в письме от 12 октября 1905 года:

«После ужина я по обыкновению стараюсь уединиться, и не позднее восьми тридцати уже располагаюсь в своём маленьком гостевом домике. Передо мной с грандиозным размахом расстилается цветущая звездная ночь, а внизу, прямо напротив моего окна гравийная дорожка устремляется к небольшому холму, на вершине которого во всепоглощающей тишине покоится статуя Будды, излучающая с умиротворяющей сдержанностью невыразимую замкнутость своей отрешённой позы под вселенскими сводами дня и ночи. „Это самый центр мира“ — сказал я Родену».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

«Was da alles ist — alles, alles».