Бадарма

Владислав Борисович Огарков, 2012

Мир тайги и человеческих отношений, словно водопад , увлекает и несет читателя по волнам порожистой реки с первой страницы. Легкий, живой слог и юмор – отличительная особенность известного сибирского автора. В книгу вошли 18 рассказов, в ЛитРес публикуются впервые. Бадарма – это горно-таежная река, давшая название книге. Сплав на надувных плотах по реке от начала до конца был авантюрой, сумасбродной затеей, полной смешного и трагического. Достаточно сказать, что плоту пришлось прыгать с трёхметрового водопада, а двое из троих «сплавщиков» совсем не имели опыта. Таёжно-дорожные приключения сопровождают практически все рассказы в этом сборнике.

Наталья

Нет, не годится такое — обрисовать всю Наталью двумя-тремя набросками. Она у нас большая. Придётся посвятить ей отдельный труд. Не монументальный, конечно, но все-таки… Она этого достойна. Яркая личность!

Итак, она возникла в нашей группе и сразу, без реверансов, громко заявила о себе. Будто топнула ногой, да так, что все присели. Сказала: «Это я. Прошу любить и жаловать». Вот и любим, и жалуем, стараемся угодить. А куда деваться?

Пролетело лето. Золотые осенние деньки тоже позади. Усть-Илим утонул в сугробах. Походы стали редкими.

Нам с Витей надоело справлять бесконечные новогодние праздники, и мы решили двинуть на Столбы. На лыжах, с ночёвкой, вдвоём. Никого с собой не берём.

Потому не берём, что северный январь к прогулкам не располагает. 35-45 градусов — по такой норме отпускалось тепло небесами до затопления ложа водохранилища. Сами-то мы как-нибудь перетерпим. Ну, подморозим носы, подбородки, так что из этого? До свадьбы заживёт. Зато увидим заснеженную тайгу с высоты птичьего полёта. Представить только: мороз и солнце, день чудесный — всё по Пушкину. И мы сидим верхом на Столбах.

В понедельник является Наталья.

— Вы, говорят, на Столбы собрались?

— Да, был такой разговор.

— Я хочу с вами.

— Но ты на лыжах не умеешь стоять! Да и лыж у тебя, кажется, нет? А идти тридцать километров.

— Лыжи достану. А стоять научусь. Ты меня научишь.

— Мы уходим в субботу утром. Ночуем на снегу. В воскресенье возвращаемся. Шестьдесят кэмэ за два дня. И ты это хочешь? И научиться за четыре дня?

— Ничего, я сумею. Научусь. Каждый вечер буду учиться, пусть даже ночью. Или ты не хочешь мне помочь?

По опыту я уже знал — если настырной Наталье что-то втемяшится, то не отступит. Отвязаться от неё невозможно. Пошёл на мелкую хитрость, сказал, что попробую научить. Но сказал с лукавым расчётом.

Расчёт такой. Знаю, что приехала она с юга Украины, где снег — экзотика, как пальмы в Сибири. Она просто не представляет, за что хочет взяться. Упадёт раз, другой, третий… За один вечер нападается столько, что мало не покажется. Посмотрит на всё это и сама посмеётся над своей бредовой затеей. Люди этому годами учатся, а тут — четыре дня. Курам на смех.

На другой день она действительно пришла с парой приличных беговых лыж, с ботинками по ноге. Синий костюм, расшитый белыми снежинками, ладно облегал её крепкую фигуру. Золотистые кудряшки озорно торчали из-под красной шапочки.

Пришла и первым делом спросила:

— Ну и как я выгляжу?

Вопрос был не по делу и потому привёл меня в некоторое замешательство. Пришлось подумать, как сказать правду и не обидеть.

— Выглядишь ты шикарно. Как королева лыжного спорта. Задача в том, чтобы не стать минут через десять похожей на её служанку.

— Буду стараться.

— Ну, давай. Вперёд и с песнями.

— Песни потом. Сначала дело. — Она широко ставит лыжи, эффектно выбрасывает палки вперёд и поднимает ногу для первого шага. Я протестующе машу руками, кричу «стой!», но стоять Наталья не может, она уже лежит на боку и хохочет.

— Никогда не думала, что это так скользко. Лыжи сами едут, куда хотят. Представляешь?

— Представляю. Но меня они слушаются. Вот, смотри.

Показываю самый простой лыжный ход, особо прошу не отрывать ноги от поверхности, опираться на палки и не спешить. К моему удивлению, Наталья слушается и не рвётся сразу спорить. Вот уж не думал, что она такое умеет. Хорошее открытие.

Через час мы расставались довольные друг другом. Новоявленная лыжница показывала чудеса ловкости. Научилась не только стоять без посторонней помощи, но даже передвигаться на скромные дистанции.

Ещё через пару дней она пыталась бегать трусцой, иногда успешно, сама спускалась с детских горочек и делала это преимущественно стоя.

К концу тренировок она продвинулась настолько, что стало ясно, — теперь с нас не слезет, пока не возьмём с собой. По итогам экстренного совещания с Витей постановили: с Натальей будет интересней. Наш поход наверняка растянется по времени, на нас обоих навалится целая куча проблем, но мы дело знаем и не расхнычемся, если что. Прорвёмся!

Спутнице ещё раз объяснили доходчиво, что бег на лыжах по такому морозу без всякой надобности — это у нормальных людей считается дурью. Ночевать у костра, без палатки, в снежной яме — считается ещё большей дурью.

Но если женщина всё это просит, то — пожалуйста.

Утреннее солнышко, выйдя из-за сопок и увидев нас на заснеженном льду Ангары, немало, наверное, удивилось. Но промолчало. Идут себе да идут, значит — так надо. Мороз настоящий, сибирский — с другим не спутаешь. Где-то за тридцать жмёт. Будем считать его незапрещённым стимулятором для бодрого передвижения.

О том, что мы народ горячий, легко можно догадаться по облачкам пара над каждой из голов.

Нежное лицо Натальи плотно закутали шарфом — от сглазу и чтобы не смущало. Оставили узкую щель для глаз, пусть видят нас и заодно дорогу.

Лицо пробовало возмущаться:

— Вы бы ещё противогаз на меня напялили.

— Мы об этом подумаем, — последовал ответ, а лицо скоро замолчало и успокоилось, отведав морозного воздуха, обжигающего горло, подобно глотку спирта.

Поначалу мы деликатно сдерживаем бег, поджидаем нашего большого ребёнка, справляемся о самочувствии. Но ребёнок начинает хулиганить, наступает на задники лыж. Этого ему кажется мало, он смелеет и пробует дерзить.

— Эй, мужики! Вы давайте пошевеливайтесь! Не то все пятки оттопчу. Кончайте сюсюкать и не ждите меня. Идите своим ходом.

Слегка оскорблённые, мы наддаём прыти, отрываемся и уже вдалеке останавливаемся, ждём. Наблюдаем, как маленькая Наталья частит ручками-ножками, качается, падает, встаёт, частит и снова падает… Постепенно приближается и из маленькой превращается в большую. Шарфа на лице уже нет. Зато есть румянец и сияет улыбка.

— Ну, вот и я. Не уснули? А я эту штуку сняла, а то дышать мешает. И вообще некрасиво, как намордник.

Такой поворот нам нравится, мы дружно смеёмся и развиваем собачью тему. Упразднить намордники! Кусаться запрещается. Если очень хочется, то можно тявкать, гавкать и вилять хвостом. Сидеть, стоять и подавать лапу.

Идём дальше. Наталья держится молодцом. По-прежнему падает, но упорно тянется за нами. Улыбается.

Впрочем, пока идут цветочки. Ягодки будут впереди, когда свернём в лес и пойдём по целине. Пока движемся по ровной, как лётное поле, застывшей Ангаре. Снег здесь утрамбован ветрами, не проваливается — раздолье для лыжников. Хоть коньковым ходом катись! Только нам такая потеха не годится, слишком тяжёлые рюкзаки.

Холодное белое солнце, искрящаяся белая равнина, три тёмные фигурки копошатся на ней, безмолвные горы, застывшая тайга — скудноватый набор картинок и вытекающих из них впечатлений. Но мы и не ждём приготовленных для нас впечатлений. Мы их сами найдём, построим из ничего, если захотим.

Изредка на пути возникают ледовые заторы. Это, как яма на ровном шоссе. Можно взбодриться, заодно подумать, отчего вздыбился лёд.

Где-то здесь в реке упокоились крупные камни-валуны. Поздней осенью, в пору ледостава, на них наезжают большие и малые льдины, раскалываются на части, громоздятся друг на друга, на них напирают другие — ледовое побоище! Вечное сражение Ангары с Дедом Морозом, из которого каждый уходит победителем.

Кажется деду, что добился своего, осадил упрямую внучку, заковал её во льды. Но дед плохо знает девчонок, отстал от жизни! И бежит Ангара под метровым льдом, бежит всё туда же, куда бегала вчера, позавчера и завтра полетит — к другу Енисею.

Наталья положила глаз на один из заторов. Именно по этой причине тот сразу заиграл, засверкал всеми гранями на солнце.

В центре ледовый хаос увенчан сияющей пирамидой. Две голубые глыбы накренились и сомкнулись верхушками, образовав двухскатную крышу. Сверху сказочный домик покрыт искрящимся снегом — можно ли пройти мимо такого чуда?

Хитрая Наталья моментально смекнула, что подвернулся стопроцентный шанс на короткую передышку.

— Непредвиденная остановка, — поясняет она и отстёгивает лыжи. — Имею я право на остановку? Имею. Мы, говорят, живём в правовом государстве, демократия у нас, и мы имеем право…

— Прав у нас миллион, но ты попробуй хоть одним из них воспользоваться.

— Ай, да ну вас! Лучше смотрите, какой ледовый дворец мне подарен. Как я могу от такого отказаться?

— А нас к себе пустишь?

— Да уж, знаю-знаю. «Дайте воды попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде». Знаем вас.

Она заходит внутрь, по-хозяйски осматривается, но вдруг хмурит брови, руки в боки и гневно топает ногой, отчего разлетаются хрустальные осколки.

— Обдурили! Безобразие! В ордере было написано, что дают избушку лубяную, а дали ледяную.

Мы с Витей хохочем и вытаскиваем за руки разбушевавшуюся домовладелицу. Пора идти.

— Куда вы меня тащите? Дайте постоять. Поглазеть. Красота-то какая. Первый раз такие торосы вижу.

— Подумаешь, «красота», — бурчу я по-стариковски. — Свалка битого хрусталя. Пустырь на задворках стекольного завода. А мы не укладываемся во время.

Снова скрипят лыжи, цокают палки об лёд.

После обеда сворачиваем в лес. Начинается глубокий снег, начинаются обещанные «ягодки». Скорее даже ягодицы, так называемое мягкое место, предназначенное для погружения в снег. И мы регулярно погружаемся. То один, то другой… Ну, а третий, третья, то есть — на неё уж жалко смотреть. Вся в снегу.

Впрочем, повременим с трагическим тоном, потому что меньше всех тяготится этим сама Наталья.

— Опа-чки! — удивлённо говорит она, усаживаясь в снег, и заливисто хохочет.

Услышав за спиной очередной звоночек, мы с Витей уже знаем, что это сигнал к остановке. Ждём, смотрим, как выбирается из снежного плена наша путешественница. Выглядит это забавно и традиционно для начинающего лыжника, угодившего в глубокий рыхлый снег. Все через это проходят.

Известно: чем сильнее бьётся рыба в сетях, тем скорее запутывается. Тот же закон работает и здесь. Вместо того, чтобы опереться на палки и осторожно встать на лыжи, Наталья отчаянно барахтается, забрасывает себя снегом, вращает лыжами над головой, как мельница, самая увесистая часть тела оседает при этом всё глубже, из ямы виднеется одна весёлая рожица в кудряшках. Срочно спасать ребёнка!

Приходим на помощь, вытаскиваем пленницу из ямы. Не проходит и нескольких минут, как она снова бьётся в белой западне. И ещё, и ещё…

Уже не до смеха. Наталья понимает, что она сейчас подобна тралу, намотанному на гребной винт корабля. Этак далеко мы не уйдём. Ведь нам с Витей приходится тропить лыжню по переменке. Каково это делать на простых беговых лыжах, вверх по сопкам, по кустам да с ощутимым грузом на плечах? Сладко не покажется.

После часа таких упражнений даже опытный лыжник остановится, почешет в затылке и спросит себя — зачем это? И всё ли в порядке в моей голове?

Теперь она идёт медленнее, отстаёт, но старается не падать. На ходу повышает свой рейтинг в глазах товарищей по команде. Аплодисментов, впрочем, не слышно. Солнце уже низко, готовится к посадке, а нам ещё топать и топать.

Почти всё содержимое женского рюкзака переваливаем на себя. Поднимаемся осторожно, экономим ресурсы с настойчивостью Минфина, но время, увы, работает против нас. Наталья реже зарывается в снег и чаще справляется сама, не очень отстаёт, и всё бы оно ладно, если бы не была так безжалостна часовая стрелка. Неумолимо угасает отпущенный нам световой день.

Мой приятель хорошо знает, что тайга любит молчание. Мысли, сказанные вслух, здесь, как в храме, кажутся зыбкими, малозначительными, даже отдают фальшью. Но человек привык к словам.

Витя научился спрашивать молча.

Не поворачиваясь, я чувствую, что он смотрит на меня, и в глазах его стоит вопрос. Догадываюсь, какой.

Мы стоим на гребне, дожидаемся Наталью. Впереди ещё один перевал, последний. Когда достигнем его, будет темно. Тропа к Столбам, которую мы ещё различаем, совсем исчезнет из виду. Придётся встать, где попало, искать место для ночлега, рубить сушины на дрова. При таком морозе работа предстоит более чем серьёзная, и делать её в темноте — полное безумие. Надо что-то менять в нашем передвижении.

— Коней на переправе не меняют, — говорю я, стараясь быть как можно веселее. Витя сдержанно улыбается и кивает в ответ. Продолжаю в том же духе:

— На перевалах тоже, наверное, не меняют. Но мы всё-таки рискнём. Ты, как главный конь в упряжке, давай галопом дальше, не жди нас. Перевалишь поближе к Столбам и ищи место, вали сухостой, разводи костёр. В общем сам знаешь. Девку бы нам не поморозить. Понимаешь?

— Было бы сказано, — произносит Витя свою любимую фразу и облегчённо вздыхает. Он, наверное, и сам уже думал что-то подобное, но стеснялся сказать. Славный он малый, но стесняется даже меня.

Он с силой отталкивается, легко уходит вниз по склону и скоро скрывается за деревьями.

Остаюсь один и поворачиваюсь лицом к закату. Гляжу, как Наталья упрямо карабкается вверх, в точности повторяя наши зигзаги и не пытаясь их «спрямить», как прежде. Неплохо держится на ногах. Кто бы мог подумать? Видно, что силёнки не растрачены.

Сам заметно придавленный рюкзаком и тридцатью километрами, я удивляюсь её выносливости.

Появилась она весной прошлого года. Устроилась, говорят, простой рабочей в СМУ-1 ОС. Выговаривает этот свой «ОС» с особым достоинством и гордой улыбкой. Это дескать вам не шарашкина контора, а самые, что ни есть, Основные Сооружения. Будущая плотина Усть-Илимской ГЭС.

В простых рабочих она, конечно, не задержится. Начальство таких заметит и оценит скорее. Поворотливые, не ноющие всегда будут в цене.

Достанется кому-то всюду успевающая жена, у которой ничего не пропадёт даром. Будет доволен и сам муж, сытый, ухоженный, упорно не замечающий, что живёт под каблуком супруги. Появится он наверняка скоро, через год-другой. Не успеет и пикнуть, как будет сграбастан в охапку вместе с пожитками и планами на будущее, выставлен перед книгой актов гражданского сочетания.

Увидев меня, Наталья перестаёт пыхтеть, выпрямляется и озаряется победной улыбкой.

— Ну и как? Жива?

— Жива, как видишь. А что мне сделается? Где наш Витя? Долго ещё идти?

— У тебя сразу все вопросы оптом.

— Да. Так дешевле. Но отвечай в розницу.

Отвечаю в розницу и на ходу, потому что солнце садится за Ангарский хребет. Больней закусался мороз, поползли по распадку сумеречные тени. Темнота настигает нас в низине. Но нам она уже «по барабану», поскольку Витя успел убежать вперёд. Оставленная им лыжня будет видна даже в чернильной тьме и не позволит сбиться.

Натыкаюсь на валежину, зарываюсь в снег, сзади налетает Наталья, и сразу наваливается ещё одна проблема.

Заключается проблема в том, что чудесные снежинки, совершенные по красоте и по форме, как балерины, попадая в рукава и за воротник, перестают быть нежными созданиями природы. Все они становятся противной холодной водой.

Но даже эти мелочи жизни, неизбежные в любом лыжном походе, не способны отравить наше настроение, если далеко впереди мерцает огонёк костра в ночи. Ура! Витя дошёл до места, и мы скоро дойдём.

Нет ничего приятнее глазу усталого путника, чем огонёк впереди. Особенно ночью, в замороженной тайге. Заботливый Витя подсуетился, приготовил нам диванчик в виде обрубка, покрытого лапником. Но рассиживаться тоже некогда, впереди у нас ещё много работы. Надо помочь Вите разрубить и перетаскать к костру весь сухостой, убрать снег со стоянки, принести жерди и поставить защитную стенку. Только тогда можно будет расслабиться, посидеть у костра.

«Тупой, как сибирский валенок», — всякий, кого пытались обидеть таким сравнением, знает, что нет ничего теплей и полезней, чем… Да, он самый.

Без валенка и нам не прожить. Ноги, переставшие бежать, дубеют больше и больше с каждой минутой. Не спасают даже тройные носки. И как они спасут, если от тридцатиградусного мороза отделены одной голой кожей ботинка? А ботинки каковы? Известное дело, на рыбьем меху. В годы нашей юности такие носили все лыжники, других не было.

Пропев гимны валенкам и горячему чаю, мы сидим возле пышущего жаром огня, вспоминаем незатейливые туристские песни.

В большинстве это простенькие самодельные тексты, с заимствованными мелодиями, собранные среди геологов, альпинистов, лётчиков, полярников, студентов-охотоведов и прочих бродячих людей. Иногда глубокие, но чаще наивные по содержанию, они почему-то грели душу лучше, чем звучащие по радио.

Звёзды горяя-ат над нашей палаткой,

Жаркий костёё-ор горит над рекой…

Как обычно, первой вступает Наталья. Ни слуха, ни голоса особенного нет, но это не важно, все свои и такие же безголосые. Маленькое открытие: приятно, что голос женский, — очень дорог он здесь, в лесном мужичьем мире.

Мы оба с Витей холостые, оба по-детски думаем, что останемся такими навсегда. Теснее прижимаемся к тёплой Наталье, подхватываем песню и слышим в ней каждый своё, заветное. Какая хорошая песня… В ней и звёзды, и костёр, и палатка, но «только тебя, только тебя нету со мной». Всё про нас.

Одно дело, когда песня звучит в концертном зале, слышна дома из динамика. Совсем другое, когда она льётся из тебя самого и не где-нибудь, а здесь, в чистом лесу, среди друзей, думающих то же, что и ты. Здесь, вдалеке от асфальта, бетона и стекла, она не столько слышится, сколько чувствуется. Это лучше во всех отношениях. Глубже, просторней и милее сердцу.

Тоскливо видеть, как умирает сегодня народная песня. Умирает под напором электроники. С нашего согласия.

Но мы ещё споём. Озорная Наталья уже выплёскивает нечто лихое, разухабистое. Теперь мы плывём по безлюдной реке вместе с оголодавшими геологами, натыкаемся на камни, и только ветер владеет дырявой лодкой. Наталья разводит руками:

— Люблю тебя я до поворота, а дальше «как получится», — льются откровения на Витю, мечутся задорные взгляды.

Тот, похоже, не очень-то переживает, поскольку смеётся и поёт те же слова.

Усталость всё-таки берёт своё. Укладываемся ногами к огню, погружаемся в тепло, отражённое защитной стенкой. Тепло, конечно, символическое и временное. Но подремать пару часиков можно. Потом, после наладки костра, ещё пару. И так до утра.

Спасает нас нодья — высококалорийный таёжный костёр из брёвен.

С рассветом я впервые увидал сосульку на лице живого человека. Живым человеком был Витя. Он забылся в чутком предутреннем сне и знать не знает, что обрастает льдом, как арктический корабль. Перегнувшись через Наталью, с интересом смотрю на лицо, до бровей закрытое шапкой, — неужели вправду настоящая сосулька? И не тает! Как это так?

Точно — она. Наискосок от носа с верхней губы свесилась белёсая ледышка. Даже поблескивает.

Осторожно снимаю её, но ледяная корочка сразу ломается и быстро тает в тёплых пальцах. Из-под бровей выглядывают два непонимающих глаза.

— Чего?

— Сосулька под носом выросла — вот чего!

— Где? Какая сосулька?

К этому времени улика, увы, совсем исчезла, остались мокрые пальцы. Удивить Витю не удалось. В связи с утратой вещественных доказательств.

Наталью мы сохранили для общества. Закутали, как могли, закатали в фуфайки, уложили между собой, даже сверху лапником прикрыли. В результате такой трогательной заботы обнаруживаем свою девушку целёхонькой и румяной, как куколку из магазина. Ни одного обморожения — фантастика и только. Ворчит, правда, что не доспала. Ну, это ладно — доспит дома.

Обратно тоже добрались без потрясений.

Тот поход Наталья долго потом вспоминала и гордилась им. И предмет для гордости имелся. Ещё какой! Кто из девушек отважится на такое? Нет, не перепрыгнуть нашу Наталью. Никому.

* * *

На следующий год мы взяли её в многодневный переход по берегу Байкала. В этот раз тоже не обошлось без возражений.

Дело в том, что за несколько дней до выхода угораздило Наталью заболеть. Сначала чихала, температурила, а потом навалился на беднягу кашель. Да такой страшный, что в иную минуту казалось — вот-вот разорвёт её изнутри, и разлетится большая Наталья на мелкие клочья.

Однако возражения не были достаточно энергичными. Во-первых, все трое добились выхода в отпуск. Заявления подписаны. Во-вторых, уже куплены билеты до Иркутска. И, наконец, мы с Витей к этому времени неплохо знали Наталью и её характер. Изведёт нас, но своего добьётся. Поэтому пусть едет, в дороге поправится.

И вот мы в Иркутске, на пристани, откуда на Байкал стартует «Ракета» на подводных крыльях.

Какой-то человек, будто бы сведущий, сказал нам, что лучше всего добраться до озера именно так, на «Ракете». Проплывающие за бортом берега, длинный шлейф водяной пыли за кормой, скорость 75 километров, белоснежный красавец-корабль выходит в исток Ангары, дружный «ах» пассажиров оглашает воздух, чайки и всё такое прочее.

Было бы совсем хорошо, если бы тот человек заодно рассказал, как попасть на борт того красавца…

Лайнер в самом деле красив и стоит рядом с причальной стенкой — рукой потрогать можно. Но желающих уплыть на Байкал в несколько раз больше, чем он может вместить.

Билеты, оказывается, надо покупать заранее. Те, кто подсуетился вовремя, уже похаживают по палубе, поглядывают на нас сверху без должного сочувствия.

Внизу шумит-плещется буйное людское море, не менее опасное, чем штормовой Байкал. Кто-то пытается осаждать малюсенькое окошечко кассы, но оно наглухо задраено, как люк подводной лодки. Там висит со вчерашнего дня, наверное, ужасная белая бумажка с ужасной надписью наискось «БИЛЕТОВ НЕТ».

— Убирайте трап! Отправляемся, — кричат сверху.

Мы с Витей обалдело смотрим друг на друга и не знаем, что делать. Вся штука в том, что завтра понедельник — именно в этот единственный день из порта «Байкал» уходит в рейс теплоход «Комсомолец». Нам обязательно надо на него, хоть на палубу, хоть под скамейкой притулиться, чтобы доплыть до дальних берегов, куда не ведут дороги. Иначе весь поход летит вверх тормашками.

Следом за первым стрессом накатывается второй — рядом нет Натальи. Куда-то улизнула. Где её искать, если «Ракета» уходит? Без нас уходит!

И вдруг видим свою пропажу. Она стоит неподалёку, в толпе и любезничает с каким-то чернявым морячком, стоящим на палубе. Тот явно заинтересован — весь перегнулся через поручни, свесился вниз, раскраснелся и улыбается. Как же — девку зацепил!

И уводит девку нашу. Из стойла уводит.

Делает ей знаки, зовёт подойти к корме, где нет народа. Там подаёт ей руку и вытягивает наверх всю целиком, с рюкзаком вместе. Наталья дружески похлопывает морячка по плечу, позволяет приобнять себя. Вдвоём они проходят вперёд, где смешиваются с людьми, теряются.

А мы с Витей не теряемся. Мы уже смикитили, в чём дело, потому что лучше знаем свою подружку, чем тот морячок. Держим курс на корму.

Так и есть. Через несколько минут появляется наша спасительница. Одна. Мы понимаем, что ей нас не вытянуть, и потому приготовили план операции. План прост, как тот простачок-морячок, что разыскивает сейчас девушку в толпе.

Провернуть всё надо быстро. Отпущены секунды.

Приступаем. Я становлюсь на четвереньки, выполняю роль живой табуретки, на которую запрыгивает Витя. Теперь мне надо подняться. Это сложнее. Никогда не думал, что мой друг такой тяжёлый. Но оба меня подбадривают: «Давай, давай, ещё…». Есть! Стою во весь рост. Витя становится на плечи, подаёт наверх рюкзаки. Наталья вытягивает его за обе руки.

Теперь дело за мной. Не проблема, казалось бы. Лёгкого, как пёрышко, меня выдернут за мгновение.

Не тут-то было! Вот уже дотянулись две руки — жилистая мужская и мягкая женская (тоже весьма крепкая и цепкая, скажу вам). Едва успеваю за них ухватиться, как подоспели наши завистники. Чувствую, пытаются помешать. Но я уже высоко. Хватают за ноги! И началась народная забава — перетягивание каната. Одни тянут вверх, другие вниз. Силы примерно равные. Незавидная роль каната отводится мне.

Однако, в отличие от каната, которому всё равно, куда его перетянут, мне совсем не надо вниз. Вверх и только вверх! И не нравится мне это — разорвут, как червяка. Или штаны стянут. Как тогда?

Снизу ругаются, невежливо меня называют, а сверху слышится хорошо взвешенное деловое предложение:

— Лягайся, Славка! Врежь ногами! Сразу отпустят.

А ведь верно говорит Наталья. Удивительно находчивый человек. И мне развязывает руки. Точнее — ноги. И что мне остаётся делать, если не лягаться? К тому же, это куда интересней и перспективней, чем занудное перетягивание. Я в чём-то тоже конь. Молодой, игривый.

Отчаянно сучу ногами. Кому-то достаётся. Отпускают. Извините, граждане, я не виноват. Вы сами так захотели… Ура! Друзья переваливают меня через поручни, как большую рыбину.

Через час прибываем в порт Байкал. Всё, как было обещано, — с чайками, проплывающими берегами, пенным буруном за кормой и восторженными возгласами. Байкал перед нами! Но не только он перед нами. Кое-какие проблемы виднеются на горизонте. Как теперь угодить на отплывающий завтра «Комсомолец»?

Наученные опытом, мы с самого раннего утра крутимся возле теплохода, стоящего у причальной стенки. Кроме нас, на пирсе ни души, если не считать чаек, яростно спорящих с собаками за отбросы из мусорного бака. Холодно, ветрено, но выглянувший с другого берега краешек солнца обещает что-то получше.

Трап убран, на палубе никого.

Но какая-то жизнь теплится внутри стальной утробы. Что-то там пыхтит, посапывает сонно, льётся вода из шланга. Иногда слышны людские голоса.

Стукнула дверь, на палубе возник человек в тельняшке. Мы замерли. Сейчас он посмотрит вниз, увидит нас, и мы спросим… Но человек не захотел смотреть вниз. Грязный причал, чайки, собаки, запылённые дома, кучи угля — всё это он видел много-много раз. Та же картина будет завтра, послезавтра, через год и через два. Чего смотреть?

Озаренные солнцем скалы он, должно быть, тоже видел часто, но всё-таки то было интересней. Задержав взгляд на освещённых бликами камнях, он широко развёл руки, зевнул, выдав протяжное «и-э-эх» и сладко зажмурил глаза.

Выждав почтительную паузу, я пытаюсь завладеть его вниманием:

— Скажите, пожалуйста, как попасть на ваш корабль?

Назвав закопченную посудину кораблём, я надеялся слегка польстить человеку в тельняшке. Напрасно.

С видимой неохотой он оторвался от созерцания и коротко глянул вниз. Примерно так старый морской волк глянул бы на кильку в томатном соусе. После чего снова зевнул, отвернулся и зашагал к двери, из которой вышел. Мы оторопели, задумались. Такой приём не сулил ничего хорошего.

Оставалась ещё одна зацепка. В посёлке сказали, что билетов на этот рейс обычно не бывает, но места в заначке всегда есть, и всё будет зависеть от капитана теплохода.

Говорили, что капитан по фамилии Тархеев строг, лишних на борт не берёт, но если подкатиться к нему под настроение, то договориться можно. Ещё сказали, что капитан держит команду в кулаке, выпивать не позволяет, но сам не прочь… Последнее нас приободрило — хороший знак!

Наконец показался человек, внешне смахивающий на руководящую личность — высокий, прямо смотрящий, в форменной фуражке и кителе.

— Извините, это не вы капитан Тархеев?

Человек повёл тонкими усиками, усмехнулся.

— А разве я похож на бурята?

Ответ сбивает меня с толку, не знаю, что сказать, а человек тем временем уходит. На бурята он в самом деле не похож. Но какое это имеет значение? Мне нет разницы, таджик он или американец в седьмом поколении, мне просто нужен капитан.

— Не обращай внимания, — успокаивает Наталья. — Это он на фамилию намекает. Зато теперь мы знаем, что надо искать бурята в морском кителе. Уже легче.

А вот и он. Идёт твёрдо, уверенно, по сторонам не смотрит. В кителе. Не высокий, но заметный, плотно сбитый, похожий на борца, выходящего на ковёр. Широкие скулы, круглое лицо, узкие глаза — всё как полагается. Настоящий бурят, настоящий капитан.

«Давай, я спрошу», — шепчет Наталья, и я, слегка подавленный прежними неудачами, охотно соглашаюсь. Пусть попробует, у неё лучше получится.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан!

Наталья улыбается и вся цветёт, как алая роза, но человек, похожий на борца, готов к любым схваткам. Он лишь бегло скользнул взглядом по нашим фигурам и, как ему показалось, сразу раскусил планы троицы. Но борец — он и есть борец. Привык ломить силой, мужиками командовать.

Откуда знать ему способности Натальи, если их не знаем даже мы, её друзья.

— Вам разве не звонили из обкома партии?

— Из обкома? Н-н-нет… А кто звонить должен?

— Значит, ещё позвонят. Мы только вчера прилетели из Новосибирска, не успели всем сообщить.

Улизнув от прямого вопроса, Наталья продолжает развивать наступление. Она поняла, что инициатива переходит к ней. Капитан насторожился, услышав «обком», замедлил шаг, сверлит собеседницу глазами. Только зря старается. Ничего не высверлит.

— Мы палеонтологи.

— Кто-кто?

— Наука такая — палеонтология. Ископаемые остатки вымерших животных и растений. И вот мы, научно-поисковая группа, мы трое, едем искать эти остатки в районе бухты Ая. Очень перспективный район — вы, наверное, слышали. Это очень интересно. Скальные породы, древнейшие отложения, мезозойская эра — ну, вы же понимаете?

— Да-да, — на всякий случай согласился капитан, — есть Ая. Мы туда не заходим, мелко, но что-нибудь придумаем. Поднимайтесь на борт.

Через несколько минут сидим в отдельной каюте и сдержанно хохочем, глядя друг на друга. Чудеса!

В очередной раз Наталья уложила нас на лопатки. Уложила двух бывалых мужиков, не прилагая видимых усилий. То, что мы хотели побывать в бухте Ая (не имея понятия, как туда добраться), посмотреть наскальные рисунки древних людей — это правда. Но откуда у нашей подруги такие познания?

— Из журнала вырезка, очерк о зарождении жизни на Байкале. Случайно увидела, — она достаёт из кармана рюкзака вчетверо сложенные листы бумаги. Вот и пригодилась статейка. Знание — сила! Не зря сказано.

Целый день «Комсомолец», ведомый сыном бурятского народа Тархеевым, рассекал байкальские волны и всё дальше уходил на север.

Во все глаза смотрим на воду, на проплывающие слева скалистые берега, на сияющие справа вечные снега горных хребтов, всматриваемся в синие дали прямо по курсу. На носовой палубе захлёбываемся от сырого встречного ветра и от новых ощущений. Их кажется так много, этих ощущений, что тесно в груди, всё переполнено ими, но они наплывают снова и снова, и нет им конца.

Витя молчит, мы с Натальей тараторим: «А вот! А вон, посмотри!» Потом тоже умолкаем, улыбаемся одними глазами. Никто из нас не видел ничего подобного.

Недавно проплыли мелководную бухту с такой изумрудно-зелёной водой, будто в ней растворена вся хвоя всех кедров и лиственниц, когда-либо живших на этих берегах. Смотреть на эту воду приятно, даже не хочется взгляд отводить. Солнечные зайчики веселят поверхность, разбавляют зелень, придают ей яркость. Наталья назвала воду «жизнерадостной», и я соглашаюсь.

Но вот резкая перемена, что на Байкале обычно. Характер у старика резкий, подстать ему и всё остальное.

Сейчас плывём в тёмно-синей, будто бы густой воде. Пугающе тёмная бездна смотрит снизу. Пропасть, какую невозможно представить, — целый километр глубины. Синяя толща кажется безжизненной. Ни травинки не заметишь, ни даже мелкой рыбёшки не высмотришь, сколько не вглядывайся,. Даже чайки не садятся здесь.

Холодом веет из синей пропасти…

Да бывают ли на свете озёра километровой глубины? Да есть ли ещё такие, что в пол-Европы впишутся по протяжённости? Нет, господа земляне, Байкал у нас один-одинёшенек, другого не будет. Единственный в мире колодец с чистой питьевой водой.

— А форма у команды почему-то речная, — задумчиво произносит Витя.

— И зарплата, наверное, не морская, — подхватывает Наталья. — Хотя условия о-ё-ёй. Нечестно!

У меня находится, что добавить:

— Расстояния в километрах. А надо бы в морских милях или в кабельтовых. А ещё чайки — видели какие они здесь? Совсем не речные, не маленькие. Настоящие морские чайки, как на Балтике.

До позднего вечера смотрим на резко очерченные берега, уютные бухточки с пляжами из белого песка, причудливые скалы, высоко вздыбленные над водой неведомыми силами. Любуемся низенькими, пушистыми лиственницами, сбегающими к самой воде. Здесь они не такие, как в тайге, — не высокие и не прямые, но приземистые, узловатые, скрученные, живописно изогнутые жестокими байкальскими ветрами.

На Байкале всё не такое. Каждый, кто побывал здесь однажды, убеждён в этом навсегда.

Пересыщенные новостями, возвращаемся в свою каюту. Долго ворочаемся, обсуждаем, с трудом не то чтобы засыпаем, но погружаемся в какое-то дремотное, беспокойное ожидание.

Далеко за полночь просыпаюсь от внезапно навалившейся тишины. На судне заглушили двигатель.

Слышно, как грохочет якорная цепь. К нашей двери кто-то шумно притопал, постоял, прислушиваясь, решительно постучал и произнёс:

— Эй, научники! Выходи, давай!

По лестнице поднимаемся на палубу и сразу окунаемся в холодную безлунную ночь. Дневной ветер совсем иссяк, отчего заметней стало мерцание звёзд в тёмном небе. Те же звёзды, но слегка поблекшие, смотрят на нас снизу, дрожат в студёной байкальской воде. Судно стоит далеко от берега, но он угадывается в нескольких сотнях метров. Там горит костёр. Кого-то ждут, наверное. Не нас, конечно, это ясно, но кого?

Кое-что прояснилось с правого борта, куда привёл нас провожатый и где ярко светит прожектор. В его косом луче шумит, вопреки ночному регламенту, весёлая компания, состоящая из трёх лиц неславянской внешности. Четвёртое лицо, наш славный капитан, тоже не по уставу весел, о чём-то говорит с ними по-бурятски.

— Это его родня, — вполголоса поясняет провожатый, — они в свой улус поедут, а вы тоже с ними, до берега. Ваша Ая недалеко, пешком дойдёте.

Такой поворот нас устраивает, мы спокойно наблюдаем, как висящая на канатах шлюпка опускается на воду. Но что-то не устраивает матроса, которому сидеть на вёслах. Этот единственно хмурый здесь человек о чём-то говорит капитану, показывая на нас.

Неприятное слово «перегруз», довольно весомое слово, удивительно легко долетает до ушей.

— Не гони волну! — капитан идёт на абордаж. — Тяжёлый взгляд борца твёрдо упирается в шею непослушного. Матросова шея похлипче капитановой будет и потому дрогнула, что-то невнятное прокатилось в ней, типа «а и хрен с вами», нам разрешают головокружительный спуск в шлюпку.

Лодку внизу почти не видно, зато слышно, как плещется ледяная вода. Предстоит ночной спуск по верёвочной лестнице, вихляющей во все стороны света. Да ещё рюкзак на спине. Тяжёлый. Жутковато, как в страшном кино. Акробатический трюк, смертельный номер! Не сорваться бы…

Ничего, спустились. Наталье это удалось нелегко, но — молодец, всё обошлось. Не пискнула ни разу.

— Сидеть спокойно. Не дёргаться.

Краткий инструктаж по технике безопасности матрос произносит, ни на кого не глядя. Произносит устало и буднично, будто надоело ему повторять очевидные вещи всяким шалопаям, катающимся по ночам на отпущенной капитаном шлюпке.

Конец ознакомительного фрагмента.