Последний ветеран. Роман в одиннадцати главах

Владислав Афонин

Уходят люди, а вместе с ними уходит целая эпоха. Казалось, не стало последних воинов Второй мировой войны. Осознав это, пара русских учёных случайно находит последнего ветерана того страшного конфликта. Деятели науки намереваются дать пожилому воину вечную жизнь, пока он решает поведать новым знакомым о своей тяжёлой и драматичной судьбе.

Глава вторая

Казалось, что, замолчав, старый воитель заснул.

— Ну а что было дальше-то, Станислав Константинович? — нетерпеливо спросил Рома.

— А, что? — ветеран как будто проснулся и, открыв глаза, продолжил. — Да, с «Красной стрелы» выбрались мы тогда. Шестьдесят шестой всё-таки бабахнул, и наш вагон развалился на части. Все, кто находились сзади нас в конце эшелона, погибли: там всё сошло с рельсов, — снова погрустнев, вздохнул Богатырев. — Котов тоже умер: у него из-за взрывной волны разрыв печени случился. В общем, недолго он ещё прожил. А Крамского потом в Крым отправят. Хотя нет, стоп, Крым — это ругательное слово, — отмахнулся старый воин. — А вот Таврия, Таврида — это красивые названия для этого полуострова… Хм, так что со старшиной-то? Старшину моего в Тавриду отправили, да. Там он и пал при обороне Севастополя.

К остановке подъехал еще один жёлтый троллейбус. Однако на этот раз Станислав Константинович никуда не хотел уезжать. Ему грело душу тепло от ощущения того, что он нужен определённым людям, и те готовы его внимательно слушать, не перебивая.

— С разваливающейся «Красной стрелы» пересели мы тогда на «Труженика октября», — продолжил ветеран. — «Труженик» доехал до линии фронта уже без происшествий. Там держались мы около малоизвестного посёлка совсем немного. Настреляться я успел вдоволь в те дни, ей-богу. Подобная практика лучше любой тренировки была. Меня кое-как ещё до ефрейтора повысили за отстреленные немецкие головы и пару подбитых бронемашин. А потом началось самое страшное — отступление. Бросали оружие, технику, документацию, раненых — бросали всё. Неразбериха была страшнейшая, бедлам, бедлам, бедлам. И где ж, товарищ Сталин, ваш треклятый пакт о ненападении? — саркастически улыбнулся Богатырёв. — Где ваша «нейтральная» нацистская Германия?

— Советско-германская дружба! — ухмыльнулся Доброградский.

— А я, когда мы уезжали, точнее, спасались бегством, — поёжился Станислав Константинович, — что-то ляпнул, проезжая в грязной, запачканной повозке, что только русское национальное государство, а не большевицкое могло адекватно отразить агрессию со стороны зарвавшихся немцев. Я сам ещё не знал, что это за русское национальное государство. Империя ли или республика… Лишь потом с годами я осознал, какая это должна быть мощная структура, верная и полезная. Только некому её было выстраивать. Собственного государя мы убили в мерзком подвале.

— На вас не настучали? — удивился Рома.

— Может быть, в будущем и настучали бы. Однако в повозке ехали тогда только я да раненые. Они получили тяжёлые увечья и после отправились в мир иной. Я же понял, что держать язык за зубами — значит гарантировать свою безопасность.

А репрессивная машина, как вы знаете, никогда не дремала. Она всё время работала, повсюду разбрызгивая кровь своим свинцовым валиком. Хотите — обижайтесь, хотите — ругайте меня, но война, я считаю, была лишь следствием сталинской политики.

Хотите больше узнать о репрессиях, о внутренней политике тех жутких лет? Читайте Солженицына, ибо Исаевич всё по полочкам прекрасно разложил. Не люблю пересказывать одно и то же. Мне остается лишь рассказать свою историю…

***

По раздолбанной сельской дороге проехала танкетка, разбрызгивая вокруг грязь. Богатырёв выпрыгнул из телеги, заметив, что военная колонна, выехав из лесной чащи, подошла к небольшой деревне. Похолодало, недавно прошёл гадкий дождь, с зелёных лугов медленно надвигался белый туман. Станислав попытался найти своего командира, который покинул своих солдат после очередного боя и пустился в бегство вместе с чужой частью. Мотивы такого поведения никому не были достаточно ясны.

«Теперь всех из-за него положат», — забеспокоился солдат.

Главного нигде не было видно. Проклиная всё своё существование, Станислав потрусил в сторону ближайшего дома, оставив раненых на попечительство старого доктора. Солдаты и командиры шли все расстроенные, уставшие. Большая часть из них однозначно оказалась деморализована. Одни просто шли молча, злобно уставившись в землю, а другие тихо бормотали себе невесёлые фразы под нос. Богатырёв, обгоняя медленно ехавшее противотанковое орудие, вошёл во двор, чтобы затем оказаться в нужном ему здании.

–…так я не знаю, куда поехали танки! — черноволосый полковник, красный от пота, нервно переговаривался по полевой рации. — У меня рации вообще не было, понимаете? Мне из соседнего полка только-только привезли, одна рация на два полка — это, по-вашему, нормально? Что? Никак нет, я не могу начинать наступление: все бегут. А? Я вас не слышу! Приём!

Станислав проник во временный штаб. Хозяйка дома, древняя старушка, ловко проскочила мимо солдата в коридор, держа в руках глиняный кувшин со знакомой жидкостью. Помимо черноволосого командира, на кухне находился майор с повязкой на левом глазе и сотрудник НКВД. Последний оказался лысым, страшным и имеющий глубокий шрам, что проходил по диагонали через всё лицо. Его фуражка с синим верхом была идеально вычищена, а в кобуре вот-вот бы разразился огнём новенький ТТ. Тем временем все трое сидели, рассматривая широкую карту, развёрнутую на весь стол. Положения наших войск отмечались тусклым карандашом. Очень плохо, с перебоями, горела несчастная одна-единственная лампочка, свисавшая с потолка на проводе. Из открытого сзади окошка тянуло вечерней прохладой. Слава богу, приближающейся канонады боя пока не слышалось.

— Под трибунал пойду?! — взвизгнул полковник, испуганно продолжая разговор. Его усы нервно дёрнулись. Сотрудник органов госбезопасности живо оживился при этом, хладнокровно прищурившись и уставившись прямо в глаза возбуждённому командиру.

— Все пойдём, — как-то странно подтвердил НКВДшник, кивнув головой.

— Чтобы начинать наступление, мне нужен Октябрьский вместе с его проклятыми танками! — гаркнул в трубку полковник, прекращая играть в гляделки с чекистом. Он вытер серым платком выступивший со лба пот. Тем временем старушка вновь появилась из тёмного коридора, принесла овощей, холодное мясо и самогон военным и снова удалилась. — Послушайте, я потерял огромное количество людей. Сейчас всё разбросано, разведка ни черта не действует. Немцы нас дожимают со всех сторон, я не знаю, куда мне бить! Найдите мне Октябрьского, пришлите Семёнова, тогда, может быть, мы сможем хоть что-нибудь сделать. Мы смогли разбить фрицев около Малиновки, но мне пришлось дать приказ об отступлении, чтобы не попасть в кольцо. А всё случилось потому, что кто-то сверху приказал Октябрьскому отступать первым…

— Передайте, что единственный способ остановить войска Рейха сейчас на нашем направлении — соединиться со всей дивизией в Старогороде, — впервые подал голос раненный майор. Он говорил очень тихо, но уверенно. Уцелевший его глаз покрылся слезой, которую он мигом вытер мощным кулаком.

— Послушайте… — махнул полковник свободной рукой, как будто бы невидимый собеседник стоял перед ним и в чём-то настойчиво убеждал. — Гагин… Гагин предлагает, чтобы все соединились в Старогороде и дали достойный отпор.

Тут черноволосому высказали что-то уж совсем нелестное.

— Что?! Да как так можно… Я же предложил самое лучшее! Что?! Сам пошёл, старое кошачье дерьмо!

И в приступе ярости полковник кинул трубку на стол. Карта слегка смялась.

— Я бы попросил уважительно относиться к казённому имуществу, — железно прочеканил НКВДшник.

— А вы, Исаак Иосифович, можете везти меня в свой чёртов ГУЛАГ прямо сейчас! — в изнеможении прошипел командир, выставив вперёд обе руки, чтобы чекист мигом накинул на них наручники. — Либо расстреляйте вовсе.

Однако гебист не стал арестовывать или убивать своего собеседника.

— Ой, ну что вы, Геннадий Викторович! — медленно развел руками НКВДшник. В его словах можно было ясно расслышать нотки сарказма. — Ваш военный гений мне ещё нужен. Необходимо как-то вывезти всю эту огромную массу людей, превратить снова в боеспособную армию… А вы тут сидите, Геннадий Викторович, слюни распустили, как детсадовец, старшего вас по званию командира посылаете. Товарища Сталина вы бы так же послали?

Кривые уголки его рта приподнялись, образуя наглую ухмылку.

— Он первый меня послал! — оправдывался полковник.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Предложение Гагина я передал, мне грубо отказали, в то время, когда немцы стоят в двадцати километрах от нас!!! — окончательно взорвался Геннадий Викторович. — Что ещё прикажите мне делать!?

— Ну, для начала успокоиться. — Исаак Иосифович продолжал ухмыляться, беря рацию одну рукой и поднимаясь. — Вот эта штука вам больше не понадобится. Октябрьский пропал, Семёнов ждет приказа сверху, а на самом верху ничего ещё толком не знают.

— Может, вы мне сами посоветуете что-нибудь дельное? — выпучил глаза командир. — Может, в душе не у меня, а у вас живёт Багратион или Кутузов?

— Больше всего мне понравилась идея товарища майора. — Чекист кивнул на Гагина, вытирая рот рукавом. — Он единственный из нас сохранил ясный ум и может мыслить критически. Остальные трясутся за свои шкуры. В общем, товарищ полковник, действуете согласно его инициативе. Выходите к Старогороду и постарайтесь со всеми соединиться. Тем не менее учтите, что в этот населённый пункт будут метить все вражеские части. А рацию я сейчас повезу в Верхнеозёрское, там тоже нужна связь, не одни вы тут любители поболтать. Перед этим кое-куда заеду. И, кстати, запомните: вы мне нужны. Пока что.

С этими словами Исаак Иосифович двинулся к выходу, но вдруг резко остановился перед Станиславом.

— А вы часом не знакомы с Рудольфом Штальмом? — Гебист буквально пронзил его голову своим прожигающим взглядом.

— Никак нет… — Богатырёв растерянно пожал плечами.

— Вы уверены, товарищ ефрейтор? — как-то странно надавил Исаак.

— Так точно, — пробурчал солдат.

Хлопнула входная дверь в дом: НКВДшник немедленно удалился.

— Виноват, — Станислав запоздало отдал честь, — что стал невольным свидетелем вашей беседы.

— Да чего уж тут теперь скрывать, — вздохнул полковник, отрешённо уставившись на нетронутую пищу. — Что вы хотели, товарищ ефрейтор?

— Наш командир части Плигин предварительно покинул своих людей, отступив с чужими…

— Прям второй Октябрьский, — грустно улыбнулся Гагин.

— И Плигин туда же? — Геннадий Викторович долбанул кулаком по столу. — Да что сегодня за ненормальный день?

— Да вообще время сейчас настало ненормальное, — кратко, но точно отметил майор. — Бесовский бал, гроза кругом.

— Командование временно принял на себя капитан Панов, но управляться с подобной массой ему очень тяжело, — продолжал Станислав. — Меня послали найти Плигина, вот я подумал, что, может быть, он у вас.

— Нет у нас его, — прохрипел старший командир, наливая себе самогон в мутную рюмку. — Продолжайте двигаться вместе с остальной колонной и передайте Панову, чтоб продолжал руководить. У него хорошо это, видимо, выходит, раз большинство народа не разбрелось по лесам. А о «геройстве» Плигина скоро прознает особист, который только что здесь… — Полковник хотел сказать «надавливал». — Гм, беседовал с нами. Так что можете не беспокоится, не забудется.

— Так точно! — проговорил Богатырев, выходя из дома.

— Что касается битвы за Киев, товарищ Гагин, — за закрывающейся дверью еще слышался голос Геннадия Викторовича. — Считай, что ее мы уже проиграли.

***

Станислав и не заметил, как прошёл пешком почти что через всю деревню. Проплывали мимо убогие домишки, сонные местные жители, влажные берёзы, запачканные солдаты. Где-то высоко с гулом пролетели самолёты. В голове у ефрейтора всё смешалось: мысли о судьбе родных и близких, стремительное наступление Германии, неостановимое отступление советских войск, необходимость как можно быстрее попасть в Старогород, неприятный чекист, деморализованные и отчаявшиеся командиры…

В сумраке солдат вышел к старому железнодорожному полотну, уходившему в сторону брошенного завода по переработке угля. Совсем неслышно начинали петь сверчки. В темнеющей лесной чаще на юге тревожно ухнула сова. Свинцовое небо время от времени расступалась, и в появлявшемся пространстве можно было видеть бледно-жёлтый диск луны, а также ярко сияющие звезды. Мокрая трава шелестела под сапогами. Чрезмерная свежесть нынешней ночи стала неприятна.

Пройдя по старым растрескавшимся шпалам вперёд, Богатырёв уткнулся в ограду из колючей проволоки высотой в человеческий рост. Отделённый периметр охраняли непонятные люди с автоматами в руках. Ещё чуть впереди расположился железнодорожный состав. Находились в нём и товарные вагоны, а к окнам пассажирских были накрепко приварены решётки. Не спеша поднимался дым из трубы локомотива. Виднелись огоньки папирос.

«Надо бы искать командира да сваливать отсюда», — нехорошие мысли прокрались в голову солдата, но что-то предостерегало его от ухода. Нечто ему необходимо было увидеть.

— Интересно, что сейчас с Катюшей? — вздохнув, пробубнил Станислав. — Где ты, милая, где ты, родимая? В какой край тебя занесло?

И тут он увидел арестантов.

Признаться честно, Богатырёв был прекрасно наслышан об этом явлении. Газеты постоянно писали об арестах «врагов народа», о «кулаках» и «классовых врагах», о «каэрах» и «троцкистах», которые могли загубить светлое социалистическое будущее. Государственная пропаганда представляла человека, пошедшего против советской системы, как безнравственного, бесстыжего, подлого дегенерата, который только и хотел навредить идеальному обществу СССР. Подобного человека, по мнению авторов советского права, требовалось безжалостно уничтожать, втаптывая в землю.

«Кто не с нами, тот под нами», — примерно такой был девиз рабоче-крестьянского строя. При этом строе стреляли в рабочих и душили крестьян.

Но кто из историков поправит нас и расскажет интересующемуся читателю, насколько этот строй пришёлся рабоче-крестьянским или социалистическим? А может быть, сейчас вылезут ортодоксальные коммунисты, обвинив всех читающих это произведение в «предательстве» и «власовстве»? Эти умники непременно начнут уверять, что репрессии полностью оправдали себя. «Так надо было», «граждане нуждались в железной руке», «всё это во благо народа». Короче говоря, всё оказалось хорошо и замечательно, а тот факт, что мучали и убивали сотни тысяч ни в чём невиновных, — это ничего страшного? Да, это сплошное ничто, всего лишь издержки большевистской системы! «А вы сошлитесь нам на официальные источники, что так действительно было», — проскрипят своими жёлтыми зубами наши безумцы. Ничего сложного, если будет необходимо, то пласт широких доказательств всегда можно будет предоставить. Жаль, что это не убедит искренне верующих в коммунизм.

Однако Станислав понимал, что такое большое количество людей, вся эта масса, уничтожаемая системой, не могла быть на подряд террористами, шпионами и вредителями. Он только осознавал, что губилось невиновное большинство. Богатырёв догадывался, что репрессии происходили не только в 1937—1939 годах. Они являлись постоянными и шли всё время с момента установления советской власти!

Но пусть эти люди действительно бы были ярыми и активными противниками данного государства. Что же это за такая кошмарная система, которую хочет свергнуть такое большое количество народа? Каким надо быть параноиком и душевным уродом, чтобы постоянно искать заговоры и сговоры?

Многих репрессированных Станислав знал лично. Он прекрасно знал характеры тех людей, которых увозили чёрные «воронки». Невозможно ему было представить, как тот или иной человек закладывает бомбу под кресло председателю колхоза или нарочно портит рельсы на пути крупного товарного состава. И стало совсем грустно, когда одноклассника Богатырёва арестовали лишь за то, что тот случайно, споткнувшись, вылил суп из тарелки на портрет Сталина.

Станислав ошибочно полагал, как и многие другие люди, наблюдавшие за зверствами системы, но не попавшие в её жернова, что он и дорогие ему люди избегут мучений и страданий, исходящих из гулаговской пропасти. К сожалению, он вогнал себя в наивную иллюзию, считая, что этот страшный мир существует не в его, а в другой реальности, и никогда эти две вселенные не соприкоснутся. Как же жестоко ошибался солдат!

Ефрейтор поглядел на «врагов народа». Он насчитал где-то человек тридцать. Все были запачканные, потрёпанные, злые, уставшие. Одни топтались на месте, другие сидели прямо на голой земле, копаясь в нехитрых пожитках. Много оказалось как старых, так и молодых. Некоторые уныло, без интереса уставились на пришедшего солдата. Поразительно: шла война, а у системы нашлось время заниматься «охотой на ведьм». Впрочем, она будет делать это и после окончания Великой Отечественной.

— Убирайтесь отсюда, молодой человек, пока вас не захапали вместе с нами! — яро прошептала худая, но бойкая старушка. — Идите, защищайте родину! Не то умрёте в лагерях, муж мой уже умер.

Станислав прошёл еще дальше. Арестанты разговаривали между собой очень тихо, чтобы, не дай бог, не услышали конвоиры.

— Ночью меня забрали, как и соседа, — грозно шипел безбородый старик, почёсывая расцарапанный подбородок. — Кто сдал — понятия не имею. Что же за сволочные люди у нас живут?

— Та це ще нічого! Мене чомусь вдарили по голові. І пхнули в їх автобус. Сказали, що я бандерівець. Баста! — жаловался молодой украинец. — Але ж так добре жили, поки більшовики не прийшли.

Как невидимый наблюдатель, Богатырёв продолжал свой путь мимо колючей ограды. «Сколько разного народа! — только и мог подумать он. — Сколько жизней, сколько судеб».

— Не понимаю: за что, ну за что? — сокрушался молодой студент, сидя на маленьком чемодане. — Я сотрудникам сказал, что и к службе годен, и воевать могу. А они… Эх!

— Я тоже думала: не дойдёт, не дойдёт, — вздохнула светловолосая женщина лет пятидесяти. — Зря надеялась, дура наивная.

— Неужели отправят на Крайний Север? Неужели?

— Да ладно вам, — отмахнулась женщина. — Там везде плохо. Во всех местах всё одинаково.

— Почему товарищ Сталин это не предотвратит? — наивно вылупил глаза студент. — Ведь он сам говорил, что государство нуждается в хороших образованных специалистах. А я, между прочим, почти что инженер! Нет, нет, это все игры Берии и Кагановича. Иосиф Виссарионович одумается и наведёт порядок, уверен в этом.

Вдруг Станислав увидел очертания знакомой фигуры, сидевшей около огня, что полыхал из кривой жестяной бочки. Богатырёв прищурился, встал так, чтобы можно было разглядеть лицо. Он обомлел моментально. Ноги его задрожали, застучали зубы, словно тот попал в лютую метель. Возле своеобразного костра сидела девушка, его ровесница. Она, частично скрытая мраком, выставив вперёд изящные руки, пыталась согреться, скромно чихая от надоедливой сырости. Некогда красиво постриженные ноготки её пальцев загрязнились и расцарапались. Милое личико с родинкой на правой щеке побледнело, кое-где уже начали проглядывать морщины. Одетой она оказалась в бедняцкие обноски — плащ, рваные штаны и старые сапоги — которые никак ей не соответствовали. Из розового платка выпадали нежные русые волосы, еще не успевшие загрязниться. Маленький, слегка вздёрнутый носик её часто шмыгал. Голубые глаза, похожие на два бездонных озера, наполнились грустью и тоской. Она, прикусив нижнюю губу, сидела, как мраморная статуя, погруженная в свои мысли. Имея сильное спортивное тело, сейчас девушка сгорбилась, как будто являлась болеющей, умирающей старушонкой.

— К-Катя… — попытался крикнуть Станислав, но голос его сорвался и превратился в отвратительный хрип. Парень нервно закашлялся.

«Почему, почему, почему?! — единственной мыслью стала занята голова Богатырёва. Так сильно он никогда не был взволнован. Никогда не думал, что подобное произойдёт и тут на, пожалуйста, самый худший из кошмаров свершился мигом. — Почему она здесь?!»

— Станечка! — Девушка пропела и мигом вспорхнула со своего места, как ласточка, кинулась к ограде. Молодые люди обнялись, как смогли, невзирая на железные колючки. — Станя, я думала, я уже была уверена, что мы никогда больше не увидимся!

Они шептались, шептались так, чтобы их не услышали и не обнаружили гебисты. Но разговаривали они ярко, страстно, трогая и лаская друг друга, словно в первую брачную ночь, до которой им нужно было ещё и дожить.

— Ты живой, слава богу! — улыбнулась Воронова, обнажив два ряда белоснежных зубов. — Война же кругом, война, неразбериха, ты здесь…

— Милая, как ты оказалась здесь? — наперебой спрашивал Богатырёв. — Они издевались над тобой? Били? Наси… — Он прервался, сжав колючку так, что из ладони слегка потекла кровь. — Они сделали это с тобой?

— Нет, ничего этого не было. — Катя пожала круглыми плечиками. — Вот только… Платье. Помнишь то алое платье, которое мама мне подарила на день рождения? Мы уже познакомились с тобой, ты был тогда. Туда ещё дядя Толя приходил, помнишь, как сильно он выпил и что потом начал вытворять?

— Ещё бы такое забыть! — прикрыл глаза руками Станислав, вспоминая весёлые проделки пьяного дяди Толи.

Они тихо посмеялись.

— А платье, — продолжала девушка, — следователь заставил снять. Ты не бойся, ни при нём. Я переоделась вот в то, что мне дали. А платье моё конфисковано было и ушло как социалистическая собственность. Ну, вернее, на нужды жены следователя.

— Вот же собака! — прошипел ефрейтор. — Ну подонок!

Ненадолго установилась пауза.

— Прости меня дуру, родимый, — всхлипнула Воронова. — Я не могла без тебя вообще, честно. Сердце кровью обливалось, замучилась я, как не своя была. Сбежала из дома и на единственный поезд, последний, успела к тебе на Украину…

— Катюша! — перебил её Богатырёв, недоумевая. — Ну зачем ты это сделала, зайка моя? Какие больные люди гражданских в зону военных действий ещё доставляют, если здесь наоборот бегут все? Послушай, а если бы ты погибла? Пропала без вести? Как я бы без тебя был, дорогая? Тут по-настоящему опасно, Кать: Германия почти что под Киевом стоит. Даже если бы мы и встретились в более-менее спокойной обстановке, то что ты делала бы дальше?

— Я не знаю, Станя, — крупные слёзы полились из её уставших глаз. — Прости меня. Просто прости.

Они вновь попытались обняться. При этом проволока нагло уперлась в Катин лоб. Тем временем некоторые арестанты восхищённо наблюдали за этой романтической сценой, не смея проронить ни слова. А худая старушка даже проползла почти что к концу состава, чтобы постараться предупредить солдата, если НКВДшники станут приближаться. Что за смелая женщина!

— Меня по-любому схватили бы, Станечка, — отрешённо покачала головой девушка. — Как Ступина за вредительство, как Дятлова за саботаж, как того торговца на рынке нашем за спекуляцию, как бабу Варвару за проклятые «колоски», как Мишку Шпагина, который портрет Сталина-то испортил. Дело, оказывается, завели ещё до отъезда на Украину. В ГУЛАГе ведь кончаются работники.

Она улыбнулась, но уже злобно. В её глазах блеснул огонек ненависти.

— Когда они уже все перемрут, Станя? — было очень непривычно слышать подобное от хрупкой и милой девчонки. — Когда их в асфальте похоронят вместе с Гитлером и их колючей проволокой? Когда они в собственных застенках кровью плеваться будут?

— Я не знаю, милая, — тяжело вздохнул ефрейтор. — Я не знаю…

Катя, успокоившись, немного поостыла.

— Меня обвиняют в связях с какой-то «Подмосковной правотроцкистской группой», в которой я, конечно, не состояла, — повернув голову, она уставилась в ночную тьму. Костёр отбрасывал причудливые тени. Сейчас красавица выглядела очень смелой. — Нет, я не лидер, за это сразу полагался бы расстрел. Они считают, что я была на посылках, выполняла для оппозиционеров всякую мелкую работу. А на Украину, по их мнению, я поехала, чтобы наладить связи с немецкой разведкой.

— П-погоди, — удивлённо хохотнул Станислав. — Но, как я понимаю, нацисты и троцкисты — это люди, мм, мягко выражаясь, идеологически несовместимые.

— Я тебе передаю лишь то, что мне наговорил следователь.

— Ха, — отмахнулся солдат. — Чудеса советского кривосудия.

— Такие вот дела. — Воронова недвусмысленно уставилась прямо в глаза Богатырёву, нарочно облизнув губы.

— С тобой как будто ничего и не случилось. — Солдат сделал вид, что ничего не заметил. — Тебе уже весело?

— Потому что появился ты. — Девушка ещё раз поцеловала его. — Помни, Станя. Если я умру или ты умрёшь… Если мы оба умрем. Я всё равно буду любить тебя. Вечно, — как-то особенно добавила она.

— Я даже боюсь представить, что они делают с женщинами в лагерях! — Богатырёву было не до романтики. — Прошу тебя, держись, моя хорошая! Борись, борись до конца. Если я пройду через эти испытания, но не встречу тебя после я… не смогу без тебя, не выдержу.

— Делай, что должен… — проговорила Катя.

–…и будь, что будет, — закончил Станислав.

Молодые вновь замолкли.

— Кстати, кто тебя сопровождает? — успел поинтересоваться ефрейтор.

— Розенберг его фамилия, Исаак Иосифович, кажется! — оживилась героиня.

Договорить молодым помешала та самая бойкая старушка.

— Ребята, — громко шикнула храбрая женщина. — Ребятки! Разбегайтесь немедленно: чекисты идут.

Вдруг из-за последнего вагона вышли люди в синих фуражках, вооружённые пистолетами-пулемётами. Идущий впереди нёс в руках большой фонарь, освещающий дорогу на добрых десять метров. Катя успела быстро вернуться на своё место, благо мрак ночи прекрасно смог её скрыть от надвигающихся НКВДшников. «Кто там, блин, разговаривает? — мерзко рявкнул один из конвоиров. — Жить надоело, враги родины?» Станислав резво рванул прочь от ограды и понёсся вниз с железнодорожной насыпи. Посыпались камни, взвилась придорожная пыль. Он пробежал через просёлочную дорогу и оказался в небольшой берёзовой роще. Кажется, стрелять вслед никто не собирался. «Мерзкие гады», — сплюнул солдат на сырую землю. Неожиданно ветер резко усилился, с неба стало потихоньку капать. Отчётливо прогремел гром. Отдышавшись как следует, Богатырёв оглянулся. Двое гебистов уже ушли. А третий, тот, что был с фонарём, стоя у колючей проволоки, продолжал пристально вглядываться в темноту, в которую убежал ефрейтор. Создавалось ощущение, будто особист прекрасно видит солдата.

Почему-то Станислав был уверен, что стараться разглядеть его пытался именно Розенберг.

***

— Геннадий Викторович Шаповаленко был отличным командиром. Являлся выходцем из известного рода. Достойно сражался солдатом против белых, веря в правое дело большевиков. Был выпускником элитного военного училища, стал потом почётным ветераном Халхин-Гола. Чудом избежал репрессий, так как следователь, который должен был в первый раз вести его дело, попал под машину, а материалы обвинения сгорели при пожаре. Жалко, что он оказался не готов именно к такой войне. Как вы поняли, бедняга полностью сломался…

Богатырёв, замолчав, побарабанил пальцами по серой лавочке остановки.

— Довольно-таки странное «чудо», — заметил Рома. — Уж не сам ли полковник всё это устроил?

— Шаповаленко был человеком чести, — отрицательно помотал головой старый воин. — У него не было связей ни в госбезопасности, ни в партии, чтобы провернуть подобное. Да если бы и были, он так бы не поступил: совесть не позволила бы.

— Ну а что с ним стало в итоге? — поинтересовался Доброградский. — Отправили в ГУЛАГ-то по собственной инициативе?

Станислав Константинович не уловил юмора профессора.

— После того, как РККА потеряла Украину, Геннадия Викторовича сняли с должности, лишив при этом раннее полученных наград. Его арестовали и продержали сравнительно недолго. Обвинили в развале подчинённых ему войск, предательстве и связях с фашистами. Устроили травлю его боевым товарищам и родным. После Московской битвы его расстреляли под Ленинградом.

— Это печально, но предсказуемо, — вздохнув, медленно покивал головой пожилой учёный. — Сколько ещё было похожих историй! Виноват был кто угодно, но никак не советское правительство.

— Он стал жертвой обстоятельств, — понимающе продолжал ветеран. — Бывает, знаете, в жизни так, что всё плохое и самое гадкое на тебя сваливается в один миг, а ты не можешь со всем этим справиться, ибо не обладаешь ни нужными силами, ни ресурсами. То же самое случилось и с Шаповаленко. Слишком много для одного человека, друзья мои. Зато он сделал всё, что смог.

— Его хотя бы реабилитировали? — Роману хотелось знать каждую деталь о драматичной судьбе этого советского военачальника.

— Ага, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, — подтвердил Богатырёв. — Правда, кому нужна была такая справедливость, ведь не стало человека! Хоть его измученной старухе вдове было утешение.

— А что случилось с Гагиным?

— Да там совсем иная история! — улыбнулся Станислав Константинович. — За «Старогородскую инициативу» его наградили орденом Красной Звезды. Его ждало положительное внимание в узких кругах. Ну, вы понимаете, о чём я? Наш майор успешно продвинется по карьерной лестнице и после войны. Но перед лавровыми венками ему нужно будет пройти через Москву, Сталинград и Берлин.

— Послушайте, а про какого Рудольфа Штальма спрашивал Розенберг? — решил уточнить Виктор Сергеевич. — Вы смогли выяснить что-нибудь?

— Так я об этом вспомнил лишь в начале пятидесятых, меня как будто осенило! — воскликнул Богатырев. — У нас в посёлке был один управляющий: то ли немец, то ли еврей. Биография у него была чистая: активно помогал большевикам во время революции и Гражданской войны, являлся членом партии с тысяча девятьсот двадцатого года, в общем, яркий активист и популист. Лизоблюд он был тот ещё и к концу двадцатых годов полностью влился в доверие к местным властям. В нашем селении среди коммунистов он был кем-то вроде авторитета, которому не следовало переходить дорогу. Простой народ его побаивался: ходили слухи, что с помощью дружков из ОГПУ-НКВД он расправляется со своими оппонентами. Для обычных людей он был тёмным, скрытным, лицемерным человеком. Но партийные ох как лестно отзывались о Штальме! Наконец, Рудольф добился своего, став поселковым управляющим. Преспокойно избежал репрессий.

Перед самой войной, как помню, двенадцатого июня, через наше селение должны были перегонять груз, набитый дворянскими драгоценностями, которые обнаружили в виде клада где-то на юге Подмосковья. Конвой, конечно, был вооружённым и охранялся, как вы думаете, кем? Правильно, нашими доблестными чекистами. Один большущий грузовик и шесть автомобилей сопровождения остановились, чтобы охрана отдохнула, а транспорт был дозаправлен и отремонтирован где надо, благо у нас имелась неплохая машинно-ремонтная станция. Штальму было поручено сопровождать чекистов и объяснять, где что в Быково находится. А утром наши милиционеры обнаружили шестёрку пустых автомобилей. Пресловутый грузовик отсутствовал. Гебистов нигде не было.

В ужасе местные стражи порядка (которые в это дело совсем не были посвящены как ненадёжные) ринулись к Рудольфу, чтобы тот принял хоть какое-нибудь оперативное решение и сообщил наверх о случившемся. Однако и Штальма след простыл. Милиция и мои едва проснувшиеся соседи в спешке стали прочесывать поселение, обыскали дом нашего «любимого» главы. И что вы думаете? В его жилище остались исключительно голые стены, вещи и всяческая утварь пропали.

— Офигеть! — изумлённый, Рома не смог сдержаться.

— И это ещё не всё, — продолжал старый воитель. — К сожалению, в центр сообщили очень поздно. К трём часам дня в Быково приехал другой разъяренный отряд чекистов, часть подольского НКВД. Они люто орали, что всех перестреляют, хотели свалить вину на наших бедных милиционеров и моих земляков. Довели мать до истерики, перепугали братьев и сестру, изверги. В конце концов, поняв, что никто из селян не виноват, умчались. Остальное я узнавал только из слухов, в газетах о таком грандиозном провале нашей «непобедимой» госбезопасности ничего не писалось.

— И что у вас получилось узнать?

— Практически ничего. Ясно было одно: с НКВДшниками наш дорогой Рудольф Штальм был в сговоре. Эти персонажи были объявлены во всесоюзный розыск, но следов их так и не нашли. Вот она истинная сущность коммуниста: волк в овечьей шкуре!

— А как Розенберг на фронте смог вспомнить, что вы жили с Рудольфом в одном посёлке? — недоумевал Доброградский. — И почему этот особист подумал, что вы как-то с ним связаны?

— Видимо, у Розенберга была феноменальная память, — пожал плечами Богатырёв. — Но, вероятно, тогда вспомнить он всё не смог. Я на самом деле сказал ему правду: со Штальмом мне действительно не приходилось знакомиться лично. Я никогда не общался с нашим главой. И я до сих пор рад, что в той избушке не наговорил против себя ничего лишнего. Быть может, чекист, узнав жителя того самого злополучного для НКВД Быково, решил возобновить дело о пропавшем кладе? Выбить из меня показания, чтоб это расследование не превратилось в позорнейший «висяк», мм?

— Ну и переплетение судеб! — воскликнул Роман. — Прям везде этот ваш Исаак Иосифович. Железное лицо Лубянки!

— Тем не менее как за десять дней до начала Великой Отечественной было возможно вывезти машину с тяжёлым грузом с территории СССР? — дивился профессор. — Я сомневаюсь, что такую находку эти преступники оставили в Советском Союзе. Ведь Рудольф был не один! Как можно было так долго укрывать транспорт и такое немаленькое количество сообщников? Им нужен был либо корабль, либо самолёт. Куда можно уйти чуть больше, чем за неделю? В почти что полностью оккупированную Европу через Украину или Белоруссию? В Финляндию через непроходимые леса? Северными портами выплыть в нейтральную Швецию или США? Невозможно же это, Станислав Константинович!

— Нам лишь остаётся признать, что Рудольф Штальм и его дружки были мастерами своего дела. Профессионалами… — развёл руками Богатырев. — Очень может быть, что свои последние годы они доживали в прекрасной развитой стране, купаясь в роскоши. Если, конечно, не перебили друг друга из-за дворянских сокровищ.

— А что содержал в себе клад?

— Это было неизвестно ещё в самом начале. Дело потом совсем замяли, и простой народ ничего не знал даже на уровне Московской области. Так вот.

Мимо остановки развязно прошло двое приезжих с юга. У одного из молодых людей, праздно шатавшихся по Москве, в открытой для взора кобуре можно было увидеть позолоченный пистолет Стечкина. Непонятно, от каких особо опасных врагов собирался обороняться такой гражданин, ибо имел он спортивное телосложение и в любой передряге мог бы постоять за себя и врукопашную. Второй, маленького роста, не такой крепкий и высокий, как первый, горделиво нёс в руке «IPhone» последней модели, из которого вовсю звучала определённая музыка. Пренебрежительно глянув на последнего ветерана и учёных, парочка, разговаривая на родном языке, двинулась к ларьку с фаст-фудом, которая стояла недалеко от проезжей части.

— Тоже россияне, — иронично хихикнул профессор Доброградский.

— Ой, Виктор Сергеевич, ещё обращать на них внимание! — равнодушно отмахнулся Рома. — Давайте лучше Станислава Константиновича дослушаем.

Он обратился к старому воину.

— Может, вы нам про Катину судьбу расскажите?

— Вы правы, Роман, нечего обращать внимание на этих бездельников. — Богатырёв пристально всматривался туда, куда ушли наглые мигранты. — Эти «товарищи» только и ждут, что их покормят негативом. Больше холодной сдержанности. Давайте про любимую я после расскажу? Чтобы каждая деталь выстраивалась в необходимой последовательности.

— Вам решать… — пожал плечами профессор. — В любом случае, мы все внимание.

— Что касается битвы за Москву, первой битвы, после которой начался перелом, то я в ней не участвовал. Вместе с капитаном Пановым мне было приказано сопровождать генерала Шаповаленко в Ленинград. На самолёте, словно персоне первого класса. Мы перелетели через всю Россию прочь от Златоглавой. Новости тогда доходили очень скупые, поэтому ничего не могу сказать о каком-то ощущении эпичном либо геройском. Я только в тысяча девятьсот сорок шестом узнал, что германцы могли видеть в бинокль купола московских храмов, в которых верующие вымаливали общее спасение…

Я всегда буду уверен, что моим соотечественникам приходилось гораздо хуже во время сражения за Белокаменную. Одному богу было известно, как развернулся бы ход войны в те дни. В том крупнейшем побоище участвовал мой друг и боевой товарищ, Андрей Акинфеев, с которым мы познакомились перед Сталинградом. От него-то и удалось мне узнать все подробности тех событий.