Сборник прозы

Владимир Хрулёв

Власть и властные люди интересуют меня больше всего в этой книге. Я хотел бы избежать этого фантазийного знакомства, но как это возможно – не знаю. Пусть попробует читатель описать нашу власть, срисовав её с условного Иванова, Путина или Медведева. Поэтому аннотация такая – никакая. Но заявляю, я лоялен по отношению к власти, но замечаю, что смутное время, начавшееся по моим понятиям в середине 16 века, инициатором которого стал Иван Грозный, продолжается и проявляется в наше время.

Пыхтение недовольных

Россия преподносит очередную свою жестокость — убит очередной оппозиционер к власти, Немцов Борис Ефимович, один из создателей партии ПАРНАС — партии народной свободы. Это случилось на Москворецком мосту, когда он со своей молодой спутницей в полночное время гулял по городу и от Красной площади по Васильевскому спуску к реке ступил на Москворецкий мост и направлялся на Болотную площадь. За ними кралась белая иномарка и, выбрав момент, водитель произвёл в спину политику 6 или 8 выстрелов в спину. Надо полагать, что Борис Ефимович умер сразу. Так описывают это убийство средства массовой информации.

Это случилось в ночь с 27 на 28 февраля 2015 года, ему было 55 лет.

Удивительно, как я мог предвосхитить смерть Бориса Ефимовича похожей трагедией моего героя не изданного романа, Дворковеца Аркадия Вадимовича. Сможет ли поменять что либо эта трагедия в моём романе, думаю, что нет. Поразмыслив, я продолжаю.

1

Если я хочу написать книгу о сегодняшних событиях в России, то могу ли я предположить что меня ожидает? Могу ли я предположить, что моя затея — задача неисполнимая, ибо в событиях этих грандиознейшего масштаба трудно, наверное, разглядеть современнику правоту и справедливость с одной стороны и ложь и преступность с другой. Нет, я не могу, мне невозможно отстраниться от сегодняшнего времени и мыслями перебраться в будущее — я весь в эмоциях, под впечатлением сегодняшнего дня и я не поддаюсь иллюзиям.

Это одно.

Почти невозможно оценить происходящее из предоставленной информации путинской пропаганды и почти так же невозможно, если мы поверим украинской расхристанной национальной болтовне. Каждая из сторон болтает и не знает чем закончится противостояние, при этом дерутся так, будто с заклятым вековым врагом — жизни не жалеют, пролитой крови не меряют. А сейчас можно лишь гадать (и не угадать), как обернутся события в будущем — процветанием или катастрофой.

Это другое.

Для написания этой книги мне никто не был нужен. Я ни с кем не обсуждал события и никого не слушал. Я думал о происходящем, я видел власть и её отношение к событиям и видел, что власть опасна, она причастна и либо молчит и, кажется, что тупо, либо ссылается на демократию.

Так же тупо.

Бледное ленинградское солнце грело землю под окнами дома и с трудом выгоняло на свет всходы из луковиц пионов и георгинов. Роз не сажали даже чайных — не приживались. А что расцветало своим цветом, махровые пионы и яркие с унылостью георгины, несли на рынок или куда поближе, где много людей — к магазинам, и продавали молодым мамам для дочек и сыночков и бабушкам для внучат — букеты к началу учебного года, обремененными радостным удовольствием нести букетную местную флору учителям в доказательство любви за получение обязательных школьных знаний.

Белобрысый мальчик, маленький и худенький лет восьми, свешивлся из окна второго этажа дома по адресу Басков переулок дом 12 и вслушивался в разговор девочек постарше, лет двенадцати, усевшихся под окнами дома на лавочке. Поначалу мальчику был интересен разговор девочек: о чём же могли болтать взрослые девочки? Но, прислушавшись, он услыхал совсем незнакомые слова, какие то шипящие да протяжные, словно поющие — с-шшш-а, о-о-о-н. И застыдившись умных девочек, мальчик спрятался от них за занавеску, но подслушивать не переставал.

Но в это время небо над городом потемнело и девочки переменили разговор в тиши после сумеречного потемнения до шёпота. Многие из девочек верили в русалок, водяных, леших, кикимор, домовых, оборотней и не только верили, но даже всю эту нечисть видели собственными глазами. А про незнакомые слова забыли — непогода вмешалась.

А над городом чернело опускающееся тучами небо. Становилось всё ниже, клубилось и бежало непонятно куда. Но всё неслось над головой грозно и мимо людей и всего города. И в этом беге и кружении чёрных туч вспыхивали голубые зарницы, бесшумно и ослепительно, но гром не гремел и не пролилось ни капли дождя.

Девочкам было жутко в такую непогоду, а мальчику было любопытно наблюдать за бесстрашными и умными девочками и когда девочки с криком сорвались с места и бросились по домам, мальчику сделалось уныло и он захлопнул окно — на пустынных улицах не было ни души.

Потом мальчик несколько вытянулся в росте, но всё равно остался низкорослым человеком, хотя ой как многого добился в жизни — судьба была к нему чрезвычайно благосклонна под гром и зарницы в ленинградском небе. Он возрастал и матерел.

Мальчика звали Витя. В школе он себя ничем не проявил, учился ни шатко ни валко — не стеснялся своей усреднённости, но его тянуло к мальчикам заметным, они как бы сами появлялись ему на глаза и он цеплялся за них как репей за собачий хвост. Тешил себя надеждой в своей взрослой жизни достичь завидных успехов лётчика, моряка или разведчика. Он не бредил на этом поприще, просто хотел быть в очередь то тем, то этим и, наконец, уже по окончанию школы решился войти в двери ленинградского Управления Комитета государственной безопасности и заявить о своей мечте. И после этого посещения он исправно получал советы и наставления от серьёзных людей и был серьёзен в отношениях со своими наставниками. Прежде чем стать разведчиком, говорили ему наставники, ты, Володя, должен получить серьёзное образование и ты, Володя, должен быть крепким в здоровье человеком, заниматься спортом и иметь высшие спортивные звания. Ты должен следить за своим здоровьем, прибегая к здоровому образу жизни и к повышенным требованиям санитарии. У тебя должны быть здоровые зубы, здоровый желудок, здоровый кишечник, здоровая двенадцатиперстная кишка, здоровые лёгкие, здоровое зрение и здоровый слух — всё это как у орла. Следи за артериальным давлением, за своим настроением, аппетитом и функцией мочеполовой системы.

И по совету из Большого Серого Дома Вова после окончания школы поступил на юридический факультет Ленинградского государственного университета. И тут же получил что то вроде внештатного служебного задания: слушать. Слушать везде и слушать всех. Преподавателей на лекциях, в отношениях со студентами, в личных отношениях между собой и в отношениях со знакомыми и незнакомыми людьми, если случай такой представится. Слушать студентов в отношениях с друзьями, на вечеринках, на лекциях, на отдыхе, в общежитии, интересоваться их интимными связями или наклонностями, материальным положением. Слушать своих соседей, знакомых и незнакомых, слушать случайных людей. После чего делиться услышанным в своих отчётах раз в месяц.

Так или иначе, с первого своего отчёта, да что там! — с согласия исполнять слежку за людьми Вова, стал внештатным сотрудником КГБ, или попросту сексотом КГБ.

За этим занятием он и закончил институт. А потом была учёба в Москве в школе КГБ и закончив её, он смог считать себя настоящим разведчиком. Но он видел себя неуловимым шпионом заграницей. Но не подходил для такой работы, он был холост. И нужно было жениться.

И как только был заверен начальниками, что это единственная причина, мешающая ему пожить в ГДР, то сразу начал подыскивать себе жену.

А может было всё наоборот. В семье никто никого не предупреждал о безнравственной жизни мужа и отца. Жену всё устраивало, как безответную овцу, а детям, пока росли, было не понять родительского воспитания поначалу, да и кто что объяснял, если и сами они не хотели иного воспитания — никакого. Так и жили на свете.

2

Президенты России — плод исторической генной инженерии от Византии. Сложная механика, необъяснима. Куда заложена эта память на века?

В какие отделы головного мозга? Наука этим не обеспокоена, нам остаётся только предполагать и выдумывать — византийский приобретённых характер — это что то из области фантастики. Едва ли наши цари, даже если предположить унаследование этого характера от императора Константина, то едва ли действуют на основании именно научных знаний о генной инженерии. Каждому и в голову не придёт разобраться со своим характером и найти в нём что то этакое, византийское. И не задумываясь оправдают себя в любом действии и поступке: Как я поступил гениально! А сам поступок или само действие состояло в том, что бы обмануть, обхитрить, наобещать, оболгать и не выполнить обещанного, Одним словом ограбить.

В отличии от царей с невыясненным византийским характером, у нас были ещё цари, опять же предположительно, с характером Рюрика. Столетия шлифовалась династия и была отброшена в сторону смутой в историческом времени — а уж новые цари с их демократией и справедливостью привнесли в жизнь одну галимую ложь, бестолковщину и дилетантство, чему учиться и наследовать было не надо — дураки сами рождались — поливай — не поливай. Эти неизвестные люди начали учить других. Ни у кого из них не хватило естественного любопытства спросить себя: кто я? Ведь не медведь из сибирских лесов? Оказалось не медведь прародитель. А простой крестьянин из тверских поселений и окружение оказалось из крестьян в большинстве. Но среди них оказалось столько «умных людей» и столько ворья почти одновременно!

— Так полюбопытствуй о своей родословной, — сказал я себе. — Где? У кого? У меня сохранилась родословная моей «Айзы» и я счастлив за неё, но она к сожалению не знает кто она, не знает своего происхождения и не знает моего счастья от её внешнего вида и от общения с ней и если увижу её фотографию и фотографию её деда или прозвучит гордое «Абирон Айза», то я гордо добавляю всем: моя «Айза» не косолапый медведь, а «Абирон Айза Владиировна»! Хотел бы дать ей и своё имя собаке. Но не принято! И её имя условно и лишь для меня.

А что касается моей родословной, то мне ничего не известно за исключением происхождения фамилии.

— Ну ка, ну ка. С этого места поподробнее. — заинтересовался мой друг Вячеслав Хаскильевич Розенбаум.

— Заметь, все мы крестьянского роду-племени, славянского какого-нибудь племени вперемежку с заволжскими племенами, с мордвой или с коми или нельзя исключить другое племя за Волгой у Нижнего Новгорода, Костромы или Ярославля, то есть ближе к Ипатьевскому монастырю, где славяне встретили нашествие поляков в смуту, не очень обременённое нашествие в связи с некоторой отдалённостью от основных исторических событий, связанных с Лжедмитрием и Смутой. Эту польскую дружину, наведовавшуюся к славянам как раз напротив Ипатьевского монастыря, славяне перебили, а оставшуюся их часть пришлось им принять в свою общину и стали поневоле с ними общаться. И, в результате этого общения, поляков стали называть крулями на манер их короля — круль, по-польски король. Со временем это слово трансформировалось в слово Хруль. Отсюда Хрулёв. Так что мне с этого, если я польский круль, не король же в реальности, а всего лишь крестьянин. Не радоваться и не огорчаться нет мне оснований.

Тихо и спокойно было мне в зеленоватом сумраке ванной, насыщенной бадузаном. А ещё на полке стояли кармазин, шипр, «Кармен», «Красный мак», тройной одеколон, «Красная Москва», «Серебристый ландыш». Ветвистые водоросли воспоминаний спрятали меня от событий на Украине, разволновали и обеспокоили за дочь и её семью со всеми домочадцами. Все эти склянки растрогали воспоминаниями и я оказался согретым пенной горячей водой, этими пузырьками из той жизни. Мне их подарила сестра перед самой своей смертью, которую не угадаешь, если это скоротечный рак. И я довольствуюсь ими, созерцая на полке.

По поводу событий на Украине я звоню в Донецк или чаще звонит дочь мне в Алдан и узнаю, что Россия со своим Президентом опять предала.

Люди на Украине уже не ждут помощи от соседей, никакой помощи. Не печально ли? Опять предатели. Как в Югославии, как в Африке, как со своей подлодкой «Курск». Мы, славяне и мы предатели? А вот так. Мы доведены умелой рукой до такого состояния. Тяжело сознавать, но, видимо, легко помалкивать или изображать из себя патриотов в дешёвых ШОУ-программах или кричать в пустоту: или мы не русские!

Прабабка моей дочери в период всенародной критики Иосифа Виссарионовича Сталина соглашалась с такой критикой, но очень ограниченно — да, у вождя были преступные ошибки, но на положение Советского Союза они никак не сказались, когда остановил желание многих генералов и маршалов позволить себе танковую атаку до Атлантики, то есть завоевать всю Европу. А нам сейчас кажется, что не мог вождь удумать такого — предусмотрителен был. И маршал Жуков свидетелем этому. Прабабка дочери была из того активного поколения советской молодёжи, символом которой были прядильщица Валентина Гаганова, лётчица Валентина Гризодубова, трактористка Паша Ангелина. Советские женщины тех времён были гладиаторами труда, они умели, как гладиаторы владеть всем: и трезубцем, и клинком, и сетью, так и наши женщины — были успешными в авиации, во флоте, становились звёздами труда в промышленности, в культуре, в сельском хозяйстве, в дипломатии, и во власти. Но только как исключение и в пропагандистских целях. И сейчас ни на высоких постах, ни в армии, ни на дипломатической службе, ни в правительстве женщин практически нет. Они в большинстве там, где тяжёлый труд — в текстильной промыщленности, в дорожном строительстве. А если не трудом заняты, то там, где лучше не вспоминать. И не упоминать это занятие за труд.

3

Хвойный лес России, если ослабевает в своём росте по какой — либо причине, то в нём, естественно, появляются прогалины, поляны, зарастающие обильно травой, цветами и ягодами. Такие лесные проплешины собирают в себя разного рода нечисть, требующая к себе особого отношения. Тогда люди и колют овец, тёлок, жеребят, пьянствуют и пьяными поют и пляшут. Другого применения этим лесным полянам дикие люди не могли придумать. Пошумят, поломаются, обманут совесть и разойдутся по своим лесным в реальности норам — трущобам, что бы не сердить, не беспокоить своего бога.

Дикое славянство едва ли кого заинтересует. И если летописи шестого века изображают славян крайне жестокими людьми, то откуда жестокость у народа, если не от пребывания его в дикости, когда этот народ мог существовать только в диких лесных (к примеру) местностях и не видел перед собой не только цивилизации, но и сколько-нибудь преемливого варварства. Перед глазами дикого славянина постоянно виделся дремучий лес: это и на Днепре, на Оке, на Мещёре, в Ветлужских лесах, на Верхней волге; и на севере: на Двине, на Ладоге, на берегах Ильменя. А в этих диких дремучих лесах жили медведи, требующие от славян достойного противостояния и не менее опасные туры. Такая среда обитания плюс постоянный лесной сумрак делают и славянина сумрачным диким человеком и все его сказочные герои из древности не имеют доброты. Лес, жилище славянина, его среда обитания, не может подсказать не может навеять ничего солнечного, лучезарного. И живут они в своих лесах. как дикие звери, в жилищах похожих на звериные норы и быт их не человеческий, а звериный, в своих распрях и ссорах убивают друг друга, семейных браков не знают, целомудрия не знают, жён и девушек похищают, живут в многожёнстве и многомужестве. Их хижины бедны и убоги. Особо наглядны своей жизнью племена древлян, северян, радимичей и вятичей. Из этих племенных исключений дикого быта может быть названо лишь одно племя полян. Поляне жили по среднему течению Днепра, были кротки и тихи, добродушны и не злобивы, никак не похожи на кривичей или древлян.

Все народы, в том числе народы языческой культуры, оберегают свою веру как могут, видя в ней наследие своих отцов и самые грубые её проявления и сама жестокость не кажутся им таковой, напротив, она так же освящена памятью. И славяне отвергали христианство в течение многих столетий. Задолго до Ольги и Владимира в христианство славян хотели обратить немецкие проповедники, но устрашённые их дикостью, отказались от этой мысли. И с другой стороны, славяне ненавидели христиан и христианство и прекращали торговые связи с ними, а священников христиан приносили в жертву своим идолам.

Но это, конечно, до поры.

Садилось вечернее солнце, наводя сумрак в душе. Земля Киевская казалось громадной, необъятной, грустной и необъяснимой, вся погруженная в тяжёлую думу о своей участи. Над всадницей нависла тяжёлая молчаливая туча.

Только за Днепром отсвечивает край неба лучами занимающейся зари. Дальняя степь, обвеянная синеватой мглой, казалось, расплавлялась в истоме. Лёгкий ветерок лениво шевелил густые травы и пестревшими в них головками разноцветных цветов. Если бы и Игорь был сейчас в седле, то его лошади стоило повернуть голову, что бы не нагибаясь срывать пучки травы. А небольшие озерки, точно осколки неба упали на землю. И от всей этой красоты становилось печально. Казалось всё это пространство пустынной степи тоскует о чём то далёком и неясном, истомившись в лете. Только Правитель Олег да сам Князь Игорь были не обеспокоены ничем, уверены во всём. Для Олега вообще было несвойственно обращаться к раздумьям, сквозь него не проступала ни прошедшая молодость, ни установившаяся старость. Глаза успели выцвести и полинять на солнце и в непогоды. Но они были, всё таки, заметны на его лице и приглядевшись можно было заметить в них доброту и даже лукавство.

А Олег прославился отважными завоеваниями, к тому же многие варяги, прослышав ранее о завоеваниях Рюрика, присоединились к Олегу и Олег покорил кривичей с их городом Смоленском и тут же ему покорились северяне. Но желания нового завоевателя славянских земель простирались дальше. Слух о независимой Державе Аскольда и Дира давно дошёл до Олега, но ему не хотелось открыто бороться с единоплеменниками. И он решил применить хитрость и коварство. Оставив позади войско, Олег с юным Игорем и с немногими дружинниками приплыл под днепровские кручи возле Киева и объявил Киевским Государям, что варяжские купцы хотят видеть их как друзей и соотечественников. Аскольд и Дир поспешили на берег. И воины Олега в мгновение ока окружили их. А Правитель Олег сказал им: Вы не Князья и не знаменитого роду, но я — Князь! И показав на сына Рюрика добавил: Вот сын Рюриков! С этими словами Аскольд и Дир пали мёртвыми под ударами мечей к ногам Олега. И Олег, как победитель, обагрённый кровью невинных Князей, вошёл в Киев, а устрашённые жители совершённым преступлением и сильным войском признали в нём своего Государя. Тем и была создана единая Монархия севера и юга славян — Киевская Русь, куда была привезена Ольга невестой для Игоря, сына Рюрика.

4

Когда совершается террористический акт, за его проведение и результат кто-нибдь отвечает, то есть берёт ответственность на себя, иначе террористичесеий акт теряет всякий смысл и действие приобретает как просто криминал в виде устрашения, либо требования, либо политического давления. В России никто и никогда не берёт и не брал на себя ответственности за проведённый теракт. Что же за такие террористы в России глупые и трусливые.

Представьте себе, читатель, тех террористов, кто ответственен за проведение акта против жизни следующих наших граждан, Ведь неплохие были люди, эти наши граждане.

Но сразу же: не было никаких автомобилей белого цвета марки «Форд», а была отечественная «Лада» и не белого цвета. А скорее серого (так комментируют специалисты), поскольку белого цвета машин по такой погоде в Москве не найти и мимо уличного регистратора проехала такая машина в предполагаемое время преступления.

Одна из главных российских (московских) тайн, казалось бы — как умудряются простые секретарши при месячной зарплате в сто — двести долларов щеголять в итальянских сапожках за эту её зарплату. И если такая женщина, пардон, девушка не российская гражданка, а украинская модель, приехавшая к Борису пройтись вместе по Красной площади и по Москворецкому мосту и на ней были надеты итальянские сапожки, а убийца был ревнителем этой девушки, то откуда чеченские номера на автомобиле, на котором он скрылся. Вот откуда все эти версии: девушка именно с Украины, автомобиль именно с чеченскими номерами, а у девушки был влюблённый ухажор. Думайте. А мы ещё не знаем результат обыска на квартире Немцова. Может на жёстком диске нашли итоговый доклад политика «Война»? Но не сообщается ничего об этой находке, может читают внимательно, что бы оценить насколько был опасен оппозиционер. Ведь не зря резко изменилось к нему отношение, уже убитому и не опасному сразу же на следующий день после убийства. Он уже враг.

В стране, где издавна бытовал зов к социальной революции, к бунту, то социальная революция много ли принесла народу? Не знаю кто радовался, но свободы не принесла хоть сколько-нибудь. В принципе, социальная революция, пришедшая к нам с Запада, может называться революцией — пусть так, я не возражаю, но она, по существу стала гробовщиком только что зародившейся оппозиции. Может мы радовались не той революции?

Но мы другой революции не знаем — только кровавый бунт и гражданскую войну.

Оппозиция, конечно, народилась от противников режима — от кого же она могла народиться. Режим, засевший в парламенте, сообразил, что с ним, с режимом, трудно бороться парламентскими методами, да что там — невозможно стать победителем. Поэтому путинский режим за парламентское общение со всей и всякой оппозицией. И режим причесал оппозицию, побрил и помыл. И назвал эту оппозицию парламентской, то есть системной. А кто не в парламенте, те не системная оппозиция в отличие от системной.

Я очень хорошо помню Красную площадь. Москворецкий мост в прямой видимости от площади. Там случился расстрел оппозиционера и под стенами, можно сказать, Кремля, резиденции президента

НЕ помню стихов Евгения Евтушенко об этой площади. Помнится. что они назывались, кажется, «220 шагов». И напечатаны были в «Правде», кажется, по случаю смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Но меня поправили мои читатели и подсказали, что не «220», а «210» шагов называлось стихотворение и написал его не Евгений Евтушенко, а Роберт Рождественский Об этом возможно уже не помнит и сам Евтушенко, А Роберта, увы, уже нет в живых, но стихи были и почти точно от кого из них, поэтов более, чем известных к концу пятидесятых прошлого столетия и равных среди равных своим друзьям и критикам, которые как и сами поэты были молоды и дерзки. Кто из них был более дерзок, я, конечно, знать не мог. Да и никто в стране этого не знал.

Знали одно, что эта компания инакомыслящих, почти диссидентов. Конфликтует со всем и со всеми, кто не любит Запад, кто не любит западную моду и западные кинофильмы, кто не курит иностранные сигареты, и не пьёт виски, но зато у них в моде польские фильмы и болгарские сигареты и русская водка, в другом случае портвейн 777 — верх патриотической развращённости какого нибудь студента из МГУ, отчисленного за падение социалистических нравов с последнего курса обучения.

Так «220 шагов» я слышу как читал их Е. Евтушенко и не боюсь ошибится. Его голос, его голос. От Спасской башни до Мавзолея расстояние в 220 шагов, как говорит поэт. В нашей паре с Сашей Скрибуновым было всегда чуть меньше, но никогда ровно 220. Так же и в других парах — или чуть больше или чуть меньше.

Но кто то эту цифру назвал и назвал правильно. Маленькой ошибкой можно пренебречь. 220 — это ориентир из 53 года, а может ещё раньше — из двадцатых годов, вдруг зачёркнутый по чьей то чёрной воле. Безвластно, но по воле. Как это?

Бьют куранты. Я близко к воротам Спасской башни, начинаю идти. Нам с Сашей Скрибуновым на весь путь отведено менее трёх минут. Поэт мог бы этот скорбный и величественный путь назвать «три минуты» и так же был бы точен. 220 шагов и 3 минуты находятся в этом случае в сопряжении: 220 шагов исчисляются по выходу из Спасской башни, начало от 14 корпуса под курантами — не засчитывается. Мы смотрим на часы снизу и только нам известно — время пошло, так как стрелки не дают точности, их положение на нашем предчувствии. Переступаю через бордюр и словно идём. Я помню как записывался наш шаг. Утром, в сухую погоду, в безмолвии площади — к этому готовились не один день и были перепробованы не одна пара. У кинематографистов прошла наша запись и мы с Сашей были безмерно рады и горды как герои. А сейчас я шёл и видел перед собой своего напарника и через его плечо дядю Мишу — милиционера, уже приготовившего для нас подход к Мавзолею у его калитки, где особо кучно размещается народ посмотреть легендарную смену караула.

В реальности подхожу к калитке, тихо почти крадучись. Народу почти никого, дяди Миши нет, говорят, что умер милиционер как сняли караул. Осматриваюсь, ищу перемен. И не нахожу. Всё так же лежит резиновая рифлёная дорожка от калитки к незаметно приоткрытым дверям, нет ковриков под ноги часовым, нет сигнализации на шнуре для часового слева. Но правая дверь Мавзолея приоткрыта и там непременно должен находится дежурный по Мавзолею, если не сам Комендант. Всё так же, но нет часовых!

А я уже на своём месте — справа и смотрю на Сашу: неужели снова расчихается или неужели снова жары не выдержит и придётся вызывать офицера и приводить Сашу в порядок. Через две — три минуты Саша в порядке: умылся, что то понюхал что дал офицер и никто даже не заметил произошедшего на посту №1. А из-за ГУМа давно жарит солнце, но ещё полчаса стоять.

К тому же сегодня доступ в Мавзолей. Мы уйдём, сменившись, допустим Незовибатькой — Басаевым и вернёмся сюда через час. Что бы услышать за калиткой о нас всякие сказки или увидеть удивлённые лица: это не солдаты, это специально подобранные лица. Редко, но земляки и землячки узнавая не узнают. Проходят мимо. Опускают глаза и не оглядываясь спускаются по лестнице в глубь траурного зала.

Что бы не закрадывалось что то нехорошее по поводу фамилий, то Басаев — это ивановец, а Незовибатько — воронежец.

Но в Москве есть одно место, где мне не тревожно, где дышится в сердечном спокойствии, где не встретишь холодных или пренебрежительных взглядов, которые так и называются среди знатоков, взглядов на испуг; их таких пугающих не встретишь, когда ранним прохладным утром идёшь от площади Дзержинского (Лубянской площади) по улице 25 октября (по Никольской) и ожидаемо выходишь на Красную площадь перед Никольской башней Кремля, едва не тронув плечом здание Исторического музея.

Красная площадь с утра ещё пуста. Люди забьют её с открытием ГУМа от самого слияния площади с Никольской до громадины Василия Блаженного, подмявшего под себя ту дальнюю часть площади, где под его тяжестью осела земля, образовав спуск к реке Москве и сам Кремль покривился своими стенами к берегам реки.

В другой день, когда не так рано, можно увидеть вереницу людей непрерывной змеёй вползающее в Мавзолей. Но стоп! Этого уже нет! Уже нет тех притихших людей, которые подходят к Троицкой башне в Александровском саду и нескончаемо идут к Мавзолею. Но сей час всё не так. Я уже не нахожу того милиционера, к которому подойду и скажу просто, не ожидая отказа: Я из 1005, разреши встать в очередь, дружище, я проездом. Я уже не услышу уважительное: давай, давай. Всё это и здесь кончилось.

Что то не то и что то не так.

По НТВ пытались объяснить какие то странные случаи из жизни людей, как один единственный факт их жизни повлиял на дальнейшую жизнь страшными болезнями.

Вот корреспондент ТВ идёт по Красной площади впереди странного расхристанного человека, который то ли плачет, то ли воет, подходит к трибунам и садится на трибунный блок, и поджимая под себя ноги, показывает икроножную, мышцу изъеденную язвой. Фамилия его ПОРШНЕВ, он уже не молод и, видимо, не уравновешен, он жалуется на свою жизнь, что болезнь его мучает с начала шестидесятых годов. Я припомнил его сразу, когда голос его зазвучал за кадром. Я узнал его по голосу.

Самый конец октября 1961года, Поршневу оставалось служить ещё ровно год, а сейчас, 31 октября 1961 года, демобилизуются и разъезжаются по домам призывники 1958 года призыва по разным городам России. Иваново, Ярославль, Кострома, Тула, Рязань, Воронеж, Ленинград, Саратов, Куйбышев, Горький, Владимир, Свердловск, Челябинск. В часы и минуты демобилизации Поршнев на службе, на выносе тела Иосифа Виссарионовича Сталина из Мавзолея и захоронении его в могиле за Мавзолеем рядом с захоронениями с другими нашими руководителями партии и Государства. Голос за кадром говорит, что гроб с телом полководца и вождя не может опуститься и лечь в могиле свободно — могила вырыты тесной, то ли по длине, то ли по ширине. Примета не хорошая. Разве не может вселить такая примета смуту в сердца людей. Может. И мы по этой примете узнаём новое Смутное время.

Что делал, какую функцию исполнял при этой церемонии кремлёвец Поршнев сказано не было и мне нечего что либо разъяснить по этому поводу, да это и не столь важно сей час. Но из слов за кадром, мы знаем, что Поршнев получил от какого то генерала, присутствующего на церемонии встать на крышку гроба и осадить гроб в могилу ногами на означенное для генералиссимуса место только что состоявшимся партийным съездом. И Поршнев не ослушался генерала, ступил на крышку гроба, произвёл несколько усилий и гроб превозмог могильное сопротивление.

И тогда поступок Поршнева вызвал бы у многих кремлёвцев осуждение, а может и вызвал, не знаю. Ведь действительно, поступок кощунственный, безбожный и пренебрежительный к Великому человеку, да и глумливый над вождём не по-человечески.

И вообще что это такое? Ужасные скорбные дни, из ожидания перемен и с проклятиями, со слезами похороны вождя в 1953 году. И скорое, наспех перезахоронение 1961 года.

Вот она, цитадель власти. Кто там в ней? Вожди? Депутаты. Всё смешалось и до сих пор не устоялось в Смуте.

У калитки Мавзолея нет милиционера дяди Миши, встречающего и провожающего караул восхищённым взглядом. У дверей Мавзолея не стоят часовые, кто то лишил почёта оставшегося в нём В. И. Ленина, кто то определяет иные ценности советскому человеку — без Мавзолея, без Ленина и Сталина, без Красного знамени, без КПСС, без Героев социалистического труда, без этого Мавзолея и без Колумбария в Кремлёвской стене. И нет ненужных ковриков под ноги часовым и не заметна кнопка тревожного звонка у левой двери при входе. Всё это малозаметные атрибуты первого поста караула №2. Их больше нет и не будет, видимо.

Но правая дверь в Мавзолей приоткрыта как и прежде. Я знаю, там дежурный офицер. И всё та же резиновая рифлёная дорожка покрывает путь от калитки до дверей. И во всё это втиснута пустота и никчемность перемен.

.

Но мне вспоминается площадь не парадами и демонстрациями трудящихся, а протестами против власти и даже выстрелами по Мавзолею, где на его трибуне власть расположилась приветствовать трудящийся народ приветственными взмахами рук и улыбками, начинёнными пренебрежением.

Но и время ликования не прошло мимо площади. И было это время действительного ликования народа — Победа в мае 1945 года и вернувшийся из космоса Гагарин в 1961 году. Эти даты равнозначны для советского человека. Таких знаменательных дат вы не найдёте у иной российской власти — только у них, у Иосифа Виссарионовича Сталина и у Никиты Сергеевича Хрущёва. В иные времена чем памятна площадь? Вспомните. И приходит на память гражданин, приехавший из Ленинграда (Петербурга) приковал себя за мошонку к брусчатке на мостовой, гражданин поджёг себя и сгорел на виду у милиции и туристов на площади, Борис Ефимович Немцов последний в жизни раз прошёлся по Красной площади и был убит на Москворецком мосту. Это убийство смог бы рассмотреть из своего кабинета в Кремле Президент Российской Федерации.

5

Как то утром, в середине лета, Игорь проснувшись в своём тереме на византийских подушках, решил поторопить Правителя с отъездом в Псков. Но Олег уже был на конюшне и придирчиво осматривал лошадей и сам был одет по походному, в кольчуге и латах, но на голове был одет позолоченный шлем, последний подарок Императора, а на плечах то же подарок из Византии что то вроде плаща славянского, только из дорогой невиданной ткани, и скрепляющей эту ткань броского красного цвета — брошь, о цене которой страшно было подумать.

— Князь, ты собрался в отъезд, а мне не сообщил. — сказал Игорь. Он называл Правителя и своего воспитателя Князем, ему было так удобно, ибо он устранялся называть Олега как то по другому, например, тем же Правителем ли тем же воспитателем.

— Сын мой! — торжественно ответил Олег. — Я собрался в Псков за невестой твоей, что бы привести её в Киев тебе в жёны. Я долго думал над этим и думаю поступаю правильно, ибо в окружных землях — княжествах не найдётся более достойной девицы, чем та, которую я избрал для тебя, исполняя волю Рюрика. И ты смирись с моим выбором, ибо я, как и ты, исполняю волю его.

Конец ознакомительного фрагмента.