Ангел широкоплечий. Новеллы

Владимир Хотилов

Новеллы о жизни обычных людей, где в каждой короткой правдивой истории из суетливой, аморфной повседневности почти всегда возникает хотя бы один человек, на месте которого мог бы оказаться любой из нас. Автор сделал это лишь для того, чтобы развеять у читателя обманчивое ощущение бесконечности бытия и незыблемости мира и чтобы, оказавшись на месте этого персонажа, каждый сумел если не осознать сути человеческой жизни, то хотя бы догадаться о самом главном.

Бонсай

Не став женоненавистником в молодые годы, ты запросто мог бы им стать чуть позже, познавая мир особых женщин — мир женщин-секретарш. И как любой, незакалённый носитель Y-хромосомы, надышавшись очаровательно-ядовитыми парами этого мира, навсегда бы его возненавидел.

Этот мир, как интригующий театр, иногда добрый, чаще бездушно-изощрённый, обманчиво-открытый и одновременно неприступный, чем-то тебе напоминал неприятельскую крепость… Загадочный, неуловимый аромат этого мира, наверное, притягателен лишь самым его настойчивым ценителям и почитателям, терпеливо осаждающим такие укрепления, однако ты к ним не относился.

В большой приёмной крупного завода, с размахом обустроенной, грациозно и поочерёдно, словно модели на подиуме, дефилировали перед твоим взором две вышколенные представительницы этого мира.

Это были закормленные вниманием, знающие себе цену, ухоженные особы, чертовски хорошенькие, особенно, что выглядела чуточку моложе своей напарницы.

Предприятие ты знал хорошо, бывал здесь по делам многократно и эти женщины всегда встречали тебя с холодным безразличием, словно бедного родственника. Твое очередное появление они восприняли, как рядовую неизбежность хозяйственно-экономического процесса, впрочем, и ты смотрел на них, как на его атрибут, возможно, уже устаревший и не слишком нужный. Дамы об этом догадывались, поэтому отношения между вами со временем ничуть ни потеплели.

В заводоуправление шушукались… В ближайшее время на заводе ожидались выборы генерального директора, а один из претендентов — нынешний директор, назначенный на этот пост уже канувшем в лету государством, пребывал в странном административном отпуске.

После очередного семейного скандала, он залечивал раны от побоев, нанесённых ему женой за его амурные похождения с одной женщиной, с которой директор не мог никак расстаться ещё со времени пребывания в должности начальника цеха.

Огромный завод располагался недалеко от мегаполиса, поглотив соседний, тихий моногородок. Большинство его жителей трудились именно на этом гиганте, зная обо всём происходящем в их родном городке.

История любовных отношений директора с той самой женщиной была известна не только его законной супруге, но ещё и многочисленным горожанам. Одним она порядком уже надоела, другие же смаковали её подробности в те дни, когда директор, появляясь на работе, тщетно пытался скрывать на своей физиономии следы бурных семейных разборок.

Вот в такие дни ты прибыл на завод, где главный инженер был просто нарасхват по причине отсутствия директора.

— А, вымогатели, прибыли?!.. Дети лейтенанта Шмидта! — смеясь, говорил он в своём кабинете, застегивая ширинку. — Снова пожаловали — опять трясти меня будете, да?!.. Душегубы… Собчаки хреновы!

Инфляция, как ненасытная тигрица, кем-то выпущенная из клетки, пожирала всех и всё. Поэтому недавние договорённости быстро устаревали, и каждый квартал возникала необходимость подписывать очередной протокол удорожания работ у заказчика. И таким, казалось, простым, но муторным делом занимались генподрядчики, субподрядчики, в общем, все кто ещё как-то держался на плаву в бушующем море рыночных реформ.

Ты являлся субчиком — этаким новым, рыночным зверьком, который пытался выжить в непривычных условиях гнетущего экономического климата, а для этого требовалось многое, например, необходимо было вежливо улыбаться заказчику, когда тот крыл по матушке всех подряд, пусть и шутливо. И не только вежливо улыбаться… Кто же стремился не просто выжить, а ещё хотел срубить себе побольше бабла, то тому следовало иметь и продвигать нужных людей на заводе.

Твой генподрядчик, переметнувшийся в частный бизнес из умирающей отраслевой науки, в отличие от тебя, приезжал сюда не с пустыми руками, а был всегда при бабках. И хотя генподрядчик не знал, с какой стороны подойти к компьютеру и как его включить, зато имел полное представление, приезжая на завод с «дипломатом» налички, куда и сколько требуется, как говорил он, занести для общей пользы.

В заводской гостинице ты проживал в одном номере c Припаловым, коллегой по работе. Скучными вечерами вы смотрели телевизор, и однажды ему почему-то не понравилась аббревиатура назойливой рекламы.

— Нет… «МММ» тут не подходит, — недовольно проворчал он, — надо «ННН»… Так точнее будет!

— Почему? — лениво спросил ты.

— Аббревиатура — это не только сокращение, но ещё и суть… — пояснял коллега. — Смотри, первая «н» — это наличка, нал… вторая «н» — это уже навар, навариться… Ну, а третья «н» — это нагреть, наколоть…

— Надуть, награбить, — дополнял коллегу ты, — наворовать…

— Надуть?!.. Здорово… подходит, — весело согласился он. — Берём на заметку!

Хотя Припалов родился в деревне, как говорят, от сохи, однако стал отличным инженером. Нынче, в непростое время, он всё ещё мучительно достраивал дом в родной деревне, где у него одиноко проживала мать, пожилая и по какой-то причине пьющая женщина. Она, как-то выпив какую-то спиртосодержащую гадость, скончалась, и теперь Припалов разрывался между работой в городе и постройкой дома в деревне.

Ты знал, что генподрядчик давал несколько раз ему сколько-то этой самой налички, чтоб самолично как-то простимулировать твоего коллегу, поскольку от него многое зависело на пусковом заводском объекте. Но больше всего он стимулировал главного инженера.

Авторитет у нынешнего, безвольного директора с его постоянными фингалами от жены за супружеские измены давно и окончательно упал. Пост генерального директора на выборах ему уже не светил, а вот у главного инженера шансы были самые реальные.

— Надо помочь человеку… — с озабоченным видом шептал тебе на ухо генподрядчик в приёмной. — После выборов, в будущем, необходимо будет скупать акции… Надо помочь ему в этом… для общего дела.

Ты равнодушно слушал его откровения, даже не пытаясь сказать что-то умное по этому поводу, а генподрядчик в твоих словах не нуждался и продолжал далее курсировать на завод со своим «дипломатом».

Ты, будучи тихим атеистом, почему-то уверовал, что рай всё-таки существует. Ни там, в заоблачных высях, а здесь, на грешной земле. И это, как считал ты, ни какая-то Швейцария, ни княжество Монако, ни Гавайские, Тайские и прочие райские острова в океане, а то самое место, где женщины вынашивают детей… Вот почему нас, мужиков, всё время в ту сторону обратно тянет — видать, нутром чуем, где рай!

Благополучно покинув в нужное время лоно матери и не причинив ей, по её собственным словам, тяжёлых физических страданий при своём появление в этом мире, уже потом, всего три месяца спустя, ты чуть было не погиб… Но тебе повезло — ты выжил и теперь, вернувшись с того света, как бы доживал вновь обретённую жизнь.

Видимо, такая краткосрочная командировка всё-таки отразилась на тебе каким-то образом, и все последующие за этим жизненные события только подтверждали это гипотезу.

До двадцати пяти, без полного осознания причин и последствий, ты ещё мог с кем-нибудь подраться, поэтому чувствовал себя мальчишкой. Затем, лет до сорока, пока на улице тебя не стала обгонять быстроногая молодёжь, считал, что ты ещё молодой. После этого, перестав так думать, слегка огорчился этому и уже не считал себя таковым.

Иногда что-то судорожно дёргалось в разных частях твоего изношенного тела. Однажды что-то подобное произошло в твоей черепной коробке: она сильно содрогнулась, в ней что-то просело, а вслед за этим, как за неким тектоническим сдвигом в стареющих мозгах, ты начал осознавать, что превращаешься… в Диогена.

Шли месяцы, но это всё не проходило и до тебя, наконец-то, дошло, что ты, скорее всего, останешься с этим мироощущением до конца своей жизни… В чудесное переселение душ, в эту самую реинкарнацию, ты, конечно, не верил, но, по-научному, вполне допускал, что на самом деле мог бы оказаться очень отдалённым потомком Диогена, живущим в приватизированной бочке из силикатного кирпича.

Необычное состояние души тянуло в мечтательное детство, когда тебе часто чудилось, будто в какой-то прошлой жизни ты жил в просмолённой бочке на берегу красивой, морской лагуны. Теперь, с годами, эта картина, как на полотнах Гогена, становилась всё более живописной… Вокруг тебя хороводом проплывали обнажённые, смуглые прелестницы в набедренных повязках, сверкая карими очами и белозубыми улыбками. Слышались их поющие голоса, завораживающие тебя, а сквозь сладкое, убаюкивающее песнопение доносился солёный запах моря…

— Диоген… Гоген… — шептал ты, посмеиваясь над собой. — А, может, это просто ген, засевший во мне и устремлённый в рай?

Детство и юность подзабылись, но в те годы ты, скорее всего, мечтал стать знаменитым артистом или футболистом, однако в итоге оказался обычным инженером. И теперь пытался делать что-то реальное и полезное не только для себя, но и для других сограждан.

До сорока лет, порою, мучился в сомнениях: «Что ж всё-таки хочет моя душа?.. Этого ли я желал?!»

Потом вдруг настигло некое прозрение, и ты неожиданно понял, что всю жизнь желал лишь одного: просто быть свободным человеком — и всё!.. Ни больше, ни меньше… Удивившись, ты словно опьянел от столь лаконичного и, по сути, простого ответа, который искал многие годы. И вслед за просветлением, трезвея, согласился с самим собой, что почти ничего не сделал для этого в жизни… Но ты лишь немного устыдился этому, не упрекая и не оправдывая себя.

Теперь ты понимал, что свобода, вернее, её зародыш, прежде всего, внутри тебя. Он либо есть, либо его нет… И дух свободы надо вынашивать в себе, как некое дитя, причём всю жизнь, и крепить этот мятежный дух, как мускулатуру, каждый день бытия. А улавливать настроение власть имущих в передовицах главной газеты страны и в речах её самых важных партийных боссов — удел слабаков и проходимцев.

Когда в тебе проснулся Диоген, а потом задули ветры перемен, ты с надеждой зачитывался газетами и журналами. Однако надежды вскоре улетучились, лихолетье пронеслось, и нынче ты довольствовался интернетом, а ещё иногда пролистывал бесплатную рекламную газету, которую регулярно доставляли горожанам.

Там попадались заметки, которые тебя забавляли.

Кто-то жаловался: «В городе засилье бабочек… кто-нибудь с ними борется?»

Кто-то планировал на месте городского туалета строить храм… Одни выражали согласие, другие возражали и требовали чуть ли не референдума по этому вопросу.

Одних возмущало, почему не косят одуванчики, от которых много пуха, а других беспокоило, что их дети не могут играть в песочнице, так как кошки устроили там туалет.

Однажды весной ты прочитал, что на оттаявшем склоне, недалеко от нового торгово-развлекательного центра, дети нашли труп крокодила. Газета писала, что рептилию могли подкинуть гастролирующие циркачи или местные олигархи. Соображения о смерти крокодила были разные.

— Животное подброшено мёртвым, — посчитал ветеринар. — Мы отвезли тело в трупосборочный пункт… Позже его утилизируют.

Где находится пункт со странным названием, ты не знал, но местность, описанная в истории с крокодилом, была знакома тебе досконально. Долгие годы ты пересекал её по пути из дома на работу и обратно. Именно здесь, на асфальтированных дорожках, тебя стали обгонять молодые люди, и ты впервые почувствовал себя уже немолодым… В общем, крокодильчик оказался ни мультяшным, ни киношным, а самым настоящим, правда, весьма скромных размеров, но, к сожалению, уже неживым.

Про циркачей всё было ясно, а вот почему местные олигархи держат крокодилов? — узнать об этом не представлялось возможности. Просто у тебя не нашлось подходящих знакомых, поэтому оставалось лишь гадать.

— Братья по классу… и виду, наверное, — мрачно шутил ты про крокодилов с олигархами, позабыв про циркачей.

Местность, где нашли дохлого крокодила, была в прошлом приметной: рядом с рекой царственно шумели вековые, могучие дубравы… Но потом появились двуногие и эти… жуки-короеды. В общем, от дубрав остались лишь воспоминания. И ныне к берегу сиротливо прижимались лишь рощицы смешанного леса, мелколесье да отдельные, ещё уцелевшие дубы.

Земля не пустовала — многие года её нещадно похабили карьерами. Из них, по узкоколейке, вывозили вагонетками глину на кирпичный завод. Когда она кончилась, землю перестали насиловать — про неё забыли, и местность начала постепенно оживать. Заброшенные карьеры вздохнули от облегчения жизни, обросли кустарником, деревцами и уже не казались такими безобразными как раньше. А в одном из них, более живописном, чем остальные, за счет грунтовых вод и родников образовалось озерцо.

…Ты купался в нём вместе с пацанами со своей улицы. В середине озерка находился крохотный островок с изумительно белым песком, сквозь который кое-где прорастала зелень.

Окружающий пейзаж, этот островок с белым песком, синеватая гладь озерка, увлекали тебе в детские мечты, в которых грезилась изумрудная морская лагуна… И ты, представляя себя на сказочном берегу райского острова, нежился под щедрым солнышком и наслаждался бесконечной свободой…

Вспоминая про озерко, ты подумал, что хозяева крокодильчика скромных размеров, возможно, называли его ласково Генусей, Генчиком, а, может, уважительно дядей Геной или Геннадием Иванычем. И если крокодильчик, рассуждал ты, попал бы в это озерко живёхоньким, то в этом случае наделал шума гораздо больше, чем сейчас, будучи найденным с ним поблизости, но уже бездыханным.

Постоянно пересекая эту местность в разных направлениях, ты замечал медленные перемены в её облике. Островок на озерке то появлялся, то исчезал под водой, а вокруг него всё гуще расцветала растительность. На самом озерке почти каждый год соревновались юные судомоделисты, и ты, проходя мимо, ненадолго останавливался и наблюдал, как их рукотворные корабли рассекают мелкую зыбь на поверхности водоёма. А он с каждым годом мелел и мелел. Крохотный островок с белым песком заносило илом, и вскоре он исчез вовсе, вернее, соединился с берегом, ощетинился колючей осокой и уже ничем от него не отличался.

Судомоделисты соревноваться на озерке перестали или, наверное, просто пропали из этой жизни, как пропал этот островок.

Когда озерко окончательно превратилось в болотце, ты узнал, что Диоген в последние годы жил не в бочке на берегу морской лагуны, а на краю карьера с мусором. Там он общался с бродячими собаками и со сторожем карьера. И незадолго до своей смерти сказал ему, мол, когда я умру, хоронить не надо — столкни меня в карьер, на дно помойки, пускай друзья-собаки полакомятся.

Всё это огорчало тебя, а жизнь шла наперекосяк… Всё вокруг, казалось, рушится, сыпется — и случилось так, что в отделе вас осталось уже только двое: ты да Припалов. На самом деле он жил в деревне, однако ещё числился на работе и был до сих пор прописан на койко-месте в общаге, арендованной вашей умирающей конторой.

Новые хозяева конторы продлевать аренду из-за нескольких человек, фактически там не живущих, нынче не собирались. Вот при таких обстоятельствах ты встретился с коллегой после длительного перерыва.

В тот день Припалов выписался из общаги, уволился из конторы и, получив, к своему удивлению, расчёт в виде некой суммы денег, заглянул к тебе. Все предшествующие, далеко не радостные события, а заодно и вашу встречу, он предложил отметить в общаге, куда вас пустили по старой памяти.

Расположившись в комнате приятеля Припалова, вы выпили и заговорили про жизнь.

— Нам ещё повезло, — рассказывал про свою деревню Припалов, — центральная усадьба не так далеко от трассы…

Деревня твоей матери тоже располагалась рядом с большой дорогой, однако, как населённый пункт, давно уже исчезла с лица земли и всех географических карт. Вспоминать этот факт не хотелось — ты лишь усмехнулся и промолчал.

— А хлеб я не покупаю, — продолжал уже бывший коллега, — двоюродный брат подарил японскую печь — отличная штука!.. Теперь сам себе хлеб выпекаю.

Ты порадовался за него, но заметил уныло и будто между прочим:

— Жениться тебе надо — в деревне одному тяжело… Дом для чего… для кого строил?!

Припалов шмыгнул носом, но ничего не ответил и разлил водку по стаканам. Вы выпили и ты начал соображать: какая всё-таки она, эта водка — настоящая или палёная?

— С этим в деревне туго… — первым заговорил Припалов. — Мне пятый десяток пошёл, а я там самый молодой.

— А в райцентре? — спросил ты и подумал про водку: «Похоже, настоящая…»

— В райцентре один заводик и тот… помрёт скоро, — с обречённым видом произнес приятель. — Я своё, видать, уже отинженерил — жалко!.. Теперь к земле припал… В общем, живу, как все: работаю на себя… и свою скотину! — он попытался улыбнуться, но улыбка получилась кислой.

Вы замолчали и выпили ещё — торопились, поскольку являлись гостями и не хотели засиживаться в комнате приятеля Припалова.

— Пришел паводок, двор затопило… и свинью зарезали, чтоб она не утонула, — пошутил невесело ты и, заметив непонимание на лице Припалова, добавил: — Так и у нас: создали бардак, затопили им всю страну, и мочат народ потихоньку, чтоб не мучился…

— Да… точно, — с сожалением проговорил Припалов. — И контора наша, видимо, рухнула…

— Не устояла… — словно поправляя приятеля, произнёс ты. — Молодая ещё… Карлик без прочных, глубоких корней, потому нас и вывернуло!

Припалов, застыв, внимательно взглянул на тебя ещё трезвыми глазами, будто ожидая других, более убедительных слов.

— Это, как в футболе, когда проигрывают… — решил пояснить ты. — Все бросились отыгрываться — получилось, что каждый сам за себя… Вернее, каждый сам для себя, а в итоге почти все залетели — по-крупному… Вот так!

— Короче, как этот… — и Припалов, ожив, улыбнулся. — Как бонсай!

— Да… — не задумываясь, согласился ты и, уставившись хмелеющими глазами в залитое солнцем окно, долго что-то соображал, а потом негромко сказал: — Правильно мыслишь, Припалов… Только бонсай этот наш… доморощенный!

Когда выпив всю водку, вы изрядно опьянели, ты громогласно произнёс:

— Ну, что, инженеры от потомственных батраков — по хатам?!.. Я, Припалов, абориген — поведу тебя коротким, но правильным путём!

Прибрежная, ещё уцелевшая местность, в стороне от холмов с мелколесьем и засыхающего озерка, уже принадлежала частным владельцам и была везде огорожена. Вы потыкались, как подслеповатые щенки, своими нетрезвыми физиономиями в заборы и, вдоволь наругавшись, отправились в обход.

По дороге вас разморило на солнцепёке, и вы решили передохнуть в тенистой посадке. Прилегли и не заметили, как заснули в некошеной, прохладной траве.

Первым очнулся ты, посмотрел на часы и ещё минут пятнадцать взирал на посапывающего рядом приятеля. Голова трещала с похмелья, но у тебя нашлись силы и решительность заорать командным голосом:

— Рота, подъём!

Децибелов хватало и Припалов проснулся мгновенно.

Ты выждал, пока он очухается, а когда приятель посмотрел на тебя осмысленным взглядом, произнёс негромко и почти ласково:

— Банзай?!

— Банзай… банзай, — уныло откликнулся ещё сонный Припалов.

Вы встали, отряхнулись и решительно продолжили свой путь.

Время с той поры летело ещё быстрее, чем в прежние годы, однако вы уже больше не встречались. Деревня Припалова, славу Богу, не исчезла и с землей не сравнялась, а от знакомых ты узнал, что он всё-таки женился, стал папой и в прошлом году его сынишка отправился в первый класс.

«Молодец!» — нахваливал ты приятеля и мысленно желал, чтобы его деревенский родственник, живущий теперь в столице и ставший не то большим чиновником, не то депутатом, подарил бы Припалову джип или мини-трактор — они наверняка бы ему пригодились в его нынешней, сельской жизни.

Утром, услышав шум мусороуборочной машины, ты заглянул на кухню и посмотрел на переполненное мусорное ведро. Из него торчала городская газета с фотографией мёртвого крокодила. Ты уставился на фотографию и, усмехнувшись, почему-то подумал про Диогена. Но сознание не останавливалось, неслось дальше со скоростью света, и ты вспомнил, что твой генподрядчик, кажется, ещё жив и стал вроде бы миллионером, а вот главного инженера, избранного потом генеральным директором, убили… Зачем?! — понятное дело — из-за бабла, а вот кто? — до сих пор так и неизвестно.

Лица хорошеньких секретарш стёрлись в памяти окончательно, но ты не забыл, что в просторной приёмной завода были уголки с карликовыми растениями и цветами — женщины, умиляясь, называли их «нашей экибаной».

— Бонсай… экибана… — бормотали твои губы, а сам ты пытался вспомнить один длинный, вроде бы поучительный, а потому не слишком смешной анекдот.

Конец ознакомительного фрагмента.