Русская рулетка. Заметки на полях новейшей истории

Владимир Соловьев, 2011

Недалекие 90-е уже стали историей. Но в памяти каждого из нас еще живы метаморфозы времени. В своих заметках на полях новейшей истории известный журналист Владимир Соловьев затрагивает наиболее значимые события, имеющие далекоидущие последствия в судьбе России: зарождение российской демократии; возникновение многопартийной системы власти; «действующие лица» правых и левых сил; криминальный разрез переходной экономики; разгул коррупции и чиновничий беспредел; противоборство Президента и олигархов.

Вожделенные пайки — вехи истории

Дед был в партии пятьдесят лет и гордился этим. Сейчас я понимаю, что он был прав. Он гордился не членством и не идеологией, а прожитой жизнью, за которую его нельзя было не уважать. Оставив зажиточную еврейскую семью, он в четырнадцать лет уходит на завод рабочим, потом ЧОН, ранения, 20-тысячный партийный призыв, ХАИ, жизнь в авиации, война, награды, работа, любовь на всю жизнь к одной женщине, золотая свадьба, прекрасные дочери, внуки, друзья — и ни одной отсидки. В 30-х и 50-х подбирались близко, но сослуживцы не сдали. Деда хоронили все Фили, и до сих пор я встречаю много людей, для которых важно, что я внук Шапиро. О нем ходили легенды, как во время войны он каждое утро начинал с построения личного состава и, проходя, тыкал пальцем в щеки, так как если опухали от голода, то оставалась ямка. Многие кормили своими пайками семьи, а сами недоедали, и дед выбивал для них доппитание. Еще рассказывали, как на аэродром сел бомбардировщик, пилот потерял сознание, а самолет двигался по направлению к другим машинам. Тогда дед вскочил на подножку «Виллиса» и крикнул: «Гони!» — и они догнали самолет, дед забрался по крылу к фонарю, ударом кулака разбил его и остановил самолет, за что получил орден. А сколько историй он никогда не рассказал, потому что был секретным и до конца своих дней боялся, что нельзя и что за ним придут! Лишь после его смерти по документам я узнал, что он что-то делал и во время Ялтинской конференции, и многое-многое другое. В каждой семье есть такие истории. Однако вернемся к прозе жизни: на закате деду от советской власти перепал золотой значок «50 лет в партии», персональная пенсия аж в 120 рублей и мечта всех советских домохозяек — продовольственный паек.

Пустые прилавки и набитые холодильники, вечные проблемы женщин того времени — где бы достать продукты и как похудеть, уже забытый вкус сайры в масле и бычков в томате и гордость от того, что рыбный «Завтрак туриста» похлеще импортных отравляющих веществ. В ресторанах ты не заказывал, а соглашался со списком оставшихся блюд, при этом заплатив за вход официанту сумасшедшие деньги и чувствуя себя уже почти изменником родины.

Качество продуктов определяло положение на социальной лестнице. В нашем классе училась Алла Исумер. Ее папа Борис не мучился наличием образования, но у них дома было все, вплоть до Кобзона на день рождения, хотя это скорее всего легенда. Борис Исумер относился ко мне хорошо и, угощая меня неведомыми по красоте и вкусу продуктами, объяснял суть своего существования. Товарищ Исумер был хорошим, честным человеком и работал где-то на базе, через которую шли товары в продовольственные «Березки». Он принципиально не воровал, а наличие феноменального достатка объяснял просто: «Это у них есть усушка, утруска и допустимый бой, — для нас это чистая прибыль». У Алки дома было все — бананы в шоколаде, ликеры «Боллс» неимоверных вкусов и цветов, нарезки, сыры, фрукты.

Еда была даже мерой взятки. Помню, как на военной кафедре Института стали и сплавов майор Вощанкин потребовал от меня добыть балык осетровых рыб, и я не смог решить эту задачу, иначе как купив требуемый дефицит в ресторане «Академический» напротив.

Но паек — это было не разовое вливание, а статус. В него входили лосось в банке, икра красная, икра черная, гречка, сервелат и прочая. До сих пор вспоминаю это унижение со смешанным чувством. Как дед радовался, что кормит семью, — и он был прав, деньги значили меньше возможностей.

Удивительно: когда в конце 80-х я преподавал в школе, параллельно учась в аспирантуре, пайки по-прежнему были, и неплохие, а еще замечательно работал школьный буфет и можно было прикупить мяса, которое состояло не только из жил и костей, как тот товар, что валялся в магазинах в окружении ливерной колбасы за 56 копеек. От ее вида даже бродячих псов охватывали кишечные колики, а мы так даже есть ее научились, зажарив до корочки и залив яйцом за 90 копеек десяток.

Эпохи разделялись по воспоминаниям о еде. Дед все вспоминал какую-то колбасу 60-х в горшочках и раков, которых продавали из ларьков в дни демонстраций. Я помню недолгое изобилие в магазинах конца 70-х — время дорогой нефти, когда была вкусная докторская колбаса, вологодское масло и жуткий деликатес — шоколадное масло, которое так радовало вкупе с теплыми калорийными булочками за 10 копеек. С годами они утеряли вкус и выросли в цене до 19 копеек, прикрываясь названием «Кекс «Весенний». Или это был кулич — уже и не вспомню. А как замечательно готовили мамы и бабушки! Какая была выпечка, какие салатики: оливье из всякой всячины в тазике, печень трески с яйцом и луком, свекла с черносливом, орехом и майонезом, а селедка под шубой, а мясо по-французски! И как они гордились умением разделывать и готовить курицу, советскую, синюю (венгерская с потрохами в целлофане, запрятанными в глубины, была редкостью). А миллион блюд из картофеля, а зеленые бананы, которые дойдут в сухом и темном месте. И вдруг яркие краски Олимпиады — соки в пакетиках, нарезка финского сервелата, болгарская жвачка, новороссийская пепси-кола в удивительно мелкой таре и наш зеленющий тархун, заслуженно называемый трахуном за мыльный вкус и самопроизвольное вспенивание в желудке.

Странно сейчас вспоминать об этом, но ведь появление по всей Москве пиццерий воспринималось как революция. Вдруг стало куда пойти и что съесть, и новые времена люди ощущали по изменившемуся доступу к продуктам.

В это время я подружился с мясником из магазина в нашем доме в Филях.

Замечательный парень, виртуоз рубки, он мне помогал купить только появившийся кофе «Нестле» растворимый и венгерский сервелат колечком — то есть это была уже середина 80-х. Я ощущал себя французским графом и был зван в любую компанию.

Перестройка ощущалась в первую очередь изменением режима питания — наверное, это была первая из обретенных свобод.