Без определенного местожительства…

Владимир Ноллетов

Книга рассказывает о жизни бомжей. Поставленные на грань выживания, они все же пытаются сохранить человеческое достоинство, даже хотят быть счастливыми.

© Владимир Ноллетов, 2017

ISBN 978-5-4485-1544-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Старик поправил на голове дырявую вязаную шапочку, пригладил седую всклокоченную бороду, пробурчал:

— Склеротика утром встретил. Худой как скелет. В рванье: голое тело видать. Ноги тряпками обмотаны… Меня не признал.

Он и еще трое бомжей сидели под скобообразной бетонной плитой. Такими плитами выстилают подземные коммуникации. Плита представляла из себя готовое жилье: она стояла на двух плоскостях — стенах, третья служила крышей. Еще одну стену образовывала другая плита, лежавшая на боку. Пол покрывали куски картона. У стен было набросано всякое тряпье. Здесь, на узком пространстве между железной дорогой и заброшенным заводом, валялось десятка два таких плит. Рядом с плитой в очаге из кирпичей горел огонь. Порывы задувшего к вечеру холодного ветра то раздували пламя, то едва не гасили его. На кирпичах стояла помятая кастрюля, в ней что-то булькало. За их спинами лежал человек с окровавленным лицом. Иногда он издавал пьяное мычание.

— А что за Склеротик, Митрич? — хрипло спросила женщина с красным, обветренным плоским лицом. На ней были дырявое спортивное трико, замызганная голубая куртка, потрескавшиеся лакированные туфли. Из-под ярко-красной перекошенной шляпки во все стороны торчали жесткие черные волосы. Возраст ее трудно было определить.

— Ты что, Ырыс, его не застала? Весной он к нам прибился. Одет был хорошо. При галстуке… В возрасте уже… Память ему отшибло. Не помнил, где живет, как зовут, ничего! Три дня с нами жил, потом ушел. То на Ошском базаре его видели, то в Маевке. Теперь, значит, опять сюда потянуло… Наливай, Канай!

Приземистый бомж с круглым добродушным лицом разлил водку в одноразовые стаканчики. Они выпили. Человек за их спинами зашевелился, забормотал:

— Но… Но… — Никто не обернулся. — Новый предмет… в школе… в… ввести… «Благо… родство и честь»… назвать…

Он снова затих. Ырыс повернулась к мужчине лет пятидесяти пяти, с длинным красным носом. На голове его был брезентовый капюшон.

— Дядь Вов! Доценту кто морду разбил?

— Кто! Толян, кто ж еще.

— За что?

— За что! Да не за что. Ты ж Толяна знаешь: напьется — дурак дураком.

— Из-за Светки вроде, — уточнил Митрич.

Женщина сняла с кирпичей кастрюлю. Стали ужинать. Из-под самой дальней плиты донеслись злобные крики, плач.

— Ийи-и, опять Толян, сволочь, Светку воспитывает. — Ырыс выругалась. Они все вставляли мат почти в каждую фразу. — Вся уже в синяках… Ведь девчонка еще совсем.

— Так больше подадут, — усмехнулся старик.

— Значит, они теперь бутылки, скажем так, не сдают? — поинтересовался Канай. Он говорил с легким акцентом, Ырыс же — на чистейшем русском.

— Толян сейчас Светку попрошайничать заставляет. Мы с ней в одном переходе сидим.

— А сам с Русланом металл собирает, металл, — добавил красноносый.

— Видел я, как они собирают, — с ухмылкой сказал старик. — С завода тащат. Что там еще осталось…

— Так это они крышку с люка утащили, — догадался Канай. — Я чуть не провалился.

— Они.

— Куртку новую на Руслане видели? — спросила Ырыс.

— Ну а что, — сказал красноносый. — Металл — это тебе не бутылки.

Ырыс махнула на него рукой.

— Назгуль-эдже сказала, вчера ночью кто-то мужика грабанул, — сообщила она. — Недалеко от ее комка, возле сарая. И позавчера.

Они помолчали.

— Где Валька до сих пор бродит? — сказал Канай.

— Свалилась где-нибудь, — равнодушно произнес старик.

Неожиданно к ним подбежала, сторонясь пламени, облезлая собака и приветливо замахала хвостом. Вслед за ней показалась лохматая, невообразимо грязная женщина. Она была пьяна.

— Легка на помине, — улыбнулся Канай.

Бомжи подвинулись. Женщина плюхнулась на картон.

— Мне водяры… плесните… — прошамкала она беззубым ртом. Лицо у нее было испитое, опухшее, неподвижное. Глаза, видимо, большие, голубые и добрые когда-то, заплыли, превратились в щелочки, стали тусклыми и пустыми. Она выпила, закусила. И вдруг всхлипнула.

— Сегодня… Склеротика пришили… Эджешка сказала… У сарая… Сперва били… Несильно, жалеючи словно… Потом горло перерезали… Оказывается… он здесь жил… — Она махнула рукой на многоэтажные дома за железной дорогой. — Сосед опознал… Полгода как… пропал, говорит… В двухкомнатной квартире один жил… Машина была… Работа хорошая… Еще и пенсию большую… получал… Эх, Склеротик!

Наступило молчание. Минуту Валька бессмысленно смотрела на пламя, потом внезапно опрокинулась навзничь и засопела. Собака улеглась у ее ног. Красноносый покачал головой:

— Кому помешал? Он же безобидный был как дитя.

— Да, вот как, — задумчиво сказал старик. — Квартира, машина, а он в мусоре рылся. Вот так. Может и вспомнил, наконец, где живет, да не дошел чуть-чуть… — Он насмешливо взглянул на красноносого своими колючими серыми глазками. — Ну а ты, Егорыч, в какой квартире будешь жить?

Лицо у того просветлело.

— Я? Тоже в двухкомнатной! Два дня осталось, два. Квартиранты завтра съезжают, в среду дочка приедет.

— Очень ты ей нужен, — хмыкнул Митрич.

Егорыч нахмурился.

— Да не слушай ты его, дядь Вов, — вмешалась Ырыс. — Примет она тебя, как иначе.

— Как иначе! — передразнил Митрич. — Как будто ты не знаешь, как иначе. У меня соседка была. Бабка как бабка. Ну, что-то забывала, не без этого. Но нормальная вполне. Так детки в психушку ее упекли. Жить удобно им мешала. Вот там у ней действительно крыша поехала. От горя. От лечения. А сколько стариков в дома престарелых сплавляют… А ты: как иначе!

— У нас не так.

— Ладно, Митрич, тогда я тебе одну историю расскажу, — обиженно заговорил красноносый. — Правда от и до. Идет, значит, бомж по улице. Грязный, рожа побитая. Люди — в стороны. Ну, сами знаете… А навстречу — девушка. Красивая, нарядная. Вдруг бросается к нему. Обняла, прижалась. Прохожие глазам своим не верят. А у ней — слезы текут. Прощения просит… — Голос Егорыча дрогнул. Казалось, он сейчас сам заплачет. Старик снова хмыкнул. — Это она, значит, отчима встретила, отчима своего. Они с матерью когда-то его выгнали. Бухал якобы много. А мать ее такой стервой была, что нельзя было не забухать…

— Ну прямо как у тебя, дядь Вов, — удивилась Ырыс.

— О чем и речь. Хотя не совсем: Верочка-то меня не выгоняла. Жена выгнала, не тем будь помянута… Так вот, девка та вышла потом замуж. Только неудачно. Муж пил, бил. Через год развелась. С матерью, со стервой такой, тоже не ужилась. Квартиру на две разменяли. Замуж больше не вышла: ей все отморозки попадались. И осталась она одна. И вот тут-то она поняла: за всю жизнь лишь один человек с добротой к ней относился, с любовью. Отчим! Вспомнила, как он о ней заботился, подарки дарил. От матери защищал… Так ей захотелось его найти! Представляла себе, как бы дружно они стали жить; она любила бы его как родного отца. И случайно на улице на него наткнулась!

— Сказка! — махнул рукой Митрич.

— Было это, было! — Егорыч даже привстал от волнения. — В газете писали. Сам читал… Так то — падчерица! А Верочка-то — кровинка моя.

— Ну-ну, — скептически буркнул старик.

Вдруг собака подняла голову и зарычала. Взметнувшееся от порыва ветра пламя осветило тонкую фигурку. Это была девушка лет восемнадцати, хорошо одетая, но осунувшаяся и изможденная. Она смотрела на них с какой-то обреченностью. Ей освободили место. Егорыч снял с себя зловонную куртку и заботливо накинул на плечи девушки. Ее передернуло. Пить она отказалась, ела однако с аппетитом. На вопросы отвечала неохотно, сказала лишь, что ее зовут Наташей, что она ушла из дома. Девушку клонило ко сну. Ее уложили на лучшем месте, и она тотчас уснула.

— Красивая до чего, — покачал головой Егорыч.

— А прикид какой! — заметила Ырыс. — На несколько тысяч тянет.

— Видно, что приличная, — сказал Канай. Они допили водку, покурили. Старик встал и твердыми шагами пошел к соседней плите — он ночевал там, — бросив через плечо:

— Костер потушите, не забудьте. А то опять поджаритесь.

То ли у него был очень крепкий организм, то ли он умел вовремя остановиться, но он никогда не напивался до бесчувствия. В отличие от других бомжей Митрич вообще мог обходиться без водки и пил больше за компанию.

Егорыч ушел вслед за ним. Канай и Ырыс потушили огонь и, с трудом найдя свободное место в своем гостеприимном жилище, улеглись спать.