Может быть, найдется там десять?

Владимир Михайлов, 2005

Экипаж капитана Ульдемира снова в деле! Нынешняя миссия великолепной шестерки на планете Альмезот предполагает ни много ни мало – спасение этого мира для человечества и Мироздания. А для этого необходимо отыскать тех десятерых из его жителей, по заслугам которых Альмезоту будет дарован еще один шанс. Удастся ли Ульдемиру и членам его команды, когда-то пронзившим время и ставшим братьями по судьбе, обойти поставленные ею препоны? Враги сильны и не станут сидеть сложа руки, а точнее – сложив оружие…

Глава 2

1

Уве-Йорген Риттер фон Экк незаметно для самого себя погрузился в невеселые размышления. Это свойственно людям действия, когда именно действия им не хватает, когда в жизни теряются ориентиры и вещи, только что ясные и понятные, вдруг становятся туманными, неопределенными, как если бы ты вдруг оказался в слепом полете, управляя самолетом, не оснащенным необходимыми для этого приборами. Когда перестаешь понимать, где земля, где горизонт, где твой ведомый и где — возможный противник…

И возникает вопрос, самый простой и очень насущный: а зачем я вообще здесь? И еще проще: а зачем — я?

А где я хотел бы быть сейчас? Дома? Но где мой дом? Muenchen, Bayern, Deutschland, die Erde? Я был там совсем недавно и — честное слово — нигде не чувствовал себя до такой степени чужим, как там. Не помню даже, какой там у них — у нас? — век. Даже климат, по-моему, изменился. Мне стало казаться, что я где-нибудь на юге Франции, как в начале сорок первого, когда мы…

Пустые воспоминания. Они больше не греют.

Кто я? Кто такие — все мы? Что у нас общего?

Планета Земля — но мы ей больше не нужны. Хотя бы потому, что мы там давно мертвы. У меня там нет даже потомков: не успел вовремя обзавестись.

Если есть дети — значит, ты обладаешь, самое малое, одной целью: сохранить их, вырастить, продолжить род…

А если нет — нужна другая цель. Мне казалось, что она есть — у меня, у каждого из нас, — пока здесь, на Ассарте, шла война. Почему я не погиб на ней? Я оказался бы теперь напарником иеромонаха Никодима, человеком Космоса, космитом. Но лучше ли это? Не знаю, не пробовал. Вернее, мне не позволили — тогда, когда я был сбит, — но об этом не хочется вспоминать. Никодиму что: он с людьми Высших Сил общается запросто, приучен чуть ли не с детства. Но мы, военные, так не умеем. Слишком далека наша профессия от того, чего хотят они. Наше восприятие мира проще и действенней.

Экипаж понемногу распадается, я чувствую. Капитан куда-то исчез. Что делать мне? Создать межзвездный легион, что ли? Предлагать услуги всем, кому они потребуются? Не даром, конечно. Кстати, и деньги заведутся, а то без них не очень-то… Властелин нас еще как-то кормит, но это, чувствуется, ненадолго.

Или как следует напиться? Но это ведь не выход.

Мы больше никому не нужны. Никому — значит, и самим себе.

И, следовательно…

— Риттер фон Экк!

Рыцарь вскочил. Не размышляя: сработал рефлекс при звуках командного голоса, прозвучавшего, впрочем, лишь в его сознании.

— Zum Befehl!

— Узнаешь меня?

— Так точно, Мастер!

— В отсутствие капитана командуешь экипажем ты.

— Я готов!

— Ставлю задачу: любым способом в полном составе достигнуть мира Альмезот. Там передашь командование капитану. Он разъяснит дальнейшую задачу. Вопросы есть?

— Дело серьезное? Какова численность противника?

— Миллиардов шесть-семь.

Рыцарь улыбнулся:

— Благодарю за доверие, Мастер.

Уве-Йорген проговорил, как и полагается командиру, — медленно, строго, весомо:

— Мастер сказал ясно: прибыть в полном составе. А из нашего списочного состава Пахарь никогда не исключался. Однако я не вижу его среди нас. И я не осмелюсь доложить капитану, что распоряжение Сил не может быть выполнено. То, что у иеромонаха нет физического тела, вовсе не значит, что он освобожден от обязанностей члена экипажа. Кто-нибудь думает иначе?

Никто из троих, к кому обращался Рыцарь, не возражал. Лишь Питек молвил:

— Пахарь прибудет, он в курсе. Но тела для него сейчас тут нет. И найти его не так просто: нужна полная совместимость с его тонкими — иначе он мало на что будет способен, занимаясь своими внутренними проблемами.

— Что же, неужели мы вчетвером не можем обеспечить нашему товарищу подходящего тела? — спросил спартиот.

— Найдем, — сказал Гибкая Рука.

— Когда? — поинтересовался Рыцарь. — Завтра? Через месяц?

— Мастер говорит: «Немедленно», — напомнил индеец.

— Найдем очень скоро, — без тени сомнения произнес Питек.

— Ты уверен? — решил уточнить Рыцарь.

— Я всегда уверен, — ответил Питек.

2

Старческий Дом. Это название, придуманное экипажем, прижилось в Сомонте. Не в официальных документах, конечно. В них это строение вообще не упоминалось, как и многое другое. Такое случается в первые месяцы послевоенного (он же предвоенный) периода. При этом не играет роли — была ли война победоносной или же завершилась поражением: не так уж редко то, что казалось первым, на деле оборачивается вторым, и наоборот, конечно. Название укоренилось в том мире, в той среде, которые при взгляде из нормальной жизни могут показаться иррациональными, дикими, неправдоподобными. Но в пору, когда распад уже вроде бы завершился, а созидание еще не началось, — в эти дни именно мир беспорядка и безвластья, мир развалин, кое-как вырытых землянок и сооруженных из мусора хижин, безлюдных в светлое время и оживающих с приходом темноты улиц, оборванных и истощенных людей, передвигающихся не обычной нормальной поступью, но короткими перебежками от одного укрытия к другому, словно бы в городе еще идут бои, — вот этот мир и является единственно реальным и живым. И поскольку он действительно существует, то в нем происходит и общение людей, и обмен информацией, и возникают новые понятия, отношения, новые иерархии, а также и новые имена и названия. Наподобие уже упомянутого выше Старческого Дома.

Дом этот сам собою стал заметным ориентиром в новой городской топографии хотя бы потому, что был единственным уцелевшим в этой части кольца; по нему вскоре и улицу, на которой он стоял, стали называть Старческой. Былое ее имя проезд Желтых Роз никак не сочеталось с холмами битого бетона и искрошенного кирпича, на которых, естественно, не только розами не пахло, но и до одуванчиков было еще ох как далеко.

Человек по имени Кушелик, которое в этом мире успешно сменилось на кликуху Кошелек, практикующий грабитель, осторожно приближаясь все к тому же пресловутому дому, о цветочках думал меньше всего, а вместо того прикидывал — что здесь можно будет взять и кому потом сдать с наибольшей для себя выгодой. Отвлекало его от этих мыслей разве что недоумение: каким это образом приюту старых песочниц удалось просуществовать в целости и, похоже, сохранности по сей день? Он мог объяснить это лишь одной причиной: полным или почти полным моральным разложением местных урканов, которым, похоже, просто лень было добираться сюда (и в самом деле, от более или менее людных центральных кварталов Первого, внутреннего, кольца путь в эти места занимал несколько часов, проехать же, даже имейся на чем, было никак невозможно). Да, война плохо повлияла и на эту часть общества, лишила ее былой лихости и стремления взять побольше, заставила удовлетворяться меньшим фартом — зато быстрым и не требовавшим заметных затрат энергии. В центре столицы авторитет криминала стоял выше, чем кого угодно другого, и сопротивления его представители почти не встречали.

Ну, это их проблемы — таков был вывод Кошелька. Сам он предпочитал операции другого рода: вылезать не часто, но по-крупному, если уж брать, то брать побольше. И дело, на которое он шел сегодня, обещало стать именно таким.

Уже само название дома обещало успех: Старческий Дом был, иными словами, просто богадельней — так рассуждал Кошелек. Старики же, перебираясь в это последнее, надо полагать, жилье, забирают самое ценное и портативное из всего, что успели нажить за долгую жизнь. Конечно, в нормальное время их барахло вряд ли бы котировалось, но в такие поры, как нынешняя, когда самые серьезные ценности уже прибрали к рукам воюющие стороны — прежде всего генералы и офицеры, да и солдатня — те, что порасторопнее, и не только прибрали, но и, возвращаясь в свои миры, постарались увезти с собой, — в нынешние времена не приходилось пренебрегать ничем, что могло иметь рыночную стоимость.

Кошелек был не ассаритом, но одним из тех воинов Десанта Пятнадцати, кто предпочел не возвращаться в родной мир, а остался здесь — по крайней мере, на какое-то время, пока дома определенные службы перестанут проявлять неприятный интерес к некоторым деталям его биографии. Впрочем, даже эта информация о Кошельке являлась не вполне точной, потому что, будучи и на самом деле солдатом Десанта Пятнадцати, он не был гражданином ни одной из этих планет. Но родился и большую часть жизни провел в мире, никакого участия в суете вокруг Ассарта не принимавшем и занятом целиком своими проблемами.

Имя этого мира — Альмезот.

На этой планете, достаточно отдаленной от той области Мироздания, в которой находится и Ассарт, и все прочие упоминавшиеся нами миры, Кошелек некоторое время вел тот образ жизни, какого продолжал придерживаться и здесь; правда, в более крупных масштабах. Однако условия для его деятельности там в последние годы ухудшались с такой быстротой (поскольку он поссорился с кем-то из тамошних авторитетов), что он счел за благо сменить место жительства и уже обдумывал, каким образом осуществить это будет проще и надежнее всего. У него были основания полагать, что с легальным выездом возникнут затруднения, поскольку имя его было уже достаточно известно властям, и лишь высокое умение позволяло ему избегать неприятных встреч и разговоров с представителями определенных служб государства, когда и до далекого Альмезота добрались вербовщики Пятнадцати миров, вносившие свою лепту в подготовку Десанта. Кошелек сразу же сообразил, что более надежного способа покинуть родину ему не представится. Завербованных из этого мира отправляли с легкостью, справедливо считая, что к сливкам общества они никак не относятся, а являются шантрапой, от которой избавиться — святое дело, тем более — за чужой счет. Это не означает, что Альмезот был миром бедным; совсем наоборот. Но считать деньги и там умели — и, пожалуй, лучше, чем в других местах.

Вот так, тихо-мирно, Кошелек оказался на Ассарте, где, правда, некоторое время не было ни мирно, ни тихо. Однако здоровый инстинкт самосохранения помог наемнику выжить, отделавшись парой царапин, а опыт жизни на Альмезоте — быстро создать вокруг своего имени даже некоторую уголовную легенду, которая если и не вполне соответствовала истине, то, во всяком случае, немало способствовала его авторитету среди коллег и страху, какой стало испытывать к нему подвальное население великого города Сомонта.

А пока мы неторопливо излагали, так сказать, жизнеописание нового для всех участника предстоящих событий, он успел без помех, разве что разок-другой споткнувшись в густой темноте в особо неудобных развалинах, приблизиться вплотную к дому, обойти его, найти вход, с легкостью одолеть пять ступеней, что вели к двери, затем убедиться в том, что она не заперта и вообще никак не подстрахована от нежелательных посещений, а далее — мельком ощутив даже некоторое сочувствие к престарелым и потому беспомощным обитателям уединенного жилища — отворить эту дверь, сделав это достаточно бесшумно, и наконец завершить свое путешествие, оказавшись в длинном и неожиданно совсем неплохо освещенном коридоре. И даже сделать по нему первые и вовсе не робкие шаги, распахнуть первую попавшуюся дверь и увидеть наконец живого старика. А еще даже не успев увидеть, громко и выразительно проговорить заранее заготовленное:

— Дедок, не умирай со страху. Отдай тихо, спокойно все, что денег стоит, и живи дальше припеваючи.

Самые последние слова не были заготовлены впрок, а возникли в тот миг, когда он перешагивал через порог, потому что, уже отворяя дверь, Кошелек услышал легкий перебор струн и голос, напевавший какую-то мелодию без слов, показавшуюся налетчику дикой, до того она не походила ни на ассартские, ставшие уже привычными песни, ни на альмезотские, памятные с детства.

Но недаром говорится: лучше один раз увидеть, чем сто — услышать.

Он увидел спину.

Может быть, у него со зрением что-то сделалось или вообще чувства расстроились, но в первый миг Кошелек своим глазам просто не поверил. Уж больно эта спина не отвечала представлениям о старости, слабости, сыплющемся безостановочно песочке…

Спина была невероятной. Так показалось Кошельку. Она заслоняла собой всю комнату, и не потому, чтобы помещение было таким уж узким; нет, эта спина была совершенно неправдоподобной ширины, и плечи сидевшего упирались в стены — во всяком случае, именно так это представилось вошедшему.

Она напоминала макет сильно пересеченной местности — такой ее делали бугры мускулов. Кроме того, спина эта густо поросла волосами и очень походила на дикий лес, видимый с высоты птичьего полета, — только не зеленый, а осенний, порыжевший. Ох, не старческая это была спина, и если бы знать это заранее…

— Простите, я, кажется, ошибся… — только и придумал пробормотать Кошелек, одновременно делая шаг назад. Инстинкт самосохранения сработал вовремя.

А спина уже пришла в движение. Торс начал неторопливо поворачиваться. Над ним закрытый длинными густыми волосами затылок уступил место профилю. Очень выразительному, с коротким, как бы приплюснутым носом, мощным надбровием и приоткрытым ртом, позволявшим убедиться, что с зубами у предполагаемого старца все было более чем в порядке. Глаза сидевшего еще не смотрели на Кошелька, но ему уже показалось, что он увиден, внимательно осмотрен и чуть ли не разобран на части и снова собран. Странно, но грабителю даже в голову не пришло воспользоваться оружием; напротив, пальцы его разжались, и смертоносный механизм упал на пол со страшным, как показалось, грохотом. Хорошо еще, что предохранитель не позволил прозвучать выстрелу, а то стало бы — Кошелек понял интуитивно — совсем скверно.

Он отступил еще на шаг. Выйти в коридор — и бежать отсюда, бежать, не оглядываясь. А потом найти того, кто дал ему эту якобы верную наводку, и разобраться с ним. Вот только оружие оставлять тут не стоит: без него можно и не попасть домой, Кошелек не один промышляет ночами в городе…

Он нагнулся. И взлетел. Не по своей воле. Кто-то сзади придал ему немалое ускорение, наподдав, скорее всего, коленом под любезно подставленную часть тела. И Кошелек, нарисовав в воздухе четкую траекторию, приземлился прямо на колени успевшего уже повернуться к нему фасом волосатого музыканта. Точнее, не собственно на колени, а на лежавшую на них музыкальную штуковину со струнами, что-то из древних времен, похоже. Инструмент жалобно крякнул, Кошелек попытался было вскочить, но тяжелая рука любителя странных мелодий не позволила — нажала сверху, и рыцарь с большой дороги оказался распластанным на могучих коленях в позе, как бы специально предназначенной для исполнения телесного наказания. И Кошелек успел подумать, что это, вероятно, было бы самым приемлемым выходом из положения.

Но воздаяние, похоже, откладывалось. Вместо того чтобы начать порку, музыкант спросил — не Кошелька, а, видимо, того, кто помешал гостю ускользнуть, не прощаясь:

— Это ты его привел, Рыцарь? Ты молодец. Видишь — я не зря был уверен. Вот наша проблема и решилась сама собой.

Сказано было не на ассарте, а на линкосе. Но Кошельку этот язык был знаком, как и всякому, кто в своей жизни успел побывать на многих мирах.

— Пфуй! — был ответ. — Он просто застрял в дверях и мешал мне войти. Я немного не рассчитал и, боюсь, повредил твою гитару. Питек, это простой грабитель. Который у нас по счету? Шестой?

— Восьмой, — ответил названный Питеком. — Шваль. Но этот нам как раз очень пригодится. Помнишь, из тех половина были местные, трое остальных — невозвращенцы с занюханных миров, которые нас не интересуют. А вот этот — совсем другое дело.

— Что же в нем такого?

— А то, — ответил Питек, — что он родом как раз оттуда, куда нам и нужно прибыть. Это большое дело. К тому же посмотри, какое тельце: первый сорт! Одна задница чего стоит. Иеромонах будет очень доволен.

— Не надо! — простонал Кошелек. Ему стало не по себе, потому что монахи, по его представлению, все поголовно были извращенцами. Говорить ему было трудно: рука по-прежнему прижимала его к коленям, а какой-то кусок расплющенной гитары больно колол в живот. — Я вам ничего не сделал!

— Это и плохо, — отозвался Рыцарь. — Для нас, а еще более — для тебя самого. Ничего, мы дадим тебе такую возможность.

— Я сделаю! Только скажите — что!

— Сказать? — вслух подумал Рыцарь.

— Большой беды не будет, — согласился Питек. — А вообще-то, Пахарь уже тут. Пусть скажет сам: подходит ему такая фигура?

Несколько секунд стояла тишина, даже Кошелек старался дышать беззвучно, он ощущал, что сейчас с ним произойдет что-то очень для него важное, и мысленно молил непонятно кого лишь о том, чтобы это предстоящее оказалось не самым крутым.

— Говорит — для начала сойдет, а если чего и не хватает, то он его научит.

— Интересно, — проворчал Рыцарь, и в этом слове явственно прозвучала обида. — Почему это он все только с тобой разговаривает, а мы что, для него уже не люди? А, Пахарь? Ответь, чтобы была у нас полная ясность перед работой.

Ненадолго тишина вернулась. Но Уве-Йорген не был настроен на продолжительное ожидание. И хмуро заявил:

— Молчит. Мне это не нравится. Команда должна быть единой, иначе…

— Да говорит он! — вместо Пахаря ответил Питек, не скрывая усмешки. — Даже кричит. Только вот ты его не слышишь.

— Вот как. А ты слышишь?

На этот раз Питек ответил уже серьезно:

— Тебе бы родиться в мое время — и не было бы у тебя таких проблем. В те дни мы с ними — с такими, кто ушел, — разговаривали свободно. И считали себя одним с ними народом. Потому и осталась у меня такая способность. Гибкая Рука тоже что-то воспринимает — хотя и куда меньше моего. А вы, поздние, такое свойство потеряли, как и много чего другого. Так что не тебе на него обижаться, скорее ему на всех вас. Все, давайте работать. Ты, парень…

Закончить фразу ему не удалось. Воспользовавшись тем, что общее внимание было привлечено к дискуссии, а Питек, ранее крепко удерживавший его, не мог говорить, не жестикулируя (эта привычка тоже сохранилась у него с той неопределенно-глубокой древности, откуда пришел и он сам), Кошелек, рванувшись, скатился с Питековых колен, шлепнулся на пол, мгновенно вскочил на ноги и вылетел в коридор со скоростью спринтера, стартующего на стометровую дистанцию. Бросившийся за ним индеец сразу отстал самое малое метра на три, и трудно сказать — смог бы догнать преследуемого, однако это и не понадобилось: сделав еще четыре шага, грабитель внезапно остановился, словно налетев на невидимую стенку, взмахнул руками, упал, раз и другой дернулся, словно в эпилептическом припадке, вытянулся на полу в струнку и затих. Но только на мгновение; затем медленно сел, покачал головой, пошевелил плечами, встал и сказал:

— Ну, все в порядке, люди: я с вами. Ничего, удобное тело, хотя могло бы быть и попросторнее. Ладно, я его разношу. Ну что — в путь?

— Ты, иеромонах? — спросил Рыцарь с некоторой опаской в голосе.

— Я самый, — прозвучал ответ, — привыкай, Рыцарь, отныне таков мой облик согласно, полагаю, соизволению Господа.

— А с тем ты что сделал? — поинтересовался молчавший до тех пор Георгий.

— Да просто выдавил его из тела, все его тонкие, силенок-то у меня поболе. Он тут и останется, пускай побудет до времени непогребенным, посторожит дом, может, захотим когда-то сюда вернуться.

— Произвел его в призраки?

— Не я это придумал, — ответил иеромонах строго. — Однако теряем время, люди. А капитан, надо думать, ждет. Как полагаешь, Рыцарь?

— Так же. Место встречи нам указано. Все готовы?

Утвердительные ответы слились в единый звук.

В следующий миг Старческий Дом опустел — впрочем, теперь куда вернее было бы именовать его Домом с привидением.

3

Я огляделся. Похоже, никто другой, кроме полицейского, еще не обратил на меня внимания, во всяком случае, среди людей, которых перед вокзалом становилось все больше, не возникло никакой тревоги, ни один даже не посмотрел в мою сторону — видимо, каждый прохожий был предельно занят самим собой, а может быть, и перипетиями готовящихся — а возможно, уже идущих — соревнований. Такое невнимание к моей персоне меня вполне устраивало, только жаль, что оно не было совершенно всеобщим.

Не дожидаясь, пока полицейский подойдет вплотную, я отошел в сторону и оказался, как я полагал, под защитой круглой афишной тумбы — впрочем, она могла быть и вентиляционным выходом подземки (в таком городе подобный транспорт просто обязан был существовать) или одного из транспортных туннелей. Я стоял, прижимаясь к тумбе (она мелко вибрировала; значит, внизу и в самом деле проходила транспортная магистраль), за спиной у меня по-прежнему находился вокзал. Первой мыслью было — скорее укрыться в нем. Но этот вариант я тут же отверг: внутри (я видел это сквозь громадные, до самой земли, окна) сейчас было немноголюдно, так что затесаться в толпу и исчезнуть мне не удалось бы, да и толпа не приняла бы меня, отвергла, как инородное тело. Вот бы их самих, снова крайне неуважительно подумал я о тех, кто снаряжал меня в этот поход, на мое место. Тогда они представили бы себе, что значит оказаться заброшенным в неизвестный мир без малейшего обеспечения. Хотя я и понимал, что перебросить наиболее кратким путем меня — одно дело, а снаряжение такой пересылке не поддается, если тут нет установки для его приема. Мне пришла в голову мысль совершенно еретическая: технологическая цивилизация — хотя бы вот эта самая, в которую я сейчас попал, — справилась бы с такой задачей намного успешнее, чем Ферма. Я эту мысль прогнал, потому что она в самой основе была неверной.

Отвергнув на время вокзальный вариант, я обратил внимание на тумбу, послужившую мне укрытием, хотя и ненадежным. Это было массивное сооружение метра полтора в поперечнике, высотой примерно два с половиной, так что крыши я не видел; скорее всего, там была просто решетка, если постройка действительно служила для вентиляции. Что касается дна, то его там могло вообще не оказаться. Но я в это не верил: все традиции подобных цивилизаций требовали максимального использования любого пространства — и естественного, и созданного искусственно. И вряд ли внутренность такого тубуса могла пропадать втуне. Так что если попасть туда, то можно будет на чем-то пристроиться и хотя бы обсохнуть: поток воздуха снизу никак не может быть холодным, наоборот — из туннеля отводится неизбежно возникающее там тепло. Все верно, вопрос только в том, можно ли туда попасть извне, и если можно, то каким именно способом. Конечно, все эти рассуждения сильно отдают примитивной логикой, но именно такая чаще всего и выручает. Так говорит опыт.

Такой опыт, правда, порой подводит, но не на сей раз. Оказалось достаточно сделать, по-прежнему прижимаясь к тумбе, шаг влево, чтобы оказаться прямо перед дверцей, чьи размеры указывали на то, что предназначена она для людей, никак не для крыс или кошек. Я осторожно постучал по ней костяшками пальцев. Металл. Все правильно. И даже ручка есть для удобства пользователя. Я подергал, ожидая, что дверь окажется запертой. Примитивная логика и тут не подвела: так оно и было. Вот и узенькая прорезь для ключа — электронного, конечно. Прекрасно. Будь запор механическим, понадобилась бы отмычка, а ее при мне, понятно, не было. Ну а что касается электронного… Вы даже не представляете, как много полезного для понимания полей и пользования ими предоставляет даже не самое серьезное образование из тех, какие дает Ферма.

Потребовалась минута полного сосредоточения, чтобы запиралка покорно уступила. Но именно полного, когда целиком отключаешься от окружающего мира. В этом есть определенная опасность: в такие мгновения тебя могут взять голыми руками.

Так оно и получилось. Правда, не до конца.

Я уже распахнул дверцу, окинул открывшееся круглое пространство и убедился, что там есть и пол — крупноячеистая решетка, — и воздушный поток снизу, приятно теплый, и какой-то инвентарь…

Какой — разглядеть я не успел. Потому что на плечо мне опустилась тяжелая рука. И уже слышанный однажды хрипловатый полицейский голос задал вполне естественный вопрос:

— Эй, парень, чем это ты тут занят?

— Да вот… — ответил я, резко поворачиваясь к нему. На лице его не было приветливой улыбки, а в глазах и не ночевала доброжелательность.

Впрочем, это мне и не требовалось. Словно начиная танец, я обнял его; это оказалось для него совершенно неожиданным. И сделал шаг назад, то есть внутрь тумбы, увлекая его за собой. Он не успел применить какую-то защиту: сейчас моя реакция была куда быстрее. Внутри я с силой толкнул его к стене; тут он успел наконец занести руку с дубинкой, но было уже поздно.

Вообще-то, ничего неожиданного не произошло. Менее чем через минуту дверца тумбы снова распахнулась, полицейский вышел из нее и аккуратно затворил за собой. Внутри, кроме табельных совков и метел, осталось кое-что сверх положенного: физическое тело капитана Ульдемира и вся шестерка тонких тел блюстителя порядка; последние находились в полной растерянности, поскольку до сих пор как бы и не подозревали о собственном существовании и поэтому не могли предпринять никаких активных действий — даже явиться кому-нибудь во сне.

4

Где в первую очередь следует искать людей, в чьей жизни духовное преобладает над всем остальным? Вот о чем размышлял Ульдемир, покинув круглую тумбу у вокзала. Ответ напрашивался сам собой: среди людей духовного сословия, именно их принято считать обладателями самых положительных человеческих качеств. Хотя на Ферме в этом сомневались.

Самым же светлым и образцовым из них (хотя этой информацией капитан еще не располагал) принято было считать, безусловно, главу господствующего на Альмезоте вероучения — Церкви Единого Храма, иными словами — святейшего омниарха, обладателя, как принято говорить, качеств человеческих и надчеловеческих. Впрочем, подобными качествами люди вообще любят наделять своих руководителей, и вовсе не только духовных.

Но и в самом деле, омниарх Альмезота, похоже, соответствовал распространенному представлению о нем. Невзирая на возраст, еще далекий от преклонного или хотя бы очень зрелого, — а был он, как говорится, в расцвете сил, — высокий иерарх был чужд мирским интересам, скрупулезно соблюдал все данные на протяжении жизни обеты и правила, собственности и капиталов не имел и к ним никогда не стремился, но жил отшельником, на людях появлялся не часто, интересы его были лишь интересами духа. То есть служил Господу так, как, по его представлениям, следовало. Большинству из вас подобное служение чуждо, поэтому придется поверить нам на слово, когда мы скажем, что служение это — вовсе не синекура, а тяжкий труд, и не всегда только лишь духовный. Храм существует в реальном мире, и потому постоянно приходится решать и множество задач чисто мирского характера. Впрочем, кто возьмется определить, где кончается одно и начинается другое?

Вот и в те мгновения, когда мы берем на себя смелость заглянуть в апартаменты его святейшества, он занимается делом скорее мирским, житейским, хотя оно связано и с Храмом, но кроме него — со всем Альмезотом. А именно — омниарх еще и еще раз вдумывается в только что полученное им сообщение. Оно было, конечно, изложено не на бумаге и не на кристалле, вообще не на каком-то материальном носителе, но и передано, и принято лишь на волнах духа — в том поле, в существовании которого многие и сегодня еще сомневаются. И сейчас его святейшество видит присланную ему информацию лишь внутренним зрением, отчего она вовсе не становится менее значимой.

Нам же для ясности придется все-таки доверить этот текст бумаге, на которой он примет следующий вид:

«Статус Контрольного эксперимента для Альмезота подвергнут сомнению. Продолжение поставлено под вопрос. Для усиления оппозиции к вам направляется иными Силами негласная миссия в составе шести человек, наделенных возможностями третьего, а в исключительных случаях даже второго уровня. Сделайте выводы и примите меры, какие сочтете нужными. Сообщите срочно, обнаружены ли уже последние из людей, мешающих выполнению задачи. Возможно, следует использовать специальную группу».

Подписи, как видите, нет, но не случайно, а потому что адресат и сам прекрасно знает, откуда пришло сообщение.

Сделать выводы нетрудно. Они очевидны: шесть человек — это не катастрофа. Конечно, с теми возможностями, какие им предоставлены, они способны на многое. Но далеко не на все. Тем более что здесь они не смогут получать какую-то помощь извне.

Ах, Ферма, Ферма! Ты еще на что-то рассчитываешь? Доколе же…

Но не следует отвлекаться. Нужно принимать меры, пока дело не зашло слишком далеко. Пресечь диверсию — иначе это никак не назовешь — в самом начале.

Эту шестерку — обезвредить. Нейтрализовать. Подменить своей группой — той, которую предлагает полученное послание. И уже она станет разыскивать еще живых людей, препятствующих Задаче, хотя и не для того, чтобы спасти их; и одновременно информировать Ферму о результатах своей деятельности. Результаты будут такими, какие нужны нам, а не им. И вопрос закроется сам собой.

Единственное слабое место в этом плане — фактор времени.

Та шестерка уже в пути. А может быть, уже здесь, на Альмезоте? Нет, маловероятно. Автор сообщения никогда не медлит, а сведения получает немедленно после их возникновения. Значит, гости появятся не сегодня-завтра. Следовательно, действовать надо одновременно в двух направлениях.

Первое: немедленно вызвать группу: шесть операторов — лучших из имеющегося в распоряжении этих Сил материала. Людей, с которыми уже приходилось сотрудничать раньше.

И второе: сейчас же усилить контроль над всеми транспортными каналами, официальными и неофициальными, — это раз. Перехватить людей Фермы, едва они появятся в этом мире, — два. И держать до прибытия группы. Которую сразу же направить… куда? Конечно, в обитель Моимеда, где обитает и сам омниарх в тех случаях, когда покидает свой скит, чье местоположение неведомо никому. Пусть там будет их база. Приора обители немедленно предупредить.

Святейший омниарх расслабился. Закрыл глаза. Вошел в канал связи. К Силам пошли подтверждение и просьба. И были получены в тот же миг.

5

Теперь стало возможным передвигаться по городу, не опасаясь неожиданностей. Так, во всяком случае, мне тогда подумалось. После чего, убедившись, что дверца тумбы оказалась надежно запертой, я направил мое новое тело к ближайшей из вокзальных дверей. Я старался шагать неторопливо и уверенно; это не требовало особых усилий: достаточно было позволить телу действовать в привычном режиме, никак не следовало сразу же навязывать ему свои стереотипы поведения, но приучать его к ним постепенно, не ломать, а гнуть. Исключения могли возникать лишь в каких-то чрезвычайных обстоятельствах.

Вошел. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, почему обширный зал снаружи казался пустым. На самом деле людей тут было не так уж мало — и тех, кто ожидал посадки на свой возок, и пришедших встречать, и просто спасавшихся от только что отшумевшего ливня. Однако все они не рассеивались по пространству более или менее равномерно, как это обычно бывает, но собрались в две плотные группы в противоположных концах — у торцевых стен продолговатого зала. Обе эти стены были оснащены громадными экранами, и сейчас на обоих демонстрировалась игра, а вернее, две разные встречи, и люди увлеченно наблюдали за ними. Мое новое тело сразу же выказало намерение примкнуть к одной из зрительских групп, а именно — к левой; видимо, полицейский был заядлым болельщиком одной из команд. Откровенно говоря, я не стал бы препятствовать этому подсознательному движению: люблю спортивные зрелища, если даже игра мне незнакома. Приятно бывает понемногу расшифровывать смысл действий и правила, по которым они производятся, раскрывать для себя эстетику этой игры, заражаться ее азартом, и так далее. Но сейчас мне куда нужнее были хотя бы несколько минут спокойного одиночества для того, чтобы проанализировать возникшее осложнение, попытаться обнаружить и его корни, и возможные пути развития. И я заставил тяжелые полицейские ноги нести меня по прямой к противоположной стене, где между множеством билетных касс, принадлежавших, видимо, разным транспортным компаниям, был свободный простенок, в который выходила дверь из служебных, как видно, помещений, и там стояли два кресла, сейчас пустовавших; на большее уединение рассчитывать не приходилось. Я прошел, не привлекая ничьего внимания, неспешно уселся, принял расслабленную позу, глядя словно бы в потолок, а на самом деле сканируя зал, чтобы убедиться в своей безопасности. Ничто не изменилось, никто не направился ко мне, даже не повернул головы в мою сторону: на обоих экранах события — судя по зрительскому шуму — принимали драматический характер, и отдыхающий полицейский никак не мог отвлечь внимание болельщиков. Можно было заняться своими проблемами.

В первую очередь я стал знакомиться с содержимым карманов полицейского мундира — если только можно назвать этим словом пятнистую серо-коричневую куртку. Что имеем? Круглый металлический диск с отштампованным изображением чьей-то головы — не человеческой, больше всего она смахивала на голову дракона. Символ? Хотя, может быть, для них здесь это — нормальная фауна. Видимо, это знак полицейской власти; во всяком случае, на нем выбит шестизначный номер; знаки не похожи на знакомые мне земные цифры, но вложенное в меня знание помогает разобраться в них без труда. Ладно, усвоили. Что еще? Плоский кошелек, в нем — полдюжины твердых карточек, все — разного цвета, на каждой изображено какое-то здание, изображение не повторяется. Карточки почему-то достаточно толстые — не менее полутора миллиметров, и по краю каждой идет нарисованная, похоже, клавиатура. Скорее всего, это местные деньги. Разного достоинства: число клавиш колеблется на разных карточках от пяти до девяти. Можно понять, но это пока трогать не будем. Постой, но та женщина на моих глазах передала полицейскому что-то, что я принял за кредитку. Где?.. Ага, вот это. Я развернул плотную, вчетверо сложенную бумажку явно не растительного происхождения. Нет, это не деньги, а записка. Проявим нескромность, простительную в такой обстановке. Ну-с? «Не волнуйся, ты его не потерял, оно у меня. М.». Интересно, но непонятно. Больше в карманах не нашлось ничего заслуживающего внимания. Три ключа в футлярчике, два пакетика — похожие на тот, что он передал женщине. Я на всякий случай понюхал, они не пахли ничем. Не очень-то богатая информация. Но все лучше, чем ничего.

Ладно, теперь можно вплотную заняться анализом ситуации.

Вернее, можно было бы, если бы не…

Нет, эта женщина воистину существовала на свете для того, чтобы постоянно нарушать ход моих мыслей. Потому что именно она снова оказалась рядом со мной — воспользовавшись, скорее всего, тем, что неожиданный всплеск интуиции заставил меня на считаные мгновения ослабить восприятие окружающей обстановки. Мало того, что она подошла, скорее даже подкралась, незамеченной, она к тому же бесцеремонно уселась на подлокотник моего кресла, хотя по соседству имелось совершенно такое же, но свободное. Она еще и прижалась ко мне, насколько позволяла поза, и провела ладонью по бобрику моих — теперь моих — волос и сказала очень негромко и очень ласково:

— Не проспи: Малиретский на подходе, пора к перрону.

Я отреагировал не сразу — в смысле «тонкий Я», первым встрепенулось тело. На ее прикосновение оно ответило адреналиновой атакой, безошибочно показавшей, что на эту женщину у него была устоявшаяся и сильная реакция, совершенно недвусмысленная. Но уже прозвучали другие ее слова, на этот раз интонация была тревожной:

— Тебе плохо? Что с тобой?

— Нет, все хорошо. — Дольше молчать было просто нельзя, но и за каждым своим словом требовалось следить. Потому что хуже не бывает, чем встретиться в такой обстановке с человеком, хорошо знающим тебя прежнего, знающим до мелочей, тебе новому совершенно неизвестных. Хорошо, что необходимость встретить прибывающий возок исключала возможность долгого разговора. — Спасибо, что разбудила. Я тут угрелся…

Я отстранил ее, стараясь, чтобы движение не показалось грубым. Встал. Она (как он называл ее, мой предшественник? Вега? Вира? Нет: Вирга. Хорошо, что вспомнил) встала тоже, пытаясь посмотреть мне в глаза; я отвел взгляд, как бы внимательно осматривая зал перед тем, как пересечь его. Вирга сказала озабоченно:

— Что-то все-таки не так с тобой. Ты даже не рад.

Я невольно глянул на нее вопросительно. Она улыбнулась:

— «Динозавры» выиграли! Ты что — и это проморгал? Нет, ты точно болен.

Я успел уже проглядеть светящееся табло на противоположной стене, над выходами на перрон. До прибытия транспорта из Малирета оставалось что-то около полутора минут.

— Я совершенно здоров. Прости, Вирга, пора.

— Я тоже выйду. Не бойся: конечно, не с тобой. Через час, да? Как обычно?

Я кивнул:

— Само собой.

И, поигрывая дубинкой, направился к выходу, куда уже потянулись и те, кто пришел встречать, и другие — кому предстояло вскоре занять места, чтобы отправиться в противоположном направлении.

Интересно, что я должен буду сделать через час? Люди ломают шею, как правило, на непредусмотренных мелочах. Хотя, как известно, случайностей в чистом виде на свете не существует, но на этот раз я словно бы стал для них центром притяжения. Совершенно излишняя роскошь.

Ладно. Этот час тоже надо еще прожить.