Приключения Пиноккио – 2, или Тайна золотых монет

Владимир Майбородюк

Роман – фэнтези Владимира Майбородюка «Приключения Пиноккио -2, или Тайна золотых монет». По мотивам сказки К. Коллоди «Приключения Пиноккио». В двух книгах, кн.1-я «Отец», кн.2-я «Сын». С элементами мистики, героического боевика и легкой, доброй иронии автора по отношению к его героям. О служении и верности долгу, о крепкой и бескорыстной мужской дружбе, о готовности к самопожертвованию ради дела и друзей. И, конечно же, о чистой и светлой любви. Это история Карло и Джеффри, бойцов команды Центра, – организации, ведущей бескомпромиссную борьбу с проявлениями зла на планете. Двух верных друзей, по заданию Центра во главе команды «Альфа» отправившихся на затерянный в океанских просторах Остров – обитель злобных и ужасных чудовищ и монстров, порождений злого гения доктора Траута. И сумевших, ценою невероятных усилий, лишений и горьких потерь, но благодаря проявленным ими стойкости, отваге и мужеству, а также помощи островитян и доброго Духа Острова – Великого Питона Боа – Нуау, выполнить задание Центра – нейтрализовать грозившие в скором времени разлететься с Острова по всему миру силы Зла… Это история некоего создания, носителя Межгалактической Квинтэссенции Добра, прибывшего на Землю еще в эпоху Мезозоя, во времена правивших животным миром планеты кровожадных динозавров. Посланника Большого Отца, – затерявшейся в просторах Вселенной высокоразвитой цивилизации, пребывавшего в состоянии покоя в недрах планеты в течение 67 миллионов лет. Чтобы, в назначенный час выйдя из режима ожидания, и благодаря бывшему коммандос, а ныне, двадцать лет спустя, краснодеревщику Карло, а также Джеффри и их друзьям, обрести человеческие черты и форму. И, назвав Карло отцом, приступить к выполнению Миссии, некогда определенной ему Высшим Разумом – восстановлению пошатнувшегося Великого Равновесия, установившегося в незапамятные времена меж силами Добра и Зла. И теперь уже в образе человека под именем Пино, и как последняя надежда человечества, сразится с могущественным существом… Существом, стоящим за силами, со временем возродившимися и стремящимися подчинить людей своей воле и власти, сея в их души семена раздора и предательства, страха и неверия, подлости и стяжательства. Сразиться, и вместе со своими новыми отважными и преданными друзьями – Арни и Питером, Али и Иоширо, Маленьким Биллом, Большим Гризли, Провидицей и тем же Карло, и благодаря своим уникальным способностям, выполнить свою Миссию и одолеть Зло.

Моим дочерям, Евгении и Екатерине, посвящается.

Книга первая. Отец

Предисловие

Море… В этой жизни по дороге к нему он шел тридцать лет. Шел сам, или ведомый судьбой, направляющей нас и вычерчивающей порою более чем замысловатые линии жизненного пути нашего, — по мере приближения к цели своего начавшегося так давно путешествия ответ на этот вопрос интересовал его все меньше и меньше. Ибо из всего того, о чем он мог думать и спрашивать себя, из всего, что он знал и чем жил, самыми важными и значимыми были для него сейчас тот счастливый миг, когда с расстояния в полтора десятка миль он увидел блистающую под солнцем широкую полоску моря у горизонта… И сам долгожданный момент предстоящей вскоре встречи с ним.

И потом, в течение всех этих остававшихся до нее теперь уже недолгих минут, пока машина шла мимо поселков с аккуратными коттеджами, виноградников со зреющими на лозах тяжелыми гроздьями, мимо персиковых садов, плантаций розы, шалфея и лаванды, все это время его не покидало не так давно возникшее странное чувство. Он и сам не мог понять, отчего так, и почему, но ему начинало казаться, что он не впервые в этих краях. И что этот его приезд — лишь возвращение туда, где он уже бывал когда-то. Очень и очень давно, возможно в прошлой жизни. И куда вела его долгая-долгая дорога, которая, как подсказывало ему вдруг слегка защемившее отчего-то сердце, за следующим поворотом должна была закончиться, наконец…

Сейчас же он стоял, повернувшись к морю спиной, лицом к обрывистому, подымавшемуся почти отвесно вверх за узкой и длинной полоской песчаного пляжа, берегу. С него все еще стекала, капля за каплей, падая на гальку и песок, вода, а мышцы приятно ныли, расслабляясь после долгого заплыва. Подставив лицо солнцу, и закрыв глаза, он слушал шум одна за другой набегавших на берег волн, и с каждой минутой звучавший в нем все отчетливее и вторивший их неторопливому размеренному такту голос своей памяти. Он стоял, глубоко, полной грудью вдыхая солоноватый, пахнувший высохшими под жаркими лучами солнца морскими водорослями воздух, и его ноздри широко раздувались и трепетали, жадно ловя ставшие вдруг до боли знакомыми запахи моря. Запахи, возрождавшие в его памяти картины и образы давно минувших времен…

За его спиной, спотыкаясь в волнах и с визгом шлепаясь в них, резвились два длинноногих подростка — его дочери. Он ясно видел их, не оборачиваясь и не открывая глаз. Он обнаружил в себе эту способность, когда впервые почувствовал движения еще не родившихся девочек, прикасаясь к телу носившей их матери. И с тех пор он даже не пытался найти в своем сердце место, не занятое ими. Это было бы пустым занятием, потому что оно всецело принадлежало его дочерям.

Он знал, что чувства, которые он питал к дочерям, и которые часто буквально переполняли его, не всегда будут полыхать в его душе жарким пламенем. Что они могут затихать порой… Продолжая гореть в ней без огня, словно угли в костре, подернутые пеплом дымящихся на ветру времени ничем не примечательных буден… Чтобы потом, повинуясь случайному взгляду, слову или движению, разгореться вдруг с новой силой вновь…

И еще он думал о том, смогут ли понять эти плещущиеся в волнах два прелестных создания его мысли и чувства, да и самого его потом, по прошествии лет, когда вырастут, станут взрослыми и, возможно, увидят его однажды неподвижно сидящим со сложенными на коленях высохшими руками и уставившимся в одну точку на стене перед собой выцветшими, слезящимися глазами… Будут ли они знать, смогут ли представить себе тогда, что в эту самую минуту он видит себя стоящим перед ними на коленях, ими, топающими к нему неверными шажками маленькими ножками… С руками, протянутыми им навстречу, чтобы заключить их в своих объятия? А в ушах его звучит, переливаясь, их прелестный, звонкий смех… Тот смех, которым они заливались, когда он, в то время мускулистый и сильный, играя с ними, снова и снова подбрасывал их на руках высоко вверх…

— Должно быть, от тех захватывавших дух полетов два маленьких сердечка готовы были выскочить у них из груди, — думал он, вспоминая, как совсем недавно играл с дочерьми. — И в целом мире не было для них, наверное, ничего выше той высоты, на которую они тогда взлетали… И ничего надежнее сильных рук отца. И его дочери весело и беззаботно смеялись. Им не было страшно, потому что они полностью ему доверяли…

— Так это было, — думал он, — и когда-нибудь это повторится снова. Повторится, как было уже не раз. И с ними, и со мной…

И, стоя так, он улыбался мысли о том, что из всех находившихся на этом пляже, — из всех, кто лежал сейчас на песке, изнывая от жары под полуденным солнцем; сидел в шезлонгах, укрываясь от его лучей в тени тентов и зонтов; кто плескался сейчас в волнах, или же бродил по берегу в поисках причудливых камешков для аквариума, — из всех этих людей лишь ему одному было известно НЕЧТО…

…Воспоминание, нахлынувшее на него подобно упругой морской волне, вызвало ощущение, казавшееся настолько реальным, почти физическим, что заставило его вздрогнуть и поднести к глазам согнутую в локте правую руку. На его ладони вновь лежал прохладный, увесистый, с шероховатой поверхностью и неровными краями предмет…

Когда-то, — это было несколько лет тому назад, — он нашел этот отколовшийся кусок черепицы среди источенных временем камней и высохшей колючей травы у тыльной стороны Дюрбе — Мавзолея Джанике-Ханым. Чем-то этот обломок заинтересовал его тогда. Наверное, тем, что на нем имелись неглубокие выбоины с запекшейся в них черной окалиной. Очень похожей на окалину металлическую. И это могло означать, что в свое время, — давно, а, может быть, и не очень, — обломку тому довелось побывать под метеоритным дождем.

Думать так, конечно же, было интересно, но, в принципе, этому не такому уж и загадочному явлению легко можно было найти и другое объяснение. Так, разрушительной силой, воздействовавшей на то, что когда-то было черепицей, могло выступать само время. Всесильное время, нередко преподносившее искателям и исследователям старины загадки и намного сложнее.

Впрочем, — и он хорошо понимал это, — тому, что найденная им черепица была расколота пополам, — тому могли быть и другие причины. Великое множество других причин…

Но самым необычным из всего, и это показалось ему тогда наиболее интересным, было имевшееся на тыльной стороне того куска своеобразное «клеймо». Оставшиеся навеки на еще не высохшем в то время и необожженном изделии из глины довольно глубокие и четкие отпечатки пальцев изготовившего его человека.

И вот, несколько лет спустя, тот самый кусок треснувшей черепицы вновь прохладной тяжестью лег на его ладонь. Лег с тем, чтобы повернуть время вспять…

Тут же некое присущее разуму сканирующее устройство, пройдясь по поверхности предмета в его руке тончайшим зеленоватым, искрящимся лучом, и идентифицировав его, заставило заработать скрытые механизмы, приоткрывавшие тяжелую завесу прошлого. Завесу, доселе надежно покрывавшую тайны минувших лет и реинкарнаций…

…Он стоял на вершине Чуфут-Кале, горного плато, возвышавшегося над прилегающей к нему местностью неподалеку от Бахчисарая. Бахчисарая, города-сада, на который указал однажды правоверным Аллах своим перстом… Стоял, подставив лицо и грудь колючему, пронизывающему насквозь все и вся, дувшему из ущелья ветру, совсем не ощущая при этом холода. Казалось, он не слышал и не замечал вокруг себя никого и ничего. Все заслоняла собою печаль, с этой минуты навсегда поселившаяся в его сердце. И не существовало сейчас для него ни верных нукеров из охраны, всегда готовых ценой своей жизни защитить его от любой опасности, а теперь стоявших поодаль с понуро опущенными головами… Ни зеленого Знамени Пророка, трепетавшего на сильном ветру и рвавшегося из рук державшего его знаменоносца… Ни сложенных из массивных каменных блоков окружавших пещерных город неприступных стен… Ни самого города, на одной из небольших площадей которого он сейчас находился… Не было для него сейчас никого и ничего…

Временами он и в самом деле почти ничего не видел. Видеть мешали сами собой набегавшие на глаза и застилавшие все вокруг густой пеленой слезы. И тогда стены Дюрбе Джанике-ханым, теряя свои строгие очертания, становились зыбкими и расплывчатыми…

Но ничто из всего того не могло помешать ему говорить с Аллахом… Никто не мог слышать тех слов, с которыми он обращался к Всевышнему; никто не мог прочесть его мыслей, глядя в его потемневшее, словно вырезанное из известняка, лицо. Никто, кроме дочери. Лишь одной ей могло быть известно, что он чувствовал сейчас… И как тяжело было в эту минуту у него на душе. Какое великое горе огромной тяжестью легло ему на сердце…

Его вера была по-прежнему крепка, крепка, словно гранит, и незыблема, как та же скала, но его прежде твердая уверенность в том, что он должен беспрекословно и безоговорочно принимать все ниспосланное ему небом, пошатнулась… Чаша его душевных страданий переполнилась… Любовь земная потеснила в нем любовь к Всевышнему… Он роптал…

— О, Аллах, — говорил он, едва заметно шевеля тонкими, обветренными губами. — К тебе обращаюсь, о, Господин наш, Великий, Всемогущий! К тебе, который над нами, к тебе, не оставляющему милостями своими праведников, и примерно наказывающему ослушавшихся! О, Создатель, в назначенное нам тобою время призывающий нас, рабов твоих, к себе! В твоих дивных, заоблачных садах, плоды которых, восхваляя тебя, вкушают достойнейшие, несть числа прекрасным цветам, вид которых ласкает их взор и успокаивает душу. Но, обратив однажды свое высочайшее внимание на меня, верного слугу твоего, Ты посчитал, очевидно, что цветок, который растил я в доме моем, лелея его и согревая на своей груди, достоин большего, нежели ему может дать простой смертный. О, Творец, поистине счастлив будет тот герой, который, сорвав мой цветок, станет вдыхать его аромат, касаясь его лепестков своими губами! Но не кажется ли тебе, О, Господин наш, что Я, верный слуга твой и воин, имел полное право первым предстать перед тобой? Смело, и без сожаления ступив на дорожку, ведущую к Высокому Трону твоему, дорожку, сплошь усыпанную перлами и драгоценными камнями? Почему же ты позволил опередить меня юной, чистой, безгрешной душе? В недобрый, видно, для меня час ты обнаружил, что краса цветов из вышних садов твоих меркнет в сравнении с красою цветка души моей… — Я не мог нарадоваться, глядя на ту, которую ты взял у меня, — говорил он, обращаясь к Аллаху и тяжело вздыхая. — Видно, слишком мила была она моему сердцу… Так мила, что любовь моя к ней заслоняла собой все. И землю под моими ногами, и небо над моею головой… О, Великий, Всемогущий! Может ли и должно ли быть так, что если чего-то много, больше, нежели отведено, установлено и определено тобой нам и всему иному, всему, что видит твое всевидящее око, должно ли это означать, что все то — плохо?

Внезапно память вернула его на много лет назад… Он увидел себя в кругу своих сверстников, таких же, как и он, мальчишек, детей знати, стоящим посреди огромного, как казалось ему тогда, сада… Чудного сада с растущими в нем персиковыми деревьями… Пока его товарищи, веря в свою безнаказанность, и ничуть не смущаясь, вовсю угощались сочными фруктами, он с удивлением и вдруг возникшим в душе его чувством жалости оглядывался по сторонам… Ему нигде и никогда, даже на Большом городском рынке, в разгар сбора урожая, не приходилось еще видеть столько персиков… Деревья были буквально усеяны ими. И, казалось, не меньше плодов, осыпавшихся с них и разбившихся при падении, лежало возле них на земле. Отягощенные непомерным грузом, ветви деревьев клонились книзу, ложась на каменистую почву; и многие, очень многие из них, не выдержав веса плодов, были расщеплены и сломаны… Много, слишком много было их, тех прекрасных плодов…

Он поднес руку к лицу и коснулся пальцами вдруг отчего-то занывшего шрама на брови. Небольшого, и не очень заметного… Шрам остался от удара плетью, который нанес ему в том же саду, и в тот же час, слишком рьяно выполнявший свои обязанности сторож.

Когда их всех застали врасплох и его товарищей по играм бросились врассыпную, он, сын господина, посчитал зазорным для себя удирать. Удирать от человека, не узнавшего его и направившего на него своего разгоряченного коня…

Помнится, в тот день он дал себе клятву, что больше никто и никогда не коснется его рукой или чем-либо еще, если только он сам того не захочет…

Спустя годы, не совладав однажды с переполнявшим его юношеским честолюбием, он приказал найти и доставить к нему некогда ударившего его человека.

— Узнаешь меня? — тихо спросил он, коснувшись шрама на брови, застывшего перед ним на коленях согбенного старика. — Узнаешь? Ну, не молчи, не забирай мое драгоценное время!

— Да, я узнаю, тебя, о Великий Хан, — ответил тот, склоняя седую голову в ожидании столь неожиданного настигшего его наказания. — Молю тебя о прощении, о, Великий Хан…

— Держи! — услышал тогда старик его голос, звучавший негромко и бесстрастно. — Это тебе! — И, глухо ударившись о покрывавший пол роскошный ковер, к нему покатилась полновесная золотая монета.

— Благодарю тебя! — удивленно воззрился на него приготовившийся к худшему старик, придя в смятение, и в волнении позабыв о титулах. — Да ниспошлет тебе Аллах за милость твою… — Он хотел продолжать но, подчиняясь нетерпеливому жесту руки господина, тут же замолчал. И, не переставая кланяться, попятился к выходу.

— Великий Хан, — повторил он после этого про себя, глядя вслед поспешно и со слезами на глазах удалявшемуся, сгорбившемуся под тяжестью прожитых лет, человеку. — Великий Хан благодаря также и тебе, старик…

…Тогда его дочь еще только-только появилась на свет, и мир полнился слухами о его необыкновенной милости и щедрости…

Так образы далекого и недалекого прошлого, возникнув в его памяти, проходили перед ним, сменяя друг друга, словно живые… И последним из его воспоминаний было вот какое.

Ему почему-то вспомнилось, как однажды, проезжая в окружении свиты верхом на коне мимо мастерских ремесленников и гончаров, он встретился глазами с человеком в измазанном глиной переднике. Глинобитных дел мастером, занимавшимся формовкой черепицы. Ему показалось, что в этот самый миг рука того человека дрогнула отчего-то.

— Теперь от его пальцев на податливой глине останется след, — подумалось ему тогда. — И на тыльной стороне уже готового, обожженного изделия след этот сохранится очень надолго. Пока сама эта черепица не рассыплется в прах. Что ж, пусть будет так. Пусть будет так…

…Там, куда он затем вернулся, по-прежнему ярко светило солнце, слышался шум одна за другой набегавших на берег волн, людской говор и веселый детский смех. Там были его дочери, их мать, он сам. Там было море… Только вот в руке у него ничего уже больше не было…

Но он знал, что много еще в мире есть такого, что может заставить учащенно биться его сердце. Биться, то сжимаясь при виде чужого горя и замирая, то стремясь вырваться из груди от радости и счастья, и лететь, лететь, подобно птице, в небесную высь… Он знал, что так будет, пока есть он, его душа, а в ней есть то, что называется словом ЛЮБОВЬ. — Значит, так будет всегда, — думал он. — Значит, так будет вечно…

Посланник Большого Отца

Глава первая. Сытный обед плотоядной прародительницы раффлезий. Кровавое сражение у прадавнего ручья

Пылающий диск солнца неспешно выплыл из-за отдаленных, еще укрытых голубоватой тенью скалистых гор, и, осветив грандиозную панораму дикого и прекрасного изначального мира, направил свою золотую ладью в нескончаемый путь на Запад.

Торопя сонное утро, светлый день простер над первобытными джунглями ослепительно белое крыло, чтобы несколькими его взмахами вернуть желанную свободу недавним пленницам ночи — ярким, не знающим полутонов, первозданным краскам. Вырвавшись, наконец, из цепких лап завистливого и скупого мрака, те купались в лучах солнца и каплях росы; переливаясь и играя всеми цветами радуги, словно россыпи драгоценных камней. Сливаясь и накладываясь одна на одну, их цветовые гаммы слагали торжественную симфонию света… Которая, исподволь набирая темп, очень скоро должна была зазвучать в полную силу…

Пока же её несколько приглушала неплотной пеленой застывшая в воздухе казавшаяся невесомой белесая дымка. Образованная испарениями, подымавшимися с болот, с отягощенной влагой покрытой темно-зеленым глянцем листвы и стеблей травы, земли, на открытых местах просыхающей буквально на глазах и уже покрывающейся под жаркими лучами солнца тонкой серой коркой. Но и эта дымка, последняя из одежд минувшей ночи, с каждой минутой таяла, эфемерной паволокой повисая на кронах гигантских деревьев, ветвях кустарников, причудливых выступах скал. Таяла, неохотно являя взору фантастические картины торжества нового дня и новой жизни…

Так наступал, бесцеремонно вторгаясь в последние темные убежища ночи и обрывая, походя, клочья истлевшей завесы неведомого с того, что было повержено в ходе разыгравшейся накануне ночью драмы и того, что уцелело, обещавший быть погожим и знойным, новый день.

…Несколькими часами ранее эти сияющие ныне высокие небеса обрушились на землю сокрушающей лавиной воды. Казалось, от нее нигде не было спасения — бурлящие потоки проливались и сверху, и снизу, и поэтому тот, кто отважился тогда сделать глубокий вдох, уподоблялся вдыхающему в водопаде или в волнах цунами…

Низвержение огромных масс воды сопровождалось непрерывными вспышками молний, на короткий миг пронзавших всякий раз стремившуюся вернуться темень и придававших всему вокруг неестественное, фантастическое, жуткое свечение…

И мрак вынужден был отступать перед этими беснующимися разрядами, бежать прочь, изодранный ими, словно когтями дьявола… Дьявола, в безудержном гневе своем мечущегося во все стороны дымные, в клубах пара, факелы преисподней…

Раскаты грома, сливаясь в один, сотрясали пространство, словно стремясь расколоть его на куски ударами сокрушающего и повергающего все и вся вышнего молота…

Неистовый ураган, обрушившись на землю смерчем огня и воды, пронесся по ней, вырывая с корнем и, громоздя друг на друга стволы огромных доисторических деревьев — патриархов… Деревьев, многое видевших на своем долгом веку, а ныне не устоявших перед неукротимыми и грозными силами природы…

К сожалению, эта проведенная молодой планетой бурная ночь стала последней и для многих населявших ее в то время живых существ. Разбушевавшаяся стихия была беспощадна к ним, истребляя их без разбора и со слепой жестокостью; а они, будь то маленькая пронырливая землеройка или огромный многотонный ящер, все они в равной степени были бессильны и беззащитны перед ней…

Одни из этих гонимых безумным страхом животных нашли свой конец, увязнув в трясине разбухших и разлившихся бездонных болот. Другие были поражены молнией, или, парализованные и скованные ужасом, погребены под поверженными ураганом деревьями или обрушившимися на них скалами. Лавины сошедших с гор селей, не знающих преград и перемалывающих все, что встретиться им на пути с легкостью адских шаровых мельниц, стали причиной гибели третьих…

Тем же представителям тогдашнего животного мира, которые во время ночных событий почти, а то и вовсе, не пострадали, которые пережили тот ночной кошмар и остались целы, наступающий день обещал продолжение более-менее полноценной жизни и некоторую отсрочку новых и, к сожалению, неизбежных испытаний. Они могли наслаждаться прелестями жизни, как наслаждался ими по счастливому стечению обстоятельств избежавший губительных, ужасных последствий ночного разгула стихий и уже, казалось, позабывший обо всем том, один из полновластных властелинов неба того времени, — молодой, готовящийся вот-вот «стать на крыло», птеродактиль.

Он только что покончил с сытным завтраком, с аппетитом закусив погибшим грызуном, которого принесла ему, выковыряв из еще не совсем засохшего ила, старая заботливая самка. Судя по остаткам пиршества, — мелким костям и валявшимся в гнезде повсюду измазанным кровью клочкам шерсти, — это блюдо было уже далеко не единственным в рационе молодого птеродактиля. Стихия постаралась на славу, погубив в своем диком разгуле одних и позаботившись тем самым об обильном пропитании для других…

Очевидно, основательно подкрепившись и потому находясь в прекрасном расположении духа, летающий ящер испытывал, наряду с некоторыми другими физиологическими потребностями, и острую потребность в самовыражении. И он принялся пританцовывать в гнезде, переступая с ноги на ногу и вертеться во все стороны, подымая ветер энергичными взмахами своих еще не совсем окрепших перепончатых крыльев. Громко щелкая при этом оснащенным несколькими рядами зубов клювом и оглашая прилегающую местность вырывавшимися из его вибрирующей глотки хриплыми, дребезжащими криками.

Вырастая в собственных глазах от производимого им шума, он бесстрашно балансировал на краю гнезда, то расправляя свои перепончатые крылья и подставляя их лучам солнца и потокам подымавшегося вверх от земли теплого воздуха, то складывая их, словно зонтики… Демонстрируя тем самым свою готовность если не сейчас, то в ближайшем будущем, присоединиться к своим старшим собратьям. Своим сородичам, свободно парящим в небе и в бреющем полете выискивающим на земле свою добычу — мелких грызунов и пресмыкающихся. Звуки же, издаваемые его матерью, такие похожие на треск рвущейся, увешанной пустыми консервными банками джинсовой ткани, и должные, очевидно, означать увещевания, на непослушного юнца никакого действия не оказывали.

Кто знает, сколько миль суждено было налетать молодому птеродактилю за свой век, гордо бороздя просторы воздушного океана, сколько сердец крылатых подруг покорить, демонстрируя им свой коронный танец любви, так похожий на полет зависшей над цветком заметно прихрамывающей бабочки? Кто знает… Думается, об этом нам не смог бы рассказать никто. Даже тот из палеонтологов, который взял бы на себя труд рассчитать средний срок жизни летающего ящера; его, так сказать, жизненный потенциал. Нам достоверно известно лишь то, что всевидящее око Природы, задействовавшей естественный отбор с целью непрерывного совершенствования всего созданного ею, тем временем уже обратило на беспечного юнца свой пристальный взор. И смотрело на него ее око далеко не как на какого-то баловня судьбы, а как на слишком неосторожного и легкомысленного представителя данного вида…

И как показали дальнейшие, развивавшиеся, можно сказать, с умопомрачительной быстротой, события, молодого птеродактиля и впрямь ожидала незавидная участь…

…Треск ломающихся под стремительным напором гигантских тел деревьев прозвучал подобно пушечным выстрелам… И тут же, заглушая грохот вывороченных с применением огромной силы камней и другие звуки борьбы, раздался ужасный, исполненный дикой ярости и лютой злобы рев.

Все это произошло так быстро, и было настолько неожиданным для обитателей колонии гнездившихся поблизости на выступах скал летающих ящеров, что вызвало среди них нешуточный переполох.

Тревожные крики птеродактилей, которыми они оглашали прилегающую местность, поднятый ими с испуга шум и гам по количеству децибел можно было сравнить, пожалуй, с шумом моторов идущих на взлет и груженных под самую завязку военно-транспортных самолетов. Причем не одного или двух, а доброго десятка их.

Обитатели уже знакомого нам и так похожего на огромную охапку грубых сучьев гнезда, гнезда, странным образом устоявшего против стихии и при этом более-менее сохранившего форму, также не остались в стороне от всеобщей сумятицы. Одними из первых поддавшись охватившей всю колонию панике и присоединив свои встревоженные голоса к голосам других.

Старая самка, истошно вскрикнув от неожиданности и испуга и подпрыгнув на месте, расправила крылья, очевидно, собираясь взлететь. Но, вовремя вспомнив, что она в гнезде, а оно недоступно для тех, кто там, внизу и так был слишком занят решением своих проблем и поэтому не представлял ни для нее, ни для ее отпрыска никакой опасности, одумалась; и решила в нем остаться.

В отличие от матери, молодой птеродактиль в этой необычной для него и многих его сородичей ситуации повел себя неразумно и безрассудно. Поперхнувшись криком и поддавшись всеобщему паническому настроению, он, как и его мать, решил, было, лететь из гнезда. Напрочь забыв при этом, к сожалению, что его время летать еще не пришло… Страх, так удачно уживающийся в живом существе с инстинктом самосохранения, в данном случае легко подавил последний. И, всегда готовый сыграть злую шутку с тем, кто оказался в его власти, проделал это с молодым птеродактилем с присущим ему беспримерным коварством…

Потеряв, что называется, от страха голову, и полностью утратив контроль над своими действиями, птенец спохватился слишком поздно. И как не пытался пока еще не летающий ящер сохранить равновесие, балансируя на краю гнезда и помогая себе взмахами крыльев, ему все же не удалось преодолеть земное притяжение. И устоять на краю простирающейся под ним бездны…

Беспорядочно помахав крыльями, он перевалился через край родного гнезда и повис на нем вниз головой, удерживаясь когтями одной лапы за выступающий наружу грубый сук и дрыгая другой в попытке хотя бы за что-нибудь ею ухватиться. Но, к сожалению, все его старания, которые, впрочем, длились недолго, были напрасны. Молодой птеродактиль висел так еще некоторое время, похожий на запутавшуюся в силках птицелова гигантскую летучую мышь, дергая лапами, отчаянно вереща, и с каждой минутой все больше и больше ослабевая. Старая самка, выглядевшая не в меньшей степени испуганной и беспомощной, нежели сам «птенец», вторила ему своими душераздирающими криками из гнезда. Тем не менее, не предпринимая никаких попыток к тому, чтобы хотя бы чем-нибудь помочь своему отпрыску. Очевидно, если и не полностью смирившись с тем, что неизбежно, то подчиняясь законам Природы того времени. Законам, гласившим о том, что о тех, кто, и не важно, по какой причине, покинул привычную для себя среду обитания, не смог удержаться в ней и оказался вне ее, — о тех несчастных следует просто-напросто поскорее забыть. Потому что с этого момента она, он или все они уже как бы и не существуют больше…

Вскоре силы окончательно покинули молодого птеродактиля. И он, не переставая отчаянно кричать и задевая крыльями за выступы скал, полетел вниз…

Огромная, пурпурно-красная, вся в светло-коричневых с белым, пятнах, хищная прадавняя раффлезия, прародительница ныне безобидной, той, которую через много-много лет назовут раффлезией Арнольда, стала последним пристанищем для крылатого ящера. Беспечного юного птеродактиля, по иронии судьбы, и на свою беду, именно на ней закончившего свой первый и последний полет…

Как только птеродактиль шлепнулся в нее, раффлезия всколыхнулась, словно желе, и по ее мясистым, покрытым густой липкой слизью лепесткам пробежала гальваническая дрожь. «Аромат» ее «благоуханий», — ужасный гнилостный запах, источаемый ею на многие метры вокруг и привлекающий к ней ничем не гнушающихся огромных насекомых (перевариваемых ею по мере их «поступления» и прилипания к ней), стал гуще; а слизь, теперь выделяясь интенсивнее, все больше и больше обволакивала уже с трудом ворочавшегося в ней несчастного. Своими хаотичными движениями лишь ускорявшего процесс выделения «желудочного сока» плотоядного цветка и возбуждавшего его аппетит. На отсутствие которого последний и так, похоже, не очень-то жаловался…

Между тем на скалистой, скрытой густой растительностью площадке творилось что-то невероятное. Она гудела, словно небывалых размеров барабан, вся содрогаясь от топота и глухих ударов сталкивающихся на ней массивных тел двух сошедшихся в смертельной схватке огромных животных. Животных, чье громогласное рычание наводило ужас на все живое в округе и, казалось, вызывало дрожь в кронах деревьев и грохот лавины камней.

Шум яростной борьбы заставил птеродактилей затихнуть и затаиться. Нахохлившись, все как один, втянув головы в плечи и завернувшись в свои перепончатые плащи, они не проявляли ни малейшего желания покидать свои корявые, обдуваемые всеми ветрами, но довольно устойчивые и надежные убежища. Самка, утратившая птенца, также притихла — из гнезда была видна лишь ее голова, которую она временами отваживалась приподымать, поводя клювом из стороны в сторону, и раз за разом беззвучно его открывая и закрывая. Она, как и прочие обитатели колонии, была явно обеспокоена нарастающим шумом и чудовищным рыком, издаваемым сошедшимися в схватке титанами. Рыком, от которого у теплокровных, если таковые находились поблизости, буквально кровь стыла в жилах. А они, эти звуки борьбы, становились все громче и были слышны все отчетливее, что явно указывало на приближение сражавшихся исполинов. И как не хотелось тем, кто мог слышать их, надеяться на обратное, это было и в самом деле так.

Внезапно, сокрушая и втаптывая в землю кусты, деревья и прочую растительность, обрамлявшую небольшую открытую местность, по которой пролегало покрытое галькой русло горного ручья, из чащи показался, пятясь и натужно ревя, огромный трицератопс. За собой он волочил не уступавшего ему по размерам тиранозавра, который почти оседлал его, закинув ему на спину заднюю лапу. Другой же тот пытался тормозить, пропахивая при этом мощными когтями, словно плугом, в каменистом грунте глубокую борозду. Но, несмотря на все его усилия, остановить противника ему никак не удавалось; и поэтому «наездник» вынужден был этой самой лапой время от времени переступать.

Оглушительно ревя и отчаянно мотая головой из стороны в сторону, трицератопс прилагал все силы к тому, чтобы сбросить с себя тиранозавра, этого тирана тогдашнего животного мира, беспощадного убийцу, мертвой хваткой сомкнувшего свои страшные челюсти у него на плече. И, в конце концов, ему удалось сделать это, оставив кусок своего мяса в пасти тирекса. Который, утратив при этом опору, и не устояв на лапах, с грохотом и ревом покатился по земле.

Как оказалось в дальнейшем, за свое освобождение трицератопсу пришлось заплатить очень большую цену. Страшная боль от огромной рваной раны на плече заставила его громко и протяжно взвыть. Тем не менее, серьезно раненный ящер все еще был настроен решительно. И, судя по всему, покидать поле боя не собирался.

Оставаясь на месте, он рыл землю передними лапами и энергично поражал пространство длинными, как бивни мастодонта, и чуть загнутыми на концах кверху, рогами, наставив их в сторону своего противника.

Между тем, тиранозавр уже успел подняться с земли. И, будучи вне себя от ярости, и давясь впопыхах куском так и не выпущенного им из пасти дымящегося мяса трицератопса, снова бросился на давшего ему достойный отпор врага.

Но, очевидно, отведав кровавой плоти, тирекс не в меру разгорячился. Ящер ринулся в атаку, не разбирая дороги, что называется, сломя голову, и горя желанием поскорее вновь сомкнуть зубы на горле врага. Но, ослепленный ненавистью к нему, он забыл об осторожности. И снова был сбит с ног мощным ударом хвоста вовремя сориентировавшегося и вложившего в этот удар всю свою силу трицератопса. Наткнувшись на несущуюся ему навстречу многотонную преграду, тиранозавр коротко рыкнул и покатился, кувыркаясь и воя, в кусты.

На этот раз трицератопс не остался стоять на месте. А бросился за противником, стремясь настичь его, пока тот, оглушенный, качался в клубах пыли по земле, загребая по ней всеми четырьмя лапами.

Несмотря на огромную рану, из которой фонтаном била кровь, проливаясь на землю и застывая на ней черной жирной коркой, рогатый ящер все же оказался проворнее поверженного короля тиранозавров. И настиг тирекса, валявшегося на земле с переломанными ребрами, прежде, чем тот успел встать. Острый рог трицератопса вонзился в бок тиранозавра, с треском вспарывая кожу и разрывая мускулы брюшины, и вышел наружу с обратной стороны, разом окрасившись темно-красной кровью. Рогатый ящер продолжал напирать, упершись всеми четырьмя лапами и не позволяя противнику хотя бы немного приподняться; а тирекс выл и ревел, оказавшись пришпиленным его рогом к земле, словно бабочка булавкой к кусочку картона, и будучи не в состоянии освободиться. Но после того, как он, изловчившись, пропахал острым когтем задней лапы морду трицератопса от уха до глазного яблока, вытекшего сквозь разорванное веко на землю ужасной кровавой массой, ему удалось, наконец, избавиться от гигантской смертоносной булавки и подняться на ноги.

Несмотря на очень существенную разницу меж тем, в какой форме находились ящеры, начиная схватку и их нынешним состоянием, несмотря на страшные раны, полученные ими в смертельном бою, они по-прежнему были преисполнены жаждой мщения и исполнены стремления убивать. Они стояли друг перед другом, роя лапами землю и угрожая выпадами, а из их глоток, в которых, казалось, вот-вот лопнут голосовые связки, вырывались звуки, выдававшие ненависть и смертельную обиду. Звуки, заставлявшие ужасаться всех, кто имел уши и мог слышать их…

Нельзя сказать, что мозг этих существ, каким бы незначительным не был его объем по отношению к массе их тела, не пытался заставить их трезво оценить свое нынешнее положение и состояние. И взвесить все за и против, прежде чем снова вступить в бой. Но голос разума либо молчал в них, либо они не прислушивались к нему. В противном случае они не были бы достойными представителями того первозданного, кровожадного животного мира эпохи Мелового Периода — Позднего Мезозоя. Мира, который, начисто отвергая компромиссы, и подчиняясь лишь преобладавшим в нем диким инстинктам, спешил жить и умирать… Благо впереди у него были многие миллионы лет эволюции и совершенствования в ходе проводимых природой как удавшихся, так и с треском провалившихся экспериментов…

И истекавшие кровью многотонные исполины, заходясь ревом и тяжело дыша, вновь двинулись навстречу друг другу, чтобы завершить то, что начали — растерзать и растоптать противника, либо быть растерзанным и растоптанным им. Впрочем, шансы их были теперь как никогда равны — увечья, причиненные ими друг другу, были несовместимы с жизнью. Обоих их ждал один и тот же конец — мучительная смерть вследствие потери крови и значительных повреждений внутренних органов.

Последняя схватка динозавров длилась недолго — вместе с хлеставшей из их ран кровью силы быстро покидали их. Двигаясь, словно по инерции, исполины с гулом столкнулись и в последний раз обменялись ударами. Которые впрочем, не причинили никому из них особого вреда. И которые, соответственно, теперь уже ничего не решали.

Некоторая беспорядочность, появившаяся в движениях ящеров и с каждой минутой становившаяся все заметнее, их «заторможенность» и частые пропадания к земле в попытке обрести равновесие и устоять на плохо слушавшихся их ногах, — все это говорило как о потере сражавшимися координации этих самых движений, так и о частичной утрате ими способности ориентироваться в пространстве. Что, наряду с прочим, ясно указывало на то, что их конец уже близок. Ящеры стояли один против другого, глядя прямо перед собой, и время от времени тряся головами. Словно пытаясь так избавиться от мглы, наплывавшей на них непонятно откуда, и все сильнее сгущавшейся в их уже почти ничего не видевших глазах. Затем ноги исполинов подкосились, и они один за другим упали в ручей, на берегу которого стояли, замутив и разбрызгав вокруг его чистую воду.

Непримиримые враги лежали один подле другого, бок о бок, с усилием подымая вверх головы, а в их натянутом, хриплом реве, реве двух агонизирующих животных, теперь уже слышались не ярость и жажда крови, а смертельная тоска и боль…

Потом из горла тиранозавра, клокоча и дымясь, изверглась темная кровь, и он затих навеки, уронив свою голову в воду. Предсмертные хрипы трицератопса, вырываясь из груди умирающего ящера с каждым его тяжелым вздохом и становясь все реже и реже, вскоре также стихли. Сведенные судорогой, подергивающиеся конечности животного вытянулись — жизнь покинула и его.

Хрустально — чистая вода ручья, смывая кровь с тел и ран погибших животных, и смешиваясь с нею, окрасилась в кроваво-красный цвет. Который, теряя насыщенность лишь далеко ниже по течению, с каждой последующей сотней метров становился все бледнее и бледнее…

Еще совсем недавно эта кровь играла и бурлила в жилах злобных созданий юного мира, мощных животных, истерзанные тела которых сейчас лежали недвижимо, перегородив и запрудив собою ручей. Их кости, погребенные в отложениях Мелового Периода будут извлечены из его глубин на белый свет через время, исчисляемое миллионами лет. И обнаружившие скелеты ящеров палеонтологи, а затем и исследовавшие их ученые, сделают немало интересных предположений, пытаясь понять и объяснить природу происхождения неизвестного науке вещества, в малых дозах содержавшегося в этих бренных останках… А также и причину произошедших в них, и вероятно, очень давно, некоторых структурных изменений. Но сами те кости уж наверняка умолчат о том, что стало причиной этих самых изменений. Как и том, что произошло в тот самый момент, когда последний из тех, кому они принадлежали, готовился испустить дух…

В час же, когда в единственном глазу павшего последним трицератопса сгустилась темень, с высоких небес на землю хлынули мощные потоки света. И от всего, что было на ней, от всего, что уже было освещено высоко поднявшимся к тому времени солнцем, на землю упала вторая тень… Тут же тяжелые колесницы грома, опережая друг друга, пронеслись в чистом небе, пробуждая в памяти тех, кто обладал способностью помнить, события минувшей ночи. Казалось, ясная лазоревая сфера, прогнувшись под ними, вот-вот расколется и осыплется осколками на землю. И та погрузится во мрак…

Но уподобившиеся земной тверди небеса устояли. И не случилось ничего. Лишь сильный порыв ветра пронесся над землей, смешав с поднятой им с поверхности ручья водяной пылью мелкий мусор и оборванные с деревьев листья и ветки. И прихватив при этом с собой несколько десятков птеродактилей, чей гордый полет в этот момент был им, и совершенно неожиданно для тех, бесцеремонно прерван. Застигнутые врасплох, они с протестующими душераздирающими криками были унесены ветром Бог весть куда, Бог весть в какие дали.

Сказать правду, нам хотелось бы надеяться, что, рано или поздно, те птеродактили все же вернутся к родным гнездам. Что им удастся сделать это. Конечно же, если только этим вольным созданиям не приглянутся новые места. И целыми и не переломанными останутся их крылья и шеи…

Яркая вспышка в небе, по силе излучения не уступавшая дневному светилу, осветив все вокруг, тут же погасла. На ее месте в небе осталось лишь большое серебристое облако, которое быстро таяло, с каждой минутой становясь все реже и прозрачнее. И которое вскоре исчезло без следа.

Так завершился один из самых, если можно так выразиться, незначительных катаклизмов, в великом множестве происходивших на молодой планете в описываемые нами времена и наносивших существенный урон всему на ней живому. Катаклизм, о природе которого нам пока что остается лишь догадываться. Катаклизм, миновавший, едва начавшись. Миновавший сам по себе…

Глава вторая. Пришелец из далеких миров. Носитель гуманистического начала Высшего Разума: режим ожидания

Мегаастролет серии БВиПП, Бич Времени и Пожиратель Пространства, захлестнув Временной Петлей расстояния в сотни тысяч световых лет, пронзил толщи Метагалактики с легкостью рассекающего натрое плывущую в воздухе невесомую шаль сверкающего дамасского клинка…

Возникнув ниоткуда, Посланник дальних, затерявшихся во времени миров, неспешно маневрировал, утверждая свою громаду в избранной им точке гигантской дисковидной Галактики, на орбите одной из планет в Системе желто-зеленой звезды.

Весь в клочьях возмущенного его бесцеремонным вторжением в эти пределы вакуума, весь в жадно лижущей его борта и стекающей по ним бушующими жгучими потоками плазме, в ореоле сполохов ионизированной материи и беснующихся на нем и яростно разящих его разрядов, Посланник неторопливо делал свое дело. Словно не замечая при этом того, что творилось вокруг него, и, казалось, никак на все это не реагируя.

И выжидать, пока конкретный участок космического пространства вернется к своему прежнему состоянию, а также приведет протекающие в нем процессы в полное соответствие с правящими в нем же физическими законами, Посланник не стал.

Командный Центр самодостаточного и самовосстанавливающегося астролета, Суперкомпьютер, управляющий его полетом в беспилотном режиме на протяжении вот уже сотен миллионов лет, немедленно приступил к действиям. К действиям, направление которых было предопределено Высокой Миссией Посланника.

Суммируя данные, поступавшие в Центр Управления Полетом от Систем Автономных Уровней, мозг корабля, Суперкомпьютер, придал приоритетный характер решению вопросов, находившихся в компетенции Центра Разведывательных Работ и Исследований. Вскрытые им коды и позволили последнему взять на себя командные функции в объеме, необходимом для выполнения отдельных пунктов Программы.

И Центр Разведывательных Работ и Исследований тут же приступил к работе, развернув бурную деятельность по нескольким направлениям одновременно. Проведенные им исследования состава вещества Желто-Зеленой Звезды и протекающих в ней реакций позволили с точностью плюс — минус 0,009 миллионов лет рассчитать ее ресурс. И, на основании полученных данных, характеризировать процессы, протекающие как в ней, так и в данной Звездной Системе, как стабильные.

Обладающие высочайшей разрешающей способностью сложнейшие электронные устройства, «глаза» корабля-робота, обращенные им к самой планете, обеспечивали возможность визуального, во всех мельчайших подробностях, детального изучения отдельных участков ее поверхности с высоты птичьего полета. И образования, состоявшие из огромных масс водяного пара, закрученные в спирали бушевавшими над планетой мощными циклонами, не стали помехой тому, чтобы еще с орбиты ее зафиксировать преобладание голубого цвета в присущей ей палитре красок…

По команде, отданной Главным Компьютером Центра Разведывательных Работ и Исследований и принятой в отсеках Контактирующих Аппаратов, взревели двигатели разгерметизирующих устройств. И тут же темные отверстия открытых шахт на обращенном к планете борту Посланника одно за другим осветились яркими вспышками — вниз, словно светлячки, прочерчивая черноту ночи, устремились зонды.

Их считывающие устройства включились на высоте тысячи километров от поверхности планеты, в верхних слоях зоны рассеивания, — экзосферы; и с той самой минуты поток информации, передаваемой ими в Центр Разведывательных Работ и Исследований, лавинообразно возрастал.

Проводимая одновременно тщательная обработка данных, полученных зондами в ходе глубоких и системных работ, и переданных ими в Центр Разведывательных Работ и Исследований, вскоре дала нужный Посланнику результат. Все указывало на то, что на планете присутствуют многочисленные и разнообразные формы жизни, — как простейшие организмы, так и собственно занимающие соответствующие ступени развития живые существа. Информация же о тех из них, которые по уровню своего развития или роду деятельности могли бы рассматриваться Посланником как обладающие разумом и интеллектом, или хотя бы зачатками их, — информации о таких существах отсутствовала полностью. И все же существовал ряд немаловажных факторов, говоривших в пользу, пусть и по возрастным меркам планеты, в очень отдаленном будущем, но очень даже возможного появления на ней таких существ…

Во-первых, было установлено, что планета имеет магнитное поле, играющее роль ловушки электрически заряженных частиц, приходящих из космического пространства.

Во-вторых, что за атмосферным слоем планеты имеются пояса радиации, образованные облаками частиц высоких энергий. Пояса, надежно защищающие планету от жесткого космического излучения, оказывающего самое губительное воздействие на все живое.

Прежде же, чем привести третий, и, пожалуй, самый весомый довод в пользу этого, а по большому счету, в нашу с вами пользу, дорогой читатель, как тех самых обладающих интеллектом существ, о которых, собственно, и идет речь, следует отметить следующее. А именно то, что всю нашу Вселенную, от края ее и до края, если таковые имеются, за исключением ее небольших участков, пронизывает мощное гамма-излучение. Оно возникает в результате взрывов нейтронных звезд, и при этом выбросы его настолько сильны, что ничто живое не в состоянии противостоять ему. Даже находясь за сотни световых лет от эпицентра взрыва.

Данные, поступившие в Центр Разведывательных Работ и Исследований Пришельца из далекого космоса с зондов, проводивших соответствующие исследования шельфа океанского дна, и свидетельствовали как раз о присутствии в его пластах возрастом сто миллионов лет изотопа Fe-60. В результате их обработки было установлено, что в то время на расстоянии девяноста световых лет от данной звездной системы произошел взрыв нейтронной звезды. Но! Смертельная вспышка, и на это указывало множество фактов, не вызвала тогда массовое вымирание живых существ на планете.

Это, в-третьих, и свидетельствовало о том, что планета является уникальной, если не НЕПОВТОРИМОЙ во всей Вселенной. Поскольку находится вдали от нестабильных нейтронных звезд и неподдающихся осмыслению космических, в гигантских масштабах потрясающих Галактику, катаклизмов. О ее уникальности говорили и результаты, полученные в ходе изучения как астрономических, так и астрофизических процессов, имевших место в недрах и ядрах близлежащих Галактик; процессов геофизических, биологических и генетических, протекающих внутри планеты и в глубинных мельчайших структурах живых организмов на ней. И все это вместе взятое явилось основанием для проведения следующего этапа работ.

Собрав всю информацию о планете, поступающую к нему из многочисленных и заслуживающих доверия источников, Суперкомпьютер Посланника приступил к моделированию бесчисленных возможных вариантов зарождения разума на планете. Затем, выделив самые перспективные из них, и внеся в отобранные поправки с учетом влияния на этот процесс всевозможных уже известных нам факторов, спроецировал их на хранящиеся в его Банке данные.

Картина, полученная при сравнении рассматриваемых вариантов с другими, во многом схожими с ними и уже где-то и когда-то состоявшимися, позволяла сделать оптимистичный прогноз. И в итоге Суперкомпьютер пришел к выводу о том, что Навигатор вывел Мегаастролет на объект, шансы которого в аспекте, интересующем Великую Миссию, были весьма и весьма значительны…

…Тот, кто миллионы лет тому назад создал Мегаастролет, в силу своего разума и прозорливости предвидел появление цивилизаций, их развитие и исчезновение в войнах и огненных смерчах потрясающих воображение вселенских катастроф. И корабль-робот, семь уровней которого представляли собой не что иное, как наслоение электроники и механизмов, заключенных в неподдающийся разгерметизации корпус, был наделен способностью, мгновенно перемещаясь в пространстве и времени, благополучно избегать нежелательных последствий тех вышеуказанных явлений.

Порождение давно ушедшей цивилизации, межгалактический Летучий Голландец, несущийся по волнам космических бурь, он был создан для служения воле Высшего Разума. Разума, обрекшего его на вечные скитания в межзвездном пространстве во имя исполнения Великой Миссии.

И вот сейчас, находясь на орбите известной нам планеты, он был готов сделать то, ради чего явился сюда.

По команде Супермозга корабля, осуществлявшего строжайший контроль над работой всех его систем с целью недопущения возникновения нештатных ситуаций, в компьютеры электронных стражей — сверхсложных блокирующих устройств — были введены коды, открывающие запоры святая — святых Посланца, — его Хранилища. Одна из ячеек которого была тут же вскрыта; и манипуляторы, способные выполнять сложнейшие высокоточные операции, извлекли из неё заветный Контейнер. Он представлял собой серебристую сигарообразную капсулу, прозрачную посредине, светившуюся ярким, пульсирующим рубиновым светом. В ней находилась некая субстанция — энергетическая Матрица, которая, являясь носителем невероятного объема информации, обладала также и способностью считывать ее на уровне элементарных частиц строения вещества. Что и обуславливало ее назначение, состоявшее в воспроизведении Консонансных Систем. Систем, сообщающих Изначальное Равновесие планетарному мироустройству. И в том также, чтобы в качестве носителя гуманистического начала Высшего Космического Разума минимизировать последствия «Больших скачков», переживаемых цивилизациями в момент перехода количественных эволюционных форм в качественные революционные. И возникавших при этом социальных, приводивших к многомиллионным жертвам, потрясений.

Извивающиеся щупальца манипуляторов приняли капсулу и, заключив ее в бережные, но не поддающиеся разъему объятия, тут же поместили эту содержащуюся драгоценную субстанцию емкость в цилиндрический контейнер аппарата, которому и предстояло доставить ее на Планету.

Принимая капсулу, внутренняя поверхность контейнера осветилась бледно-зеленым, часто пульсировавшим и с каждой секундой становившимся темнее и насыщеннее, цветом…

По мере того, как капсулу оплетали унизанные пушистыми, похожими на иней кристалликами, нити, ритм пульсаций замедлялся. Когда же зеленое свечение стало ровным, к капсуле, превратившейся в плотный, словно покрытый изморозью кокон, приблизилось нечто цилиндрическое, с отверстием в головной части, покрытое чем-то вроде блестящей чешуи. Чтобы, подобно заглатывающей свою жертву змее, сокращаясь по всей длине и «надеваясь» на кокон, принять его в себя… Вслед за этим, быстро повернувшись вокруг оси, закрылась и створка цилиндрического контейнера. Следуя движениям манипулятора, голубая искра с легким шипением пробежала по контуру бывшего отверстия, наглухо заваривая его и восстанавливая целостность оболочки контейнера. И уже через несколько секунд транспорт, несущий в себе кокон с заветной Матрицей стартовал с Мегаастролета к Голубой Планете. К планете, дорогой читатель, которой по истечении многих миллионов лет суждено было стать нашим с вами общим домом. Одним словом, стартовал к Земле.

…Жизнь покидала трицератопса… По мере того, как отступала, постепенно утихая, боль, мир в единственном уцелевшем глазу его тускнел, с каждой секундой все больше теряя свою былую привлекательность. И все же в последний момент в стекленеющем зрачке животного успел отразиться объект, за минуту до этого стартовавший с Посланника, а теперь плавно спустившийся на землю рядом с ним.

Конечно же, говорить о присутствии при этом событии свидетелей, подразумевая под ними издыхающего ящера, вряд ли приходится. По всей вероятности, последний уже никак не мог осмыслить факт появления перед ним объекта внеземного происхождения. И уж, тем более, попробовать этот самый объект на зуб. Впрочем, спустя мгновение ящер действительно не мог уже больше ничего. Кроме, разве что, того, что, при благоприятном стечении обстоятельств, заявить о своем некогда существовании, будучи выставленным на всеобщее обозрение в виде скелета и в качестве экспоната в просторном, с высоким стеклянным потолком, зале…

… Приземлившись на плоскую, метра два в высоту, базальтовую глыбу у ручья, колоннообразный инопланетный объект, вместе со своим неотесанным постаментом очень похожий на памятник двум преждевременно почившим земным существам, некоторое время пребывал в состоянии относительного покоя.

Выражение «состояние ОТНОСИТЕЛЬНОГО покоя» стало бы нам более понятным, окажись мы в этот момент поблизости от инопланетного аппарата. Тогда бы все мы, что называется, кожей, вплоть до легкого покалывания в ней, почувствовали бы, как наэлектризовано окружающее нас пространство… Как оно, становясь каким-то плотным и вязким, постепенно обволакивает нас, сковывая наши движения; ощутили бы присутствие мощного энергетического поля, столь же плотного и почти осязаемого, до краев наполненного бурлящими в нем информационными потоками. И если бы мы, полагаясь на свои ощущения, предположили тогда, что сейчас, в эту самую минуту, должно произойти нечто необычное, наше предположение оказалось бы верным на все сто процентов…

И действительно, под воздействием светящихся голубым светом довольно широких колец, возникающих неизвестно откуда, словно набрасываемых на колоннообразный аппарат чьей-то невидимой рукой, и тут же с негромким гудением одно за другим спадавших с него вниз, земля под пришельцем задрожала. А гранитная глыба, на которой он стоял, стала буквально на глазах…таять, с негромким потрескиванием растекаясь вокруг ручейками песка и мелкого гравия. Словно была не крепким камнем, а выставленным кем-то на солнце большим куском льда…

После того, как каменная глыба исчезла с поверхности земли, став песком и пылью, подымавшейся вверх, словно дым от костра, и тут же уносимой прочь легким ветром, каменистая почва в том месте начала сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее оседать вниз. Проваливаться куда-то, словно ее перемалывали неизвестно откуда появившиеся под поверхностью земли огромные жернова. Или энергично подгребал под себя ворочавшийся где-то глубоко под ней чудовищный муравьиный лев, решивший на всякий случай, или от нечего делать, обзавестись еще одной воронкой-ловушкой…

В нее-то, эту воронку, и погрузился, сохраняя при этом строго вертикальное положение, и сам себя, таким образом, предавая земле, космический аппарат Большого Отца. Аппарат, доставивший на нашу планету драгоценную Матрицу.

Вскоре ровный гул, доносившийся из недр земли, и ее дрожание прекратились. Аппарат достиг оптимальной глубины погружения, и бортовой компьютер сразу же перевел его силовые установки на функционирование в режиме ожидания.

И тогда глубоко под землей, на расстоянии нескольких миль от ее поверхности, внутри корпуса контейнера с бесценной, содержащей Матрицу, капсулой, ожил таймер. На его табло, осветившимся в кромешной тьме спокойным голубым светом, вспыхнули алого цвета иероглифы… Знаки, служившие давно затерявшейся в глубинах Метагалактики цивилизации символами исчисления времени. И означавшие отсчет его в сторону убавления отныне и до истечения шестидесяти семи миллионов земных лет…

Крестная мать

Глава первая. Затерянный город: атака стаи «Волков Генджера»

Шестьдесят сем миллионов лет спустя. Наши дни. До включения механизма активации Матрицы остается девять лет, семь месяцев, четыре дня.

На небольшой площади перед роскошным зданием филиала «Бэнк оф Гурунди» творилось нечто невероятное. Впрочем, имевшие там место события, по нашим временам, вряд ли можно, к сожалению, назвать такими уж и невероятными. Но, по крайней мере, необычными они, эти события, были точно.

Судя по оживлению, и, нужно сказать, оживлению весьма заметному, и для этих мест совсем не свойственному, размеренный ритм деловой части города с четырехсоттысячным населением был нарушен. Хотя назвать «оживлением» захват заложников группой вооруженных до зубов экстремистов при попытке ограбления банка и меры, принимаемые отрядами местной полиции по освобождению граждан, оказавшихся в руках бандитов и нейтрализации последних, — назвать все это «оживлением» тоже было бы, пожалуй, не совсем верно.

В считанные минуты после сигнала тревоги, принятом в полицейском участке, площадь и прилегающие к ней улицы оказались запруженными полицейскими машинами, оглашавшими все вокруг воем сирен, отрядами стрелков в полной боевой екипировке, занявших позиции на площади и укрывшихся за машинами и четырьмя БМП, многочисленными снайперами, разместившимися как на самой площади, так и на крышах соседних домов.

Взаимодействие сил Департамента полиции, Национальной гвардии и Национальной безопасности, принимавших участие в операции, было как всегда четким и слаженными. Что уже само по себе если и не давало стопроцентной гарантии, что она пройдет успешно, то позволяло все же надеяться на это.

Некоторую неразбериху в безукоризненно организованную работу силовых структур вносили проникавшие за выставленные ограждения настырные представители средств массовой информации. Которых представителям другой стороны приходилось тут же отлавливать и выдворять, особенно с ними не церемонясь, за пределы оцепленной территории вместе с их разнообразными теле, фото и радиопричандалами.

Голос старшего офицера Департамента полиции Брауна, среднего роста, крепкого телосложения мужчины, китель которого украшали знаки отличия и несколько правительственных наград, можно было слышать на площади повсюду. Он без всякого труда перекрывал голоса других полицейских и иных чинов, координировавших действия своих подчиненных, а также стоявший над площадью шум и гам.

Отдав очередную команду, и посоветовав «парням», которые, как он надеялся, «неплохо устроились», не покидать занятых ими тепленьких мест и не высовывать без особой на то надобности из укрытий своих задниц, пока он сам лично и внятно их об этом не попросит, Браун замолчал.

— Забавно, — пробурчал он затем, покосившись на стоявшего рядом офицера и извлекая из кармана брюк наигрывавший бравый марш мобильник. — Кажется, все инструкции от мадам Браун были получены мной еще за чашкой утреннего кофе. Этот звонок… Он немного некстати. Ну, да что поделаешь. Мадам убеждена, и притом убеждена твердо, что даже пожарник, вошедший в пламя с брандспойтом наперевес, в состоянии выкроить пару минут, чтобы уделить внимание любящей его женщине…

Но как только Браун поднес телефон к уху, его брови поползли вверх, а на лице отразилось удивление. И, обменявшись взглядами с вопросительно смотревшим на него коллегой, офицер сделал поясняющий жест, подняв указательный палец вверх.

— Слушаю, господин Секретарь! Благодарю вас! Да, да! За то внимание и большой интерес, с которыми вы следите за нашей работой. Да, да. К сожалению, мне и моей команде не впервые приходится с этим сталкиваться. Да! Так точно, сэр! Считаю, я неплохо знаком с обстановкой. Что?! О, Боже! Нет, это просто невероятно! Да, я понимаю, понимаю, но всеже… Как это могло случиться, сэр? Да, да! Уверяю вас, мы сделаем все, что в наших силах. И даже больше того. Благодарю вас, сэр! Да, она нам понадобиться. Но будьте спокойны, до сих пор удача нам никогда не изменяла. Так точно, она всегда была на нашей стороне!

— Ну, скажу я вам! — Закрыв чехол мобильника, Браун сунул его обратно в карман и оглядел подошедших к нему офицеров. — Значит, так, господа! Поясняю ситуацию. Всем вам, наверное, известно, какими большими возможностями располагают наши спецслужбы. Так вот, через них наверх поступила информация о том, что среди заложников, захваченных экстремистами и удерживаемых ими в банке, находится и секретный правительственный агент. Которого, один Бог знает, как, угораздило оказаться там в такой неподходящий момент. Да, по-видимому, он оказался там совершенно случайно. Но, опять же, на всякий случай нам дали понять, что это довольно неординарная и энергичная личность. И, к тому же, личность очень дорогостоящая… И поэтому мы, во что бы это нам ни стало, должны обеспечить ее безопасность. Кроме того, мы должны быть готовы к возможным действием с ее стороны. А они, эти действия, как лично мне кажется, могут привести к нежелательным осложнениям и непредсказуемым последствиям. А посему будьте предельно внимательны. У меня все. Каждый делает свою работу, господа!

…Оставив неудачные попытки скрыть под зеленым саваном забвения грандиозные творения великих зодчих давних времен, непроходимые джунгли Ганга и Брахмапутры неожиданно расступились… Расступились, открывая перед вошедшими и являя их взорам впечатляющую панораму Затерянного города…

Древние храмы и строения, барельефы с грозными ликами божеств на них, высеченные в камне картины с изображениями многочисленных сцен быта и битв давно ушедших народов, страшные личины фантастических свирепых существ, сошедшихся в смертельных схватках не менее свирепого вида героями, — все это, несмотря на многовековое разрушающее воздействие неумолимого времени, еще хранило свое былое величие и строгую красоту…

Переплетения канатов лиан и сеть глубоких трещин с пустившей в них корни причудливой тропической растительностью, покрывавшие творения древних зодчих и ваятелей, отнюдь не обезображивали их. А, напротив, вьющаяся, цветущая и благоухающая, растительность та придавала им ни с чем несравнимый шарм и вид. Легкий ветерок шевелил ветви кустарников и пальм, играя листьями чудных форм и расцветок растений, бережно касался лепестков цветущих повсюду орхидей, ронявших пыльцу и наполнявших воздух своим легким, ни с чем несравнимым ароматом… В ветвях и кронах деревьев, соперничая раскраской оперения с цветами, порхали и на все голоса пели птицы…

Воссозданная дизайнерами для обозрения резиденция древних королей у южной глухой стены внутреннего помещения банка была отделена от, собственно, операционного зала воздушными, казавшимися невесомыми, арками. Связанными меж собой и объединенными в каркас. Жесткость несущих конструкций которого обеспечивала надежное крепление в нем многих метров квадратных тонкого сверхпрочного стекла.

Геометрический рисунок выстланного плитами пола зала производил впечатление объемного благодаря удачно подобранному сочетанию в нем плавно переходивших один в другой трех цветов, — бежевого, коричневого и светло-зеленого, что, ко всему прочему, еще и создавало поразительный эффект глубины.

Почти через весь зал, начинаясь у входа, от массивных дубовых дверей с чеканными бронзовыми ручками, к небольшому мраморному, с тремя статуями плещущихся в струях воды наяд, фонтану, тянулся, местами прерываясь, кровавый след…

На полу у фонтана, тесно сгрудившись, и подсознательно стараясь держаться один к другому поближе, сидели люди. Их было около четырех десятков, — мужчин и женщин разных возрастов, еще полчаса тому назад респектабельных клиентов банка, а теперь заложников, на которых были направлены дула автоматов.

В стороне от охваченных страхом людей лежал человек в форме охранника. Тугая повязка на его груди из неизвестно откуда взявшегося здесь перевязочного материала была пропитана кровью. Возле раненого сидела молодая женщина в очках, коротко стриженная, одетая в легкую кофточку и джинсы. Положив голову охранника к себе на колени, и держа прямо спину, она мерно раскачивалась вперед-назад, временами всхлипывая и глядя перед собой, казалось, ничего не видящими, полными слез, глазами.

Вой сирен полицейских машин снаружи вдруг затих. Теперь в здании банка можно было слышать лишь многократно усиленный спокойный и волевой мужской голос.

— Внимание! Вы окружены! — говорил он, обращаясь к экстремистам. — У вас нет никаких шансов на то, чтобы беспрепятственно покинуть Банк! Не причиняйте зла захваченным вами заложникам. Отпустите женщин и пожилых людей, прежде чем мы станем вести с вами переговоры. — А еще лучше… А еще лучше, — продолжал полицейский чин после секундной паузы, — выходите-ка оттуда подобру-поздорову! По одному, с поднятыми руками! Лишь в случае добровольной сдачи мы сможем гарантировать вам соблюдение всех ваших прав!

Это обращение, озвучиваемое человеком с мегафоном с небольшими вариациями и паузами, повторялись снова и снова, и всем, кто мог слышать его, начинало казаться, что тому приходится сдерживать себя. То ли руководствуясь этическими соображениями, то ли понимая, что все сказанное им могут слышать не только экстремисты, но и его коллеги. Да и просто посторонние, те, кому слышать слова, возможно, и более доходчивые, но не совсем соответствующие нормативной лексике, было бы совсем не обязательно…

— Хорошо! — сказал смуглый мужчина с проседью в короткой бороде и болтавшимся на груди автоматом, знаком руки в перчатке без пальцев подзывая к себе державшего в руках переговорное устройство подчиненного. — Хорошо! Выйди с ними на связь! И спроси их, неужели они и те, кто над ними, и в самом деле думают, что Волки Генджера здесь лишь затем, чтобы выслушивать их глупые уговоры?

Сказав эту короткую фразу, главарь экстремистов обвел всех присутствующих горящим взглядом, очевидно, ожидая увидеть в глазах одних одобрение и страх — в глазах других.

И действительно, мрачная решимость на лицах его и его товарищей была красноречивее любых слов. И поэтому все заложники сидели, потупившись, и не решаясь поднять голову, чтобы, не дай Бог, не встретится с фанатом взглядом и, чего доброго, не накликать на себя беду. Тот же из них, кто, подталкиваемый свойственным многим из нас в любой ситуации любопытством, все же решался приподнять ее, тут же спешил отвести глаза в сторону…

— И еще, — продолжал, казалось, удовлетворившись увиденным, главарь экстремистов, выставив при этом вперед бороду и надменно улыбаясь. — Скажи им, пусть они выключают свои громкоговорители. Скажи, что весь этот поднятый ими шум мешает нам сосредоточиться. В то время как нам уже очень скоро предстоит принять очень важное для всех решение. И… Пусть в их душах теплится маленький огонек надежды… Очень возможно, что это сделает их уступчивее… Скажи, что мы подумаем и может быть, сделаем то, о чем они нас просят. Если в свою очередь они посчитают наши требования приемлемыми для себя. Требования, которые мы сформулируем чуть позже… Скажи им, пусть замолчат и ждут!

Отдав приказ, главарь Волков Генджера поджал губы и снова выставил вперед бороду, демонстрируя всем профиль схожий с профилем царя Дария, выбитым на аверсе монет канувшего в Лету Персидского царства.

— Абсолютно ничего, — проговорил про себя сидевший на полу вместе с остальными заложниками светловолосый, спортивного телосложения молодой человек в белой рубашке с галстуком и черных широких брюках. — Пара коротких, с пафосом произнесенных фраз и все… В них не содержится даже минимума информации, которая помогла бы нам хоть что-нибудь для себя прояснить. И, очевидно, сказаны они были лишь затем, чтобы поднять боевой дух его подчиненных. Этих, я бы сказал, антигероев дня. Да, да, скорее всего именно на это их командир и рассчитывал…

Если бы кто — нибудь из находившихся в зале людей присмотрелся к следившему за расхаживавшими перед ним экстремистами недобрым взглядом молодому человеку внимательнее, он наверняка мог бы заметить, каких усилий стоило тому сдерживать сейчас себя. Сдерживать, чтобы не выделяться из общей массы лишенных свободы людей своим резким неприятием его нынешнего положения…

— Ради Бога, молодой человек, не напрягайтесь так! — в словах пожилой дамы в деловом костюме, сидевшей рядом со светловолосым мужчиной, подобрав под себя ноги, слышался легкий укор. — Вы не должны привлекать к себе внимание этих… ну хорошо, этих людей… Им может не понравиться то, как вы смотрите на них. И это может привести к крайне нежелательным для вас последствиям…

— И все-таки, — продолжала тихим голосом, не поднимая головы и лишь слегка повернув ее к молодому человеку, пожилая дама. — И все-таки, это приятно… Приятно, оказавшись в экстремальной ситуации среди многих испуганных и ошеломленных тем, что с ними случилось, людей, увидеть рядом с собой человека, который, помня о своем достоинстве, не желает мириться с тем, как с ним обращаются. И все же, попытайтесь спокойно проанализировать то, что в этот момент здесь происходит. Мне почему-то кажется, что вас этому наверняка учили, молодой человек…

— Нас много чему учили, мэм, — отвечал светловолосый мужчина, с интересом посмотрев на свою собеседницу. — Благодарю вас за дельный совет и замечание. А сейчас извините меня, мэм!.. — И отвернувшись, молодой человек стал расстегивать ремень на брюках, стараясь делать это как можно незаметнее…

Очевидно, сама того не желая, бизнес-леди мельком взглянула на него, и глаза ее округлились от удивления. Но, как настоящий конспиратор, она тут же отвела их в сторону и потупилась. Очевидно, чтобы, не дай Бог, не выдать молодого человека своей реакцией на только что ею увиденное…

Глава вторая. «Сестра милосердия» и охранник Джон

Снаружи на площади у Банка уже несколько минут, как стояла относительная тишина. Полицейский громкоговоритель и сирены молчали, и оттуда в Операционный зал проникал лишь неясный, глухой, похожий на далекий шум волн, многоголосый говор…

Всхлипывание молодой женщины в очках, которая, несмотря на ее явно шоковое состояние, заботливо и довольно умело ухаживала за раненым, стали слышны отчетливее. Удивительно, но при всем при этом она даже пыталась успокаивать негромко постанывавшего охранника, разговаривая с ним тихим, дрожавшим от пережитого волнения, голосом.

— Спасибо, что не оставляете меня и говорите со мной, мисс… — Очевидно, у охранника было задето легкое, поэтому слова давались ему с трудом, а голос его звучал хрипло и прерывисто. — Сам-то я не большой охотник поговорить. И совсем, знаете ли, не отличаюсь красноречием. Но я видел в кино, да, в кино, а теперь вот и сам знаю, что людям, попавшим в такое незавидное положение, в каком сейчас оказался я, очень требуется, чтобы с ними кто-нибудь говорил. Да, мисс, вы знаете, это действительно так, и я вам очень за это благодарен…

В груди у охранника захрипело и, будучи не в состоянии продолжать, он закашлялся. Болезненно при этом кривясь и хватая ртом воздух…

— Нет-нет, прошу вас, мисс, — заговорил он потом снова, и не смотря на то, что молодая женщина пыталась ему в этом воспрепятствовать, легонько прикрыв его рот своей ладонью. — Позвольте, позвольте мне продолжить, мисс. А то мало ли что… Вдруг мне больше не представиться такой возможности… Да, возможности поговорить с молодой, красивой, заботливой девушкой… — Кстати… — тут охранник снова закашлялся и поэтому ему пришлось сделать небольшую паузу, — кстати, коллеги по работе зовут меня Неразговорчивый Джон. Неразговорчивый Джон, вот как! Так называют меня все мои друзья. Как вы думаете, почему? Ну да, тут совсем не трудно догадаться, правда? Верно, потому, что из меня и слова лишнего никогда не вытянешь. Я привык больше делать, чем говорить. На работе, и дома… А вот сегодня… Ну что ж, как говориться, бывают исключения из правил. Сегодня у меня что-то не сложилось. Как говорится, что-то пошло не так. Но сами подумайте, мисс… Подумайте сами, мог ли я вот так вот запросто стрелять в человека? То есть открывать огонь на поражение без предупреждения? Ну, вот, теперь вы и сами видите, что не мог…

Неразговорчивый Джон замолчал, и, облизнув пересохшие губы, повернул голову в сторону тихо журчавшего фонтана. — Вот ведь незадача, а? Вы, мисс, тоже, наверное, так считаете?

— Нет, нет… Все будет хорошо… Прошу вас, Джон, успокойтесь… Не нужно больше ничего говорить, — вполголоса, односложно и коротко отвечала раненому молодая женщина. — А то, если ваши друзья узнают, что, разговаривая со мной, вы мне и слова не давали вставить, они дадут вам новое прозвище… Болтливый, извините меня, Джон…

— Ну вот еще, — улыбнулся дрожавшими губами, чуть приподняв брови, Джон, — Как, скажите пожалуйста, они могут об этом узнать? Если только вы им не расскажете… Когда… Ну, когда… — А у вас есть дети? — счел вдруг нужным поинтересоваться Джон, так и не закончив начатую фразу. И продолжил, торопясь, и не дожидаясь ответа той, к которой он обращался. — А у меня двое ребят. Высоченные такие, выше меня, парни. Да… Только вот когда я теперь увижу их?… И увижу ли? Мало ли что может случиться, знаете ли…

Неожиданно продолжавшиеся на протяжении всего ее разговора с раненым негромкие всхлипывания молодой женщины прекратились. И тогда охранник, с трудом поворачивая голову, удивленно осмотрелся по сторонам. Джону показалось, что это чей-то совершенно незнакомый ему голос, голос, который он до сих пор еще не слышал, голос, который мог принадлежать кому угодно, но только не испуганной, сидевшей рядом с ним молодой женщине, произнес уверенно, жестко и отчетливо: — Увидите! Обязательно увидите, сэр! И очень скоро. Джон, я вам это обещаю!

С этой самой минуты поведение молодой женщины заметно изменилось. И хотела она того или нет, но то, как она повела себя дальше, привлекло к ней всеобщее внимание.

Явно чем-то озабоченная, она обратила свой взгляд на экстремистов и стала открыто и упорно смотреть им под ноги, словно стараясь рассмотреть там нечто такое, о существовании чего было известно лишь ей одной.

— Моя туфелька! — Беспокойство, казалось, вмиг оставило женщину; теперь она безмятежно улыбалась, указывая пальцем туда, где у стойки, отделявшей служебные места по всей длине зала от остальной его части, за спинами вооруженных бандитов одиноко лежала на полу ее утерянная вещь. Да, это была ее туфелька! Туфелька, с которой ей, помимо ее воли, пришлось расстаться. И расстаться при обстоятельствах, пожалуй, более драматичных, нежели те, что были описаны Шарлем Перро в его известном очень многим из нас бессмертном произведении…

Да, по-видимому, молодая женщина хотела, во что бы то ни стало и сейчас же, вернуть себе свою туфельку… Она аккуратно и быстро сложила оказавшийся рядом с ней чей-то пиджак, очевидно, брошенный его хозяином в панике и возникшей неразберихе, и бережно подложила его раненому под голову. А затем, легко разжав пальцы руки Джона, руки, которой тот изо всех остававшихся у него сил пытался удержать ее, решительно направилась к своей цели.

Скажем сразу, что, как и следовало ожидать, такие действия обнаружившей свою пропажу молодой женщины не встретили одобрения ни у одной из сторон. Удивленные ее странным поведением заложники, глядя на нее, испуганно перешептывались между собой. И действительно, у людей в их положении были все основания опасаться неадекватной реакции бандитов, которых такой, на взгляд добропорядочных, смирных граждан, безрассудный поступок мог не на шутку разозлить.

В свою очередь экстремисты готовы были, не раздумывая, мгновенно пресечь любые действия заложников. И особенно действия, которые могли дестабилизировать обстановку и помешать, таким образом, осуществлению их планов.

Однако поступок молодой женщины, потерявшей, казалось, от переживаний голову, а вместе с ней и способность трезво оценивать свои действия, как ни странно, привел их в кратковременное замешательство. Поэтому-то угрожающее рычание, вырвавшееся из глоток Волков Генджера и должное означать серьезное предупреждение, прозвучало с некоторым опозданием. Но женщина продолжала идти вперед, словно не слыша адресованных ей экстремистами грозных окриков. Идти, одной рукой бережно прижимая к груди остававшуюся у нее вторую туфельку. Так, как будто та действительно была сделана из хрусталя, и при любом ее неосторожном движении могла упасть на пол и разбиться. А другой — то раз за разом поправляя перекосившееся на носу очки, то протягивая ее вперед и слегка балансируя ею, так, как делают это люди, которым их очки очень слабо помогают различать окружающие их предметы, встречающихся им по дороге людей и саму ее, эту дорогу…

Очевидно, схватившие ее мужские грубые руки причинили молодой женщине боль. Она негромко вскрикнула, и, словно пытаясь защититься, выставила руки вперед. Все еще сжимая в одной из них свою со стальной подковкой на высоком каблуке туфельку.

— Черт тебя подери! — прорычал вдруг схвативший женщину бандит с лицом, искаженным гримасой то ли боли, то ли злобы. — Это еще что такое, проклятие на твою голову?! И, с силой оттолкнув заложницу от себя прямо в широко расставленные волосатые лапы другого экстремиста, он с удивлением и недоверием уставился на появившуюся у него на предплечье глубокую царапину.

— Проклятие! — гневно воскликнул в свою очередь волосатый, тут же выпуская женщину из рук и отстраняясь от нее. — Пусть ракшасы царапают тебя в аду! Так же, как ты поцарапала здесь и сейчас меня! — Клянусь стоптанными башмаками, выставленными паломниками у парадного входа храма Чидам — Барам, — это сделала она! — И одной рукой указывая на молодую женщину, бандит продемонстрировал товарищам длинную, с выступившими на ней капельками крови, царапину на другой. Царапину почти такую же, как и у первого пострадавшего. — Да, эта сумасшедшая поцарапала меня! Набойкой на каблуке своей чертовой туфельки!

— Дай сюда свою проклятую туфлю! — Вырвав с этими словами из рук женщины туфельку, волосатый экстремист, не глядя, отшвырнул ее в сторону. Угодив при этом ею прямо в находившийся в центре зала фонтан. Разозленный бандит уже протянул руки к заложнице, очевидно, собираясь если не вытрясти из нее душу, то, как следует, встряхнуть ее, но чья-то крепкая рука с длинными красными ногтями, сильно сжав его локоть, воспрепятствовала ему в этом. Между ним и заложницей стала одетая в мужскую, обтягивающую ее тонкий стан одежду, женщина.

— О, я вижу, нашей Мадавати пришла охота поговорить с тобой! — сказал бандит молодой женщине, переглянувшись с экстремисткой и злобно усмехаясь. — Что ж, должен сказать, тебе не позавидуешь! Беда тому, к кому Мадавати проявляет такой неподдельный интерес! Ты достойна сожаления, глупая женщина! Почему тебе не сиделось на месте? Ты повела себя дерзко и безрассудно, и за это будешь примерно наказана!

Между тем, стоявшая перед растерянной и, казалось, не знавшей что делать со своими руками, заложницей, Мадавати, единственная среди экстремистов женщина, внимательно рассматривала ее. В обращенном на выглядевшую испуганной и беспомощной молодую женщину пристальном взгляде экстремистки было что-то такое, что трудно было передать словами и объяснить. Нечто такое, что, очевидно, исходило из глубины ее темной души, придавая ему, этому ее взгляду, поразительное сходство с взглядом кобры… Змеи, убивающей лишь потому, что кто-то был слишком беспечен. И заслужил наказание, не распознав грозившей ему опасности. Или же не осознав ее…

Неожиданный удар, который Мадавати нанесла молодой женщине, отбросил ее далеко назад, прямо на руки едва успевших подхватить ее заложников. С ужасом ожидавших услышать хруст костей несчастной; и с облегчением вздохнувших после того, как никто из них не услышал его…

Естественно, ничего подобного не услышала и сама Мадавати. И поэтому, наверное, на лице ее отразилось разочарование. Ее темные и доселе какие-то пустые, бесчувственные глаза вспыхнули мрачным блеском. И тот, кто в этот момент посмотрел бы ей в глаза, увидел бы в них удивление, раздражение и досаду…

Да, удар почему-то не получился. И Мадавати не могла понять, почему. Странно, но, казалось, случайное, неосознанное движение заломленных в отчаянии рук отвело его и помогло заложнице избежать серьезного увечья. Сверкнув очами, экстремистка произнесла короткую, звучавшую неразборчиво, и с преобладанием в ней шипящих звуков, фразу; и, очевидно, поразмыслив немного, решила про себя, что во всем виновата именно досадная случайность. После чего жалкое существо, барахтавшееся на полу в гуще заложников и поводившее вокруг себя затуманенным взглядом, сразу же утратило для нее всякий интерес.

— Послушайте, вы, стадо баранов, — заговорила затем Мадавати, обращаясь к сидевшим на полу людям и показывая пальцем на, казалось, пытавшуюся понять, что с ней сейчас произошло, молодую женщину. — Похоже, разум этой ненормальной помутился. Вы что же, станете поступать так, как и она? Думаете, мы здесь затем, чтобы разбираться с вашими проблемами, выслушивать ваши просьбы и вытирать вам сопли? Если ваше чувство самосохранения не подсказывает вам, как вы должны вести себя в вашем положении, то я могу сделать это за него. Преподать всем вам небольшой урок с помощью вот этого наглядного пособия!

Треск короткой очереди, выпущенной Мадавати из «Узи» в ее руке, заставил склонившихся к полу заложников почти распластаться на нем. Просвистевшие почти у них над головами пули ударили в стену, высекая из нее фонтанчики пыли. Из нее, и красочной фрески на ней, изображавшей почтенных мужей в чалмах — купцов, ростовщиков, менял и дельцов, им подобных. Судя по блеску в их глазах, не уступавшему блеску благородного металла в их же руках, активно проворачивающих денежные операции…

Как и следовало ожидать, ударившие в стену пули не вызвали ни малейшего смятения в среде с головой погруженных в свой бизнес бородатых денежных мешков в чалмах. Чего никак не скажешь о заложниках, волю которых всячески стремились подавить экстремисты. И людях снаружи, державших под прицелом окна и двери здания Банка. Готовых по приказу, если таковой будет им отдан, немедленно штурмовать его.

Глава третья. Скованные одной цепью

Щелчок пальцев в перчатках прозвучал глухо. Человек с проседью в бороде требовал внимания.

— Теперь говорить буду я! — Сопровождаемый двумя экстремистами с автоматами, главарь подошел к заложникам поближе и стал перед ними, глядя на сидевших у его ног людей сверху вниз.

— Хорошо! — продолжал он, по своему обыкновению выставив вперед бороду. — Надеюсь, всем здесь ясно, что мы настроены решительно. И никто из вас больше не сомневается в серьезности наших намерений. У нас нет пути назад, мы должны довести начатое дело до конца. Но мы воины, а настоящие воины не воюют с теми, кто слаб. И поэтому мы склонны проявить снисхождение к некоторым из вас. Что, замечу сразу, никем не должно быть расценено как некоторые с нашей стороны уступки. Люди там, на площади, и все вы, — все должны понимать, что чрезмерно обольщаться на этот счет никому из вас не следует! — Так вот, — заговорил главарь снова после небольшой паузы, обведя колючим взглядом притихших заложников. — Здесь есть женщины… Место женщин — у источника, у прялки и у домашнего очага. Они не должны быть вовлечены в распри мужчин. Это может быть дозволено лишь избранным, очень немногим из них! — И, сказав это, Седобородый окинул благосклонным взглядом подошедшую к нему и ответившую ему надменной улыбкой Мадавати. — Хорошо! Пусть знают все! Волки Генджера не грызут горло женщинам!

Лица слышавших слова главаря экстремистов женщин просветлели. Переглядываясь меж собой, они улыбались сквозь невольно набежавшие на их глаза слезы. Еще не зная, нужно или нет верить тому, что сказал Седобородый. И в то, что может прямо сейчас произойти, если судьба и в самом деле будет к ним благосклонна.

— Сидеть! — тут же напомнила о себе заложницам Мадавати, этим своим грубым окриком пресекая несмелые попытки некоторых из них встать. Встать, чтобы как можно скорее покинуть место, где им в течение долгих, очень долгих минут приходилось переживать муки неизвестности. — Сидеть! — Громкий окрик повторился снова, и все заложники вновь притихли, съежившись под дулами нацеленных на них пистолетов и автоматов.

Следивший за ними с непроницаемым лицом Седобородый молча подал своим людям знак рукой. И, повинуясь этому его призывающему жесту, к заложникам подошел экстремист с тяжелой с виду сумкой в руках. Когда же тот, ухмыляясь, нарочито небрежно опустил ее на пол, в сумке что-то звякнуло. И всем стало ясно, что в ней находились какие-то металлические предметы…

— Прошу внимания дам! — заговорил затем, обращаясь к заложницам, главарь экстремистов. — Сейчас та, на которую я укажу, встанет со своего места и подойдет вот к этому доброму человеку! — И поворотом, скорее, не головы, а бороды Седобородый указал на стоявшего рядом с ним и продолжавшего ухмыляться «металлиста». — Так, строго соблюдая очередность, вы по одной выйдете сюда все. По крайней мере, те из вас, которые вели себя, как подобает скромным и послушным женщинам. Ну, а остальные… — главарь поднес ладони в перчатках к лицу и, переглянувшись с Мадавати, дунул в них. — Остальных, как говориться, мы вручаем воле Провидения!

И тут же принесший сумку с металлическими предметами экстремист, нагнувшись к ней, и быстро расстегнув застежку — «молнию», извлек из нее… пару наручников… — Вы выйдете отсюда, скованные между собой вот этими браслетами, — сказал он, подняв руку с наручниками, и для наглядности поболтав ими в воздухе. — Или же, в случае неповиновения, как здесь уже говорилось, не выйдете вообще! — добавил он громким голосом, услышав слабый ропот недоумевавших заложниц. — Да, только так! Наручники нужны для того, чтобы ваш выход состоялся организованно. Ибо во всем должен быть порядок. — И можете не беспокоиться, — ухмыльнулся «металлист», переглянувшись с одобрительно кивнувшим ему головой главарем, — браслетов у нас на всех хватит!

После чего, повинуясь жесту Седобородого, заложницы стали поочередно выходить вперед. И на запястье каждой из них тут же надевались, надежно сковывая их между собой, стальные наручники.

— Я не знаю, что вы задумали, и зачем вам понадобилась эта… деталь одежды, — прошептала женщина в деловом костюме своему светловолосому соседу, указывая глазами на свернутый спиралью ремень в его руке. — Но вы должны понимать, что люди, захватившие нас в плен, как мне кажется, неисправимы. И поэтому, ради Бога, не пытайтесь учить их уму-разуму с помощью этой узкой кожаной штуки. Вряд ли вам удастся перевоспитать их. Даже надавав им ею по попе… — И прошу вас, присмотрите, пожалуйста, за этой девушкой, — продолжала пожилая бизнес-леди, кивнув головой на пострадавшую в недавно имевшем место инциденте молодую женщину. — Боюсь, как бы она… — Не договорив, дама встала и направилась к главарю экстремистов, жестом руки «приглашавшему» ее подойти. Подойти, чтобы стать еще одним звеном в общей живой цепочке…

Молодая женщина, о которой говорила леди, после сильного удара, нанесенного ей экстремисткой, похоже, еще не полностью пришла в себя. Ко всему прочему, — а это было видно всякому, стоило лишь посмотреть на нее, — она находилась во власти терзавших ее сомнений… С виду такая беззащитная, но, очевидно, будучи душой доброй и милосердной, она, казалось, буквально разрывалась между желанием быть рядом с раненым, к которому она снова потихоньку перебралась, и помогать ему, и желанием вместе с остальными женщинами поскорее выйти прочь отсюда… За эти тяжелые дубовые двери, туда, где веет вечерней прохладой и колышет ветви деревьев, играя в них с листьями, легкий ветерок…

Но, очевидно, из страха и опасения быть вновь наказанной строгим учителем с тонкой осиной талией, учителем, привселюдно преподавшим ей жестокий урок послушания, теперь она сидела тихо. С тревожным ожиданием и надеждой следя за рукой Седобородого. Рукой, которая почему-то никак не хотела указать на нее…

Этот такой желанный для каждой из женщин жест мог означать, что ей дозволено покинуть это небезопасное место и вернуться к прежней свободной жизни. К той жизни, где ей ничто не угрожало и от которой ее отделяло два десятка шагов. Как страстно желала каждая из них, чтобы именно на нее указала сейчас эта ненавистная рука в черной перчатке, и как гнала она прочь от себя ужасающую мысль о том, что это может и не произойти. Не произойти вовсе…

— Ты! — указал, наконец, Седобородый пальцем на молодую женщину, последнюю оставшуюся среди заложников — мужчин. Но так ожидаемого ею жеста, повелевающего ей встать и подойти, за этим не последовало.

— Ты останешься здесь, с нами! — услышала она вместо этого. — Думается, твое поведение будет более предсказуемым, если ты постоянно будешь видеть наведенный на тебе ствол!

Вопреки ожиданиям многих, истерики с молодой женщиной не случилось. И умолять главаря экстремистов позволить ей присоединиться к уже скованным наручниками между собой женщинам она не стала. Посмотрев на них, она лишь печально вздохнула и опустила голову. Пряча от всех глаза, блеснувшие на миг, как успел заметить внимательно наблюдавший за ней светловолосый мужчина, странным холодным блеском…

Что ж, по крайней мере, теперь для молодой женщины все прояснилось. И все, что ей оставалось делать, так это сидеть тихо, полностью смирившись со своей участью. И ждать… Но…

— Человек ранен! — заговорила вдруг оставшаяся в одиночестве среди мужчин заложница. Ее голос, как оказалось, мелодичный и грудной, звучал спокойно и достаточно громко для того, чтобы его могли все услышать.

— Человек ранен! — снова повторила молодая женщина. — Я сделала все, что могла, чтобы помочь ему. Но… Он потерял много крови и срочно нуждается в квалифицированной, соответствующей его состоянию медицинской помощи! Вы должны, — подняв голову, заложница посмотрела Седобородому прямо в глаза, — вы должны позволить женщинам забрать охранника с собою!..

— Ого! — удивленно воскликнул главарь экстремистов, переглянувшись с товарищами по «команде». — Что я слышу! Мы должны? Ушам своим не верю! Это что же, теперь здесь распоряжается эта женщина? — То, что случилось с тобой недавно, — продолжал он, обращаясь к заложнице и хмурясь, — похоже, это так ничему и не научило тебя. Подумай лучше о себе, глупая женщина! А он, — указал глазами Седобородый на тихо постанывавшего раненого, — он хотел помешать нам. Этот человек храбрый воин, и он тоже останется здесь. Останется, чтобы пройти свой путь до конца. Попроси о нем небеса, и, может быть, они будут милостивы к нему, услышав твою просьбу…

— Что же касается вас, — прищурился Седобородый, переводя взгляд на выстроившихся перед ним скованных в цепочку женщин, — вам мы дадим особое поручение. Мы отправим вас отсюда с миссией, которую назовем Миссией Мира, вот как! Я думаю, женщины, как никто другой, лучше подходят для ее выполнения. Хорошо! — И главарь кивнул все тому же перед этим так ловко управлявшемуся с наручниками и сковывавшему беззащитных женщин бандиту. А тот, снова нагнувшись к сумке, быстро извлек из нее нечто похожее на жилет. Который в мгновение ока был наброшен на плечи одной из находившихся в центре цепочки женщин. Когда же та оказалась одетой в этот «жилет», по бокам его, закрываясь, клацнули защелки. Бледность покрыла лица всех заложников, находившихся в зале. А женщины расширившимися от страха глазами смотрели на появившуюся необычную деталь в туалете одной из них. На «жилет» с закрепленной на нем взрывчаткой, называемый «поясом шахида». Жилет, представлявший из себя не что иное, как радиоуправляемое взрывное устройство…

Скованные сталью и ужасом, женщины, словно завороженные, смотрели на табло таймера, которым оно было оснащено. Цифры на нем менялись, время шло… Это было их время. Каждой из них, и всех их вместе. Время, которое до этого для них шло, бежало, незаметно проносилось, и которое теперь все они могли хорошо видеть. Мерцавший в душах женщин робкий и трепетный огонек надежды погас. Отчаянье овладевало ими, нахлынув на них тяжелой, сбивающей дыхание волной, сжимая их бедные сердца в своих ледяных объятьях…

— Вы торопите события, если думаете, что наступил ваш последний час, — сказал женщинам, заметив, в каком состоянии все они находятся, Седобородый. — Не торопитесь умирать. Не стоит делать это раньше, чем вас призовут небеса. А я думаю, что там, — показал главарь пальцем в потолок, — там вас пока еще не ждут. Да, небеса еще не готовы к встрече с вами.

Затем, подумав немного, и справедливо решив, что шоковое состояние его пленниц может закончиться потерей чувств и утратой ими способности передвигаться, главарь экстремистов счел нужным прибегнуть к пояснениям.

— Сейчас вы, наконец, выйдете отсюда, милые дамы. И с того самого момента, как последняя из вас переступит порог этого здания, ваша жизнь будет зависеть от тех людей, которые сейчас находятся снаружи. И ей ничто не будет угрожать, если они выразят готовность выполнить наши требования. Тогда радиоуправляемый взрыватель бомбы на теле одной из вас будет нами отключен. Проблемы у вас могут возникнуть в том случае, если противная сторона будет тянуть с решением. С решением, которое бы целиком и полностью нас устраивало. Но, поверьте, Волкам Генджера тоже очень хотелось бы надеяться, что ваша относительная свобода и эта ваша привязанность одна к одной, — все это не до конца вашей жизни.

— А сейчас можете идти! — И главарь экстремистов сделал широкий жест рукой в сторону дубовых дверей, давая понять им испуганным женщинам, что они могут покинуть помещение Банка.

И женщины пошли. Спотыкаясь на ровном месте и сбиваясь с шага, морщась от боли, причиняемой наручниками, врезавшимися в их запястья. Они тронулись в путь, пребывая в великой растерянности и полном неведении относительно того, что ожидает их в конце этого пути. И не станет ли этот их путь для них последним…

— Алло, комиссар! — сказал затем Седобородый, взяв в руку протянутое ему его «связистом» позволявшее выйти на полицейскую волну переговорное устройство и поднеся микрофон ко рту. — Комиссар, к вам движется мирная процессия. Надеюсь, вы готовы ее встретить. Если нет, то советую вам поторопиться. Время-то пошло, комиссар, время пошло! И наши Голубки Мира уже буквально перед вами. Да, да, было бы неплохо, если бы вся эта кутерьма, которую вы непонятно для чего подняли, немного поутихла. И нам с вами удалось достичь взаимопонимания. С помощью не располагающих правом выбора посланниц и того, скажем так, убедительного и весомого «аргумента», который они… который несет на себе одна из них…

— Теперь о деле, комиссар, — продолжил главарь экстремистов, когда дверь за последней из женщин — заложниц закрылась. — Слушайте меня внимательно. И не думайте, что за демонстрацией, которую вы видите, скрывается какой-то подвох. Расслабьтесь, мы работаем честно. Вы слушаете меня, комиссар?

— Да, слушаю, послышался в телефоне голос коротко отвечавшего Брауна. — Слушаю, и слушаю очень внимательно.

— Хорошо! Я и сам мог бы догадаться об том по вашему тяжелому дыханию. Так вот, комиссар, женщины не должны выйти за оцепленную вашими людьми территорию. В противном случае, взрыватель бомбы, которую любезно согласилась транспортировать на себе одна из них, будет приведен мною в действие. И тогда кровь несчастных будет на вашей совести, комиссар!

— Это произойдет и в том случае, — продолжал Седобородый, взглянув на массивные часы у него на запястье, — если по прохождении часа мы не услышим шум мотора вертолета. И на площадь не сядет он сам, способный нести на себе десять человек. С их тяжелой и очень дорогой ношей. Вы все поняли, комиссар?

— Да, я все понял, — отвечал Браун. — Вы можете гарантировать безопасность заложников, которые остаются с вами? — поинтересовался тут же он. — Я должен быть уверен в этом.

— Ну, конечно же, можем, комиссар. Непременно, целиком и полностью! Но опять же, как вы сами, надеюсь, понимаете, с одной маленькой оговоркой. Может быть, вы мне сами скажете, какой?

— Скажу, — кивнул головой, сжав тяжелые челюсти, Браун. — Если ваши требования будут нами безоговорочно выполнены.

— Да, правильно. Приятно иметь дело с таким человеком, как вы, комиссар. С таким понимающим и все схватывающим буквально на лету человеком. Хорошо! Итак, безопасность и жизнь заложников будут полностью зависеть от нас с вами. От того, насколько мы будем готовы пойти навстречу друг другу. А все остальное, как говориться, дело техники. Итак, мяч на вашем поле, комиссар!

— Ну, что ж… — Взвесив в руке замолчавшее переговорное устройство, Браун поднял глаза на стоявшего рядом капитана карабинеров. — У нас нет выбора, командир. Есть лишь жесткая необходимость. Сожалею, но мы не можем позволить женщинам приблизиться к нам. Вы… Вы должны остановить их там, где они сейчас находятся. Как это сделать, вы знаете лучше меня. Командуйте, капитан!

Топот ног вооруженных до зубов людей, одетых в бронежилеты и с забралами на касках, вид двух десятков стволов, направленных на них, крики и резкие, громким голосом подаваемые команды «стоять!» и «не двигаться!», — все это стало последним ударом по уже и так порядком расшатанным нервам ничего не понимавших несчастных женщин. Видимый сквозь пелену слез мир плыл и переворачивался в их глазах… И, будучи не в состоянии больше держаться на ногах, все они, одна за другой, без сил повалились на землю.

Глава четвертая. Тяжелые последствия легких царапин. Мадавати: первое появление «Кобры». Несколько слов об истории военных конфликтов и не работающих законах физики

Раненый охранник Джон приподнял голову и застонал. Казалось, он пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось — из груди его вырывались одни лишь хрипы. Тогда сидевшая рядом с ним молодая женщина встала, и, даже не взглянув в сторону экстремистов, направилась к фонтану.

Тот, кто сейчас наблюдал за ней, мог видеть, что от ее так заметной ранее скованности не осталось и следа. Она шла, уверенно ступая, а движения ее, теперь размеренные и пластичные, чем-то напоминали кошачьи.

Руки мужчин-заложников, пытавшихся задержать своенравную молодую женщину в тот момент, когда она проходила возле них, — ради ее же, как им казалось, блага, — схватили лишь воздух. Ловко увернувшись от них и незаметно подмигнув при этом удивленно посмотревшему на нее светловолосому мужчине, заложница подошла к фонтану. И, зачерпнув из него своей же плававшей в нем туфелькой немного воды, вернулась назад, к Джону.

— Вы так и будете смотреть на нее, стоя, словно истуканы?! — взревел тогда главарь экстремистов, обращаясь к двум стоявшим позади него, тем самым, принимавшим участие в инциденте с туфелькой ранее, бойцам. — Или тяжелые увечья, полученные вами в сражении с вооруженной шпилькой женщиной, эти увечья, они стали причиной вашей бездеятельности?! Вы настолько деморализованы, что вам даже в голову не пришло попытаться задержать ее?

Седобородый гневался. Очередная выходка вздорной женщины окончательно вывела его из себя. Он требовал объяснений, и в первую очередь, от своих людей, обвиняя их в инертности…

Удивительно, но на колкое замечание, высказанное им в адрес оцарапанных острыми гранями стальной набойки бойцов, те никак не реагировали. В прямом смысле этого слова, никак… И изумлению не на шутку рассерженного главаря не было предела, когда он увидел, что в своих язвительный предположениях он невольно оказался прав.

Двое, к которым он обращался, стояли с отрешенным видом, безвольно опустив руки и тупо глядя перед собой. Не проявляя при этом ни малейших признаков умственной, или какой-нибудь иной деятельности. В том числе и признаков, указующих на то, что обращенные к ним слова командира были ими услышаны. И, соответственно, поняты.

Подскочив к, похоже, действительно выбывшим из строя бойцам, Седобородый стал трясти их, хватая по очереди за плечи и всматриваясь в их лица. Но, как он не присматривался к ним, ему не удалось увидеть в них ничего, кроме полного безразличия ко всему, что происходило вокруг них. Как, впрочем, и с самими ими тоже…

Внезапная догадка, молнией пронесшаяся в его мозгу, заставила главаря экстремистов резко обернуться к молодой женщине. Которой, — теперь он понял это, — несмотря на весьма ограниченную свободу действий, каким-то непостижимым уму образом все же удавалось влиять на события.

Взглянув на заложницу, Седобородый поразился тому, как изменился ее облик. Всему причиной были ее глаза… Теперь они смотрели открыто и прямо, и в них не было больше того прищура, с которым смотрят на мир люди близорукие и, по той или иной причине, оставшиеся без очков.

— Так вот оно что! — воскликнул, обо всем догадавшись, Седобородый. Он понял, что молодая женщина — не та простушка, за которую все это время себя выдавала. Сердобольное испуганное существо на самом деле оказалось искусной притворщицей! Ко всему прочему, похоже, — тут главарь помахал рукой перед лицом одного из двух никак на это не отреагировавшего, и по-прежнему остававшегося ко всему безучастным, «зомби», — похоже, неплохо разбирающейся в различных ядах и снадобьях! — Ну, хорошо! — продолжал разгневанный тем, что его обвела вокруг пальца женщина, Седобородый. — Сейчас я навсегда отобью у тебя охоту испытывать на нас твои, превращающие человека в бессловесного истукана, средства! Ты больше не будешь испытывать их ни на нас, ни вообще на ком бы то ни было!

— Прошу тебя! — остановила скорого на расправу, и уже доставшего пистолет главаря до этого молча наблюдавшая за происходившим Мадавати. — Ты собираешься хорошенько проучить ее, да? — Томно улыбаясь Седобородому женщина — экстремистка провела пальцем с ярко накрашенным ногтем по его руке, оставляя на ней едва заметный след. — Прошу тебя, позволь мне сделать это самой. Благодаря обманчивой внешности, и ее неплохим актерским данным, этой женщине удалось ввести в заблуждение не только тебя, но и меня. И теперь я хочу сама исправить допущенную нами ошибку.

— Хорошо! — кивнул головой, соглашаясь с Мадавати, Седобородый. — М-м-м? — Тут же промычал он, вопросительно глядя на свою пассию и протягивая ей свое оружие. — М-м-м?

— Нет, нет, — покачала головой Мадавати, глядя на молодую женщину и отстраняя протягивавшую ей пистолет руку. — Нет, я хочу танцевать… А это… Это будет лишь мешать мне. — Надеюсь, никто здесь не против того, чтобы увидеть Танец Кобры? — продолжала она, обведя ничего не выражавшим взглядом всех, кто находился в зале Банка. — Да? — и сложив руки в индийском приветствии «лодочкой», экстремистка поклонилась уже предвкушавшему удовольствие от ее «танца» главарю.

На вопрос Мадавати экстремисты ответили громкими и нестройными, означавшими одобрение, возгласами. Между тем как заложники, в представлении которых подобные, говорившие о дружеском расположении и уважении к собеседнику жесты, никак не вязались с тем, что собиралась делать эта кровожадная вешья по имени Мадавати, недоуменно переглядывались между собой.

— Назови свое имя! — потребовала экстремистка, стоя в трех шагах от молодой женщины и презрительно глядя на нее. — Назови его, чтобы тот, кому, возможно, суждено будет выйти отсюда, мог помолиться за душу глупого создания, которому она принадлежала. Несчастной, вздумавшей обмануть Волков Генджера, и своими мелкими проделками постоянно досаждавшей им…

— Назвать свое имя? — произнес уже знакомый нам мелодичный грудной голос. — И присесть перед тобой в легком реверансе? Или, может быть, заламывая руки, просить тебя о пощаде? Умоляя не делать того, что ты задумала? Оставь, Мадавати, это ни к чему. Ты, кажется, собиралась станцевать нам? Ну, так танцуй. Попробуй удивить нас своим танцем. Но не советую тебе забывать о том, что мы не в танцклассе. И потом, кто из нас может знать, что ждет его уже через минуту? Что уготовила ему судьба?…

— Ах, вот как? — фыркнула Мадавати. — Знай же, несчастная, твои неприятности начались в ту самую минуту, когда ты имела неосторожность обратить на себя мое внимание. А закончатся они вместе с последним твоим вздохом, последним ударом твоего сердца. А это, уверяю тебя, произойдет очень скоро!

Сказав это, Мадавати подняла согнутые в локтях руки, и, повернув их ладонями кверху, на несколько мгновений застыла так без движения. Стоя на расставленых на уровне плеч в стороны и полусогнутых в коленях ногах.

— Та́м-та-та, та́м-та-та, та-та-та́м-та-та, та́м-та-та, — услышали вдруг все сухие, отрывистые звуки, эхом отдававшиеся в стенах Банка и довольно сносно передававшие ритм индийской танцевальной мелодии. Это один из экстремистов, высокий, смуглый и длинноусый, взялся аккомпанировать Мадавати, за неимением барабанов ударяя одной о другую костяными ручками двух больших, с длинными и широкими лезвиями, плашмя зажатых в его пальцах, ножей.

Первыми, словно откликаясь на эти отрывистые звуки, пришли в движение глаза Мадавати. Глаза, которые до этого та ни на секунду не сводила с заложницы. Следую ритмичным ударам, они быстро задвигались то в одну, то в другую сторону, а вслед за ними тут же пустилась в танец и сама она, подпрыгнув на месте, словно подброшенная с силой распрямившейся внутри ее пружиной.

Когда же ступни Мадавати вновь коснулись пола, она, не переставая водить глазами и следуя ритму, качнулась в одну, в другую сторону, вперед, назад, стоя при этом на месте и работая лишь извивавшимися, словно две змеи, руками, и корпусом. Затем пришли в движение и ноги Мадавати. Перебирая ими, она стала описывать небольшие круги, двигаясь перед неподвижно стоявшей заложницей то в одном направлении, то в другом, то плавно, то рывками, оживленно жестикулируя при этом руками и пальцами. На миг замирая, она тут же снова вся приходила в движение, чтобы, поочередно оторвав ноги от пола и топнув ими о каменные плиты, подпрыгнуть потом сразу на обеих на фут вверх… И тогда заложникам, следившим за Мадавати, словно завороженные, начинало казаться, что они слышат звон бубенцов, невесть откуда появившихся на щиколотках этой одетой в черное экспрессивной танцовщицы…

Ничего не скажешь, Мадавати была искусна в танце. Но вряд ли кто-либо из заложников мог испытывать радость и восхищение от него… Во-первых, потому, что этих людей не располагало к тому их нынешнее положение. А во-вторых, в том танце, многие элементы которого, как впрочем, и весь он сам, были исполнены угрозы и агрессии, полностью раскрывалась злобная и коварная натура его исполнительницы, стремившейся им же подавить волю зрителей и запугать их. Извиваясь всем телом, Мадавати то подступала к своей пленнице, то отступала назад, чтобы потом, снова быстро подбежав к ней, продолжать извиваться, теперь уже не сводя с нее немигающих глаз и словно стараясь загипнотизировать ее этим своим взглядом. Молодая женщина казалась спокойной. Она следила за Мадавати, мягко переступая с ноги на ногу и удерживая согнутые в локтях руки на уровне груди, так, как если бы держала в них невидимую флейту. Которую уже в следующий миг собиралась поднести к губам, чтобы извлечь из нее мелодию, способную успокоить рассерженное, постоянно мельтешившее у нее перед глазами злобное существо.

Внезапно Мадавати замерла на месте без движения. А затем, выкрикнув что-то, ринулась на заложницу. И обрушила на нее удар, по силе сравнимый разве что с ударом камня, выброшенного осадной катапультой. Или с ударом тяжелого хобота разгневанного на весь мир Ганеши, сына Шивы и Парвати…

Итак, вложив в удар всю свою силу, Мадавати ожидала услышать хруст шейных позвонков своей жертвы… Которая, как она думала, вся была в ее власти и с которой она могла делать все, что хотела.

Но, как оказалось уже через миг, Мадавати ждал сюрприз. И, нужно сказать, сюрприз очень для нее неприятный… Невероятно, но и эта ее попытка расправиться с упрямой заложницей не удалась. Но на этот раз ей понадобилось уже значительно больше времени, чтобы понять это…

С пол — минуты Мадавати сидела на полу, опираясь на него не слушавшимися ее дрожащими руками и тряся головой, словно стараясь сбросить с себя навалившееся на нее в эту минуту наваждение. И пытаясь понять, отчего это вспыхнул вдруг яркий, как от бенгальских огней, свет в ее глазах. И откуда появились эти проплывающие перед ними, то группами, то по одному, и кружившие, словно в медленном танце, разноцветные круги и прочие геометрические фигуры…

Ритмичные удары, задававшие темп Танцу Кобры, тут же оборвались. Экстремисты, наблюдавшие за прыжком Мадавати, выглядели разочарованными. Они с недоумением переглядывались между собой и, сочувствуя своей, мягко говоря, попавшей впросак «боевой подруге», сокрушительно покачивали головами… И ждали реакции Седобородого на то, что сейчас произошло.

Увидев Мадавати сидевшей на полу, тот и сам вначале затряс головой, очевидно, будучи не в силах поверить в случившееся. А затем в гневе вскинул руки вверх, потрясая зажатым в одной из них пистолетом. Молча, потому что, похоже, у него не было слов, чтобы выразить свое удивление, возмущение и негодование…

Потом ему, очевидно, все же пришла на ум пара проклятий, но только лишь он открыл рот, чтобы озвучить их, как ему тут же пришлось снова закрыть его. Потому что Мадавати уже стояла на ногах, и это означало, что с ней все было в порядке. И ему не стоило «терять лицо» из-за какого-то имевшего здесь место недоразумения.

И действительно, на то, чтобы восстановить утраченную былую форму, Мадавати хватило минуты. Она снова готовилась атаковать, решив про себя, что на этот раз будет действовать осмотрительнее. И не будет, горя жаждой мщения, бросаться в бой сломя голову. Она поняла, наконец, что у нее достойный и опытный противник. Противник, который не намерен подставлять себя под удар и готов, в случае чего, дать ей отпор.

Впрочем, раздумывала Мадавати недолго. Полностью сосредоточив внимание на ненавистной заложнице, попытка разделаться с которой вот уже два раза подряд заканчивались для нее неудачей, экстремистка ринулась на молодую женщину, словно разъяренная пантера. Но чрезмерное увлечение техникой боя, предусматривавшей нанесение удара в прыжке — о, ужас! — снова сыграло с Мадавати злую шутку…

Не будь она настолько самоуверенной, чтобы не принимать во внимание факт присутствия в зале заложников-мужчин, она бы, возможно, не стала подходить к ним так близко. Но Мадавати была такой, как была. Она презирала и ни во что не ставила сидевших на полу бездеятельных представителей «сильного» пола; которым, собственно, в силу сложившихся обстоятельств, ничего другого и не оставалось делать.

Мадавати прыгнула! Но, будучи грубо одернутой в своем стремительном и свободном полете какой-то неведомой силой, вдруг завертелась в воздухе, и в который раз со всего маху грохнулась на пол…

Виной случившемуся с ней был выброшенный рукой светловолосого мужчины и крепко удерживаемый им за другой конец черный брючный ремень. Развернувшись подобно языку хамелеона, которым непревзойденный мастер мимикрии, выждав момент, выстреливает в свою жертву, этот длинный ремень захлестнулся вокруг лодыжки экстремистки. И, натянувшись, словно аркан, немилосердно бросил ее на пол…

Оглушенная падением Мадавати в мгновение ока была втянута в гущу заложников и осталась лежать среди них, так и не приходя в себя…

Все произошло в считанные секунды и треск автоматной очереди, страшный и вместе с тем казавшийся каким-то нелепым и неуместным, особенно теперь, после того, что случилось, стал если не точкой, то многоточием в конце этого разыгранного Мадавати и молодой женщиной драматического эпизода. Веер пуль прошелся над головами пригнувшихся к полу заложников, подобно смертоносному опахалу обдавая их дуновением леденящего кровь и душу ветерка… Послышался треск продырявленного дерева и пластика, звон разбитого стекла и глухие удары пуль о камень. Весь красный от гнева и с глазами навыкате, Седобородый палил в никуда…

— Спокойно, не стреляйте, с ней все в порядке! — крикнул ему теперь «опекавший» Мадавати светловолосый мужчина. — Видите! — желая показать главарю, что жизни лишившейся чувств экстремистки ничто не угрожает, он поднял голову Мадавати и легонько похлопал ее по щеке. — Она просто спит! Слишком активные действия этой женщины отняли у нее много сил. Не удивительно, что теперь ей необходимо немного отдохнуть, чтобы восстановить их!

Плохо скрываемый сарказм, с которым говорил светловолосый мужчина, мало способствовал успокоению разнервничавшегося, продолжавшего тыкать в его сторону своим автоматом, Седобородого. Поняв, что тот не на шутку разозлен и, чего доброго, может, потеряв контроль над собой, действительно нажать на спусковой крючок, светловолосый поднял руку в предостерегающем жесте.

— Воздержитесь от поступков, за которые вам, возможно, потом придется нести ответственность! Подумайте хорошенько, прежде чем что-либо предпринять. Ведь теперь она, — тут светловолосый снова похлопал ладонью по щеке «отдыхавшую» Мадавати, — по сути, теперь она тоже является предметом переговоров. И будет оставаться им, пока все мы будем здесь находиться!

— Вот как? — спросил, казалось, искренне удивившись, главарь. — Предмет переговоров… Ты думаешь, мы станем вести их? Ты вообразил, что теперь мы в равных условиях? Что тебе удалось сравнять шансы? Напрасно ты так считаешь, совершенно напрасно. Каждый из нас, — Седобородый оглядел своих оставшихся при ясной памяти и в сознании бойцов, — взяв в руки оружие, прекрасно понимал, на что он идет. Как знал и то, что кровь его, пролитая им в борьбе за святое дело, обязательно зачтется ему на небесах. Зачтется обязательно, не будь я Раджан Кгхишта!

— Святое дело? — переспросил пленивший Мадавати светловолосый мужчина, недоверчиво глядя на назвавшего себя Раджаном Кгхиштой и демонстрируя ему изъятый у нее пистолет. — Разве можно назвать «святым» дело, ради которого вы проливаете кровь невинных людей? А может быть, ты всерьез думаешь, что от этого у самого тебя, и у таких, как ты, прибудет святости? Или же ты рассчитываешь благодаря этому прославиться среди подобных себе? Последнее кажется мне более вероятным!

— Все, что ты говорил сейчас, все это пустые, абсолютно ничего не значащие слова! — отвечал светловолосому, зло сверкая очами, Раджан Кгхишта. — Ты и сам, очевидно, прекрасно это понимаешь. Хорошо! Послушай теперь, что скажу тебе я! — Я уже говорил тебе, почему мы готовы, скрепя сердце, смириться с потерей того или иного нашего товарища, — продолжал главарь экстремистов, выставив вперед бороду. — Да, вот и сейчас… Досадный, нелепый случай вырвал Мадавати из наших рядов. Что делать!.. Светлая память о сражавшихся вместе с нами героях навсегда сохранится в наших сердцах и в нашей памяти… Но, есть одно, на мой взгляд, важное обстоятельство, о котором я ни тебе, ни остальным не советовал бы забывать. — Посмотрите на это! — и главарь поднял руку с зажатым в ней небольшим передающим устройством, приводящим в действие мину на жилете одной из заложниц посредством радиосигнала.

— Как ты думаешь, что будет со всеми теми женщинами, которые недавно вышли отсюда, если я нажму вот эту кнопку на нем? Ты, надеюсь, понимаешь, что жизнь всех их находится сейчас в твоих руках. И то, будут ли они жить или нет, зависит только от тебя одного. Как самого решительного и, надо отдать тебе должное, самого храброго из всех мужчин-заложников. И от того, как скоро ты проникнешься важностью этого вопроса. А ты, похоже, все еще не готов это сделать. И с тем пистолетом, который ты взял у Мадавати… Ты ведь тоже не знаешь, что с ним делать, не так ли? Ведь ты прекрасно понимаешь, что прежде чем ты успеешь несколько раз выстрелить, многие из вас станут трупами. И это не считая тех, кто там, на площади…

— Да что с ним говорить, командир! — выкрикнул один из экстремистов, державшийся до сих пор в стороне свирепого вида толстяк с серьгой в ухе. — Жалкий червяк, пресмыкающийся в пыли у ног Волков Генджера! Он недостоин твоего внимания Раджан! Да, не достоин! Чего не скажешь о вон той очень интересной, на мой взгляд, дамочке с туфелькой. Разговор с ней остался как бы неоконченным!

И, грубо оттолкнув двух стоявших перед ним, словно соляные столпы, «зомби», бандит решительно направился к вновь занимавшейся раненым охранником молодой женщине Увидев приближающегося к ней, нет, надвигающегося на нее, подобно огромному «Титанику», экстремиста, та быстро поднялась с колен, и, став спиной к фонтану, приготовилась отразить нападение.

— Погодите! — Светловолосый мужчина встал, и, удерживая отобранное у Мадавати оружие большим и указательным пальцами, отвел руку в сторону. — Постойте! Не причиняйте этой женщине зла! Я готов сложить оружие! И признать превосходство над всеми нами силы духа и мощи членов стаи Волков Генджера! Которые в борьбе за идею не жалеют никого и ничего, даже своих собственных шкур!

— С тобой мы разберемся позже, умник! — оскалился бандит, едва взглянув в сторону светловолосого мужчины. — А пока что… Вода из этого фонтана, вот что будет тем последним напитком, которым в конце своей жизни сможет вдоволь насладиться эта несчастная!

И, широко расставив руки, толстяк бросился на молодую женщину. Очевидно собираясь, сграбастав свою жертву в охапку, бросить ее в фонтан. И утопить в нем ее…

Но, скорый на расправу, он допустил ту же ошибку, что и всё еще остававшаяся вне всей этой земной суеты Мадавати. Как и она, бандит также переоценил свои силы и возможности…

…История военных конфликтов, имевших место на Земле с незапамятных времен и до наших дней, их история, запечатленная на глиняных табличках и в ветхих свитках папируса, в печатных изданиях и в «захватывающих» телевизионных репортажах из «горячих точек» на карте планеты, изобилует фактами, помогающими историкам составить их общую картину. Как и фактами, свидетельствующими, в частности, также и о том, что недооценка той или иной противоборствующей стороной своего противника очень часто приводит к весьма печальным для той стороны последствиям. Именно в результате ее, недооценки сил противника, случалось, целые армии были повержены в прах. Или же прекращали свое существование, погибая в волнах, в песках, или будучи занесены снегами… В данном же конкретном случае масштаб военных действий не был, конечно же, столь грандиозен, как те, о которых говорилось выше. Но субстанцией, укрывающей следы сражения, и здесь выступала вода…

Не то, чтобы новоявленный «Титаник» наткнулся на айсберг, нет… Но бандит схватил руками не заложницу, а пустоту. И, неудержимый в своем стремительном наступлении, и, к тому же, получив вдогонку ощутимый пинок под зад, пинок, сообщивший ему дополнительное ускорение, с разбегу плюхнулся в фонтан. Во́ды которого, тут же сомкнувшись над ним, поглотили отрицательного героя…

Сквозь шум воды, выплеснувшейся из мраморного резервуара и растекшейся по полу, причем, наперекор известному закону физики, в значительно большем объеме, нежели объем «погрузившегося» в него тела, были хорошо слышны раздавшиеся один за другим два выстрела.

Взбешенный от того, что очередная попытка расправиться с непокорной заложницей, попытка, на этот раз предпринятая одним из его лучших бойцов, снова не удалась, Седобородый навел на нее ствол автомата… Но мужчина, завладевший оружием Мадавати, опередил его, двумя меткими выстрелами прострелив уже собиравшемуся открыть огонь главарю экстремистов обе передние конечности…

Воя, как раненный зверь, и болтая повисшими, словно плети, руками. Раджан Кгхишта демонстрировал чудеса йоги, пытаясь зубами дотянуться до злополучного пульта, висевшего на длинном шнурке у него на шее.

Увидев, что командир ранен и что его впечатляющие попытки достать носом кнопку на пульте не дают желаемого результата, двое подчиненных Раджана Кгхишты бросились ему на помощь. Но резко остановились, услышав два предупредительных выстрела и свист пролетевших перед самыми их носами пуль. Стали, как вкопанные, стали, словно наткнувшись на невидимую преграду. И имея перед собой яркий пример меткой стрельбы светловолосого заложника, они уже не рисковали ни продвигаться дальше, ни открывать огонь.

— Стреляйте в него! Стреляйте же! — орал главарь экстремистов, призывая к решительным действиям своих перетрусивших бойцов. — Убейте его! И помогите мне, скорее, помогите!

Заметив, что, подчиняясь приказу, бандиты собираются открыть огонь, мужчина снова два раза нажал на курок. Он стрелял, почти не целясь, и на свою беду долго раздумывавшие бойцы, сбитые с ног точными попаданиями в плечо, с криками покатились на пол. Тут же с негромким стоном упал на пол и сам стрелявший. Раненый в бок пулей навылет одним из двух экстремистов, все это время удерживавших заложников от попыток встать короткими очередями поверх голов. Но, превозмогая боль и стиснув зубы, мужчина вскинул руку с пистолетом и двумя меткими выстрелами, произведенными в ответ, уложил автоматчиков на месте.

Тем временем крики и вопли Раджана Кгхишты, проклинавшего всех страшными проклятиями и ругавшегося, на чем свет стоит, достигли, наконец, слуха экстремиста с переговорным устройством. Как и, соответственно, возымели на него действие. И, поощряемый, таким образом, своим командиром, тот стал медленно приближаться к нему, удерживая пистолет в вытянутых руках перед собой, приседая на полусогнутых ногах и резко поворачиваясь всем корпусом то в одну, то в другую сторону.

Но очередь из «Узи», ранее принадлежавшего воину, жирное тело которого упорно не желала принимать покрывшаяся розовой пеной вода фонтана, заставила «связиста», каким отважным он ни был, залечь.

На какой-то миг в зале банка стало тихо. Затем все снова услышали знакомый глубокий грудной голос.

— Сейчас ты встанешь, — говорила молодая женщина, обращаясь к растянувшемуся на полу экстремисту и удерживая его под прицепом. — И мой тебе совет: не пытайся применить оружие. Люди снаружи, должно быть, не знают, что и думать по поводу нашей перестрелки. Боюсь, как бы у них не сдали нервы. Нервы, которые и так уже, наверное, на пределе. Сказать правду, мне не очень хотелось бы видеть, как повсюду здесь полетят клочья грязной шерсти Волков Генджера, если солдаты ворвутся сюда. От этого у меня может сделаться аллергия…

Шлепая босыми ногами по мокрому полу, молодая женщина подошла к распластавшемуся на нем «связисту» поближе.

— Вижу, некоторые из Волков очень неравнодушны к водным процедурам, — сказала она, глядя на того с презрительной улыбкой. — Но как мало это похоже на омовение в водах священной реки! Впрочем, думаю, даже им, этим водам, было бы не под силу смыть грязь и кровь с рук таких, как ты. — Я все еще должна подсказывать тебе, что делать дальше? — нахмурилась молодая женщина, приблизившись к уткнувшемуся носом в пол экстремисту еще на шаг. — Хорошо! Просто разожми пальцы руки, в которой держишь пистолет. И встань. И тогда оружие останется лежать на полу. Останется лежать само по себе. Ну же, поторопись! Очевидно, что не у всех здесь так много свободного времени, как у тебя, боец!

Разжать сведенные от страха судорогой пальцы экстремисту удалось не сразу. И лишь в результате длившейся пару минут мучительной борьбы с самим собой, к счастью для него завершившейся, опять же, его полной победой, тому удалось сделать это. После чего он встал и, повинуясь энергичному движению ствола «Узи», как побитый пес, поплелся к группе заложников. Встретивших его крепкими, но далеко не дружескими «пожатиями» рук…

Казалось, ситуация, если не кардинальным образом, то, по крайней мере, существенно изменилась. Контроль экстремистами над ней был во многом утрачен и в непростых отношениях сторон наступил переломный момент.

Но, как выяснилось чуть позже, говорить об этом было еще рано. Потому что совершенно неожиданно для всех события получили новый поворот.

Глава пятая. Последний «Танец Кобры»: Джессика и Джон против Мадавати

Превозмогая боль в наспех перевязанном боку, светловолосый мужчина приподнялся, чтобы осмотреться. И никто из заложников, поддерживавших его, да и он сам, не заметил, как напряглась, дрогнув, рука Мадавати. Рука, до этого безвольно лежавшая на полу… И уже в следующий миг та рука экстремистки, описав в воздухе дугу, наотмашь ударила раненого по лицу. Удар ребром ладони пришелся по переносице и был таким сильным, что мужчина, не издав ни звука и ударившись головой об пол, сразу же потерял сознание.

Остерегаясь выстрела направившей на нее автомат молодой женщины, Мадавати придвинулась ближе к раненому, стараясь таким образом прикрыться им. И в руках экстремистки снова оказался ее пистолет — оружие, ненадолго присвоенное другим, вернулось к своей хозяйке…

Послышался сухой металлический щелчок — энергичным движением руки Мадавати вогнала в ручку пистолета новую обойму. И, удерживая под прицелом обладательницу «Узи», встала.

Женщины стояли, глядя одна на другую с такой мрачной решимостью в глазах, что не только им, а и всем находившимся в зале Банка было понятно: — выйти из этого противостояния живой сможет лишь одна из них. И кто из двоих будет победительницей в нем, коварная ли, в свою очередь, приготовившая неприятный сюрприз своим недругам Мадавати, или та, которая еще несколько минут назад была заложницей, а теперь перестала быть ею, — об этом теперь приходилось лишь гадать.

— Мне немного неловко перед тобой, о Мадавати, — заговорила первой, обращаясь к экстремистке, молодая женщина. — И знаешь почему? Наверное, это было невежливо с моей стороны, отказаться назвать тебе мое имя. Мне кажется, теперь я должна сделать это. Время пришло.

— О да, время пришло, согласилась с бывшей своей заложницей, кивнув головою, Мадавати. — Нам предстоит сойтись в решающем поединке. И условия для всех должны быть одинаковыми. Одинаковыми! Абсолютно во всем, до мелочей…

— Итак, меня зовут Джессика! — сказала, тряхнув волосами, молодая женщина. — Теперь каждая из нас знает имя своей соперницы. И обе мы хорошо понимаем, что сейчас начинается последний, завершающий этап этой банковской операции, в которой нам довелось, — одной — по своей воле, другой — совершенно случайно, принимать участие.

— Ты права, Джессика. Это будет финальный поединок. Но сойдемся мы в нем не по удару гонга. Он не прозвучит ни в начале, ни в конце нашей встречи. Да и нужен ли он? Ведь второй его удар одной из нас вряд ли суждено будет услышать… Разве что, — криво усмехнувшись, Мадавати подняла глаза к потолку, — разве что потом она сможет взглянуть на все это оттуда. Так сказать, со стороны…

— Со стороны… — словно эхо, повторила за Мадавати Джессика. — Кстати, а вот как раз со стороны-то мы обе, наверное, и неплохо смотримся. По крайней мере, пока. Две очень решительно настроенные одна против другой женщины. Женщины, которым удалось обойти мужчин…

— Это потому, что мы умнее их, — усмехнулась Мадавати. — Это потому, что мы предусмотрительнее и способнее их…

— Не стану возражать! Но если мы с тобой такие разумницы, то не глупо ли было бы с нашей стороны доверять решение очень важного вопроса двум неразумным железякам?

— Ах, вот что! — поджала губы, услышав эти слова, экстремистка. — Ты хочешь сказать, что…

— Только то, — перебила Мадавати Джессика, — что если нашим металлическим доверенным случиться высказаться каждому в пользу своей клиентки одновременно, то обозревать панораму сверху придется нам вдвоем. А мне лично этого не хотелось бы. Потому что и там нас наверняка будет смущать присутствие друг друга…

— Я поняла тебя! Ты хочешь сражаться без оружия! Что ж, хорошо! Я готова. Но если кто-либо из здесь присутствующих захочет помешать нам, либо посмеет приблизиться к нему, — обведя взглядом заложников, экстремистка указала рукой на сидевшего под стойкой, закатив глаза, Раджана Кгхишту, — чтобы взять у него пульт, тот будет иметь дело со мной. Я, Мадавати, перегрызу ему горло! — И с этими словами экстремистка швырнула свой пистолет в уже свободный от человека-амфибии фонтан. Вяло плескавшемуся в нем до недавнего времени толстому экстремисту, теперь извергавшему из себя струи воды, как раз делали искусственное дыхание…

Впрочем, теперь все, кто нуждался в медицинской помощи, могли беспрепятственно получить ее. Приободрившиеся заложники, движимые чувством сострадания и из гуманных побуждений взяли на себя заботу о всех, кем бы они ни были, пострадавших. Вернее, о тех, к которым они могли приблизиться. И к которым, к сожалению, как раз и не принадлежал всеми брошенный и покинутый Раджан Кгхишта…

Увидев, что Мадавати выбросила свой пистолет, Джессика последовала ее примеру. Но она не стала бросать «Узи» в фонтан. Она просто положила автомат на пол и подальше отодвинула его от себя ногою.

— Теперь смотри и слушай, — заговорила Мадавати, глядя прямо в глаза Джессике. — Смотри и слушай… Сейчас ты увидишь то, чего тебе больше никогда не увидеть… Не увидеть нигде и никогда…

Тактика выжидания, к которой в определенных случаях прибегала Джессика, вступая в схватку, очень часто оправдывала себя. Позволяя ей выйти из поединка с кем бы то ни было, с, так сказать, минимальными потерями и имея неплохой результат. Но сейчас, ожидая нападения экстремистки и готовясь дать ей отпор, она неожиданно для себя обнаружила, что слова Мадавати, слова, которые та произносила медленно, растягивая их, и громким шепотом, и загадочные пассы той, выполняемые плавными движениями рук в ее сторону, начинают оказывать на нее, Джессику, какое-то странное воздействие.

Молодой женщине показалось, что освещение в зале Банка вдруг стало менее интенсивным, чем оно было еще минуту тому назад. И что с каждой прошедшей секундой оно продолжает ослабевать…Стараясь отогнать наваждение, Джессика провела рукой по глазам. Но нет, наваждение не исчезло. Наоборот, темнота по-прежнему продолжала наступать, и при этом как-то неприродно быстро.

Джессика не могла понять, в чем дело и откуда это все, но она чувствовала с каждой секундой возраставшее давление на нее какой-то неведомой силы… Силы, подавляющей волю и мешавшей ей сконцентрировать свое внимание на происходящем. Молодая женщина опасалась, что если так и дальше будет продолжаться, то она, чего доброго, скоро не сможет адекватно реагировать на него…

Между тем свистящий шепот Мадавати, ее голос, который теперь и шепотом-то нельзя было уже назвать, звучал все громче и громче. При этом, несмотря на попытки Джессики всячески сопротивляться ему, все глубже проникая в ее мозг и туманя ее разум…

Вдруг Джессика увидела, что там, где только что находилась Мадавати, очертания черной фигуры которой, ранее четкие, теперь были какими-то неясными и размытыми, — теперь там движется, оторвавшись от пола и плавно покачиваясь над ним, многорукое и извивающееся всем корпусом хвостатое существо…

Сверкая очами и кружась перед молодой женщиной в странном, не виданном ею доселе танце, существо это, то наплывало на нее, то, словно подхваченное схлынувшей волной, отступало назад; беспрестанно извиваясь и шевеля, казалось, лишенными костей, похожими на щупальца конечностями…

А зал тем временем продолжал погружаться в темноту. Темноту, уже ставшую почти непроглядной, проникавшую во все его углы так быстро, как если бы чья-то невидимая рука накрыла его тончайшей материей из темного газа… И теперь, доводя начатое дело до конца, ловкими и хорошо выверенными движениями одергивала и расправляла ту материю…

— Если развалины древних храмов Затерянного Города, здесь, неподалеку, и верхушки пальм озарятся сейчас бледным светом луны, то я, пожалуй, не стану удивляться этому, — подумала про себя, невесело усмехнувшись, Джессика. — Да, это и в самом деле явилось бы прекрасным дополнением к общей картине…

В надежде, что наваждение исчезнет, Джессика на миг закрыла глаза. Но, открыв их, увидела, что в окружающем ее пространстве ничего не изменилось. В вязких сумерках перед ней по-прежнему извивалось странное существо, а ночное светило, на восход которого она все же втайне рассчитывала, так и не появилось.

Вместо него в помещении, в котором теперь оставались лишь Джессика и то, чем сейчас стала Мадавати, один за другим с негромкими хлопками… вспыхнули факелы… Пламя которых осветило дно и уходящие высоко вверх стены огромного каменного колодца. С лоснящиеся ликами надменных и грозных бронзовых божеств на них…

— О, Мать-Кобра, — услышала Джессика шипящий голос существа, которое мы условимся по-прежнему называть Мадавати, обращавшегося к бронзовой, со сверкающими бриллиантами вместо глаз огромной кобре, распустившей свой капюшон на невысоком постаменте посреди колодца. — О, Мать и Королева Змей! О, ты, учившая меня усыплять своим взглядом разум! Благодарю тебя за то, что ты услышала мой зов! Обрати же свой царственный взор на эту несчастную, что перед тобой. Дерзнувшую стать на пути твоей верной и истовой служительницы и жрицы! Посмотри на нее! И по тому, что станется с ней сейчас, скажи, достойна ли твоей похвалы я, твоя последовательница и ученица! — О темные демоны и духи, о злые силы глубоких мрачных подземелий! — продолжала взывать к теперь уже представителям потустороннего мира, распаляясь, и приходя в неистовство, Мадавати. — Та, что принадлежит вам и телом и душой, та, чье сердце переполнено черной кровью, заклинает вас словами, открытыми ей Повелевающей вами! Сделайте так, чтобы разум этой несчастной покинул ее! Отправился в дальний путь, за моря и земли, которых не было никогда, как и нет сейчас, ни на одной карте! Ни на одной из всех существовавших когда-либо карт! И никогда бы — никогда! — не отыскал дороги назад! Клянусь самыми злобными из всех в диване рокшасов и дэвов, она уже почти готова к тому, чтобы расставаться с ним! Она уже почти готова!

Пытаясь противостоять воздействию насылаемых на нее Мадавати чар, чар, притупляющих чувства и туманящих сознание, Джессика крепко сжала руками виски и снова на миг зажмурилась. И, тут же открыв глаза, увидела, что факелы на стенах каменного, размером с арену цирка какого-нибудь провинциального древнеримского города, колодца, теперь горят не таким ярким огнем, как раньше; а сами те стены стали полупрозрачными…

— Ха-ха-ха! — услышала Джессика злобный смех Мадавати. — Ха-ха-ха! Ты, кажется, чем-то не на шутку обеспокоена? Оставь, для беспокойства нет причин! Как нет и никакого смысла сопротивляться…

— Все идет как надо, и конец будет таким, каким он и должен быть, — снова перешла на громкий свистящий шепот Мадавати. — Ты должна смириться со своей участью…

— Смириться? Пожалуй, нет, — сказала Джессика, всматриваясь в лицо коварной, силившейся подчинить себе ее волю Мадавати. — И вообще… Что мне делать, я буду решать сама. Скажу лишь, что твое представление и этот твой эффектный выход — все это действительно производит впечатление. Поздравляю тебя! Тебе по-настоящему удалось сжиться с выбранным тобою образом!

— О, да, да! — прошипела Мадавати, соглашаясь с Джессикой и самодовольно улыбаясь. — Спасибо… Я рада, что ты, несмотря на свое нынешнее состояние, все-таки сумела оценить по достоинству мою способность к перевоплощению…

— Да уж, — кивнула головой Джессика, стараясь воображаемым щитом отгородиться от злой, волнами исходящей от Мадавати, разрушающей энергии. — Вот где пропадает настоящий талант! Думаю, все Великие Маги современности сочли бы за великую честь посещать один с тобой клуб! Открытый тобою же, на средства, снятые со счетов в этом Банке командой Волков Генджера. Ты могла бы назвать его «Террариум». А что? На мой взгляд, это емкое и очень подходящее название полностью отражало бы суть основателей того самого возможного закрытого клуба. Да… А в перерывах меж заседаниями, в обществе удавов и других членов клуба, подобных тебе существ, ты стала бы поглощать кроликов. Только делать это нужно с умом. Потому что чрезмерное чревоугодие может привести к несварению желудка. А я, откровенно говоря, как не пытаюсь, никак не могу представить себе тебя сидящей в этом необычном виде на, извини меня, ночном горшке…

Мадавати ничего не ответила Джессике. Презрительно фыркнув и сверкнув очами, она двинулась по кругу, плавно скользя в воздухе в полуметре от пола. С явным намерением обойти молодую женщину, чтобы оказаться у нее за спиной. И теперь Джессике не оставалось ничего другого, кроме как все время поворачиваться, чтобы не упускать Мадавати из виду. И не дать той напасть на нее сзади.

Но длиннохвостое шипящее и размахивавшее своими руками-щупальцами существо с каждой секундой двигалось вокруг Джессики все быстрее и быстрее. И вскоре наступил момент, когда она уже не могла постоянно держать его в поле зрения…

Теперь молодая женщина, перед глазами которой все кружилось и плыло, и проваливалось куда-то, стояла неподвижно, безвольно опустив руки и глядя в одну точку перед собой. Трудно сказать, что видела она, в этот момент находясь в состоянии какого-то странного оцепенения, что чувствовала, о чем думала… При этом, казалось, совершенно не подозревая о том, что Мадавати уже тянется к ней своими щупальцами, находясь у нее за спиной, и абсолютно никак на это не реагируя…

Трудно пояснить нам и то, как могло получиться так, что, как вскоре выяснилось, раненый охранник Джон, в отличие от некоторых, был в курсе последних событий. Может быть, душа его, почувствовав, что Джон, которому она, опять же, всей душой принадлежала, дал слабину, — возможно, почувствовав это, она как раз раздумывала над тем, покинуть ли его навсегда, или же остаться с ним еще ненадолго? И, так и не определившись с этим до конца, витала над всеми, неприкаянная, и не видная в свете колышущегося пламени горевших в бронзовых креплениях факелов? Наблюдая за происходившим сверху? И, сопереживая тем, кто ей нравился, и к кому она была неравнодушна, решила все-таки вернуться к Джону, чтобы принять активное участие в их судьбе? А может быть, раненый охранник просто вовремя пришел в себя, как перед этим вовремя пришла ему на помощь молодая женщина? Так или иначе, но Джон и в самом деле очнулся. И сделал он это, нужно сказать, как нельзя кстати.

— Ну, и куда ты там уставилась, могу я узнать? — закричал Джон, приподнявшись на локте и обращаясь к стоявшей без движения и, казалось, ничего не видевшей и не слышавшей Джессике. — Что такого интересного ты там увидела, глупая ты девчонка?! Будь я попроворнее, я бы отвесил тебе сейчас увесистый шлепок! Да, да, ниже пояса! Не знаю, понравилось бы тебе такое обращение с тобой, но это наверняка привело бы тебя в чувство! Ну, что ты увидела там в самом-то деле, а?! Обернись! Посмотри, что делается у тебя за спиною!

Громкий, прерывающийся от волнения голос Джона, взорвав в ушах Джессики вязкую, сковывавшую движения тишину, подействовал на нее, словно ледяной отрезвляющий душ. Словно водопад, внезапно обрушившийся на нее с высоты десятка метров и своими холодными, хрустально-чистыми струями смывающий обман с ее очей и пробуждающий разум…

Очнувшись от навеянного на нее Мадавати нездорового сна, развеявшегося тут же вместе с растворившимся в воздухе фантомом, ею же и вызванным, Джессика быстро обернулась и, защищаясь, выставила вперед руки.

Острое, как бритва, лезвие ножа в руке экстремистки, скользнув по плечу молодой женщины, и распоров блузку, прошло мимо, оставив на нем лишь глубокую царапину. Увидев это, Мадавати с перекошенным от злобы лицом тут же занесла нож для повторного удара. На этот раз он пришелся на две скрещенные руки Джессики. Мгновенно перехватив сжимавшую нож руку экстремистки за запястье, и развернув холодное оружие лезвием к ней, молодая женщина с силой двумя руками толкнула его от себя…

И прежде чем Мадавати успела понять, что произошло, лезвие ножа в ее руке, уже окрашенное кровью ее соперницы, с сочным, неприятным для слуха шлепком впилось ей в грудь…

— Я сожалею, — сказала еще секунду назад собиравшейся нанести ей смертельный удар в спину, а теперь медленно оседавшей на пол экстремистке, Джессика. — Мне очень жаль, — повторила она, мягко опуская ту на каменные плиты пола. — Я должна была действовать быстро, не раздумывая долго. — Извини…

— Да, я понимаю… — Мадавати говорила тихо, с трудом шевеля вдруг пересохшими губами. — Ничего не поделаешь… Ты оказалась сильнее меня. Было большой ошибкой с моей стороны недооценивать свою соперницу. Я поняла это слишком поздно…

Негромко вскрикнув, Мадавати выдернула из своей груди вонзившийся в нее нож с рукоятью из рога носорога, и, закрыв глаза, затихла. Ею сразу же занялись бывшие заложники. Для них, клиентов и служащих Банка, все тревоги теперь были позади. И они, пережившие немало неприятных минут, с готовностью оказывали помощь всем тем, кто в ней нуждался.

Так завершилась операция по освобождению захваченных экстремистами в Банке заложников. Операция, в которой пришлось участвовать нашей героине, Секретному правительственному агенту Джессике. Молодой женщине, чью фамилию, из вполне понятных соображений, мы здесь называть не станем. А все остальное, как верно заметил, общаясь с инспектором Брауном, все тот же теперь лишившийся своего пульта Раджан Кгхишта, было делом техники. И спецслужб, «клиентом» которых ему вместе с остальными его «соратниками» уже очень скоро предстояло стать. И стать очень надолго.

Остров зла

Глава первая. Крестный отец. Первое и неожиданное появление Карло

До срабатывания механизма активации Матрицы остается девять лет, три месяца, два дня.

…Дом был истинной страстью Джеффри. Страстью, пусть и не единственной, но!..

Выстроенный в строгом классическом стиле, но, вместе с тем, не лишенный деталей, придававших ему некую романтичность, он весь, от фундамента и руста, от цокольного этажа и до лепных украшений на карнизах и крыше, был частью его самого, его души, был его идеей и его мечтой.

Бассейн и площадка для гольфа при доме являлись неотъемлемой частью этой мечты. А строгих, геометрических форм изумрудные газоны, вычурно подстриженные кусты, деревья и другие декоративные растения, бывшие результатом стараний искусного дизайнера-садовника, фонтан и яркие островки цветников, — все это вместе взятое позволяло Джеффри, пусть, быть может, и с некоторой долей самообольщения, но говорить о своих владениях, как о его «маленьком Версале»…

От кованных, напичканных электроникой, ворот, извиваясь меж газонов и цветников, к дому вела усыпанная мелкой галькой из розового кварца дорожка. В ясные, безоблачные ночи она, как, впрочем, и другие дорожки, смотрелась особенно эффектно. И казалась сделанной из сахара. Или из застывшего сгущенного молока…

Серебристо-голубого, без декоративной подсветки, цвета дом, темные проемы окон, огромный диск луны в небе, дорожки, искрящиеся в ее ярком свете, близкие звезды над головой, аромат распускающихся ночью цветов, смешивавшийся с ароматным же дымом дорогой сигары… В такие моменты он, Джеффри, как никогда ясно понимал, что это значит, быть в гармонии как со всем, что его окружало, так и в гармонии с самим собою. И что такое настоящее человеческое счастье…

Минуты, проведенные Джеффри в подобной обстановке, доставляли ему истинную радость. Он наслаждался ими, очень ценил их, и, собственно, ради них он и жил. Возможно, кто-нибудь мог назвать все это его причудой. Но это был его, Джеффри, мир, мир, созданный его руками, им населенный и ревностно им оберегаемый. И защищать его он готов был яростно, подобно царю Итаки, защищавшему свой дом и свою честь от посягнувших на святое для него наглых развратных недругов.

И вот сейчас Джеффри шел к дому, тяжело ступая по тихо шуршавшей под его ногами мелкой розовой гальке, и с удивлением отмечая про себя, что идти ему становится все труднее и труднее. И что его ноги отказываются слушаться его. И потому для того, чтобы сделать следующий шаг, ему приходится прикладывать все больше и больше усилий…

Джеффри недоумевал. Он пытался, но никак не мог понять, что случилось, и что такое с ним происходит. Но где-то в коре его мозга, в затаенных глубинах подсознания, подобно светящемуся в ночи неоновому огоньку цепляющегося за насквозь промокший куст светлячка, пульсировала предательская мысль о том, что идти уже, собственно, некуда… Да, наверное, и незачем…

И все-таки Джеффри шел. Сжав зубы, и не на секунду не останавливаясь, шел, потому что привык доводить любое начатое дело до конца. Шел, понимая, что должен идти, и что лишь собрав всю свою волю в кулак он может выйти из передряги, в которую непонятно как попал… И во всем затем разобраться.

Три последние, показавшиеся ему очень высокими гранитные ступени, Джеффри преодолел уже на пределе своих физических возможностей. И в изнеможении остановился у входа, опустив голову и тяжело дыша.

Затем, упершись рукой о бронированное стекло стальной двери, скрывавшей непривлекательность металла под резной обшивкой из мореного дуба, он отыскал глазами панель идентификатора и приложил к ней свою трясущуюся ладонь. Джеффри надеялся услышать негромкое гудение электромотора и приятный для слуха щелчок, означавший, что запоры зафиксированы в положении «открыто». Вернее, он представлял себе, что именно так все и произойдет. Но этого как раз и не случилось…

— Так вот значит как, — сказал тогда Джеффри тихо. — Вот значит как…

В этих его словах было все. Констатация того, что его тревога, как подсказывало ему его шестое чувство, была не напрасной… Что наихудшие опасения, которые не покидали его с недавних пор, подтверждались; что он невероятно, смертельно устал, но что, несмотря на все это, он все еще пытается контролировать ситуацию и должен постараться справиться с не просто возникшей, а прямо-таки свалившейся на его голову проблемой…

— Хорошо, что хоть голова все еще цела, — криво усмехнулся сам себе Джеффри, растянув потрескавшиеся губы в болезненной улыбке. — Только вот, опять же… К нашему большому сожалению, это совершенно не меняет дела…

…Яркая, до боли в глазах, вспышка света, блеснув молнией перед Джеффри, на какое-то время ослепила его, задернув все вокруг серой пеленой… Впрочем, способность видеть он потерял совсем ненадолго. И уже в следующий миг его вниманием полностью завладела красавица-яхта… Белоснежная, словно чайка, с наполненными ветром парусами, компьютером на борту и до блеска начищенными и пускающими повсюду на воду «солнечных зайчиков» медными частями…

Мощный двигатель, навигатор и зависший где-то высоко в небе спутник уводили его, Джеффри, яхту в открытое море… Между тем как он оставался на берегу. И мог лишь наблюдать за тем, как от него уходит то, чем он так дорожил, то, что было частью его самого и его свободы. И Джеффри стоял, глядя яхте вслед, понимая, что не может ни изменить ничего, ни что-либо предпринимать, чтобы помешать этому. И кусая губы от сознания собственного бессилия и от отчаяния…

…Очнулся Джеффри от досады и боли. Действие препарата, инъекцию которого он сделал себе накануне вечером, кончалось, и в голове у него прояснялось. Боль же в ноге, развороченной выше колена разрывной пулей «тум-тум», напротив, подступала вновь. Впрочем, она никогда не оставляла Джеффри совсем. Не оставляла с тех пор, как с ним случилась эта… эта неприятность…

Джеффри опять начинало казаться, что нога его вновь лежит на жаровне, со всех сторон обложенная углями, и кто-то, чьей целью было сжить его со свету, доставив ему при этом как можно больше мучений, опять принимается за свое. С изуверским увлечением раздувая жар огромными мехами, и копаясь в его конечности раскаленными щипцами.

Наступило утро, и сквозь стоявший в джунглях сумрак все явственнее проступали краски зарождавшегося дня. Ночные тени нехотя отступали, прячась в темные норы и расщелины скал, волоча за собой тайны ночных драм и туда же уводя за собою посвященных…

Лучи солнечного света, пробиваясь кое-где сквозь густую листву деревьев и кустарников, пронизывали пространство подобно лучам театральных софитов, поторапливая тем самым с выходом новых героев нескончаемого, захватывающего, продолжающегося тысячи лет действа. Голоса любви и торжества, тревоги и смертельной тоски, — звуки теперь уже дневных, в режиссерской версии самой природы, спектаклей — драм, мистерий, комедий и трагедий, вновь постепенно наполняли джунгли.

Начинался день… Который, судя по его началу, как думал все еще находившийся под впечатлением от ночных видений Джеффри, вряд ли принесет с собой что-нибудь хорошее для него. Очевидно, этот день будет малоблагоприятным для принятия важных решений… Но, тем не менее, одно, и, пожалуй, самое важное в жизни решение Джеффри все-таки предстояло вскоре принять…

Дело в том, что программа «Автономное обеспечение», по которой на этот раз должен был действовать именно он, Джеффри, сегодня могла быть полностью завершена. С выполнением ее последнего пункта, носившего название «Самоуничтожение»…

— Очень жаль, — думал Джеффри, анализируя произошедшее и все больше склоняясь к мысли о том, что его игра сыграна. И что его «воспоминаниям» о, на самом деле, не существующих доме и яхте, «воспоминаниям», явившимся ему во сне, в итоге суждено остаться не нашедшей воплощения мечтой. Мечтой, прекрасным видением, картинкой, предложенной ему для просмотра его больным, воспаленным воображением…

Джеффри осторожно пошевелился, пытаясь понять, насколько ограничена свобода его действий, и не смог сдержать стон. Да, придать удобное положение израненному телу было не так-то просто. Острая боль в плече, дававшая о себе знать при малейшем движении, указывала на то, что проклятая «тум-тум» была пусть и самым значимым, но не единственным из воздействовавших на Джеффри извне неблагоприятных факторов. Ко всему прочему «Червяк», служивший Джеффри ночью удобным «креслом», теперь немного мешал ему…

«Червяк», в котором было, как прикинул Джеффри, не меньше метров девяти, явился под вечер. Как раз тогда, когда начиналось действие болеутоляющего препарата. Двигаясь с завораживающей неспешностью, но, вместе с тем, чрезвычайно целенаправленно, огромный питон бесцеремонно вторгся на территорию, занимаемую находившимся в полубессознательном состоянии Джеффри, полностью заполнив при этом небольшое пустовавшее пространство у замшелого ствола, о который тот так неловко опирался спиною. Действуя мягко, но с настойчивостью и силой мощного домкрата, питон чуть приподнял Джеффри, свернулся кольцами, осторожно поместив свое тело под его раненное плечо, и, положив свою голову ему на колени, закрыл глаза.

Фатальная несвоевременность произошедшего, полное отсутствие возможности хоть как-нибудь влиять на события, сама выглядевшая насколько нереальной и драматичной, настолько же и комичной, ситуация, а самое главное — то, что теперь лежать Джеффри стало намного УДОБНЕЕ, — все это вызвало у него приступ нервного смеха. Тут же перешедшего в болезненный кашель, который он постарался поскорее унять, чтобы не беспокоить чуть приподнявшего голову и, как показалось Джеффри, удивленно посмотревшего на него питона…

Сбившееся, было, с ритма сердце Джеффри теперь билось ровнее. Да, его застали врасплох, но… Но в данном конкретном случае снова нажимать на курок ему уже совсем не хотелось. Вчера и так было пролито много крови. Крови «пятнистых», крови бойцов его команды и его собственной в том числе…

— Ну-ну, — сказал, немного расслабившись и глядя на питона Джеффри. — Если так… Думаю, тебе вряд ли нужна моя кровь. И мои переломанные ребра тоже. Мы с тобой покладистые парни, правда? И у нас нет абсолютно никаких претензий друг к другу. Я правильно говорю, Каа? — И Джеффри по-дружески похлопал огромное пресмыкающееся по его толстому, чешуйчатому и узорчатому боку.

Почувствовав прикосновение руки Джеффри, питон открыл глаза, внимательно посмотрел на него, а затем, просканировав пространство трепещущим, раздвоенным на конце, длинным языком, снова закрыл их.

— Я, пожалуй, тоже вздремну немного, — сказал тогда Джеффри, не без трепета в душе поглядывая на подозрительное утолщение посреди мощного туловища питона. — Вздремну немного, — повторил он, чувствуя, что не в силах больше противиться действию препарата, инъекцию которого он сделал себе незадолго перед появлением Червяка.

И Джеффри погрузился в забытье. Имея надежду на то, что питон славно пообедал и что на полный желудок ему не приснится охота…

Наступившее утро, а за ним и день, не внесли каких-либо изменений в по-прежнему остававшееся сложным и, более того, критическим положение, в котором оказался Джеффри. Его состояние не улучшилось. Да и как оно могло стать лучше, если он, весь израненный, оставался без медицинской помощи, помощи, в которой так нуждался? И, ко всему прочему, теперь против него играло само время. Время, очень сильный и напрочь лишенный каких бы то ни было чувств и эмоций игрок…

Натренированное, мускулистое, сильное тело Джеффри по-прежнему отказывалось служить ему. Это было невыносимо для него, — чувствовать себя полностью беспомощным и не способным не то что на энергичные действия, которым он всегда отдавал предпочтение, а на какие-либо действия вообще. И от этого Джеффри испытывал огромные душевные муки. Муки, с которыми, пожалуй, могла сравниться лишь донимавшая его сейчас острая физическая боль.

И теперь уже не наркотик, а она, невыносимая боль, временами, как и первый, туманящая его разум, начинала диктовать свою волю его истерзанному, израненному телу. Заставляя все чаще подымать руку, чтобы поднести к глазам зажатую меж пальцев капсулу… Капсулу с содержавшимся в ней нервно — паралитическим ядом группы цианидов, мгновенно и безболезненно обрывающим течение всех жизненных процессов в организме и гарантирующим ему, Джеффри, быстрое и кардинальное решение всех без исключения вставших перед ним вопросов и проблем. А о том, что будет после этого, Джеффри старался не думать. Он был твердо уверен в одном: — в этом случае его ждет полный покой. И не будет больше ни раскаленных щипцов, рвущих на части его тело, ни тяжелых, не дававших покоя его душе покоя мыслей. А этого ему как раз больше всего и хотелось.

Что же касается Червяка, то если он и спал, то сон его был очень чутким. И проснулся он как раз в тот момент, когда Джеффри, решив, что тянуть с принятием яда не стоит, и что пришло время переправляться в мир иной, поднес капсулу ко рту. Питон резко поднял голову и, глядя полуприкрытыми и, казалось, сонными глазами на капсулу в руке Джеффри, стал медленно раскачивать ею из стороны в сторону. Затем в движение пришло все мощное тело Червяка. Не обращая ни малейшего внимания на Джеффри, лишившегося в этот момент опоры и потому заскрипевшего зубами от боли, и, очевидно, торопясь куда-то по своим делам, питон быстро выполз из-под него. И, даже не оглянувшись ни разу, бесшумно скрылся в ближайших зарослях.

— Думаешь, я буду скучать по тебе, Червяк? — прохрипел вслед поспешно удалявшемуся пресмыкающемуся Джеффри, зажав капсулу с ядом в кулаке и опершись локтем о землю. — Не дождешься, нет! Хотя я не имел бы ничего против того, чтобы снова когда-нибудь встретиться с тобой. Интересно, узнал бы ты меня, предстань я перед тобою в смокинге и с галстуком — бабочкой на шее?

Вот тогда-то, в ту самую секунду, когда весь Червяк исчез из виду, и произошло то, что, как думал Джеффри, никак не могло, и не должно было произойти. Против чего восстало вначале всего существо, и за что впоследствии он не раз благодарил судьбу. Вот тогда-то Джеффри и услышал голос Карло… Вернее, не его самого, а чипа, имплантированного в Карло. И звучал он из нашпигованного электроникой титанового многофункционального устройства на его, Джеффри, запястье. А затем Джеффри увидел маленькую ярко-оранжевую звездочку на экране его миниатюрного компьютера на браслете, беспрестанно мигавшую и медленно передвигавшуюся по нему. Этой звездочкой и был шедший в его направлении Карло. Чье многофункциональное устройство, точная копия браслета Джеффри, ни в коем случае не должно было работать сейчас в режиме «Поиск»…

И, тем не менее, Карло шел по следу Джеффри. И делал он это не в соответствии, а вопреки пункту Инструкции. Пункту, строжайше запрещавшему вступать в контакт с теми, кто оказался в ситуации, подобной той, в которой оказался сейчас Джеффри. Само существование кого этим пунктом ставилось под сомнение. Потому что теперь он был объектом, неспособным к активным действиям, «балластом», а Инструкция рассматривала балласт как негативный фактор. Фактор, способный самым отрицательным образом сказаться на проведении операции и помешать успешному ее завершению.

Как командир одного из отрядов Центра, Джеффри знал, что, хотя операция и провалилась, это абсолютно ничего не меняло. Он был дисциплинированный боец. Вернее, его уже почти не было. И поэтому его «маяк» молчал. Но Карло, несмотря ни на что, продолжал искать его. Маленькая, едва заметная точка на экране многофункционального устройства Джеффри упрямо, и не переставая ни на минуту, твердила: — Я иду, Джеффри! Я иду, дружище! Я иду!

Как Джеффри ни старался, он никак не мог определиться со своим отношением к тому, что делал сейчас Карло. Наверное, потому, что он не ожидал подобного поворота событий. И вообще… В его состоянии любому было бы очень нелегко сосредоточиться…

Взглянув на экран в очередной раз, Джеффри понял, что Карло уже не более чем в двадцати метрах от него. И кривясь, повернулся в ту сторону, откуда тот должен был появиться.

А потом их глаза встретились. Извиняющийся взгляд Карло объяснял все. Он был не один. И шел не совсем по своей воле. Ствол автомата одного увешанного оружием «пятнистого» упирался ему под лопатку, а второй, сверкая белками и выкрикивая проклятия, все норовил ткнуть стволом своего автомата Карло в лицо.

Морщась от боли, Джеффри вскинул руку с пистолетом. Ствол «беретты» в ней был нацелен в голову первого «пятнистого», того, от которого исходила прямая угроза жизни Карло.

— И не думай! — заорал, увидев это, нервный второй, тыча стволом то в сторону Джеффри, то снова в лицо Карло. — Сейчас же брось пистолет! А не то я разнесу череп твоему товарищу! И мы увидим, что в голове у него не серое вещество, как называют ее содержимое некоторые умники, а кровавая каша!

— А и в самом деле! — осклабился первый бритоголовый. — Зрелище будет, хоть куда! И имей твой друг воображение побогаче, он давно бы уже посоветовал тебе не горячиться и выбросить свою пушку. Выбросить к чертям собачим!

— Вот как! Ха-ха-ха! — рассмеялся, пританцовывая на месте и вращая глазами навыкате, нервный «пятнистый». — Хорошо сказано! Побогаче — к чертям собачим! Ха-ха-ха!

Карло ничего не посоветовал Джеффри. Он не мог этого сделать, даже если бы хотел. Его рот от носа до подбородка был заклеен широкой желтой лентой с черными вертикальными полосами на ней, придававшей лицу пленного сходство с по-дурацки скалящейся клоунской маской. Руки Карло были связаны за спиной, а грубые пинки, которыми награждали его конвоиры, заставляли его болезненно кривиться и смотреть под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть.

— Тебе, я вижу, тоже досталось на орехи, дружище, — подумал про себя Джеффри, глядя на Карло и на кровавый шрам у него на лбу покрасневшими и слезящимися глазами. — Да и сам я, как ты уже, наверное, успел заметить, далеко не в лучшей форме. Далеко не лучшей, к нашему большому сожалению…

Очередной сильный толчок дулом в поясницу, от которого Карло чуть ли не сложился пополам, заставил его упасть на колени шагах в трех от «пятнистых».

— Слушай меня внимательно, — сказал бритоголовый, тыча пальцем в Джеффри. — Я считаю да трех! И если на счет «три» ты не выбросишь свой чертов пистолет… Если он все еще будет у тебя в руке… Ты ведь слышал, что тут говорилось о мозгах этого Щелкунчика? — и он указал пальцем на стоявшего на коленях к нему спиной Карло.

Карло поднял голову и едва заметно кивнул Джеффри, пристально глядя ему в глаза. И тогда Джеффри понял, что слова бритоголового — пустой звук. Что они абсолютно ничего не значат. И что вести счет будут не эти двое, а они с Карло…

— Раз, — снова едва заметно кивнул головой Карло одновременно с прозвучавшим «раз» пятнистого, не сводя глаз с Джеффри.

— Два, — чуть опустил голову тот на счет «два» державшего под прицелом Карло врага…

— Будьте вы прокляты! — прохрипел Джеффри сразу же после этого, очень натурально пуская слюни и закатывая кверху глаза. — К черту! Без меня… Дальше во всем разбирайтесь сами!..

И Джеффри широким и плавным жестом повел рукой с пистолетом в сторону от себя.

Он знал, что внимательно следившим за каждым его движением «пятнистым» понравиться этот жест. Как нравился и многим из тех, кто имел неосторожность столкнуться с Джеффри на тропе военных действий в подобной ситуации. Становясь для них последним из того, что им когда-либо нравилось в этой жизни…

Рука Джеффри, отшвырнувшая пистолет в кусты, безвольно упала на землю. Брошенный им пистолет летел в воздухе, вращаясь, как бумеранг, словно в кино с медленно движущейся лентой, а двое «пятнистых» и Карло неотрывно следили за его падением, будучи не в состоянии отвести от него взгляд. И лишь один совершенно, казалось лишившийся сил Джеффри, прикрыв глаза, тупо смотрел прямо перед собою.

— Три! — громко, как мог, промычал Карло, услышав глухой звук, с которым пистолет Джеффри упал на землю, и быстро подымаясь с колен.

— Три! — яростно выкрикнул одновременно с ним и сам Джеффри, вскинул левую руку, которую до сих пор держал скрюченной, за спиной…

Звон тетивы маленького арбалета в этой руке, короткий «вжик» оснащенной стабилизатором стальной короткой стрелы, сочный шлепок, с которым она попала в цель, и хрип повалившегося на землю с пронзенным стрелой горлом бритоголового слились воедино сразу же после счета «три».

— Вперед! — скомандовал тут же сам себе Карло, собираясь атаковать второго «пятнистого», пустив в ход ноги, а если потребуется, то и, в качестве тарана, голову. — Вперед!

Несмотря на отменную реакцию, на которую ему до сих пор не приходилось жаловаться, выполнить отданную самому себе команду Карло не успел. Как не успел отреагировать на странный шум в листве и треск ломающихся сучьев над его головой. Пришедшийся в грудь удар объемной, невероятно быстро развернувшейся перед ним в падении спирали, отбросив Карло прямо к Джеффри, на какое-то мгновение оглушил его. Падая, он успел подумать о летающих драконах, огнедышащих, с легкостью превращающих в металлолом до блеска отполированные и богато инкрустированные драгоценными металлами «бронежилеты» отважных средневековых рыцарей…

Но треск автоматной очереди и свист пуль над головой тут же прервали на какой-то миг установившуюся, было, в его ассоциативном мышлении связь между прошлым и нынешним временами. Слух Карло резанул отчаянный крик «пятнистого», глаза которого, выпученные от природы, сейчас казалось, готовы были вылезти из орбит. Тот стрелял, размахивая автоматом в свободной руке, а вторая рука его была прижата к туловищу сжимавшимися вокруг него в смертельных объятиях кольцами огромного пресмыкающегося…

Вскоре послышался хруст костей грудной клетки несчастного, и его истошные крики стихли. И когда конвульсивные движения и дрожь, пробегавшая по телу его жертвы, прекратились, питон медленно развернулся, и неспешно, и даже не взглянув в сторону смотревших на него широко открытыми глазами друзей, покинул место только что разыгравшейся драмы. Драмы, в которой ему выпало сыграть далеко не последнюю роль.

Проводив взглядами скрывшегося в густых зарослях питона, друзья переглянулись. Затем Карло придвинулся к Джеффри поближе и повернулся к нему спиной, требовательно мыча что-то и подставив ему свои связанные руки.

— Кто может объяснить мне… Кто может объяснить мне, в чем смысл происходящего? — спросил, ни к кому не обращаясь, Джеффри, принимаясь пилить своим боевым тесаком туго стягивавшую посиневшие запястья Карло веревку. — Сам я вряд ли смогу когда-нибудь это понять… Освобождая Карло от пут, Джеффри трудился изо всех сил. А их, как мы знаем, у него оставалось совсем мало. И поэтому дальше он действовал, храня молчание, и останавливаясь ненадолго лишь затем, чтобы хоть немного передохнуть. И тогда Карло, заполняя возникавшие паузы и подгоняя его, что-то недовольно мычал и нетерпеливо тряс головою…

Когда же веревка была, наконец, перепилена, Карло поспешно растер затекшие руки и, страдальчески морщась, содрал со рта обрекавшую его на немоту липкую ленту.

— А какой… — начал он, желая, очевидно, ответить Джеффри, или продолжить за него высказанную им перед этим в нескольких словах его же мысль. Но произношение Карло после вынужденного долгого молчания сильно хромало, и поэтому продолжать он не стал. И лишь проделав несколько беззвучных артикуляционных упражнений, заговорил снова.

— А какой смысл в том, чтобы задавать подобные вопросы здесь, сейчас? «В чем смысл происходящего»! Скажите, пожалуйста! Тебе что, дружище, сразу станет легче, если ты будешь это знать?

Сопровождая свои слова энергичной жестикуляцией, Карло нечаянно задел рану на лбу и поэтому окончание его фразы прозвучало зло.

— Извини, дружище… Я здорово устал… Видимо, начинают сдавать нервы, — сказал он затем, взглянув на страдальчески поморщившегося Джеффри. — Хотя… Знаешь, может быть, ты и прав, — продолжил Карло, тут же снова открывая их. — Мне тоже начинает казаться, что здесь что-то не так. Ну, я имею в виду, во всей этой нашей истории. Тут есть какая-то неясность. Думаю, при случае нам следует обратиться к господам из Центра за пояснениями. Да, да… Наверное, мы так и сделаем…

— Но это потом! Конечно же, потом, — заторопился Карло, снова придвигаясь поближе к Джеффри. — А сейчас мы просто полежим спокойно… Пока я попробую разобраться с тем, что могло свалить с ног такого здорового парня. Понятно, что он был не на прогулке, совершаемой им ежедневно после легкого завтрака. Но все же… Но все же…

Быстро осмотрев Джеффри, и заметив лежавшую в траве рядом с ним капсулу с ядом, Карло помрачнел.

— Да, дружище, похоже, кто-то очень испугался тебя, — сказал он, приступая к исследованию содержимого одного из сегментарных отделений на поясе Джеффри. — Наложил в штаны, перепутав нашего парня с быстроходным танком. И стреляя в него из противотанкового ружья. Из «Джавелина», чтоб его…

По лицу Карло было видно, что он остался неудовлетворенным тем, что ему удалось найти. Тогда он встал и направился к одному из «пятнистых», пучеглазому, присвоившему при жизни принадлежавший ему, Карло, пояс и драгоценный титановый браслет. И в наказание за это подвернувшемуся жесточайшему прессингу со стороны гигантского, причем действовавшего явно избирательно, пресмыкающегося.

Как оказалось, помещенный в стальной, с переборками, футляр набор медикаментов и миниатюрных хирургических инструментов, как, впрочем, и многофункциональное электронное устройство в корпусе из титана, при этом не пострадали. Правда, первый заклинило, и для того чтобы его открыть, Карло пришлось воспользоваться снятым с пояса пучеглазого своим же боевым ножом.

Сделав Джеффри инъекцию обезболивающего, Карло быстро и не обращая внимания на слабые протесты и стоны раненого, удалил с его ноги пропитанные кровью старые бинты и обработал рану перекисью водорода, распыляя ее из небольшого баллончика. Затем, убрав ватным тампоном кровь и грязь, и таким образом промыв рану, обработал ее антисептическим средством из другого баллончика. После чего вновь перебинтовал ногу друга. И в завершение всего установил на ней шину.

Подобную операцию Карло проделал и со сквозной раной на плече Джеффри. И лишь после этого занялся собой. А на оказание медицинской помощи самому себе ему потребовалось не более полутора минут.

Рана на лбу была глубокая и голова его раскалывалась от боли, но Карло ограничился тем, что, смыв кровь, туго перевязал ее.

У Карло были причины торопиться. Прежде всего, он должен был уничтожить следы своего и Джеффри пребывания в этом месте. И сделать это нужно было очень тщательно, так как он знал, что «пятнистых» следопытов провести не так-то просто.

Утопая по щиколотки в болотистой почве, весь красный от натуги, Карло оттащил прилично весивших «пятнистых» к протекавшей неподалеку реке и одного за другим столкнул их в воду. Отправляя тех, таким образом, в последнее плаванье…

— Оно будет недолгим, это ваше плаванье, — думал он, провожая взглядом погружавшиеся в мутные волны и пускавшие пузыри камуфляжи. — Скоро вами займутся крокодилы. И вы окажитесь у них в желудках. Таким плохим парням как вы, там самое место…

Закончив с «пятнистыми», Карло занялся сбором оружия. На груди у него повисли два автомата, запасные рожки к ним вошли в имевшиеся для них ячейки на поясе, а нож — во вшитый в штанину кожаный чехол на бедре. С пол — минуты Карло трудился над арбалетом, складывая его; и уже в собранном виде тот занял отведенное ему место на поясе Джеффри, рядом с предназначенными для него стрелами.

Некоторое время Карло стоял, взвешивая в руке тяжелую «пушку» Джеффри, которую он без труда отыскал в траве, то переводя взгляд с пистолета на Джеффри, требовательно протягивавшего к нему дрожавшую левую руку, то опять на пистолет.

— Ладно, — сказал он затем, подумав немного и иронично усмехаясь. — Ладно, со своим сокровищем ты будешь носиться сам. И, сунув пистолет в кобуру Джеффри и щелкнув застежкой, добавил: — Думаю, это будет забавно смотреться со стороны…

— Мы пойдем сюда! — продолжил затем Карло безо всякого перехода, поднося к глазам Джеффри карту, которую он с ловкостью фокусника извлек из своего нагрудного кармана, и тыча в нее пальцем. — Вот сюда, вниз по реке, которая выведет нас на восточное побережье этого проклятого Острова! — Для них, — кивнул он головой на запад, сопроводив этот свой кивок замысловатой фразой на итальянском языке, — для «пятнистых» мы должны сгинуть в болоте… Закончить свои дни в брюхе у крокодила, получить разрыв сердца при встрече с ужасным долгопятом, и наши косточки должны растащить по своим глубоким норам пронырливые хитрые фоссы. Или какие-нибудь животные еще неприятнее их. От нас не должно остаться абсолютно ничего, я правильно говорю, Джеффри?

Взглянув на Джеффри и убедившись, что тот ничего не имеет против его плана, Карло вновь поднес к его глазам карту.

— Я думаю, мы сможем отсидеться здесь, среди болотистой местности в низовьях реки. И если нам повезет, как это, кстати сказать, с нами уже не раз бывало, то мы выйдем из этой передряги, в которую непонятно как попали, отделавшись грязевыми ваннами. И несколькими приемами малярийной ингаляции…

— Погоди… — сделал слабый жест рукой Джеффри, прерывая тираду друга. — Погоди… Да, ты прав… Можно, да и стоит попытаться сделать так, как ты предлагаешь… — Джеффри говорил медленно, не глядя на Карло и, казалось, тщательно подбирая слова. — Вот только… Скажи мне, Карло, скажи, а ты уверен, что туда, — и он указал глазами на восток, — что туда пойдем… именно МЫ?

Интонация, с которой была произнесена фраза и заметное ударение на словах «мы» легко позволяли Карло обнаружить в ней скрытый подтекст.

— Ах, друг мой, — сказал Карло, покачав головой и как-то по-особенному и внимательно посмотрев на Джеффри. — Если я и могу еще быть хоть в чем-то уверенным, так это как раз в этом. И вообще… Ты же знаешь, дружище, моя уверенность, — она, как верный мой пес, — всегда со мной. Хотя, должен признаться, однажды она чуть было не оставила меня…

— Помнишь, Джеффри, — протянув руку, Карло коснулся плеча устало прикрывшего глаза друга, — ты помнишь, какие упражнения с альпинистским снаряжением мы проделывали на той отвесной скале? Под интенсивным огнем, который вели по нам плохие парни? Тогда я болтался на страховке, всерьез подумывая над тем, не пришло ли время перерезать ее, а ты удерживал меня, медленно сползая вместе со мной к краю пропасти. Я так и не понял, Джеффри, как тебе удалось удержать меня тогда? В то время как я уже был не совсем уверен, что ты сможешь сделать это…

— С помощью якоря, — сказал Джеффри, нащупывая дрожащей рукой нож на бедре и вымученно улыбаясь. — С помощью вот этого не раз выручавшего меня в сложной ситуации якоря…

— Потерпи… Потерпи дружище… Вот так… Вот так, — отрывисто говорил Карло, с усилием подымая скрипевшего зубами от боли Джеффри и взваливая его себе на плечи. — Ты же, надеюсь, помнишь, что мы с тобой решили… немного прогуляться… Помнишь, да? Ну, так вот, прямо сейчас мы этим и займемся. Прямо сейчас и прогуляемся…

На протяжении двух следующих дней Карло слышал у себя над ухом стоны и бессвязное бормотание товарища.

Пересекая болотистые участки прилегающей к реке местности по колено в воде, путаясь в вантах свисающих с деревьев лиан, раз за разом спотыкаясь о кочки, преодолевая препятствия в виде лежавших поперек их с Джеффри пути замшелых стволов деревьев, и все это с тяжелой ношей на плечах, Карло думал о том, что топографы, отводившие в своих изысканиях джунглям лишь семь процентов от всей поверхности планеты, были, пожалуй, не совсем правы.

Изредка, когда это не грозило ему перебить дыхание, Карло высказывал свои сомнения по этому поводу вслух, делясь ими с Джеффри. И слыша в ответ лишь слабые стоны раненного, просил его еще немного потерпеть.

На третий день стоны Джеффри стали тише. А во второй половине его и вовсе прекратились. И если до этого они временами раздражали Карло, который, как ему казалось, делал все что мог, чтобы не причинять Джеффри боль, то теперь его беспокоило и даже злило то, что его тяжелая ноша, это гора мускулов, пусть и довольно потрепанных, больше не информировала его о своем состоянии. Прежним, привычным и доступным ей способом…

Было еще нечто, что тревожило и смущало Карло. Он не знал, как так получалось, и почему, но с недавних пор ему стало казаться, что он видит себя как бы со стороны… Видит себя увешанным оружием, с Джеффри на плечах, медленно бредущим по пересеченной местности, все чаще прислоняющимся к стволам деревьев, чтобы перевести дух, — видит, словно на большом, с объемным изображением, экране…

А еще, — он также не знал, что это было, — то ли шестое чувство, то ли интуиция, которая никогда его не подводила, то ли внутренний голос, но что-то подсказало Карло, и это беспокоило его больше всего, что следить за событиями, разворачивавшимися на том экране, мог не только он один. Следить за ними мог еще кто-то. И этот кто-то не сидел, откинувшись на спину сидения в полутемном зале кинотеатра. Нет, чтобы хорошо все видеть, он шел. Не спотыкаясь и чертыхаясь, как Карло, а ступая тихо, как ягуар, неслышно и словно просачиваясь меж лиан, высоких стеблей травы и стволов деревьев. Причем этот другой шел все быстрее и поэтому расстояние, отделявшее его от Карло с Джеффри, с каждой минутой все более сокращалось…

Вместе с непонятно откуда появившимся и нарастающим ощущением присутствия кого-то постороннего и приближающейся опасности, Карло все чаще посещала мысль о том, что выражение «выработал свой ресурс» очень скоро можно будет применить и по отношению к нему…

Вначале он противился ей, всеми силами гоня эту мысль, гоня прочь от себя, но она каждый раз, как ни в чем не бывало, возвращалась к нему снова, начиная звучать в его голове, подобно бьющему в набат колоколу. И вскоре Карло как бы даже и смирился с ее навязчивым присутствием.

— В конце концов я сделал все, что мог, — сказал он себе, в очередной раз остановившись у дерева, чтобы глотнуть так не хватавшего ему воздуха. — Правда, Джеффри в свое время сделал это лучше. Ну, что ж, это лишний раз говорит о том, что я — не он. И тут уже ничего не поделаешь… Да, тут ничего не поделаешь…

— Наверное, самый неприятный момент в жизни человека тот, — продолжал рассуждать про себя Карло, пытаясь дышать ровно и глубоко, — это когда под влиянием воздействующих на него извне отрицательных факторов он начинает понимать, что его физические возможности не безграничны. И что у них, как и у всего в этом мире, тоже есть предел. Предел, который положен им свыше. А это значит, что моей вины здесь нет. Нет совершенно…

Придя к такому выводу, Карло осмотрелся вокруг, поворачиваясь всем корпусом и ища глазами пригодное для привала место. Но затем, будто вспомнив что-то, и криво усмехнувшись, снова зашагал на восток…

Ближе к вечеру третьего дня, когда солнце, почти невидимое за густыми кронами деревьев, миновав точку в зените, медленно заскользило по наклонной к горизонту, силы окончательно оставили Карло. Почувствовав, что дальше идти он уже не может, Карло опустился на колени, и осторожно положил Джеффри на землю.

Треска сучьев, хруста сломанных сочных стеблей, чавканья болотной жижи под ногами идущего, — всего этого больше не было слышно. Единственными звуками, нарушавшими установившуюся непривычную для джунглей тишину, были теперь лишь тяжелое дыхание Карло и его надсадный кашель. Карло, грудь которого вздымалась и опускалась, словно кузнечные меха, дышал часто, с шумом втягивая в себя насыщенный болотными испарениями воздух, но никак не мог отдышаться. Легкие Карло готовы были разорваться от нехватки воздуха. Ему казалось, что он находится сейчас не на поросшем травой небольшом островке земли, среди болот и зеленого моря благоухающей, усиленно выделяющей кислород растительности… А внутри совершившей несанкционированное погружение, терпящей бедствие и израсходовавшей весь запас воздуха, субмарины…

Немного отдышавшись, Карло нащупал пульс Джеффри, пульс слабый и едва прослушивавшийся, и с помощью мягких, оснащенных иголками ампул, сделал ему инъекцию стимулирующих жизненные процессы препаратов.

То, что Джеффри никак не реагировал на его действия и по-прежнему оставался ко всему безразличным, очень беспокоило Карло. И очень ему не нравилось.

Но, в принципе, он был готов к тому, чтобы в этой непростой ситуации, в которой они с Джеффри оказались, воспринимать все таким, как оно есть. И появление тех, о чьем существовании ранее он мог лишь смутно догадываться, не стало для Карло таким уж неожиданным. Он рассматривал произошедшее, как нечто свершившееся; И как то, что он в какой-то мере предчувствовал и предвидел…

Теперь Карло и Джеффри находились в обществе смуглых людей в набедренных повязках, лица и тела которых были разрисованы разноцветными красками. Неслышно появившись из-за скрывавших их густых кустов, они быстро приблизились к друзьям и окружили их, взяв в плотное кольцо.

— Привет, парни! — сказал Карло, настороженно глядя на аборигенов. — Рад встрече с вами, очень рад. Приятно видеть ваши мужественные, открытые лица. Лица, рисунок на которых, выполненный в столь спокойных тонах, ясно говорит о вас, как о людях уравновешенных, доброжелательных, с миролюбивым характером! Да, скажу я вам! Талант вашего визажиста, как говориться, и впрямь налицо!

— А что же это я расселся тут перед вами, в самом-то деле! — спохватился Карло. Действительно, это как-то невежливо с моей стороны. Думаю, никто не будет против, если я встану? Чтобы высказать должное почтение и уважение проявившим такое внимание ко мне и моему другу людям? — И, приподымаясь, Карло оперся рукой о лежавший в траве рядом с ним автомат.

Но как только рука Карло коснулась оружия, перед его глазами блеснули острые наконечники десятка направленных на него копий. Оружия не менее опасного в руках в совершенстве владевших им людей, чем его автомат. И те же метровой длины сарбаканы, разом поднесенными ко ртам остальными раскрашенными участниками встречи.

После увиденного Карло с легкостью и без малейшего труда подавил в себе желание взять оружие. Стоило лишь ему представить себе, как, посылаемые вперед сильным выдохом, из нацепленных на него деревянных трубок вырываются маленькие оперенные стрелы, и как те летят, бесшумно буравя воздух, и впиваются в его тело, как его рука отдернулась назад сама собой. Карло знал, яд кураре, которым смазаны наконечники этих безобидных, на первый взгляд, деревянных иголок, в случае их попадания в него, вызовет мгновенный паралич дыхательных мускулов. И, сопровождаемый этим своеобразным маленьким духовым оркестром, он тут же отправится в те дальние края, где, пусть и легко душе и телу, но откуда он уже никогда не сможет вернуться…

Но, как раз туда, в те самые края, Карло не очень-то и торопился. Ко всему прочему, он не мог принимать решение самостоятельно, не посоветовавшись с Джеффри. И должен был до конца оставаться на этой грешной земле рядом с ним.

Затем от группы окруживших Карло и Джеффри островитян отделился человек ростом чуть повыше остальных, одетый в бриджи и майку цвета хаки, туго обтягивающую его мускулистый торс. Боевая раскраска на его лице мало чем отличалась от той, что была на лицах остальных воинов. Но по тому, с каким почтением относились к нему его соплеменники, и с каким достоинством тот держался, Карло понял, что этот человек будет рангом выше остальных. Да повыше, если не сам вождь собственной персоной. И Карло решил про себя, что для удобства именно так и будет называть этого человека.

Мягко ступая, вождь подошел к Карло и Джеффри и присел рядом с ним на корточки. Некоторое время он молча, в упор, рассматривал их, переводя взгляд с одного на другого. После чего, полуобернувшись к своим соплеменникам, подозвал к себе одного из них, сопровождая свои слова неторопливым жестом.

Человек с флягой, болтавшейся на ремне у пояса, подойдя, так же присел на корточки рядом с вождем, и они принялись вдвоем о чем-то совещаться. При этом лекарь (такое прозвище Карло дал этому высокому и худому человеку потому, что на его фляге слабо просматривался затертый красный крестик), что-то важно пояснял внимательно слушавшему его вождю, то и дело, показывая пальцем на Джеффри. Которого уже, с молчаливого согласия Карло, успел бегло осмотреть, быстро нащупав едва прослушивавшийся пульс раненого и приподняв его веко.

Затем эти двое как бы поменялись местами — пояснять что-то лекарю принялся сам вождь, поочередно указывая ему глазами то на друзей, то на его флягу.

— Могу ли я поинтересоваться к какому заключению пришли уважаемые члены консилиума? — спросил Карло, когда вождь замолчал. — Сколько, по-вашему, времени займет лечение? И есть ли надежда на полное выздоровление пациента?

Очевидно, почувствовав иронию в его голосе, человек с флягой что-то тихо сказал вождю, и, поджав губы, отвернулся.

— Мы знаем, — ты и твой товарищ, — вы храбрые воины, — мягко произнес тогда вождь, серьезно глядя на Карло и обращаясь к нему, к его немалому удивлению, на чистом, без малейшего акцента, английском языке. — Так сказал нам Боа — Нуау, Великий Дух и покровитель этого Острова. Который в вашей схватке с преследовавшими вас «пятнистыми» принял вашу сторону. Он сказал нам, что мы можем рассчитывать на вашу помощь. А Великий Боа-Нуау знает все, и знает, что говорит. И всегда говорит правду.

— Мне приятно слышать такие лестные отзывы о себе из твоих уст, — отвечал вождю, глядя ему в глаза, Карло. — Я ни в коей мере не ставлю под сомнение многие достоинства, которыми, что совершенно очевидно, обладает Великий Боа-Нуау. И от своего имени, и от имени моего друга благодарю его за оказанную нам честь сражаться рядом с ним. Но, сказать откровенно, я не знаю, чем и в чем мы с товарищем можем помочь вам. Да, на вашем месте я не стал бы возлагать на нас слишком большие надежды…

— Похоже, у вас имеются какие-то планы относительно нас, — продолжал Карло, пытаясь понять, чего хотят от них с Джеффри вождь и его люди. — Могу я знать, о чем, по большому счету, идет речь? И в чем конкретно, они, эти планы, заключаются?

— Обо всем этом мы поговорим чуть позже, — ответил, поднимаясь с корточек, вождь вопросительно смотревшему на него Карло. — А сейчас мы должны подумать о твоем друге. Похоже, у него совсем нет времени на то, чтобы присутствовать при нашем затянувшемся разговоре. К тому же, я думаю, со временем, когда его состояние улучшится, он тоже захочет услышать ответы на заданные тобой вопросы.

— Это Анума, — сказал затем вождь Карло, указав рукой на своего соплеменника с флягой. — Он искусен во врачевании. — И с этими словами вождь кивнул лекарю головой, очевидно, предлагая тому приступать к делу.

Через какой-то миг сосуд, висевший на поясе Анумы, был снят с него; и Карло услышал, как забулькала, переливаясь в отвинченную с него пробку, жидкость коньячного цвета.

— Это очень хорошо, — сказал Анума, протягивая емкость с напитком Карло. — Это нужно пить. Будет очень хорошо. Будет много-много сил!

— Ну, разве что, — прищурился, глядя на лекаря и стоявшего с невозмутимым видом вождя, Карло. — Хотя, правду сказать, я на здоровье не очень-то жалуюсь…

Карло медлил, как всегда просчитывая возможные варианты развития событий. Варианты, которые могут последовать за дегустацией предлагаемого ему напитка.

— Пожалуйста, — настаивал Анума, протягивая Карло импровизированный стаканчик, удерживаемый им длинными, как у пианиста, пальцами и ободряюще кивая ему. — Пожалуйста, так нужно!

— Я не совсем уверен… Ну, хорошо. Чтобы не обидеть вас своим отказом… — И, приняв стаканчик из чуть подрагивавшей руки лекаря, Карло решительно отправил содержимое себе в рот.

Жидкость была ароматной, терпкой, чуть горьковатой на вкус и действие оказывала почти мгновенное. Последнее, о чем успел подумать Карло, засыпая, было то, что от него теперь мало что зависит. И им с Джеффри остается лишь одно — уповать на заступничество Великого Питона Боа-Нуау, с которым они уже имели возможность познакомиться. И которому они, похоже, чем-то приглянулись…

Глава вторая. Приятное знакомство Карло с Мэри и неприятное — Джеффри с Траутом

…Ни глубокий вздох, нарушающий размеренный ритм дыхания, ни едва заметное движение тела, ни слабое дрожание век, — ничто не говорило о том, что Карло проснулся.

Способность просыпаться незаметно для окружающих, выработанная им в результате упорной работы над собой и тренировок, проявлялась и сейчас. Переходя на работу в режиме бодрствования, мозг Карло тут же дал команду телу продолжать спать. Вернее, имитировать сон, притворяясь спящим.

Его нежелание заявлять о себе первым в выглядевших неопределенными ситуациях преследовало вполне определенную цель. Это давало ему некоторое преимущество над теми, кто мог наблюдать за ним в такие моменты. Так что ожидать возвращения Карло из владений Морфея обратной стороне приходилось ровно столько времени, сколько требовалось ему для того, чтобы оценить ситуацию и свое положение.

Первое, что почувствовал Карло, проснувшись «для себя», это характерный для лечебных учрежденный запах медикаментов.

— Следовательно, — подумал он, — уже с первых минут общения с теми, кого я встречу здесь, я могу позволить себе вести себя как человек, здоровьем которого дорожат. В какой мере, еще предстоит выяснить. Но вполне очевидно, что это так. И это уже радует…

Придя к такому утешительному для себя выводу. Карло решил осмотреться. И он осмотрелся, осмотрелся настолько, насколько в состоянии был сделать это, не поворачивая и не поднимая головы. И лишь чуть-чуть приоткрыв глаза.

Он лежал на кровати, подобный тем, которые обычно можно видеть в больничных палатах, весь опутанный разноцветными проводками, соединенными с всевозможными датчиками и электронной аппаратурой, размещенными на хромированных стеллажах у стены и успокаивающее подмигивавшими ему зелеными неоновыми лампочками.

Рассмотреть все досконально, кроме двери, за никелированными прутьями невысокой спинки кровати и с едва приоткрытыми глазами было довольно сложно. И поэтому Карло пришлось прибегнуть к способу наблюдения, называемому им «эффект мыльницы». Это когда, по аналогии с работой устройства затвора фотоаппарата, глаза, как те самые его «шторки», открываются лишь на очень непродолжительное время; но, тем не менее, в его памяти (и в мозгу человека), остается запечатленная во всех подробностях картинка.

Нехитрая уловка, к которой собирался прибегнуть Карло, чтобы выяснить, где он находится, позволяла ему надеяться на то, что при этом ничего необычного в поведении «спящего» никем из тех, кто мог за ним наблюдать, замечено не будет.

На какую-то долю секунды Карло широко открыл глаза, собственно, он моргнул ими, а затем стал детально анализировать им увиденное, по памяти переходя от одного мало-мальски стоящего внимания предмета к другому.

Итак, он не мог пожаловаться на то, что никто не проявляет интереса к его персоне. Наблюдение за ним велось. Над дверью помещения, в котором он находился, имелась беспристрастно и добросовестно выполнявшая свою работу камера слежения.

Карло представил себе сидящего у мерцающего голубым светом экрана человека в другом помещении и решил про себя, что человек этот, кем бы он ни был, не должен рассчитывать на его, Карло, не предвзятое к нему отношение.

Разобраться же в своих чувствах по отношению к другому человеку, находившемуся здесь же, совсем близко от него, Карло было сложнее. В конце концов, чтобы как-то определиться с этим, Карло счел возможным проснуться по-настоящему. И открыл глаза.

Его пробуждения ждали… На роскошном, обтянутом пестрой тканью, стоявшем у противоположной стены диване, сидела, подобрав под себя ноги, молодая смуглая женщина в форме медперсонала. На фоне этого объемного образца мягкой мебели, над которым, очевидно, трудился пренебрегающий условностями дизайнер, женщина та выглядела хрупкой и какой-то беззащитной.

— Беззащитной,… — сказал себе Карло. — Стоп, стоп… Почему сразу — беззащитной? И перед кем? Перед этим диваном, что ли? Так он не огнедышащий дракон, который насильно держит ее при себе, и в припадке гнева может ее проглотить. Ты же не знаешь ее, так что давай поаккуратнее с этим, рыцарь… Уж если тебе не терпится подыскать подходящее ей определение, то, может быть, «женственная» подойдет? Хотя, опять же… Какой еще, скажи пожалуйста, может быть женщина, если не женственной? — Ну, хорошо, — вздохнул Карло, поняв, что запутался окончательно. — Хорошо. На этом пока все…

Почувствовав на себе его взгляд, женщина отложила в сторону журнал с красочной обложкой и встала с дивана.

— Доброе утро! — сказала она, подойдя у Карло. — Вернее, день! — И улыбку на ее лице тут же сменило выражение сосредоточенного внимания, выдававшее профессиональный интерес, проявляемый ею к своему пациенту. — Ну, как вы себя чувствуете?

Карло не торопился с ответом, изучающие глядя на подошедшую к нему женщину. Вблизи она уже не казалась ему пушистым домашним котенком, удачно дополняющим скромный интерьер помещения и служащим живым элементом уюта. Женщина была стройна, держалась независимо и выглядела элегантной даже в своем рабочем костюме.

Ее кожа цвета кофе с молоком, в котором последнего на две трети больше, чем самого кофе, пышные, выбивавшиеся из-под светло-голубой пилотки, курчавые волосы, тип красивого, чем-то отдаленно напоминавший негроидный, лица, — все это говорило о том, что, очевидно, ее дальний предок был родом с южного полушария. И, наряду с прочим, делало ее очень привлекательной.

— Как вы себя чувствуете? — повторила, обращаясь к Карло, женщина. И заметив, с каким нескрываемым интересом смотрит на нее Карло, она немного нахмурилась. — Вы, наверное, так задумались о чем-то, что не сразу расслышали мой вопрос…

— Прошу прощения, мэм! — сказал, серьезно глядя на женщину, Карло. — Да, вы правы, я сейчас, что называется, немного не в своей тарелке. Очевидно, всему виной эти резкие, разительно резкие перемены, которые в последнее время происходят в моей жизни. Да… Еще раз прошу простить меня, мэм…

— А что касается моего самочувствия, — продолжал Карло, поведя глазами в сторону приборов со светящимися экранами у стены, — оно полностью соответствует показаниям этих электронных устройств. Не хуже и не лучше, мэм, не хуже и не лучше. С обезоруживающей улыбкой посмотрев на женщину, он сел в кровати, и принялся отсоединять прикрепленные к его телу проводки.

— Вы правы, — сказала, с серьезным выражением лица глядя на Карло, женщина. — Показания приборов довольно точно отображают ваше состояние. И то, как функционируют отдельные системы вашего организма, и он сам. Но рассказать, вернее, передать ощущения человека, его психическое и моральное состояние они не могут. Ну, и потом… Правила хорошего тона…

— Благодарю вас, мэм, — остановил женщину мягким жестом Карло. — Я все понял. Я прекрасно себя чувствую. И, очевидно, что благодарить за это я в первую очередь должен именно вас. Но, извините меня, ради Бога, не будет ли нарушением правил хорошего тона, если я попытаюсь встать со своего ложа, наконец?

— Да, сэр! Конечно сэр! — улыбнулась Карло одними уголками губ женщина, извлекая из кармана небольшой пульт дистанционного управления и нажимая кнопку на нем. — Ваш гардероб! — продолжала она, когда часть раздвижной перегородки в стене ушла в сторону. — А это, — последовало новое нажатие, — ванная и душевая комната. Здесь — бар, откидная кровать, телевизор, трансформирующийся тренажер, — нажатия кнопок следовали одно за другим и соответствующие части стены тут же убирались в сторону или поднимались вверх. — Ну, и так далее. Если во время кормления рыбок в аквариуме вы зазеваетесь и по неосторожности уроните в него пульт, то все эти операции сможете проделывать обычным для вас способом, — руками. И вложив пульт Карло в руку, женщина направилась к двери.

Конец ознакомительного фрагмента.