Помехи (сборник прозы)

Владимир Евгеньевич Псарев, 2020

Помехи – лишь возможность стать лучше. Этот сборник не был запланирован. Многие произведения, вошедшие в него, написаны в процессе работы над другой книгой – "Женщиной мира". Но именно он вышел быстрее и стал детищем, которым я горжусь. Во многом "Помехи" – это очень личное. Здесь нет того, чего не произошло в реальной жизни.

«Три ночи в Стамбуле»

1.

Восточный колорит для русского человека. Солнце уже ушло за горизонт, но еще оставило на светлых песчаных стенах свои тени. Молодой человек в сером военном обмундировании курил у входа в небольшую забегаловку, где только что поужинал. В былые времена он посчитал бы ее негигиеничной, но сейчас, в эвакуации, это уже не имело смысла. Русский офицер — что осталось от этого слова? Осталось всего две папиросы. Где купить? Или у кого выпросить? На углу стояли солдаты с его судна. Лица серые настолько, что его одежда на их фоне сияла.

— Не найдётся закурить?

— Да найдется, у нас такого добра, — весело засмеялся один из них, совсем ещё молодой.

Протянул две папиросы.

— Благодарю. А не знаете, когда следующий пароход?

— Обещали с утра. Странно, что у нас это спрашиваете. Вы постарше и намного благороднее нас.

— Да уже не до таких мелочей, — потупил офицер голову, снова закуривая.

— Ваши крепче, — заметил он.

— Турция!

— А где брали?

— Там дальше по улице есть кабак, — старший показывал пальцем. — Вот до того перекрестка, где сейчас пропылила автомашина, а потом налево. Там увидите. Идите в сторону Ай-Софии, или как её тут зовут. Шесть минаретов.

— Спасибо, братцы. Как же приятно слышать русскую речь в этом чужом мире. Везде одни турки.

Стемнело, разговор скомкался. Шел двадцатый год. Проклятая Советская власть выгнала, отторгла от себя все, что возможно, и кого не смогла убить — выгнала. В черни нет ничего плохого, кроме ее гордости, когда она прорывается наверх, не имея за душой ни гроша. Ты достиг! Ты смог! Сверг режим! А что дальше? Миллионы погибших и раненных, эвакуации, перестройки, голод. Зато ты смог! А что смог? Лет через семьдесят поймешь.

Если пароход приходит к утру, то, вероятно, до рассвета. На пароходе должна быть его невеста. В Крыму всех расталкивали по судам как могли, и он ее не уберег — потерял. Но она жива, просто приплывет позже. Все же спасибо туркам. У самих неспокойно — отголоски Великой войны повсюду, а ко всему прочему нищета, но она всех забрала себе. Интересно, где коротает эту ночь барон Врангель?

Узкие улочки Стамбула, пыль, женщины в неряшливых одеяниях, мужчины агрессивного вида и русские. Много русских. Ночь. Ноябрь. А словно бабье лето. Но ночь прохладна.

Прошел мимо кабака, на который указали ему солдатики. Решил заглянуть позже. Лишь погремел в кармане мелочью об портсигар. Папирос там три. А часов до парохода минимум пять. Каждый из них как маленькая жизнь — тянется, завывает в сознании. Неизвестность позади, неизвестность впереди, неизвестность сейчас. Сапоги в пыли чужого города на чужой земле. А дальше во Францию? Хоть куда, лишь бы пароход пришел, а там — его Даша. Но как о ней позаботиться там, где ничего нет? Главное — жизнь, наверное.

Улица за улицей, мечеть за мечетью, вторая папироса за первой, и часы незаметно переползли заполночь. От второй порции табака затошнило. Остановился, прислонившись к стене дома.

Дома, дома, и везде одинаковые. Лишь минареты торчат с разных сторон, а на другой стороне Золотого Рога тоже дома, как на сопках Владивостока.

Слышно чьи-то пьяные крики. Грабят? Насилуют? Надо ждать пароход, а там… Одна и та же мысль вращалась в голове. Беспокойство и ком в горле. У него даже нет ее фотографии на случай, если навсегда исчезла. Нет, такого не может быть. Чертова папироса спутала мысли.

Сделав круг по кварталу вокруг Ай-Софии, офицер вернулся к тому же месту, откуда начал свой путь. Теперь здесь тихо и пусто. Час ночи. Побрел в сторону порта дожидаться там. Наверняка найдутся и молодые офицеры, а кто-то с такой же бедой, и будет о чем поговорить. Да и кабаки там наверняка есть. Хотя есть ли там такие же папиросы? Последняя, что тряслась в портсигаре — солдатская, сладкая.

Ноги устали и еле несли тело под чужими звёздами. По дороге встретилось ещё несколько русских, явно подвыпивших. Сутки вольницы перед отправкой дальше дорого стоят. Кто выжил в мясорубке на Перекопе, тому жизнь — как птице.

Как же спутывается сознание от всей этой чуши, что творится в мире. Крупная брусчатка сменилась брусчаткой помельче, а это значит, что Золотой Рог уже близко. Заглянул за угол — кабак. Написано что-то вязью — неважно. Зашел внутрь.

За столиками сидят такие же офицеры, только форма у них почище. Курят и пьют. Тоже нужно чем-то смочить горло. Кто-то узнал его в дальнем углу.

— Володя, — послышался знакомый голос, — айда к нам.

В дыму и полумраке он не мог разглядеть лиц за столиком, но уверенно пошел на звуки своего имени.

— Айда, айда, присаживайся напротив.

— Господи, это ты, Вань, — воскликнул Володя.

— Ну а кто еще?! Нашелся! Товарищи, вина плесните! Не откажешься?

— Не откажусь!

Чья-то рука с сигарой подтолкнула к нему стакан, а другая налила в него густую красную жидкость.

— Здесь такие виноградники! Пей!

Вино показалось крепким. Скорее, это портвейн, но так даже лучше.

— Нравится?

— Нравится!

— Отлично! А ты сам как сюда забрел? И почему грустный такой? Я все вижу, Володь!

— Пароход жду с невестой.

— С Дашей со своей?

— Точно, — Володя отхлебнул еще.

— Через пару часов придет, не беспокойся, — послышался голос справа. — А пока с нами подождешь.

— Всех успели вывезти, Володь, — сказал его знакомый.

— Да, Крым чуть не стал нашим могильником. Но знаете что? Все еще будет! Советской власти долго не простоять. Не смогли съесть ее мы, она сама себя съест рано или поздно. И Россия снова станет великой.

— Колчака жалко, — вздохнул Иван.

— Всех жалко. Но пластинку с начала не поставишь.

— Не успели мы с прошлой жизнью попрощаться, — улыбнулся Володя.

Володя — звучит так странно. Уже четвертый десяток разменял, а все еще все зовут Володей, как няня тридцать лет тому назад.

Иван был за столом за старшего, и по его указанию принесли еще вина и папирос:

— Главное ловить каждый час своей жизни, дружище! Главное — ловить! — констатировал он. — У Антона Ивановича вообще жена погибла, — похлопал он товарища по плечу.

— Соболезную.

Голова мутнела с каждый глотком. Мучила мысль о том, как хмельному встречать любимую и как не потерять в толпе.

— Да мы все вместе пойдем туда. Я же ее видел! Найду! — подбадривал Иван.

Ночь тянулась и тянулась, словно она последняя и за нее нужно все успеть.

— Они просто остановились у тебя, — кто-то слева указал Володе на его часы. — Уже скоро. Заведи их пока. Сейчас половина четвертого. И еще минутка.

Пальцы не слушались и с трудом справились с механизмом. Захотелось в уборную.

— По очереди, — весело скомандовал Иван. — Ты после меня, Володь.

Голова кружилась в облаке дыма. Вдруг в толпе ему почудилась какая-то девушка, очень похожая на его Дашу. Она помахала кому-то рукой и устремилась к выходу.

— Даша!

В ответ только хлопок двери. Володя резко выбегает из кабака, но понимает, что на улице совсем не ночь, а скорее вечер. Снова вечер. И часы снова остановились. Он озирается по сторонам, пытаясь понять, что произошло. Может он много выпил? Но воздух свеж и моментально его отрезвил.

2.

На солдатах, проходящих мимо, совсем другая форма. Но они тоже говорят по-русски. Район совершенно обветшал, и неизменными остались только минареты Ай-Софии.

— Что произошло? — Володя ловит за руку прохожего.

— Ты чего, дружище?

— Я где?

— Стамбул.

— А что на тебе надето?

— Ты чего, перепил? Вроде трезвый. На тебе такая же, советская!

Володя осматривает себя и с ужасом признает, что одеты они со случайным собеседником одинаково, а заодно замечает, что никакого кабака за его спиной нет — просто дом. Солдат уходит.

Володя присаживается на крыльцо и достает последнюю папиросу из портсигара, закуривает. Взгляд на брусчатку, по которой стучат каблуками офицеры. Что это за форма? Где Даша? Может он что-то перепутал? И почему снова закат? Солнце медленно упало за Ай-Софию.

— Дружище, папироски не найдется? — обращается прохожий.

— У самого последняя, — Володя переворачивает раскрытый портсигар и из него ничего не выпадает.

— А может рубль найдется?

— Да, найдется, — Володя шарит по карманам, но вынимает из них царские монеты.

Прохожий удивлённо переводит взгляд с монет на Володю, и резко уходит.

"Что не так?", — крутится в голове.

Нужно идти в порт. Но ведь еще даже не ночь? Осматривает дома. Они будто состарились и смотрятся ещё колоритнее.

И флаги везде другие. Но всё та же величественная Ай-София, видевшая за тысячу лет всё зло, которое копилось в мирной жизни, а потом выплескивалось на город, чьим сердцем она являлась. Разное зло, схожее лишь в своей абсурдности.

Володя встал, прошёлся туда и обратно вдоль фасада дома, пощёлкал крышкой портсигара.

Дорогу к заливу он помнил, но идти было рано. Однако там можно найти и кабак, и папиросы. Все лучше, чем коротать время, сидя на прогретом за день крыльце, но в совершенном одиночестве.

"Главное, не подавать виду, что не понимаешь, что происходит", — дал себе Володя установку.

Вскоре брусчатка закончилась, сменившись простым песчаником, размываемым в дождь, и наполняющим сапоги пылью в жару. Володя не поднимал голову — ноги сами вели его к воде. Ему было неудобно смотреть в глаза людям. Провал. Большая чёрная дыра в пространстве сожрала и выплюнула его, даже не указав адресов. Но одно он помнил точно — утро, Даша, новая жизнь.

Портовая канцелярия представляла из себя двухэтажное здание грязного желтого цвета, расположенное у канала, прорытого для подхода малых судов из Золотого Рога. Перед ней небольшая площадь, на которой расположились уютные кабаки с совершенно незнакомыми названиями. Казалось, что поменялась сама орфография турецкого языка. Володя его не знал, но сугубо визуально заметил разницу. Наугад зашёл в ближайший на углу, попросил у бармена папирос. Снова нашарил в кармане царские монеты и ужаснулся — расплачиваться нечем. Стал шарить по другим карманам формы и нашел незнакомую ему купюру.

— Эта подойдёт? — и Володя словил удивленный взгляд человека за стойкой.

— Конечно подойдет.

Бармен подал картонную пачку и купюру номиналом в два раза меньше. Что это за деньги? Советские? Здесь же, у стойки, Володя переложил папиросы из пачки в свой портсигар, пересчитал их пальцем и защёлкнул крышку. Кивнул бармену, ничего не увидев в ответ, и вышел на воздух. Закурил.

Сладкий дым опьянил так, будто Володя никогда и не курил. На небе столько звёзд. Сколько из них ещё живы? А что из них лишь свет? Смятый конец папиросы вращался в грубых пыльных пальцах.

Прохожий отдал Володе честь. Что это? Теперь он заметил на своих плечах погоны, но совершенно иные. Кто я? Какой офицер? И почему раньше мне никто честь не отдавал? Володя черкнул окурком по краю стены, смял картонный мундштук. Остаток тлевшего табака обжег палец. Присел на крыльцо чьего-то дома, опустил голову. Даша. Единственная женщина, которую он любил в своей жизни. Та женщина, перед которой стыдно за неустроенность, за несправедливость, за всё вселенское зло. Та женщина, которую хочется спасти и дать все. Та женщина, которая стоит дороже всех регалий и мужской гордыни. Большое везение, что такая женщина ответила взаимностью. Отдалась не телом, а сознанием. Дала душевное тепло, и оттого еще тяжелее осознавать, что делит она с тобой не большой дом на Лазурном берегу, а путь забытого солдата проклятой войны. Но когда-нибудь всё наладится.

Володя окликнул другого прохожего. Тот тоже отдал ему честь.

— Скажи, товарищ, — слово подобралось само собой, — во сколько пароход из Крыма?

— Какой пароход?

— С эвакуацией. Из Крыма, — и тут до Володи дошло, что нить времени куда-то спуталась.

— Сейчас сюда заходят только военные суда из Сухуми и Поти. Крым оккупирован.

— Кем?

— Немцами.

Прохожий поймал на себе удивленный взгляд Володи и сделал ещё более удивленный.

— Спасибо, понятно.

На самом же деле, всё окончательно запуталось, перемешалось. Словно шкаф, в который годами складывали стопки файлов, подшивали папочки, сортировали все по датам и местам, а потом, в самый неподходящий момент, скажем, во время какой-то инспекции, уронили с грохотом на пол. Тоска сжала сердце ядовитым плющом, застряла в трахеи и мешала дышать полной грудью.

Володя встал, отряхнулся, медленно пересек площадь и постучал в дверь канцелярии. Не открыли. Постучал снова. Обошёл здание с другой стороны, и на этот раз его попытка проникнуть оказалась успешной.

Дверь открыл молодой человек. По-видимому это какой-то мелкий клерк, но одет он был очень опрятно. Увидев на пороге советского офицера, сразу впустил.

— А вы к кому, уважаемый? — спросил турок на ломаном русском.

— К начальству. По поводу кораблей из Поти.

— Одну минуту. Я вас провожу.

Винтовая лестница казалась длиннее, чем она могла бы быть в таком здании. Древесина скрипела под сапогами. Володя вел рукой по стене, пока поднимался, и оглядывался назад, чем привлек внимание проводника.

— Все хорошо?

— Да, ведите.

На верхнем этаже всё пространство замыкалось в длинный коридор, который уходил в арку, ведущую на балкон. Клерк повел по мрачному коридору, освещаемому лишь небольшими электрическими лампами, влево. Володя отметил для себя, что больше людей здесь не было. Откуда им взяться? Ночь ведь. Но все же? А начальству положено дежурить? Может быть, вправду кого-то ждут? Не понимая ничего, Володя решил отчаянно подыграть, если случится такая возможность, использовав всю замеченную за ночь, а может за две, информацию.

Наконец его привели к тяжелым вратам. Турок постучал. Из-за тяжелых древесных плит послышался невнятный говор. Володю впустили. За тяжелым дубовым столом сидел, поглаживая столешницу руками, усатый дядька. Он не был типичным турком, а скорее полукровкой. Возможно, потомком давних браков янычар с малороссами.

— Что привело вас ко мне? — почти на чистом русском языке спросил он.

Володя не знал, как представиться, поэтому решил обобщить.

— Офицер советской армии. Честь имею.

— Присаживайтесь.

— Благодарю.

— А вы случайно не дворянин? Не царской ещё армии? Однако нет, слишком молоды. Так чем же я вам обязан?

Турок все сильнее поражал Володю отсутствием характерного акцента.

— Вопрос личный. Меня интересует, придёт ли пароход сегодня утром из Крыма.

Удивлённый взгляд нового человека уже не удивлял.

— Какой же пароход? — протяжно завыл собеседник.

— Из Крыма, — спокойно повторил Володя.

— Вам ли не знать… А впрочем. Пароход всё-таки есть, но из Поти. Эвакуационный. Там, вероятно, будут беженцы и из Крыма, сначала бежавшие на Кубань, а затем на Кавказ. Вас это интересует?

Володя искренне не знал, что ответить, но кивнул.

— В шесть утра, — сухо ответил турок, — но это всё очень примерно, как вы понимаете.

— Буду ждать. Благодарю.

— Я хочу вас пригласить на балкон, как офицер офицера, — прищурился собеседник.

— Почему бы не скоротать время?

— Верно-верно.

Турок встал, оглядел стол и поманил рукой советского офицера. Володя последовал за ним. Начальник откинул тяжелые занавески, после чего пространство вокруг резко схлопнулось. Яркий свет ослепил. Казалось, он сейчас упадет. Равновесие удалось удержать, но после того, как глаза снова начали ощущать окружающее пространство, наступил ужас — совершенно иной мир.

3.

Володя оказался на веранде какого-то дорогого ресторана. Под ним три этажа — не меньше. Над ним — звездное небо Стамбула. Под балконом тот же канал, а на горизонте минареты Ай-Софии. Все остальное — совершенно незнакомо. Проходивший мимо официант толкнул Володю плечом и чуть не уронил поднос. Что произошло? Почему все одеты в модную одежду, а в руках у людей какие-то дисплеи, да и свет везде электрический? Все вокруг такое романтичное, мирное, торжествующее. Вино. Много вина. Очень шумно. На Володе бежевые тонкие брюки и светлая свободная рубашка.

— Где я? — вслух воскликнул он.

Быстрыми шагами Володя обошел веранду. Его окликнул молодой мужчина в форме стюарда.

— Да-да?

— Вы заказывали столик? Вы Владимир, верно?

— Верно, — снова у турка почти нет акцента.

— Вон тот, — смуглый палец указал в дальний угол. — Вас будет двое?

Володя машинально кивнул.

— Присаживайтесь.

Ноги ватные и неприятное ощущение тоски от потерянности. Кто второй? Даша? А пароход? Господи, помоги.

Стул неприятно скрипнул под седалищем. Володя коротал время, озираясь по сторонам. Интересно наблюдать за новой действительностью, но теперь еще и страшно. Какая будет следующей? И какой сейчас год? Спрашивать такое даже у официанта стыдно — сочтут за умалишённого. С другой стороны: какая теперь разница? Володя позвал турка в белой рубашке и красном жилете. Тот нисколько не удивился, а дежурно ответил:

— Две тысячи пятнадцатый.

Ничего не понял. Хлопнул по карману — портсигар на месте, но совершенно нет денег — только какая-то карточка. Зачем она?

— Здесь можно курить?

— Да, конечно.

Официант быстро удалился. Володя положил портсигар на стол, открыл крышку, достал папиросу. Долго мял ее в руках, потупив взгляд, но потом положил на место — не хочется. Кто второй человек, который должен прийти за этот столик? И когда?

На стене висели часы — времени четыре утра, и уже пошел пятый час. Пароход! Нет, дождусь человека, дождусь.

Из дверей, которые сторожил турок, указавший ему на этот стол, вышла девушка. Одета она была в легкое платье. Узоры интересные — какие-то гербовые цветы, какими раньше украшали свои символы европейские Дома и Ордена. На шее — бусы. На руке — витиеватый браслет, но не драгоценный. В руках — маленькая сумочка.

— Даша, — вырвалось у Володи.

Девушка, улыбаясь, направилась к нему. Шаг у нее легкий, такой знакомый и родной.

— Здравствуй, Володя, — она чмокнула его в щеку, положила сумочку на стол, присела.

Официант моментально подал два меню. На русском языке, но это уже не удивило.

— Где ты пропадала, моя дорогая?

— Как где? Я почти к назначенному времени. И вообще, — она замерла, улыбаясь, — это неэтично. Джентльмену положено ждать, понимаешь?

— Да, прости. Мне просто показалось…

— Что показалось? — Даша перебила.

— Показалось, что я пропал во времени.

— Ой, это у тебя часто. Ты у нас человек творческий, — озорно отмахнулась девушка.

— Нет, нет! Действительно потерялся. И тебя потерял.

— От таких страшно иметь детей, — последовала шутка (или нет). — Давай лучше изучим меню.

Несколько минут висела пауза — лишь шелест страниц.

— Выбрала что-то?

— Еще нет, погоди. Нет, не могу выбрать. Официант!

Быстро подбежал молодой человек.

— Чего-нибудь рыбного на ваше усмотрение. Что самое вкусное и свежее — то и несите.

— Мне тоже, — отрешенно ответил Володя.

— И вина, непременно вина. Белого и сухого.

Официант кивнул и удалился.

— Дорогая?

— Да.

— Я люблю тебя.

Девушка смотрела Володе прямо в глаза и молчала.

— А ты меня?

— Эх, Володенька. Я ничего не делаю просто так. Если я здесь в пять утра, значит, я тоже тебя люблю.

— Сгодится, — ответы соответствовали друг другу.

— Володь, подождешь меня здесь? Я отойду в уборную.

— Нет, не уходи, — Володя резко взял ее за руку.

— Володь, в уборную. Ты чего?

Девушка встала и, виляя бедрами, пошла обратно к выходу. На пороге остановилась, обернулась, чтобы посмотреть на своего молодого человека.

— Какая же у нее красивая улыбка, — прошептал себе под нос Володя.

Даша сделала шаг и исчезла в дверном проеме. Тоска схватила молодого человека за горло костлявыми, как у смерти, пальцами. Что-то потерялось. Зачем она ушла?

Прозвенел звоночек готовности чьего-то заказа. Затем еще один, но теперь уже громче. И еще громче.

4.

Володя тяжело открыл глаза. Подушка была влажная от пота. Одеяло комком лежало на краю кровати. Он рукой пошарил по белью — здесь он один. Звонит телефон. Яркий свет дисплея ослепил его на мгновение. Номер был не знаком. Время — пять утра. Поднял трубку.

— Алло. Здравствуйте. Владимир? Это «вторая градская».

— Да, здравствуйте. Верно, — хрипло ответил Володя.

— Ваша жена скончалась. Сейчас. Время смерти — четыре часа пятьдесят шесть минут. Вы не могли бы подъехать? Извините.