Записки промысловика. Повести и рассказы

Владимир Беляков

В десять лет я отважился один уйти с ночёвкой на рыбалку в тайгу. В двенадцать лет лесничий Зинур Хасаншин взял меня с собой на медведя. Четыре года мне довелось работать промысловиком и прожить в экстремальных условиях Крайнего Севера в живописнейшем уголке Таймыра на озере Лама.

© Владимир Беляков, 2021

ISBN 978-5-4493-6836-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогие друзья!

Большую часть жизни я прожил там, где считается, что жить нельзя. В городе, где девять месяцев зима. А оставшиеся три — весна, лето и осень. В городе, окруженном тремя металлургическими заводами, которые на десятки километров отравили вокруг все живое.

В городе с самым грязным в мире воздухом и полной таблицей Менделеева под ногами.

В городе, где в лагерях пытались сломать гениальных людей, таких как Лев Гумилев, Штейн, Федоровский, Урванцев, а на сцене театра играли Смоктуновский, заключенный Жженов.

В городе самых чистых сердец. Самых мужественных, открытых и доброжелательных людей. И название этого города — Норильск

Наледь

Летняя путина завершилась. Подходил к концу и мой отпуск. Наша бригада неплохо потрудилась, и мы заработали хорошие деньги. И тут директор рыбзавода начал уговаривать меня остаться ещё на зимний промысел.

— Пойми, за зиму ты можешь заработать больше, чем летом. Кроме рыбы будите добывать песца, соболя, зайца, куропатку, а это уже приличные деньги. Да, не будет городского уюта и комфорта, но ты хороший хозяйственник и руководитель. Дисциплина и порядок у тебя в бригаде — дай Бог каждому. Лично я тебе буду помогать всем, чем смогу. Команду подбирай на свое усмотрение.

— Я же обещал после путины вернуться на прежнее место работы.

— А ты сравни, сколько ты получал в кресле главного механика и сколько заработал здесь?

— Согласен. Со всеми вычетами — почти в три раза. Но зимним промыслом профессионально я никогда не занимался. А там прогоны, капканы, кулёмки, пасти, плашки, городушки. Я даже не знаю с какой стороны к ним подходить.

— Научишься. Оставь в команде Федю. Он простой мужик и бескорыстный, дока в своем деле, научит всему. Стаж промысла у него больше, чем двадцать лет, и сам он трудоголик.

Я попросил дать мне время на размышление. Посоветовался с родными и близкими. И уже получив добро от них, написал заявление об увольнении с прежнего места работы.

Желание поработать со мной тут же изъявил и Толик Дрига. Мы были знакомы уже несколько лет, дружили семьями. Постоянно собирались в одной большой компании, проводили вместе все праздничные мероприятия, а в летний период регулярно на выходные дни выезжали на природу. Толик обладал огромным чувством юмора, был заводилой и весельчаком. Где был он, там всегда присутствовал смех. У него не было собственной лодки, поэтому в поездки на природу, его брал с собой наш друг Петя. Работал Толик в небольшой строительной организации шофером на старом разбитом МАЗе. И, по его словам, больше лежал под машиной, нежели работал на ней. Соответственно и заработок у него был низкий, а перспектива получить новую машину в ближайшие пару лет даже не маячила.

Да, парень он был по-настоящему веселый. Но одно дело было — развлекать компанию по выходным, а другое — жить и работать плечом к плечу вдали от цивилизации, порой в экстремальных условиях. Единственное, что меня всегда настораживало — это его чувство высокого мнения о себе и чересчур низкого о других, а также постоянная привычка всех поучать и давать советы. Он всегда много говорил, думая, что знает больше остальных, и не очень любил, когда советы давали ему. Толик часто повторял свою коронную фразу:

— Я советую вам мне не советовать.

Поэтому всегда делал все по-своему, даже когда его действия выглядели явно абсурдно. Но самое плохое качество в этом человеке было злопамятство.

Люди в конфликтных и спорных ситуациях ведут себя по-разному. Один от раздражения переходит к злости, а от нее к гневу, другой предпочитает успокоиться и проанализировать ситуацию. Но есть такие, которые скрывают свой гнев, преобразив его в злопамятство — законсервированное зло. Толику присуще было именно последнее. Он тащил через настоящее навязчивые воспоминания негативных событий минувшего, как ржавый якорь. Невыпущенный им, в свое время, на свободу гнев, он мог раскурить в любое время как обмусоленный окурок.

Понятно, что тогда этой черты его характера я знать не мог. Она вскрылась уже позже в процессе работы и близкого общения на промысле.

Поэтому я согласился взять его в бригаду. К тому же у меня были лодка и лодочный мотор, у него — снегоход «Буран», а наличие этой техники для предстоящей работы было большим подспорьем.

На сборы у нас ушло две недели. Запланированный борт МИ-8 стоял с выключенными двигателями под загрузкой. Мы перетаскивали, укладывали в него продукты питания, строительные материалы, уголь в мешках, снегоход, сани и прочее, необходимое для зимовки, когда к вертолетной стоянке подъехал УАЗик. Из него вышел мой хороший знакомый — начальник одного из участка автотранспортной конторы. Мы поздоровались:

— Володя. Можно тебя на минуточку.

Отошли в сторону.

— У меня большая просьба к тебе. Возьми с собой на работу парнишку. Я его знаю давно. Работал у меня слесарем. Хороший, толковый, работящий парень, но спился. За прогулы с работы турнули, из общежития тоже, документы потерял, живет у нас в гараже. Погибает парень. Надежда на тебя, там в тундре ему пить будет негде. Он мне дал честное слово.

— Я же туда работать лечу и зарабатывать, а ты хочешь, чтобы я взял ответственность на себя и стал наставником и нянькой какому-то конченому алкашу? Может, его проще в ЛТП направить?

— Поверь мне Володя. Он трудяга. К его работе у тебя не будет нареканий.

— Где он?

— Вадим, выходи.

Из кабины автомобиля вылез вполне симпатичный парнишка, где-то моего возраста, совершенно не похожий на бомжа, и, потупив взор, замер.

— Хорошо, Вадим. Я возьму тебя, но помни — до первого замечания. И еще одно помни — за тебя поручился человек. Подведешь его, веры тебе больше не будет, и руку помощи тебе больше не протянут, даже если будешь сдыхать где-то в канаве.

— Даю слово. Я не подведу.

— Спасибо, Володя. Мы тут всем участком собрали ему продукты, одежду.

— Грузите в вертолет.

Так наша бригада из трио превратилась в квартет. Через сорок минут полета мы высадились на месте предстоящей зимовки. Встречать нас вышел радостный Федор, за спиной у него висело ружьё.

— Как вы вовремя. А то у меня мука и сухари закончились.

Я огляделся. Зимним заснеженным пейзажем озера Лама и плато Путорана мне любоваться еще не приходилось.

— Лепота-то какая!

Я вдохнул полной грудью чистейший воздух, перевел взгляд на запорошенную снегом косу и только сейчас заметил, что она вся истоптана отпечатками песцовых и медвежьих следов. Особенно много их было у засолки.

— Песцы? Медведи?

— А вы думаете, почему я с ружьём вас встречаю. Медведи повадились перед спячкой в гости. Каждый день — один за другим, только что в дверь не стучатся. Чувствуют запах рыбы. У входа в ледник я все перцем обсыпал. И уже чаны брезентовые поснимал, чтобы не порвали. Песцы вообще обнаглели. В туалет лаем провожают, за валенки пытаются укусить. Медведи, правда, вот уже два дня как не приходят, может уже по берлогам улеглись.

В подтверждение сказанного из кустов выскочили два серо-белых песца и, тявкая, стали бегать вокруг вертолёта.

— А ну пошли вон отсюда!

Кто-то из пилотов свистнул, и песцы исчезли в кустах.

Мы взялись за разгрузку вертолета.

Зима, как правило, приходит на Таймыр в конце сентября. С выпадением большого количества снега наступают первые непродолжительные морозы. Снегом засыпает ступенчатые террасы и склоны гор. Некогда цветущие лайды, деревья и кустарники наряжаются в пышные белые мантии. Озера и реки сковывает лед, на который сверху ложится снежный покров. Природа Заполярья в это время тиха и безмолвна, не слышно даже щебетания птиц. Лишь изредка раздается сухой хруст веток ивняка да шелест пролетающих стай куропаток.

Затем первые морозы отступают. Южный ветер сильными порывами приносит оттепель и пургу, вступает в схватку с холодом, стараясь отвоевать утерянные позиции, срывает и сбрасывает с деревьев белое одеяние, разметает с земли снежный покров, переносит и укладывает его в овраги и низины. Это противостояние может продолжаться несколько дней, затем сила ветра постепенно ослабевает, наступает затишье, и вновь, крадучись, мелкой поступью приходят холода. Эта борьба продолжается весь октябрь.

В начале ноября погода еще не самая зимняя и суровая, но несмотря на частые оттепели, холодные арктические ветра все больше остужают воздух. Наступают затяжные морозы, которые растягиваются на девять месяцев, и зима показывает свой суровый характер. Поэтому Таймыр и зовется полюсом жесткости. Природа в это время полностью погружается в сон. Солнце в конце ноября уже не поднимается из-за горизонта, а лишь на несколько часов подсвечивает небосвод. Воздух кристаллизуется и становится туманным. На сильном морозе захватывает дыхание.

Мы готовились к зимнему промыслу. Изба внутри превратилась в столярную, слесарную и ремонтную мастерскую. Федор с Вадимом перебирали и чинили сети, готовили прогоны. Мы с Толиком изготавливали переносные деревянные городушки для ловли песцов, нарезая пилой толстые обрезки досок, к которым по бокам с двух сторон гвоздями и саморезами прикрепляли рейки. На печи стояла большая алюминиевая кастрюля с кипящей водой и распаренными ветками багульника. В ней проваривали новые капканы, чтобы удалить с них заводскую смазку и избавить от технического запаха. Позже практика показала, что для ловли песцов это делать не обязательно. Если песец голодный, приваду и капкан устанавливай хоть на бочку с соляркой — это его не остановит. А вот соболя неприятный запах может насторожить и отпугнуть, поэтому новые капканы на этих зверей необходимо обязательно обрабатывать и потом хранить под открытым небом, чтобы выветривались все запахи. Соболь крайне осторожный зверек, но очень любопытный. Если, пробегая по своему участку, он увидит то, чего раньше не замечал (разбросанные ветки, упавшее дерево, разворошенный пенек), то обязательно подойдет и обследует место.

С вечера заранее, чтобы не терять время на утренние сборы, загрузили в сани максимальное количество капканов, городушек, привады. Все было готово для прокладки первого песцового путика.

Промысловый путик — это охотничья тропа. Прокладывают его в тех местах, где охотятся постоянно для того, чтобы рациональнее использовать время на переходах. Тропа проходит через охотничьи угодья по замкнутому кругу и оснащается постоянными или переносными орудиями лова (кулёмами, пастями, плашками и др.). Протяжённость путика зависит от количества капканов и самоловов на нём. По снегу всегда легче проехать или пройти по одному месту несколько раз, чем каждый раз «бить новый след».

При прокладке путика учитывается и то, что он в всегда закольцован по своему маршруту — вышел и пришел.

Мы топтались вокруг саней, ещё раз проверяя, не забыли ли что. Большой термометр, висящий на угольнике, подаренный нам гидрологами, показывал минус двадцать восемь. Ветер практически отсутствовал. Погода была комфортной. Толик уселся на снегоход, я примостился на санях. Выехав на озеро, мы направились к противоположному берегу и, достигнув его, начали установку капканов вдоль береговой линии. Через несколько километров, у реки Батык, путик должен был пересечь озеро до противоположного берега и уже вдоль него идти в направлении избы. Таким образом, протяженность его должна была составить около двадцати километров.

При возведении первой же насыпи для городушки у нас возник спор.

— Толик. Горку нужно делать с уклоном навстречу господствующему ветру. Если делать по ветру, то после первой же пурги капканы занесет снегом, а надо чтобы ветер выдувал снег из-под капкана. Федя же об этом говорил.

Толик, как всегда, начал упираться:

— Да много твой Федя знает? Наоборот, снег должен наметать и маскировать капкан.

Чтобы не продолжать спор, решили чередовать установку капканов: один по ветру, следующий против ветра. Первая же пурга выявила победителя в споре. Все горки с уклоном по ветру, оказались полностью занесены, похоронив капканы под толстым снежным настом. Пришлось их в последствии переставлять.

Так, сооружая горки и устанавливая одну городушку за другой, мы отошли от береговой линии и начали пересекать озеро держа направление к противоположному берегу. Солнце, готовое вот-вот уступить место полярной ночи, зависло над верхушками лиственниц и уже не блистало былой яркостью, а лишь подсвечивало мелкие хрусталики морозного воздуха. Безмолвную тишину изредка нарушали треск и грохот. Это, сжимаясь от холода, рвалась ледяная накидка озера, образуя трещины, через которые проступала вода и тут же замерзая затягивала рубцы. Справа на фоне белоснежного наста хорошо просматривалось серого цвета пятно, уходившее в глубь озера более, чем на километр. Это была наледь. Она образовалась от излияния на поверхность льда воды реки Батык, впадающей в озеро в этом месте. Наледь очень коварна и всегда представляет собой серьезную опасность. Даже в лютые морозы вода горной реки, прячась и согреваясь под снежным покровом, пробивает себе путь и растекается по поверхности льда. В некоторых местах снег, пропитанный влагой, проседает и замерзает слоистым пирогом. Опасность представляют именно те участки, где вода скрыта снегом.

Утрамбовывая лопатой очередную горку, я показал рукой в сторону наледи, от которой в некоторых местах вверх поднималось испарение:

— Ты видишь её? Придётся путик сместить влево. За зиму она еще разрастется.

— Ничего страшного. В такие морозы её сразу затянет.

— А если зима будет снежной? Вся вода будет под снегом. Зачем нам рисковать? Только капканы похороним.

Толик завел «Буран» и, будто забыв про опасность, о которой мы только что говорили, направил снегоход к наледи. Я, сидя в санях, заволновался и стал кричать:

— Ты что творишь? Отворачивай! Отворачивай!

— А мы её сейчас проверим. Танки грязи не боятся.

Толик отмахнулся, привстал на сидении, добавил обороты и, выписывая виражи, направил снегоход практически посередине наледи.

— Придурок! Что ты делаешь? — успел крикнуть я, как «Буран» стал оседать, задымил ремень вариатора, из-под гусениц полетела мокрая шуга, и завалившись на бок, он провалился. Толик выпал из сидения и, пытаясь встать, увяз по пояс в месиве воды и снега. Его ноги в валенках сразу намокли. Руками он дотянулся до лыж, лежащих на раме, и, опираясь уже на них, сделал попытку выбраться наверх. Но на валенках образовались снежные наросты, которые пудовыми гирями повисли на ногах.

Не помогла ему и веревка, брошенная мной. Все попытки вызволить Толика были безрезультатными. Тогда, аккуратно ступая, утрамбовывая снег лыжами, я подошел к снегоходу и отцепил от него сани.

— Сейчас попробую подтащить их к тебе.

Так, опираясь на сани и держась за веревку, он наконец выбрался наверх. Вода ручейками скатывалась по фуфайке и ватным брюкам.

— Ты, танкист долбанный. Какого хрена ты попер посередине?

Толик зло посмотрел на меня и промолчал. Стали осматриваться. До близлежащей кромки наледи было около пятидесяти метров и это расстояние надо было как-то пройти самим, перетащить снегоход и сани.

— У нас единственный вариант — утрамбовывать лыжами площадку и ждать, когда наст промерзнет. Затем завалить «Буран» на бок и очистить эту кашу в гусеницах и катках, иначе сожжём ремень и зароемся еще глубже.

Хотя днем заметно потеплело, но температура была около двадцати пяти мороза. Можно было ожидать, что наст быстро промерзнет. Ползая, где на четвереньках, где на животе, мы лыжами, как штукатурным правилом, утрамбовывали снег, готовя «взлетную» полосу. Подняться и просто встать на лыжи мы не могли, так как они просто утопали в этой снежной жиже. Около получаса заваливали снегоход на бок. Валенки, низ одежды и фуфайки пропитались водой. Так более двух часов, ползая на животе, как минеры, мостили дорожку к кромке наледи. Затем волоком перетащили сани на твердый лед.

Прошло еще больше часа, но дорожка лишь сверху покрылась корочкой и никак не хотела промерзать глубже, зато мы промерзли основательно. Одетые на нас ватники, пропитанные водой, напоминали хрустальные вазы, лед крошился на них издавая стеклянный звон, ткань ломалась как яичная скорлупа, выпуская наружу простроченную вату.

— Да, для севера это не одежда. Надо срочно шить на ноги бакари, а на верх кухлянки или парки, — сказал я, рассматривая на себе полопавшуюся фуфайку.

— Какие на хрен кухлянки? Я скоро уже дуба дам. И на хрена я вообще подписался на эту работу? Лежал бы сейчас под КамАЗом в теплом гараже, — Толик начал паниковать и заметно нервничать, трясясь, как в лихорадке. — Надо бросать «Буран» и вставать на лыжи. Глядишь, через пару часов в избе будем.

— Надо головой было думать, а не устраивать экстремальный слалом. Подождем еще немного. Сделаем попытку выехать. Не получиться, тогда и палки в руки. А так бросать «Буран» нельзя. За ночь его накроет наледью по макушку, и, если он вмерзнет в лед, мы его уже не спасем.

Толик трясущимися руками стал разжигать паяльную лампу.

— А вот это ты зря задумал. Согреться — не согреешься, а еще сильнее замерзнешь.

Он опять отмахнулся и когда лампа, выбрасывая струю огня, загудела, стал отогревать руки.

Через полчаса мы предприняли попытку высвободить снегоход.

— Ты сразу не газуй, попытайся выехать на малых оборотах, а то сразу зароешься.

— Ну хоть тут-то меня не учи.

И Толик опять сделал все наоборот. Осторожно уселся на сидение, завел «Буран» и нажал на гашетку до отказа, двигатель взревел, из-под гусениц вырвался шлейф мокрого снега и воды, и, кроша корку льда, проламывая наст утрамбованной полосы, снегоход полетел вперед. До кромки наледи оставалось не более десяти метров, когда из-под капота пошел дым, запахло жженой резиной, последовал удар — вариаторный ремень разлетелся в клочья. «Буран» снова увяз, гусеницы забило шугой.

Нам пришлось вновь заваливать его на бок. Радовало то, что здесь уже не было топкой снежной жижи, и вокруг можно было свободно передвигаться на лыжах.

— Все. У меня руки стали как грабли, замерзли и не сгибаются. Менять ремень я не буду. Пусть «Буран» тут хоть вообще провалится под лед. Ты как хочешь, а я пошел.

Толик одел лыжи и стал оглядывать местность. Темная мгла уже давно зависла над озером, матовой дымкой заслонив очертания гор. В пелене морозного воздуха не просматривался даже берег. Только небосвод подсвечивался упавшим солнцем.

— Флаг тебе в руки. Дорогу, думаю, найдешь. Зарево у тебя всегда должно быть за спиной. Здесь блудить негде. По прямой до избы чуть более шести километров. А я постараюсь заменить ремень и, как только вытащу «Буран», догоню тебя.

Толик долго топтался на месте, проявляя нерешительность. Тут я понял, что он совершенно теряет ориентировку и не понимает, где мы сейчас находимся и в какую сторону идти. Он махнул рукой и, оглядываясь, пошел практически в противоположную.

— Ты куда? Держи курс на прогоны с сетями, а там по бураннему следу выйдешь к избе, — я показал направление рукой. — Если не уверен в себе, то возвращайся по бураннему следу путика, но тогда будет длиннее на три-четыре километра.

— Задолбал ты меня своими учениями, — засопел он, поправил на плече ружьё и все же двинулся в направлении проложенного нами, еще не закольцованного путика, и скоро растворился в пелене тьмы.

Немного подождав, я улегся рядом со снегоходом и стал очищать гусеницы и катки, потом заменил ремень. Фуфайка на груди предательски трещала, увеличивая количество дыр, и щетинилась вывалившейся наружу ватой.

Через час, зацепив сани, я возвращался по следу, проложенному днем. Толика я нагнал быстро, за это время он успел пройти треть пути. Видно, было, что он замерз до такой степени, что в сани садился не сгибаясь, как робот.

На следующий день Федя и Вадим с утра ушли проверять сети, а мы с Толиком занялись кроить и шить себе одежду, благо что у нас было несколько уже выделанных олених шкур. Он шил себе парку (что-то вроде куртки), а я бакари (высокие сапоги), так как считал, что ноги в тепле, это главное при продолжительном нахождении на морозе.

Через день мы продолжили пробивать путик, только решили начать вдоль берега от нашей избы навстречу и закольцевать уже на озере, недалеко от того места, где угодили в наледь.

Утро было морозным, градусник показывал минус тридцать. Через плотные облака даже не просматривались звезды. Резкие порывы ветра возникали ниоткуда, проносились по верхушкам деревьев и вновь наступала тишина.

— Не нравятся мне эти порывы. Как бы «южак» пургу не нагнал, — сказал я, всматриваясь в облака. — И по верху дует запад, значит к вечеру ветер точно повернет на юг.

— А ты не каркай. Тогда не повернет. Поехали!

Толик нажал на гашетку и снегоход потянул за собой сани. Через три часа мы уже заканчивали устанавливать последние капканы, слева от нас виднелось то серое пятно наледи, в которое мы угодили позавчера. Чтобы замкнуть кольцо путика нам осталось пройти не более километра. Горки для городушек на озере сооружали, вырубая кубы из спрессованного снега, утрамбовывали их лопатами, потом сверху устанавливали городушки с привадой и настраивали капканы. Вдруг со стороны лесного массива стал прослушиваться нарастающий гул:

— Толик, слышишь? Похоже, «электричка» идет?

Так мы называли приближающуюся пургу. Ветер в горах, проносясь между деревьев, рождал гул, который, отражаясь от склонов гор, был слышен задолго до появления ветра на озере.

— Похоже.

— Все, надо сматываться.

— Да нам осталось поставить всего пять-шесть капканов.

— Как бы они боком нам не вышли.

Порывы стали усиливаться с каждой минутой. Ветер сначала погнал позёмку, потом стал перемешивать и закручивать сорванные с земли снежные пласты с падающим сплошной стеной снегом сверху. Скоро этот круговорот огородил нас от окружающего мира. Нагнуться было невозможно, снежная крупа больно ударяла в лицо, слепила глаза, забивалась под капюшон. Мы побросали лопаты:

— Давай к берегу! — крикнул я и запрыгнул в сани.

Толик развернул «Буран», и мы поехали. «Электричка» с гулом и ревом выехала на озеро и устремилась нам навстречу, подняв шлейф непроглядной белизны, закрыв обзор и все ориентиры. Всматриваясь вперед, я почувствовал, что снегоход постоянно смещается влево и уходит с маршрута. Ткнул Толика в спину черенком лопаты и прокричал:

— Держись правее. Ты уходишь в озеро.

Толик отмахнулся и что-то прокричал в ответ, но взял немного вправо и через короткий период опять стал уходить влево. Я вновь ткнул лопатой ему в спину. Так продолжалось несколько раз. По времени мы уже давно должны были упереться в каменные валуны, устилающие западный берег. И тут я почувствовал грозящую нам опасность и выстрелил из ружья в воздух, но Толик на выстрел никак не среагировал. Тогда я соскочил с саней, на бегу схватил Толика за ворот и просто сбросил с сидения:

— Ты куда едешь? Тебе еще раз в наледи захотелось покупаться? Ты понимаешь, что, если сейчас влетим в нее, нам конец.

— Какая наледь? Я к берегу еду.

— К берегу, но к какому? Южак дует. Значит, в харю нам должен дуть, а не в правое ухо.

— Ветер гуляет.

— Это ты гуляешь по озеру. Наш берег в противоположной стороне. А ты едешь к Батыку.

Толик психанул, через щелки глаз, залепленных снегом, с ненавистью посмотрел на меня. Он готов был кинуться в драку, но помня, что за моими плечами более пятидесяти боев на ринге, где я укладывал и более габаритных соперников чем он, уселся в сани и зло крикнул:

— Садись ты. Посмотрю, куда ты прирулишь.

Я взял из саней лопату и с силой воткнул ее в снежный наст.

— После пурги посмотрим, кто был прав.

Я сел за руль, сделал разворот и поехал в противоположном направлении. Через десять минут на пути стали попадать каменные валуны, мы уперлись в берег, вдоль него продолжили путь и вскоре поднялись по косе к избе.

Пурга продолжалась трое суток. Как только ветер стих, и все опять окунулось в безмолвие, мы всей бригадой поехали к прогонам. Нельзя было допустить, чтобы рыба в сетях начала тухнуть и разлагаться.

После этого через день отправились на путик. Толику не столько хотелось закончить с его прокладкой, сколько доказать свою правоту, что он вел снегоход в правильном направлении. После пурги ветер раскидал по озеру снег уложив его в мягкие заструги, а основную массу переместил на берега и поднял выше сугробы в лесу. Мы ехали, перенастраивая засыпанные капканы, поднимали опрокинутые ветром городушки, меняя приваду. И тут увидели первого песца. Он, натягивая тросик, пытался освободиться от капкана, и зубами с рычанием впивался в удерживающие скобы.

Разглядывая тушку первого пойманного песца, я сказал:

— Ну что? С почином.

Толик взял из моих рук песца и, разглаживая белый пушистый мех, ответил:

— С почином.

Мы уже выехали на озеро и направились к тому месту, где несколько дней назад пурга не дала нам возможность замкнуть кольцо путика. Слева показалось злополучное серое пятно.

— Ну, и где твоя лопата? — засуетился Толик. — Я ехал в правильном направлении, и лопату нужно искать вон там, — он показал в сторону острова Чаечный.

— Ты не суетись. Сейчас подъедем ближе к наледи и посмотрим.

Настроив очередной капкан, мы наконец закольцевали путик. Я взял в руки бинокль и начал внимательно всматриваться в кромку наледи.

— Не вижу.

— А я что говорю. У Чаечного она.

Подъехали еще ближе, но воткнутой в наст лопаты я не увидел. И тут мое внимание привлек очень ровный заснеженный торос, я подошел и ногой стал разгребать его. Из-под снега показался черенок. В пургу, по-видимому, из-под лопаты выдуло снег, и она завалилась на лед. До кромки наледи мы не доехали десяток метров.

— Ну что? Чаечный? Сейчас здесь было бы два присыпанных бугорка и памятник из вмёрзшего снегохода с санями.

Увидев лопату, Толик, как мне показалось, побледнел и молча уселся на снегоход. Мы полностью проехали по первому проложенному охотничьему путику. Когда подъехали к избе, в санях лежали уже три тушки песца.

В канун Нового года, к нам, на четырех «Буранах» приехали в гости наши друзья. Уже вместе с ними мы должны были отправиться на недельные каникулы в город. Федор с Вадимом оставались на точке.

Тридцатого декабря, загрузив в сани рыбу, пушнину выехали рано утром. Хотя назвать это утром можно было только условно. Солнце уже месяц не показывалось, спрятавшись за горизонтом до конца января. Стояла оглушительная тишина, воздух был пронизан кристаллами холода, столбик термометра показывал минус сорок два.

— Наст хороший по всему пути. Даже на Мелком нет застругов. За полтора часа будем у «ложной позиции», — сказал Петя Болотный.

«Ложной позицией» назывался пятикилометровой перешеек от озера Мелкое до затона реки Норильская. Я уселся в сани к Пете, накинул на голову капюшон парки, подтянул лямки на бакарях и зарылся в оленью шкуру. Монотонный звук работающих моторов быстро убаюкал меня, и я уснул. Проснулся, услышав голос Петра:

— Володя, вылазь. Перекурим десять минут.

Ребята стояли полукругом, разговаривали и курили. Я выбрался из теплой лежанки и стал осматриваться. Слева была сплошная пелена, прямо и справа едва просматривались очертания берегов. Небосвод просто полыхал северным сиянием. Тут ко мне подскочил Толик и, язвительно улыбаясь, спросил:

— А ну скажи, где мы находимся сейчас?

Я, еще не понимая к чему он задал этот вопрос, внимательно огляделся.

— На Мелком.

— Понятно, что не на Глубоком. Ты скажи, в каком районе.

— Похоже стоим мы сейчас напротив Аякля, а прямо по нашему курсу Блудный. Тут до памятника метров пятьсот, не больше.

— Блудный, говоришь, памятник? Пятьсот метров, говоришь? А я сейчас проверю.

Он отсоединил сани, запрыгнул на «Буран» и рванул с места. Все в недоумении посмотрели ему вслед, потом на меня. Тут-то до меня дошло. Я уже забыл историю с лопатой, а Толик помнил. Пришлось рассказать ребятам про пургу, лопату и ту злополучную наледь. Петя ухмыльнулся:

— Да. Дрига в своем репертуаре. Он же летом на лодке только со мной ходил. Зимой тоже всегда в компании. В одиночку-то ему никогда и не доводилось ездить ни на лодке, ни на снегоходе. А ориентироваться он ни на воде, ни в тундре точно не может.

Мы внимательно стали следить за светом фары удаляющегося снегохода. Какое-то время он двигался прямо к острову Блудный, потом начал уходить влево и влево, описывая дугу.

— Повело нашего Колумба. Сейчас еще сопли морозить здесь будем, ожидая его. Вот ведь больная голова, — Петр выругался. — Володя, достань ракетницу. А то точно искать потом придется этого пришибленного.

Петя уже начал злиться и выстрелил вверх из ракетницы. Снегоход, описав приличный круг, вдруг на большой скорости направился в нашу сторону. Остановившись у саней, Дрига спрыгнул с сидения и, не успев всмотреться в наши лица, громко спросил:

— Мужики. Подскажите, где Блудный?

А, приглядевшись, осекся.

— Мудак! Ты что, с башкой не дружишь? — зло произнес Петя и стал усаживать своё массивное тело на сидение.

После новогодних праздников я возвращался на точку уже на своем новеньком «Буране». Теперь обязанности в бригаде распределились. Толик с Вадимом занимались проверкой сетей и рыбой, а Федор помогал мне прокладывать еще один речной песцовый и горный соболиный путики, подробно объясняя и показывая, как и где правильно устанавливать капканы, рассказывая о повадках и привычках этих пушных зверьков.

Послесловие

Вадим свое слово сдержал. За зиму нареканий с моей стороны к нему не было. Весной ребята помогли ему с восстановлением утерянного паспорта, и он официально стал трудиться в моей бригаде. Толик доработал до весны и ушел от нас. Купил домик у бывшего промысловика в районе Крестов на речке Пясино. Съездил к себе на родину Украину и привез оттуда женщину, которую уговорил поработать с ним на промысле, пообещав ей хороший заработок. В первую же зимовку произошла трагедия. Как-то они возвращались в свою избу на снегоходе, и Толик сбился с пути. Женщина погибла, а он потерял кисти обеих рук и остался инвалидом. Но это уже другая история.