Гости из будущего. Дилогия. Часть первая. Коридор времени

Владимир А. Паутов

Руководство гитлеровской Германии на всём протяжении существования Третьего рейха всегда уделяло самое пристальное внимание эзотерическим знаниям, щедро финансируя данную отрасль знаний. Гитлер своей главной задачей считал установление контактов с внеземными цивилизациями и поиск артефактов, обладание которыми могло бы кардинально изменить ход всей мировой истории.

Глава седьмая

рассказывает о том, как во время съёмок одного из эпизодов фильма по непонятным и необъяснимым причинам можно совершить прыжок во времени и оказаться в июле 1941-го.

* * *

На площадке, когда мы пришли, уже почти всё было готово к съёмкам эпизода: осветительная и прочая аппаратура расставлена, актёры переодеты и загримированы. Режиссёр Зеркалович-Романовский вышел в центр площадки и коротко ещё раз напомнил актёрам эпизод фильма. Инструктаж был недолгим.

— Комдива привозят на машине в штаб сводного отряда 4-й армии. Он одет в лагерную робу. Никто на него не обращает внимания. Мартов сам не понимает, для чего его сюда привезли. Звонит телефон. На проводе Сталин. Он разговаривает с начштаба и говорит тому, что комдив Мартов реабилитирован и назначен командиром сводного отряда 4-й армии. Всё! Все по местам! Начинаем! — закончил режиссёр.

Видимо, это были те самые изменения, о которых я говорил несколько раньше. По мнению мэтра, они были очень удачны и, главное, эффектны. Конечно, на зрителей такая сцена, как появление комдива в лагерной робе, должна была произвести нужное впечатление, но в жизни…? В жизни таких ситуаций не бывает.

Мы очень внимательно вместе со всеми прослушали это наставление. Когда Степан закончил, Сокольников, естественно, скептически хмыкнул и покачал головой, причём он сделал это так демонстративно, что его действия не остались не замеченными главным режиссёром. Зеркалович-Романовский круто развернулся и не без доли сарказма с нарочитой вежливостью, стараясь сохранить спокойствие, хотя желваки на его скулах так и играли, спросил: «Вы, господин консультант, изволите быть чем-то недовольны?»

— Степан Дорофеевич, простите меня, но так нельзя! Ведь эта сцена полный абсурд! — рубанул Димка без всяких экивоков и прочих условностей.

— И что же Вы предлагаете? — проявляя несвойственную в данной ситуации выдержку, снисходительно усмехнулся режиссёр.

— Ну, во-первых, почему комдив приезжает в арестантской робе? Что же его всю дорогу из лагеря до Москвы, а оттуда до штаба сводного отряда 4-й армии везли в ней? Не серьёзно, не логично и, главное, не солидно для такого уровня фильма. Вы же ведь не пасквиль снимаете?

— Это всё, или есть, во-вторых? — несколько раздражённо, но уже с небольшим интересом спросил Зеркалович-Романовский.

— Есть и, во-вторых! Мартов знает, для чего он приехал. Ему сообщили об этом сразу, ведь Сталин был его личным другом. По сценарию комдива даже принимает сам Иосиф Виссарионович в Кремле. И что? В Кремль он тоже в робе приходил? Или Мартова перед встречей со Сталиным переодели в форму, вернули ордена, а потом, после окончания разговора, в коридоре форму сняли и вновь переодели в робу? Согласитесь, Степан, но это для очень глупых зрителей. Но вы же не считаете нашего российского зрителя таковым? К тому же, комдив едет для того, чтобы остановить наступление противника, и это ему удаётся. Сталин не должен объяснять начальнику штаба сводного отряда 4-й армии, что к ним едет новый командир, что он его реабилитировал и прочее. Думаю, начштаба сводного отряда 4-й армии — это не тот уровень, чтобы Генсек давал ему какие-то пояснения относительно принятых им решений о назначениях в армии. Иосиф Виссарионович был несколько другим человеком. Вы согласны со мной?

— Откуда такие познания о Сталине? — усмехнулся режиссёр.

— Читал в детстве и юности много правильных книжек!

— Ну и какое ваше личное мнение о Сталине?

— Коротко такого человека трудно охарактеризовать, но и одного слова будет достаточно.

— Да? — искренне удивился Зеркалович-Романовский, — и какое же это слово?

— Гений!!!

— Я бы назвал его гением зла. Разве можно…, — хотел добавить режиссёр, но Сокольников даже не дал договорить.

— Можно! Мне все эти бредни относительно лагерей, репрессий и расстрелов просто надоели, ибо являются ложью и клеветой, причём бездоказательной, — довольно бесцеремонно перебил Димка режиссёра, — прошлое легко ругать, а, главное, это делать не страшно, и оболгать прошлое тоже можно очень даже просто, искажая реальность, которой уже по объективной причине просто не существует. И когда на откровенную ложь никто не может дать достойный ответ, так как не осталось в живых свидетелей тех давних и славных исторических событий, очень легко загнать отдельного человека и общество в целом в исторический тупик, за которым обязательно последует катастрофа с большим количеством жертв и даже гибелью государств и целых народов. Но давайте не будем начинать дискутировать на данную тему сейчас. Я ведь убеждений своих не менял и менять не собираюсь в зависимости от конъюнктуры и политической погоды на дворе!

Зеркалович-Романовский почему-то сильно покраснел, но отвечать моему другу ничего не стал и больше с ним не разговаривал, однако критику принял, и изменения в сценарий внёс. Именно поэтому съёмка эпизода на некоторое время опять была отложена, так как режиссёр, игравший в своём фильме главную роль, ушёл переодеваться и гримироваться заново. Приблизительно через час он вернулся и вновь, собрав актёров, стал давать им последние наставления: «Ребята, короче делаем так! Я выхожу из машины, направляюсь к блиндажу, и в это время начинается артобстрел. Все бегают, начинается паника, штабисты в растерянности, связь с войсками утеряна, немцы наступают. В этот момент звонит Сталин и приказывает, даже просит Мартова стоять на своём рубеже насмерть. В минуту опасности Сталин вспомнил о друзьях, которые могут его спасти. Всё! Все по местам! Да и пиротехники! Ребята не забудьте, что это должен быть артобстрел, а не фейерверк. Всё как на войне, по-настоящему, иначе зритель не поверит».

Актёры заняли свои места. Осветители включили юпитеры, оператор сел за камеру. Раздалась команда: «Мотор!» Съёмка началась.

Чёрная «эмка» выехала на площадку перед штабным блиндажом. Из машины вышел Зеркалович-Романовский. Он был в новенькой военной форме с иголочки. Нужно сказать, что форма ему шла. На груди «комдива» блестели золотом и красной эмалью несколько орденов Ленина и Боевого Красного знамени. Режиссёр здорово вошёл в образ Мартова. Он властно подозвал к себе рядового бойца и что-то спросил его. Кивнув в ответ, «комдив» направился к штабу. По сценарию в этот момент мимо него должны были пробежать я и Димка Сокольников. По замыслу фильма пехотный полковник и подполковник-танкист уже находились на грани паники, которую должен был остановить своим талантом и волей вновь прибывший командир сводного отряда 4-й армии.

Процесс шёл нормально, правда, на площадке было излишне много дыма. Мы почти поравнялись с режиссёром-комдивом, когда раздался оглушительный взрыв. Причём он был настолько сильным, что ударной волной нас троих буквально швырнуло на землю. Мне пахнуло в лицо жаром, запахом пороха и гари.

— Ничего себе пиротехники!? — с удивлением и одновременно восхищением подумал я, — действительно прямо как на настоящей войне. Однако они явно чуть перестарались.

Меня даже немного оглушило взрывом, и заложило уши. Я чуть приподнял голову и взглянул на Сокольникова. В этот миг несколько поодаль от нас раздался второй взрыв. Земля встала на дыбы и через мгновение рухнула на нас огромным количеством комьев, камней и вывороченным с корнем мелким кустарником. Взрыв тоже был довольно мощным, опалив нас своим горячим дыханием. В ту же секунду в воздухе снова что-то прошелестело, и опять раздался оглушительный взрыв. Стоявшую в двадцати метрах от нас «эмку» комдива Мартова разнесло буквально в клочья. Рядом со мной упало небольшое дерево, словно срезанное острым ножом, и прокатилось по песку горевшее колесо разбитой машины.

— Не может этого быть, — мысленно сказал я самому себе, — ну, не могут же пиротехники применять оболочные боеприпасы. Это очень опасно и вообще…

И в доказательство моих догадок я увидел лежавшего недалеко от нас бойца. Мне было хорошо видно, как из его страшной раны на животе ручьём хлестала кровь. Тем временем, сильный шелест листьев продолжался, а взрывы стали немного удаляться в сторону от реки. Погода стояла безветренная. Я хорошо помнил, что утром, когда мы ехали на съёмку, было так тихо, что ни один листочек на деревьях не колыхался. Да и сейчас ветра не было, но…

— Боже мой, да это же настоящие снаряды! — пришла в голову, казалось, совершенно бредовая мысль. Но она была не такой уж и бредовой. Этот специфический звук, эту шелестящую мелодию несущих смерть боевых снарядов, которую они издают во время полёта в воздухе, мне приходилось слышать много раз. Вывод был очевиден: мы попали под настоящий артобстрел. Но кто мог стрелять из боевых орудий по съёмочной группе? Не подразделения же белорусской армии, участвующие в батальных сценах?

Однако надо было что-то срочно предпринимать, не лежать же ведь на земле до ночи. Артобстрел тем временем прекратился. Я по привычке взглянул на часы. С момента начала съёмок прошло всего лишь три минуты. Площадка перед штабным блиндажом выглядела весьма плачевно. Она была перепахана снарядами, на ней чадящим пламенем горели обломки машины, на которой прибыл «комдив», и лежали несколько раненых и убитых солдат.

— Дима, ты живой?

— Вроде живой, Саня! А что это было? Ты не находишь, что мы попали под настоящий артобстрел? Как-то всё это не очень похоже на имитационную стрельбу. Кто нас обстрелял? Вероятно, мы попали в зону армейских учений?

— Не знаю, Димыч! Спроси нашего режиссёра! Может это его задумка? Но сначала встали и быстро в штабной блиндаж! Там будем разбираться! — скомандовал я по привычке. Димка кивнул в знак согласия, вскочил на ноги, отряхнул брюки, одёрнул гимнастёрку, поднял упавшую на землю фуражку и взглянул в сторону реки. По удивлённому лицу своего друга мне стало сразу же понятно, что он увидел что-то весьма необычное. Я посмотрел, куда был устремлён его тревожный взгляд.

За рекой у противоположного берега копошилась большая масса людей в серо-зелёной униформе. И без бинокля можно было понять, что это солдаты. По доносившимся с того берега крикам, стало ясно, что они говорят по-немецки. Солдаты вели себя довольно спокойно. Они без суеты спускали на воду надувные лодки, а немного поодаль через реку наводился понтонный мост. К нему медленно ползли большие с чёрными крестами на бортах танки, знакомые мне по фильмам о войне, которые я смотрел в детстве. Всё происходившее было довольно необычно.

— Откуда взялось столько немецкой техники? Перед съёмками её не было — возникла в голове вполне естественная в такой ситуации мысль. Я знал, что сцены боёв должны были снимать на полигоне, об этом генерал Корабелов договаривался лично с президентом Белоруссии.

— Но здесь же не полигон! Откуда тогда? — последняя фраза была произнесена громко вслух.

Недоумение моё росло с каждой секундой по мере того, как я наблюдал за разворачивающейся на противоположном берегу реки картиной. Однако в этот момент и наш берег вдруг словно ожил. Только сейчас я заметил, что рядом с нами находятся окопы полного профиля с ходами сообщения и хорошо оборудованные огневые точки, в которых находились бойцы с винтовками, некоторые с автоматами. Видимо, по окопам прошла команда «Огонь!» Кто отдал её, я не слышал. Но на немцев, изготовившихся на противоположном берегу реки к переправе, буквально обрушился шквал огня. Мне было хорошо видно, как солдаты, одетые в красноармейскую форму, начали стрелять из своих винтовок, автоматов, пулемётов. Где-то недалеко ударила артиллерия, и понтонная немецкая переправа перестала существовать. Несколькими прямыми попаданиями понтоны разметало в разные стороны. Один танк, который медленно двигался по мосту, не останавливаясь, так же медленно соскользнул в воду и ушёл на дно. Одновременно с этим на противоположном берегу зачадили ещё три бронированных машины. Из них начали выпрыгивать экипажи. С высокого берега, на котором находились наши позиции, очень хорошо просматривалась местность за рекой. Вокруг нас шёл бой, бегали люди, но, казалось, что они нас не замечают.

— Что скажете режиссёр? Это ваша работа или…? — не совсем уверенным голосом спросил мой друг Зеркалович-Романовского. Но ответа мы не услышали. Я обернулся и увидел режиссёра, который, судя по глазам, находился в полной прострации или на грани безумия.

— Дима, можешь считать меня сумасшедшим, не знаю, как объяснить, но, кажется, мы реально оказались в июле 1941 года, причём, на Березине! — сделал я неутешительный вывод, от которого мне самому сделалось нехорошо. Нет, не то, чтобы я готов был лишиться чувств, а просто всё это было слишком невероятно.

Сокольников ничего не успел сказать мне в ответ, так как из блиндажа вышел офицер. На нём была выгоревшая гимнастёрка, прожжённая в нескольких местах. Он быстрым шагом направился прямо к нам. По знакам различия я понял, что это майор. Офицер приблизился к нам, вскинул руку к козырьку и доложил, обращаясь к Зеркалович-Романовскому: «Товарищ комдив, помощник начальника штаба сводного отряда 4-й армии майор Паутов. Части сводного отряда 4-й армии вступили в бой на заранее занятом и подготовленном рубеже».

Режиссёр, к которому как к командиру сводного отряда, обратился майор, всё ещё пребывал в полном отрешении ото всего происходившего и молчал, поэтому мне пришлось взять инициативу в свои руки, к тому же я и сам был в форме полковника.

— А где начальник штаба? — спросил я офицера.

— Начальник штаба, товарищ полковник, погиб сегодня утром! Прошу в блиндаж, а то здесь опасно! — спокойно сказал майор и с удивлением взглянул на Зеркалович-Романовского-Мартова, который продолжал молчать.

— Комдив контужен, ему врач нужен! — вступил в разговор Сокольников, чтобы как-то сгладить ситуацию и оправдать неадекватное поведение главного героя.

— Да, да! Сейчас я распоряжусь, — ответил помощник начштаба.

Майор Паутов первым направился к штабному блиндажу. Я легонько подтолкнул режиссёра в спину. Мы прошли первыми, а Степан послушно и отрешённо поплёлся вслед за мной и Сокольниковым.

— Степан Дорофеевич, возьмите себя в руки! — тихо прошептал Димка нашему режиссёру, но тот, кажется, ничего не слышал, не понимал и никак не отреагировал на слова Сокольникова.

Когда мы вошли в блиндаж, там находилось несколько офицеров, которые встали при нашем появлении.

— Здравствуйте, товарищи, сидите! Введите нас в курс дела, товарищ майор. На каком рубеже занял оборону сводный отряд 4-й армии, и какими силами располагает? — приказным тоном сказал я.

Из короткого, но толкового доклада помначштаба мне стало понято, что в составе сводного отряда 4-й армии имеются одна пехотная дивизия, одна танковая бригада и артиллерийский полк.

— Да…, не густо!

— Сводный отряд 4-й армии не успели полностью сформировать. Делали это впопыхах. Собирали по крохам из частей, вышедших из окружения, и просто из солдат и офицеров, которые по тем или иным причинам отбились от своих полков. К тому же, дивизия у нас неполного состава, в танковой бригаде всего тридцать танков, а артиллерийский полк, по существу, усиленный дивизион, — доложил майор Паутов.

— Когда вступили в бой? — спросил я.

— Сегодня утром! Только что! Но наши отряды боевого охранения приняли удар немцев вчера, пока мы здесь окапывались.

— Потери вчера большие были?

— Большие, товарищ полковник, очень большие! В некоторых ротах до двадцати процентов личного состава потеряли, а раненых так ещё больше!

— Соседи справа и слева?

— Слева оборону держит 176-я стрелковая дивизия полковника Зайчикова, с нами непосредственно взаимодействует полк комбрига Серпилина. Справа от нас воюет 1-я Московская стрелковая дивизия полковника Крейзера совместно с Борисовским танковым училищем под командованием дивизионного комиссара Сусайкова. На нашем участке наступает 18-я усиленная танковая дивизия СС под командованием генерала Неринга, — продолжил майор, показывая на карте расположение частей сводного отряда армии, соседей и наступавшего противника.

— Спасибо, товарищ майор! Нужно сказать, что погибший начальник штаба хорошо организовал оборону. А, Вы, достойно его заменили! — сказал я. Действительно доклад майор сделал толково. Правда, фамилии Зайчиков и Серпилин резанули слух, где-то я уже их слышал, но вспоминать, где и при каких обстоятельствах, времени не было. Шёл ожесточённый бой, и надо было принимать на себя обязанности командира, чтобы руководить частями сводного отряда.

Я подошёл к стереотрубе, установленной прямо в блиндаже, и припал к окулярам. Немцы отошли от берега и, видимо, производили перегруппировку, чтобы начать новую атаку. Форсировать Березину с ходу своими передовыми отрядами им не удалось, теперь они ожидали подхода главных сил. Перед нами немного левее разворачивался для атаки танковый полк. Я насчитал более пятидесяти танков. Но к ним подходили всё новые и новые машины.

— Интересно, почему именно там немцы концентрируют танки? —

пришла в голову вполне естественная мысль.

— Майор Паутов! — окликнул я помначштаба, — глубину реки промеряли?

— Никак нет, товарищ полковник! Мы подошли и тут же стали окапываться! — доложил майор.

— А немцы это сделали успели! — ответил я, — и, вполне вероятно, ещё до начала войны, — но эти слова уже были сказаны не вслух.

— Начальник артиллерии!

— Я, товарищ полковник! — отозвался один из офицеров. Я обернулся. Передо мной стоял высокого роста подполковник с красными, уставшими от долгой бессонницы глазами.

— Противотанковую артиллерию, короче всё, что есть, на левый фланг! Немцы попытаются форсировать Березину в двух километрах от командного пункта. Там, наверняка, они нашли брод.

— Есть! — козырнул подполковник и бегом бросился выполнять приказ.

Конечно, меня можно было бы спросить, откуда, мол, я узнал, что именно там немцы предпримут попытку перейти через реку, то ответ мой был бы довольно прост: «Мы с Димкой Сокольниковым купались там сегодняшним утром, и именно поэтому я знал, что в месте, где танки готовились к атаке, река очень мелководна и там есть брод».

Боевые действия захватили меня полностью. В данный момент мне уже было как-то недосуг думать о том, каким-таким чудесным образом мы оказались заброшенными на несколько десятков лет назад. Сейчас главной для меня задачей было не пропустить фашистские танки через Березину, чтобы дать им возможность развить наступление в направлении Смоленска. И, хотя командиром сводного отряда 4-й армии был «комдив» Мартов, вернее режиссёр Зеркалович-Романовский, но офицеры штаба беспрекословно выполняли все мои приказы.

Тем временем, немцы собрали на том берегу довольно внушительное количество танков и двинули всю эту армаду вперёд. Видимо дно в том месте было немного илистым, ибо один из танков забуксовал и погрузился по самую башню. Но другой, двигавшийся чуть правее, смог преодолеть реку и вылезти на наш берег. За ним прошёл второй танк, третий, четвёртый…

— Что там артиллерия…? — заорал я таким голосом, прибавив ещё крепкое словцо, что все, кто находился в блиндаже, невольно вздрогнули, — задержать танки любой ценой!

— Товарищ полковник! — подошёл ко мне Сокольников, — разрешите мне?

— Что разрешить? — в первое мгновение я не понял своего товарища.

— Разрешите мне, товарищ полковник. Я — танкист, а потому знаю, как нужно бороться против танков! — твёрдо заявил Димка, глядя мне в глаза, и я не смог ему возразить.

— Хорошо! Возьмите взвод охраны, писарей, поваров, всех, кого посчитаете нужным и кого найдёте и встретите по пути. Слейте с наших автомобилей горючее и готовьте бутылки с зажигательной смесью! Остановите танки любой ценой! — дал я распоряжения своему другу.

— Есть, товарищ полковник! — непонятно чему радуясь, весело ответил Сокольников и бросился исполнять приказ.

— Кто там оборону держит? — спросил я помначштаба, указывая в сторону берега, где немецкие танки активно преодолевали брод.

— Батальон капитана Татура!

— Передайте капитану, что подполковник Сокольников будет координировать действие артиллерии и его батальона по отражению танковой атаки.

В этот момент зазвонил телефонный аппарат. Солдат-связист взял трубку и тут же вскочил по стойке «смирно».

— Товарищ комдив, — обратился он к Зеркалович — Романовскому, тихо и безучастно сидевшему в уголке блиндажа на берёзовом полене вместо стула, — это вас!

Режиссёр немного пришёл в себя, но, тем не менее, его поведение было всё ещё не адекватно той ситуации, в которой мы оказались. Он словно робот встал со своего места, подошёл к аппарату, взял из рук солдата трубку и приложил её к уху. Выражение лица Зеркалович-Романовского как-то моментально поменялось. Оно у него немного вытянулось, а глаза режиссёра стали напоминать взгляд безумного человека. Степан Дорофеевич как-то виновато улыбался, хотя назвать чуть скривлённые в бок губы улыбкой можно было с натяжкой, скорее она напоминала нервный тик. Я быстро подошёл к Зеркалович-Романовскому.

— Что произошло, Миша? С кем ты говоришь?

— Это бред, бред какой-то! Этого не может быть! Фантасмагория! Кошмарный сон! — еле слышно шевелил режиссёр побледневшими губами. Я буквально силой вырвал из его рук телефонную трубку.

— Слушаю!

— Говорит Сталин! — раздался в наушнике низкий голос.

Мне не только не пришлось лично слышать Сталина, но даже не довелось видеть его. Я родился через три года после смерти Иосифа Виссарионовича. Однако по чуть приглушённому голосу с лёгким грузинским акцентом мой внутренний голос и интуиция подсказали мне, что на том конце телефонного провода именно Он — наш Вождь. Видимо, в моём подсознании на генетическом уровне был заложен какой-то особенный код, способствующий тому, чтобы сразу же узнать голос Хозяина, строгого и справедливого.

— Слушаю Вас, товарищ Сталин! — невольно замерев перед телефонным аппаратом по стойке «смирно», ответил я.

— Кто у аппарата?

— Полковник Павлов!

Вообще такой разговор мог стать причиной шока. Ведь разговаривать с человеком, который умер до твоего рождения, факт невероятный, но и оказаться во времени, когда тебя не могло быть, также ситуация невообразимая.

— А где Мартов? Что с ним случилось? Это он подходил к телефону?

— Комдив Мартов очень сильно контужен, товарищ Сталин! Мы попали под артобстрел немцев, когда прибыли на командный пункт.

— А вы, полковник Павлов, можете доложить обстановку, а то я никак не могу добиться чёткой и внятной информации о реальном положении на фронте именно на вашем участке?

— Так точно, могу, товарищ Сталин! Сводный отряд 4-й армии держит оборону по реке Березина на фронте 20 километров и занимает промежуточное положение между Бобруйском и Борисовым. Справа от нас обороняется 176-я дивизия полковника Зайчикова, справа 1-я Московская полковника Крейзера, на левом фланге сводный отряд непосредственно взаимодействует с полком комбрига Серпилина. Нас атакуют части 4-й танковой армии 4-й полевой армии под командованием генерала-фельдмаршала Клюге. Прямо перед нами на участке сводного отряда наступает усиленная 18-я танковая дивизия СС генерала Неринга.

— Знаю и Серпилина, и Зайчикова, и Крейзера! — перебил мой доклад Сталин. В трубке наступила тишина. Я ждал.

— Нам надо, чтобы вы задержали продвижение немецких танков на несколько дней именно на этом направлении, чтобы подготовить встречу фашистских дивизий у Смоленска, — медленно проговорил Сталин.

— Задержим, товарищ Сталин! — уверенно ответил я.

— На сколько дней реально вы можете остановить немцев. Говорите правду, какой бы горькой она ни была.

— До пятого июля включительно, товарищ Сталин!

— Откуда такая точность и уверенность?

— Исходя из реально складывающейся обстановки и наличия сил и средств, товарищ Сталин! — ну, нельзя же мне было сказать Ему, что я прибыл из будущего и потому прекрасно разбираюсь в истории Великой отечественной войны, много читал на эту тему, да и мой тесть участвовал в создании 12-ти томного издания «История Второй мировой войны», поэтому мне хорошо известен весь ход военных действий от начального её периода до штурма Берлина и Потсдамской конференции, встречи в Тегеране и Ялте.

Я абсолютно точно знал, что наши войска будут вести ожесточённые оборонительные бои на занимаемом рубеже по реке Березина от Бобруйска до Борисова в течение трёх последующих дней с 3-го по 5-е июля 1941-го года. Именно упорство советских войск на данном рубеже не позволит немецкому командованию с ходу захватить Смоленск, откуда открывался прямой выход фашистских армий к Москве. Я также знал, что через три дня немцы прекратят свои безуспешные попытки прорвать оборону сводного отряда 4-й армии, а перенесут свои удары на наши фланги и в стыки с соседними частями стрелковой дивизии полковника Крейзера. Они рассекут своими танковыми клиньями нашу оборону, в районе Бобруйска и Борисова прорвут фронт сразу в нескольких местах и устремятся к Могилёву. Мы будем вынуждены отходить с тяжёлыми боями вглубь своей территории, вырываясь из окружения. Однако я не мог всего этого рассказать Сталину по телефону, так как не было времени, да и кто бы мне поверил.

— Хорошо! — после некоторой паузы раздался в трубке голос Сталина, — я надеюсь на вас и ваш отряд, полковник Павлов! Вы не ослышались. С этой минуты вы принимаете командование сводным отрядом 4-й армии, а комдива Мартова мы, по-моему, рано освободили из лагеря?!

После этого в телефонной трубке раздались частые короткие гудки. Однако вопрос «рано или не рано освободили Мартова из лагеря» меня сейчас занимал менее всего. После разговора со Сталиным я пребывал в таком эмоциональном состоянии, что мне в тот миг не жалко было свою жизнь отдать за Него. Невольно на память пришли не помню кем написанные стихи: «Спасибо Вам, что в годы испытаний, Вы помогли нам выстоять в борьбе! Мы так Вам верили, товарищ Сталин, как может быть, не верили себе!» Я даже не заметил, как вполголоса произнёс эти строки.

— Чьи стихи, товарищ полковник? — удивлённо спросил майор Паутов, стоявший рядом со мной.

— Не помню, Володя! Да они ещё и не написаны! — ответил я, не обратив внимания на изумлённое лицо майора.

— Товарищи офицеры, — обратился я ко всем присутствовавшим в блиндаже офицерам штаба, — звонил товарищ Сталин, — услышав слово «Сталин», офицеры, которые сидели за столом и работали с картой, дружно встали. — Он просил нас продержаться на занимаемом нами рубеже, сколько мы сможем. Кроме того, я назначен командиром сводного отряда вместо контуженого комдива Мартова.

Украдкой я бросил взгляд на Зеркалович-Романовского. Он сидел в углу блиндажа, низко опустив голову и уставившись в одну точку у себя под ногами. Что сейчас думал этот известный в будущем режиссёр, мне было не ведомо, но я прекрасно понимал его переживания. Однако успокаивать обладателя премии заморской киноакадемии у меня ни времени, ни возможности не было, так как немцы начали пятую атаку за день.

Я руководил боем дивизии, бригады и десятком отдельных подразделений, но меня беспокоил один вопрос, который возник однажды во время небольшой передышки между атаками. В целом, зная итог войны, я ничего не знал о своей судьбе и судьбе моего друга, Дмитрия Серафимовича Сокольникова. Ведь, если мы погибнем то, как тогда факт нашей смерти скажется на судьбе моих и Димкиных близких, особенно наших детях, оставшихся в сегодняшнем дне? Но вопрос этот был скоротечен, на котором некогда было зацикливаться, так как фашисты настойчиво стремились переправиться на наш берег, захватить плацдарм и закрепиться на нём. Мы же упорно дрались с немцами. У нас не хватало людей, боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Сводный отряд 4-й армии нёс огромные невосполнимые потери, но мы продолжали держать рубеж. Нам не требовалось приказа «Ни шагу назад!», мы и без него стояли насмерть на Березине.