Инга Артамонова. Смерть на взлете. Яркая жизнь и трагическая гибель четырехкратной чемпионки мира

Владимир Артамонов, 2017

О тернистом пути и смерти талантливейшей спортсменки, чемпионки СССР и мира, начиная с самого детства и кончая трагическими днями, рассказывает ее родной брат, журналист Владимир Артамонов.

Повествование второе. Во дворе

Вы счастливая, что родились в доме, где под окнами стадион. Это, наверное, и помогло вам стать классной спортсменкой?

Раиса Нестеренко, Красноярск

Каток вот-вот должен был открыться. И диктор-радист Бодя (так его почему-то звали ребята с Петровки, 26) готовился запустить музыку, которая потом не будет смолкать до двадцати трех часов. В его фонотеке имелась веселая и грустная музыка, медленная и быстрая, трогательная и очень жизнерадостная. Катающиеся волей-неволей поддавались настроению этой музыки и, вопреки своему желанию, то кружились в медленном вальсе, то носились в таком ураганном вихре, что милиционеры, призванные блюсти порядок на катке, и те шарахались в стороны, совсем не понимая, что же такое происходит. А в это время уже звучало: «Мишка, Мишка…» Ребята, разогнавшись, резко тормозили около девушек, обдавая их ледяной пылью, и подпевали на свой лад в такт песне: «…где твоя сберкнижка…» Но вновь сменялась музыка. Вот уже раздаются звуки другой мелодии, как я узнал позже — симфонии Моцарта; кажется, и ребята в это мгновение оставляют в покое девушек, и все подчиняется торжественному восприятию романтических звуков, пробивающихся сквозь морозный туман, просвечиваемый со всех сторон лучами прожекторов. Звуки поднимаются высоко-высоко, до самых звезд, они настолько стремительны и порывисты, что, кажется, нет силы, способной приостановить этот взлет.

Я смотрел в такие минуты из окна нашей комнаты и искал глазами Ингу. Детей до шестнадцати лет вечером на каток не пускали, а мне не было не только шестнадцати, но и десяти, и потому я сидел у окна — и весь каток, как кишевший муравейник, был перед моим взором. Инге не было еще и пятнадцати, но ее давным-давно пускали вечером на каток и вообще на любой «взрослый» фильм, на который не пускали Риту, нашу соседку, Ингину одногодку, на полгода старше ее, но маленькую-маленькую. Когда им исполнилось по восемнадцать, Риту продолжали не пускать ни в кино, ни на каток. А если она начинала «бастовать», то контролер ей спокойно отвечал: «Ты же еще совсем ребенок. Дома бы лучше сидела. Вот тетю, которая с тобой, я пропущу». Рита поэтому тоже оставалась дома.

Я продолжал сидеть у окна, слушать музыку — знал, за какой последует какая, потому что музыка ведь была записана на магнитной ленте, и немножко сожалел, что меня нет среди катающихся. Я на мгновение отвлекался от своих мыслей чьим-нибудь столкновением на льду, но вот снова мимо окна мелькала высокая фигура. Это — Инга. На ней был байковый костюм, светлые шерстяные носки, в них заправлены шаровары. Она смотрела в мою сторону, и, хотя лица ее не было видно, по всему чувствовалось, что она улыбалась. Я в ответ тоже. Сейчас не пройдет и минуты, как она вновь поравняется со мной, обежав очередной, уже не знаю какой по счету, круг. Выпрямлялась и поднимала для приветствия правую руку, точь-в-точь как это делают чемпионы. В этом Ингином жесте было все: и усталость, чувствовавшаяся во всем теле, — шутка ли, столько времени кататься не разгибаясь, — и сестринское внимание («Я тебя вижу»), и извинение перед бабушкой («Скажи ей, что я скоро приду, пусть не ворчит»). И тут же вдруг куда-то исчезала, потому что к ней подъезжала ватага знакомых ребят и девчонок и увлекала ее за собой: наверное, в раздевалку погреться и в буфете попить горячего чайку с лимоном и булочкой.

Я знал, что она будет кататься до самого закрытия. Диктор Бодя несколько раз повторит: «Товарищи, время катания окончено, просьба освободить территорию катка, повторяю…»

После того как погасят огни на катке, Ингу ожидай минут через сорок, что-нибудь около двенадцати, хотя завтра рано вставать в школу: ведь нужно еще побалагурить с подругами, с которыми совсем не хочется расставаться. И вот, слышишь, стучится, не в дверь квартиры, а в стенку. Влетает морозная, красивая и веселая, ущипнет меня («Эй, брат»), а ворчащую бабушку обнимет, и та сразу растает. Перехватит поесть, ложится спать и мгновенно засыпает. Просыпаясь утром на том же боку, за всю ночь даже не шевельнувшись и как будто не дыша, словно ее нет в комнате. Даже начни палить из пушки, она не услышит.

Или придет, расскажет, как один парень пристроился за ней на катке и все катается, катается, а отставать ему неудобно от девчонки, хотя и рослой. У нее шаги размашистые, мощные, и вот — круг за кругом, а парень не отстает, тянется.

— Я уже круг десятый пошла, обернулась, а он, бедный, весь запарился, а на одиннадцатом гляжу — зашатался, и к сугробу. Проезжаю через два круга, а ему нехорошо. — И рассказывает этот случай без издевки. Конечно, сначала хотелось проучить парня, чтобы знал, с кем тягаться, а потом жалко стало.

У Инги поначалу были коньки «английский спорт», их отдала нашей маме одна ее знакомая. Прикручивать их к валенкам приходилось с помощью веревок и двух палок. Лезвия у коньков были широкие, это больше подходило для катания на снегу.

Но валенок трудно было наготовиться: на них то и дело образовывались дырки. Пришлось маме купить Инге настоящие коньки с ботинками. Коньки эти были уже выше классом — так называемые «гаги». Они изящнее и острее. На них-то и гоняла Инга по льду лет до семнадцати.

Инга дневала и ночевала на катке. Для нее коньки были — ну как для многих девчонок танцы, которые они никогда не пропускали. Только, в отличие от них, Инга ходила на каток каждый день и даже по два раза — утром и вечером. Инге было предписано как можно больше бывать на воздухе. Вот и не так давно ее осматривали в туберкулезном диспансере, и было сделано такое заключение.

— Ну что ж, это же замечательно, — сказал врач, — никаких следов! — И посоветовал: — Продолжайте в том же духе, ибо болезнь это подлая и отказ от пребывания на воздухе будет ей только на руку.

Инга проводила на катке все свободное время. Учила ли она заданное в школе стихотворение («Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя») или помогала бабушке убираться, когда была наша очередь, в квартире, ее то и дело тянуло к окну: как там, на катке? Еще не открыли? Нужно обязательно быть первой на льду!

Попробуй-ка тут усиди дома. Сегодня все девчонки и ребята будут на катке — так договорились. И Валя Рожкова, и Рита (ее сегодня надо постараться провести на каток), и Женька Сухарев, и Алик Сабиров…

Можно будет поскользить по льду, заложив руки за спину, показать мальчишкам класс: они — чистые хоккеисты, гоняют по всему катку как угорелые, иногда даже едут против движения, а вот подолгу кататься, по-конькобежному, не могут, выдыхаются круга после четвертого. А Инга катается по двадцать и тридцать кругов!

Она тоже, правда, может носиться как хоккеист, но последнее время ей нравится кататься так.

— А вообще-то мальчишкам лучше, — не раз говорила Инга. — Они ловчее, находчивее и активнее девчонок.

Скажем, вот окно ее, Ингиной, комнаты выходит прямо на теннисные корты, которые устраиваются в летнее время, занимайся себе преспокойно теннисом. И напротив, на одной с ней лестничной клетке, живет контролерша стадион-чика тетя Зоя, которая снабжает ребят списанными теннисными ракетками. Перетяни струны — и играй.

Ребята перетягивают вручную, вставляя в дырочки обода спички, чтобы не выползали струны. Смышленые, черти. Девчонкам же с этим возиться неохота. И Ингу теннис не заинтересовал. В то время как среди мальчишек выросло даже два мастера спорта — Виктор Балахненко и Игорь Всеволодов (ныне старший преподаватель кафедры тенниса в Институте физкультуры, а ныне — академии, кандидат педагогических наук).

Мальчишки находят удовольствие в ловле теннисных мячей, чтобы в конце лета подсчитать, кто сколько наловил, и определить победителя. По 80–90 мячей за лето наиболее удачливые из них собирали. А Рифат, делая подкопы под забором и прикрывая лунки дощечками, посыпаемыми землицей, почти всегда был чемпионом, собирая по сто с лишним мячей. Конечно, мальчишки из-под носа у теннисистов порой уносили мячи. А потом пойманные эти мячи не знали куда деть. На этот раз они устраивали уже другие соревнования: кто закинет мяч на пятиэтажный дом, довольно высокий, на который закинуть мяч не каждому удавалось; кто перекинет мяч через соперника и тем самым загонит его в тупик, после чего победитель в знак превосходства над соперником посылает мяч прямо на Неглинную, на проезжую часть, и за мячом уже не бежит. Глядите, вон какие мы!

Или возьмите футбол. Ребята в него играют, кажется, круглосуточно. А когда на стадионе межсезонье — ни зима, ни лето, — они гоняют там. Уж здесь начинается прямо-таки большой футбол. Стекается ребятня со всей округи — из Столешникова, Колобовских, Цветного, Трубной, Малюшенки, Москвина… Евгений Папугин (впоследствии пятикратный чемпион мира по хоккею с мячом) вместе со своим братом Михаилом приводил свою «сборную» по футболу из Столешникова, чтобы сразиться со «сборной» двора, в котором жила Инга.

Мальчишки играли на стадионе в волейбол, баскетбол, городки. И было на кого им посмотреть, с кого взять пример. На площадки выходили настоящие мастера. Например, знаменитый волейболист Щагин. Ребята вечером потом сядут на бревна на заднем дворе и обсуждают баталии мастеров. А кто-то встает и показывает, как с прогибом в пояснице, далеко отведя руку назад, нужно гасить мяч.

Но это было все не для Инги.

Разбирались ребята и в вопросах судейства и гордились, что во дворе живет известный спортивный судья Николай Латышев.

Девчонкам оставалось значительно меньше. На забор не полезешь, в футбол играть как будто не очень прилично — у мальчишек там настоящие соревнования. Штандер, казаки-разбойники — вот здесь еще можно девчонкам применить свою изобретательность, запутать «казаков», когда бываешь «разбойником», ставя мелом на стенках стрелки, которые сбивают соперника с толку. «Разбойники» уже давно дома, а «казак» все еще носится по Петровке, Неглинной, Дмитровке, Козицкому, заглядывая в различные проходнушки, надеясь захватить в плен противника.

Конец ознакомительного фрагмента.