Я ещё живой. Рассказы и повести

Владимир Анатольевич Удод

В книгу вошли лучшие рассказы и повести автора. Разные по жанру и тематике. Их объединяет желание писателя показать человека в различных жизненных ситуациях, порой невероятных, иногда комических, а чаще драматических.

Судный день Василия Мухина

— Что вы на всё это скажете, товарищ Мухин? — спросил председатель товарищеского суда Фёдор Степанович Кулиш. — Да вы встаньте, встаньте, когда к вам обращаются. И отвечайте внятно и понятно, как всё произошло, как вы избивали свою жену и за что. Только всё по порядку и обстоятельно. Должны же мы, наконец, разобраться, кто прав, а кто виноват. Мы вас слушаем, Мухин.

— А шо говорить? Ну, пришёл, ну увидел, ну дал в глаз, блин… — вставая, произнёс обвиняемый.

— Вы, Мухин, — пропищала общественный обвинитель Вера Павловна Чижова, — излагайте всё по порядку. С чего всё началось и как вы докатились до того, чтобы поднять руку на женщину, мать ваших детей.

— Гражданин судья, — взмолился Мухин, — шо это она про детей? Нет у меня никаких детей.

— Значит, мать своих будущих детей, — не растерялась Вера Павловна. — Не уходите от ответа, Мухин. И не надо здесь юлить.

— Да, Мухин, отвечайте по существу, — произнёс председательствующий, непонятно для чего постучав карандашом по графину с водой.

Отвечать по существу Василию Мухину было не под силу. Во-первых, он чувствовал себя в данной ситуации полным идиотом, а во-вторых, произнести фразу без мата для него было непосильной задачей. Матерные слова Вася начал произносить раньше, чем осилил слово «мама». Сказалось воспитание отца и старших братьев. В шахте было ему легко и просто общаться с коллегами — там этот язык был предельно понятен каждому горняку, но в суде, пусть даже товарищеском, Василий чувствовал себя явно не в своей тарелке. А ведь говорить что-то надо.

— Гражданин судья… — неуверенно начал Мухин, но председательствующий его оборвал:

— У нас суд товарищеский, и тут обращение принято «товарищ». Не волнуйтесь, Мухин, мы здесь, прежде всего, чтобы вам помочь стать на правильный путь. А если мы не найдём взаимопонимания, то передадим это дело уже в гражданский суд, а там уже будут с вами не так говорить. Давайте всё по порядку рассказывайте, с чего всё началось.

В зале сидело около полусотни человек. Одни пришли из любопытства, других обязали присутствовать как представителей участка, на котором работал обвиняемый. Один из этих представителей, коллега и друг Мухина Витька Хромушин, выкрикнул:

— Давай, Васёк, расскажи по-быстренькому, а то на автобус опоздаем.

— Попрошу тишины в зале! — строго крикнул председатель. — Мы вас слушаем, Мухин.

— Ладно, всё расскажу, — покрываясь потом, произнёс обвиняемый. — Только не перебивайте, Христа ради. Кгм… кгм… Давеча крепим лебёдку в штреке. Я и этот му… Казбек нерусский. Я откос в лапу вставил… он, ссс…, длинный, блин… Я держу, тяжёлый, б… бляха… Ору этому мму… Казбеку: «Подбей лапу, бб…»! А он, ммму… «Чем бить буду?». Я… мне тяжело, ббб… лин, ору: «Возьми кувалду, ддолб… бб, и бей по лапе!». А он, ммм… «Больна будит!». Я ему: «Х… нерусский, бей по лапе, говорю, мать твою за ногу!». А этот ддол… бак своё: «Больна будит!». У меня спина, бб.., трещит, я держу откос… У меня ж… в дулю.., в глазах мухи, ору: «Бей, ббб!.. Я уже не могу, б.., сколько можно же ж… Бей, ссу…»! А он опять: «Больна будит!». Ну не ммму…? У меня уже сил нет, думаю уже, брошу нах… эту хху… дровеняку, блл… А как подумаю — опять подымать, то думаю: ну её нах… Ору этому пи… «Бей по лапе, турецкий твой папа, она железная!». И этот му… как ухху… мне кувалдой по ноге… Ёпп… понский его папа! Догнал бы — убил бы нах… этого пи… пианиста, блин. Кинул ногу в канавку нах… Вода, бб.., аж шипит. Думал, поможет. Них… ббб… Синяя, ббб… Как баклажан у негра. А этот пи… анист… нну, Казбек: «Я же говорил, больна будит». Я в него кинул кувалду… ббб… Промазал нах… А то убил бы нах… Тут начальник пришёл, говорит: «В больницу надо». Ну, нах… В больнице я не лежал! Тогда он говорит: «Пи… ну, в общем, иди домой». Я и попи… ну, пошёл домой. А Тоська, су… Ну, не знала, что я раньше приду, бб… Гришка, мразь, тоже не знал, пи… Ну, он тоже пианист, только умный, не то что этот ммму… Казбек. Я захожу, а они е… ну, как его… Вот, блин, как это называется? Ну, ладно, Гришка в окно… С моей ногой куда, нах… гнаться за этим молокососом. А Тоська, ссу… голая совсем, бб… говорит: «Вася, это не то, о чём ты подумал». Я ей: «Ты шо, ох… совсем, бб… У меня нога больная, б…, а глаза здоровые пока ещё, нах…»! А Тоська: «Вася, не верь глазам своим, верь мне!». Ну, нах… Я ещё не совсем е… ну, не поехал, нах…. Глазам своим не верить, куды ни нах… Дал ей промеж глаз, а рука у меня тяжёлая, блин, а то бы растянул удовольствие, нах… Думаю, убью ещё, нах… Потом, нахх… посадят… Ну её нах… И пошёл к куму лечиться, блин… Вот.

К концу рассказа кое-как сохраняли спокойствие только председательствующий Фёдор Степанович и тощая, как велосипед, старая дева Вера Павловна — общественный обвинитель: обязывала возложенная на них ответственность. Остальные катались от смеха в самом прямом смысле, особо смешливые сползли под сиденья откидных кресел. Напрасно судья стучал карандашом по графину, призывая к порядку, напрасно грозил кому-то кулаком в зал. Контроль над публикой был безнадёжно утерян. Но недаром Фёдор Степанович Кулиш два года учился на юридическом (ходили слухи, что выгнали его из института за пьянку); он поднялся во весь свой далеко не богатырский рост и крикнул в зал:

— Товарищи, это же вам не балаган! Будьте благоразумны! Решается судьба вашего товарища! Вам что, хочется, чтобы его посадили?

Этого никому не хотелось, и зал притих. Смеяться, конечно, не перестали, но делали это уже не так громко. Как только стало немножко потише, судья продолжил:

— Может быть, кто-то сможет перевести на нормальный язык, что тут нагородил этот нах-них? Что скажет общественный защитник?

Общественным защитником от участка был выдвинут я. Язык своего товарища я хорошо понимал, но даже не это было главным. Мне были в подробностях известны все обстоятельства этого «запутанного» дела, поэтому я был тоже не прочь блеснуть красноречием:

— Товарищи! Двадцать пятого числа Вася Мухин и Казбек Алиев крепили в восьмом штреке лебёдку. Вася вставил в металлическую лапу четырёхметровый откос. К лапе на цепи крепилась лебёдка. Чтобы лебёдку не сорвало при погашении арочной крепи, её нужно надёжно закрепить. Откосом служило бревно, мокрое и тяжёлое. Чтобы распереть откос между кровлей и почвой, нужно было подбить низ откоса. О чём Василий и попросил Казбека. Но Казбек по-русски понимает плохо…

— Да, плохо понымаю, савсэм плохо, — выкрикнул со своего места Алиев. — У мэдвэда лапа есть, у человэка лапа есть, у лэбьётка лапа — нэт.

— Вот, сами видите, — продолжил я. — Вместо того чтобы подбить лапу, Алиев врезал Васе кувалдой по ноге…

— Он сказал, что у нэго железный лапа, — опять выкрикнул с места Казбек. — Я подумал, навэрно, протэз. Я лэгонько попробовал — нэ сылно ударыл.

— Ага! Не сильно! — воскликнул подсудимый. — У меня аж с конца закапало…

— Мухин, не забывайтесь! — строго сказал председатель. — Вы в суде, а не в забое. Защита, продолжайте.

— Ну, Казбек нанёс пробный удар слегонца по ноге Василия кувалдой. Понятно, что больно. Тут пришёл начальник участка. Осмотрели ногу. Начальник предложил Васе обратиться в здравпункт, потому что было подозрение на перелом, но Мухин отказался. Тогда Петрович говорит: «Иди домой, Вася, дам тебе пару отгулов на лечение, если нет перелома. А если перелом, тогда иди в больницу». Вася пришёл домой на пару часов раньше обычного и застал жену с любовником. Гришка убежал. А жене куда деваться? Вот Василий и не сдержался — наказал за супружескую неверность. Поэтому я прошу товарищеский суд учесть все обстоятельства дела и быть снисходительными к нашему товарищу, передовику производства, скромному в быту и в личной жизни, примерному семьянину и труженику.

На этом моё красноречие иссякло.

— Да уж, — пробормотал растеряно Фёдор Степанович, — дела-а. Как же так, Антонина, — обратился он к женщине в первом ряду, на которую до сих пор никто не обращал никакого внимания, — сама набедокурила и на мужа жаловаться пришла?

Женщина подняла голову, затем встала. Оба её глаза почти полностью скрывались за чёрными кругами, поблёскивали только две узкие щелочки. Это была жена Василия Мухина, женщина с аппетитными формами, в скромном платье и при этом с ярко накрашенными губами, что только усиливало впечатление от мастерски проделанной работы мужа.

— Да нешто я на моего Васятку жаловаться пришла? — удивилась, с нотками возмущения в голосе, женщина. — Мой Васятка хороший! Я бы на него ни в жисть жаловаться не пошла. Подумаешь, ударил разок. Делов-то! Других баб без дела колотют мужики — и ничего, не жалуются.

— Я вас совсем не понимаю, — вытаращил глаза председательствующий, затем налил полный стакан воды из графина и залпом выпил. — Чего же вы тогда хотите?

— А чтобы ихнего начальника, этого Петровича, наказали.

— А его-то за что? — ещё больше удивился Фёдор Степанович.

— Ну как же? — в свою очередь изумилась женщина непонятливости судьи. — Это из-за него рушится наша семья.

— Да почему это из-за него? — уже не скрывал возмущения Кулиш.

— Да ну как же? — искренне не понимала тупости председательствующего Антонина. — Если бы Петрович не отправил моего Васятку раньше времени домой, то всего бы этого не было и семья бы наша не рушилась. А теперь Васятка отказывается со мной жить.

Зал загудел. Фёдор Степанович осушил второй стакан. Старая дева, общественный обвинитель, стала усиленно протирать очки.

— Я всё же не могу понять, Антонина, — стараясь сохранять спокойствие, сказал Кулиш, — от нас чего ты хочешь? Чем мы можем помочь в ваших семейных делах?

— А накажите Петровича и Васятке скажите, чтоб домой шёл, — уверенно потребовала женщина.

— Это ваши семейные дела. Разбирайтесь сами. Мы тут при чём?

— Вас поставили судить, вот и судите по справедливости. Не хотите наказывать начальника? Ладно, не надо! У вас никогда начальство не виновато! Но Васятку верните домой!

— Да забирай ты своего Васятку и иди себе… — начал закипать Фёдор Степанович.

— Ну, так вы ему скажите, чтобы домой шёл, — не отступала женщина.

— Да как я ему скажу? Он взрослый человек, сам знает, что ему делать.

— Не хотите, значит, по-хорошему, — в голосе женщины прозвучала угроза, — и на вас управа найдётся. Я в горком пойду!

— Да иди, иди куда хочешь!

— И пойду! Я этого так не оставлю! У нас семья рушится, а тут такое равнодушие. Вы ещё попомните меня, Фёдор Степанович!

— Мухин, дорогой, — взмолился общественный судья, — забери нах… бога ради, свою жену и идите, дома разбирайтесь, а то я уже них… ни хрена не соображаю. Все мозги за… замучила в доску! Заседание товарищеского суда объявляю закрытым! Просьба всем разойтись к е… едрёной маме.

Фёдор Степанович вылил остатки воды в стакан, но не выпил, а плеснул себе за ворот рубахи и повалился на стул, растирая ладонью грудную клетку.

— Дурдом, — пробормотал он, глядя на весёлую публику, покидающую зал. — Такого цирка у меня ещё не было.

Последней зал покидала чета Мухиных. Антонина, вцепившись в руку мужа, пыталась тянуть его к выходу и приговаривала:

— Васятка, ну пойдём домой. Ты же слышал, что сказал Фёдор Степанович: чтобы ты забирал меня домой и там разбирался. А я согласная. Я и курочку приготовила, как ты любишь, и оладушков напекла. Ну, пойдём домой, Василёчек…