Звезда упала

Владимир Алеников, 2005

Роман Владимира Аленикова – долг памяти и уважения тем людям, которые в годы Великой Отечественной войны оказались на оккупированных территориях. Но также это и попытка оспорить выражение – «у войны не женское лицо», ведь особенно жестока война именно по отношению к женщинам. Трагичный 1941 год и оккупация города навсегда изменили жизнь двух подруг – Веры и Нади. Красавица Вера оказалась незаменимой переводчицей в немецкой комендатуре, а Надя устроилась медсестрой в госпиталь. С риском для жизни каждая на своем месте пыталась помочь Родине. Но самым большим испытанием для подруг стала благосклонность немецкого офицера к Вере – последствия этого сложно было предугадать и еще сложнее было собрать по кусочкам хрупкий женский мирок, однажды уничтоженный войной.

13. Приглашение

Прошло несколько дней. Дарьинская осень вступила в свою худшую пору. Периодически шёл дождь, облетали мокрые последние листья, ночью подмораживало.

Вера выходила на опушку, туда, где убили девочек, собирала последние грибы, в этом году их было много, слушала тоскливый, настороженный шум леса. Шум этот говорил об опасности, о невозможности побега. Больше никаких подобных попыток они с Надей не предпринимали, знали, что лес вокруг посёлка постоянно патрулируется.

Как-то, возвращаясь домой после такой краткой погулки, она, без какой-либо особой мысли, повинуясь какому-то непонятному инстинкту, вместе с красными, рыжиками и сыроежками собрала несколько ещё сравнительно крепких мухоморов, положила их сушиться в чулане. Просто так, на всякий случай.

К разговору о Мише ни Вера, ни комендант Штольц больше не возвращались.

Вера, однако, знала, что затронутая тема не могла исчезнуть сама по себе, что рано или поздно она всплывёт с ещё большей остротой. Равным образом она понимала, что не сможет долго удерживать Генриха на той дистанции, которую ей не без труда удалось установить.

Всё это заставляло её постоянно нервничать, и чем дольше шло время, тем более она была напряжена, готовясь к новой атаке со стороны непосредственного начальства. Напряжению этому способствовало многое — и волнение за судьбу осаждённого, как она уже знала, Ленинграда, и тревога за будущее всей, ещё совем недавно такой, казалось бы, незыблемо благополучной страны. Постоянно мучила её и тревога за Наташу, о которой она совершенно ничего не знала. Оставалось только надеяться, что дети благополучно добрались до города и с ними всё хорошо.

Периодически она строила какие-то безумные, отчаянные планы, главной целью которых было бежать, добраться до города, найти людей, узнать какую-то информацию о Наташе!

Всякий раз всерьёз собиралась обсуждать это с Надей, но задолго до встречи с подругой понимала абсурдность подобной затеи, сникала, всё больше замыкалась в себе.

Свою долю в нервное состояние Веры вносило и растущее пренебрежительное отношение к ней посельчан, которое теперь она с каждым днём чувствовала всё острее.

Нынешним утром, к примеру, когда она шла на работу, почти у самой комендатуры ей навстречу попалась почтальонша. Никакой почты она уже давно не носила, работала кем придётся.

— Здрасьте, тётя Паша! — приветливо поздоровалась Вера. — Как вы?

Тётя Паша ничего не ответила, коротко мотнула головой, потом взглянула на комендатуру, мельком покосилась на Веру и, молча отведя глаза, побрела мимо.

Но как ни короток был этот взгляд, Вера успела уловить в нём легко прочитываемое презрение. Последнее время, встречая односельчан, она всё чаще наталкивалась на это презрительное, резкое, как пощёчина, выражение лица. Всякий раз, выходя из дома, она внутренне готовилась к нему, и всё же привыкнуть к этому было невозможно.

В здание она влетела, понурив голову, с трудом сдерживая слёзы. Вытерла ноги, сняла пальто, платок, подошла к своему письменному столу и, только усевшись за него, заметила на столешнице маленькую, обитую бордовым сафьяном коробочку.

Внутри оказалась необычайно красивая вещь. Старинной работы, гранатовая, оправленная в золото брошь.

Вера некоторое время разглядывала её, раздумывала, как быть. Потом вернула брошь обратно на место, встала из-за стола, решительно пересекла комнату и постучала в дверь комендантского кабинета.

— Войдите! — раздался из-за неё звучный голос Генриха.

Вера потянула за ручку, резко открыла, переступила порог, быстрым шагом приблизилась к коменданту и положила перед ним злосчастную коробочку.

— Я прошу вас, герр Штольц, больше не делать мне подобных подарков! — с достоинством заявила она. — Вы ставите меня в крайне неловкое положение! Вы…

— Генрих! — вдруг прервал её комендант.

— Что? — не поняла Вера.

— Я ещё раз прошу вас, фрау Вера, когда мы одни, что, согласитесь, бывает не так часто, называйте меня просто Генрих, я буду вам крайне признателен, — как всегда велеречиво, произнёс Штольц.

У Веры вдруг прошёл весь запал. На секунду ей стало страшно. Она остро чувствовала, что балансирует на краю, и совсем не знала, как себя вести при этом. Надя, единственный человек, с которым она могла бы посоветоваться, была далеко отсюда, в больнице, на круглосуточном дежурстве.

Выкарабкиваться следовало самой.

— Хорошо… Генрих, — смягчилась она. — Но обещайте, что больше вы не будете так поступать. Мне не нужны никакие подарки, тем более… сомнительного происхождения!..

— Я не знаю, о чём вы говорите, фрау! — возмущённо воскликнул Штольц. — Эта брошь принадлежала моей покойной матери и много значит для меня!

Вера совсем растерялась. Этого она никак не ожидала. Понимала, конечно, что вещь ценная, но никак не думала, что фамильная реликвия.

— Извините, — пробормотала она. — Я не знала!

Оба молчали, смотрели в разные стороны.

Вере неожиданно стало стыдно. В конце концов, от этого человека ничего, кроме добра, она пока не видела. Он закрывает глаза на всё, хотя уже давно мог бы её прищучить…

Конечно, он враг, фашист, такой же, как все они, но с другой стороны, если бы не он, Надя уже давно оказалась бы в Германии. Да и с ней самой тоже неизвестно что бы произошло.

— Я не хотела вас обидеть… — тихо произнесла Вера.

И тут же испугалась, что сказала это зря, он мог вовсе не так понять её.

— Но всё равно не надо этого больше делать!.. — поспешно добавила она.

Генрих по-прежнему обиженно глядел в окно.

На самом деле он просто не хотел сейчас смотреть на Веру, боялся выдать своё торжество.

Похоже, что лёд наконец тронулся!

Идея с брошью сработала превосходно. Теперь надо действовать очень осторожно, чтобы ненароком не спугнуть эту трепетную лань, шедшую прямо в поставленный для неё капкан.

Он повернулся, заглянул ей в глаза и медленно произнёс:

— Я хочу попросить вашего разрешения, фрау Вера, прийти к вам на ужин! Я давно думал об этом. Мне очень интересно взглянуть, как живёт школьная учительница в Дарьине. Я прошу вас!

— Вы здесь хозяин, — тут же напряглась Вера. — Вам не требуется никакое специальное разрешения! Вы же знаете, что можете прийти к комуугодно и когда угодно!

Генрих встал, сделал шаг вперёд, небрежно присел на краешек стола. Теперь он находился в опасной близости от неё.

— Хозяин — барин, кажется, так говорят у вас, в России? Я надеюсь, что это ко мне не относится. Я не собираюсь ни в коей мере пользоваться своим положением, особенно в вашем случае, дорогая фрау Вера! — вкрадчиво произнёс он. — Я просто хотел бы провести с вами пару часов в неофициальной обстановке. Мне необходимо поговорить с вами.

Вера отвела глаза, отчаянно пытаясь сообразить, что делать.

«Отказать?»

Но это значит сильно напрячь, а может быть, даже и совсем испортить отношения, лишиться единственного покровителя… А ведь если вести себя умело, то мало ли какие возможности могут открыться, мало ли кому она сумеет помочь…

«Значит, согласиться?»

Но это чревато, пойди знай, чем закончатся два часа в неофициальной обстановке…

«Всё может обернуться совсем ужасно…»

А если к тому же кто-нибудь увидит, что он к ней ходит?..

— Я очень прошу вас!.. — настаивал Генрих, прекрасно заметивший её колебания. — Для меня это будет большой подарок!

Вера снова взглянула на него. Её встретил просительный, искренний взгляд. Вид у него сейчас был какой-то щенячий, отнюдь не комендантский. В конце концов, он джентльмен, видно же, что хорошо воспитан. Чего она боится? Хуже уже не будет… Вон как посмотрела на неё тётя Паша…

«Выхода всё равно нет…»

— Хорошо! — решилась Вера. — Когда вы хотите прийти?

— Сегодня вечером! — просиял Генрих. — Если у вас нет других планов, разумеется.

Капкан захлопнулся. Теперь оставалось приручить это привлекательное грациозное создание. Ну уж здесь-то он не оплошает, опыт, слава богу, в таких делах есть. Провинциальной русской барышне придётся уступить, никуда она не денется.

И между прочим, правильно!

В конечном счёте Генрих Штольц не просто мужчина, сейчас он — завоеватель. Испокон веков завоеватели получали призы в виде самых красивых женщин побеждённых стран.

— В семь тридцать вас устроит? — учтиво осведомился он.

Вера кивнула, она очень устала от этого разговора, не было уже никаких сил его продолжать.

— В семь тридцать, — машинально повторила она.

Повторила не столько для него, сколько для себя, как бы утверждалась в принятом, роковом для всей её дальнейшей судьбы решении.

Вера вышла из кабинета.

Генрих повалился в мягкое кресло, стоявшее рядом со столом. Радостная улыбка не сползала с его лица. Больше всего он походил сейчас на мальчишку, которому наконец-то пообещали подарить на день рождения давно облюбованную игрушку.

Да, идея с брошью оказалась просто гениальной, как она только пришла ему в голову?!.

Безусловно, это очень дорогой подарок, покойная мама была бы крайне недовольна, но прелестная дарьинская учительница того стоила. Если бы мама её увидела, то, возможно, даже простила бы его.

А уж папа наверняка бы его понял!