Инженеры. Пьеса без действия в пяти картинах

Владимир Алексеевич Фадеев, 1982

Помните у Райкина: "Товаровед обувного отдела, как простой инженер!" К началу 80-х годов в разбалансированном советском хозяйстве статус инженера, буквально несколько десятилетий назад находившийся на иерархическом олимпе, обрушился буквально в бездну. Встречные процессы: перепроизводство специалистов с высшим образованием (хорошим, советским!) и сокращение сферы применения инженерных знаний в народном хозяйстве привели к тому, что значительная часть технической элиты поколения оказалась невостребованной, потерянной. И вот они собрались через пять лет после окончания института…

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Наташа

Ирина

Сергей

Александр

Зина

Миша

Олег

Пуп

Все — инженеры, пять лет назад — студенты одной группы.

Москва, 82 год, февраль.

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Двухкомнатная смежная квартира в Москве

Сцена из трех частей: в центре — большая комната, в которой начинают сервировать стол, слева — комната поменьше, обставленная более интимно, справа — кухня.

Большая комната

Наташа, хозяйка, перед зеркалом, Ирина хлопочет вокруг стола.

Н а т а ш а. Как он испугался, что никого из ребят еще нет! Покраснел, притих, будто газету читает. Газета прошлогодняя и на немецком языке, я в ней календарь мод везла… А ты говоришь — женат и двое детей…

И р и н а. Он при тебе пять с половиной лет краснел, ты не замечала.

Н а т а ш а. Как его заметить, если он незаметный? Ни роста, ни виду, ни страсти…

И р и н а. Про страсть-то тебе откуда знать?

Н а т а ш а. У него на лбу написано. Ему в постели газету дай, он ее в темноте читать будет.

И р и н а. Как же, по-твоему, он двоих детей родил?

Н а т а ш а. О! В природе много еще загадок!

И р и н а. С бюргером тоже из-за этого разошлись?

Н а т а ш а. Где-где, а тут мой немчишка был специалист. Здесь другое, много другого, я и сама не все поняла… одним словом «стремится с Запада душа, ей нечего там делать».

И р и н а. Сначала на запад, потом с Запада, потом опять на Запад…

Н а т а ш а. Не смейся. Я в Москве четыре года не была, приехала и в четыре дня так наскучалась, что хоть обратно кати. Все-таки Азия… Хорошо еще — Сережка объявился.

И р и н а. А… как это он объявился?

Н а т а ш а. Позвонила, он и объявился. Ты не обижаешься? Я ведь ничего не знаю. Просто позвонила, он и пришел. Нельзя было?

Пауза

И р и н а. Это еще почему? Захотела и позвонила, захотел — и пришел… Все у тебя просто.

Н а т а ш а. В жизни, вообще, должно быть все просто. Знаешь, как немцы живут? Лишний раз в душу друг к другу не лезут.

И р и н а. Сразу в трусы?

Н а т а ш а. Чудачка!

Пауза

А ты замужем так и не была?

И р и н а. Нет… Говорили мне тут — месяца два назад, что жить без меня не могут, да я почему-то не поверила.

Н а т а ш а. Что так?

И р и н а. Испугалась… Спряталась, трубку не поднимала, просила отвечать, что нет дома.

Н а т а ш а. Зря. Это нам сейчас — главное.

И р и н а. Главное, только когда дело доходить — все размазывается, путается, а, в конце концов, и совсем рассыпается, не собрать… как, кстати, он?

Н а т а ш а. Кто?

И р и н а. Сережа… твой.

Н а т а ш а. А, Сережа… Кто его поймет? То веселый, веселый, как и раньше, на гитаре играет студенческие наши, а то вдруг найдет что-то, загрустит, замолкнет на целый день, вроде думает, а то и психанет ни с того ни с сего, два раза даже дурой меня назвал… Все равно, я бы за него пошла.

И р и н а. Сначала за немца, потому что модно, потом за Серегу, потому что веселый и на гитаре играет, потом за какого-нибудь Жоржика с барахлом, а потом и за Сашку — профессорской женой в зрелые годы — самое то…

Н а т а ш а. Сашка — кандидат?

И р и н а. Уже полгода.

Н а т а ш а. Всего хочется! Где-нибудь на свое маленькое счастье да наткнешься. А тебе, поди, большое подавай?

И р и н а. Какая разница — большое, маленькое…

Н а т а ш а. Есть, наверное, если ты от маленького отказываешься. (Заканчивает туалет. Принимает позу.) Ну как?

И р и н а. Да-а. Нет слов…

Н а т а ш а. Я тебе говорю — надо проще. Нечего там накручивать, наматывать, наклеивать, намазывать… Для женщины что надо? Гигиена, естественность и немного вкуса!

И р и н а. Европа! Слушай, а чья это идея группу собрать, Серегина или твоя?

Н а т а ш а. Моя, конечно. Ему почему-то все это представляется скучным! Отговаривал. Но я убедила. Все-таки пять лет выпуска, я столько времени никого не видела.

И р и н а. Мы тоже встречались редко, считай — и не встречались.

Н а т а ш а. И потом сказала, что у меня день рождения.

И р и н а. У тебя же в сентябре. Нехорошо, приедут с подарками…

Н а т а ш а. Думаешь, я обманула? Завтра мне исполняется… знаешь, сколько мне завтра исполняется? Десять тысяч дней. Всем юбилеям юбилей!

И р и н а. Как же ты это сосчитала?

Н а т а ш а. Еще там, у них модно. Двадцать семь лет, плюс сто пятьдесят три дня — ровно десять тысяч дней.

И р и н а. У меня, значит, уже одиннадцатая щелкает… Боже, какие мы старые!

Пауза

Н а т а ш а. День рождения и… еще! Но это мы потом, потом! А в Москве я совершенно одна была. Знакомых не осталось, новых еще не завела. Единственный способ разогнать эту тоску — собрать однокашников, повспоминать, выпить, за жизнь поговорить, потанцевать.

И р и н а. Неизвестно, где разгонишь, а где нагонишь…

Н а т а ш а. Ну, вот, и ты… Не бойся, будет очень мило и весело. Я вам про Германию расскажу. Будет здорово!

И р и н а. Как в лучших домах Берлина, Дрездена и Карл-Маркс-Штадта. (Уходит на кухню.)

Звонок. Наташа выходит и входит с Сергеем.

Он с цветами и с коробкой.

С е р г е й. (Целует.). Поздравляю. Желаю всего-всего хорошего и отличного настроения на сегодняшний вечер.

Н а т а ш а. Почему не на всю жизнь?

С е р г е й. Я же не могу желать тебе плохого!

Н а т а ш а. Что же плохого в хорошем настроении?

С е р г е й. Хорошее в смысле праздное, а праздность — самодовольство и безделье; человеку же нужно постоянно быть собой недовольным, иначе что заставит его размышлять и трудиться? В хорошем настроении разрешается пребывать только в свой день рождения и… по праздникам.

Н а т а ш а. Ладно, ладно, согласна. Но сегодня пусть у всех будет хорошее настроение.

С е р г е й. Об этом не беспокойся. (Берет гитару и поет.) «Поздравляю…»

(Гитара фальшивит.) Фу, кто на ней играл?

Н а т а ш а. Никто, твоя же гитара.

С е р г е й. (Подтягивает струны.) Неужели еще никого? Ужасно не люблю приходить в гости первым.

Н а т а ш а. Ты и не первый. Был Пуп.

С е р г е й. Пупок?! Где же он?

Н а т а ш а. Так томился в мужском одиночестве, что я его отправила за вином.

С е р г е й. Понятно. (Подстраивает, начинает снова.) «Поздравляю…»

Входит Ирина с подносом.

С е р г е й. Ира?!

Н а т а ш а. Встреча на Эльбе… Ты смотришь, как не узнаешь… отличница наша, Ира.

С е р г е й. Вижу… Не люблю приходить в гости первым…

Н а т а ш а. Ты-то можешь не считать себя гостем.

С е р г е й. (Угрюмо). Спасибо!.. (Встряхивается, фальшиво.) На этот трюк вы меня не возьмете — на кухню не пойду!

Н а т а ш а. Не бойся, без тебя справимся. (Уходит с цветами.)

Пауза.

С е р г е й. Здравствуй.

И р и н а. Здравствуй.

Пауза.

Н а т а ш а. (Входит с вазой.) Какие цветы! (Целует Сергея.)

С е р г е й. Цветы, как цветы… Может, я тоже куда схожу? за хлебом, за пивом?

Н а т а ш а. Не надо, все есть.

С е р г е й. Жалко. (Тяжело опускается в кресло.)

Кухня

Н а т а ш а. Пришел как солнышко, через минуту — как туча. Все же он какой-то странный стал. В институте был просто весельчак.

И р и н а. Ты уже второй раз его веселым назвала. Не знаю. Мне с ним всегда страшновато было, я его боялась. Хоть и…

Н а т а ш а. Бог с тобой, Ирка. У вас ведь с ним, кажется, и любовь была. Сколько в группе любовей было! Как все меняется! Восемь лет назад, давно, полжизни прошло, а мне — честно! — сейчас перед тобой немного совестно. Ты меня пугаешь, или успокаиваешь, что боялась?.. Брось, он добрый. Он ведь тебе на третьем курсе стихи писал… Мне вот никто не писал… Бюргер только на двадцать пять лет, но пошло и не в рифму.

И р и н а. До сих пор не пойму, как это в нём совмещается.

Н а т а ш а. Ты про кого?

И р и н а. Про обоих… про всех…

Н а т а ш а. Вот так начинают говорить старые девы.

И р и н а. Дева!.. Слово-то какое мёртвое. Да ещё старая…

Большая комната

Появляется Александр. Представительный молодой человек. Без цветов, с коробкой.

А л е к с а н д р. Привет честной компании!

Вбегает Наташа, за ней Ира.

Натали! Сколько лет!

С е р г е й. Здорово!

Н а т а ш а. Ой, у меня руки в муке. Сергей, помоги человеку раздеться.

С е р г е й. Не граф, сам разденется. Разве коробочку подержать…

А л е к с а н д р. Это — все?

Н а т а ш а. А что? Вас не устраивает?

А л е к с н а д р. Наоборот… Квартира двухкомнатная?

Н а т а ш а. Двух, двух… Погоди, ещё подойдут. (Уходит на кухню.)

А л е к с а н д р. (Кричит.) Натали! Где же твой бюргер? (Заглядывает за дверь, под стол.)

С е р г е й. Он её выгнал. В неметчине своих дур хватает…

А л е к с а н д р. Вот бы кто-нибудь меня выгнал в двухкомнатную в центре… (Осматривается.)

С е р г е й. Это ей свекор подарил, лишь бы отделаться.

А л е к с а н д р. Когда я из своего пенала попадаю в такие квартиры, робею, как в приёмной у начальства. А ты, вижу, скучнеешь.

С е р г е й. Да. (Лениво оглядывается.) Изящное однообразие. Полированная пошлость. Миллионы квартир с одинаковой начинкой. Пещера неандертальца больше похожа была на жилище человека, чем этот склад мебели, потому что там на стенах были его рисунки, и камни на стол и ложе он выбирал по своему личному вкусу. В пещере жила его душа. Корявая, бедная, но его личная… Приёмная… за ней должно следовать что-то настоящее. Должно, а не следует, поэтому в приёмной нет смысла.

А л е к с а н д р. Смысла нет, а приемная есть. Лучше, что ли, когда ни смысла, ни приёмной?.. Нет, я голосую, за полированное однообразие. (Поднимает руку.)

С е р г е й. Ну, и пропадЁшь. Одинаковость мертвит, а люди, будь их воля, все бы стали одинакового роста и с одинаковыми рожами.

А л е к с а н д р. Почему же тогда они разные?

С е р г е й. Тебя обманули. Люди станут разными в заисторические времена, и мы не узнаем — станут ли? А то, что сейчас один — доктор наук, а другой — слесарь сантехник, это так, броуновское движение, мышиная возня вокруг дутых принципов.

А л е к с а н д р. Ну, спасибо, просветил… ЖивЁшь-то как, светило?..

Кухня

И р и н а. Всю жизнь мечтала стать домохозяйкой и до сих пор не имею даже собственной кухни.

Н а т а ш а. Какие-то у тебя мечты — домохозяйка!

И р и н а. Я, конечно, об этом никому не говорила. Честно признаться, сама не знала, что домохозяйкой, просто манил издалека маяк и было на нём тепло, светло, уютно, вокруг детские голоса, запах блинов, картошки в мундире, а за окном, непременно — дождь со снегом, тучи низкие, хмурые, и на календаре — суббота… Но, знаешь, как во сне иногда: в лодке одна, хочешь к берегу, а поток тащит тебя на стремнину, все дальше, дальше…

Н а т а ш а. И не крикнуть, не прыгнуть. Знаю.

И р и н а. Из-за этого красного диплома я сделалась совершенной дурой. В школе очень не любила математику, теоремы, даже сами цифры. Бр…р…р… В институте все расчеты считала сама, знаешь ведь — «преодолевала», и сейчас сижу около этой математики. Разве глупее придумаешь? Из многих дел на свете я не люблю только одно и всю жизнь им занимаюсь. Какая-то неумная шутка.

Н а т а ш а. А ты брось.

И р и н а. Как это?

Н а т а ш а. Просто — брось, как я своего немца. Думаешь, мне легко было. Э-э! Потрудней, чем красный диплом заработать. Одних слез — твоя река.

И р и н а. Тебе от кого-то, а тут от себя самой. На поезде не уедешь.

Пауза.

Н а т а ш а. Отнеси им бутерброды и пиво, пусть займутся.

Большая комната.

А л е к с а н д р. Как пишется?

С е р г е й. Как дышится, так и пишется.

А л е к с а н д р. То есть — никакой практической возможности?.. (Усмехается.) Что-то не торопятся наши однокашнички.

С е р г е й. Ну, и чёрт с ними.

А л е к с а н д р. Тебя не огорчает, что с каждым годом нас собирается все меньше и меньше? (Ире.) О! мы уже думали в магазин бежать, а тут!..

С е р г е й. Нет, не огорчает. (Ире.) Спасибо. (Смотрит ей в след.) Я бы рад совсем ни с кем не встречаться… Путешествия по собственному прошлому противны, с живыми свидетелями тем более.

А л е к с а н д р. Угрюмый ты мужик. По-моему, старые друзья самая прочная и трогательная связь с жизнью.

С е р г е й. Ага, не сама жизнь, а только связь с ней, не сущие друзья, а старые, как, впрочем, и все… какое-то ненастоящее, старое… пыль.

Н а т а ш а. (Проходит из кухни в маленькую комнату.) Не может быть, я только утром все протирала.

С е р г е й. Тут не тряпкой… Нам ещё нет тридцати, а мы все наперебой «было, было», как будто вся жизнь уже прожита.

А л е к с а н д р. А ты думаешь, вся жизнь — впереди?

С е р г е й. Впереди, сзади…

А л е к с а н д р. Все же давай выпьем за то, что было, за то, как я давал тебе списывать, за то, как ты мне чертил и рисовал, короче — за нашу старую дружбу.

С е р г е й. Мы с тобой никогда не дружили.

А л е к с а н д р. С какой ноги сегодня встал? Не дружили… Это как раз и нечестно: дружба, дружба!.. Мы и не хоти её, и не знаем, что она такое, хотя по мне, если не враги, значит, друзья. (Поднимает стакан с пивом.)

С е р г е й. А если не друзья, значит, враги?

А л е к с а н д р. Как хочешь. (Встаёт, идёт в маленькую комнату за Наташей.)

Сергей бренчит на гитаре. Ира останавливается в двери, слушает.

Маленькая комната.

Н а т а ш а. Ты заметил, Серёжа какой-то… (Подбирает слово.)

А л е к с а н д р. Злой? Заметил.

Н а т а ш а. Почему — злой? Неспокойный, дёрганый…

А л е к с а н д р. Скажи ещё: обиженный, странный… Нет, просто злой.

Н а т а ш а. Почему злой? За что ему на нас злиться? На тебя?

А л е к с а н д р. Наверное, расстраивается, что придется целый вечер провести в компании обыкновенных инженеров.

Н а т а ш а. Да он и сам инженер.

А л е к с а н д р. Он у нас не просто инженер, а инженер человеческих душ. Прораб духа. Про-раб…

Входит Ирина.

И р и н а. Восемь, может, много?

Н а т а ш а. Ты меня хоть не расстраивай — ставь все!

Ирина расставляет на столик стаканы и выходит.

А л е к с а н д р. Неудачные поэты, как старые девы. Чем старей, тем злей и бесплодней. Поэты даже хуже, у них климакс — самое позднее в тридцать лет. Не разродятся и ищут на ком бы зло сорвать… как сама-то?

Н а т а ш а. Что сама. Работала на «Норде». Наших там много, только все, знаешь, порознь. Там, вообще, все порознь. Может, здесь тоже было бы… Я ведь росла в семье шумной, у нас в праздники по двадцать человек гостей, и все ещё напьются! В общаге тоже, помнишь, нескучно жили… и вдруг, как в банку консервную закатали, и — всё. Почти пять лет привыкала, так и не привыкла… А ты защитился!

А л е к с а н д р. Было дело.

Входят в комнату.

Большая комната.

Н а т а ш а. Молодец. Из нас первый человек стал. (Проходит в кухню.)

С е р г е й. (Прекратил играть, поднимает пустую бутылку.) Эй, человек, пива!

Кухня.

А л е к с а н д р. (Входит.) Натали, господин пива просят-с.

Н а т а ш а (Берёт бутылку.) Пойду, ублажу. (Уходит.)

И р и н а. Что, уже не поладили?

А л е к с а н д р. Да, ну его. Неудачные поэты капризны, как молодые вдовы. Напридумают себе небылиц, а потом дуются на весь свет.

И р и н а. Вдова — если муж умер…

А л е к с а н д р. За тремя границами хуже, чем умер. Каприза только больше. А это что?

И р и н а. Салат. Из кальмаров.

А л е к с а н д р. М…м…м…

Большая комната.

Н а т а ш а. Что-то долго нет Пупка… Может, что случилось?

С е р г е й. Что случилось? Ничего. Стоит в очереди.

Н а т а ш а. Ах, да. У вас же за вином очередь!

С е р г е й. У н а с за вином очередь. И за вином.

Н а т а ш а. Ну не сердись.

Звонок.

Вот и Пуп.

Входит Зина. Одета вызывающе модно.

Н а т а ш а. Батюшки, Зинка!

З и н а. Здрась-те-е. (Целуется.) Это тебе, Наташа, поздравляю, и всё такое.

Н а т а ш а. О! Евтушенко!

З и н а. (Шепотом.) Мамахенов, папехенов нет?

Н а т а ш а. Нет, я тут одна.

З и н а. Молодец! Здорово, Серёга! О, Саша! Тебя тоже надо поздравлять?

Н а т а ш а. Надо, надо!

З и н а. Давай я тебя поцелую. (Целует.)

Н а т а ш а. Саша, помоги даме раздеться.

А л е к с а н д р. Чего-чего, а это я завсегда! (Уходят.)

Н а т а ш а. Сергей, посмотри, что мне подарили!

С е р г е й. (Берет книгу.) «Поэт в России больше, чем поэт!» Известная мудрость! (Декламирует.) Поэт в России — полтора поэта!.. Или два с четвертью. А в Америке поэт, наверное, идёт по три пятых или седьмых.

В прихожей слышится смех.

А, впрочем, по отношению к нашим нынешним…

Входит Зина, за ней — Александр.

А л е к с а н д р. Представляете, такая раскрасавица и не замужем.

С е р г е й. Пока!

З и н а. Что — пока?

С е р г е й. Пока ещё раскрасавица.

Н а т а ш а. Она у нас всегда такой будет.

А л е к с а н д р. Чем дольше клад лежит, тем он ценнее.

С е р г е й. Еще годков десять пролежит, совсем бесценным станет.

З и н а. В каком смысле?

С е р г е й. В прямом.

З и н а. Наташа… (Шепчет ей что-то на ухо.)

Н а т а ш а. Пойдем. Мы на минутку. (Уходят в маленькую комнату.)

Маленькая комната.

Приводят в порядок туалет Зины.

Н а т а ш а. Ты на него не обижайся.

З и н а. Ой! На всех дураков обижаться, Наташа-а!

Н а т а ш а. Почему же на дураков?

З и н а. Потому что только настоящий дурак будет умничать перед женщиной.

Н а т а ш а. А что он такого умного сказал?

З и н а. Ничего, конечно.

Н а т а ш а. Почему же он дурак?

З и н а. Поэтому и дурак, что ничего умного сказать не может.

Н а т а ш а. А-а-а!

З и н а. Подержи. Ага, спасибо. (Стоит перед зеркалом.) У тебя, значит — всё? Дура, ай, дура!.. Подержи!.. И вот здесь…

Большая комната.

А л е к с а н д р. Видел? И не верится, что это Зинка. Такую бабу в жены и — никакая наука не нужна.

С е р г е й. А без бабы тебе наука зачем?

А л е к с а н д р. Гм… Когда я ещё в армии служил, лейтенант наш, двухгодичник, всегда говорил: «Плох тот солдат, который не мечтает защитить докторскую диссертацию».

С е р г е й. Ты, выходит, ученый от ружья?

А л е к с а н д р. А ты думал…

С е р г е й. Нет, нет — не думал.

А л е к с а н д р. Ещё один мой учитель говорил: чтобы стать настоящим ученым, нужно выработать в себе три качества: чувство долга, чувство меры и чувство юмора.

С е р г е й. А чуть-чуть любить свою науку можно?

А л е к с а н д р. Любить можно (Кивает на дверь в кухню.) салат из кальмаров, и вот — пиво с раками. Гм… Любить…

Входят Наташа и Зина.

З и н а. О! Мужи про любовь заговорили.

А л е к с а н д р. (Встает навстречу.) Теперь больше ничего и не идет… на ум мой холодный.

З и н а. Что так?

Н а т а ш а. Пошли, Серёжа, на кухню!

С е р г е й. Хоть на кухню…

Уходят.

А л е к с а н д р. По секрету… (Наклоняется к уху.) Сражён! Не ожидал!..

З и н а. Покурим?

А л е к с а н д р. (Кричит.) Натали! Здесь курить можно?

Н а т а ш а. Идите в маленькую, откройте форточку.

Кухня.

И р и н а. Ну, Зинка!

Н а т а ш а. Что Зинка? Полкило помады, полсотни булавок и пол-литра одеколона. Как была с Урала, так и осталась.

С е р г е й. Про своих же подружек!..

Н а т а ш а. Сам-то про Сашку… Слышал, у него — холодный ум, а ты с ним споришь.

С е р г е й. Не путайте, девочки, холодный ум с пустой головой… На что я вам понадобился?

Н а т а ш а. Картошка, вот нож, вот фартук, форвертс!

Звонок.

И р и н а. Пупок!

Все сбегаются к двери. Входит Миша. Здоровается, хлопают по рукам, целуются.

С е р г е й. Вот кто приходит всегда вовремя! Самый желанный гость.

М и ш а. Где это вы меня возжелали? На кухне?

С е р г е й. На кухне, на кухне.

М и ш а. Картошку раздевать?

С е р г е й. Как всегда. Тебе же думается лучше, когда руки заняты, правильно я помню? (Снимает фартук.) Вручаю.

М и ш а. Дай хоть осмотреться.

С е р г е й. В кухне осмотришься.

М и ш а. Ладно, для начала подчинюсь.

Миша, Ирина и Наташа уходят на кухню, Сергей садится в кресло и листает Евтушенко.

Кухня.

М и ш а. Как говорится, и ахнуть не успел…

И р и н а. Рассказывай лучше, как живёшь, какие свершения, новости?

М и ш а. Как живу?.. Стараюсь незаметней, да все никак не выходит… Свершения идут к завершению. А из новостей — вновь обретенная свобода, больше нет.

И р и н а. Что? Неужели развёлся? Третий раз?

М и ш а. Чему удивляться: где два, там и три.

Н а т а ш а. Вот ведь как! Серёжа, друг твой, всегда слыл ловеласом. И до сих пор холостой, а ты, умничка, девчонок не замечал, на дискотеки не ходил — и на тебе? Трёх жён уже сменил!

М и ш а. Потому и сменил, что в свое время этого вопроса не изучил… досконально.

И р и н а. Ничего и не надо изучать. Вон Пуп, до свадьбы, поди, и не целовался…

М и ш а. Пупку повезло, как новичку в карты… хотя какое там везенье — двое пискунов, что тридцать рублей зарплаты и живет в коммунальной.

И р и н а. Ты откуда знаешь?

М и ш а. А кто ему что даст? Он же рохля… Но мне даже так не повезло. Меня ваша сестра обманывала, как хотела… не обидно, если б умные обманывали, а то ведь всё дуры.

Н а т а ш а. У вас женщины — всегда дуры.

М и ш а. Почему, можно и не быть дурой, но для этого, как минимум, необходимы три вещи: во-первых, быть замужем или иметь детей; во-вторых, не иметь высшего технического образования и, в-третьих, никогда не спорить с мужчинами, даже если они неправы.

И р и н а. Просто обо мне, ох!

Маленькая комната.

А л е к с а н д р. Глянул на твои сапожки, сразу понял — вошла женщина.

З и н а. Да я теперь по обуви больше специалист, чем по железякам. Только не люблю об этом, сейчас все налетят, не отобьшься.

А л е к с а н д р. Железяки, значит, по боку?

З и н а. Без меня им лучше, а мне без них! Слава богу, не свихнулась в вашем институте! Хватит… Правда, не просто. Но что сейчас просто? Знаешь, сколько наш Греков вбухал, чтобы забыли о его высшем образовании? Ты за год столько не заработаешь.

А л е к с а н д р. Он, наверное, теперь специалист по натуральной коже?

З и н а. Почему по коже? Мало ли мест для умного человека?

А л е к с а н д р. Да-а, крысы бегут…

З и н а. Сам вы — крысы!

Кухня.

И р и н а. Как же ты до этого додумался?

М и ш а. Постепенно… Когда я первый раз был женихом, я думал, что нам достаточно пожениться, и моя бедная подруга поумнеет… Ведь говорил же Гельвеций, что нет такой глупой девушки, которую бы любовь не сделала умной. Оказалось, жениться недостаточно, любовь и женитьба, как гений и злодейство, две вещи несовместные. Второй раз моя суженая снова была дипломированным специалистом и снова — дурой, но я, глядя на других женщин, подумал, что ей достаточно будет родить и она поумнеет. Оказалось, опять недостаточно. Потом я понял, что достаточно не связываться с инженерами, и будешь счастлив. Но, как вы уже знаете, и этого недостаточно. И вот, окончательно сделавшись холостым, я кое-что обобщил и выявил, что независимо от образования, характера, цвета глаз и количества зубов женщина не должна спорить с мужчиной… даже если он не прав. Причём, всё это не является достаточным, а лишь необходимым условием какого-то ума у женщины, ибо сплошь и рядом встречаемся с бессловесными материями со средним образованием, и они все равно… (Делает характерный жест.) Вот так.

И р и н а. Да… ты всегда отличался туманностью мыслей.

Н а т а ш а. Философ! Его даже дразнили Спинозой, помнишь?

М и ш а. Какой я был философ, просто фарс! Всё книжное, неживое, мозги плесневеют, а думаешь, что ты — мыслитель…

И р и н а. А теперь?

М и ш а. Ну теперь… В первом браке я увидел смерть свою и по слабости характера уже решил смириться, но, поверьте, последующая суета между загсом и судом, которая хоть кого сведет в жёлтый дом, меня, наоборот, воскресила — я понял бренность всего сущего: дутость обрядов, ничтожность страстей, невесомость слов, особенно женских — и, кажется, понял, что значит быть философом. Не стал им, а только понял, что это такое.

Наташа и Ирина насмешливо переглядываются.

И р и н а. И что же это такое?

М и ш а. Совсем не то, что мы думаем.

Н а т а ш а. Ты только попроще, мы ведь женщины.

М и ш а. Тут все просто. Доктор философии, знающий наизусть всех древних, классических и настоящих мудрецов, гораздо меньше философ, чем какой-нибудь дядя Костя-алкоголик, потому что есть философия — наука, и философия — образ жизни. Можно с кафедры восторгаться Диогеном и его бочкой и в то же время не спать ночей из-за слабого продвижения в очередь на какую-нибудь безделушку.

Н а т ш а. А кто была твоя третья жена?

М и ш а. Вы её не знаете, чего, к сожалению, не могу сказать о себе. Есть, девочки, на свете такая шикарная пустота, что при встрече с ней долгое время видишь один этот шик, очаровываешься им, попадаешь к нему в рабство, а уж как попадешь, шик исчезает, и остается одна только пустота. Звали её… Это уже неинтересно.

Маленькая комната.

З и н а. Не один Греков — с нашего выпуска много по торговой части пошло. Куда только не приклеились, прямо поле чудес!

А л е к с а н д р. Приятное известие… Поле Чудес бывает ведь только в стране Дураков. (Выходят в большую комнату.)

Большая комната.

З и н а. (Осматриваясь.) Наташка хоть с приветом, а не зевает. Книг сколько приволокла — все оттуда?

А л е к с а н д р. Таких здесь просто не купишь.

З и н а. (Берет одну книгу.) Платонов… про нечисть?

А л е к с а н д р. Нет, это про… чудиков.

З и н а. Вроде Шукшина?

А л е к с а н д р. Гм… Слегка тоскливей…

С е р г е й. Бери, Зинуля, пример с Сашки: он книги не только собирает, даже читает.

Звонок. Пуп и Олег. Пуп — маленький, Олег — высокий, крепкого сложения. Оба навеселе.

А л е к с а н д р. Двое из ларца одинаковы с лица.

Н а т а ш а. А я-то думаю, где Пуп, где Пуп?!

П у п. (Смущается, неловко оправдывается перед Наташей.) Я… Мы…

О л е г. (Перебивает.) Не поверите, мы встретились в гастрономе на «Факеле». И уже второй час добираемся.

Н а т а ш а. Тут пешком — десять минут.

О л е г. Но отстояли в очереди за красненьким, потом выпили его по старой памяти под чердаком, потом опять стояли и заехали на «Ухтомку»…

И р и н а. И опять его выпили!

О л е г. Да!.. То есть не всё. Пуп! (Достает из портфеля у Пупа шесть бутылок портвейна.) Но пиво на «Ухтомке» стало хуже! А когда зашли в Булонь, даже слезу вышибло: вся бродячая жизнь перед глазами встала… О! Майкл! Здорово, старый! О тебе страшные слухи: двух жен прогнал! Молодец! Жми дальше и не давай им спуска. Мсти за нас, слабовольных! И — будем жить!

Пуп ходит следом и здоровается со всеми за руку.

Академику! Ого, Лев Толстой! Вот кого мне хотелось увидеть… Ты коньяк привез?

С е р г е й. Какой?

О л е г. Забыл? На банкете спорили, что через год после диплома тебя в толстом журнале читать будем. Институт тебе дышать не давал! Забыл? Я через тебя все журналы листать стал, в эрудиты попал, а тебя всё нет и нет. Или я просмотрел?

И р и н а. Балабол ты, балабол. Когда же утихомиришься?

О л е г. Ирочка! Ласточка!.. И почему же мы с тобой не поженились шесть лет назад? А? У меня жена сейчас такая ведьма, от одного воспоминания страшно делается. Бр.р… Слушай, давай разведусь! По боку ведьму, пацана бабке… заживём! Пить брошу… может быть… на вторую работу устроюсь, воровать начну — заживём! Не веришь?.. А что вы такие тихие? Пуп, даю слово, они ещё ни в одном глазу. Пуп наливай!

Н а т а ш а. Идите в маленькую, там столик накрыт, выпейте, а мы на кухню. Пуп, замерз?

П у п. Я?.. Да я…

О л е г. Что значит «идите»? Пойдемте вместе выпьем по одной за встречу, а потом ступайте на свою кухню.

М и ш а. Один человек. Заладили: «На кухню, на кухню!»

Все идут в маленькую комнату.

Маленькая комната.

З и н а. За встречу!

Пьют.

А л е к с а н д р. Пуп, клянусь кандидатской прибавкой, ты в том же пиджаке, что и пять лет назад.

О л е г. Что и восемь лет назад.

П у п. А что… плохой разве?.. он… того ещё…

И р и н а. Пуп, милый, где ты его нашёл?

П у п. Я его купил ещё в школе, к выпускному… (Его не слушают.)

О л е г. Пуп, значит, милый, а меня нашли! Это я его нашёл, мало того, что нашёл, ещё и довёл.

П у п. Ну… (Оборачивается к Наташе и все дальнейшие свои реплики адресует ей с одинаковым выражением стыда и обожания.)

О л е г. Всё, Пуп, всё…

Наташа и Ирина выходят.

Вы, пожалуйста, побыстрей. Жрать охота, и надо успеть, пока Пупок не сломался, за столом посидеть.

П у п. Ну…

О л е г. Ладно, Пупок, не буду… А где остальной народ?

С е р г е й. Какой тебе ещё?

О л е г. Наш… Лыткаринские, Балашов, Гога, Старый, Антон, Грек, девчонки?..

А л е к с а н д р. Девчонки, как я понимаю это слово, все здесь, даже лишние; лыткаринские — давно уже не лыткаринские, а московские… их днём с огнём не найдёшь.

З и н а. Захочешь, найдешь…

О л е г. А Балашов?

Н а т а ш а. (Входит с тарелками.) Балашов всегда заставляет врать жену, что его дома нет. Дикий стал…

А л е к с а н д р. Старый женился, уехал в Мелекес.

Конец ознакомительного фрагмента.