Солдатские будни. Сборник рассказов

Владимир Александрович Жуков, 2020

Цикл рассказов о службе автора в отдельной роте химической защиты учебной мотострелковой дивизии, а затем в инженерном батальоне 14-й армии Краснознаменного Одесского военного округа и сотрудничестве с редакцией окружной газеты «Защитник Родины».

Храпун Фисюк

Вскоре житейская смекалка истопника и лекаря Кучера снова стала востребованной. Большие неудобства и дискомфорт ночью сослуживцам причинял новобранец рядовой Григорий Фисюк, детина из казацкого роду-племени, двухметрового роста с обувью 47 размера, сшитой по заказу. Родом он был с одной из станиц Сальского района Ростовской области.

Пока интенданты на складах искали для него подходящие сапоги (так и не нашли), он вынужден был ходить в строю в домашних башмаках. Только через месяц выдали новые кирзачи.

— Береги их, как зеницу ока, — напутствовал старшина Петр Гармаш. — Пришлось комбату обращаться к комдиву, чтобы заказали на обувной фабрике. Имей в виду, сам генерал побеспокоился, не каждому такая честь выпадает. Выразил удовлетворение тем, что такой богатырь под его началом служит. Намерен посетить наш батальон, чтобы посмотреть на «снежного человека», у которого стопа, как у слона.

— Кто снеговик? — удивился казак.

— Так ты и есть, тот самый «снежный человек». Если проявишь усердие в огневой, физической и политической подготовке, наградим знаком «Отличник Советской Армии» и предоставим двухнедельный отпуск на родину.

— Так точно, проявлю! — пообещал он.

— Каким видом спорта занимаешься? — продолжил старшина.

— Гиревым. Играю пудовыми гирями, словно мячами.

— Лучше бы борьбой или боксом, но и гири сойдут, — заметил Гармаш. — Смотри, Григорий, не подведи. Если генерал пожалует в батальон, то покажешь, на что способен, как управляешься с гирями. От тебя будет зависеть отношения комдива к личному составу. Коль на первенстве дивизии займешь призовое место, хотя бы бронзовую медаль, то напишу рапорт комбату, чтобы присвоил тебе звание «ефрейтор».

— Почему не сержанта?

— Для этого надо пройти учебу на шестимесячных курсах и сдать экзамены.

Григорий очень дорожил сапогами, натирал кремом до блеска, часто менял стальные подковки, чтобы каблуки не стирались во время занятий на плацу по строевой подготовке. Всем нам, пришлось на два года забыть о ботинках, туфлях и сандалиях. В жару и мороз, в дождь и снег носили тяжелые кирзовые сапоги с подкованными каблуками. Многокилометровые марш-броски совершали при полной экипировке в бушлатах со скаткой, плащ-палаткой, вещмешком, весом не менее пятнадцати кило, с противогазом, котелком, флягой. И, конечно же, с автоматом Калашникова, подсумками с магазинами снаряженными патронами калибра 7,62. Вот где настоящая закалка, суровый экзамен на выносливость!

— Генеральский подарок, — с гордостью взирая на сапоги, дабы подчеркнуть свою значимость, периодически напоминал сослуживцам Фисюк.

— Коль ты такой верзила, могли бы офицерские, хромовые выдать, — заметил рядовой Кучер.

— Еще не вечер, я — казак терпеливый, — ответил Григорий. — Через семь месяцев, когда наступит срок замены на новые скороходы, попрошу у старшины, чтобы пошили хромовые. Надраю их до блеска и для шика, как у атамана, голенища в гармошку.

— Мечтать не вредно, — усмехнулся командир отделения Олег Наседкин. — По уставу рядовым и сержантам положены кирзовые сапоги. На твой прокорм и так много средств уходит. Постоянно просишь добавку, почитай, ешь за двоих.

— Коль призвали, то пусть кормят, чтобы не сосало под ложечкой, — отвечал Фисюк.

— Гришка, признайся, казачки с тобой редко танцевали? — поинтересовался рядовой Иван Кучер.

— С чего ты взял? — удивился тот.

— А того, что очень рисковали. Если такой слон на ногу наступит, то считай хромоножка, калека на всю жизнь, — мрачно заявил Иван.

— С казачками я обходился аккуратно. Держал и за тали навесу, чтобы не касались пола, не чуяли ног под собой, — отвечал Фисюк.

— Так это не танец, а акробатика, — заметил кто-то из сослуживцев.

— Главное, что в руках молодая, красивая казачка, а танец это, пляска или акробатика, мне по барабану, — добродушно рассмеялся казак.

— Значит тебе, как плохому танцору, что-то мешало? — поставил диагноз Наседкин.

Всем был хорош донский казак, если бы не один недостаток, который он сам таковым не считал, а, напротив, даже гордился тем, что сослуживцы, даже ночью помнят о нем.

— В моем казацком роду все славились богатырским храпом, — сообщил он. — Станичники завидуют, от казачек отбоя не было и нет. Самые красивые девчата под венец охотно идут. Ну, чтобы, значит, малыши родились, крепкие и крупные.

— Казак донской, где твой конь вороной? — подтрунивали над ним ребята.

— Своему тезке, Григорию Мелехову из «Тихого Дона» подарил, — с находчивостью отвечал он.

— Жаль, посадили бы тебя на коня и отправили к чертовой матери, чтобы не отравлял нам сон своим лошадиным храпом. Вот так повезло!? До самого дембеля придется терпеть ночные рапсодии. Своим храпом ты подрываешь боевую готовность батальона. Целый день солдаты поле бессонницы, вялые, как сонные мухи. Противник возьмет нас голыми руками.

— Наверное, все читали этот роман моего земляка Михаила Шолохова, — гнул свою линию Фисюк.. — Много казаков сложило головы в гражданскую войну. Но казацкому роду нет переводу.

— Конечно, читали «Тихий Дон», «Поднятую целину», «Донские рассказы», «Судьбу человека» «Они сражались за Родину» и другие произведения, — подтвердил я. — Замечательный писатель, лауреат Нобелевской премии. Потратил ее на строительство школы, благоустройство родной станицы Вешенской, где и живет, хотя мог бы переехать в Москву, Ленинград, любой другой город, но верен родному Дону.

Действительно, сон донского казака до самого подъема сопровождался громким храпом с присвистом. Короткие антракты возникали, когда он, скрипя пружинами панцирной кровати, переворачивался на другой бок.

Развалившись на койке Фисюк с блаженной улыбкой на широком лице, отдыхал, выдавая на-гора виртуозные рулады, бившие по барабанным перепонкам, поэтому многие из сослуживцев, бодрствовали. Самые нетерпеливые солдаты ворчали, крыли донского казака отборным матом. Потом целый день ходили с ватными головами из-за вынужденной бессонницы.

— Если бы в дивизии проводились соревнования по громкости храпа, ты стал бы чемпионом, — подтрунивали острословы. Он, раздувая ноздри, самодовольно улыбался.

— Гришка, будь человеком, убавь децибелы, — увещевали другие сослуживцы, спавшие, а точнее, бдевшие, вблизи храпуна с мощными руладами. — Своим храпом ты подрываешь моральный дух личного состава роты, льешь воду на мельницу противника.

— Принимая присягу, вы клялись стойко переносить тяготы и лишения военной службы, — напомнил Фисюк, — Здесь вам не курорт, ни санаторий. Тяжело в учении, зато будет легко в бою.

— Ты своим храпом до боя выведешь всех из строя, — возразил Иван Кучер. — Год службы рядом с тобой следует читать за два года каторги.

— В здоровом теле — здоровый дух, — заявлял казак, скаля крупные зубы. — Не могу я перечить потребностям своего организма.

— Как тебя дома родители терпели?

— Они тоже любят похрапеть.

— Если не можешь уменьшить громкость, то перед сном надевай противогаз, — посоветовал Кучер.

— У меня легкие большого объема, вдруг не хватит воздуха, задохнусь, — возразил храпун. — Пусть те, кому я мешаю, сами спят в противогазах. А я своему организму не враг.

После словесной перепалки, кто-то из ребят, ночью набросил Фисюку на лицо его же портянку. Храп оборвался лишь на несколько секунд. Григорий проснулся и сочно выругался в адрес обидчика, угрожая покрасить голову зеленкой.

Особенно чуткий к звукам, рядовой Богдан Задуйвитер в полночь обратился к санинструктору ефрейтору Турдиеву:

— Бахтияр, неси нашатырный спирт, прочистим Гришке дыхалку.

— Нет, — возразил ефрейтор. — Он сразу догадается, откуда спирт и проучит, ударит сапожищем.

— Не трусь, ты старше по званию, он не посмеет нарушить устав.

— Все равно, опасно.

— Скажи, есть ли лекарство от храпа? — не отставал Задуйвитер.

— Не знаю, этому не учили, — признался санинструктор.

— Нашел, у кого спрашивать, — рассмеялся кто-то из ребят. — Бахтияр, кроме зеленки, йода и активированного угля, других лекарств не признает.

— Пурген у тебя в санитарной сумке есть? — продолжил допрос Богдан.

— Нет, — отозвался ефрейтор.

— Жаль, дали бы Фисюку, чтобы он из туалета не вылезал.

Наконец, Богдан обратился ко мне:

— Товарищ старший сержант, вся надежда на вас. Попросите комбата Сухарева или замполита Плоткина, чтобы всех храпунов поместили в отдельное помещение. Пусть они соревнуются, у кого громче храп и крепче нервы.

— Дохлый номер. По уставу все должны находиться в одной казарме и сержанты, и рядовые, — ответил я.

Когда все способы воздействия были исчерпаны, вспомнили о том, как Кучер вылечил Сырбу от энуреза и обратились за помощью:

— Ваня, выручай, из-за Гришка скоро оглохнем, станем психами. Сырбу ты вылечил, возьмись за Фисюка. Сделай так, чтобы рота спокойно спала, а он бодрствовал, — попросил. — Есть еще два храпуна, но они не столь голосистые. По сравнению с казаком мурлычут, а он своим храпом воздействует на уши, словно отбойным молотком. Я вынуждены спать в шапке-ушанке, затыкать уши ватой.

— Сочувствую, чем же я могу помочь? — развел руками Кучер.

— Буди его, как только начнет храпеть.

— Он старше меня по званию и кулаки свинцовые. Долбанет промеж глаз. Не хочу связываться.

— Не будь эгоистом, — упрекнули его сослуживцы.

— Ладно, помогу ценным советом, — согласился Иван. — Во время учебы в ПТУ в моей группе тоже был заядлый храпун, высокий, как пожарная каланча. Так мы с ребятами его быстро отучили. Бросил учебу, сбежал. И остальные храпуны затаили дыхание, попрятались, как сурки.

— Мг, хорош лекарь, так и я могу лечить, — заметил Наседкин и пояснил. — Дело в том, что Гришка никуда не бежит. Он знает, что за дезертирство привлекут к уголовной ответственности. А в военное время трибунал приговорит к расстрелу. Расскажи, каким образом вылечил пэтэушника?

— Скоро узнаешь, увидишь на практике, — загадочно произнес Кучер.

В полночь, когда Фисюк, вальяжно развалившись на койке лицом вверх, завел рапсодию с присвистом, при тусклом блеске светильников к нему приблизились трое рядовых во главе с Иваном. Один из них держал в руках зеркало. Кучер достал из кармана тюбик с зубной пастой, часть содержимого выдавил в одну, а потом в другую ноздрю казака.

Храп захлебнулся, прервался, превратился в сопение. Все еще пребывая во сне, Фисюк машинально, широко раскрыв рот, попытался устранить помеху, перекрывшую доступ воздуха в легкие. Рукой судорожно провел по лицу, вымазав губы, щеки и нос белой пастой. Как выброшенная на берег рыба, хватал воздух ртом. Приподнял голову с подушки и в этот момент перед ним выставили зеркало.

Увидев свое изображение, дико взвыл, едва не разбив зеркало кулаком. Казарма взорвалась хохотом. Проснулись, даже те ребята, кто адаптировался к храпу. Григорий, выдавливая пальцами из ноздрей пасту, словно раненный лось, побежал к умывальнику, чтобы избавиться от вязкого вещества. Гремя тяжелыми сапогами, он угрожал «лекарям» пудовым кулаком.

Возвратился с красным, как фонарь, лицом.

— Гришка, радуйся, пляши, — велел ему сержант Наседкин.

— Чего ради? — удивился казак.

— Могли бы вместо зубной пасты выдавить в ноздри сапожный крем, — пояснил Олег. — Посчитав, что превратился в негра, свалился бы в обморок. Какой тогда из тебя кубанский казак?

— Эх, нагайка дома осталась, выпорол бы всех, как сидоровых коз, — посетовал он и пригрозил. — Пожалуюсь комбату или замполиту. Нет, лучше накатаю жалобу генералу. Он меня уважил, сапоги подарил, не пожалел.

— Жалуйся, но не забывай, что доносчику первый кнут, — напомнил сержант. — Как только комдив узнает, что ты подрываешь боевую готовность роты, то посадит на губу. Поэтому иди и не рыпайся, не нарушай субординации. Прежде, чем обращаться к генералу, ты по уставу должен обратиться к командиру взвода, потом роты, батальона, полка, а уже потом дивизии. Не храпи по ночам, казак, а учи уставы.

–Если бы он, хотя бы одну ночь в нашей казарме заночевал, то на следующее утро тебя бы комиссовали из-за нестандартной стопы и храпа, несовместимого маскировкой, — предположил ефрейтор Турдиев. Григорий призадумался, ибо перспектива, досрочно возвратиться в станицу его устроила бы.

— Когда комдив узнает, что из-за тебя рота не спит, что ты сознательно подрываешь боевой дух, то отберет сапоги, придется ходить в калошах, — пригрозил Кучер.

— Григорий, не дуйся, как церковная мышь на крупу, а срочно пиши рапорт, чтобы тебя, потомственного казака, перевели в кавалерию, — посоветовал я.

— Где она, славная кавалерия? — вздохнул он. — После того, как герои гражданкой войны Буденный и Ворошилов дали дуба, кавалерии не стало. Сейчас в почете ракетные войска, бронетехника…

— В кремлевском гарнизоне есть кавалерийская часть для парадов, — пояснил я. — при желании будешь в конюшне с рысаками ночевать. Храпи там себе на здоровье.

— Такого стокилограммового детину, почитай, Илью Муромца, ни одна кобыла не выдержит, Гришка ей хребет ломает, — засомневался Кучер. — И в танк его не засунешь, голова будет из люка торчать. Пехота — вот его место, а чтобы снайпер не завалил, пусть глубже роет окопы.

— Не горячись, успокойся, казак, — дружелюбно похлопал Григория по плечу сержант Наседкин. — Рассуди здраво. Ты не ворчать, а благодарить должен за то, что прочистили тебе ноздри зубной пастой. Теперь тебе ни грипп, ни простуда не угрожают.

Фисюк с мрачным видом внимал советам. Ему объявили ультиматум: рота должна спать, а он бодрствовать. Пригрозили, что в случае храпа, загонят в ноздри сапожный крем.

Угроза подействовала, опасаясь повторения, он спал чутко и просыпался от собственного храпа, едва тот нарушал тишину в казарме. Двое других храпуна, опасаясь профилактики посредством зубной пасты и обувного крема, резко снизили диапазон звукового сопровождения сновидений.