Мозаика

Владимир Александрович Голоухов (2023)

Рассказы о недавнем и давнем, здешнем и нездешнем. Плод грёз, раздумийи озарений. Истории понятные и с вечными вопросами любви, творчества и человеческих характеров. Рекомендуется к прочтению с музыкальным сопровождением соответственно эпохе и тональности повествований.

Служенье муз

Утренний губернский город. Зимний рассвет неспешно прогоняет сумрак за шпили Петровского монастыря. Чириканья воробьев и синиц, столь явные с утра, почти не слышны, ибо заглушены руладами иного свойства. Со второго этажа земской управы, из приоткрытых форточек на соборную площадь льются разрозненные звуки симфонического происхождения.

Утренним прохожим поневоле приходится внимать им. Отрывки партий скрипок, пытающихся сыграть нечто осмысленное, через секунду забиваются бесцеремонным гудением валторны. В бурлящий водоворот звуков с отчаянной отвагой врывается флейта, верещавшая в откровенно другой тональности и в собственном темпе, а её в свою очередь, так и норовит перекрыть звонким тоном дерзкая труба…

Буйство это объяснялось просто. Конец Святочной недели обещал долгожданный концерт филармонического характера, и репетиции местного оркестра «Общества поощрения музыки, пения и драматического искусства» были неистовы и неудержимы, как свистящий паровоз курьерского значения.

Оркестранты, чего уж таить, были исключительно из любителей, совмещавших музицирование со своей основной специальностью: адвокаты, работник почты, управляющий пожарной частью, отпрыски помещиков, почтовый служащий и даже персоны из купеческого сословия — все они были преисполнены решимости вписать свои имена золотыми буквами в историю искусств родной губернии. На то имелись основания, ибо готовился концерт-сюрприз, в афишах была ангажирована певица, следующая проездом из Италии в Вятку — дива со столь громкой иностранной фамилией, что у последних местных скептиков пропало сомнение в том, стоит ли посетить первый и, возможно, единственный за всю историю города концерт с её участием. Некоторые впечатлительные особы даже приготовились писать мемуары о пережитых эстетических потрясениях.

Между тем казённое трехэтажное учреждение земской управы никак не располагало к приюту вольных муз.

Строгость кирпичной кладки дополняли массивные парадные двери и стоящая на углу полицейская будка в чёрно-белую полоску.

Справа от будки начиналась ограда, переходящая в чугунные парковые ворота. За ними, в окружении живописных елей, виднелась катальная горка, украшенная флажками и ленточками. Кругом неё виднелись следы вечернего гулянья: обрывки мишуры, обёртки конфет, пучки соломы и лошадиное производное — иными словами, всё то, что привыкло ожидать прилежного внимания дворников.

К казённому, как улей звучащему зданию, шёл, подгоняемый морозцем, долговязый человек лет семнадцати в тонком полупальто и с небольшим пелёсым саквояжем в руке. На голове юноши был пегий картуз с высокой тульей. Худощавое лицо и большие широко посаженные глаза с застывшим, удивленно-вопрошающим взглядом были примечательны в своей строгой сосредоточенности, на заиндевевших ресницах застыли слезинки. В полной мере разглядеть физиономию юноши было невозможно: мешал обмотанный вкруг подбородка клетчатый шерстяной шарф, который и сейчас можно увидеть на «вечных студентах».

Подойдя к дубовым дверям управы, визитёр взялся за внушительную вертикальную ручку с бронзовыми набалдашниками, однако никакие рывки и толкания не произвели нужного эффекта. Двери — что одна, что такая же рядом — не шелохнулись. Молодой человек было постучал, но стук, перекрытый изрядным пассажем духовых, вышел ничтожным и неслышным. «Господи, — подумал посетитель, — ну не стучать же мне пяткой противу всех приличий? Ежели закрыто для присутствия, то не возьму в толк: как туда попали оркестранты?»

Юноше показалось, что кто-то оценивающе, а то и осуждающе смотрит на него со стороны. И хотя испытание на выдержанность и смирение молодого человека должны были оказать на невидимого свидетеля благоприятное впечатление, внутри у «студента» пело досадой и раздражением. «Ну нет, это уже слишком! И где будочник? Спросить не у кого!.. И отчего, что когда чего нужно, то — бац! Испытаньице на прозорливость? Non convenit nobis animum submittere!^[6]

Стоило только подумать на латыни, как неподалеку возникла спешащая к управе фигура в пюсовом армяке, в головном уборе, напоминающем башлык, и со скрипичным футляром в руке. Посетитель этот не дошел до парадного входа, а уверенно свернул за левый угол здания, откуда раздался жалобный пружинный лязг раскрываемой двери. Шлепок, последовавший за ним, возвестил, что посетитель был впущен. «Да-да, конечно же! Так у нас повсеместно: всякое величественное и помпезное здание держит свой парадный вход в неприступности и для особенных случаев, а между тем умудряется приспособить для повседневных посещений совсем неприметную, убогую лазейку… Отчего так? Бог знает отчего, а только так!» — резюмировал ободрённый молодой человек.

Найдя нужную дверь в торце здания, он наконец оказался внутри и долго ещё притопывал в гардеробной, удаляя снежные крошки и прогревая ноги. Гардеробная отличалась аскетичностью: за инкрустированной трёхсекционной ширмой стоял невысокий бурый платяной шкаф со множеством полочек для галош, сквозь гроздья разных пальто и шинелей угадывались извилистые венские вешалки (здесь стоит заметить, что для людей из состоятельного сословия был отдельный гардероб рядом с парадной лестницей; ряды его стоек из красного дерева были безукоризненно отполированы и поблескивали начищенными номерками, а за балюстрадой восседал строгий служитель).

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

«Нам падать духом не пристало!» (лат.)