Шут императрицы: Ледяная свадьба

Владимир Александрович Андриенко, 2009

Второй роман серии "Шут императрицы" посвящен дальнейшим приключениям итальянского музыканта Пьетро Мира, который стал одним из шутов знаменитой кувыр коллегии при императрице Анне Ивановне. Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Пьетро Мира принимает вызов.

Год 1738, март, 20-го дня. Санкт-Петербург.

На заседании кабинета министров.

На заседании кабинета министров в тот день присутствовали вице-канцлер империи граф Андрей Иванович Остерман, кабинет-министр князь Алексей Михайлович Черкасский, новоиспеченный кабинет-министр Артемий Петрович Волынский, кабинет-секретарь Иоганн Эйхлер.

Первый вопрос был крайне важным. Что делать с цесаревной Елизаветой?

Остерман высказался первым:

— Цесаревна поведения легкого и уже без разбору любовников принимает. Ранее она гвардейских офицеров жаловала. А нынче? И мужиками простыми не брезгует. Появился при ней некто Алешка Розум, бывший певчий из хора церковного, мужика простого малороссийского сын. С ним цесаревна на глазах у дворни сожительствует!

— Но верные ли то сведения? — спросил тучный князь Черкасский.

— Вернее некуда. Про сие я пять доносов имею. Да и говорят все про то. Не сильно то цесаревна свои привязанности любовные скрывает. Кровь в ней так и кипит. В монастырь бы надобно девку заточить. Пусть там до скончания веку своего грехи замаливает. Сие требование государыни всемилостивой императрицы нашей.

— Повеления государыни императрицы закон для нас, — начал свою речь новый кабинет-министр Волынский. — Но боюсь, что если мы поступим так, как того желает вице-канцлер, то нового заговора нам не избежать.

— Заговора? — не понял Волынского Остерман.

— В гвардейских казармах нынче неспокойно. И пока сие неспокойствие выражено токмо в разговорах застольных. Но завтра все может измениться, ежели мы цесаревну в монастырь заточим. Того допускать нельзя во имя спокойствия империи.

— И я согласен в том с Артемием Петровичем, — поддержал Волынского князь Черкасский. — То дело большое и хлопотное. Сейчас Россия войну с османами ведет, и заточать Елизавету в монастырь нельзя.

В этот момент двери распахнулись, и вошла в сопровождении герцога Бирона сама императрица.

— Стало быть, противитесь воле моей? — с порога спросила она, услышав слова Черкасского. — А скажи мне, князь, кто правит империей?

Все присутствующие поднялись.

— Вы, ваше императорское величество! — ответил Черкасский.

— Стало быть, все-таки я? Тогда снова ответь, князь, а для чего ты моего приказа исполнить не желаешь? Лизка девка распутная и про то всем ведомо! И пусть свои грехи замаливает в монастыре.

— Ваше величество, — вмешался Волынский. — Могу я высказать мнение свое?

— Говори! Чай для того я и пришла, чтобы вас послушать, — ответила Анна и уселась на стул, пододвинутый ей Бироном. — И садитесь. Чего столбеете?

Все сели. Только герцог продолжал стоял позади царицы. Да еще Иоганн Эйхлер жался к дверям.

— Ваше величество, — начал Волынский, — особенности России, коие начало берут от дворцового переворота князя Меньшикова, таковы, что бунты гвардейские к смене монархов приводят. Для того чтобы возбудить такой бунт, не надобен долгий период подготовки. Он может возникнуть стихийно. Елизавету в войсках любят как дочь Петра Великого и ежели её в монастырь заточить, то сие воспримут как сигнал к бунту!

— Кто воспримет? — спросила царица.

— Солдаты и офицеры полков Преображенского, Семновского, а также конного регимента. И сейчас они вполне верны вашему величеству, но при известии о насилии над дочерью Петра может случиться бунт.

— Стало быть, ты желаешь сказать, Волынский, что они за Лизку станут, а не за меня?

— Да, ваше величество, — смело проговорил Волынский. — Такое может случиться.

Анна была возмущена заявлением, и неизвестно чем бы сей день для Волынского кончился, если бы не герцог Бирон.

— А я согласен с Артемием Петровичем! — произнес Бирон. — В России все обстоит именно так, как он сказал. Вспомните древний Рим, господа! Я читал недавно про то, как гвардейцы тамошние, что именовались преторианцами, своих императоров свергали. И русская гвардия мне сиих преторианцев напоминает.

— Верно, ваша светлость. Именно так все и обстоит, — сказал Волынский.

— И заявления Артемия Петровича, есть заявление не хитрого лизоблюда, но верноподданного, о славе и долгом царствовании нашей государыни пекущегося! За сие, ваше величество, награждать надобно, а не ругать кабинет-министра.

Императрица после этих слов Бирона смягчилась.

— Тем более что господин Волынский много для удовольствия вашего потрудился, — продолжил Бирон.

— Чего ты там сделал, Артемий Петрович? — уже милостиво спросила царица.

— Зная о пристрастии государыни к охоте, приказал я как обер-егермейстер вашего величества в лесах под Нижним Новгородом облавы на оленей и лосей устроить.

— И что? — спросила Анна, глаза которой загорелись охотничьим азартом.

— Тех оленей и лосей числом 40 везут в Петербург! — громко сообщил Волынский.

— Вот за сие хвалю! — вскричала Анна. — Знаешь, Артемий Петрович, чем свою царицу потешить. Люблю охоту, хоть и баба я, а не мужик. Наш секретарь академический Данило Шумахер Дианою меня назвал. А Диана в Греции была богиней, что охоту весьма возлюбила, как я грешная. Ладно, прощу и на этот раз Лизку. Пусть при дворе моем бывает чаще! Эрнест! Передай ей то через гонца. Сегодня же её на куртаре своем видеть желаю!

— Будет исполнено, ваше величество, — важно склонил голову герцог Курляндский.

— А теперь, что о войне скажете, господа министры? — спросила Анна.

— Обстановка для нас складывается крайне неудачно, ваше величество, — сказал Волынский. — Войска Австрии терпят поражения от турок в Сербии. Миних ничего пока там не достиг. Да и Шведы на нас меч точат. Войной грозят!

— Войной? — царица посмотрела на Волынского.

— И флот короля Швеции может быстро оказаться у фортов Кронштадта.

— Шведы войны с нами не начнут! — уверенно заявил граф Остерман. — И нам сейчас следует помощь императору Австрии оказать войсками. Ибо австрийцев бьют турки.

— И поделом! — произнесла Анна. — Их император Кард VI много раз нас предавал! Пусть сам узнает, что сие такое!

— Того нельзя, государыня! — возразил Остерман. — Ибо ежели австрияков разгромят, то император Кард VI на мировую с османами пойдет! И пойдут они на мир без нас! За нашей спиной австрияки с турками договорятся. Посему нужно австриякам в той битве помочь!

— Снова им русских солдат слать? Ох, жалею я, что твоих советов тогда слушалась, Андрей Иванович! Сколь уже на полях тех солдат сгнило? И могил своих они не имеют. За то ли я в войну сию вмешивалась?

— Я дипломат, а не полководец, государыня. Про сие с Миниха следует спрашивать. Он обещал только победы и говорил, какой он полков водитель гениальный. Но где гений его?

— Миних еще ответит за дела свои. Пока пусть побеждает! Он мне победы обещал!

— Но что скажет государыня на просьбу Австрии? — спросил Остерман.

— Приодеться оказать австриякам помощь! Но ежели они снова нам пакости строить будут, не прощу им того! Чай Россия держава в Европах не последняя. А за Швецией следи, Андрей Иванович! Дабы нам, какой пакости не подкинула.

— В Стокгольме наш посол Бестужев-Рюмин, матушка государыня.

— Ладно, на том обсуждение сего вопроса окончим. Что там у вас далее? — императрица посмотрела на Остермана.

— Более ничего, государыня, — ответил тот.

Но слово взял новый кабинет министр Волынский:

— Я имею еще что сказать, ваше величество.

— Что у тебя? — Анна посмотрела на Волынского.

— У меня с собой проекты некие и я бы хотел с ними господ министров и государыню ознакомить.

— Говори, Артемий Петрович! — дала позволение Анна.

— Сие проект об народном образовании, матушка. У нас люди во тьме пребывают, не так как в Европе просвещенной. И мыслю я некие начинания об исправлении образования учинить с одобрения вседержавнешей государыни.

— И что ты предлагаешь? Гимназия при университете Петербургском работает исправно. Молодых студентов, коие талантами от природы отмечены, мы за границу послали. Шляхетский корпус кадетский при нас основан в столице для подготовки офицеров для армии.

— Сие все верно, ваше величество. Но малые слои населения нашего просвещением охвачены. Школы надобны для мастеровых и в деревнях также крестьянских детей учить надобно.

— Крестьян? — удивился Остерман. — А на что их учить, господин Волынский? Они в рабстве у бар своих пребывают. Зачем учить их? Вы спросите у помещика — нужны ли ему образованные крестьяне?

— Просвещение должно войти в толщу народную, и тем Россия из мрака вырвется в число держав просвещенных!

— Сии проекты не ко времени Артемий Петрович, — осадила Волынского Анна. — Денег у государства на войну нет. А ты со школами для мастеровых и крестьян.…

***

Год 1738, апрель, 2-го дня. Санкт-Петербург.

Пьетро Мира и Мария Дорио.

Пьетро положил голову на колени Марии, и она стала гладить его волосы. Они говорили на родном им итальянском языке.

— Ты все еще любишь меня? — спросила она.

— А разве это не заметно, Мария? Я твой раб и я у твоих ног. Ты словно заколдовала меня.

— Вокруг столько женщин, Пьетро! И ты уже не первый год привязан к моей юбке.

— Но разве только я, Мария?

— Ты про сеньора Франческо Арайя? Ну, сколько можно ревновать меня к нему. Ты сам знаешь, что я завишу от него. Он придворный капельмейстер. Или ты желаешь, чтобы я также как и ты стала шутихой императрицы?

— Но разве связаны постель Арайя и должность певицы?

— Одно без другого невозможно. Арайя любимец государыни. Он кого желает того и выгонит из своей капеллы! А певицу он себе и другую найдет! Это только, кажется, что я незаменима. Арайя может меня заменить и выписать из Италии новую певицу!

— Мария…

— Не стоит продолжать, Пьетро! Я знаю, что ты мне скажешь! Что ты богат и сможешь меня обеспечить. Так?

— Смогу! Я смогу тебя достойно обеспечить. Или я тебе этого не доказал?

— Но я певица, а не кукла, и не шлюха, сеньор Мира! Я должна радовать публику своим голосом. Сцена для меня все. Да и как быстро я тебе надоем в качестве домашней любовницы, Пьетро?

— Мария…

— Не стоит, сеньор Мира! — она положила ладонь на его губы. — Не стоит! И ты и Арайя любите во мне певицу. И без ореола певицы я быстро вам наскучу. Сам Арайя уже не испытывает ко мне чувств как к женщине. Но когда я пою, он все еще любит меня и желает меня как женщину. И с тобой происходит нечто подобное.

Пьетро задумался. А вдруг она права? Ведь её искусство в действительности завораживало его и в моменты, когда ей аплодировал весь двор императрицы, он желал её больше всего. А если, она станет жить у него постоянно? Если она перестанет петь? Что будет?

— А если нам уехать из России, Мария? У меня есть средства, и мы можем уехать в Данию, или Голландию, или во Францию, или вернуться в Италию.

— Уехать из России? — она посмотрела на него. — И ты готов уехать? Ты готов бросить Бирона?

— А почему нет, Мария? Но согласишься ли ты ехать со мной?

— Нет, Пьетро! Я не соглашусь! И не проси меня объяснить почему. Я еще не разобралась в себе.

— Мария! Ты по-прежнему играешь со мной? Скажи, ты хоть немного любишь меня?

— Пьетро! Что такое любовь? Ты смог бы мне это объяснить? И кто смог бы? Скажи, твой Бирон любит императрицу?

— Не знаю по поводу любви. Но он к ней привык и они давно вместе. Да и она императрица. А разве можно разлюбить императрицу? Императрица это власть и сила при дворе. Императрица дала ему титул герцога. Без её поддержки он бы не получил Курляндии никогда.…

— А тогда что такое любовь для тебя? Любовь ко мне?

— Это невозможно объяснить, Мария. Я хочу слышать твой голос и вдыхать запах твоих волос.

— Это снова только слова. Сегодня ты хочешь вдыхать запах моих волос, а завтра волос иной женщины. Но что такое любовь?

В этот момент в окно спальни влетел булыжник с мостовой. Вместе с ним в комнату ворвались многочисленные осколки цветного стекла.

— Что это? — Мира вскочил на ноги и бросился к окну. — Кто смеет?!

— Пьетро! — закричала Мария. — Будь осторожен!

— О, черт! Там полно людей.

— Это Арайя! Он нанял разбойников!

— Разбойников? — Пьетро посмотрел на Дорио.

— Он желает тебе отомстить. Тебе нужно уходить!

Двери дома затрещали под мощными ударами. С улицы послышались крики и ругань.

В этот момент Пьтеро увидел из окна своего врага. Сам сеньор Арайя собственной персоной.

— Он здесь, Мария. Это Арайя! И с ним человек 10 или 15. Они мой дом окружили и хотят меня схватить. И бежать некуда. Наверняка с той стороны ждет нас засада. Но тебя они не тронут. Ему нужен я.

— Он прикажет тебя убить! — вскрикнула Мария Дорио.

— Не думаю. Он приготовил для меня то, что хуже смерти. Палки и плети.

С улицы послышались новые крики. Какая-то третья сторона вмешалась в распри Мира и Арайя….

***

Год 1738, апрель, 2-го дня. Санкт-Петербург.

Пьетро Мира, Мария Дорио и сеньор Франческо Арайя.

Франческо Арайя придворный капельмейстер императрицы Анны Ивановны, наконец, сумел выследить свою любовницу. Слуги доложили ему, что она сейчас в спальне шута Педрилло в его доме.

— Вот как? Она как последняя шлюха бегает домой к шуту? Что же, устроим хорошую шутку. Императрица любит такие. Иван! — Арайя позвал своего камердинера. — Ты уже сговорился с теми людишками?

— С разбойниками, барин? — Иван кивнул головой. — Уже сговорился. Все сполнил как было велено. Такие люди, что мать родную зарежут за золото.

— Иди сей час за ними и скажи, что золото будет! Вот тебе для начала 20 рублей. Но скажи, что как все сделают, будет втрое против сей суммы. Пусть срочно идут к тому дому, где Мира живет!

— А чего делать то нам с ними?

— Дом захватить.

— А полиция? Всё можно по-тихому сделать, барин! Пристукнем его…

— Нет! В доме его захватить. Его и её! А полиции не бойтесь! Я за все в ответе! Я капельмейстер императрицы и от любой полиции вас прикрою. Меня при дворе ценят!

— Как прикажешь, барин!

— Но девку, не трогать! Она нужна мне. Любимая певица государыни! А шута отколотите палками, но не до смерти! Мне не нужна его жизнь. Мне нужно чтобы его отколотили на глазах у других.

— Все сделаем, барин!

— А я стану смотреть как, вы сеньора Миру отхаживаете дубинами. Пусть познает, что такое Россия со всех сторон. Он любитель анекдоты новые придумывать. Так пусть станет героем анекдота, над коим весь двор потешаться станет.

Дом шута быстро окружили, да так что мышь и та не проскочит. Сеньор Франческо также прибыл на место и наблюдал, как его люди готовились к «штурму». Теперь то Мира от него не ускользнет.

— По моему сигналу начинайте! И смотри, Иван!

— Все будет, как ты сказал, барин.

— Не дайте ему за шпагу взяться. Он матер с ней управляться.

— Мы его дубинами отходим. Не до шпажонки будет.

Иван кивнул разбойникам, и те приготовились. Затем он поднял с мостовой булыжник и запустил в окно дома сеньора Пьетро Мира…

***

Но возле дома шута Педрилло оказались еще и другие люди. Это были Балакирев, Лакоста и Кульковский, товарищи сеньора Пьетро по шутовскому цеху. Они не сильно жаловали Педрилло после того как он заработал своей шуткой большие деньги. А зависть — плохое чувство. Оно совсем дружбе не способствует. Но сейчас дело так повернулось, что они на строну Пьетро стали.

— Братцы! — вскричал Балакирев. — Гляньте на это? Осада дома Адамки нашего началась.

— И, правда, — проговорил Кульковский. — И я даже догадываюсь, чья это «армия» наступает. О! Сеньор Франческо! — шут заметил капельмейстера. — Вы, что здесь устроили? Небольшая война на улицах столицы?

— А вам какое дело? — грубо отрезал Арайя.

— Дак мы в шутовской кувыр коллегии состоим, сеньор, — ответил за него Балакирев. — И оттого нам до всякого шутовства дело есть.

— Здесь вам не балаган! И потому проваливайте отсюда! — Арайя указал шутам на дорогу.

— А ежели мы не провалим? — спросил, кривляясь, Балакирев. — Али прогонишь нас?

— Иван! Убери этих шутов с мох глаз.

— Чего? — Балакирев стал засучивать рукава своего камзола.

— Убери его, Иван! Прочь! — Франческо Арайя указал на Балакирева.

Иван кивнул троим громилам, и те надвинулись на шутов.

— Только не покалечьте никого! — предупредил Арайя. — Только прогоните и дайте каждому по пять ударов по заду. Чтобы помнили кто такой придворный капельмейстер. Они к ударам по этому месту люди привычные!

Но шуты были людьми не робкого десятка. Балакирев сразу в драку кинулся. Он ударом кулака под дых свалил с ног первого громилу. Тот охнуть даже не успел, как рухнул на землю.

— Шуты и не токмо к ударам по заду люди привычные, господин капельмейстер! — закричал Балакирев.

Кульковский обнажил свою бутафорскую саблю, которая была не заточена, но могла наносить ощутимые удары словно дубина. Клинком он отбил направленную на него дубину. И сам стал дубасить разбойника по голове и плечам.

Лакоста сбил с ног еще одного громилу и ударом кулака раскровянил лежащему лицо. Затем он подскочил к Арайя и схватил того за ворот кафтана.

— Ты с кем тягаться задумал? — прошептал он ему на ухо.

— Эй! — Иван вступился за капельмейстера. — А ну барина отпусти!

В руке у Ивана блеснул нож с широким лезвием. Лакоста отшвырнул от себя сеньора Франческо, и тот кубарем покатился по мостовой. Там его остановил Балакирев и для порядка ударил его два раза палкой по заду.

— Я думаю, что зад господина капельмейстера, также может привыкнуть к палкам. Это Россия!

Лакоста тем временем также достал нож. Это была его старая и добрая испанская наваха. Пользоваться ей Лакоста умел как никто иной. И русский разбойник не знал с кем он связался.

Вскоре Иван уже лежал на мостовой. Он был мертв. Атака на дом придворного шута была отбита…

***

Год 1738, апрель, 3го дня. Санкт-Петербург.

При дворе. Шутовство.

На следующий день события о «баталии» у дома Пьетро Мира стали обсуждаться при дворе. Императрица посмеялась проделкам шутов своих и отменно каждого наградила за смелость. Сеньору Франческо Арайя, дабы не обжался на шутов, послала от себя, шкатулку малахитовую с камнями драгоценными и своим портретом и пять тысяч рублей серебром.

Затем Анна по обыкновению своему своих болтушек слушала. Они ей все новости и сплетни пересказывали. Где кто подрался, где кто кому изменил, и где в каких семействах скандалы были. Императрица была большая любительница сплетен разных.

— А еще, матушка, — проговорила «болтушка» фрейлина Решетова, — на днях в городе твоем белую ворону видали! Все другие черные, а та белая. И генерал-полицмейстер распорядился ту ворону поймать!

— Поймали? — спросила императрица Решетову.

— Его холопы ворону ту поймали. И в дом к генералу доставили.

— Так пусть нынче же гонца до генерал-полицмейстера снарядят! Ту ворону я сама видеть желаю! Эй, там!

Приказ императрицы тут же бросились исполнять, и государственный фельд-курьер отправился в дом, где ворона белая содержалась.

— Да что ворона, матушка! — Буженинова оттолкнула от императрицы Решетову. — Вот я слыхала, что в городке Сызрани живет дура одна молодая. Так то дура, всем дурам дура. Таких еще отродясь не бывало.

— И что в той дуре особенного, куколка? — спросила императрица свою любимицу.

— И филином кричит, и кошкой мяучит, и передразнивает голоса разные. Да так хорошо то у дуры получается, что все со смеху помирают, матушка.

— А не враки ли то? — засомневалась Анна.

— Что ты, матушка. Рази стала бы я тебе врать? То истинная правда. Така дура в Сызрани имеется.

Анна осмотрелась и глазами отыскала среди придворных генерала Андрея Ушакова.

— Андрей Иваныч! Поди сюда.

Ушаков приблизился и поклонился царице низко.

— Чего прикажешь, матушка, рабу твоему?

— Ты слыхал, что моя куколка только что сказывала? Живет в Сызрани городе дура одна. И дура оная голоса искусно передразнивает. Понял ли? И я повелеваю тебе ту дуру срочно ко мне в Петербург доставить и при моем дворе поселить!

— Срочно, сегодня же, посланцев в Сызрань и снаряжу, матушка.

— Да скажи своим посланцам, дабы дуру не перепугали на смерть. Знаю я людишек твоих. Пусть скажут, что зову не для зла, а для добра дуру в Петербург. И родителям её пусть сразу тышу рублей дадут! Понял ли?

— Все будет исполнено, матушка.

— И смотри, Ушаков! Тыщу рубелей серебром, что от казны отпускаю все до последнего рублика отдать должно! Коли хоть единый рублик уворует кто — с тебя будет спрос.

— Да что ты, матушка? Разве посмеет кто?

— Знаю я что говорю. Не дурой уродилась на свет. Ты тыщу возьмешь от казны да 500 рублей себе в карман положишь. Затем те, кто повезет приказ и деньги, еще 450 рубликов прикарманят. И отдадут от щедрот государыни по назначению всего 50 рублей, а то и менее!! Я про такие твои дела уже донос имею, Ушаков!

Начальник тайной розыскных дел канцелярии побледнел. Не раз и не два он так делал, и деньги, от казны отпускаемые, воровал бессовестно. Но вот кто мог донос на него состряпать?

— И потом, — продолжила Анна, — меня царицу щедрую в скупости обвиняют! Будто я скупая и больше 20 али 50 рублей и пожаловать не могу! Ежели, еще раз про такое услышу, ты у меня сам на дыбе повиснешь! На сей раз за дуру ты тысячу рублев исправно отдашь! Всё до копейки!

— Будет исполнено, ваше величество! — еще раз поклонился Ушаков.

— Ну, иди. Иди, Андрей Иваныч. Сполняй приказ мой.

Ушаков ушел, а болтушки снова принялись за свое дело. Сплетни и их обсуждение продолжалось.

— Пишет князь Куракин полюбовнице своей письма препотешные, матушка, — сообщила «болтушка» фрейлина Липицына. — Уж такими словами её называет. А жену иначе, чем ведьма не зовет.

— Так ли? — императрица посмотрела на болтушку.

— Так. Про то я от ихней служанки всё выведала.

— Так мы то дело исправим, — проговорила Анна. — Надобно послать курьера нашего и те письма изъять и заменить. Поняли про что я?

Кульковский засмеялся и понял шутку императрицы.

–Я могу разные почерки подделывать, матушка. Дай мне письмо куракинской полюбовницы. Али письмо самого Куркина к ней. Я почерк точь в точь подделаю.

— Сумеешь? — Анна посмотрела на шута.

— Сумею!

— Завтра мне письма доставить. И завтра Кульковский ты то дело сделаешь. Распотешу я жену Куракина и полюбовницу такоже!

Все засмеялись….

***

Императрица Анна Ивановна была шутница великая. Любила она частные письма читать и сама их затем подменяла. Вместо одних вкладывала в конверты письма иные, рукой Кульковского писанные.

А после того как любовница князя Куракина получила послание, в котором тот её последними ловами поносил, она ему от дома отказала. А жена Куракина наоборот ласковое письмо получила. А от мужа своего она ласковых слов уже лет 15 не слыхивала.

Проживала княгиня Куракина в Москве и императрица, желая узнать, как письмо подменное принято будет, отправила письмо своему дяде генерал-губернатору московскому с приказом строгим:

«Я желаю знать, как письмо оное от князя Куракина, женою его княгиней Куракиной принято будет. И чтобы слово в слово твои людишки слова, ею при сём сказанные, записали верно. И ко мне сразу после того гонца шли».

Такова она была императрица Анна Ивановна….