Всё о мореплаваниях Солнышкина

Виталий Коржиков

Алексей Солнышкин грезит океаном с малых лет. Поэтому вместо поступления в выбранное бабушкой училище мальчик решается на побег – и уезжает в портовый город Океанск. Там юный Солнышкин нанимается матросом на пароход «Даёшь!» и в составе его команды начинает бороздить морские просторы. Вот только этому кораблю не очень повезло с капитаном. На любой вопрос у того один ответ: «Плавали – знаем!» Вот и перекачивают матросы море слева направо по приказу горе-капитана, а то и дым брезентом ловят. Однако юному отважному мореходу любые трудности нипочём, ведь именно о такой жизни он и мечтал – о жизни, полной приключений!

Иллюстрации Генриха Валька

В оформлении обложки использована фотография Виталия Коржикова из семейного архива автора.

© В. Т. Коржиков (наследник), 2023

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука^®

Веселое мореплавание Солнышкина

Наш теплоход шёл на юг вдоль берегов Америки. Впереди нас то и дело кувыркались дельфины. Над мачтами синело жаркое тропическое небо.

Каждое утро мы с товарищем брали кисти и отправлялись красить палубу. Проходило полчаса, и товарищ, посмеиваясь, говорил: «Вот когда я впервые красил палубу…»

И начинались десятки весёлых рассказов. Как он однажды прилип к мачте… Как искупал в Арктике среди льдов своего первого капитана…

Я только потихоньку раскрывал рот.

А ночью, когда вся команда укладывалась спать на корме, где было прохладнее, истории сыпались одна за другой.

Один рассказывал действительный случай, другой шутил, а третий сочинял такую небылицу, что от хохота вздрагивала палуба и перемигивались громадные южные звёзды.

Но постепенно все засыпали. А я вспоминал всё услышанное. И под морскую качку начинала складываться история, которую я рассказываю вам.

Автор

Паруса! впереди — паруса!

В один из июльских солнечных дней проводник седьмого вагона поезда Москва — Океанск стал свидетелем удивительного события.

Накануне вечером на станции Хабаровск в вагон вошли два молодцеватых моряка. Едва они встали на подножку, вагон прогнулся и крякнул от тяжести. Один из моряков внёс на спине большой серый мешок и осторожно опустил на пол возле своей полки.

Поезд скрипнул и тронулся. За окнами заплясали сопки и начались разные таёжные штучки. С ёлки на ёлку прыгали звёзды. Следом за вагоном бежала лиса и присматривалась, не выбросит ли кто по ошибке из окна кусок колбасы. На соснах сидели совы и сигнализировали друг другу громадными глазами: «Точка — тире… Точка — тире».

Вагон качался, как колыбель. Пассажиры уснули на редкость быстро и стали так храпеть, будто соревновались друг с другом. А при каждом вздохе моряков крыша вагона ходила ходуном, поднимаясь и опускаясь, как гармошка.

— Здорово спят! — позавидовал проводник и тоже решил прикорнуть.

Он сел у входной двери, положил седую голову на руки и стал глядеть вдоль коридора. Вот из одного купе выкатился и, словно заскучав от одиночества, укатился обратно полосатый мячик. Вот на верхней полке чья-то левая нога почесала правую… Проводнику надоело на это смотреть и стало грустно. А уснуть он не мог, оттого что страдал бессонницей. Он собирался уже встать и подмести пол, но вдруг ему почудилось, что серый мешок в конце коридора неожиданно повернулся сам по себе, словно бы на ногах!..

«Стоп! Кажется, я начинаю видеть сон!» — подумал проводник.

Мешок подпрыгнул раз, другой и поскакал ему навстречу.

«Ну, так и есть, — усмехнулся проводник. — Наконец-то я хоть немного вздремну!»

…Мешок скакал ему навстречу. Вот он остановился и с опаской притих.

«А ты не бойся, — весело сказал проводник, — я сейчас сплю».

Он хотел похлопать мешок сверху, но мешок отскочил.

Тогда проводник поднял руку, как семафор. Мешок, шатаясь, вывалился из коридора. Потом из него вдруг выросла рука, протянулась к стакану и открыла кран у бака с водой.

«Все хотят пить», — сказал проводник.

Но мешок промолчал, напился, поставил стакан на бак и поскакал обратно.

«Вот сейчас он станет на место, и я проснусь…»

Мешок свалился у своей полки, и проводник действительно встал. Он скосил один глаз за окно на лысые сопки, зевнул и вдруг круто повернулся к двери: в коридоре из бачка бежала вода! Кто-то пил и оставил кран незакрытым! Рядом никого не было. Проводник вдруг вспомнил свой сон и, с подозрением взглянув на пол, направился по коридору вперёд.

У матросского купе он остановился. Мешок лежал у полки, свернувшись так, будто вместе со всеми спал крепким дорожным сном.

«Странно…» — подумал проводник и хотел рассмотреть мешок поближе, но в это время один из моряков так вздохнул, что проводника отбросило струёй воздуха к стенке вагона.

— Странно! — сказал он, потирая затылок.

Но самое удивительное произошло всё-таки днём. Поезд подходил к пригородам Океанска, и пассажиры бросились к окнам. Слева шелестели деревья, а справа сверкала голубая вода океанского залива. Повсюду в вагоне опустили стёкла, и в коридор ворвался запах моря.

Проводник подошёл к морякам отдать билеты и сказал:

— Что, братцы, прибыли на океан? На родной, на Тихий?

И вдруг он отскочил в сторону. Из-под его ног рванулся мешок, из которого появилась крепкая рыжая голова и с отчаянным криком: «Где океан?» — повернулась к окну. Проводник оторопело упал на сиденье, а из мешка выкатился коренастый крепыш в залатанной тельняшке. Он вскочил на стол и, высунув в окно голову, закричал:

— Паруса! Впереди — паруса!

Поезд проносился мимо весёлых коричневых пляжей. На них, как сухари на противне, подрумянивались купальщики. А вдалеке по синей воде ловко бежали яхты и качали стройными парусами.

Самый счастливый человек на свете

«Впереди — паруса!» Это кричал самый счастливый человек на земле — Алексей Солнышкин.

Четыре дня назад его бабушка, Анна Николаевна, уборщица сельского клуба, довязала ему новый свитер. Потом положила в мешок хлеба, сала и кедровых орешков, отсчитала на дорогу тридцать потёртых рубликов и, чмокнув внука в рыжий чубчик, отправила из тайги в город — поступать в училище. Но ни в какое училище Солнышкин не собирался. Глаза у него светились, как морская вода. Десять лет ему уже снились океан, грохот прибоя и высокие корабельные мачты. И поэтому на станции, сунув рублики в окошечко билетной кассы, он попросил:

— Один до Океанска!

— Денег-то едва до Хабаровска… — сказала кассирша.

— Куда хватит, — сказал Солнышкин.

И через три дня проводница высаживала Солнышкина из вагона в Хабаровске.

Прихватив свой мешок, он обдумывал, как добираться дальше, когда на перроне появились два матроса. Они браво направлялись к седьмому вагону. Солнышкин с грустью посмотрел на них.

— Эге, кажется, человек в беде! — сказал один из моряков и остановился.

— Далеко? — спросил у Солнышкина второй.

— В Океанск, — ответил Солнышкин.

— Такой груз в мешке за спиной таскать можно, — сказал первый, окинув Солнышкина взглядом.

И через несколько минут Солнышкин, согнувшись в собственном мешке, въезжал на матросской спине в двери вагона.

Всё, что произошло потом, хорошо известно читателям, и мы можем продолжать рассказ дальше.

Солнышкин что было сил кричал:

— Впереди — паруса!

Проводник хлопал глазами, матросы смеялись.

Поезд проскочил сквозь дымный, как печка, тоннель, промчался под громадной скалой и остановился перед похожим на сказочный терем вокзалом. Слева по перрону бежали, толкаясь, пассажиры, покрикивали носильщики. А справа, среди залива, тянулись к небу десятки мачт, упирались в причал чернобокие корабли. А над заливом кувыркались чайки.

Солнышкин схватил мешок, махнул всем на прощание и выпрыгнул на перрон.

— В школу! В морскую школу! — сказал он и уже через полчаса взбирался по шумной улице Океанска к красивому белому зданию. По направлению к школе шли капитаны. Что-то шепча, торопились глазастые старушки.

«Обгоняют!» — сообразил Солнышкин и припустил во все лопатки. Высунув кончик языка и задыхаясь, он влетел на широкие гранитные ступени.

Мал, мал! Подрасти немного!

Солнышкин потянул к себе дверь за бронзовую ручку и оказался в вестибюле. У мраморной лестницы стояли два высоких курсанта. На них были красивые форменные фуражки, руки в белых перчатках крепко сжаты в кулаки, а подбородки, казалось, были из самого твёрдого мрамора.

«Здо́рово!» — подумал Солнышкин и представил себя в этой форме у этой лестницы. Вот так он сфотографируется, такую фотокарточку он пошлёт бабушке!

— Как мне пройти к начальнику школы? — спросил Солнышкин, поглядывая на дежурных.

Два металлических голоса торжественно произнесли:

— Коридор — налево, коридор — направо, комната — прямо!

Солнышкин кивнул: «Спасибо!» — и в три прыжка одолел ступени. Коридор — налево! Коридор — направо! Зелёные стены качались, как волны. Солнышкин летел по мягкому ковру, как яхта по морю. Флажком развевался рыжий хохолок. Вот уже сверкнула табличка «Начальник школы», и Солнышкин собирался открыть дверь, как вдруг услышал, что там, в кабинете, что-то затенькало. Будто пробежали пальцами по клавишам: «Там-та-та-там, там-та-та-там».

Он прислушался. Звуки повторились, и кто-то пропел:

Бури нас вновь позовут,

В море герои уйдут…

Солнышкин приоткрыл дверь и увидел толстячка, сидящего за пианино. Толстячок оглянулся и лукаво спросил:

— Что, подслушиваем?

— Что вы! — Солнышкин замотал головой.

Но человек подмигнул ему: «Знаем, знаем!» — и улыбнулся.

Нужно сказать, что начальник училища в свободное время сочинял музыку. И когда он наигрывал в кабинете свои сочинения, ему казалось, что за дверью стоит на цыпочках и прислушивается целая толпа почитателей его таланта. Это прибавляло ему сил и вдохновения, и он ещё сильнее ударял по клавишам. Хор в училище распевал его песни, курсанты маршировали под его марши.

Сейчас начальник закончил новую песню «Бравые моряки». Он был уверен, что за дверью слушает вся школа.

— Ну, заходи, заходи, — кивнул он.

Солнышкин вошёл и по стойке смирно застыл на ковре.

— Споём? — жизнерадостно спросил его начальник.

— Споём! — воскликнул Солнышкин.

Ему и вправду хотелось петь. Всё устраивалось великолепно! Удача летела ему навстречу на всех парусах. Даже на крышке пианино, за которым сидел начальник школы, был вырезан большой красивый парус. Начальник ударил по клавишам и снова запел:

Бури нас всех позовут,

В море герои уйдут…

И Солнышкин стал подпевать грубоватым баском.

— Хорошо получается, — сказал начальник.

И сердце у Солнышкина подпрыгнуло от радости.

— Хорошо поёшь! — повторил начальник и повернулся к Солнышкину: — На каком курсе учишься?

— Поступаю на первый, — отрапортовал Солнышкин. — Буду учиться на первом!

— Хорошо, — сказал начальник. — Очень хорошо придумал. В море должны идти люди с крепкими голосами. Где документы?

Солнышкин вытащил из кармана новенькую хрустящую метрику.

— А паспорт? — спросил тревожно начальник.

— А паспорт я через два года обязательно получу, — сказал Солнышкин.

Начальник заглянул в метрику, потом опустил руку на клавиши так, что они горько всхлипнули, и вздохнул:

— Хорошо поёшь, Солнышкин… А принять не могу. Мал, мал! Подрасти немного, и мы ещё споём с тобой такие песни!

Солнышкин будто полетел с мачты в холодное море. Песен он больше не слышал. Зато почувствовал, как на губах и глазах появились солёные капли. Но упрашивать и вступать в ненужные споры Солнышкин не умел. Он вышел на улицу и, когда проходил под окнами, услышал знакомый голос:

В штормы матросы уйдут…

Звучал он теперь грустно. В горле у Солнышкина защипало.

* * *

Но через несколько минут солнце и морской ветер высушили слёзы. А рыжий чубчик Солнышкина снова затрепетал, как флажок. Над городом синело жаркое небо. Толпы людей торопились к пляжу. Солнышкин шагал вместе со всеми. И чем ближе он подходил к берегу, тем быстрей испарялись грустные мысли.

— Подумаешь: подрасти! Да я и так уйду в матросы! Сколочу плот, парус есть, — он пощупал мешок, — а удочку раздобуду! Главное, рядом океан! Куда хочешь — туда и плыви!

Запахи моря кружили ему голову. Он видел уже, как плывёт на плоту по сверкающему океану, и совершенно неожиданно очутился в коротком переулке.

Переулок упирался в невысокий дырявый забор. Солнышкин остановился. За забором слышался плеск волн и раздавались самые настоящие морские команды: «Полундра! Вира помалу! Майна!» А дальше поднимался высокий нос парохода. Солнышкин прибавил шагу.

Через минуту он уже протиснулся сквозь узкую дырку в заборе и спрыгнул на каменный причал. Слева покачивался катер. Грузчики по трапу вкатывали на него большие бочки. Справа к причалу прижимался боком большой красивый пароход. На носу у него было написано название: «Даёшь!» Борт парохода щекотали прозрачные солнечные зайчики. По иллюминаторам прыгали сопки и облака. Под килем играли зелёные волны, и на дне шныряла стайка мальков.

Пароход, видимо, собирался в дальнее плавание. И всем своим видом призывал: «Даёшь, Солнышкин! В Индию? Даёшь! В Мексику? Даёшь! Даёшь, Солнышкин! Стоит только забраться на борт!»

Солнышкин улыбнулся.

«Смелей, Солнышкин!» — сказал он себе и направился к трапу. Но едва он сделал шаг вперёд, как возле его уха что-то блеснуло и шлёпнулось в воду. Солнышкин вскинул глаза и увидел над бортом толстую, как у кота Базилио, голову и волосатые руки. Это был матрос парохода «Даёшь!» Петькин. Он нёс вахту у трапа и, чтобы не терять зря времени, ловил рыбу.

Рядом с ним насвистывал кубинскую «Голубку» матрос Федькин.

— Как фамилия? — спросил Федькин, глядя вниз.

— Солнышкин!

— В Индию собираешься?

— Ага! — обрадовался Солнышкин.

— И в Австралию согласен?

У Солнышкина едва не остановилось сердце. Он кивнул головой.

— И за чем же дело? Только парохода не хватает?

— Только парохода! — крикнул Солнышкин.

— Пустяки, — махнул рукой Федькин. — В универмаге «Детский мир» в третьей секции сколько угодно! Три рубля штука — новейшей конструкции. Заплатил — и валяй! В Австралию, в Индию, в Антарктиду…

Солнышкин чуть не подавился от обиды. Он хотел послать Федькина самого топать за трёхрублёвым пароходиком. Но в это время толстый Петькин крикнул:

— Есть! Попалась! — и выдернул из воды жирную камбалу. Глаза у него сразу засветились. — Ты Федькина не слушай, — сказал он. — Видишь катер? — Он показал глазами на катер с бочками. — Хорошая посудина! Может, возьмут на камбуз картошку чистить. А плавать всё равно где. Вода везде солёная. А покачает больше, чем в океане!

— И это называется морская жизнь? Таскать бочки, чистить картошку? — Чья-то тяжёлая ладонь хлопнула Солнышкина по плечу. Он оглянулся. — И это называется морская жизнь, а, Солнышкин?!

Сзади стоял длинный детина в белой рубахе с галстуком, по которому карабкалась нарисованная обезьяна. Вытянутый нос у него всё время раздувался и как-то странно вращался слева направо.

— Разве это моряки? От их парохода даже компотом не пахнет. А как они принимают товарищей? Разве они что-нибудь понимают в морской дружбе?! — презрительно усмехнулся детина и положил Солнышкину на плечо руку. На ней синими буквами было написано: «Дружба — закон моря».

Потом он повертел головой, нос у него повернулся резко влево и уставился в сторону большого парохода.

— Идём, Солнышкин, со мной, идём! — Здоровяк, как полководец, указал пальцем на пароход. — И ты поймёшь, что есть ещё на свете морская жизнь и есть на океане настоящие моряки!

Солнышкин не успел подумать, а ноги его уже оторвались от земли и в ушах засвистел морской ветерок.

Слева так и мелькали мачты пароходов. Солнышкин едва поспевал за своим неожиданным покровителем. Ноги у него устали от ходьбы. В животе урчало. Но он не унывал! Тем более что навстречу от пароходов всё сильней неслись запахи котлет, жареной картошки и молодого чеснока.

«Всё будет хорошо!» — думал Солнышкин.

Конечно, если бы Солнышкин знал, что впереди него шагает известный всему флоту бездельник и гуляка по прозвищу Васька-бич, если бы он знал, что и галстук с обезьянкой, и хрустящую рубаху Васька месяц назад одолжил на вечер у знакомого моряка, а ботинки — у знакомого повара, что завтракает он на одном, обедает на втором, а ужинает на третьем пароходе, то, может быть, Солнышкин думал бы по-другому.

Но ничего этого он, понятно, не знал и гордо шагал за Васькой. Скоро показалось большое судно, с которого кранами выгружали металлолом. Камбуз судна был приоткрыт, и оттуда поднимались клубы пара. Васька немного сбавил шаг, потянул носом воздух и процедил сквозь зубы:

— Т-к-с, щи из кислой капусты, макароны с ливером…

И он снова потащил Солнышкина по причалу.

— Идём, Солнышкин! Не будем унижаться возле каждой посудины из-за каких-то паршивых макарон.

Они подошли к аккуратненькому, как игрушка, пароходику с чёрной трубой и яркими иллюминаторами. Они собирались миновать и его. Но с камбуза раздался крик:

— Привет, Васька! — И на палубу выбежал в белом фартуке кок с кружкой компота в руке.

— Салют! — ответил Васька.

— Куда торопишься? — спросил кок.

— Куда ведёт мой верный компас! — подмигнул Васька.

— А ты всё не плаваешь? — удивился кок.

Васька развёл руками:

— Для моей персоны ещё не построили достойного судна!

— Давай к нам, — пригласил кок и с удовольствием отпил из кружки компот.

— Не! — засмеялся Васька, окинув взглядом кружку с компотом. — Не пойдёт! Не пойдёт! Пароход у вас большой, а компот маленький! — И он махнул Солнышкину рукой: — Вперёд, Солнышкин! У больших людей должны быть большие цели и большой компот!

Скоро над лесом мачт и труб поднялась корма громадного парохода. Он красовался на воде недалеко от берега. Это от него неслись запахи котлет и чеснока.

Вот так морская жизнь!

Кок парохода «Старый добряк» Бабкин был в самом приподнятом настроении. Дважды он успел побриться и поодеколонить свои красные щёки. С десяток раз он примерял перед зеркалом самый чистый колпак и разглядывал себя с придирчивостью модницы. Он выглядел так браво, что капитан перед ним чуть не стал по стойке смирно. На старости лет Бабкин надумал жениться и ждал сегодня в гости невесту, у которой был день рождения.

По этому поводу он готовил ей подарок.

Два дня Бабкин размышлял, а на третий испёк красавец-торт и стал разукрашивать его самыми вкусными кремами.

Посреди торта Бабкин выложил из белого крема якорь и решил изобразить на его лапах двух голубков. Он уже нарисовал кремовую голубку и с нежностью выдавливал из трубочки крем на крылышко толстенького счастливого голубя, как в дверь камбуза вошёл его старый знакомый Васька-бич и с ним круглоголовый парнишка с мешком на плече.

— Привет! — сказал Васька.

У Бабкина от этого голоса перехватило дыхание. Он прикрыл торт полотенцем. Но Васька так засопел, что полотенце чуть не улетело вместе с тортом. Тогда Бабкин загородил его спиной и живо спросил:

— Васька, котлету хочешь?

— Две! — сказал Васька, но тут же задумчиво сощурил глаза.

— Ладно, четыре! — поспешно согласился Бабкин и стал пятиться к печке, не выпуская торт из поля зрения.

Солнышкин стоял сбоку. Наконец-то он находился на палубе! Щёки его горели, а язык уже чувствовал вкус настоящей флотской котлеты.

Но тут случилось нечто такое, что надолго запомнилось всем присутствующим.

Едва Бабкин повернулся к пылающей плите, Васька откинул полотенце и, как ножом, проворно выкроил длинным пальцем кусок торта с голубкой…

— Хорош, хорош торт! Не хватает только орешков и ванильных палочек.

— Что? — испуганно спросил Бабкин.

— Орешков и ванильных палочек.

— Что? — спросил ещё раз Бабкин. И вдруг завопил: — Вон! — И с размаху запустил в Ваську котлетой. За котлетой полетела горячая сковорода.

Васька, согнувшись, бросился к выходу. Солнышкин замигал и, недолго думая, тоже кинулся за ним. Он чувствовал, как по его спине колотили вилки, ложки, тарелки. А Бабкин в отчаянии и ненависти метал вслед всё, что попадало под руку.

— Воры! — взвыл Бабкин и швырнул кастрюлю с макаронами как раз в тот момент, когда на трапе появилась его невеста.

Макароны облепили её с ног до головы. Кастрюля шлёпнулась о стенку. А мимо невесты вслед за гостями пронёсся рассвирепевший жених. Васька выскочил уже на трап. Но Солнышкин услышал за спиной крик: «Ах жулики! Ах тунеядцы!» — и получил ногой такой пинок, что пролетел по причалу и уткнулся головой в забор.

«Ничего себе! Ничего себе! — подумал Солнышкин. — Вот так морская жизнь! Получать за кого-то синяки и шишки!»

Он стал потирать ушибленные места, но тут из-за забора показалась Васькина голова и донёсся ободряющий голос:

— Настоящий моряк должен пережить всё, Солнышкин!

Но Солнышкин промолчал.

Привет Пирожковой площади!

От голода у Солнышкина так кружилась голова, что готова была взлететь в воздух вместе с рыжим чубчиком. Но на пароход он сейчас не пошёл бы с Васькой ни за какие отбивные!

Однако Васька и сам резко изменил направление.

Он посмотрел в сторону океана, потом повернул нос к берегу и вдруг воодушевился:

— Солнышкин, пошли! Пирожковая площадь всегда приютит пострадавшего моряка!

Солнышкин с подозрением посмотрел на Ваську, но тот уже стремительно шагал и на ходу разводил руками:

— Что поделаешь, Солнышкин? И у великих людей бывают ошибки! Но никаких сомнений — и, клянусь, я сделаю из тебя настоящего моряка!

Солнышкин ещё верил. Но никогда не думал, что великие люди запускают пальцы в чужой пирог.

Друзья пошли вверх по пустынной улочке, и скоро Солнышкин увидел перед собой знакомый вокзал, похожий на сказочный терем. Перед ним раскинулась площадь. От неё вкусно пахло, и десяток продавщиц с корзинами кричали, будто зазывали к скатерти-самобранке:

— Пирожки! Горяченькие, с капустой!

— А вот с мясом — свеженькие, горяченькие!

— С творогом, с творогом!

К ним выстраивались в очередь моряки, старушки, мальчишки. Кое-кто уже жевал, и пирожки нежно дымились.

У Солнышкина защекотало в горле, а Васька крикнул:

— Привет Пирожковой площади! — и мигом очутился в этой вкусно пахнущей толпе. — Вот человек, который нас угостит! — сказал Васька и хлопнул по плечу молоденького моряка.

Но моряк окинул его таким взглядом, что Васька развернулся на все сто восемьдесят градусов.

— Слушайте, бабки! — обратился он к продавщицам, глядя сверху. — Отпустите в долг! Морякам, попавшим в беду!

— В долг? — грозно спросила толстуха и угрожающе сжала ручку уже пустой корзины. У неё, видимо, с Васькой были давние счёты.

Васька зло посмотрел на неё, на Пирожковую площадь. Потом окинул взглядом Солнышкина и вдруг спросил:

— А что это у тебя в мешке? Может, ты тащишь колбасу? Может, кусок курятины?

Солнышкин даже растерялся от обиды. В мешке давно ничего не осталось, кроме майки, трусов и связанного бабушкой свитера. Солнышкин раскрыл мешок. И тут Васька, заорав: «Мы спасены!» — запустил внутрь руку.

Он вытащил свитер и засмеялся:

— Такую вещь любая мамаша купит. Продадим, Солнышкин, а?

Солнышкин недовольно замигал глазами. Он хотел объяснить, что это бабушкин подарок. Но Васька наклонился к нему:

— Эх, Солнышкин! Через неделю в Японии купишь себе десять таких и лучше. Ну, закон моря?

— Ладно! — улыбнулся Солнышкин.

«Неужто, — подумал он, — какой-то свитер, даже бабушкин, дороже морской дружбы?»

И через минуту они уже поднимались вместе с толпой на громадную сопку. Верхушка её пряталась в белом облаке, похожем на шхуну, и казалось, что люди забираются в неё по трапу.

Сопка, на которой сошёлся весь мир

Солнышкин устало отсчитывал ступеньки: «Триста тридцать одна… Триста тридцать две…» Ноги его словно стали деревянными и, наверное, поэтому так тяжело стучали о лестницу. Но Васька подмигивал:

— Солнышкин, здесь вертится весь мир! На этой сопке сошлись все меридианы!

Солнышкину хотелось увидеть мир, и он терпеливо поднимался в гору.

Наконец он переступил последнюю ступеньку и оглянулся. Далеко внизу, у подножия сопки, синел залив, по которому шли белые пароходы. За ним снова поднимались сопки. А дальше во все стороны разбегался и гудел сверкающий Тихий океан. В прозрачной дымке синели острова, и за горизонт скрывалось какое-то судно.

О ноги Солнышкина тёрся ветер. По сопке сбегали вниз дома, а над Океанском кружили чайки. Солнышкин забыл про голод и неудачи. Он едва не заплакал от счастья и сиял так, словно внутрь ему ввинтили лампочку в тысячу ватт. И если бы у него были крылья, он сейчас закувыркался бы вместе с чайками.

А за спиной слышался шум базара:

— Штаны, покупайте штаны из Сингапура! Только одна дырочка на колене. Прожёг кубинской сигарой!

И вдруг раздался Васькин бравый голос:

— Свитер, свитер! Только что из Японии!

Солнышкин удивлённо повернулся. Он хотел сказать, что свитер не из Японии, а из Сибири и что связала его бабушка. Но Васька подмигнул Солнышкину и снова закричал:

— Только что из Японии, только что из Японии!

Вокруг шумела торговля. Лысый старичок совал в руки Солнышкину старые ходики с кукушкой и приговаривал:

— Бери! Сто лет куковали и ещё сто куковать будут!

Мужчина в ватнике держал в руках банку с цветными рыбами. Солнышкин хотел было остановиться, но рядом появилась толстая тётка и закричала:

— Попугай! Говорящий! Жаль, как родного сына, да деньги нужны!

В клетке вертелся белый попугай с изодранным хвостом. А продавала его старая спекулянтка, потому что попугай выдавал все её тайны. Он и сейчас выпаливал её слова: «Загоню дурака! Доведёт до милиции! Загоню дурака, доведёт до милиции!»

Солнышкин так и не оторвался бы от этого зрелища. Но вдруг Васька крикнул кому-то:

— Стёпа, здоров! — и полез обниматься с рыжим толстяком.

— Здорово, здорово, Васенька! — отвечал рыжий. — Что делаешь?

— Продаю свитер!

— Ха-ха, твой товар — моя покупательница! — сверкнул рыжий золотыми зубами. — Давай жди! — И он исчез в толпе.

— Свитер! Свитер из Японии! — ещё громче затараторил Васька. — Из Японии!

Через несколько минут толстяк выбрался из толпы с маленькой седой женщиной.

— Бери! — сказал он ей. — Что надо! Из Японии.

— Ну нет, — сказала женщина. — Это не японский, а из чистой сибирской шерсти. Будет подарок племянничку!

Она отсчитала пять пятёрок, завернула свитер в газету и пошла к лестнице.

Васька спрятал деньги в карман, хлопнул Солнышкина по плечу и подмигнул Стёпке: «Начинается весёлая жизнь».

Весёлая жизнь

— Куда теперь? — спросил Стёпка.

— Туда! — показал весёлыми глазами Васька вниз, на ресторан «Золотой кит». — Солнышкин хочет угостить старых моряков! Так ведь я говорю, Солнышкин? — Он тут же спохватился: — Я не представил тебе моего друга. Знакомься, Солнышкин, это лучший матрос парохода «Даёшь!».

— Артельный, — подсказал Стёпка. — Вся кладовая в наших руках! — И он подбросил в руке звякнувшую связку ключей.

Солнышкин живо вспомнил пароход «Даёшь!», но Васька снова заговорил.

— Представляешь, — сказал он, — Петькин и Федькин не хотели пустить его даже к трапу!

Стёпка возмутился.

— А человек в море хочет, в матросы!

— Да мы их — за борт, а его возьмём! И ночевать он сегодня будет в моей каюте. — И Стёпка снова подбросил в руке связку ключей.

— В каюте? — спросил осторожно Солнышкин, и сердце у него громко застучало.

— В моей! — сказал Стёпка.

— И койки там подвесные? — поинтересовался Солнышкин.

— Настоящие. Всё как в кино!

Солнышкин даже не верил такому счастью.

Между тем друзья подходили к старому, обшарпанному зданию, на котором было написано: «Золотой кит». Из подвальчика доносилась музыка. Пиликали скрипки, пищал кларнет, и крякал аккордеон.

— Так ты угощаешь нас, Солнышкин? — спросил Васька и поставил ногу на ступеньку.

— Конечно! — воскликнул Солнышкин и заглянул в дверь. Ему хотелось на славу угостить этих добрых моряков.

— Спасибо! Большое спасибо, Солнышкин! — раскланялся Васька. — Только тебе самому придётся нас подождать. Вечером гражданам до шестнадцати лет вход сюда воспрещён!

Растерянный Солнышкин хотел было сунуть голову в дверь, но мрачный швейцар в чёрной ливрее и белых перчатках так решительно направился к нему, что Солнышкин отпрянул. А день уже подходил к концу. Накатились прохладные сумерки, и по всей бухте открыли глаза ночные фонарики. На кораблях зажглись огни. И в подвальчике, у ног Солнышкина, вспыхнул свет.

У Солнышкина похолодели нос и уши. Он заглянул в окно и сквозь занавеску увидел своих друзей. Они сидели за столом у самого окна.

Перед ними громоздились тарелки с бутербродами, а посреди стола стояли кружки с пивом.

— За удачу! — сказал Васька и поднял кружку.

— За Солнышкина! — хихикнул Стёпка, проглотив бутерброд с красной икрой.

Солнышкин хотел уже стукнуть в окно и потребовать хоть кусок хлеба. Но тут за его спиной раздался укоризненный голос:

— Ай-яй-яй, молодой человек…

Солнышкин оглянулся. На него с доброй усмешкой смотрел невысокий старичок в морской форме. Солнышкин, краснея, отошёл от окна и сделал вид, что прохаживается.

А между тем, пока он прохаживался, в подвале происходили следующие события.

Стёпка допил последнюю бутылку пива и пробормотал:

— Хочу спать, пошли в каюту.

— Сейчас, только закушу, — сказал Васька и ткнул по ошибке вилкой в толстую лапу артельщика.

— О-го-го! — взвыл Стёпка. — Этак ты меня ночью укокошишь якорем! Нужен ты мне, друг нашёлся!

И когда Солнышкин в третий раз заглянул в окно, он увидел, как Васькина рука, на которой было написано «Дружба — закон моря», врезалась в Стёпкин глаз так, что по всему ресторану разлетелись искры. Один из бывалых моряков с криком «Полундра!» даже бросился заливать огонь пивом. А Васька и Стёпка тут же вылетели на улицу.

Наверное, оба друга так и легли бы под ноги прохожим. Но навстречу им бросился Солнышкин, и они вдвоём повисли на его плечах.

— Солнышкин! Солнышкин! — плакал Васька. — Спаси меня, Солнышкин! Тону! Закон моря! Матрос должен спасать своего капитана. Слышишь, вода?

Рядом и вправду булькало и плюхало, как в трюме. Это переливалось пиво в брюхе артельщика.

— Тону! — кричал Васька.

— Тонешь, давно тонешь! — раздался вдруг насмешливый голос.

Сбоку подкатила милицейская машина. Из неё выпрыгнул молодой лейтенант, открыл заднюю дверцу и затолкал в неё обоих друзей, освободив Солнышкина от тяжёлой ноши.

— Спасём! — сказал лейтенант. — Обязательно спасём!

И машина скрылась в темноте.

Каюта старого Робинзона

Солнышкин присел на порог и стал думать, где бы устроиться на ночлег. Как вдруг опять услышал голос:

— Ай-яй-яй, молодой человек! И не стыдно?

Он обернулся и увидел прежнего старичка в морской форме. Это был известный всем морякам старый инспектор океанского пароходства Мирон Иваныч. Больше всего на свете он любил море. Отправляя в океан пароходы, он мечтал о кругосветном плавании. Но так и не смог за всю жизнь выбраться в путь. Его и теперь приглашали в плавание, но он показывал на свои галоши и говорил:

— У меня теперь одно плавание. Мои старые баржи делают две мили в сутки. Одну из дому сюда, вторую — обратно.

Звали его ещё Робинзоном, потому что жил он в старом доме один. Но вспоминали его на всех морях. Вывел в люди он многих моряков. А тех, кто мечтал о плаваниях и пароходах, старый инспектор узнавал за квартал.

— Ай-яй-яй, мечтали о море и чуть не попали в милицию? — сказал Солнышкину Мирон Иванович.

— А вам какое дело? — угрюмо буркнул Солнышкин.

— А я ищу матроса на судно, которое отправляется в кругосветное плавание. Только вежливого…

— Мне не до шуток, — невесело ответил Солнышкин.

— Тем лучше, — улыбнулся старик. — Будем знакомы. Робинзон. Старый Робинзон… — И он протянул руку.

— Солнышкин, — удивлённо ответил Солнышкин.

— Ну вот и хорошо, Солнышкин. Разрешите мне пригласить вас в свою каюту. На моём корабле нет креветок и виски. Но голландский сыр, чашка чёрного кофе и мягкая постель всегда найдутся.

Всё-таки Солнышкину везло!

Робинзон заложил руки за спину, и они стали подниматься по сопке, на которой Солнышкин уже побывал сегодня с Васькой. Только вместо облака на ней сидела громадная луна, окружённая звёздами, и заливала всё жёлтым-жёлтым светом.

Робинзон расспрашивал Солнышкина о его похождениях, и поэтому усталый Солнышкин не обратил внимания на тот удивительный факт, что они поднимаются вверх, а не спускаются к морю.

Наконец они остановились у старинного островерхого домика, который возвышался на крутой скале и отбрасывал вниз большую тень. Робинзон показал на дверь:

— Сюда! — Щёлкнул ключом и сказал: — Каюта к вашим услугам!

Солнышкин нерешительно вошёл в комнату. Не веря глазам, повернул голову влево, потом вправо, потом снова влево и снова вправо и восхищённо выпалил:

— Вот это да!

Комнаты не было. Под ногами лежала корабельная палуба. Напротив двери у единственного большого окна, смотревшего на бухту, был укреплён корабельный штурвал с отполированным колесом. Вместо окон в стенах были иллюминаторы. Над одним висел барометр, а рядом с другим спасательный круг, на котором было написано: «Один за всех». На полке рядом с книгами лежала подзорная труба и розовели морские раковины.

С потолка свисали пальмовые листья. Одна стенка была сделана из пальмовых стволов, а топчан был накрыт шкурой медведя.

— Вот на этом судне и спасается старый Робинзон! — подмигнул Солнышкину старик и подтолкнул его к распахнутому окну.

Вся бухта внизу сверкала, и в темноте переливались разноцветные огоньки. В море над чёрной водой вспыхивал и гас свет маяка. Над ним светили громадные звёзды, и Солнышкину показалось, что он плывёт по далёким южным морям…

Вдруг Мирон Иванович зашмыгал носом, посмотрел в окно, потом на барометр и скомандовал:

— Задраить иллюминаторы, или через полчаса хижину старого Робинзона зальёт водой!

Солнышкин с сомнением посмотрел на звёздное небо и собирался возразить, но тут же громадная капля щёлкнула его по носу и по стёклам забарабанил дождь. Солнышкин стал изо всех сил закручивать винты на иллюминаторах. Он так торопился, что не заметил, как на маленьком круглом столике появились сыр, колбаса и Мирон Иванович налил из термоса в чашки ароматного кофе.

Через несколько минут Солнышкин с вымытыми руками сидел на медвежьей шкуре, потягивал вкусный кофе и собирался подумать о том, как хорошо всё устроилось. Но тут за стенами так забушевало, что весь дом задрожал и, казалось, покатился вниз. Наверху что-то треснуло, и по пальмовому листу побежала струйка. Мирон Иванович схватился рукой за голову, посмотрел вверх и крикнул:

— Солнышкин! Аврал! В судне старого Робинзона пробоина!

Солнышкин вскочил на стол, потом на подставленную табуретку, раздвинул листья и увидел в потолочной доске дырку, из которой выстрелил сучок. Солнышкин сунул в дырку указательный палец, но табуретка вылетела из-под его ног, и он повис в воздухе. Палец ныл, как зуб, в который доктор залез буром, но Солнышкин держался. Робинзон нашёл сучок, завернул в кусок старой тряпки и подставил Солнышкину табуретку. Солнышкин крепко вколотил сучок в дырку кулаком и спрыгнул.

— Молодец, Солнышкин, — сказал Робинзон, и они сели допивать кофе, которого стало от дождя вдвое больше.

Буря всё усиливалась. Внизу трещали деревья, прыгали по сопке потоки. Сбоку, сквозь щель в стене, которую старый Робинзон не заделывал нарочно, посвистывал настоящий морской ветер, и теперь Солнышкину было так хорошо, как будто он потерпел кораблекрушение и вдруг оказался на острове в гостях у настоящего Робинзона.

Глаза у него слипались, но он подошёл к окну с подзорной трубой и посмотрел вниз. Океан бушевал. На улицах города никого не было. Только у отделения милиции, под фонарём, приплясывали две какие-то странные фигуры. Издалека Солнышкин, конечно, не узнал Ваську и артельщика, которых лейтенант выгнал протрезвиться под бесплатный холодный душ.

Солнышкин положил на место трубу, улёгся на шкуре и, хотя у него болел палец, уснул, как под хорошую корабельную качку.

…Солнышкину снились жуткие вещи. Ему приснилось, что его прямо на ходу поезда вытряхивают из мешка. Он вылетает в окно, катится по скалам и с громадной высоты падает в зелёное-зелёное море. На лету он с треском цепляется брюками за нос какого-то корабля, выскальзывает из них, а сверху раздаётся голос: «Ай-яй-яй, молодой человек…»

Он приготовился ласточкой нырнуть в воду и открыл глаза.

Над ним качал головой старый Робинзон: «Ай-яй-яй…»

Солнышкин сидел в глубокой дыре, оттого что доски под ним с треском провалились.

— Крепкая была качка, — сказал с улыбкой Робинзон и похлопал рукой по спинке топчана. — Видно, отслужил старина. Тридцать лет обеспечивал ночлег всем потерпевшим кораблекрушение. Ну, подъём, подъём!

Солнышкин вскочил, высунул в открытое окно круглую, как яблоко, голову и зажмурил глаза. Сверкало солнце, приплясывало море, свистели птицы, а под окном потихоньку булькали ручейки. Он оделся, схватил ботинки, мешок и направился к двери. Но Робинзон надел на морщинистый нос очки и повернулся к нему:

— Куда?

— Искать пароход, — сказал Солнышкин.

— А этот тебе не нравится? — спросил Мирон Иванович. — И команда получилась бы неплохая: Робинзон и Солнышкин!

Солнышкину очень не хотелось обижать старика. Он ещё раз посмотрел на штурвал, на иллюминаторы, на окно, обращённое к заливу, и вздохнул:

— Корабль что надо, да ведь он стоит на одном месте…

— Эх-хе-хе… — усмехнулся Робинзон, — что верно, то верно. Всё на месте и на месте. Все уходят в море, а Робинзон живи один, волнуйся из-за них и шагай свои две мили в сутки!

Он подошёл к большому глобусу, к которому были прицеплены белые бумажные пароходики, повернул его, и пароходики тоже завертелись и побежали по голубым морям.

— Что ж, прикрепим сюда ещё один пароход, — сказал старик. — Пароход, на котором поплывёт Солнышкин.

Потом он остановился у полки, взял что-то с неё, положил в карман кителя и вместе с Солнышкиным вышел из этой удивительной хижины.

Привет Мирону Ивановичу!

На каждом шагу Солнышкин поворачивал голову то влево, то вправо, потому что из каждого переулка то и дело раздавалось:

— Мирону Иванычу привет!.. Привет, Мирон Иваныч!

А рота курсантов мореходной школы приветствовала его хором, будто старый Робинзон был сегодня именинником и одновременно командующим парадом.

Всё в городе после ливня было чисто, ярко и празднично. Пуговицы на кителе маленького сухонького Робинзона сверкали, как адмиральские ордена. Он переступал через лужи и весело помахивал всем рукой.

Вдруг из-за поворота кто-то закричал:

— Стойте! Стойте!

Робинзон и Солнышкин повернулись. По улице босиком шлёпал весь мокрый Васька-бич. Брюки у него были закатаны, в руках он держал раскисшие туфли, а с его чуба и длинного носа срывались громадные капли.

— Мирон Иваныч! — заныл Васька… — Мирон Иваныч, помоги. Надоела эта тунеядская жизнь…

— Неужто? — удивился Робинзон.

— Ей-ей, — заплакал Васька.

— Чем же тебе помочь?

— Дай мне хороший пароход!

— Так, так, — усмехнулся Робинзон, — ну, какой, например?

— Ну… — замялся Васька, — чтобы боцман подобрей, а компот побольше.

Васька забега́л то с одной, то с другой стороны. Солнышкин смотрел на него с презрением.

— Ну что ж, с превеликим удовольствием, — улыбнулся Робинзон и пошёл с Солнышкиным дальше.

Васька зашлёпал босиком сзади.

Они прошли по набережной мимо чугунного забора, мимо громадного памятника, с пьедестала которого двадцатиметровый красноармеец в будёновке трубил победу Красной армии на весь океан. Уже вдали поднялось важное океанское пароходство. И по улице, обгоняя друг друга, помчались на совещание капитаны, начальники и помощники начальников.

В это время из-за угла появился кто-то громадный и громогласно сказал:

— Батюшки! Вот это встреча! Мирон Иваныч!

Солнышкин отшатнулся и увидел капитана, который был в два раза выше Робинзона. А фуражка на голове у него была такая, что налезла бы на голову двум капитанам вместе.

— Батюшки! — сказал капитан и стал трясти руку старому Робинзону.

— Евгений Дмитриевич, дорогой, так мы, кажется, вчера виделись, — улыбаясь, сказал Робинзон. — Даже точно виделись.

— Неужели? — удивился капитан.

И тут состоялся разговор, от которого Солнышкин весь взмок, а чубчик у него застыл от волнения.

— Евгений Дмитрич, вы помните топчан в каюте старого Робинзона? — начал старый инспектор.

— Конечно. Как же, как же! Разве можно забыть? — воскликнул капитан и вскинул руки, сверкнув золотыми нашивками. Мужественное лицо его стало добрым и внимательным. — Да, да! Я ещё провалился тогда. И подзорную трубу помню. Я ведь в неё увидел мачты своего парохода! А помните, как я затыкал пальцем дырку от сучка в вашем потолке? Помните? — И он захохотал. — Я тогда чуть не проткнул крышу!

— Ах, Евгений Дмитрич, — сказал Робинзон, — конечно помню. А сегодня на этом месте спал ещё один мореплаватель и смотрел в подзорную трубу на мачты вашего парохода…

И он показал глазами в сторону Солнышкина.

— Так где же он? — засуетился капитан и стал оглядываться вокруг себя, будто потерял иголку и никак не мог её найти. — А, вот он! Да какой красавец, прирождённый моряк! При-рож-дён-ный! Немедленно выписывайте направление на пароход.

— Но он ещё молод, — сказал Робинзон.

— Ничего, это я всё улажу. Жду, жду, — сказал громовым голосом моряк и побежал на совещание.

Это был капитан парохода «Даёшь!» — Евгений Дмитриевич Моряков.

— Ну вот, Солнышкин, вот и всё, — сказал маленький Робинзон и грустно подмигнул.

Через полчаса он выписал ему направление на судно и, когда Солнышкин уже собрался бежать, остановил его. Он достал из кармана маленький бронзовый компас и протянул Солнышкину.

— Возьми, — сказал Робинзон. — Мне его подарил один старый моряк. Он говорил, что, если у человека в жизни всё правильно, стрелка компаса показывает точно на север — так держать! Если же нет, то она начинает выписывать кренделя. Может быть, это сказка. У меня он всегда показывал на север, а жил-то я, наверное, не очень правильно. Но всё-таки возьми…

Потом он вытащил из кармана пятирублёвую бумажку, дал Солнышкину и весело сказал:

— Когда-нибудь рассчитаемся!

А ещё через минуту он с самым серьёзным выражением лица выдавал направление Ваське-бичу к самому доброму боцману.

А фуражку нужно снимать!

Солнышкин летел навстречу морю и кораблям.

Он бежал так, что лужи, как птицы, разлетались из-под его ног.

На щеках у него будто выросло по красному яблоку.

До слуха Солнышкина вдруг долетело чиканье ножниц, стрекот машинки, и он вспомнил, что не мешало бы зайти в парикмахерскую. Он остановился под вывеской, дождался звонка, подошёл к креслу и стал рассматривать себя в зеркале. Уж теперь-то он пошлёт бабушке фотокарточку!

Но тут в зеркале появилась вытянутая физиономия в капитанской фуражке.

— Пересадите его, — сказала физиономия и растянулась, как тесто. — Я бреюсь только у этого мастера.

Солнышкин повернул голову и хотел возмутиться. Он тоже хотел стричься у хорошего мастера. Но тут появился другой парикмахер и, как артист, пропел Солнышкину:

— А я вам не нравлюсь? Прошу, очень прошу!

И Солнышкин согласился. Не потому, что парикмахер ему понравился, а просто Солнышкин не любил обижать людей.

Капитан даже не поблагодарил его и плюхнулся в кресло прямо в фуражке. К нему тотчас подлетел мастер в белом халате. Он был такой чистенький, что на щеках у него отражались бухта, пароходы со спасательными кругами и мелькали быстрые чайки.

— У вас чудесный загар! — с подчёркнутым восхищением затеял разговор мастер. — Вы, наверное, только что из Индии?

— В Африке тоже жарко, — уклончиво ответил капитан.

— А-а-а, — с любопытством протянул парикмахер, — так вы из Африки? Ну, как там в джунглях?

Капитан почему-то промолчал, а мастер замурлыкал и стал взбивать в чашечке пушистую мыльную пену.

— Что вам, молодой человек? — пропел, как артист, второй мастер.

— Под бокс, — сказал Солнышкин и посмотрел на себя в зеркало.

Теперь сзади него стояла маникюрша и жевала булку, а сбоку отдыхала детский мастер. Она только что стригла очень упрямого мальчишку и поэтому всё ещё хваталась за сердце.

— А в джунглях свирепствуют львы, — вдруг сказал капитан. — Нет антилоп — хватают слона и глотают с бивнями!

Второй мастер так удивился, что открыл рот и машинкой начал стричь Солнышкину нос. Солнышкин дёрнулся, и мастер стал извиняться.

— Нет слона — хватают автомобиль!

«Глупые шутки», — подумал Солнышкин, но промолчал.

— Потрясающе! — сказал первый мастер.

Капитан снова замолчал. Тогда мастер стал намыливать капитану подбородок. Махал кисточкой он так, чтобы не испачкать капитанскую фуражку. Поэтому мыльные хлопья отлетали в сторону. Ляп! — и кусок пены залепил Солнышкину глаз.

Солнышкин сердито утёрся. Ляп! — и пена повисла у него на носу.

— Ну, знаете… — не вытерпел Солнышкин. — Фуражку надо снимать!

— Что? — спросил капитан.

Все мастера испуганно примолкли.

— Фуражку в помещении надо снимать, — сказал Солнышкин. — Это знают даже первоклассники!

Все застыли в ожидании. Что же произойдёт? Маникюрша от растерянности вместо булки затолкнула в рот резиновую грушу от пульверизатора, а детский мастер по привычке, как ребёнку, протянула капитану для успокоения бутылочку из-под одеколона.

— Что?! — заорал капитан. — Ну, знаете ли… Извините! Плавали — знаем! — выкрикнул он, натянул фуражку ещё глубже и с намыленными щеками выскочил на улицу.

Добрый боцман Шахрай

Солнышкин быстро забыл о происшествии в парикмахерской и подходил к пароходу. Уже издалека он увидел нечто необыкновенное: вся палуба «Даёшь!» была облеплена моряками. На причале тоже стояла толпа, а на каком-то сторожевике матросы забрались даже на мачты. Все смотрели на трап парохода «Свежая камбала», по которому гордо поднимался Васька-бич.

— Васька, неужто на работу? — кричали отовсюду.

— Разумеется, — отвечал он и размахивал направлением, которое выписал ему старый Робинзон.

Все смотрели на Ваську. Поэтому никто на пароходе не заметил Солнышкина. Один только матрос Петькин оставался равнодушным, но он удил камбалу и ничего не видел вокруг.

Солнышкин взбежал по трапу и взобрался на гору пустых ящиков из-под макарон.

— Поразительно, честное слово, поразительно! — удивлялся капитан Моряков.

— Курица медведя снесёт, — сказал Петькин.

Между тем Васька, помахивая рукой, поднимался по трапу, и нос его улавливал сладкий запах компота. Он уже видел вкусные блины, мягкую постель, тёплый уголок в подшкиперской, где можно будет отоспаться во время работы, и думать не думал, какую шутку сыграл с ним старый Робинзон.

Васька шёл с направлением к доброму боцману Шахраю. Но ведь на флоте было два Шахрая! Младший был добряк и филон и не прочь дать храпака. Зато у старшего при виде лодыря и бездельника кулаки увеличивались по крайней мере в пять раз.

— Где боцман? — спросил Васька у вахтенного.

— А вон, — кивнул вахтенный.

Васька двинулся вдоль стенки, и тут его длинный нос столкнулся с крючковатым носом Шахрая-старшего.

— Ко мне? — спросил Шахрай.

— Не… не… — заикаясь, затряс головой Васька и стал пятиться.

— Стой! — крикнул Шахрай и бросился вдогонку. Ему позарез нужны были матросы.

Но Васька уже бежал по палубе к борту.

А на пароходе «Даёшь!» всё увеличивалась толпа, и судно медленно покачивалось. Там уже надеялись увидеть Ваську в робе, но вдруг раздался пронзительный крик, и растрёпанный Васька-бич выскочил на нос «Камбалы». За ним грохотал сапогами старый Шахрай.

— Не уйдёшь! — пропыхтел боцман и схватил Ваську за обезьяний галстук.

— Уйду! — отчаянно крикнул Васька и, выдернув голову из галстука, прыгнул за борт. — Лучше гибель, чем Шахрай!

Боцман схватил его за туфлю, но Васька заорал и сиганул вниз, в мазутную воду, на которой качались отражения облаков.

— Утонул! Убился! — заволновались кругом. — Васька убился!

— Не, не утоп! — с досадой сказал Шахрай и запустил Ваське вдогонку туфлю, которая осталась у него в руках.

Все перегнулись через борт и смотрели в глубину. Скоро там появилось белое пятно, и через минуту вынырнул Васька. На голове у него, как берет, лежала медуза, а изо рта торчал пучок морской травы.

— Пф, пыф, — плевался Васька, — пф, помогите! Стёпа, друг, помоги!

— А ты вот так, вот так, — показывал рыжий Степан своему товарищу и размахивал в воздухе руками.

Но это Ваське не помогло. Он не умел плавать.

И вдруг над толпой что-то со свистом пронеслось. Это Солнышкин схватил ящик и швырнул вниз. Васька ухватился за него. И тут рыжий артельщик заорал:

— Оставь! Оставь, говорю! Ящик два с полтиной стоит!

— Не бойся, уплачу, — с достоинством сказал Солнышкин.

И все повернулись к нему, а Васька добрался на ящике до берега, вскарабкался на причал и скрылся в дырке забора.

Неожиданные перемены

— Солнышкин! Явился? Великолепно! — сказал капитан Моряков и похлопал его по плечу. — Герой, настоящий матрос!

Все заговорили:

— Молодец!

Тут капитан сердито нахмурил брови и повернулся к артельщику, у которого кривые ноги сразу сделались колесом.

— А ваше поведение, ваше поведение мы ещё разберём. Не помочь утопающему, позор! — И хотя сам он презирал Ваську, но выполнение морских законов считал святым долгом.

— Явился, — злобно прошипел Стёпка Солнышкину и стал расталкивать толпу.

— Ну что ж, Солнышкин, сейчас мы тебя к кому-нибудь определим, — сказал Моряков.

— Ко мне! — звонко предложил маленький, с острым носиком радист Перчиков. — Конечно ко мне!

Он вообще отличался гостеприимством, а новый матрос сразу же пришёлся ему по душе.

Солнышкин пошёл за Перчиковым в каюту.

Каюта была чудесная: слева стояла двухэтажная койка, перед столом, вделанный в палубу, вращался великолепный стул, а за иллюминатором слышался плеск волн. Солнышкин был готов обнять Перчикова, но тот стеснялся подобных вещей. Он заторопился:

— Ну, теперь за работу! Грузить продукты.

И они вышли из каюты. Навстречу им уже мчались Петькин и Федькин с ящиками на плечах. А с палубы доносились крики артельщика. Он бегал и суетился.

Вечером пароход должен был отправиться на Камчатку, а сделать достаточные запасы артельщик вовремя не успел.

Подъёмный кран опустил на палубу груду ящиков. Солнышкин бросился к одному из них, но Степан широко расставил ноги:

— Этот не трожь.

Солнышкин бросился к другому. Но артельный только ухмыльнулся:

— Ишь, сарделек захотел? Половину слопаешь!

Солнышкин поставил ящик и собирался сказать, что, во-первых, лопают свиньи, а во-вторых, он не такой обжора, как Степан. Но за его спиной раздался громовой вскрик:

— Ба-тюш-ки! Опять сардельки! Да куда вы их? Лопнете — придётся хирурга вызывать! — И мимо, качая головой, прошёл капитан Моряков.

Следом за ним шли три штурмана. Моряков торопился в пароходство, больше он ничего не сказал, но артельщик сразу прикусил язык.

Солнышкин взмок. Вместе со всеми он носил ящики и муку, и теперь из его рубахи можно было печь пирог: мука на спине превратилась в тесто. Но он этого не замечал. Он бегал по трапам, таскал с Перчиковым в холодильник бараньи туши, пока на палубе вдруг снова не зашумела толпа.

Солнышкин отёр лицо, просунул голову в толпу. Сзади, положив ему руки на плечи, стоял Перчиков, и они услышали потрясающую новость: полчаса назад «скорая помощь» увезла из пароходства капитана Морякова. Произошёл редчайший в медицине случай: у сорокалетнего капитана неожиданно обнаружилась младенческая болезнь — корь!

Перчиков хотел от удивления всплеснуть руками, но они прилипли к спине Солнышкина.

Команда заволновалась. Солнце уже стояло в зените, до вечера оставалось немного времени. Как быть без капитана?

Вдруг все повернулись к трапу. У Перчикова покраснел нос, а рыжий артельщик захихикал и потёр руки.

— Хе-хе! — сказал артельщик, и его толстые ноги стали выбивать твист. — Хе-хе, вот это капитан! Вот с ним мы заживём! И сарделечки он уплетает — будь здоров.

По трапу с чемоданчиком в одной и с клеткой в другой руке поднимался новый капитан. В клетке вертелся бесхвостый белый попугай, который показался Солнышкину очень знакомым. Что касается капитана, то тут не было никаких сомнений: сегодня утром Солнышкин так мило беседовал с ним в парикмахерской.

— Вот это повезло! — Артельщик бросился к капитану: — Счастливы приветствовать!

Но капитан прошёл мимо.

— Плавали — знаем! — сказал он.

Потом он выпучил глаза на Солнышкина, потёр небритую щёку и стал подниматься к себе в каюту.

Первая команда Плавали-Знаем

Боцман парохода «Даёшь!», седой, крепкий Бурун, последним подошёл к трапу. Уже за несколько шагов он стал присматриваться к следам, оставленным капитанскими сапогами. Он плавал со всеми капитанами и точно знал, кто как ставит ногу. Сейчас он увидел кривой и неровный след.

— Что? — испуганно спросил Бурун. — Плавали-Знаем?

— Да! — ответил Перчиков.

— Ну всё! Начинается весёлое плавание!

Имени нового капитана никто не знал. Весь флот звал его по кличке Плавали-Знаем. Кто бы ни обращался к нему с советом, что бы ему ни говорили, все слышали от него один небрежный ответ: «Плавали — знаем». Знаний у него было с гулькин нос, но важности хватило бы на сто капитанов. И, говорят, капитаном он стал только из-за своей важности. Когда на экзаменах ему задавали какой-нибудь вопрос, он так важно отвечал: «Плавали — знаем», что старым профессорам становилось неловко спрашивать его и они в смущении ставили ему пятёрки.

Но боцман Бурун знал его лучше всех преподавателей, поэтому он и почесал себе затылок. Солнышкин тоже сощурил глаз. Такая перемена обещала ему мало хорошего, но он не привык унывать. Тем более что он был на палубе настоящего корабля и корабль уже готовился к отплытию.

И едва он об этом подумал, в рубке появился Плавали-Знаем и крикнул в микрофон:

— Машинисты, заводи примус! Палуба, по местам!

Боцман бросился на бак. Солнышкин за ним, сзади побежали Петькин, Федькин и Стёпка-артельщик с куском сардельки во рту. Через несколько минут на палубе всё было как в бою: поползли цепи, загрохотали якоря. Бурун шумел на артельщика:

— Брось сардельку, держи трос!

Солнышкин изо всех сил тянул мокрый и толстый канат; от лебёдок шёл пар и дым, как от подбитых танков, и пароход потихоньку отваливал от причала. Оставалось убрать последний трос, когда на причале раздался спокойный голос:

— Стойте! Стойте!

Из-за пакгауза вышел доктор Челкашкин с чемоданчиком в руке.

— В чём дело? — спросил строго Челкашкин, так что все притихли, и посмотрел на часы. — До отхода ещё ровно две минуты.

Плавали-Знаем молчал.

— Я спрашиваю: почему убрали трап?! — сказал Челкашкин.

— Явились после меня и хотят, чтобы я ждал медицину! — закричал Плавали-Знаем.

— Во-первых, явился я вовремя! Во-вторых, я спасал человека, и, в-третьих, я не собираюсь бегать впереди вас стриженым бобиком!

— Что?! — спросил капитан, и щетина у него на подбородке стала вдвое длиннее.

— Трап, — показал Челкашкин пальцем.

Боцман побежал на помощь, но Плавали-Знаем крикнул:

— На место! Не сметь!

— Ах, даже так! — возмутился доктор. — Ну ладно!

И вдруг он разбежался, вскочил на трос и быстро побежал по нему, помахивая чемоданчиком. На палубе не успели даже мигнуть, как он перелез через борт.

— Вот так, — сказал Челкашкин и улыбнулся. — А с ним, — он показал наверх, — мы ещё поговорим. — И тут же отправился к себе в лазарет.

В это время из-за угла, запыхавшись, выбежали три молодых красивых штурмана. Они отвезли Морякова в больницу и теперь отчаянно размахивали руками. Но пароход уже уходил из бухты.

Руку на дружбу, Солнышкин!

Наступила ночь. На небе высыпали тысячи звёзд, и все отразились в воде. Пароходик бежал по ним, как петух по зерну.

Солнышкин стоял на самом носу парохода.

Сзади пароход догоняла луна, и Солнышкину казалось, что сам он — тугой, наполненный парус. Мешало только тесто, которое начало подсыхать на спине, и поэтому пришлось спуститься в душ.

Там уже приплясывали Петькин, Федькин, плюхался толстый Степан. Солнышкин еле пробился к душу, и тугие горячие струйки забарабанили по спине. Но через минуту ему стало совсем тесно. Он повернулся боком и увидел, что артельщик вроде бы увеличился в объёме. Он хотел повернуться поудобнее, но деться было некуда. От горячей воды артельщик разбухал, как сарделька.

— Ого! — сказал Солнышкин.

— Что? А ну-ка, вали отсюда! — прикрикнул артельщик, шлёпая себя ладонями по мокрому брюху.

Солнышкин поглядел на артельного исподлобья.

— Не слышал? — зашипел артельщик. — Да я тебя…

Но не успел договорить — в душевую вошёл боцман Бурун с берёзовым веником под мышкой.

— А-а, опять тут артельщик разоряется! — сказал он. — А ну-ка, хватит! Дай людям после работы помыться.

Артельщик поплёлся к двери. Солнышкин снова забрался под душ, и старый Бурун принялся хлестать его веником. Это было особенно приятно после длинной дороги и всех событий, которые свалились на голову Солнышкина.

Наконец всё утихло. Поблёскивая вымытым лбом, Солнышкин направился в каюту. На пороге его встретил Перчиков и протянул новенькую тельняшку:

— Держи!

Глаза у Солнышкина загорелись.

— Ух ты, вот это да!

— Бери, надевай, — сказал Перчиков и сам засиял от удовольствия.

Когда Солнышкин просунул голову в тельняшку и рассмотрел себя в зеркале, Перчиков вдруг озабоченно спросил:

— Слушай, Солнышкин, а почему Плавали-Знаем так сердито на тебя смотрел? И что у тебя случилось с артельщиком?

Солнышкин забрался на верхнюю койку, которую, понятно, Перчиков уступил ему, и рассказал всё по порядку. В каюте стоял приятный полумрак, за бортом бежали волны; Перчиков ремонтировал какой-то радиоприёмничек, и от света ламп носик его тоже светился, как радиолампочка. С каких-то неизвестных берегов в каюту доносились попискивания азбуки Морзе, долетала тропическая музыка, и Перчиков посмеивался над приключениями Солнышкина. Но когда тот рассказал о случае с милицией, о встрече в парикмахерской и о последней стычке в душевой, Перчиков задумчиво сказал:

— Да, тебя могут ждать неприятности. Но ничего, мы тебя в беде не оставим. — И протянул вверх руку: — Руку на дружбу, Солнышкин!

И хотя Солнышкин сам не собирался давать себя в обиду, он с радостью пожал мужественную руку Перчикова.

Первый приказ бравого капитана

Ночь прошла спокойно. И Солнышкин начал утро в самом боевом настроении. Под плеск волн он сделал на палубе зарядку, под крики чаек встретил солнце. Оно выкатилось из-за моря и полетело ему навстречу. Потом Солнышкин позавтракал куском хлеба с маслом, настоящим флотским чаем и теперь в раздевалке ждал команды боцмана.

— Федькин! Петькин! — крикнул Бурун, влезая в сапоги. — За мной! Солнышкин, за мной!

Но тут в коридоре раздались тяжёлые угрюмые шаги, и у раздевалки остановился Плавали-Знаем. Правая рука его была в кармане, а левая поглаживала густую щетину и ощупывала подбородок.

— Солнышкин, за мной! — процедил он сквозь зубы.

Все переглянулись. А Солнышкин помрачнел и с тяжёлым предчувствием зашагал сзади. Он медленно сжимал кулаки и готовился к бою. Он думал, что сейчас его ждёт какая-нибудь страшная работа. Ну ничего! Он себя покажет! Он докажет, что такое настоящий человек.

Плавали-Знаем остановился у своей каюты, снял грязные сапоги и, открыв дверь, сказал:

— Сначала надраить их, потом побрить меня! — И он злорадно посмотрел на Солнышкина. — А потом накормить моего индийского попугая. Ясно?

У Солнышкина на лбу воспламенились пятна.

— Я не чистильщик и не парикмахер. Я матрос!

Но из-за двери раздался важный голос:

— Плавали, Солнышкин, знаем. Настоящий матрос должен выполнять все распоряжения своего капитана.

Солнышкину ничего не оставалось делать. Он со злостью схватил сапоги и пошёл на палубу.

«Тоже нашёл себе слугу, — подумал он и швырнул сапоги, как кота, сожравшего на кухне сметану. — Я тебе начищу, я тебе покажу, какой я слуга!» И он пнул их ногой, как бешеного пса, который располосовал новые брюки. Потом он их начал драить так, что щетина разлеталась из щётки. «Вот так я тебя буду брить», — приговаривал Солнышкин. Но чем больше он злился, тем ярче сверкали сапоги. Настроение у Солнышкина стало исправляться, и мысли пошли веселей.

«Что бы такое ему подстроить? — подумал Солнышкин. — Как отомстить?»

Но ничего придумать ему не удалось, и он отнёс сапоги к капитанской каюте.

Но тут в дело вмешался артельщик Степан. Он отсиживался в каюте и курил папиросы «Казбек», целую пачку которых купил в «Золотом ките». В тот самый момент, когда Солнышкин ставил сапоги, он выглянул из каюты.

— Хе-хе, — захихикал Степан. — Вот сейчас я ему подстрою. Сейчас Солнышкину нагорит! — И как только тот отошёл в сторону, он подкрался на цыпочках к капитанской каюте и опустил в сапог горящую папиросу.

— Ну что, долго я буду ждать? — раздалось в эту минуту за дверью. И через порог в носках шагнул Плавали-Знаем.

Он втиснул одну ногу в сапог, потом сунул вторую и тут же завертелся и заревел, как пароходная сирена: огонёк прилип к самой пятке. Полкоманды бросило работу и понеслось наверх, прыгая через ступеньки. Плавали-Знаем вертелся на одной ноге и выл: «У-у-у!» Наконец он сдёрнул сапог и, увидев папиросу, заорал:

— Солнышкин! Где Солнышкин?

— А вот Солнышкин, — услужливо подскочил артельщик.

Солнышкин растолкал всех и протиснулся в середину.

— Это что же, вредительство? — сверкнул глазами Плавали-Знаем и протянул сапог.

— В чём дело? — спросил Солнышкин.

— А вот в чём. — И Плавали-Знаем вытряхнул из сапога окурок «Казбека».

— А я при чём? — спросил Солнышкин.

— При чём Солнышкин? — выступил вперёд Перчиков.

— Постойте, постойте! — сказал Бурун и взял папиросу. — «Казбек»! Да ведь их курит у нас один артельщик.

— Кто? — спросил Плавали-Знаем.

— Артельщик, — подтвердили все.

— А-а, так это ты? — зашипел Плавали-Знаем.

— Я нечаянно, я думал — это урна, — сказал артельщик, но сапог со всей силой шлёпнул его по самой макушке, как по мишени.

— Ну что, теперь побреемся? — деловито спросил Солнышкин.

— По местам! По местам! — заорал Плавали-Знаем и в одном сапоге заковылял на капитанский мостик.

Бриться ему уже не хотелось.

Преступная халатность кока Борщика

Теперь Солнышкин мог заниматься настоящей матросской работой. Он закатал рукава тельняшки и вместе с боцманом драил палубу. Он так старательно натирал её шваброй, что даже видавший виды Бурун удивлялся:

— Вот это да!

И он сразу же доверил Солнышкину поливать палубу водой из шланга. Шланг был новенький, вода из него била тугой прозрачной струёй, во все стороны разлетались сверкающие брызги, за бортом кричали чайки, и Солнышкин опять был такой радостный и счастливый, что ему захотелось послать фотокарточку бабушке. Он вымыл всю палубу, струёй сбил с бортов пыль и даже облил спасательные круги, так что они засветились как новенькие. Потом он вымыл две грузовые машины, которые стояли у трюмов и плыли на Камчатку.

Рабочий день подходил к концу, и Бурун, присев на трюм, удивился, что больше не случилось никаких происшествий.

— Странно, — сказал Бурун, — просто странно.

И в этот самый момент вверху, над капитанской рубкой, появился Перчиков с антенной и молотком в руках. Бурун насторожился. Именно на том месте, на поручнях, у боцмана сушились самые лучшие тряпки и висело самое красивое пожарное ведро. Перчиков отодвинул их и, напевая, стал прикреплять антенну.

— Ты что это делаешь, Перчиков? — покраснел от волнения боцман. — Опять за своё?

Он уже несколько раз ссорился из-за этого места с радистом и сбивал антенну. Ему казалось, что нет места удобнее для ведра и тряпок.

— Ты зачем это снял тряпку и отодвинул ведро? — дрожа от волнения, спросил снова Бурун.

— Эти знаменитые тряпки могут занимать более скромное место, а антенна нужна людям, она должна быть как можно выше! — ответил Перчиков, продолжая приколачивать антенну.

— Мои тряпки, — сказал боцман, — мои тряпки на более скромном месте?

— Угу, — ответил Перчиков, потому что во рту он держал гвоздь.

— Тогда эти знаменитые тряпки будут сохнуть на твоей знаменитой антенне!

Боцман повернул голову и вдруг приоткрыл рот: пока они спорили, солнце спряталось, и перед пароходом стояла такая густая стена тумана, что его можно было сгребать, как снег, лопатой. На поручнях и иллюминаторах повисли капли, словно у парохода случился насморк. Всё притихло.

— Ну и туман! — удивился боцман. — Ну и туман! — И он пошёл к себе в каюту.

А Солнышкин забрался в грузовик и стал наблюдать за морем и за туманом.

Именно из-за этого тумана такой хороший день закончился неприятностью для кока Борщика — одного из лучших коков пароходства.

Как только судно вошло в туман, в рулевую рубку поднялся заспанный Плавали-Знаем. Он любил подремать в это время, но туман на него плохо подействовал: у него закололо в ушах и заложило нос.

— Что тут происходит? — спросил он, протирая глаза.

— Ничего, порядок! — буркнул Петькин, который стал на вахту к штурвалу.

И вдруг впереди, прямо перед носом парохода, раздался резкий автомобильный гудок.

— Лево руля! — заорал Плавали-Знаем и выглянул в окно.

Куски тумана цеплялись прямо за щетину. И конечно, ему не было видно ни грузовиков, которые он не разглядел с самого начала, ни Солнышкина, который нажимал изо всех сил на сигнал.

— Лево руля! — крикнул он.

Судно резко повернуло влево, но впереди снова раздался автомобильный гудок.

— Право руля! — застучал кулаком Плавали-Знаем.

Петькин изо всех сил рванул штурвальное колесо и чуть не полетел.

Гудки прекратились, потому что Солнышкин вылетел из машины.

— Ну и техника пошла! — переводя дух, выдавил из себя Плавали-Знаем. — Тоже мне изобретатели, придумали по морю разъезжать на автомобилях. Да ещё в такой туман!

Туман всё ещё сгущался и сгущался.

— И откуда это валит? — сказал Петькин.

— А сейчас узнаем! — хмуро пообещал Плавали-Знаем и вышел из рубки.

Он протопал по коридору, выбрался на корму. И тут ему показалось, что туман пахнет компотом! Он ощупью двинулся к камбузу. Запах стал сильней. И было от чего. Кок Борщик, распахнув окно, изо всех сил выгонял наружу клубы пара, как из комнаты выгоняют мух. От резкого поворота парохода влево на плите подпрыгнула кастрюля с компотом и от шипящей плиты валил пар.

— Вот оно что… — процедил Плавали-Знаем и схватил кока за плечо. — Работаешь, значит?

— Работаю, — взмахнул полотенцем Борщик, и клуб пара вывалил на палубу.

— Добавляешь, значит, туману?

— Ага, добавляю, — улыбнулся краснощёкий Борщик. И снова взмахнул полотенцем.

— Значит, шутишь? Ну-ну! — хмуро сказал Плавали-Знаем и зашагал к себе.

Борщик озадаченно посмотрел ему вслед и закрыл окно.

В это время судно вышло из полосы тумана, и снова на горизонте засверкало солнце.

— Ничего себе шуточки! — сказал Плавали-Знаем. — Из-за них, из-за этих дураков, того и гляди лишишься головы.

Через десять минут он пришлёпал на стенку приказ, у которого тотчас собралась вся команда.

«За непростительную халатность и глупые шутки во время работы, из-за которых в море образовался густой туман, коку Борщику объявить строгий выговор. Капитан парохода „Даёшь!“».

Вместо подписи стоял крючок, похожий на восклицательный знак. Все удивлённо пожимали плечами и расходились по каютам, обсуждая это событие. Кое-кто пробовал с Борщиком шутить, но заслуженный кок больше не отвечал ни на какие шутки.

Замечательные указания бравого капитана

Плавали-Знаем ходил взад и вперёд по рулевой рубке и всё ещё с досадой выглядывал в окно. «Даёшь!» полным ходом шёл на Камчатку при попутном ветре. Он гудел каждому встречному пароходу, и они тоже дружески приветствовали его гудками. На горизонте кувыркались дельфины. Но три вещи раздражали капитана: во-первых, нос парохода сидел в воде ниже, чем хотелось бы Плавали-Знаем, и от этого судно выглядело, по его мнению, не очень героически; во-вторых, на носу парохода торчал Солнышкин, который мешал Плавали-Знаем, как муха на носу; и в-третьих, попутный ветер заносил в рубку дым, и от него у капитана слезились глаза и во рту было кисло, словно он проглотил муравья. Он вызвал к себе боцмана и сказал:

— У нашего парохода неважный вид.

Старый Бурун содержал судно в образцовом порядке. Он провалился бы от стыда, если бы кто-нибудь нашёл на палубе хоть одно пятнышко. Это заявление его поразило. Но Плавали-Знаем угрюмо объяснил:

— Дрянной вид, бодрости не хватает. И носом оно смотрит как-то вниз. Выпрямить его, перетащить всё оборудование на корму!

Бурун хотел возразить, но капитан отмахнулся:

— Плавали — знаем!

И бывалый боцман объявил аврал. В пять минут вся команда была на ногах, словно её подняли в атаку, и тащила с носа на корму боцманское хозяйство. Солнышкин и Федькин тянули тросы. Кок Борщик, как свинью за хвост, тащил за верёвку бочку. Артельщик, громыхая сапогами, гудел: «Вот это работа!» — и одним глазом посматривал, долетают ли его слова до капитана. На палубе всё кипело, и только радист Перчиков сердито заявил боцману, что не собирается потакать ничьим дурацким выдумкам.

За каких-то полчаса корма превратилась в настоящую баррикаду и грузно осела в воду. Зато нос задрался вверх, как ствол пушки.

— Ну как? — крикнул боцман, повернувшись к рулевой рубке.

— Так, так! — подбодрил Плавали-Знаем. — Ещё немного, и будет полный порядок!

Ещё через полчаса Плавали-Знаем взмахнул рукой и произнёс:

— Теперь — что надо! Не пароход, а космическая ракета!

Он поправил фуражку и, выйдя на капитанский мостик, гордо расправил плечи. Правда, со встречных пароходов стали поступать запросы, не нужна ли ему помощь: ведь все знают, что, когда судно слишком задирает нос, оно начинает тонуть. Но Плавали-Знаем не обращал на это никакого внимания. Единственное, что ему теперь мешало, — это дым, от которого пощипывало язык. Плавали-Знаем позвонил в машинное отделение, но машинисты ответили, что ничего не могут поделать. Тогда он сверкнул глазами и крикнул:

— Боцман, ко мне!

Бурун взлетел на мостик, утираясь рукавом куртки.

— Ликвидировать дым! — показал пальцем Плавали-Знаем на трубу.

— Как? — выкатил глаза старый боцман. Таких приказаний ему слышать не приходилось.

— Мешком. А лучше — брезентом, — поразмыслив, заметил капитан. — Солнышкина туда. И Федькина тоже, с брезентом. Пускай половят дым.

— Не положено! На ходу парохода не положено! — взмолился боцман.

— Плавали — знаем! На пользу обществу всё положено.

— Так они ведь изжарятся и прокоптятся! — в отчаянии крикнул Бурун.

— На пользу обществу! — сказал Плавали-Знаем и кивком дал понять, что разговор окончен.

Боцман и Федькин ругались самыми страшными словами. Сочувствующие подавали советы, но Солнышкину эта затея понравилась. Он, Солнышкин, на настоящей пароходной трубе! И он в нетерпении бегал вокруг неё.

— Здо́рово! Здо́рово, а?

Первым по лестнице поднялся Федькин в своих узких брючках и цветных сингапурских носках. Потом он подтянул подвеску, на которую уселся Солнышкин, и они повисли в небе по обе стороны трубы, держа в руках громадный брезент.

— Ну как? — крикнул снизу Бурун.

— Ничего, — ответил Солнышкин.

И тут же чуть не полетел с подвески. Ветер надул брезент, как парус, и рванул вверх. Солнышкин вцепился в него и едва не перелетел через трубу.

— Держи! — заскрежетал зубами Федькин.

Он болтался на другом конце брезента. При каждом порыве ветра они то подлетали вверх, то изо всех сил шлёпались на подвески. Дым так валил на них, что через минуту, окосев и кашляя, Федькин спросил:

— Отдохнём?

— Попробуем, — сказал Солнышкин.

— Сейчас! — крикнул Федькин. — Посмотрю, много ли там копоти!

Он сунул голову в трубу, но оттуда вывалил громадный клуб дыма и сажи. Следом из трубы с воплем вылетела совершенно чёрная голова Федькина.

— Не могу-у больше! — ревел ошалелый Федькин.

В этот момент брезент так наполнило клубом горячего воздуха, что он взлетел, как воздушный шар, и на нём повисли два настоящих трубочиста. Ещё минута — и их выбросило бы за борт, в море. Но брезент зацепился за мачту, а Федькин и Солнышкин с размаху стукнулись лбами.

— Ох! — сказал Федькин и стал съезжать вниз по мачте.

Солнышкин ещё держался. Сверху открывался прекрасный вид, но видеть всё это Солнышкину не давала громадная шишка на лбу. Он слетел вниз, прямо на руки перепуганному Перчикову.

— Жив? — крикнул Перчиков, ощупывая друга.

Он схватил Солнышкина за руку, позвал Федькина и вместе с ними зашагал в рубку. Сзади ковылял боцман и гудела толпа.

— Пошли! — говорил Перчиков. — Хватит с нас всего этого!

Они распахнули дверь рубки, по которой всё ещё ходил Плавали-Знаем. Капитан остановился, посмотрел на них и вдруг выкатил глаза:

— Негры? Иностранцы? Откуда на судне иностранцы?

— Кхе-кхе! — возмущённо кашлянул Федькин, и из горла у него вылетел ком сажи.

— Ха-ха! — захохотал вдруг Плавали-Знаем. — Так это же мои матросы!

— Мы не ваши матросы, — сказал сердито Солнышкин.

— Мои, мои! — заявил Плавали-Знаем и радостно понюхал воздух. Ветер в это время переменился, и дым отлетал в другую сторону. — Вы стали настоящими матросами, вы великолепно справились с заданием!

И Плавали-Знаем приказал Борщику выдать им по лишней порции компота. Но пить его у Солнышкина не было никакой охоты.

Хотя бы порядочная качка!

Целых два часа Солнышкин и Федькин оттирали друг друга мочалками. Потом Солнышкин принялся отстирывать свою тельняшку. Пять раз он без толку мылил её, пока в дело не вмешался Федькин.

— Настоящие моряки стирают чуть-чуть иначе! — сказал он. — Смотри. — Он намылил тельняшку в шестой раз, намылил свои носки и брюки, потом связал всё это тонкой верёвкой-выброской и спустил за борт.

— Что ты делаешь? — крикнул Солнышкин.

— Избавляю руки от лишнего труда!

Тельняшка и брюки запрыгали по волнам, а Солнышкин и Федькин уселись на канат. Солнце обжигало плечи. Федькин насвистывал мексиканскую песню. Солнышкин одним глазом косил на тельняшку, а другим успевал замечать всё, что встречалось на пути, и размышлял. Чаек он уже видел, медуз и камбалу тоже, дельфинов встречал, пережил почти тропический ливень в доме старого Робинзона. Настоящему моряку не хватало настоящей качки. Волны и сейчас были спокойными, прозрачно-синими, и в глубине мелькали клочья морской травы.

«Не везёт», — подумал Солнышкин. Ему хотелось бури.

— Хотя бы маленькая качка, — мечтательно сказал он вслух.

Федькин молчал.

— Хочется посмотреть на настоящий шторм, — сказал Солнышкин.

— Не надо торопиться, — заметил Федькин и вдруг вскочил.

Выброска лопнула, его сингапурские носки и одна штанина скакали по волнам обратно к Океанску. А тельняшка Солнышкина размахивала руками.

— Тяни, тяни! — запрыгал Федькин и выдернул выброску с тельняшкой и остатками своих брюк.

Солнышкин испуганно бросился проверять рубаху, а Федькин взял двумя пальцами штанину и сказал:

— Везёт человеку. Подумать, что было бы со мной, если бы я сам сидел в этих брюках! — Он бросил штанину боцману на тряпки и направился в каюту.

Лево руля, право руля!

В это время с мостика в свою каюту решил спуститься Плавали-Знаем. Он насладился видом поднятого корабельного носа, и теперь ему захотелось вздремнуть. За штурвалом, широко расставив ноги, стоял Петькин. Он обладал замечательным слухом и любое приказание начальства услышал бы на расстоянии сотни миль.

Плавали-Знаем вошёл в каюту и, сняв китель, басом пропел: «Лево руля, право руля!» Потом прямо в сапогах бухнулся на кровать, так как никогда не снимал их на всякий случай, и качнул рукой клетку с попугаем, которая висела на слуховой трубе. Попугай подпрыгнул, а Плавали-Знаем, подмигнув ему, повторил: «Лево руля, право руля, дурачок!» — и тут же захрапел.

Через несколько минут Петькин уловил донёсшуюся из слуховой трубы команду «Лево руля!» и, оглянувшись, повернул руль влево. Но скоро оттуда же раздалась сердитая команда: «Право руля, дурак!» И он испуганно дёрнул руль вправо. «Лево руля!» И он снова повернулся влево. И опять, ещё громче и строже, прозвучало: «Право руля, дурак!»

Петькин втянул голову в плечи. Он не понимал, за что его ругают, но тем исправнее выполнял команду и дёргал штурвал то влево, то вправо. Судно качалось так, что из кают стали вылетать чашки и стаканы. Стулья заходили ходуном.

Солнышкин хотел выглянуть в иллюминатор, но врезался головой в аптечку.

Артельщик, который нёс сардельки для капитана, летал из конца в конец коридора и каждый раз стукался головой то об одну, то о другую стенку. Наверху, в рулевой рубке, Петькин крутился на штурвале, а в капитанской каюте, над головой Плавали-Знаем, качался попугай и при каждом новом толчке остервенело орал в трубу: «Лево руля, право руля!»

Наконец при очередном броске артельщик так врезался в дверь, что она распахнулась и он, поддев головой клетку, шлёпнулся на Плавали-Знаем.

Попугай кончил свою песню, но качка продолжалась. Море разошлось не на шутку, и говорят, что именно в это время разыгрался короткий, но самый жестокий шторм за много лет.

Слева направо!

С каждой минутой волны поднимались всё выше и наваливались на левый борт. Пароход накренился и ехал боком по воде. Мачты повисали над морем, как удочки.

Держась за переборки, боцман кое-как добрался до рубки и, оттащив Петькина, пытался развернуть пароход носом к волне. Он повис на штурвале, когда в рубку ввалился Плавали-Знаем. Едва держась на ногах, он спросонья взглянул на море:

— Боцман, команду наверх! Помпы на палубу!

— Так пробоин нету! — крикнул боцман, стараясь перекрыть рёв воды.

— Вы что, не видите, — покачиваясь, сказал Плавали-Знаем, — что одна половина моря выше другой? Помпы на палубу! И мы его перекачаем! Слева направо! Слева направо!

И Плавали-Знаем с криком «Аврал!» бросился вниз по трапу. Следом мчалась палубная команда и машинисты. Солнышкин тоже выскочил из каюты и, падая, на четвереньках пустился за капитаном. Судну угрожала опасность! Начинался первый аврал в его жизни, и ему хотелось настоящей морской работы. Едва помпу вытащили на трюм, Солнышкин сразу же ухватился за рукоятку.

— Шланги в воду! — командовал Плавали-Знаем. Он подкатал рукава и стал напротив Солнышкина. — Начали, начали! — крикнул он, и вода загудела в шлангах. — Слева направо, слева направо!

Руки у Солнышкина ходили как заводные, а поясница сгибалась и разгибалась так быстро, что скоро в ней стало что-то похрустывать. Подумать ему было некогда. Со лба Плавали-Знаем катились громадные капли.

— Молодцы! — раздался голос Перчикова. — Молодцы, хорошо работаете! — В руках у него было ведро. — Может быть, ведром помочь?

Плавали-Знаем выпрямился, окинул море взглядом. В это время старый Бурун повернул судно, и волны громоздились с другой стороны.

— Кажется, переборщили! — сказал Плавали-Знаем. — Ну-ка, поменяемся местами. Справа налево!

Пальцы у Солнышкина уже не разжимались. Он опустился на колени, но продолжал работать так, что тельняшка трещала по швам. На руках лопнули мозоли.

Наконец Плавали-Знаем, посмотрев на море, сказал:

— Ну вот, теперь, мне кажется, порядок, ребята.

— Ну нет, что вы! — крикнул Перчиков. — Разве вы не видите, что с левой стороны на одно ведро больше? — Он подошёл к борту и, зачерпнув воды слева, выплеснул её направо. — Вот теперь порядок! — сказал он.

— Порядок! — устало процедил Плавали-Знаем. — А ведь найдутся ещё такие, что скажут, будто впустую работали. Найдутся! Плавали — знаем!

Каюта для индийского попугая

Всю ночь судно бросало с волны на волну. За иллюминаторами грохотало, и по стёклам били брызги.

— Держись крепче! — кричал Перчиков и хотел привязать Солнышкина к койке.

Солнышкин упирался то ногами, то головой в переборку, и ему казалось, что внутри у него взад и вперёд перекатываются гружёные вагонетки.

Но к утру шторм успокоился. И Солнышкин враскачку вышел на палубу. Море было зелёным и так пахло арбузами и свежими огурцами, что из него можно было делать салат. Волны были белыми, лохматыми и прыгали у борта, как пудели в цирке. Солнышкину хотелось по-свойски потрепать их по загривку. Он перегнулся через борт, но тут за спиной раздался голос Перчикова:

— Любуешься природой? А наверху баталия!

Солнышкин побежал за Перчиковым. В коридоре стоял гам. Полкоманды толпилось около каюты уборщицы Таи. Каюта находилась возле капитанской. Тая стояла с чемоданчиком и узелком и утирала глаза. В дверях топтался капитан с клеткой в руках. Перчиков возмущённо взмахнул руками:

— Из-за какого-то попугая переселять человека!

— Не из-за какого-то, а из-за ценного. Он куплен у факира в Индии! — с усмешкой возразил Плавали-Знаем.

— Не имеете права!

— Послушайте, Огурчиков, — Плавали-Знаем многозначительно поднял палец, — вы мне надоели…

— Во-первых, не Огурчиков, а Перчиков! — оскорбился Перчиков. — А во-вторых, мы будем жаловаться начальству!

— Начальство вас готово выслушать, — сказал Плавали-Знаем.

Он повесил клетку на вешалку, запер каюту и опустил ключ в карман.

И попугай опять показался Солнышкину очень знакомым.

Тая взяла чемоданчик и, всхлипывая, пошла к молоденькой буфетчице Марине, которая поддерживала её под руку. Толпа зашумела. Все были возмущены. И только артельщик сверкнул зубами:

— Будь я капитаном, я бы отхватил себе не одну каюту, а все четыре! — И кривыми ногами он начал выписывать твист.

— Прекрати! — крикнул Перчиков.

— А-а, Огурчиков, вам не нравится? — засмеялся артельщик.

— Вертится, как камбала на крючке! — обозлился Перчиков и сплюнул.

Боцман только посмотрел под ноги, но промолчал.

— А может, попугай и вправду особо ценный? — сказал он, вздохнув.

— Будь он трижды индийский… — начал Перчиков.

Но тут из-за двери на чисто русском языке раздался крик: «Загоню дурака! Доведёт до милиции! Загоню дурака, доведёт до милиции!»

Все переглянулись, раскрыв от удивления рты. А Солнышкин вдруг щёлкнул себя по лбу:

— Вот оно что!

Он сразу же вспомнил шумную барахолку на сопке, старую спекулянтку и конечно же знаменитого попугая из Индии.

— Ну всё! — сказал он и сжал кулаки.

— Что — всё? — озадаченно спросил Перчиков.

— Всё! — твёрдо ответил Солнышкин.

Что «всё», он ещё не решил и сам, но кулаки его были готовы к бою.

Партизанские действия на палубе парохода «Даёшь!»

Солнышкин сидел на палубе и суричил царапины. Он опускал кисть в большую банку с красным суриком и мазал палубу. Палуба становилась красной, как пожар. Руки и щёки у него тоже были красными. Ветер раздувал его чубчик и приклеивал волосы к щекам. Солнышкин отдирал их и ещё больше размазывал краску. Он всё не мог успокоиться: выжить человека из-за какого-то попугая…

Сперва он решил обляпать Плавали-Знаем с ног до головы суриком. Потом этот способ показался Солнышкину неподходящим. Он размашисто поставил кистью на палубе крест. Потом ещё один, а за ним и третий, так как забраковал ещё два придуманных способа.

— О чём ты задумался? — забеспокоился подошедший Перчиков. — У тебя вся палуба в крестах!

— Задумаешься!

— А в чём дело?

— Дело в том, что я кое-что знаю. Помнишь, я рассказывал тебе про барахолку, про свои приключения?

— А как же! — с достоинством ответил Перчиков. Память ему никогда не изменяла…

— Так вот. Этого капитанского попугая я уже видел.

— Где?

— На барахолке! — И Солнышкин рассказал ему про встречу со знаменитым попугаем.

— Эй, братцы, о чём вы там шепчетесь? — раздался вдруг рядом бас. Это огромный машинист Мишкин только что кончил смазывать лебёдку и, присев рядом с Солнышкиным, поставил сбоку банку с жёлтым, как вазелин, солидолом.

Солнышкин ещё раз пересказал историю с капитанским попугаем.

— Ну, ты сам не очень-то воюй! — сказал Перчиков. — Мы его на общем собрании…

— На собрании! — хохотнул Мишкин. — Насолидолить бы ему и артельщику пятки, чтобы катились по шарику до самого полюса, — вот и всё собрание!

— Как ты сказал? — переспросил Солнышкин и насторожился.

— Насолидолить бы, говорю, пятки, — повторил Мишкин и пошёл искать папиросу, потому что никак не мог отвыкнуть от дурной привычки курить.

Следом за ним ушёл по своим делам Перчиков, а банка с золотистым солидолом осталась стоять рядом с Солнышкиным…

Когда Мишкин вернулся, выпуская колёсики дыма, банки уже не было. Мишкин, недоумевая, потоптался около Солнышкина, пожал плечами и пошёл к лебёдке. Он оглядел лебёдку, посмотрел под скамью, но банки нигде не было.

— Вот ещё артистка! — усмехнулся Мишкин и побрёл в машинное отделение.

Солнышкин как ни в чём не бывало продолжал усердно суричить палубу. И никто, даже Перчиков, не смог бы догадаться, что он никак не дождётся наступления вечера.

Наконец солнце село, и наступила темнота.

Боцман с командой отправился в столовую, и оттуда тотчас раздался весёлый стук домино и крики: «Дупель два!», «Есть два — четыре!».

Перчиков пошёл на вахту в радиорубку.

Потом по трапу прогрохотали тяжёлые сапоги. Это Плавали-Знаем поднялся в рулевую.

И Солнышкин, оглядываясь, выбрался на палубу. Над головой висела луна и перемигивались звёзды, будто знали что-то весёлое. Солнышкин подошёл к грузовику, открыл дверцу и вытащил из кузова банку. Теперь начиналось самое опасное. Он снова заглянул в коридор. Там никого не было. Вверху тускло мерцали ночные лампы. Солнышкин быстро пошёл вперёд. Около каюты с попугаем он нагнулся и стал размазывать солидол по палубе. И тут невдалеке раздалось какое-то лопотание и вкусно запахло. Это артельщик тащил Плавали-Знаем собственноручно сваренные сардельки.

«У, подхалим! — зло подумал Солнышкин. — Помешал!»

Едва он успел вбежать в свою каюту, как за углом раздался толстый шлепок, крик, будто квакнула жаба, и мимо Солнышкина пролетела пара горячих сарделек. Артельщик поскользнулся на солидоле и прокатился на спине. На шум из рубки выглянул Плавали-Знаем и удивлённо открыл рот, чтобы спросить у артельщика, что он делает. Но тут же одна капитанская нога скользнула вперёд, вторая промчалась впереди первой, задралась чуть не в потолок, и Плавали-Знаем шлёпнулся на палубу.

— Так вот что ты здесь делаешь! — прохрипел он, уставясь на артельщика и сжимая кулаки.

— Да я сам чуть не отбил печёнку! — возразил тот. — Это кто-то из машинистов наследил. Я нёс сардельки. Вкусные, очень вкусные. Вот, попробуйте! — Он с улыбкой подобрал валявшуюся у ног сардельку и протянул Плавали-Знаем. — Чудесная сарделечка!

— Что?!

— Вкусная! — И артельщик торопливо сунул сардельку себе в рот.

— Шагай отсюда!

— В один миг, в один миг! — залебезил артельщик и, улыбаясь, начал пятиться за угол.

Плавали-Знаем поковылял к каюте, где жили Тая и буфетчица.

— Откройте! — ударил он в дверь кулаком.

Дверь приоткрылась, и из неё, как из скворечника, выглянула Таина голова.

— Убрать! — показал Плавали-Знаем на перепачканный солидолом порог её бывшей каюты.

— Ночью? — удивилась Тая. — А почему?

— А потому, — пробурчал Плавали-Знаем, потирая место, на которое только что шлёпнулся. Один глаз у него спрятался в щёлку, будто прицелился, а второй готов был выстрелить, как пушечное ядро.

Тая, тяжело вздыхая, стала мыть палубу, а Плавали-Знаем протопал снова на мостик.

«Ну ладно, я тебе ещё не то покажу! — подумал Солнышкин. Всё это время он выглядывал из-за двери и еле сдерживал смех. — Я тебе покажу, как по ночам гонять людей!»

Как только Тая скрылась за углом, он снова бросился к каюте Плавали-Знаем и начал заново мазать палубу. Но вдруг нога у него самого поехала назад, и он встал на четвереньки. И тут взгляд его упал на руку: на запястье был старый бронзовый компас. Стрелка его, обычно точная, теперь бегала и качалась из стороны в сторону. Будто хотела сказать: «Ай-яй-яй, молодой человек, как вам не стыдно!» Солнышкин удивился, привстал, и тут вправду раздался укоризненный голос:

— Ну и ну! Вот это партизан!

Он оглянулся. Сзади него стояла Тая.

— А я ничего, — сказал Солнышкин.

— А это что? — И Тая показала на руки, с которых медленно капал солидол. Она бросила тряпку и сказала: — А ну-ка, пойдём в каюту…

И смущённый Солнышкин отправился за ней.

В это самое время Мишкин вышел из машинного отделения. Он прошёлся по коридору и вдруг почувствовал, как о его ногу что-то трётся.

— Брысь! — сказал он, так как не мог терпеть бродячих котов и кошек, хотя на пароходе их не было и в помине.

При тусклом свете машинист разглядел пропавшую банку с солидолом. От вибрации она вздрагивала и медленно двигалась по палубе.

— Вот артистка! — воскликнул Мишкин и подхватил её.

Не надо молчать!

Солнышкин просунул в дверь голову. На койке сидела тоненькая буфетчица Марина и быстрыми спицами вязала цветную варежку. Солнышкин прибавил баску и спросил:

— Можно?

— Можно, — ответила Марина и кивнула круглой, как кокосовый орех, причёской.

Солнышкин прошёл за Таей в каюту. Руки он спрятал за спину.

— В чём дело, Солнышкин? — удивилась Марина и подняла большие зелёные глаза.

Солнышкин покраснел, не зная, что ответить.

— А это он мне помогал убирать, — усмехнулась Тая. Она протянула Солнышкину кусок мыла и открыла кран с горячей водой.

Солнышкин мыл руки, а Тая тихо вздыхала:

— Вояка ты, вояка! И зачем с ним связываться, шума не оберёшься! Лучше его не трогать!

— Лучше не трогать, — подтвердила Марина, словно всё поняла, и опять склонилась над клубком.

— Как это — не трогать?

— Так, — вздохнула Марина, — а то он ведь жизни не даст!

— Вот и не даст, если будете молчать! — воскликнул Солнышкин.

— Ну ладно, — вздохнула Тая. — Ладно… Надо пойти вымыть палубу. — И глаза её смотрели тихо и устало.

— Не надо, — сказал Солнышкин. — Спокойной ночи! — И он решительно шагнул за дверь.

Кругом была тишина. Спокойно светили лампы. Внизу по-паровозному ухала машина. Все спали. Только радист Перчиков не снимал наушников в радиорубке. Перчиков никому не говорил, что мечтает стать космонавтом и поплавать по марсианским морям, и каждый день после работы он сидел и вслушивался в доносившиеся сигналы спутников. И сейчас он слышал их быстрый писк. За иллюминатором в темноте горели звёзды, вокруг простирался чёрный океан, и Перчиков чувствовал себя почти на борту космического корабля. А внизу, в коридоре, его друг Солнышкин крепко сжимал швабру и натирал палубу. Ему было немного грустно. И потому, что из-за него обидели Таю, и потому, что где-то грустит его бабушка. И он тёр палубу так, как будто помогал им обеим.

И странно: чем сильнее двигал он руками, тем точнее стрелка компаса показывала на север.

Звёздная ночь

Боцман Бурун никак не мог уснуть. Когда он проигрывал несколько партий в домино, то с грустью думал, что через год ему уходить на пенсию. А что он будет делать на берегу, Бурун никак не мог представить. Тогда он потихоньку отправлялся в подшкиперскую и перебирал своё хозяйство. В борт гулко стучали волны, и он под этот приятный для него шум рассматривал каждую тряпушку и каждый гвоздик. Бурун любил свой пароход.

В этот раз боцман, войдя в подшкиперскую, взял в руки почти новенький пульверизатор для окраски стен, наполнил бачок красной краской и вздохнул:

— Хоть напоследок поработаю по-новому…

Он вытащил пару старых вёдер и стал их обрызгивать краской. Дверь была открыта, краска садилась на вёдра, а мелкая пыль при каждом толчке разлеталась с ветром по палубе.

В это самое время Солнышкин закончил уборку и собирался ложиться спать, но в коридоре столкнулся с Перчиковым.

— Солнышкин, Солнышкин! Ты только посмотри, какие сегодня звёзды!

Перчиков открыл дверь и потянул Солнышкина на палубу. От усталости у Солнышкина уже склеивались глаза, но морской ветер сразу взбодрил его. Небо было полно громадных звёзд — таких Солнышкин ещё и вправду никогда не видел, даже у себя в тайге. Большая Медведица, сверкая, садилась на самый нос парохода, созвездие Скорпиона угрожало ярко сверкающим голубым хвостом. И всё это отражалось в шумящем бесконечном море.

Солнышкин замер в восторге. А Перчиков не унимался:

— Смотри! — Через всё небо пролетал маленький розоватый спутник. — Когда-нибудь мы с тобой тоже полетим на какую-нибудь планету, туда, в глубину космоса! — И Перчиков положил руку Солнышкину на плечо. Он в первый раз делился своей мечтой и ни капельки не стеснялся.

— Полетим! — сказал Солнышкин и добавил: — Если там будет море. — И вдруг Солнышкин грудью навалился на борт. — Смотри, смотри! — крикнул он и потянул Перчикова за руку.

Из морской глубины к самому носу парохода поднимались таинственные зелёные ракеты. За ними тянулось голубое пламя и мчались искры. Казалось, они сейчас поднимутся вверх и умчат к звёздам. Но они не отрывались от воды и уверенно парили впереди парохода.

— Это дельфины, — сказал Перчиков и мечтательно вздохнул. — Эх, Солнышкин, сколько интересного будет ещё на земле! Представляешь, человек договорится с дельфинами, человек войдёт в океан! Представляешь, мы с тобой плывём в глубине океана!

У Солнышкина по спине поползли мурашки.

— Как человек-амфибия? — спросил он.

— Человек-амфибия был одиночка, а нас двое, — сказал Перчиков и похлопал Солнышкина по плечу. — И понимал он только одного дельфина, а мы будем понимать всех. Во всех океанах.

Пароход шёл вперёд, поднимая нос к звёздам, взрезая волны. И Солнышкину казалось, что весь мир летит ему навстречу. В правую щёку ему бил ветер. Он повернул к нему лицо, и теперь прохладные брызги освежали и лоб, и губы, и нос.

И конечно же, ни Солнышкин, ни Перчиков не слышали, как боцман Бурун всё нажимал и нажимал на кнопку пульверизатора.

Снова корь!

Доктор Челкашкин заканчивал ночной обход. Он прислушивался к дыханию спящей команды и наконец дошёл до каюты Перчикова и Солнышкина. В каюте никого не было. Но тут отворилась дверь коридора, и Перчиков с Солнышкиным появились на пороге.

— Принимали воздушные ванны? — спросил Челкашкин. — Молодцы! Полезно!

И вдруг лицо его побледнело, нахмурилось: указательным пальцем доктор повернул голову Солнышкина налево, потом направо, внимательно посмотрел ему в глаза и воскликнул:

— Снова корь! Самая настоящая корь. Немедленно в изолятор!

Перчиков посмотрел на друга и грустно присвистнул: всё его лицо было покрыто мелкой красной сыпью.

— Да, угораздило! — вздохнул Перчиков. — Моряков, Солнышкин…

— Вы ещё стои́те? — изумился Челкашкин. — Вы хотите, чтобы на всю команду распространилась эпидемия? — И он потащил Солнышкина в изолятор.

Солнышкин не успел опомниться, как за его спиной захлопнулась белая дверь с красным крестом.

Вокруг запахло лекарствами. Челкашкин включил свет и сказал:

— Вот койка, вот табуретка и всё остальное. До завтра спать. Иллюминатор не закрывать: свежий воздух полезен во всех случаях!

В это время раздался стук в дверь, и жалобным голосом Перчиков спросил:

— Доктор, а передачи приносить можно?

— Никаких передач! — энергично ответил Челкашкин, выходя ему навстречу, и захлопнул за собой дверь.

Солнышкин остался один. Он присел на жёсткую койку и опустил голову. Только что он с Перчиковым мечтал о море, о далёких планетах, только что перед ним летели дельфины… Он посмотрел в иллюминатор и вздохнул. Там, в нескольких метрах отсюда, их каюта, где, наверное, сейчас грустит Перчиков. Солнышкин представил попискивание приёмничка, уютный свет лампочек, и ему стало совсем горько. Вдруг ему показалось, что за иллюминатором кто-то царапает о переборку. И тотчас внизу раздался шёпот:

— Солнышкин!

Солнышкин вздохнул. Наверное, послышалось.

— Солнышкин! — раздалось снова. — Иди сюда!

Солнышкин мгновенно подскочил к иллюминатору и увидел Перчикова. Он стоял на поручнях над самым морем, в руках у него была подушка.

— Что ты делаешь? — ужаснулся Солнышкин.

Ведь один миг — и Перчиков полетит в воду! А Перчиков прошептал:

— Тихо… — И протянул подушку: — Держи, а то в лазарете твёрдая! Всё будет в порядке.

Перчиков спрыгнул на палубу и скрылся в темноте.

— Спасибо, Перчиков, спасибо! — крикнул Солнышкин. Он обхватил подушку руками и мгновенно уснул.

В это же время, лёжа в опустевшей каюте, Перчиков составлял план, по которому вся команда должна будет работать с Солнышкиным. Голова Перчикова подпрыгивала на жёстком матраце, но это совершенно не мешало ему думать.

Завтра с утра он, Перчиков, передаст по радио концерт для Солнышкина. Федькин будет заниматься покраской трюма напротив изолятора, чтобы Солнышкин видел, как правильно владеть кистью. Бурун покажет ему вязку морских узлов.

А если можно ускорить лечение и понадобится переливание крови, то он, Перчиков, завтра же первым пойдёт на помощь другу.

Как только солнце тронуло Перчикова за кончик носа и за бортом закричали чайки, он выбежал на палубу. Там уже Челкашкин делал зарядку, похрустывая упругими мышцами, а боцман возился с пульверизатором. Челкашкин занёс руки над головой и собирался делать стойку, но внезапно замер и с ужасом посмотрел на Перчикова: правая щека радиста прямо на глазах у доктора покрывалась сыпью.

— В изолятор! — произнёс Челкашкин, вытянув вперёд руку, но тут же глаза его сделались ещё шире: его собственная рука покрылась сыпью.

Челкашкин повёл усиками, удивлённо огляделся, посмотрел на боцмана, на ярко выкрашенное ведро, на шипящий пульверизатор и вдруг, схватившись за голову, с отчаянным хохотом закричал:

— В изолятор! В изолятор!

И Перчиков, забыв про все свои планы, бросился за ним, перелетая сразу через пять ступенек. Они открыли дверь и остановились у порога изолятора. Солнышкин спал, все ещё нежно обнимая принесённую Перчиковым подушку.

— Момент, — сказал Челкашкин, — спокойно!

Он взял клочок ваты, сунул её в спирт и смахнул со щеки Солнышкина всю краску.

— Медицина! — улыбнулся Челкашкин.

— Медицина, — засмеялся Перчиков.

И только Солнышкин ничего ещё не знал о своём удивительном выздоровлении.

А всё-таки Аргентина была в Америке

Утром Федькин встал за штурвал, а Петькин с Солнышкиным начали уборку в рулевой рубке. Петькин разливал по палубе мыльную воду, а Солнышкин следом насухо вытирал палубу. Сперва Федькин стоял молча, а потом незаметно для себя начал напевать известную морскую песню «Бананы ел, пил кофе на Мартинике».

В это время в рубку вошёл Плавали-Знаем. Федькин примолк. Но Плавали-Знаем, наоборот, поощрительно кивнул головой: «Ничего, ничего». Песня как раз подходила к его великолепному настроению. Он выпил только что три чашки кофе «Африка» и испытывал прилив бодрости. Пароход бежал вперёд по ярким волнам. Ветер овевал мужественное капитанское лицо, и капитану захотелось поговорить о далёких плаваниях. Правда, дальше Камчатки он никогда не ходил, но о своих удивительных странствиях любил рассказывать. Он выглянул в окно, посмотрел вдаль и задумчиво произнёс:

— Когда после тяжёлого шторма мы подошли к Африке и стали на якорь у берега Аргентины…

Тут судно так тряхнуло, что Плавали-Знаем едва не вылетел в окно, а Солнышкин чуть не поехал по мыльной палубе. Это Федькин крутнул в сторону штурвал, потому что его передёрнуло от удивления. Ведь любой третьеклассник знает, что Аргентина находится в Америке!

Наверное, в другой раз Плавали-Знаем треснул бы кулаком по стенке и прогнал его от штурвала, но сейчас он только строго посмотрел на Федькина. Уж очень хотелось ему рассказать эту историю.

— Да, когда мы были в Африке и бросили якорь у Аргентины… — начал Плавали-Знаем снова.

— Но Аргентина находится в Америке, — сердито заметил Солнышкин, выкручивая тряпку. От толчка вода разлилась, и ему прибавилось работы.

Плавали-Знаем насмешливо взглянул на него:

— Где-где?

— В Америке, — твёрдо ответил Солнышкин.

— Петькин, скажите этому знатоку, где находится Аргентина.

Петькин засопел. Ему совсем не хотелось спорить с начальством. Он уже собирался сказать: «Если вы её видели в Африке, то, значит, в Африке», но его опередил Федькин.

— Конечно в Америке, — сказал он.

— Тоже мне грамотеи, географы! В школе учились! — закачал головой Плавали-Знаем. — Я никогда ничему не… — Он хотел сказать что-то ещё, но вдруг спохватился, мигнул и подошёл к Федькину: — А это что, во-первых, за разговоры на вахте? Вы что, забыли? А во-вторых, когда я плавал, Аргентина была в Африке! Ясно?

Федькин только усмехнулся и постучал ногой об пол. Но Солнышкин стерпеть этого не мог.

Он выпрямился и, выкручивая тряпку, спокойно произнёс:

— А всё-таки Аргентина была в Америке! Всегда была в Америке. Это знает любой школьник.

— Ну хорошо, — многозначительно сказал Плавали-Знаем и потряс перед ним пальцем. — Ну хорошо, вы ещё вспомните, где была Аргентина, когда останетесь в первом порту! У вас там будет много времени для воспоминаний. В первом порту!

Разозлившись, он так схватился за подбородок, что уколол пальцы собственной щетиной.

Солнышкин вытирал палубу и думал: «Ничего, хуже, чем с ним, не будет».

Петькин сердито сопел, а Федькин усмехался и про себя всё напевал старую морскую песню.

— В первом порту, в первом порту… — пробубнил ещё раз Плавали-Знаем и сбежал по трапу.

Может быть, так всё и случилось бы, если бы в скором времени на пароходе «Даёшь!» не произошли куда более важные события.

Невероятное событие в Тихом океане

В последнее время с боцманом Буруном случилась удивительная перемена. При встречах с Перчиковым он улыбался, вежливо пожимал ему руку, будто сто лет не виделся, и радист был доволен: наконец наступил мир. Но он не замечал, как ухмыляется чему-то боцман за его спиной.

Как-то вечером Перчиков вышел понаблюдать за звёздами и помечтать о межпланетном путешествии. Он уселся на шлюпку и стал смотреть в тёмную высоту. Одни звёзды сверкали так близко, что их хотелось положить на ладонь, как снежок; другие мерцали так далеко, что при взгляде на них начинало тоскливо ныть сердце. Звёзд было множество. Они горели над трубой, мачтами…

И вдруг Перчиков увидел, что несколько звёзд пропали. Он вскочил. Звёзды появились опять. Он хотел было сесть, но звёзды снова пропали.

«Что за чушь? — подумал Перчиков. — Видимо, их заслоняет какой-то предмет». И тут он вспомнил, что как раз в этом направлении находится его антенна. Перчиков вспомнил угрозы боцмана, его улыбку и в волнении бросился по трапу наверх. На его любимой антенне висели боцманские тряпки и развевалась штанина от федькинских брюк!

Такого подвоха, такой подлой насмешки Перчиков не ожидал. От ярости кончик носа у него едва не засветился.

«Вот что значит доверять льстивым улыбкам! Вот что значит потерять бдительность», — думал Перчиков. Он собрался уже сорвать штанину, но тут ему в голову пришла такая мысль, что он подпрыгнул от удовольствия, засмеялся и бросился к себе в каюту.

«Вот так Перчиков! Вот это Перчиков! — нахваливал он сам себя. — Ну, держись, Бурун, я проучу тебя, боцман!»

Перчиков открыл ящик стола и стал лихорадочно перебирать мотки магнитофонных плёнок.

— Что ты ищешь? — спросил с верхней полки Солнышкин.

— Эх, Солнышкин, ну и дело мы с тобой проделаем сегодня! Вот так дело! — засмеялся Перчиков, продолжая выкладывать на стол множество разных мотков.

На них были десятки голосов и весёлых разговоров, которые Перчиков ухитрялся потихоньку записывать для собственного удовольствия. Стоило плёнкам завертеться, и с них в любую минуту мог захохотать знакомый матрос, крикнуть начальник, запищать штурманский сынишка.

Наконец Перчиков вытащил какую-то плёнку и шлёпнул ею о стол:

— Вот она! Ну, теперь держись, Бурун!

Старый боцман спал за перегородкой и ничего не подозревал. Он видел уже десятый сон и выпускал тоненькие струйки храпа. Ему снились якоря, спасательные круги, штанина, которая болталась на антенне, и над всем этим кружились чайки.

Вдруг чайки разлетелись. Боцман вскочил и схватился за голову. Где-то рядом раздался знакомый крик:

«Ну-ка, где этот старый хрыч? Опять утащил у меня юбку на свои тряпки? Открывай каюту!»

И в дверь постучали. Боцман побледнел. Он узнал бы этот стук из десяти тысяч стуков. Но никак не мог сообразить, откуда в Тихом океане, посреди Охотского моря, объявилась его старуха. Бурун нащупал ногами тапочки и побежал к двери. Сперва он приоткрыл её только немного и поглядел в щёлку одним глазом. Потом открыл дверь пошире и высунул голову. Старухи не было!

— Фу-ты! — сказал боцман. — Вот так приснилось!

Он вытер пот и снова забрался на койку.

Но едва он задремал, как снова услышал самый настоящий стук и самый настоящий старухин голос закричал:

«Что, прячешься? Ну погоди, я до тебя доберусь!»

Сонный Бурун выскочил босиком в коридор, промчался из конца в конец. И вдруг остановился возле каюты Перчикова. Голос доносился оттуда. Боцман изо всей силы распахнул дверь и влетел в каюту. На койках давились от смеха Солнышкин и Перчиков. А на полу с магнитофонного диска продолжали слетать грозные старухины крики.

Растерянный Бурун замигал глазами, надулся. Но потом почесал за ухом и зевнул:

— Ладно, в расчёте!

Спать ему уже не хотелось. Он даже сам стал посмеиваться над собой и над своей старухой. Но тут Солнышкин вскочил с койки с горящими глазами и шёпотом выпалил:

— Слушайте, слушайте! А голос начальника пароходства есть?

— А как же! — сказал Перчиков. — Да ещё какой!

— Что я придумал! — произнёс Солнышкин.

Он прикрыл дверь и стал говорить что-то такое, отчего Бурун и Перчиков громко прыснули, приговаривая:

— Вот это да! Вот это здорово! Выдающаяся мысль!

Страшные волнения Плавали-Знаем

В кают-компании парохода «Даёшь!» шёл обед. Было солнечно и свежо. Все иллюминаторы были распахнуты, и за ними сверкали вершины Курильских островов. Ножи и вилки на белой скатерти горели от солнца ярче всяких драгоценностей. Из тарелок поднимался пар. За столом слышалось весёлое похрустывание. У всех был замечательный аппетит. Марина едва успевала подавать добавку.

Плавали-Знаем с хрустом всадил длинные зубы в сардельку.

— Пятую ест, пятую! — раздался за дверью восторженный шёпот. Это Стёпка-артельщик, потирая руки, чуть не лопался от счастья: наконец-то ему удалось угодить начальнику!

Все сделали вид, что ничего не расслышали, и продолжали работать вилками. Напротив Плавали-Знаем сидел доктор Челкашкин и ловко резал сардельку, словно делал операцию. Он нареза́л её на мелкие кусочки, по одному отправлял их в рот и тщательно пережёвывал.

— Аппетит у доктора, как у комара! — сострил Плавали-Знаем.

— Чрезмерное увлечение едой нередко приводит к смертельному исходу, — ответил Челкашкин и отправил в рот кусок сардельки.

— Зато кое у кого небывалый аппетит на всё: на сардельки и на каюты, — сказал Перчиков.

Он уже доел свою порцию. Плавали-Знаем промолчал.

— А до начальства эта история с каютой обязательно дойдёт, — снова затеял разговор Перчиков.

— Чихали мы на начальство! — не вытерпел Плавали-Знаем. — Слышали? Чихали!..

Но тут в коридоре послышался странный окрик. Все переглянулись, а Плавали-Знаем вскочил и быстро одёрнул мундир. Где-то возмущался начальник пароходства.

«До каких пор будет этот беспорядок? — кричал он за стенкой. — Опять эти бочки на палубе?»

Но через секунду всё пропало, будто ничего и не было. Плавали-Знаем осторожно оглянулся, потом, усмехаясь, посмотрел на Челкашкина и сказал:

— Разыгрываете? Опять ваши фокусы, доктор?

— Чревовещанием не занимаюсь, — ответил Челкашкин и вытер губы салфеткой.

В это время на палубе начался такой шум, что и у Челкашкина лицо стало насторожённым.

«Опять грязь, опять эти бочки! — кричал начальник пароходства. — Немедленно вызвать капитана! И нечего меня уговаривать».

Плавали-Знаем побледнел, вытянулся и шагнул в коридор. Начальника не было. «Прячут», — подумал Плавали-Знаем. Он осторожно поднялся в рубку, обошёл все помещения, но начальника не обнаружил.

«А может быть, всё это померещилось? — подумал Плавали-Знаем и усмехнулся. — А может…»

Но тут он вспомнил громовые слова начальника, и сомнения снова навалились на него:

«А вдруг всё это на самом деле? Вдруг… — Неожиданная страшная мысль поразила его. — Может быть, это специально подстроено? Морякова вместо больницы — домой. Меня — сюда. А передо мной — незаметно — начальник пароходства для инспекции?»

Он заметался по коридору, но тут же взял себя в руки.

«Плавали! — подумал он. — Выкрутимся!»

И громко, так, чтобы все слышали, крикнул:

— Боцман, боцман!

Бурун словно вынырнул из-под ног. И тут же услышал громовой приказ:

— Бочки немедленно за борт!

Боцман крикнул:

— Солнышкин, за мной!

И они отправились выполнять приказ.

Артельщик отправляется в космос

Нужно сказать, что голос начальника пароходства Перчиков записал совсем на другом судне. Но так совпало, что и на пароходе «Даёшь!» стояли три никому не нужные бочки. Их оставили по особой просьбе артельщика, который уверял капитана, что они ему очень нужны. Так вот, самую большую ушлый артельщик приловчился использовать по своему усмотрению. После обеда, когда все шли снова работать, он с весёлой улыбочкой направлялся к бочке, приговаривая:

— Итак, отправляемся в ракету! Продолжаем наш космический рейс!

Он влезал в бочку, накрывался крышкой, и через минуту оттуда раздавалось еле уловимое посапывание. Все понимали, что артельщик трудится в каком-то уютном уголке, но про бочку никто не догадывался.

Когда Солнышкин и Бурун подошли к бочкам, артельщик уже занял своё излюбленное место.

— Ну-ка, взяли! — сказал Бурун и швырнул за борт первую бочку.

Она закувыркалась в воде.

— Есть! — крикнул Солнышкин. — Пошла! — И, подняв над собой, перекатил через борт вторую, от которой пахну́ло вонючей селёдкой.

— Ну, последнюю! — крякнул Бурун. Бочка не поддавалась. — Ишь, отсырела!

— Может, там что-нибудь внутри? — спросил Солнышкин.

Но тут из рубки раздался крик Плавали-Знаем:

— Побыстрей, побыстрей!

— Пустая, — сказал Бурун. — Взяли!

— На старт! — крикнул Солнышкин.

И, пыхтя, они перевалили бочку за борт.

В это время артельщику приснилось, что его сажают в настоящую ракету и она с гулом поднимается в космос.

«Я не хочу в космос! — хотел крикнуть он. — Я не космонавт! Вы перепутали, пустите!»

Но Солнышкин сказал:

— Старт! — И ракета взлетела.

И едва бочка плюхнулась в воду, все увидели, как из неё, растопырив руки, с криком: «Я не космонавт!» — вылетел ошалелый Стёпка-артельщик.

— Человек за бортом, человек за бортом! — закричал перепуганный Бурун.

А Солнышкин от неожиданности чуть сам не прыгнул за ним, но спохватился и с размаху швырнул вниз спасательный круг.

— Стойте! — вопил артельщик. — Спасите! — И хватался за круг, но круг переворачивался и шлёпал его по толстой спине.

Судно остановилось, Петькин вывалил за борт штормтрап, и мокрый Степан взобрался наверх. От испуга он дрожал, как толстый щенок, но мысли его, как злые собаки, уже кусали всех на свете, и больше всего Солнышкина.

«Я тебе запомню „старт!“» — думал он.

А на капитанском мостике стоял Плавали-Знаем и, сощурив глаз, думал:

«Позор! При начальнике пароходства! У кого же он прячется? Кто тут мой самый злой враг?»

Новое происшествие на пароходе «Даёшь!»

Плавали-Знаем сразу как-то похудел, щетина торчала, как иголки из сердитого ежа. Уши оттопыривались и вздрагивали при каждом звуке. Он мрачно бродил по коридору, заглядывал в каюты и каждого встречного прогонял с дороги движением указательного пальца. На судне стояла тяжёлая тишина.

«Где же он сидит?» — размышлял Плавали-Знаем и водил глазами по дверям кают.

— Хе-хе, хе-хе! — подкатился к нему, усмехаясь, обсохший артельщик.

— Что «хе-хе»? — зло передразнил его Плавали-Знаем. — Только пузыри умеешь пускать и дрыхнуть в бочке! — И он хотел махнуть в сторону указательным пальцем.

— Хе-хе! — расплылся опять артельщик. — Подойдите-ка, пожалуйста, к той двери и послушайте! — Он мигнул правым глазом и кивнул на каюту Перчикова.

— А что там?

— Посмотрите, посмотрите! — закивал Стёпка, и во рту у него вспыхнули три огонька.

Плавали-Знаем подошёл к каюте, приложил ухо к двери и вдруг вытянулся, как солдат на смотру. За дверью что-то тихо говорил начальник пароходства.

Лоб у Плавали-Знаем мгновенно взмок. Он хотел тут же распахнуть дверь. Но вдруг остановился и прислушался. Голос, как назло, стал ещё тише. Плавали-Знаем ничего не смог разобрать.

«Ладно, подождём, — решил он. — Подождём и… нечаянно встретимся в коридоре».

И он беззаботно стал прогуливаться взад-вперёд, ступая как можно мягче и поглядывая на потолок. Но из каюты никто не показывался. «Ничего! — сдерживал себя капитан. — Не будут же они сидеть вечность!» Но прошёл час, а начальник и не собирался выходить.

«Ждёт, ждёт, чтобы я сам пришёл! — тяжело дыша, рассуждал Плавали-Знаем. — Ну ладно…»

Он старательно одёрнул китель и, постучав, приоткрыл дверь:

— Прошу прощения, разрешите?

В каюте был один Перчиков, а на столе вовсю тараторил маленький магнитофон.

Плавали-Знаем не поверил своим глазам.

Он с опаской огляделся, потом подошёл к столу и нагнулся над магнитофоном. Тот добросовестно продолжал повторять речь начальника пароходства на одном из торжественных собраний.

— Так! — прохрипел Плавали-Знаем. — Издеваться задумали? — Он одним движением сгрёб плёнки и подхватил магнитофон.

— Не имеете права! — подскочил Перчиков.

— Права? — повторил Плавали-Знаем и прищурил глаз. — Я вам покажу право! Я вам его покажу!

И он вышел из каюты. Сапоги его загрохотали, как танки, прорвавшие оборону противника.

Вся команда высунулась из кают и смотрела ему вслед.

Плавали-Знаем грозно поднялся по трапу на капитанский мостик. Сзади него переваливался сияющий артельщик.

Слева над горизонтом поднимались Курильские острова. По всему морю бежали белые барашки. Судно подбиралось к самым глубоким местам Тихого океана.

— Утопить! — приказал Плавали-Знаем и с ненавистью вывалил в руки артельщику кипу плёнок и магнитофон.

— Сейчас? — спросил артельщик.

— Какая глубина? — крикнул в рубку Плавали-Знаем.

— Восемь тысяч метров! — раздалось оттуда.

— Мало! — рявкнул Плавали-Знаем и хищно прошёлся по палубе.

— Глубина? — спросил он снова через несколько минут.

— Девять тысяч метров!

— Мало!

И он прошёлся ещё раз в сладком ожидании экзекуции.

— А теперь? — крикнул он в третий раз.

— Десять тысяч метров!

— Бросай! — приказал Плавали-Знаем и выпятил грудь.

Артельщик размахнулся. Плёнки с жалобным свистом одна за другой полетели за борт. И следом за ними, кувыркаясь, нырнул в глубину магнитофон. Только хлюпнула вода и по волнам побежали круги.

— Всё! — доложил артельщик.

— Ну нет, это ещё не всё! — зловеще произнёс Плавали-Знаем и прищурил правый глаз.

И действительно, это было ещё не главное. Главное произошло ночью.

В полночь Солнышкин проснулся от холода. Он встал, чтобы закрыть иллюминатор, и вдруг увидел, что дверь каюты распахнута, постель Перчикова разбросана, а его самого нет.

Солнышкин выскочил в коридор. В коридоре тоже никого не было. Он прошёл вперёд и увидел, как артельщик приклеивает на доску приказов бумажку, на которой что-то нацарапано. Солнышкин пригляделся и с ужасом прочитал:

«За насмешки и издевательства над вышестоящими руководителями и непочтительное отношение к ним высадить на необитаемом острове радиста Перчикова. Приказ приведён в исполнение».

Артельщик прошёл мимо Солнышкина, хихикая и потирая руки.

— Теперь можно и поспать! — сказал он и ввалился в свою каюту.

Солнышкин вдруг почувствовал, что чубчик у него поднимается дыбом. Он вспомнил, что во сне ему казалось, будто пароход останавливался и будто в коридоре шла какая-то возня. Теперь он всё понял. Он бросился на палубу и выбежал на корму. Из темноты стал хлестать по лицу холодный дождь. Но и сквозь него было видно, что судно, набирая ход, удаляется от скалистого острова.

— Пер-чи-ков! — закричал Солнышкин в темноту. — Пер-чи-ков!

И ему показалось, что откуда-то издалека, со стороны острова, в ответ раздалось что-то похожее на «…ол-ныш-кин!». Но ударил гром, с порывом ветра сильнее хлестнул дождь, и всё пропало во мраке.

Заговор

Но нужно рассказать всё по порядку.

Расправясь с плёнкой и магнитофоном, Плавали-Знаем с артельщиком спустились в каюту и закрылись на ключ.

— Вот так! — сказал Плавали-Знаем и подошёл к клетке со знаменитым попугаем. — А самого Перчикова мы высадим! — продолжал он и повернулся к артельщику.

— Куда? — вытаращил артельщик глаза.

— А самого Перчикова на необитаемый остров, — протяжно сказал Плавали-Знаем и посмотрел артельщику в глаза.

— На необитаемый остров! Перчикова на необитаемый остров! — крикнул знаменитый попугай.

— Ха-ха, здорово! — восхитился артельщик. — И без еды!

— Ну нет, мы не варвары! — великодушно произнёс Плавали-Знаем. — Мы дадим ему воду, продукты.

— Какие? — тревожно спросил артельщик.

— Ну, хлеб, полсотни сарделек.

— Хлеб! Полсотни сарделек! — прокричал попугай.

— Ого! Полсотни!

— Ну, два десятка, — согласился Плавали-Знаем.

— Десяток! — сказал артельщик и стукнул кулаком по столу.

— Два десятка бутылок минеральной воды «Ласточка».

— Два десятка минеральной воды «Ласточка», — повторил попугай.

— Не выйдет! — сказал Стёпка.

— Ладно, десять, — согласился Плавали-Знаем.

— Пять! — сказал твёрдо Стёпка. — И полбуханки хлеба.

Теперь оставалось только найти необитаемый остров. Плавали-Знаем открыл иллюминатор и стал смотреть в бинокль. Там один за другим темнели острова. Над ними ползли большие чёрные тучи и погромыхивал гром.

— Вон островок! — Стёпка показал на маленькое пятнышко.

Плавали-Знаем навёл бинокль:

— Не годится, там стоит дом.

— Или вот этот, — показал артельщик правей.

— Не пойдёт, рядом с ним стоят лодки.

И вдруг бинокль замер на одной точке.

Перед ними поднимался каменистый остров. На верхушке его темнел лес, из которого можно было построить хижину. На берегу не было ни души.

— Вот это то, что надо! — сказал Плавали-Знаем.

Он поднялся в рубку и скомандовал:

— Лево руля!

У штурвала снова стоял Петькин. На этот раз и он открыл рот.

— Там скалы, — сказал он и замигал глазами.

— Плавали — знаем! — ответил капитан. Он посмотрел на карту и приказал: — К острову Камбала!

Он спустился закрыть каюту и, поворачивая ключ, снова сказал:

— К острову Камбала.

— К острову Камбала, к острову Камбала! — крикнул за дверью попугай и захлопал крыльями.

Стёпка-артельщик, выбрав десяток самых мелких сарделек, швырнул в шлюпку провиант, поставил пять бутылок «Ласточки» и поднялся в рубку.

Остров уже приблизился. Наступила ночь, все спали.

— Пора, — сказал Плавали-Знаем.

Он встал за штурвал и приказал Петькину без шума помогать во всём артельщику. Тихо ступая, они спустились по трапу в коридор.

В это время открылась дверь каюты Перчикова. Он шёл к себе в рубку. И тут артельщик обхватил его одной рукой, а другой — пухлой, как подушка, — зажал рот.

— Хватай за ноги, — шепнул он Петькину.

Петькин был поражён, но ослушаться начальства не смел. Он крепко схватил Перчикова за ноги и вместе с артельщиком потащил его к шлюпке. Радиста вынесли в темноту, толкнули в подвешенную шлюпку. Артельщик нажал на кнопку спуска, и шлюпка быстро скрылась в темноте.

— Отваливаем, — сказал Плавали-Знаем и повернул штурвал вправо на рокот океана.

Мы спасём тебя, Перчиков!

Солнышкин в отчаянии кусал губы. И всё из-за его выдумки, всё из-за него, Солнышкина! Он случайно взглянул на компас, который не снимал с руки, и удивился: стрелка указывала точно на север! Солнышкин приободрился.

«Надо действовать, — решил он. — Надо воевать!» — И бросился наверх, в рубку.

В рубке было темно. Плавали-Знаем, расставив ноги и заложив руки за спину, смотрел в окно.

— Вы не имели права! — сказал Солнышкин. — Вы ещё за это поплатитесь! Это вам не пиратские времена!

Но Плавали-Знаем словно не заметил его и даже не повернул головы.

— Кто высаживал Перчикова? На какой остров? — повернулся Солнышкин к Петькину.

Но тот испуганно втянул голову в плечи и только мигал глазами.

— Ну ладно! — крикнул Солнышкин. — Мы ещё увидим!

Он хотел было поднять всю команду, которая ещё ничего не знала, но на минуту остановился. И тут за дверью Таиной каюты спросонья закричал попугай. Солнышкин прислушался.

— А Перчикова на остров! К острову Камбала! А Перчикова на остров! К острову Камбала!

Солнышкин притих. Не могло быть сомнений: Перчиков высажен на остров Камбала. Но что это за остров? Солнышкин в три прыжка оказался у каюты боцмана. Он растормошил Буруна и выпалил:

— Камбала! Где Камбала?

— Не знаю, — сказал тот спросонья. — Наверное, всю съели. Спроси у Борщика. — И повернулся на другой бок.

— Да проснись же! — стал трясти его Солнышкин.

Наконец Бурун открыл один глаз, потом другой и, не поверив рассказу Солнышкина, в трусах побежал читать приказ. Пока он читал, волосы у него на ногах становились торчком.

Вернувшись, он закурил от волнения, но потом поплевал на палец, высунул в иллюминатор руку и прислушался к чиханью ветерка.

— Этот остров я знаю, — сказал он. — Перчиков не пропадёт, если догадается пойти на другую половину острова. Там есть рыбачки.

Старый Бурун был прав. Плавали-Знаем допустил ошибку. Он высадил Перчикова на ту сторону, которая казалась ему безлюдной, но другая часть острова была обитаема. Всё складывалось хорошо. Солнышкина мучило только одно сомнение: ведь и Перчиков не знает, что остров обитаем.

Он сжал кулаки и сказал:

— Держись, мы выручим тебя, Перчиков!

Замечательный почин моряков парохода «Даёшь!»

На рассвете почти вся команда уже знала о расправе с Перчиковым. В коридоре начала собираться толпа. Слышался возмущённый гул. Боцман Бурун уже в пятый раз рассказывал, как он услышал от Солнышкина всю историю, и переживал, что портил Перчикову настроение из-за каких-то тряпок. Тая утирала слёзы. Солнышкин вспоминал, как он услышал последний крик Перчикова, и, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, призывал:

— Надо его спасти!

— Перчикова на борт! — гудел машинист Мишкин. — Плавали-Знаем на остров!

— Немедленно повернуть!

Но тут неожиданно раздался спокойный голос:

— Тихо, ребята, тихо!

И словно из пустоты, перед командой возник маленький доктор Челкашкин. Он посмотрел на Мишкина голубыми глазами, повёл усиками и сказал:

— Прежде всего спокойствие. Бросьте кричать. Груз мы должны доставить вовремя. Скоро начинается учебный год, а мы везём для школ тетради. Раз. В яслях кончается манка и истрепались все соски, а у нас их полный трюм. Это два. Геологам нужны грузовики. Это три. Верно я говорю?

— Верно!

— Но мы должны спасти Перчикова! — крикнул Солнышкин.

— Перчикова! — подхватила команда.

— Правильно, — сказал Челкашкин и потёр лёгкую лысинку. — Доказано, что человек вполне может обойтись без пищи и воды неделю. И если даже у Перчикова ничего нет, то неделю он протянет наверняка. Наша задача состоит в том, чтобы вернуться сюда в три раза быстрее. Машинисты смогут развить предельную скорость?

— Будет сделано! — крикнул Мишкин и потряс рукой.

— Команда сможет выбросить груз за один день?

— Сможет! — вмешался кок Борщик.

— Трудновато! — почесал затылок Бурун. — Но раз Борщик сказал — сделаем.

— Сделаем! — подхватил Солнышкин.

И все быстро разошлись по местам.

Через десять минут машина загудела, пароход помчался вперёд так, что нелетучие рыбы начали разлетаться во все стороны. Один за другим проносились острова, и в ушах у матросов свистел ветер.

На палубе готовились к выгрузке, снимали с трюмов брезенты. И только толстый артельщик еле волочил ноги. Он ничего не знал, но, по всей видимости, о чём-то догадывался.

Через несколько часов над горизонтом задымили вершины камчатских вулканов. С каждой минутой они становились всё больше. И скоро «Даёшь!» влетел на всех парах в прекрасную бухту. Солнышкин стоял на палубе. Задрав голову, смотрел на ослепительные снега. Увидеть эти горы он мечтал всю жизнь…

По улицам города в порт бежали жители. На причалах толпились грузчики. Все увидели влетающее в порт судно и были поражены его скоростью.

— Неужели за ними гонится морской змей? — спросил пенсионер, охотник до всяких историй.

— Видимо, у них к лопастям винта приклеены акульи плавники; я читал о таких усовершенствованиях, — предположил известный рационализатор.

Толпа росла.

— Что там у вас? — закричали на судно, едва «Даёшь!» подошёл к причалу.

— Экипаж встал на авральную вахту! — важно крикнул в рупор Плавали-Знаем, и все стали расходиться.

Но тут Борщик побежал вниз по трапу и потащил за собой Солнышкина.

— Стойте! — кричал он грузчикам. — Стойте!

Все остановились.

— Послушайте, что произошло с Перчиковым! — сказал Борщик.

— С Перчиковым?! — хором спросили грузчики.

— Да, — сказал Борщик и подтолкнул Солнышкина вперёд.

И едва тот рассказал уже знакомую нам историю, грузчики стали сжимать кулаки.

— Неужели на необитаемый остров?

— Хватит кричать! — сказал бригадир грузчиков Швыряй-Бросалкин. — Перчикову вопросами не поможешь! Крановщики, на места! Борщик, вари компот! — подмигнул он коку.

Длинные причальные краны подлетели к пароходу и начали снимать груз. Команда и грузчики вытаскивали из трюмов мешки с манкой. Бросалкин бросал на сетку сразу по десять мешков, а Солнышкин вытащил на причал один за другим двадцать ящиков сосок. Их тут же переправили в ясли, потому что даже на причале было слышно, как в городе кричат младенцы. За сосками пошли тетради. Солнышкин торопился. Он так вспотел, что последние пачки тетрадей промокли и их пришлось пустить потом на черновики. Но в остальном всё было благополучно. Кок Борщик подавал грузчикам компот кастрюлями, а Бросалкин получил целое ведро.

Плавали-Знаем стоял на мостике. «Настоящая работа! — думал он. — Рекорд! Пришли домой — получай премию. На следующий раз — грамоту. А Моряков пусть отдыхает со своей корью».

Не успело солнце перевалить за полдень, а пароход «Даёшь!» готов был оторваться от причала.

Идея корреспондента Репортажика

Но в этот момент в порт влетел олень и застучал копытами по причалу. На нём сидел маленький человек, с ног до головы увешанный фотоаппаратами. Одной рукой он ухватился за рога, другой держал у глаз фотоаппарат, а ногами пришпоривал оленя. Это был Репортажик, фотокорреспондент газеты «Действующий вулкан».

— Одну минуту! Только одну минуту! — кричал раскрасневшийся Репортажик.

— Быстрее отдавайте концы! — зашептал доктор Челкашкин Буруну. — Быстрее! Или мы застрянем здесь на два часа!

— Одну минуту! — умоляюще воскликнул Репортажик и ухватился рукой за трос.

— Не можем! — сердито прошептал Солнышкин. — Ни минуты!

— Это почему же не можем? — раздался за его спиной густой бас. — Мы хорошо потрудились, мы заслужили, чтобы нас…

— Конечно заслужили! — деловито поддакнул Репортажик и щёлкнул аппаратом: по трапу на причал спускался Плавали-Знаем.

Репортажик залез под оленя, лёг на живот, чтобы сделать снимок снизу, но вдруг вскочил и, отряхнув колени, щёлкнул пальцами.

— Идея! — крикнул он. — Мы сделаем замечательный снимок! «Вручение сосок благодарным малышам у подножия вулкана».

— У подножия вулкана? — живо спросил Плавали-Знаем. — Но где же младенцы?

— Младенцы будут! — заверил Репортажик, вскакивая на оленя.

— Кто выгружал соски?

— Я, — недовольно ответил Солнышкин.

— Берите ящик на плечо и ждите меня.

Он шлёпнул оленя и скрылся за поворотом. А спустя несколько минут по улицам города двигалось необыкновенное шествие: три няньки подталкивали коляски с младенцами, за ними, агукая малышам, шагал Плавали-Знаем, а сзади с ящиком на плече топал Солнышкин. Сбоку носился взад и вперёд Репортажик и щёлкал аппаратом.

— Отличный кадр! — восклицал он. — Так! Голову выше, улыбнитесь!

— Бодрей, бодрей, Солнышкин! — покрикивал Плавали-Знаем. — Впереди вулканы!

— Дурацкая затея! — ворчал Солнышкин.

Он взмок, но всё же то и дело поглядывал в сторону вулкана. От его ледников тянуло волнующей прохладой. Вулкан величественно поднимал вершину, над которой колебалась светлая копна дыма. В небе кружили орланы, а где-то высоко-высоко проплывали прозрачные облака.

Солнышкин забыл про усталость. И мучило его только одно: «Перчиков! Перчиков! Эх, если бы не Перчиков!»

Он смотрел на вулкан, но в задумчивости совсем не обращал внимания на то, что дым над вершиной становился темнее и гуще.

Наконец экспедиция упёрлась в высокую скалистую стену.

— Прибыли! — крикнул Репортажик и соскочил с оленя.

Солнышкин сбросил ящик, огляделся. И у него захватило дух. Слева был крутой обрыв. Далеко внизу рокотал океан. «Даёшь!» сверху казался кузнечиком. А над головой с невообразимым шумом носились тысячи птиц. Они цеплялись за скалы, падали, и в воздухе рассыпались облака перьев.

«Птичий базар!» — с восторгом подумал Солнышкин и чихнул: перо залетело ему в нос.

«Апчхи! Апчхи! Апчхи!» — зачихали младенцы.

Репортажик не чихал. Он был занят работой. Наведя объектив на скалу, он распорядился:

— Коляски к стенке, младенцев на руки!

Няньки вытащили ребят и выстроились в ряд.

— Капитан, вперёд! Солнышкин с ящиком, поближе! Руки — в ящик, соски — наверх. Ну, зачмокали, зачмокали!

Плавали-Знаем вытянул губы, причмокнул и протянул младенцу соску.

— Так! — крикнул Репортажик. — Отлично! — И приготовил аппарат, но Плавали-Знаем неожиданно дёрнулся и прошипел Солнышкину:

— Вы что, и здесь не можете без фокусов!

Ящик ударил его в бок.

Но Солнышкин только пожал плечами. Он был ни при чём. Его самого подбросило вверх.

— Не волноваться! — весело крикнул Репортажик. — Это как раз то, что нам нужно. Начинается лёгкое извержение. Соски на изготовку.

Но тут так тряхнуло, что он сам очутился у оленя на рогах. Внизу громко закричали птицы. Плавали-Знаем от толчка сунул соску младенцу в лоб. Однако Репортажик успел щёлкнуть аппаратом.

— Отлично! — крикнул он. — Отлично! Ещё раз!

Из кратера вулкана со свистом вырвались камни.

Плавали-Знаем бросился вниз, няньки за ним, а сзади, прикрываясь ящиком, бежал Солнышкин. Сбоку, болтаясь на рогах у оленя, скакал Репортажик и, хватая то один, то другой аппарат, щёлкал на ходу.

Камни барабанили по его спине, но он весело покрикивал:

— Замечательно! Чудесный сюжет!

А сзади, словно содрогаясь от хохота, вулкан всё выбрасывал из жерла камни.

Плавали-Знаем и Солнышкин влетели на пароход, где их давно ждали.

— Полный вперёд! — скомандовал Плавали-Знаем. — Полный вперёд!

А Солнышкин ещё раз оглянулся на вулкан и вздохнул. Конечно, если бы не Перчиков, он бежал бы назад, к вулкану!

Новое назначение артельщика Стёпки

Едва пароход вышел из бухты, на палубе появился доктор Челкашкин.

— Ребята, всем собраться у камбуза, — сказал он шёпотом.

— Есть собраться у камбуза! — подмигнули Солнышкин и Борщик.

И никто не заметил, как сзади, оттопырив ухо, к разговору прислушивался артельщик. Он тут же скрылся и побежал в каюту Плавали-Знаем.

Плавали-Знаем спросил:

— В чём дело?

— Заговор! — выпалил артельщик, вытирая лоб.

— Какой заговор?

— Тсс… — приложил палец к губам артельщик.

И он выложил всё, что услышал на палубе.

— Я пойду туда сам, — сказал Плавали-Знаем.

— Но тогда они не будут ничего говорить.

— Верно, — сказал Плавали-Знаем. И хлопнул рукой по столу. — Ты должен всё подслушать.

— Но они меня туда не пустят, — сказал артельщик.

— Спрячься.

— Это идея! Это я могу. В канатный ящик.

Он засиял от собственной выдумки и на цыпочках побежал к камбузу. Там ещё никого не было. Стёпка, кряхтя, втиснулся в большой сундук для канатов, поудобнее улёгся, придвинул нос к маленькой дырочке в крышке и приготовился слушать. Но в тот момент, когда он закрывал крышку, на верхнюю палубу вышла Тая с одеялом.

Между тем у камбуза собралась почти вся команда. Боцман присел на край сундука. Солнышкин устроился рядом.

— Итак, — сказал доктор Челкашкин, — мы собрались для того, чтобы обсудить…

Артельщик напряг слух.

Тут в дверях появилась Тая. Она дёрнула Челкашкина за рукав и приложила к губам палец. Потом она шепнула собравшимся несколько слов и показала пальцем на сундук.

— Так, — сказал Мишкин, — о чём же мы будем говорить?

Он докурил сигарету и сунул окурок прямо в сундучную дыру.

— О чём же мы будем говорить? — спросил Солнышкин и прикрыл дырку каблуком.

— О том, куда деть этот старый паршивый сундук! — сказал Челкашкин и стукнул по нему ногой. — Куда деть этот рассадник грязи!

У артельщика от канатной пыли щекотало в носу и першило в горле. Ему хотелось чихать, кашлять и плеваться, но он со страхом прислушивался к тому, что сейчас скажут.

— Выбросить! За борт! — сказал Бурун.

— За борт! — крикнул Солнышкин.

У артельщика по спине побежали мурашки. Он хотел было уже выскочить, но Челкашкин сказал:

— Я думаю, пока его можно убрать в подшкиперскую, а после разрубить на дрова.

Матросы подхватили сундук и, швыряя из стороны в сторону, оттащили в подшкиперскую.

Артельщик слышал, как сверху что-то загрохотало. Это Солнышкин забрасывал сундук старыми вёдрами, канатами и обрезками досок. Наконец шум утих, скрипнула дверь, и всё смолкло. Стёпка попробовал выбраться, но крышка не поднималась.

Норд! Норд!

А в это время Плавали-Знаем мрачно ходил по рубке и размышлял: «Какой заговор? Кто эти заговорщики?» Он надеялся на артельщика, но думал, что не мешает предпринять что-нибудь и самому. Сверху в иллюминатор он увидел спешащего куда-то Солнышкина.

— Солнышкин! — крикнул он.

Солнышкин хотел ускользнуть, но не успел.

«Опять драить сапоги или кормить попугая», — насмешливо подумал он, тяжело поднимаясь по трапу. Но у самой рубки его встретил неожиданный возглас:

— Солнышкин, за штурвал!

У Солнышкина мгновенно спутались мысли. Прямо перед ним вращались спицы штурвального колеса. Петькин крикнул: «Вахту сдал!» — и Солнышкин не заметил, как руки сами потянулись к штурвалу. Ноги приняли крепкую морскую стойку.

— Смотреть на компас, Солнышкин! — скомандовал Плавали-Знаем и крепкой рукой помог повернуть штурвал.

У Солнышкина совсем помутилось в голове. Вещи происходили просто невероятные. Он стоял у штурвала. Он вёл судно. Оно резало носом зелёные глыбы волн, и помогал ему не кто-нибудь, а Плавали-Знаем.

Плавали-Знаем с усмешкой посмотрел на Солнышкина: его затея начинала иметь успех.

— Что, не получается? — усмехнулся он. — Ничего, получится! Я сделаю из тебя матроса. Ты хочешь стать настоящим моряком? Я возьму тебя в самый дальний рейс. Хочешь в Аргентину? — Тут Плавали-Знаем остановился, но махнул рукой. — Где бы она ни приклеилась, в Америке или в Африке! Хочешь в Бразилию или в Австралию? Только надо знать, с кем дружить, Солнышкин!

У Солнышкина перед глазами плыли радуги.

«Сейчас я из него выужу всё, что надо, — усмехнулся капитан. — Выложит всё до донышка!»

— Я научу тебя держать курс! — сказал Плавали-Знаем. — Нужно только смотреть на компас. — И он постучал пальцем по стеклу, где медленно двигалась стрелка. — На компас.

Солнышкин посмотрел на компас, но ему в глаза словно заглянул другой, подаренный Робинзоном. Стрелка его вела себя как-то насторожённо. Она показывала на север, но начинала колебаться.

— Эх, Солнышкин, если захотеть, если только захотеть, то все пароходства на земле ещё услышат: Магеллан, Лаперуз, Солнышкин. Как это звучит! Но для того чтобы стать большим человеком, нужно вовремя отойти от всяких Перчиковых, Огурчиковых… Кто там затевает какие-то заговоры? Это бездельники, которые не умеют смотреть на компас. На компас надо смотреть, Солнышкин!

А Солнышкин и так уже смотрел на компас. На свой маленький бронзовый компас. Солнышкину очень хотелось быть Лаперузом и Магелланом. Ему было очень жаль отходить от штурвала, но он стиснул зубы и передал управление Петькину. Нет, пусть он не будет капитаном, пусть не будет моряком, но никогда он не станет предателем.

— Солнышкин! — закричал Плавали-Знаем. — Солнышкин, подумай!

Но Солнышкин уже всё обдумал. Он смотрел на маленькую бронзовую коробочку, где стрелка показывала: норд, норд!

Разведка уходит спать

Плавали-Знаем ходил по рубке и стрелял по углам глазами. План провалился. Негодование переполняло капитана.

«Заговор! Я вам покажу заговор! Плавали — знаем!» И он с нетерпением ожидал своего разведчика.

Но прошёл час, второй, а артельщика не было.

Подавился он там сарделькой, что ли?

Над палубой уже качался из стороны в сторону месяц. Артельщик всё не появлялся.

С подозрительностью глядя по сторонам, Плавали-Знаем вышел к камбузу и остолбенел: канатного ящика не было. Только Бурун сметал веником с палубы мусор.

— Где ящик? Куда его дели? — взвыл Плавали-Знаем.

— А что? — как ни в чём не бывало спросил Бурун. — Я его оттащил в подшкиперскую. Хотите — могу открыть.

— Сам, я открою сам! — крикнул Плавали-Знаем и бросился в подшкиперскую.

Расшвыряв канаты и вёдра, он открыл крышку, и из сундука, серый, как ливерная колбаса, вывалился артельщик.

— Ну что? — зашептал Плавали-Знаем. — Что услышал?

Но артельщик только чихал и кашлял. Потом, шатаясь, он поплёлся в свою каюту, шлёпнулся на пол и проспал ровно двадцать четыре часа. А за это время произошло немало важных событий.

«смотрите на горизонт!» — кричит Солнышкин

Всю ночь Солнышкин не мог уснуть. Хотя руки и спина у него ныли после работы, он то и дело выбегал на палубу и вглядывался: не покажутся ли вдали очертания острова Камбала? Навстречу дул сильный ветер. Волны взбирались на палубу, и брызги, словно солёные пули, барабанили по лицу Солнышкина. Он весь до ниточки промок, а сердце его стучало изо всех сил:

— Держись, Перчиков, подмога рядом!

В час ночи Солнышкин заглянул к боцману. В два он растормошил Борщика. Потом он поднялся в рулевую рубку, чтобы сверху посмотреть в сторону острова.

Но нужно сказать хотя бы несколько слов о разговоре, который состоялся у камбуза, пока артельщик лежал в сундуке в подшкиперской.

— Итак, — сказал доктор Челкашкин, — утром мы подходим к острову. План операции по спасению Перчикова следующий…

Тут все придвинулись к доктору.

— Солнышкин следит за появлением острова и даёт знать мне. Боцман готовит шлюпку и с Федькиным направляется к берегу.

— А я? — закричал Солнышкин. Ему показалось, что о нём забыли.

— Разве я кончил говорить? — возмутился Челкашкин. — Борщик держит наготове горячий бульон и чай. Тая готовит чистую постель. Не исключена возможность, что у Перчикова есть какие-либо повреждения или злокачественный насморк. Плавали-Знаем я беру на себя. Помощником оставляю Солнышкина. Ясно?

— Ясно, — ответили ему шёпотом.

— А теперь по местам! И каждому помнить о своём долге.

Так вот, в два часа ночи Солнышкин поднялся в рулевую рубку и натолкнулся на промокшего Плавали-Знаем. Он кашлял и чихал.

— Нечего шататься! — сказал он. — Время спать.

— Плавали — знаем! — весело подмигнул ему Солнышкин.

Неслыханная наглость! Ему отвечали его знаменитыми словами. Петькин, который стоял на руле, втянул голову в плечи, будто его могли стукнуть, но Солнышкину до этого не было никакого дела.

Ровно в четыре часа утра на горизонте, за гребнями зелёных волн, он увидел фиолетовую вершину острова и постучал к Челкашкину.

— Слышу, — раздался из-за двери голос.

Из каюты, сверкая лысинкой, появился аккуратно выбритый Челкашкин.

Из рубки доносился отчаянный кашель.

— О, это как раз то, что нам надо! — сказал доктор и заспешил в рубку.

Плавали-Знаем задыхался от кашля. Он схватился обеими руками за живот и согнулся.

— Как? — сказал доктор Челкашкин. — Вы так больны и не легли в изолятор?

— Никаких изоляторов! Кхе-кхе-кхе! — закачался из стороны в сторону Плавали-Знаем. — Я… Эта проклятая погода!

— Но вы заразите всю команду! Примите хотя бы таблетки!

— Та-кха-блетки! Да-а-вайте ваши та-кха-блетки! — яростно кашлял Плавали-Знаем.

Челкашкин достал из правого кармана две белые пилюли. Плавали-Знаем сунул их в рот. Ровно через минуту он, зевнув, сказал:

— Ну, я пошёл спать, — и улёгся прямо на полу.

Когда Челкашкин убедился, что две таблетки снотворного сделали своё дело, он повернулся к Петькину и приказал:

— Курс сто шестьдесят! Маршрут к острову Камбала.

— Есть к острову Камбала! — пробормотал Петькин и повернул штурвал.

Через час на пароходе «Даёшь!» все готовились к встрече Перчикова. На плите у Борщика кипел бульон. Тая взбивала подушку, постукивая каблучками, Марина несла в его каюту самые лучшие вилки и ложки, а боцман на палубе готовил к спуску шлюпку. И только из двух кают раздавался непробудный храп, но он совсем не мешал общему хорошему настроению.

Солнышкин теперь не уходил с мостика. Над океаном поднялось солнце, навстречу бежали зелёные волны, и то и дело сверкали рыбёшки. И вдруг за гребнями волн, вдалеке, Солнышкин увидел какую-то тушу, над которой с криками летали чайки. Солнышкин схватил бинокль, и его храбрый чубчик стал удивлённо качаться влево и вправо.

— Смотрите на горизонт! — закричал Солнышкин.

Впереди, навстречу пароходу, важно плыл громадный кит, а на его спине приплясывал живой и невредимый Перчиков!

Приключения Перчикова на необитаемом острове

Конечно, все помнят бурную ночь, когда Перчиков был отправлен в лодке на необитаемый остров. Не успел он сделать несколько взмахов веслом, как шлюпка врезалась в прибрежные камни и мгновенно пошла ко дну. Волна трижды перевернула Перчикова в воздухе и швырнула на берег. А следом за ним выплеснула на песок десяток сарделек и пять бутылок «Ласточки».

Всю ночь мокрый Перчиков подпрыгивал и бегал по песку, но никак не мог согреться. Зубы у него отбивали азбуку Морзе. Но вот рассвело, выкатилось солнце, и Перчиков осмотрелся. Сзади него поднимались скалы, под ногами лежал нетронутый песок, а впереди шумел океан. Из-под камня на радиста поглядывал осьминожек.

Перчиков съел сардельку, взялся за бутылку «Ласточки», и тут ему в голову пришла счастливая мысль. Зря, что ли, он прочитал сотни книг? Перчиков вытащил из кармана мокрый блокнот, карандаш и, вырвав лист, написал на нём: «Радист парохода „Даёшь!“ Перчиков ждёт срочной помощи в районе острова Камбала». Он сунул записку в бутылку, заткнул горлышко деревяшкой и запустил бутылку в океан. «Будем ждать», — решил Перчиков.

Рядом с бутылкой вынырнул странный красноносый дельфин и, схватив её, ушёл под воду.

«Вот так так», — почесал Перчиков затылок и сел писать следующую записку. Но как только он бросил бутылку в воду, она снова оказалась в зубах у красноносого дельфина. В полчаса все пять бутылок оказались у него в пасти.

Перчиков схватился за голову:

— Обжора, из-за него я должен торчать всю жизнь на необитаемом острове!

Он был в отчаянии.

Но тут послышались чьи-то шаги. Из-за скалы появился маленький красноносый мужичок с чёрными усами.

— Привет, Перчиков! — сказал он.

— А ты откуда меня знаешь? — удивился Перчиков.

Мужичок молча протянул Перчикову все пять его записок.

— Твои?

Перчиков был потрясён. Откуда они? Мужичок самодовольно улыбнулся, трижды щёлкнул языком, и из моря вынырнул красный дельфиний нос.

— Мой слуга и напарник, — сказал мужичок.

— То есть как слуга и напарник? — изумился Перчиков.

— А так, — сказал мужичок и поманил Перчикова за собой.

Они прошли по вороху морской травы, обогнули скалу, и Перчиков увидел впереди себя гору пустых бутылок и несколько варёных крабов.

— Видишь? — показал мужичок на бутылки. — Все они лежали на затонувшей барже. Я научил дельфина — он достаёт. Потому и слуга. А пьём вдвоём, потому и напарник.

Тут он опять щёлкнул языком, и у берега вынырнул дельфин с бутылкой вина. Мужичок откупорил её, отхлебнул несколько глотков, закусил крабьей клешнёй, а остальное вылил в глотку дельфина. Носы у обоих тотчас покраснели ещё больше.

— Хочешь в компанию? — спросил мужичок Перчикова.

А дельфин покосился на него лукавым глазом. Но Перчиков рассвирепел.

— Ты что же это? — сказал он и двинулся на мужичка. — Ты что это? Всё человечество думает, как наладить с дельфинами работу, как обменяться с ними мыслями, а ты их начинаешь спаивать?

Перчиков стал закатывать рукава.

Дельфин нырнул в воду, а мужичок, задрав голову, сказал:

— Не дури, Перчиков! Хозяин острова — я, Варенец.

— То есть как? — остолбенел Перчиков.

— А так… Добрался до него раньше всех я, винный запах обнаружил я, и если будешь слушаться, то станешь моим наследником. Хоть губернатором!

— Ты что, с ума сошёл? — засмеялся Перчиков. — Каким губернатором?

— Так ты, — уставился на него Варенец, — не согласен?

— Конечно нет!

— Ну так вон, видишь, коса? — показал мужичок на большую, появившуюся за ночь отмель. — Марш!

Так за одни сутки Перчиков второй раз отправился в ссылку. Он ходил взад и вперёд по песчаной косе и смотрел на бегущие волны.

«Был бы здесь Солнышкин, — думал он, — мы быстро привели бы в чувство этого Варенца. Захотел в хозяева!»

Он стал обдумывать план действий. Но тут к нему снова приблизился Варенец с шахматной доской под мышкой.

— Слушай, Перчиков! — вкрадчиво сказал Варенец, которому надоело скучать в одиночестве. — Давай сыграем в шахматы. Чья возьмёт?

— Ладно, — сказал Перчиков. Он имел по шахматам третий спортивный разряд и решил драться до конца.

Варенец взобрался на косу и стал расстанавливать фигуры. Но тут зашипела волна, и коса вздрогнула. Ещё волна — и она зашевелилась, с неё осыпался песок, вверх ударил чистый водяной фонтанчик.

Под ногами у противников оказался выброшенный на берег кит. Теперь он шевелился и ждал прилива.

— Ого! — воскликнул Варенец. — Вот это добыча! А что, если его закоптить? И продать? А, Перчиков?

— Ты что, и на кита раскрываешь рот? — вскипел Перчиков.

Но тут произошло нечто неожиданное. Кит словно прислушивался к разговору. Взмахом хвоста он отшвырнул Варенца в сторону и с Перчиковым на спине ринулся в открытое море.

Перчиков отчаянно испугался, но кит, будто всё понимая, ни на минуту не уходил под воду. Он пронёсся мимо острова, и последнее, что увидел Перчиков, — стая дельфинов, которая тянула за хвост от винной баржи своего загулявшего товарища.

Волны бурлили и бросались навстречу, но кит вёл себя совершенно разумно, и Перчиков почувствовал себя увереннее.

Кит продолжал свой путь, и скоро в утреннем воздухе Перчиков увидел очертания родного парохода.

Радостная встреча

— Перчиков! Перчиков! — закричал Солнышкин и бросился подавать штормтрап.

Кит аккуратно пришвартовался к пароходу. Перчиков ухватился за ступеньку трапа и полез наверх.

— Здравствуй, Перчиков! — бросился к нему Солнышкин и стал восторженно обнимать его.

Борщик тащил кастрюлю с горячим бульоном. Марина несла подушку. Но тут вынырнул Челкашкин с ложечкой в руке и сказал:

— Не создавать паники! Сперва — медосмотр. — Он подошёл к Перчикову и поднёс к его рту ложечку. — Откройте рот! Скажите: «А-а-а».

Перчиков затянул: «А-а-а!» И Челкашкин заглянул в горло.

— Всё в порядке, — сказал он и спрятал в карман ложку. Но тут же деловито справился: — Что это за маскарад, Перчиков, и при чём этот кит?

Кит отплыл от судна и струйкой воды обмывал себе спину.

— Всё как в сказке, — сказал Перчиков.

— Расскажи! — закричали все.

— Потом, — сказал Перчиков.

— Расскажи! — попросил Солнышкин. Он уже жалел, что это не его высадили на необитаемый остров.

— А что рассказывать! — сказал Перчиков. — Забросил я с острова удочку, слышу — дёрг, дёрг. Потянул, вижу — кит. Ну, думаю, поджарю я его. А он и говорит: «Имей совесть, Перчиков! У меня дети». Смилостивился я и спрашиваю: «А ты читал сказку о рыбаке и рыбке?» — «Не читал», — говорит. «Всё равно, — говорю, — выполняй мои три желания». А он отвечает: «Выполню».

— Неужто правда? — спросил Бурун.

— Сказки! — сказал Челкашкин.

Перчиков важно оглядел всех и сказал:

— Ну ладно! — Он присел на трап и выложил всё как было по порядку.

Но едва он кончил рассказ, Челкашкин снова невозмутимо заявил:

— Сказки!

— То есть как — сказки? — подскочил Перчиков. — Может быть, это вы приплыли на ките?

Возразить было нечего. Шевельнув усиками, Челкашкин приказал:

— Отдыхать! — и пошёл в лазарет.

Перчиков, конечно, устал. Он чуть не валился с ног, но пересилил себя и отправился проверять радиорубку.

Новые пассажиры славного парохода

Едва Перчиков присел к аппарату, как перед ним замигала лампочка и донёсся настойчивый сигнал. Перчиков мгновенно надел наушники и стал записывать радиограмму.

«Команда парохода „Весёлые ребята“ просит принять для доставки в Океанск дрессированных медведей для городского цирка. „Весёлые ребята“ вместо Океанска следуют за грузом в Австралию».

— Медведи! Медведики! — Перчиков схватил радиограмму и выскочил на палубу. — Дрессированные медведи!

— Что ещё за цирк? — удивился Челкашкин. — Киты, медведи! — Но, прочитав радиограмму, приказал: — Стоп машина!

Вокруг снова собралось полкоманды.

— Что будем делать? — спросил Челкашкин.

— Возьмём! — крикнул Солнышкин.

— Ой, не надо! — вздохнула Тая.

— Сожрут! — подумал вслух боцман.

— Возьмём, возьмём! — кричал Солнышкин за двоих. В тайге он с этими косолапыми одну ягоду пробовал, по одним тропкам ходил!

Пока на палубе шли споры, вдалеке показался дымок. Он увеличивался, и скоро пароход «Весёлые ребята» подошёл к самому борту «Даёшь!». На носу, опустив на поручни лапы, вертели головами два рыжих медведя. Один из-под лапы рассматривал пароход, а второй время от времени тёр голову. Оба они были в тельняшках и походили на лохматых матросов.

— Ну что, принимаете? — крикнул боцман с «Весёлых ребят».

— А не сожрут? — спросил Бурун с опаской.

— Не-ет! — засмеялись с «Ребят». — Пожуют и бросят. Они ребята добрые. Мишка-1 — матрос-наблюдатель, Мишка-2 — любитель купаться. А ну, покажись публике!

Мишка-1 вытянул морду вперёд, поднял лапу и стал всматриваться в горизонт. А Мишка-2 начал тереть лапами себе голову.

— Возьмём! — закричали на пароходе «Даёшь!».

— Берём! Берём! — закричал Солнышкин и стал просовывать трап в сторону «Весёлых ребят».

— А кто за ними будет смотреть? — спросил Бурун.

Все смолкли. А Солнышкин сказал:

— Я!

— Так, может, ты и пригласишь их сюда? — сказал Челкашкин.

— Пожалуйста, — воскликнул Солнышкин, — одну минуту!

Он буквально скатился в каюту и через минуту выскочил на палубу.

— Дорогу! — приказал Солнышкин и вскинул руку.

Медведи задрали носы. Солнышкин ещё раз поднял руку. Медведи принюхались. Он поднял руку в третий раз. В кулаке у него сверкнул сахар, и медведи бегом бросились по трапу. Первый ковылял в настоящих флотских брюках, а второй — в футбольных трусах.

— Бегом! — крикнул Солнышкин, как заправский дрессировщик. — Бегом!

И медведи подкатились к нему.

Все приоткрыли рты, будто им, а не медведям предназначался сахар. Но Солнышкин всунул в медвежьи пасти по куску рафинада и вместе со зверями стал приплясывать на палубе. Даже Челкашкин сказал:

— Невероятно, но факт!

Солнышкин расплылся в улыбке.

Пароход «Даёшь!» шёл курсом к Океанску, на палубе его продолжалось веселье, а сбоку парохода плыл кит. Он косил глазом в сторону судна и, когда видел Перчикова, радостно салютовал, выпуская маленький фонтанчик.

Жаркая погода на Тихом океане

День выдался на редкость жаркий. Высоко в небе кувыркалось облачко со спасательный круг. Вся команда парохода «Даёшь!» бегала по палубе в трусах. Мохнатый Мишка-2 обалдело вертел от жары головой, тёр лапами брюхо, и Солнышкин отвёл его в душ. Мишка-1 занял своё любимое место на крыле мостика и смотрел из-под лапы вдаль.

Приблизительно в это время в своих каютах начали продирать глаза артельщик и Плавали-Знаем.

«Апчхи!» — чихнул артельщик. Из носа у него вылетел кусок шпагата. Артельщик испуганно схватился за ключи и, переваливаясь, пошёл в артелку проверять, целы ли продукты.

Плавали-Знаем потянулся изо всех сил и так хрустнул пальцами, что ему показалось, будто судно лопнуло пополам. Он, озираясь, поднялся и загромыхал по коридору.

Конец ознакомительного фрагмента.