Сукино болото

Виталий Ерёмин, 2013

Сюжет взят из реальной жизни. Россия начала нового ХХI-го века. В городе на Волге идет война между уличными бандами подростков. Подпольно «работает» цех по производству наркотиков. Городом руководит коррумпированный мэр. А его помощник по безопасности – глава наркокартеля… Безнадежную ситуацию пытаются переломить журналистка Ланцева и майор полиции (в то время милиции) Булыкин. У них не получается. Тогда Ланцевой приходит безумная идея освободить из заключения бывшего главаря уличной банды Радаева, которого Булыкин когда-то «сажал» за убийство и налет на банк. Теперь их трое… Но и втроем они едва справляются, подвергая себя смертельному риску, не подозревая, что свою задачу выполняет агент Наркоконтроля, которого они считают «оборотнем», человеком наркомафии. Эта киноповесть – сплошное действие, каким и должно быть настоящее кино. Злодеи из кожи лезут вон в своих черных делах, борцы со злом борются с ними, очертя голову. Читатель видит это кино, включив воображение.

Глава первая

Юра Клюев осторожно выглянул в окно. Его мучитель плюгавый Свищ и другие грифы караулили возле выхода из школьного двора. Фиг проскочишь. Нет, можно, конечно, подойти к замдиректора по безопасности. Он здесь, в вестибюле, треплется с вахтером. Но пацанячьи разборки не в его компетенции. И вообще жаловаться, даже если тебя совсем загнобили, нехорошо.

— Ты чего? — спросил зам по безопасности, отставной вояка с деловым лицом бездельника. — Какие-то проблемы?

Не отвечая, Юра закинул ранец за спину и побрел к дверям.

Грифы понимали, что денег они на этот раз из него не вышибут. Но они просто обязаны были действовать по понятиям. Не платишь — отвечай. Порядок надо соблюдать.

— До чего ж ты, Клюв, жадный, — укоризненно сказал Свищ. — Ну, денег нет, а чай, сахар? Ты что, чай без сахара пьешь?

— По-моему, я приносил деньги, — с достоинством ответил Юра.

Однажды он принес столько, что они ошалели. Двенадцать тысяч. Все, что мать скопила на ремонт квартиры. Думал, разом отошьется. Но вышло наоборот. Грифы решили, что у его матери денег куры не клюют. Дуралей, он только разжег у них аппетит.

— Отойдем, пообщаемся, — Свищ стрельнул глазами по сторонам.

Зашли в дальний угол школьного двора, где росли большие кусты шиповника.

— Ну, что, Клюв, если не понимаешь человеческого языка, будем тебя опускать.

Они поставили его на колени и помочились по очереди. Это означало, что он теперь опущенный и его теперь будут долбать каждый день, проходу не дадут. Любой пацан может всячески обзывать его и бить, а он не смеет в ответ даже слово сказать.

Юра сидел в кустах шиповника, пока на нем не высохла одежда.

Лифт не работал. Юра поплелся на свой девятый этаж, открыл квартиру, зашел в кухоньку, где стоял старенький компьютер, сел перед ним.

Ну, вот и все. То, чего он боялся, произошло. Теперь осталось сделать то, что он давно собирался сделать, если это произойдет.

Юра включил компьютер, вошел в Word и настучал на клавиатуре: «Мам, я умер из-за того, что у меня вымогали деньги. Прости за те 12 тысяч. Во всем виноваты грифы, они довели меня до этого. Мам, ты не плачь. Пока».

Он вышел на балкон и перелез через перила. Его увидели снизу. Кто-то из взрослых крикнул:

— Эй, пацан, ты чего задумал?

Он не отвечал — не хотел ничего слышать. Ему все надоело — он устал. Ему хотелось, чтобы все кончилось. Конечно, ему было страшно. Он дрожал всем телом. Но он сказал себе, что надо немного потерпеть. Несколько секунд, и все кончится.

Он сцепил на груди пальцы, это у него получилось непроизвольно, и шагнул с балкона, как парашютист из самолета. Он падал со стоном, будто знал, что за мгновение перед смертью ему будет очень больно. Он упал ничком, у него были сломаны шейные позвонки. Когда люди сбежались, он уже не дышал, только по телу его пробегала дрожь.

Анна Ланцева приехала во двор, где жил Юра, на другой день после его похорон. Вышла из своего старенького «Опеля», огляделась. Современные девятиэтажные жилые дома. Асфальтированные дорожки, детский городок. Хороший микрорайон. Отчего же у него такая дурная слава?

Звали микрорайон Сукиным болотом. Раньше здесь стояли очистные сооружения. Перед строительством сюда два года завозили самосвалами грунт и гравий. Не ставить же новые дома на отходах человеческой жизнедеятельности.

Теперь здесь жили выходцы из некогда элитного района, служащие и рабочие завода, строившего в советское время ракеты, прозванные на Западе «Сатаной». Чтобы свести концы с концами, продали просторные квартиры и переселились с потерей жилплощади в этот микрорайон.

Мучить Юрину маму вопросами было неловко. Но работа есть работа.

— Вас что-то настораживало в поведении сына?

Женщина глубоко вздохнула, собирая силы для разговора:

— Бросил изостудию, ушел из баскетбольной секции. Значит, стало ненужно. Иногда видела его с ребятами постарше. Объяснял, будто это братья его девочки, с которой он дружил. Я видела, что он привирает, но не понимала, для чего. А на днях друг предложил ему записаться в «школу выживания» в ДЮЦе. Юра тогда как-то странно усмехнулся: «Это как раз то, что мне нужно».

Они заканчивали разговор, когда пришел сосед по лестничной площадке, Станислав Викторович Томилин, мужчина лет сорока пяти с грустным, доброжелательным взглядом.

— Я вас узнал, — сказал он Анне, давая понять, что видел ее по телевизору. — Как бы нам поговорить? У меня тоже проблемы с сыном. У Вани скоро выпускные экзамены. Потом, бог даст, институт. Но вы в курсе? Пирамиду поборов усовершенствовали: теперь она охватывает и студентов. Понимаете, за право жить в своем доме, учиться в школе или институте ребятам приходится платить. Идут за знаниями, а получают понятия. Деньги, чай, сахар, другие продукты собирают якобы для кого-то из осужденных поволжских авторитетов. В каждой школе этим занимается свой «смотрящий». «Смотрящего» ставит «рулевой» — тот, кто смотрит за районом. Говорят, есть рулевой всего Поволжска. Его еще называют ночным мэром.

Томилин взглянул на часы и подошел к окну, будто ожидал что-то там увидеть.

— Ну, вот, толпа в сборе. Давайте сделаем так. Пойдем к нам, и Ваня сам все объяснит.

— У вас нет, случаем, бинокля? — спросила Ланцева.

Ваня принес отцовский бинокль, большой, тяжелый, мощный. Лица пацанов приблизились на расстояние вытянутой руки. Шрамы на головах, перебитые носы выбитые зубы, татуировки. У каждого модная прическа — коротко стриженый газон. Обычный для группировщиков прикид — черные куртки, на ногах «гробы» — черные ботинки с квадратными носами.

Ланцева разглядывала грифов, а Ваня — ее. Он видел эту женщину на экране телевизора. Гораздо симпатичнее телеведущих местной программы, хотя те моложе. Каштановые волосы до плеч, умные серые глаза, никакой краски. Ваня уважал женщин, не пользующихся косметикой, считал их честнее.

— В первых рядах — бригадиры, — словно экскурсовод, пояснял он, — За ними – молодые. Дальше — сопли, их еще мясом называют. В смысле, пушечное мясо: сами лезут в драки, хотят отличиться.

Пацаны лузгали семечки, сплевывая себе под ноги. Бригадиры и молодые пили пиво. Не допив до дна, передавали бутылки соплям. Те прикладывались, гордые, что им оказана такая честь. Стоявший на земле посредине толпы магнитофон гнал репертуар ансамбля «Руки вверх». Чуть в стороне, ближе к подъезду, дымила сигаретами стайка раскрашенных девчонок.

— Братанки, — обронил Ваня.

— Девочки тоже себя грифами называют? — спросила Анна.

Ваня молча кивнул.

— А где Гришка Федоров, что-то о нем не слышно? — спросил Станислав Викторович, имея в виду первого предводителя грифов.

— Гриф пропал, папа.

Гриша Федоров исчез, а его место занял Сережка Радаев. Но тогда группировщики еще не делили асфальт, и уличные бои не были еще такими жестокими. А они, Томилины, жили в спокойном районе города.

— Господи, почему мы не евреи? Уехала бы, не задумываясь, — подала голос из кухни Евдокия Тимофеевна Томилина.

— Дуняша, до чего ж непатриотично высказываешься! — упрекнул жену Станислав Викторович. — Кому мы там нужны?

— А мы и здесь никому не нужны, — отозвалась Евдокия Тимофеевна.

Анна продолжала разговор с Ваней:

— Ваня, откуда это безрассудство? Пацаны идут на бой со штырями, ножами, кастетами. Даже с самопалами и обрезами. Неужели не страшно?

— Никто не говорит «на бой». Говорят, «на баклан», — поправил Ваня, не дав конкретного ответа.

— Что привлекает ребят в толпе?

— Считается, что там настоящая дружба. Не то, что в школе.

— Пацаны верят в любовь?

— В любовь? — Ваня усмехнулся. — А как же, любовь у пацанов практически ежедневно. С этим проблем нет.

— Родители догадываются? Или ничего не знают про толпы?

— Если б узнали, толпы бы зашатались. Многие пацаны боятся и уважают родителей. За них всегда первый тост. Может, хватит?

— Ванечка, последний вопрос, — сказала Ланцева. — Ты как-то странно отреагировал, когда я заговорила о любви.

— Нельзя в это верить. Если предъявишь за свою девчонку… Короче, за это можно слететь с пацанов. Любовь презирается, — с горечью произнес Ваня.

«Наверно, его начали преследовать из-за девочки», — подумала Анна.

— Итак, пацан — это звание. А ты в толпе кто? Статус у тебя какой?

Тонкое лицо паренька покрылось красными пятнами.

— Про меня говорят, что я — шота непонятное. Не тяну на пацана.

— Тебя за это как-то наказывают?

— Наказывали. Я устоял, — скупо ответил Ваня.

Во двор с форсом, бухая музыкой, вкатил новенький «жигуленок» десятой модели. Чеснок (Руслан Чесноков) подрулил к толпе и лениво вышел из машины. Бригадиры и молодые потянули к нему. Он поздоровался с каждым за руку. Сопли смотрели на него, как на бога, не решаясь подойти. Руслан в самом деле был похож на греческого бога, каким его рисуют в учебниках истории. Короткие курчавые волосы, прямой нос в одну линию со лбом, большие глаза и слегка вывернутые губы.

Чеснок сам подошел к соплям, спросил о жизни, а потом сказал что-то вроде напутствия:

— Ну, что, идете к успеху. Скоро станете настоящими экстремалами. Проведем в ближайшее время еще одну акцию, и весь город будет наш.

От стоявших возле подъезда стайки братанок отделилась девчонка, лет семнадцати, это была Ленка по прозвищу Зажигалка. Она подошла к соплям и, посмеиваясь, выступила:

— Поздравляю! Вы овладели ненормативной лексикой. Вас уже не мучают угрызения совести. Вы не тратите деньги на книги. Гораздо меньше уходит денег на стрижку. Учителя уже не требуют прилежной учебы. Соседи уже не просят сделать потише музыку. Прогулка по городу давно уже превратилась для вас в охоту. Вы мечтали стать суперменами, и вы станете ими. Руслан сделает из вас людей.

Толпа понимала, что Зажигалка издевается, мстит за Ваньку Томилина. Одно слово Руслана, и братанки сделали бы из нее котлету. Но все знали: Руслан любит Зажигалку. Вот и сейчас он слушал ее, не перебивая, с искрой в глазах.

— А бабы когда будут? — спросил Свищ.

— Между прочим, все мы дрочим, — сострили в толпе просто так, для фольклора.

— Тебе сколько? — спросил Чеснок.

— Ему сегодня четырнадцать исполнилось, — нестройным хором подсказали сопли.

— Пора, — сказал Чеснок, посматривая на Ленку. — Пора предаться пороку. А триумфальный крик освоил?

Свищ состроил страшную гримасу и заорал:

— Уроем гадов!

— Не надо так орать, а то я испугаюсь. А девиз знаешь?

— На все насрать!

— А в бою какой девиз?

— Прикрой спину ближнего, и будешь прикрыт сам.

Чеснок положил тяжелую руку на хрупкое плечо пацана:

— Свищ, ты настоящий пацанюра. Будет тебе баба.

Чеснок нашел глазами Шурупа и Пикинеса. Те по взгляду поняли, что требуется. Появились бутылки с вином и пластиковые стаканчики. Налили не только Свищу, но и другим соплям.

— Ну, что, мордобойцы, первый тост у нас за кого? — спросил Чеснок.

— За родителей, — сказали сопли.

Чеснок кивком головы показал, что теперь можно выпить. Выпили.

— А второй тост за кого?

— За пацанов, — сказали сопли.

Снова выпили.

— Ну, хватит, — сказал Руслан. — Не люблю пьяных. Но третий тост вообще-то знаете?

— За адреналин!

— Правильно. Адреналин не должен выскочить ни в коем разе. Кто там у нас поднимет рейтинг Свищу? Цуца, ну-ка топай сюда!

От братанок отделилась пятнадцатилетняя Цуца, белесая, кривоногая, с грудями четвертого размера, считавшаяся лучшей крестницей для соплей, мечтавших поскорее стать мужчинами. Цуца выполняла свою роль дисциплинированно и почти жертвенно. Она была тайно влюблена в Руслана, но понимала, что здесь ей ничего не светит.

Она подошла и корыстно поинтересовалась:

— А вещество будет?

Шуруп сунул ей что-то в руку.

Цуца обхватила Свища за шею и повела в подъезд, где в подвале, в заброшенной комнате сантехников, были все условия для крестин: старая, прожженная окурками софа и ржавая водопроводная вода.

Толпа заулюлюкала им вслед.

— Эй, Свищ, — крикнул Пикинес, — помни: лучше траха только сос.

— Потрясающе! — воскликнула Анна. — А что ей дали? Не наркотик, случаем?

Ваня молчал.

— Я же вам сказал: положение очень серьезное, — озабоченно проговорил Станислав Викторович.

Чеснок отозвал в сторонку своего врага-друга Славку Барминова. Угостил сигаретой и доверительно сообщил, что завтра на окраине Сукиного болота состоится рубка с кузинскими. Славка слушал, самолюбиво раздувая без того широкие ноздри. Ни фига себе заявочки! Он все-таки основной у бармалеев. Почему не сказать, из-за чего вдруг бой? Почему его не позвали на стрелу с Кузей?

— Так получилось, — примирительно произнес Чеснок. — Кузя неожиданно наехал. Нельзя было оставлять без ответки.

Он мог бы ничего не объяснять. После того как грифы окончательно поработили бармалеев, он мог просто приказать, и пусть бы Славка попробовал ослушаться. Но Рулевой велел не наглеть. А слово Рулевого для Руслана было законом.

Славка не верил: Кузя не мог наехать. Бой ему ни к чему. У него пацанов вдвое меньше. Рубка для него — самоубийство. Просто грифы хотят окончательно раздавить последнего более-менее серьезного конкурента.

— После боя заберешь мою тачку, — посулил Чеснок.

Это был широкий жест. Руслан откатался на машине всего месяц. Славка не верил ушам. Значит, он очень нужен. Что ж, тогда он поднимет ставки.

— Тачка — это хорошо, но мало. Давай так — ты отстанешь от Зажигалки.

Ленка-Зажигалка была девочка что надо. Именно девочка, тут есть тонкость, а не девчонка. То есть не стопроцентно уличная. Но ее всеми правдами и неправдами пытались втянуть в толпу, сделать братанкой, особенно не обижая и не притесняя.

— Много хочешь, Бармалей, — с угрозой в голосе проговорил Руслан. — Соглашайся на тачку, пока я не передумал. А насчет Ленки… Пусть сама решит, с кем ей быть.

Славка усмехнулся:

— Так ведь ты сам говорил, что баба — никто.

Глаза у Чеснока сузились:

— Бармалей, не приводи меня в аффект.

— Ладно, — сдался Славка.

Они обговорили детали. Кузя — автор крученый, наверняка устроит засаду. Но тут уж кто раньше и кто больше спрячет своих ребят. Короче, пусть Славкины бармалеи не дрейфят. Может, только первые пять-десять минут боя придется туго. А потом подоспеют самые отборные грифы.

— Кузя не выиграет ни при каких раскладах, — твердо пообещал Чеснок, по скулам его забегали желваки.

Он хотел еще что-то сказать, но его отвлек въехавший во двор мотоциклист. Множество хромированных деталей и дуг указывали на то, что отечественный мотоцикл должен был выглядеть, как крутой «Харлей». Ездок остановился у подъезда, где жили Томилины, и снял огромный шлем. Это был Олег Лещев, сын мэра города. Красивый, статный парень, он картинным движением вынул из кармана мобильник и позвонил. Но Даша Томилина уже увидела его в окно

— Смени походку, трусики жуешь! — посоветовал ей Шуруп, когда она вышла из подъезда.

— Эй, — одернул его Олег, — фильтруй базар, ага?

Шуруп только того и ждал.

— А, Лещ! Фигли ты тут права качаешь? Езжай на свой асвальт, там клювом щелкай. (Как многие сегодня, он произносил слово асфальт именно так).

Все знали, что сын мэра живет с папой в элитном жилом комплексе «Калина» с видом на Волгу.

Олег не поддавался на провокацию, сделал вид, что не слышит.

— У него свои понятия, — поддержал кореша Пикинес. — Лучше быть живым трусом, чем мертвым героем. Я правильно говорю, Лещ?

До сих пор Олега не задирали, и он от этого страдал. Стыдно, можно сказать, позорно, когда других бьют, а тебя не трогают. Ему это надоело. Он, не раздумывая, пошел к толпе. Даша попробовала его остановить, но парень был настроен решительно. Он был высок, накачан и уверен в себе.

— Ты, что ли, герой? — обратился он к Пикинесу. — Ну, давай!

Пикинес был для своих семнадцати лет крепкий молодой бизон с большим опытом уличных драк. Оттого нос проломлен и приплюснут. Он подошел к Олегу борцовской походкой, вразвалочку и прорычал:

— Мне пофиг, что ты сынок шишки. Щас ты у меня будешь искать пятый угол.

Олег принял боевую стойку. Сразу стало ясно, парень занимается каратэ.

— Ну, что, жентльмен хренов, давай! — снова прорычал Пикинес. — Или тебе про трусики повторить? Мы тут любим размножаться в коллективе. Давай, присоединяйся со своей умной машей. Бомбардир для нее всегда найдется.

Олег в высоком прыжке нанес удар ногой по носу-пуговке Пикинеса. Получилась увесистая оплеуха. Толпа заорала, подбадривая своего пацана. Пикинес бросился в атаку, но его руки только рассекали воздух. Олег уворачивался легко и красиво. Пикинес совсем рассвирепел и пошел на рожон, но тут же нарвался на удар в подбородок

Толпа накалялась:

— Пикинес, урой его!

Урыть не получалось. Олег забавлялся с Пикинесом, как с боксерской грушей. Спокойно наблюдать это издевательство было невыносимо. Толпа уже готова была наброситься на Олега. Помешал джип с темными стеклами. Дверца открылась, показался молодой мужик, негромко сказал:

— А ну, стоять!

Толпа растерянно смотрела на Руслана. Ждала его реакции. Увидев мужика, Чеснок заулыбался и пошел навстречу. Подойдя, протянул руку. Но мужик руки не принял. Сказал что-то. Чеснок неожиданно сник. Сделал пацанам знак. Мол, снимаемся и исчезаем.

Толпа повалила со двора.

— Погодите, ведь это Царьков! — воскликнула Анна, глядя в бинокль. — Ну, точно он!

Царьков был помощником мэра Лещева по безопасности. И вдобавок к тому местным олигархом. Хотя можно было бы сказать и в обратном порядке. Результат был бы тот же — Царькова знал весь Поволжск.

Ланцева предложила осмотреть подвал. В комнатке, где Цуца посвятила Свища в мужчины, интерес представляла бумажка, которой расплатились с братанкой. Бумажка, оказавшаяся пакетиком, лежала на тумбочке, рядом с закопченной ложкой.

Анна оглядывала комнатку: где-то должен быть и шприц.

Шприц нашел Ваня, под тахтой. Теперь все сходилось. Все-таки Макаров не совсем прав, утверждая, что в городе появляются только легкие наркотики, типа травки. Эх, Левка, Левка…

Анна инстинктивно оглянулась на дверь. Ей показалось, что сейчас кто-то войдет. Нужно быстро уходить. Тайный притон наркоманов не будет долго пустым.

Они увлеклись и не заметили, что за ними наблюдает Свищ. Цуца поделилась с ним веществом. После сладкого свидания малец задремал в нише, под грудой замусоленной спецодежды сантехников.

Прощаясь с Ланцевой, Ваня попросил свести его с наркополицейским, которому можно верить.

Это была очень странная просьба. Парнишка сам предлагал себя в осведомители и нисколько не стеснялся.

— Это опасно, — предупредила Анна.

— Нам надо. Мне и еще одному парню, Олегу Лещеву. Нам эти грифы вот где, — Ваня провел по горлу ребром ладони. — Мы хотим поступать на юрфак.

Теперь понятно. Ребята хотят, чтобы при поступлении им зачли добровольную помощь правоохранительным органам. Только сохранилась ли эта льгота с советских времен? Едва ли.

Анна пообещала: конечно, она сведет их с надежным наркополицейским. Однако не проще ли просто лучше подготовиться к поступлению в вуз?

Ваня усмехнулся:

— Сегодня поступает не тот, кто хорошо сдает экзамены. Мне нечего дать, а Олег принципиально не хочет давать.

Наркополицейский Лев Макаров был холост, питался на работе. Подогревал в микроволновке все, что покупал в ближайшем супермаркете. Сегодня на ужин был винегрет, кусок вареной колбасы и пол-литра кефира.

Макаров включил телевизор. «Вести» рассказывали о непростой ситуации с наркоманией в России. Большие политики убеждали телезрителей в серьезности положения, называли страшные цифры. «Спохватились, будто с Луны упали», — подумал Макаров.

Поев, он сварил кофе, закурил и подошел к раскрытому окну. Ветер принес с Волги запах рыбьей чешуи. В эти дни шли на нерест косяки воблы. Чешуя у серебристой рыбы стоит сейчас дыбом, а икра крупная, ядреная и необыкновенно вкусная, особенно если поджарить. Полгорода сейчас на берегу и в лодках. Он тоже был бы сейчас там. Но — работа. Макаров ждал посетителей.

Через минуту он терпеливо выслушивал молодую, взвинченную женщину:

— Матери стыдно за то, что вырастила такого урода. Поэтому пришла я. Я — старшая сестра этого урода. Он колется второй год. Нигде не работает. Встает утром: «Все, мама, начинаю новую жизнь. Закодируюсь. Дай 500 рублей на обследование». Вечером приходит упоротый. Мать говорит: «Ты ж, паршивец, укололся!» — «Что ты, мама! Весь день обследовался. Все нормально, велели только зубы подлечить. Подкинь на рентген зуба». Снова возвращается упоротый. «Это у меня анестезия еще не отошла. Завтра иду устраиваться на работу. Надо только купить брюки и туфли». Мать говорит: «Нет, мерзавец, ты меня больше не обманешь!» Сама идет с ним в магазин». Выбрали брюки, примерили туфли, подходят к кассе. «Мама, стыдно как-то, сама будешь платить, давай я». Берет деньги и бросается к дверям. Вечером возвращается упоротый: «Я подонок, мама. Я принес тебе столько горя».

Макаров нетерпеливо заерзал на стуле:

— Можно покороче?

— Сейчас, конец уже близко. Говорит матери: «Лучше будет, если я умру. Есть один способ — «золотой укол». Я сделаю передозировку и тихо уйду. А ты будешь приходить ко мне на могилку». Оба плачут. «Ладно, подонок, — говорит мать, сколько тебе надо на этот «золотой укол?» — «Ну, если обычно я колю два грамма, то здесь надо будет граммов восемь. Четыре тысячи». Мать готова вытащить заначку. Я останавливаю: «Мама, не сходи с ума! Кому ты веришь?» — «Поверю в последний раз». Обнимаются, прощаются. И что вы думаете? Подонок кайфует где-то целую неделю. Потом является: его, видите ли, передозировка не взяла.

Макаров с деланным сочувствием вздохнул. Столько он наслушался этих историй.

— Как зовут вашего брата?

— «Вирус».

— Почему «Вирус»? Он случаем не ВИЧ инфицированный?

— Нет! Просто его партнеры так зовут. И я привыкла так звать.

— Где же он берет чеки с наркотиком?

— Когда где. Сейчас уже не покупают с рук — устарело. Есть тайники. Положил деньги, позвонил барыге. Через какое-то время там, где положил деньги, взял чек. У шпионов переняли.

Макаров подошел к висевшей на стене карте города.

— Можете показать, где примерно закладываются тайники?

Женщина показала два дома. Чеки обычно лежат либо за батареей в подъезде, либо на первом этаже под лестничным маршем. Чаще всего чеки (пакетики с героином) кладут в пустые коробки из-под сигарет.

— Спасибо, — сказал Макаров.

— И все? — спросила женщина. — Надо же что-то делать.

— Будем работать.

Помимо Макарова в городе было еще трое наркополицейских. Но их временно отстранили от работы. Идиоты, взяли в заложники барыгу-цыганку, потребовали за ее освобождение сто пятьдесят тысяч рублей. Сообщники цыганки не дрогнули, заявили в милицию. Разразился скандал. Короче, городской Наркоконтроль теперь сам отмывался без особой надежды на успех.

Женщина не уходила, хотела еще что-то сказать.

— Брат говорил кому-то по телефону, что скоро наркоту можно будет купить, как конфету.

— Что значит, как конфету?

— Понятия не имею. Мое дело сообщить.

Проводив посетительницу, Макаров задумался. Что-то упустил он в разговоре. Конфета, конфета… Если можно будет купить наркотик так же легко, как конфету, то, похоже, к тому идет. А если наркотик будет в конфете, то это что-то новенькое. Надо самому поговорить с «Вирусом». И узнать, кстати, откуда такая кличка. Ах, черт! Вот что упустил. Пользуясь правом анонимности, женщина не назвала фамилию и адрес. А он даже не попытался узнать. Вот олух!

Заиграл мобильник. Звонил друг, Никита Булыкин, начальник отдела по работе с уличными группировками.

— Если ты поужинал без меня, то я могу просто зайти.

— Заходи, — охотно согласился Макаров, сразу поняв, что у друга очередной конфликт с женой. Иначе был бы уже дома.

Они обменялись обычным шутливым приветствием.

— Аллах акбар!

— Воистину акбар.

Будь Булыкин актером, он бы с одинаковым успехом играл и сыщиков, и матерых преступников. Массивный, мрачноватый, вертикальная складка на переносице, крупный нос, плотно сжатые твердые губы. Он был из тех мужиков, кого не портит даже лысина. А дело, если присмотреться, к тому шло.

Он достал из пакета две бутылки пива.

— Левчик, я тебе вот что скажу. Холостяцкая жизнь имеет смысл только в одном случае — если мужик меняет баб, как перчатки. Учти, женщины не любят робких мужчин. Есть у меня на примете две ласковые телочки: брюнеточка и блондиночка. Ты, естественно, возьмешь себе брюнеточку. А?

— Я лучше еще поработаю, — мягко отказался Макаров.

Никита свесил голову. Только сейчас стало видно, что он уже принял на грудь граммов триста, не меньше.

— Не бережешь ты нашу дружбу, Левчик. Боишься, что Ланцева узнает? Ну, если так, то я начинаю верить в любовь.

— Говорят, красота тоже надоедает, причем быстро, — Макаров вздохнул.

— Ну, тебе надо в методисты идти, — ехидно отозвался Булыкин.

— Слушай, а кто был ее муж?

Видно было, что этот вопрос давно не дает Макарову покоя.

— Вроде, погранец. На брошенку она не похожа. Раз погранец, значит, могли убить. Сколько она уже здесь? Года два. Срок вдовства по православным канонам уже прошел. Это католики два года вдовствуют. Православные быстрее утешаются. А может, католики дольше изображают скорбь.

Макаров с удивлением смотрел на Никиту: эка он сегодня так разболтался.

— Учти, Лева, — продолжал Булыкин. — Тот, кто не создал семью до 32 лет, нуждается в психиатре, а тебе уже 34.

— Знаешь, я не могу представить, как Анна стирает мои носки.

— Как все бабы — молча, — Булыкин налил пива, себе и другу. — Холостяк, Левчик, потому и холостяк, что должен себя любить. А ты себя не любишь. И в этом твоя беда.

Их разговор прервал мобильник Макарова. Звонила Ланцева, легка на помине. У нее срочное дело, сейчас подъедет.

Лева достал из стола электробритву и начал приводить себя в порядок. Он был белобрыс, но как раз русой своей, считай, рыжей щетины стеснялся. Булыкин молча наблюдал за ним: хорошо, наверно, чего-то ждать от общения с женщиной. Совсем плохо, когда уже ни на что не надеешься. Хотя… Разве бабе красота нужна? Ей нужно смотреть на мужика и думать, как ей с ним будет хорошо. Как она плакать на нем (или под ним) будет от своего бабьего счастья. Вот что ей нужно, а не выбритые щеки.

Булыкин не поздравил сегодня жену с днем рождения. Забыл, замотался. А она, вместо того, чтобы со смехом напомнить, мстительно молчала. И только вечером уличила в недостатке любви. Никита виновато отвел глаза, тягостно вздохнул и попросил прощения. Но жена на этот раз в помиловании отказала. Сколько можно? За двенадцать лет совместной жизни минимум шесть раз забывал поздравить. Разве это муж? Разве это любовь?

Жена Булыкина, маленькая, пухленькая, носик пуговкой, понравилась ему своей нестервозностью. Но уже через месяц совместной жизни, когда он что-то сделал в доме поперек, уставилась ему в переносицу и процедила: «Я, кажется, сказала!». В эту минуту она была похожа на гарпию, птицу типа ястреба, которая клевала печень у древнегреческих героев. А потом стала удивлять его разными мелкими хитростями и скоростью вранья. Быстротой, с которой находила оправдания своим женским хитростям.

Булыкин женился в мае. Ему говорили — плохая примета: будешь всю жизнь маяться. Так и вышло. Как разбежаться? Собственно, препятствий никаких. Детей нет. Пришел в загс, подал заявление и все дела. Но что-то останавливало. Наверное, отсутствие замены. Никто в него почему-то не влюблялся. А он… Он был влюблен в Ланцеву. Но маскировал свое чувство, боялся получить от ворот поворот. Так замаскировался, что со временем перегорел.

Выслушав рассказ Ланцевой, Булыкин ехидно проговорил:

— Спасибо, Аннушка, ты нам очень помогла. Только зачем так рисковать? Об этом можно писать и рассказывать, если ты приехала из Москвы и снова уехала. Но если ты живешь здесь, избави тебя бог лезть в такие дела. Тебя ж весь город знает. Этот двор — известный гадюшник грифов, и ты там наверняка засветилась.

Ланцева ответила с возмущением:

— Ничего себе! Ты мне еще выговор устраиваешь. Ребята, мы теряем время. Надо ехать в этот подвал.

Никита успокаивающим жестом дотронулся до ее руки.

— Аннушка, расслабься. Я ж сказал: нельзя тебе светиться. И нам с Левкой ни к чему.

Макаров молчал. Он был согласен с Булыкиным: эмоции в таких случаях излишни. И горячку нечего пороть. Успеется.

Булыкин позвонил своему помощнику лейтенанту Гоше Тыцких, назвал адрес дома, поставил задачу. Вот это правильно. Это профессионально. Гошу в городе мало кто знает, хотя он здесь вырос.

Макаров вынул из ящика стола сухой торт. Он держал его на тот случай, если Анна вдруг придет по какому-нибудь делу. Ланцева достала из сумки бутылку «Хеннеси». Менты озадаченно притихли. Они знали, что, подрабатывая в «Вестях», она получает больше, чем они оба вместе взятые. Только зачем это демонстрировать?

— Ребята, — сказала им Ланцева, — вы знаете, у меня нет подруг. А иногда так хочется выпить. Ну, с кем еще, если не с вами?

— Давай! — Булыкин решительным движением свернул пробку.

Макаров только пригубливал. Анна стала его задирать:

— Знаешь, Левочка, по моим наблюдениям, по-настоящему интересные люди — только люди пьющие.

Булыкин вступился за друга:

— Аннушка не порть момент. Лева готов прервать свою счастливую холостяцкую жизнь и положить ее к твоим ногам.

Ланцева рассмеялась:

— Бог с тобой, Никита. Для него жениться — все равно, что повеситься.

Спустя час помощник доложил Булыкину, что осмотрел подвал, но никаких признаков употребления наркотиков не обнаружил. Голос Гоши звучал ровно, даже равнодушно. Неужели не выполнил распоряжение? А если все же побывал в подвале, почему ничего не увидел?

Ланцева напряженно ждала. Никита соврал:

— Аннушка, твоя информация в работе

Помощник был для него загадкой, а поручение — проверкой которую Гоша, похоже, не выдержал. Не мог он, побывав в наркопритоне, ничего там не увидеть. По определению не мог.

Ланцева вспомнила о просьбе Вани Томилина. Спросила Макарова, когда Булыкин вышел покурить в коридор:

— Лева, тебе нужны источники?

— Еще как.

— Тебе позвонят, я дала твой телефон. Ребята оканчивают школу, хотят поступать на юрфак.

Макаров покачал головой:

— Не имею права, они еще несовершеннолетние. Опасное это дело, если что случится, мне — вилы.

Он только изображал безразличие, а на самом деле был рад, что могут появиться помощники. После того, как коллеги вляпались с цыганами, он работал фактически в одиночку.

— Может, ты чего-то не знаешь… Ребята считают, что толпы капитально подсаживаются на наркотики. Этого нам только не хватало, — заметила Анна.

— Ладно, пусть выходят на меня.

Свищ сразу дозвонился до Чеснока, но тот был на другом конце города, и когда приехал, было уже поздно. Карауливший возле бытовки сантехников Свищ доложил, что какой-то мент уже там.

Чеснок сидел на скамейке возле входа в подъезд и соображал, что же делать. Если бытовка засветится, Рулевой по головке не погладит.

Лейтенант Гоша Тыцких аккуратно сложил в полиэтиленовый пакет остатки белого порошка, закопченную ложку, шприц. Еще раз осмотрел комнату. По-хорошему бы капитальный шмон устроить. Может, тут тайник оборудован. Но сколько возни: железки, грязное тряпье… Нет, что ему сказано найти, то он и нашел. А на шмон пусть командир (так Гоша звал Булыкина) отдельное «добро» дает. С этой мыслью лейтенант вышел из подъезда.

То, что крепкий малый сидит на скамейке не случайно и имеет какое-то отношение к бытовке, стало ясно по первому взгляду. В каждом зрачке — по лазеру.

Чеснок смерил Гошу с ног до головы. Лениво-небрежно спросил:

— Ты чего тут забыл?

Гоша присел рядом и тем же тоном процедил:

— А ты что-то там оставил?

— Короче, сколько? — спросил Чеснок.

— Тридцатник.

— Ни хрена себе!

— Тогда я пошел, — Гоша сделал вид, что готов подняться и уйти.

— Держи, — Чеснок отсчитал ему тридцать тысячерублевок.

Дома Ланцева первым делом проверила шкатулку, где обычно лежали деньги. Снова не хватает ста рублей. Раньше пропадала мелочь. Потом Максим стал выуживать десятки. И вот теперь перешел на сотенные. На школьные обеды, кино и мороженное она ему дает. Значит, вымогает толпа.

Максим сидел за компьютером, играл в стрелялки.

— Почему не спишь? Нашел занятие!

— Имею право.

В дневнике одни пятерки и четверки, уроки выучены. Действительно, имеет право. Лучше стрелялки, чем телевизор. Обидно только, что ведет себя так, будто ему нечего стыдиться. Что делать в таких случаях? Вызвать на откровенный разговор или перетерпеть? Все дети воруют у родителей. Она сама таскала сладости. Но ладно, если это временная детская клептомания. А если… Мысли снова возвращались к толпам.

Можно поделиться с подругой. Тем более, что Оля педагог и живет с мужем и сыном Рустамом, ровесником Максима, в соседней комнате. Но как-то неловко, стыдно. Господи, может у Оли та же проблема? Может, и она стыдится за своего сына? Нет, надо поговорить. Но только не сегодня. Устала. Ужинать и спать.

Еда на столе. Оля приготовила, осталось только подогреть — Макс, ты сыт?

— Сыт.

Только сейчас Анна заметила, что постель у Максима постелена. Он бы уже спал. Ждал ее.

— Сын, у тебя все хорошо?

— Нормально.

— Никто тебя не обижает?

Молчит, сопит. Значит, обижают.

Зачем они выбрали этот город? Отчасти затем, что дальше, на запад от Волги, ехать было психологически трудно. До Волги — это как бы еще Азия.

Мы — мигранты. Эти слова Анна говорит себе каждый день. Находится для этого повод. И Оля ни на один день не забывает, кто она и откуда, и уж тем более муж ее Фархад. Но они беженцы, которым повезло. Анне дали двухкомнатную квартиру, и она приютила у себя старых друзей.

— Мама, а папа скоро вернется? — спросил Максим.

Он каждый вечер, прежде чем заснуть, задавал этот вопрос.

— Папа на задании, — заученно ответила Анна.

— Как Штирлиц?

— Как Штирлиц.

— А с кем он воюет?

— С врагами, Максик, с врагами, спи, — сказала Анна.

Капитан Федеральной пограничной службы Михаил Ланцев пропал два года назад во время выполнения служебного задания. Ехал в переполненном поезде из Душанбе, следил за наркокурьерами. Те сошли с поезда в Астрахани, Ланцев — следом. И — потерялся, перестал выходить на связь. На другой день его нашли на скамейке в парке мертвым. Медэксперты нашли у молодого и совершенно здорового мужика отек легких. Анне тело мужа привезли в цинковом гробу. Сопровождавший гроб наркополицейский почему-то спросил, не кололся ли сам капитан Ланцев.

— Зачем вы об этом спрашиваете? — удивилась Анна.

— У него нашли следы от уколов.

— Кошмар! Этого не может быть! — закричала Анна. — Зачем вы мне это сказали?

Теперь я всю оставшуюся жизнь буду мучиться этим вопросом.

Наркополицейский посоветовал ей не распространяться о гибели мужа. Это может отразиться на ней и на ребенке. А лучше — сменить место жительства. Вручил под расписку конверт с деньгами и отдал честь.

Так она оказалась в тихом Поволжске.

Анна осмотрела у заснувшего Максима руки. Следов от уколов, слава богу, нет. Привычно ужаснулась, что вынуждена этим заниматься — проверять.

В кухню вошла Оля, маленькая блондинка, больше похожая на пионервожатую, чем на учительницу. Ученики называли ее Оля Петровна. Она не обижалась, не требовала к себе почтения, считая это глупостью. Что главное для классного руководителя? Контакт.

— Что, подружка, любовь сейчас презирается? — спросила Анна. — А дружба? Дружбы в школе уже нет?

Оля грустно улыбнулась:

— Всеобщей дружбы в классе и раньше не было. А любовь теперь для ребят это — секс. Знаешь, есть у меня ученик Руслан. Влюбился в одноклассницу Лену. Говорит: «вошел в сексуальный штопор». Но таких, как Руслан, слава богу, немного. Любите вы, журналисты, обобщать.

— Есть грех, — согласилась Анна. — А педагоги что любят? Скрывать изъяны учеников? Знаешь, как это называется?

Оля улыбнулась совсем грустно:

— Знаю: круговая порука. Но попробуй, не скрой. Руслан уже обещает мне голову отвернуть, если хоть один выпускной экзамен не сдаст. Я перед ним оправдываюсь: Руслан, не могу же я учителям приказать, чтобы тебе не ставили двоек. Можешь, говорит, ты — классуха, значит, можешь.

Анна проговорила задумчиво:

— Странное, совсем не русское имя Руслан. Как это Пушкин пропустил мимо ушей? А что, он с тобой на «ты», этот Руслан?!

— Я же мигрантка, почти не человек.

«Что же делать?» — раздумывала Анна. Надежды на местную власть — никакой. А что тут можно придумать, кроме как переехать в другой город, где нет этой напасти? Только где еще так же повезет, как здесь, с квартирой?

— Руслан обещает мне сто тысяч рублей, если оформлю ему аттестат зрелости, — продолжала Оля, — Ему, видите ли, некогда ходить на экзамены. У него, видите ли, бизнес. Он, видите ли, уже переговорил с другими учителями. Они якобы в принципе не против. Так что дело за мной. Что делать, подружка? Я боюсь за Рустамчика.

«Дети наши — как заложники, — подумала Анна. — И мы вместе с ними. Террор на бытовом уровне, но попробуй об этом напиши».

— Поговори с учителями. Может, этот Руслан тебя на испуг берет.

— Понимаешь, он на меня все замкнул, как бы ответственной назначил, — сказала Оля. — Дикое положение. Если я заведу с учителями этот разговор, они меня же в организаторы этой аферы и запишут. Все считают, что мы привезли сюда азиатскую коррупцию.

«Это точно», — подумала Анна. Соседка ей в лицо бросила, что не просто так ей дали квартиру. Прет из людей негатив. Или сограждане всегда были такими, просто теперь нет нужды выглядеть хорошими.

— Как Максим ведет себя в школе? — поинтересовалась Анна.

— Я редко его вижу, — сказала Оля.

— Рустамчик не таскает у тебя деньги?

— Я не проверяла.

Анна случайно услышала однажды, как Фархад тихонько наставлял сына: «То, что им можно, нам — нельзя». Да, Рустамчик, пожалуй, не возьмет у родителей ни копейки, а деньги ему наверняка нужны больше, чем Максиму. «Господи! Пусть Максим платит эту чертову дань, только бы его не посадили на наркотики».

Два месяца назад в отделе Булыгина установили телефон доверия. Об этом сообщили местные газеты и муниципальное телевидение. Но подростки редко делились своими проблемами. Если и звонили, то чтобы покуражиться. А вот сегодняшний звонок был, похоже, серьезный.

— Это милиция? — говорил ломкий мальчишеский басок. — Сегодня будет большая рубка. У меня все.

— Погоди, — придержал его Булыкин. — Ты не сказал, кто с кем. И где?

— Грифы и бармалеи с кузинскими, а где — не знаю, — ответил басок.

Никита подошел к карте города. Разноцветными маркерами были обозначены места, где происходили сходняки и массовые драки. В глазах рябит. Гоша постарался по личному распоряжению полковника Шокина. Страсть как любит начальник пыль бросать в глаза проверяющим.

Другой звонок. Зловещий шепот:

— Сегодня пьяные ветераны поколотят скинхедов. — И с гоготом, — Скоро весь город будет наш, мусора позорные.

Еще позвонили, на этот раз по обычному телефону. Трубку снял Гоша. Дежурная «скорой» помощи сообщила, что звонил какой-то мальчишка, предупредил, чтобы запасались донорской кровью.

— И все? Больше ничего не сказал? — спросил Гоша.

— Ничего.

Булыкин нервно прошелся по кабинету, остановился перед помощником:

— Ну, где информация твоей агентуры? Звони, ставь в известность, перепроверяй

Мрачно глядя прямо перед собой, Гоша обиженно откатился в кресле от компьютера, где играл в покер. Подбородок зарос модной щетиной. Челюсти лениво перетирают жвачку.

Гошу рекомендовал в отдел сам полковник Шокин, начальник городского УВД. Мол, парень когда-то мотался, знает специфику группировщиков. Крови на нем нет, вовремя отшился, взялся за ум, а потом уехал, школу милиции закончил. Булыкин не удивлялся. Так уж повелось в их городе. Повзрослев, одна половина группировщиков уходила в криминал, другая — в милицию.

— Агентура молчит, — ответил, наконец, Гоша. — Значит, ничего не будет. И вообще, чуйка подсказывает, ложные это сигналы, командир. Дезуха.

Никита удивился богатству сегодняшней Гошиной лексики. Обычный его словарный запас ограничивался фразами «не понял юмора», «нормальный ход», «вот такие пироги», «к бабке не ходить». Нет, еще любит слово «корректно». Просит, когда Булыгин его отчитывает: «Командир, давайте будем корректны».

Заглянул Макаров, принес невские пряники. Гоша пошел в туалет за водой для электрочайника.

— Где ты откопал это чмо? — негромко поинтересовался Макаров.

Булыкин отправил в рот пряник, сладкое он любил в любом виде:

— Если чмо расшифровывать как Чрезвычайно Мудрая Особь, то у Гоши вся мудрость уходит на то, чтобы не работать. Ни за зарплату, ни за идею.

— А какая сейчас может быть идея?

— Идея, что впереди конец. Изворуемся, исподлимся, деградируем, и возьмут нас голыми руками, сами отдадимся.

— Кому мы нужны?

— Мы — нет. Территорию возьмут.

Они не успели допить чай, как позвонили из дежурной части:

— Ребята, у вас месиво на Сукином болоте.

Битва шла с соблюдением правил воинского искусства — строем с охватом по флангам. В центре месились старшаки, по флангам 15-16-летние пехотинцы. В ход шли арматурины, бейсбольные биты, заточки. Кузинские истошно матерились. Гифы рубились молча, только изредка кто-то вопил:

— Уроем гадов!

Слышались вопли раненых. Метрах в ста от места, где шла драка, в цокольном этаже строящегося здания действовал лазарет. Девчонки, среди которых были Ленка и Цуца, перевязывали раненых пацанов. Для этой цели у них были заготовлены пакеты с йдом, пластырем, бинтами. Если бы за ними началась погоня, они бы бросились врассыпную по подвалам и теплотрассам. Шансов схватить кого-нибудь у милиционеров было немного.

Здесь же сидели тридцать старшаков под метр восемьдесят и сам Руслан Чесноков. Чего-то ждали. Наконец, появился гонец, это был Свищ. Глаза по полтиннику, голова в кровище.

— Пора, — сказал Руслан. — Яйца в узел и — вперед!

Старшаки натянули черные перчатки, надели на головы капроновые чулки, высыпали из цокольного этажа и молча бросились на кузинских, наводя на них ужас и обращая в бегство. Убежать от гифов редко кому удавалось…

Гоша Тыцких, надо отдать ему должное, гнал, как заправский гонщик. Не сбрасывал газ даже на самых крутых поворотах. Рявкал в мегафон на обгонах: освободите полосу! Даже самые упрямые водители прижимались к бордюру.

Подъехав к Сукиному болоту, заглушил мотор и включил дальний свет. В сумерках метались фигуры, слышались стоны и ругань. Лица лежавших в крови подростков были белые, будто измазаны известью. Пахло испражнениями. Булыкин отметил про себя, как много на этот раз брошенного железа: металлических прутьев, кастетов, ножей.

От соседних домов подступили зеваки.

— Прикатили, миротворцы хреновы, — проворчал пьяный голос.

Гоша надвинулся на мужика:

— А ну, вали отсюда!

Булыкин сделал помощнику выговор:

— Ты опрашивать должен, а не гнать!

— Если хочешь знать, это я вызвал «скорую», — объявил Гоше мужик.

— Ну, ладно, Давай, говори, что видел.

К Булыкину подбежал врач, мужчина с восточным лицом.

— Здесь куча тяжелых, Никита.

«Мне хана», — подумал Никита. Полковник Шокин мог простить ему один труп, максимум, два. Здесь намечалось гораздо больше.

— Скажи санитарам, чтобы ни к чему не прикасались!

— То есть? — не понял Фархад.

— Что ты придуриваешься? Не трогать железо, орудия преступления.

Фархад оказывал услуги братве. Если проникающее ножевое ранение или пролом головы, или кто-то пулю схлопотал, делал операции в домашних условиях. Зная об этом, тем не менее Булыкин не трогал таджика. Понимал, что движет азиатом не корысть и даже не врачебный долг, а страх за жену и ребенка.

Уложив на носилки раненого подростка, медбраты бегом потащили его к санитарной машине.

Фархад сообщал по рации «скорой помощи»:

— Примерный возраст от 15 до 18 лет. Тяжелые черепно-мозговые травмы, проникающие ножевые ранения почек, печени, селезенок. Всех не довезем.

— Как это не довезете? — возмутился Булыкин. — Возьми мой «Жигуль».

Врач сказал тихо:

— У четырех ребят давление практически на нуле.

Они подошли к большому парню, санитары с трудом укладывали его на носилки. Это была городская знаменитость — телохранитель Кузина по кличке Пломбир.

На Пломбире не было живого места, весь изрезан и исколот. Похоже, им отдельно занимались самые крутые грифы. Конечно, он не жилец. Весь в поту. Это предсмертный пот.

— А этому, наверно, еще пятнадцати нет, — санитар показал на лежавшего рядом пацана. Тот часто и прерывисто дышал, глаза блуждали.

Булыкин узнал: это был младший брат Пломбира.

— Давайте сначала его отвезем, — предложил Фархад.

Санитары вывалили наземь Пломбира и положили на носилки его брата.

Булыкин склонился к Пломбиру:

— А Кузин где?

Пломбир попытался произнести что-то, но язык у него уже не работал.

— Бросил тебя Кузя, — укоризненно произнес Булыкин.

Майор ошибался. Кузин бился вместе со своими бойцами. Но для него специально был припасен заряд картечи. Нарушил правило Кузя — автор не должен лезть в мясорубку баклана. Не посмотрел, что давно уже вышел из формы. Пузо выпирает, одышка. Эх, пива надо было меньше пить, Кузя, и меньше закусывать…

Пикинес и Шуруп завалили Кузина на заднее сидение и предъявили ультиматум. Или он признает власть грифов, или его поджарят прямо здесь, в его стареньком джипе. Чтобы услышать внятный ответ, сорвали со рта скоч.

Кузин сделал несколько глотков воздуха и закашлялся. Тянул время.

— Ну! — сказал Пикинес. — Что, очко слиплось? Ну, понятно, очко не феррум. Попал ты, Кузя, в бидон.

— У меня последнее желание, — сказал Кузин. — Не может это творить Чеснок. Кто за ним стоит?

— Папа Римский, — загоготал Шуруп.

— Борзометра на вас нет, — Кузин ударил головой одного, попытался достать другого. Не вышло. Его закрыли в джипе.

Пикинес открыл крышку бензобака, засунул шланг, ртом откачал бензин и начал поливать машину…

К пустырю подкатил микроавтобус с надписью на боку «Информагентство». Первым выскочил юркий оператор с камерой и переносным юпитером. Потом показалась Анна Ланцева.

— Почему здесь посторонние? — повысил голос Булыкин.

— Никита, бог с тобой, какая я посторонняя?

— А ты уверена, что сможешь хоть слово сказать? — свистящим шепотом спросил Булыкин. — И неужели вы будете это снимать? Я своими руками расшибу камеру, ясно?

Его предупреждение было излишним. Разглядев поле битвы, оператор опустил камеру и зажал рот. Его затошнило. Анна, пошатываясь, вернулась в микроавтобус. Водитель достал из аптечки нашатырь…

Пламя осветило силуэт горящей машины, Булыкин понял, что это могло означать. Он окликнул Гошу. Подбежав, они попытались погасить огонь. Но было поздно. Они едва успели отскочить в сторону, как тут же рвануло

Пришедший в себя оператор снимал эту картину. Анна, задыхаясь от волнения, говорила в микрофон:

— Так они расправляются с предводителями группировок. Избивают до полусмерти, связывают, закрывают в машине и поджигают. Человек сгорает заживо. Не исключено, что завтра утром пресс-служба УВД снова откажется сообщить подробности происшедшего. Снова нам будут внушать, мол, у нас есть молодежные группировки, но говорить о какой-то войне между ними якобы преждевременно. Ситуация очень напоминает ту, которая сложилась в 80-е годы в Казани. Тогда тоже не могли найти объяснения, почему с виду нормальные ребята время от времени превращаются в жестоких убийц. Почему ребятам интересна жесть, то есть жестокость? Почему они, вооружившись металлическими прутьями, кастетами и ножами, идут стенка на стенку? Нам не дают в этом разобраться.

Подошел мужик. Тот, что вызвал «скорую». Покачиваясь, заявил, что его тяготит желание дать интервью. Анна сунула ему под нос микрофон.

— Мы тоже сурово дрались, но эти же просто убивают друг друга. Наверно, такого нигде нет, как у нас. Город наш — это жопа цивилизации, — голос мужика зазвенел от гражданского гнева, — его стеной надо обнести, как зоопарк, и билеты продавать.

— Что делать-то с этим? — спросила Анна.

— Сталина надо поднять.

— А серьезно?

— Я — белая кость, токарь от бога, — мужик икнул. — Я ракеты делал. Я прихожу на работу, а мне говорят: работы нет, тебе пособие платят, вот и гуляй. В бутлегера превратили. Бутылки собираю. И таких, как я, знаешь сколько? А это внуки наши бьются, зло срывают. Я много не прошу, голуба моя, тридцатник, больше не надо.

Анна протянула сотенную. Прежде чем принять дар, токарь от бога несколько секунд поколебался, проявлял достоинство.

Подошел Булыкин. Спросил с тоской:

— Утром выдашь в эфир? В «Вестях»?

— Это моя работа, Никита, — тихо, как бы извиняясь, сказала Анна.

Мэр Поволжска Николай Федорович Лещев слушал сидящего рядом переводчика и удивлялся: какого хрена эти господа лыбятся? Участники совещания обсуждали серьезные проблемы, но при этом почему-то улыбались друг другу, шутили, острили. Обстановка была, по мнению Лещева, совершенно не деловая. Он бы пресек этот цирк. Не хрена зубоскалить, когда обсуждаются животрепещущие вопросы.

Но пресечь Николай Федорович не мог. Совещание шло не в Поволжске и даже не в России, а в европейском городе, куда он приехал, так сказать, за опытом. Он мог только в порядке протеста громко говорить с переводчиком, не обращая внимания на робко-осуждающие взгляды. Эти малохольные господа даже возмущаться толком не умели.

В отличие от коллег, зарубежных чиновников, Лещев оставил мобильник включенным. И был очень доволен, когда телефон зазвонил, хотя момент был не очень подходящий, на трибуну как раз поднялся мэр, чьим гостеприимством он пользовался.

Лещев невозмутимо поднес аппарат к уху. Звонил сын Олег. Голос его срывался от волнения:

— Папа, у нас снова битва, есть убитые и раненные. Все спрашивают: где мэр?

Олег Лещев сидел в это время у Томилиных. Обсуждали драку на Сукином болоте. Город был в шоке. Всякое случалось, но чтобы сразу столько жертв… Все понимали, что это — край. Дальше так продолжаться не может. Родители подростков писали письма, но уже не губернатору (это уже было), а министру внутренних дел и самому президенту. Не просили, а требовали вмешаться, положить конец беспределу. Да что там, вся страна уже говорила о Поволжске. В Интернете появились многочисленные отклики. При чтении одного из писем Олег переменился в лице. Анонимный корреспондент сообщал, что мэра города Лещева за глаза называют Колей-Бордюром, потому как имеет незаконный бизнес, небольшой завод, где производят бордюрный камень. Асфальт на улицах города весь в ямах. Зато бордюры обновляются постоянно. Другой отклик предъявлял мэру обвинение в незаконной продаже земли.

— Не бери в голову, клепают, наверно, — сказал Ваня, чтобы поддержать друга.

— Не думаю, — помолчав, хмуро ответил Олег.

То, что отец живет не на одну зарплату, для него не было новостью. Вот и накануне поездки отца в Европу стал невольным свидетелем его разговора с помощником по безопасности Царьковым. Речь шла о выделении в аренду старинного двухэтажного особняка в центре города. Наверное, Царьков уговорил бы мэра по дешевке продать это здание, если бы оно не было памятником старины. Но аренда на 40 лет — тоже неплохая сделка. В благодарность Царьков вручил отцу пухлый конверт.

В аэропорту Лещева встречал помощник. Олег, чтобы лишний раз не общаться с ним, ждал в джипе на стоянке. Он терпеть не мог Царькова, считая, что тот вертит его отцом.

Вид у помощника подавленный. Мол, секи, начальник, повинную голову, не углядел.

— Как с похоронами? — спросил Лещев. Он был раздражен, что пришлось прервать поездку.

— Все будет на высшем уровне, Федорыч, пособия уже выдали, по пятьдесят тысяч.

Лещев нахмурился.

— Поговори со своими лавочниками. Пусть отстегнут еще.

Все пожертвования предпринимателей шли через Царькова. Помощник взмолился:

— Федорыч, бог с тобой, родители и этим деньгам рады.

— Это ты о боге подумай, — проворчал Лещев.

Царьков обиженно промолчал: а кто часовню поставил? кто церковь отремонтировал? кто половину школ города спортинвентарем обеспечивает? А сколько на его счету другой благотворительности?

Лещев сам понимал, что не должен слишком строго отчитывать помощника. В конце концов, еще неизвестно, кто от кого больше зависит. Олегу поступать на юрфак. Кто поможет, если не Царьков?

На автостоянке они расстались.

— Как мама? — спросил сына Лещев, когда выехали на трассу.

Жена последние годы страдала тромбофлебитом. От малоподвижного образа жизни стала быстро стареть. А Лещев после того, как избрался мэром, напротив, даже помолодел. Чиновницы, зная его ненасытность, сами зазывали в постель. С Василисой Шишовой у Лещева вспыхнула даже любовь. Он уже подумывал уйти от старой жены. Хотя для него, мужика с украинскими корнями, сделать это было не так просто. Чадолюбивые хохлы стыдятся детей. На всякий случай прозондировал почву — поделился с сыном. И нарвался на ультиматум. Олег поставил условие: никаких разводов, никаких новых женитьб. Семья — святое, мать в обиду он не даст. Николай Федорович вскипел, но быстро остыл.

— Стоп! — неожиданно воскликнул Лещев, — разворачивайся, мы кое-что забыли.

Они вернулись в аэропорт и получили багаж. В багаже был новенький «Харлей Дэвидсон». На румяном лице Олега отразилась борьба чувств. Он любовался мотоциклом и в то же время морщился, как от зубной боли. «Харлей» был его давней мечтой. Но принять подарок, купленный на деньги ловкого помощника… Нет, он не может.

— Папа, твоя дружба с Царьковым выйдет боком, и тебе и мне.

Николай Федорович озадаченно прокашлялся. Сын не отчитывал его, он просто выражал свою озабоченность. Какой смысл возмущаться или затыкать рот. Надо отвечать по существу.

Лещев сам понимал, что с Царьковым надо как-то развязываться. Дело сделано, семья обеспечена. Но чувствовал, что коготок увяз. Царьков только входил во вкус. Его аппетит разгорался. Он подавал одну идею за другой. В основном это касалось приобретения разного рода недвижимости и участков земли. За осуществление каждой такой идеи мэру светила кругленькая сумма. То есть, чтобы развязаться, Лещев должен был бы умерить сначала свой собственный аппетит.

— Не волнуйся, — ответил он сыну, будто тот был его сообщником. — Ко мне комар носа не подточит.

— Папа, это может навредить мне, — сказал Олег.

Что ж, сын по-своему прав. Если он собирался стать юристом, ему уже сейчас нужно думать о своей репутации.

— Ты хочешь поступить? — спросил Лещев.

— Да, — коротко ответил сын.

— Тогда придется дать. Иначе не получится. Но дать лично я не могу.

— Здорово! — вырвалось у Олега. — Для того, чтобы стать слугой закона, нужно нарушить закон. Замечательно!

— Не ты дашь, а я, — терпеливо возразил Николай Федорович.

— Какая разница?! Я сам поступлю.

Джип стал заметно вилять. Кажется, Олег разнервничался, и руки его потеряли твердость. Лещев сам сел за руль. Так-то оно будет лучше.

Даша Томилина училась на фармацевта. Хотела работать в аптеке. Там платят неплохо. Бедность унижает. Девушка чувствовала это, когда ела утром бутерброд с дешевой колбасой, в которой одна соя. Когда тряслась в переполненном автобусе вместо того, чтобы быстро доехать в маршрутке. Когда не могла лишний раз позвонить по мобильнику. Когда, открыв платяной шкафчик, видела убожество своей одежды. Когда, наконец, не могла принять предложение подруг посидеть в кафе.

По причине материального положения у Даши бывало плохое настроение. Но даже хмурое выражение лица ее не портило. Подружки считали ее красивой и подбивали принять участие в городском конкурсе. Но Даша отказывалась наотрез, за что подруги любили ее еще больше.

В это утро Даша выскочила из подъезда и побежала к автобусной остановке. Перед ней затормозил огромный джип. Темное стекло опустилось.

— Девушка, подвезти?

Еще чего! Даша продолжала бежать, изображая гордость.

— Девушка, нам по пути. Я — в сторону медучилища, — говорил мужской голос.

Даша заскочила в автобус и стала смотреть в заднее окно. Если знает, куда она едет, значит, видит ее не первый раз. Значит, караулил. Сердце у девушки сжалось.

Джип упорно ехал следом и останавливался вместе с автобусом все восемь остановок. Когда Даша показалась в дверях, владелец роскошной тачки уже протягивал ей руку. Теперь она могла увидеть его лицо. Прямо скажем, не красавец, но и не урод. Невысокий, но и не коротышка. Глаза умные, голос приятный. Правда, нос великоват, но Даша слышала, что большой нос для мужчины вовсе не недостаток, а скорее даже наоборот.

Это был Леонид Царьков.

Даше надоело быть среди подруг неудачницей. Она подала руку владельцу джипа.

— Откуда вы знаете, что я учусь в медучилище?

— А у меня тут рядом офис. Я часто тебя вижу.

Его «ты» прозвучало не грубо, даже тепло.

— Знаешь, я когда-то тоже хотел стать фармацевтом. Отучился в меде один курс, и сейчас имею к лекарствам отношение. Я их продаю. Это очень выгодно. Хотя в моих аптеках самые недорогие лекарства.

«Я смогу у него работать», — мелькнуло у Даши.

— Обратно едем вместе? — спросил Леонид.

Даша не говорила ни да, ни нет. Колебалась.

Царьков ввел в память ее мобильника свой телефон. Попросил позвонить в конце занятий. Ему ничего не стоит оторваться от дел. Они где-нибудь немного посидят, потом он отвезет ее домой, а сам вернется на работу.

«Я где-то его видела», — подумала Даша. Если бы зрительная память у нее была получше, она бы вспомнила: по телевизору, рядом с мэром города.

В перерыве между лекциями ее мобильник издал характерный сигнал. На экране высветилось сообщение, что счет пополнился на тысячу рублей.

Кажется, ее ухажер неплохой психолог. Как после такого подарка ему не позвонить?

«Я верну эти деньги с первой получки», — подумала Даша.

Ваня и Олег позвонили Макарову. Встретились за городом, неподалеку от Топельника, так назывался заболоченный лесной массив сразу за городом.

Лев честно предупредил ребят:

— Запомните, я вас не вербую, вы — инициативники. Никаких расписок с вас не беру, никаких псевдонимов не даю. Вы работаете на свой страх и риск, проводите оперативно-розыскное мероприятие «Наблюдение» и передает мне полученную информацию.

Получалось, что ребята навязываются, а он как бы нехотя принимает от них услуги.

Ваня и Олег смотрели на него без особого почтения, и он понимал, что его поведение того стоит. Но вести себя иначе он не мог, не имел права.

Булыкин сидел в своем кабинете, смотрел телевизор. В «Вестях» шел репортаж Ланцевой. Анна объясняла случившееся непредсказуемой подростковой агрессией, которую ученые ставят на второе место среди бед, грозящих человечеству. Ни одного обвинения в адрес местной власти и милиции.

Никита заварил крепкий кофе, перед допросами надо было взбодриться. Свернул раскладушку, спрятал за шкаф. Поспать не пришлось. Всю ночь звонил в реанимацию, осточертел врачам. А когда узнал окончательную цифру — шесть трупов — сел за стол и написал на имя Шокина рапорт. Готов ответить по всей строгости, но группировками он больше не занимается. С него хватит.

Вошел криминалист, принес железо: кастеты, ножи, другие орудия вчерашней драки. Разложил на столе. Подготовил мастику для снятия отпечатков пальцев и инструменты для взятия соскобов.

Пришла Анна. Лицо поблекшее, осунувшееся.

Никита по-новой заправил кофеварку: две большие ложки молотого кофе, четыре ложки сахару. Анна помыла в туалете чашки, достала из сумки бутерброды с сыром, бутылку йогурта.

— Сядь за Гошин компьютер и не высовывайся, — сказал Булыкин. — Если родители не придут, оформлю тебя свидетельницей. Подлог, конечно, но ты сама знаешь, милиция и законность — разные вещи.

Дверь открылась, нарисовался Гоша.

— Не идут Чесноки. Повестку требуют. Говорят, повестка должна вручаться лично, под расписку.

Булыкин скривился:

— Какая к черту повестка? Какая расписка? Ну-ка, набери мне Руслана!

У них в отделе был справочник с телефонами всех выдающихся пацанов города.

Гоша набрал номер старшего Чеснокова, передал трубку Булыкину.

— Ты чего-то боишься, Руслан? Тебя вроде по-человечески зовут.

Чеснок сказал, что на вызовы всяких шавок вроде Гоши не реагировал и реагировать не будет. А если сам майор Булыкин хочет его видеть, он всегда рад пообщаться.

Пацаны стояли в длинном коридоре УВД с широко расставленными ногами, положив руки на стену. Поза неудобная, конечности быстро затекают. Но шевелиться нельзя, ментяра с дубинкой тут же начинает орать. Вообще-то, держать пацанов в такой позе — произвол. Издевательство имеет только одно оправдание. Допросы все равно ничего не дают. В таком случае пусть хоть немного помучаются.

Начать решили с бармалеев, они не такие оголтелые, как грифы. Гоша ввел в кабинет Славку Барминова. Тот потянулся к козырьку бейсболки, но снимать не стал. Уселся на стул перед Булыкиным. Лицо негодяйским не назовешь, только ноздри шибко раздувает и смотрит так, будто в гляделки играет. Что за поколение растет!

— А ну-ка быстро снял головной убор! — потребовал Никита.

Славка неохотно стянул с головы кепарик. Волосы в трех-четырех местах выстрижены, кровоподтеки в зеленке, огромная шишка.

— Красавец! Алиби есть? Нет у тебя алиби и быть не может. Потому как вот на одной железяке, — Булыкин показал глазами на арматурину, — твои пальчики.

— Какие пальчики? — возмутился Славка. — Не надо меня на понт брать, начальник! Я в перчатках хожу. И на болоте меня не было!

— А это откуда? — Булыкин показал на побитую голову. — Дома с печки упал?

Главный бармалей молчал. Он мог бы придумать другие оправдания, но боялся запутаться.

— По конституции имею право не давать показания против себя, — заученно сказал он.

Криминалист откатал ему пальцы, взял соскобы. Славка вел себя безропотно. Теперь осталось провести экспертизу, и с допросом можно было закругляться. Гоша держал в коридоре еще не меньше двадцати грифов и бармалеев.

— Слушай, а чего ради вы объединились с грифами и стали опускать кузинских? — спросил Булыкин.

–. Братан с Серегой Радаевым скорешились на зоне. Нам как-то неудобняк стало враждовать.

— Логично, — согласился Никита. — А сколько Лешке осталось? Он, вроде, года на три загремел?

— На днях выходит. Мамка уже пироги готовит.

— Значит, сабантуй намечается, а я тут со своими бестактными вопросами. Передай Лешке привет, пусть заходит, расскажет о Радаеве. У меня к Радаеву масса вопросов осталось. Гришка Федоров куда пропал? Что ребята говорят?

Славка ответил с усмешкой:

— Говорят, ваша «Белая стрела» его в извести растворила.

— «Стрела», говоришь? Байки это, больные фантазии. А вот бойня на болоте — голимый факт. Ох, доиграешься ты, Барминов.

На этом беседу можно было закончить. Хотя, нет. Еще один вопросик на прощанье (Славка как раз расслабился) самое время задать.

— А скажи мне, друг мой Бармалей, кто над тобой стоит? Ну, не самая же ты главная фигура в своем районе, — насмешливо произнес Никита. (Славка молчал, опустив голову и не поднимая глаз). — А кто стоит над Чесноком? Ведь кто-то же стоит!?

— Может, и стоит, но мне ничего об этом не известно.

— Ой, темнишь, Бармалей. Я ведь и без тебя знаю. Просто хочу проверить твою искренность.

— Искренность? — усмехнулся Славка. — Ну, вы даете! Я еще молодой, мне еще пожить охота. Жить, начальник, лучше, чем не жить.

Когда дверь за ним закрылась, Анна спросила:

— А кто такой Радаев?

— Основной грифов. Прославился — взял в музыкальной школе банк. Семь лет назад дело было, тогда все хотели как-то выжить, людям зарплату не платили. Вот директриса и сдала часть школы в аренду банку.

Булыкин посоветовал Анне полистать подшивку местной газеты. Там о Радаеве ее шеф Кодацкий не раз писал, изгалялся печатным словом.

Стул заскрипел под Чесноком. Рослый, массивный молодой мужик. Любому скажи, что десятиклассник, никто не поверит. Обе руки от плеч до запястий в цветных татуировках. Но наколки не уголовные, обычные.

Булыкин начал с выговора:

— Ты мне эти фокусы прекрати. Тебя не лейтенант Тыцких вызывает, а закон и вся милиция государства.

Руслан пожал накачанными плечами:

— Если гражданин начальник психует — значит, у него на тебя ничего нет. Я и брат — мы тут ни при чем.

— Где был во время драки?

— Мы с братом напротив бакенщика воблу таскали. Бакенщик подъезжал, мы с ним немного побазарили, он может подтвердить.

— Бакенщик, говоришь? Конечно, вы с ним побазарили. Только в другое время. И предупредили, как себя вести, если вдруг его спросят. Попробуй вам отказать.

Чеснок закинул по-американски ногу на ногу и демонстративно отвернулся

— Имею право не давать показания против самого себя.

Булыкин кивнул криминалисту, и тот принялся за свое дело — взял с пальцев соскобы. Чеснок не протестовал.

— Объясни мне, Руслан, откуда у тебя новая «десятка»? — спросил Никита. — Никто в семье не работает, откуда деньги?

Чеснок посмотрел холодными глазами:

— На этот вопрос я тоже имею право не отвечать. В лотерее выиграл, на улице нашел. Иду, смотрю, тачка валяется, взял и подобрал, ха-ха-ха!

Булыкин поднялся со своего стула, подошел вплотную к Чесноку, взял за руку, чтобы поближе рассмотреть его часы.

— Ни хрена себе! «Формула — 1». Эти часики стоят примерно столько же, сколько подержанная тачка. Откуда они у тебя?

Чеснок промычал что-то нечленораздельное. В ушах у него звучало наставление Рулевого, выдавшего часы в качестве премии: «Если на допросе не знаешь, что сказать, лучше промолчи. Единственное, в чем человек не может раскаиваться, это в том, что он чего-то не сказал».

Никита сверил часы Руслана со своими:

— Стоят почти сто тысяч, а идут, как ходики. Отстают на две минуты. — Продолжал, обращаясь к Анне. — Историки раньше считали, что неандертальцы вымерли лет на 30-50 тысяч лет раньше кроманьонцев, от которых произошли современные люди. Но теперь есть гипотеза, что какое-то время оба подвида существовали параллельно. Бывали даже смешанные браки. Лично я с этой гипотезой согласен. Скрещивание имело место, — закончил он, посматривая на Чеснока и не скрывая, что именно в нем видит один из отдаленных продуктов этого скрещивания.

Чеснок изобразил оскорбленное достоинство.

Отпустив его, Никита глянул на орудия преступления. Хитрость не удалась. Ни Барминов, ни Чесноков на железо даже головы не повернули. А если б не сумели скрыть мандраж? Или, предположим, экспертиза показала бы, что на каком-то ноже есть отпечатки пальцев или микрочастицы пота того же Чеснока? Доказать, что именно этим ножом убит кто-то из кузинских все равно невозможно.

Вообще-то, Булыкин мог провести допросы иначе. Хитрее, коварнее. Он это умел. Но расставлять ловушки пацанам считал ниже своего достоинства. Он вообще работал без азарта, словно отбывал наказание. Ему дали вместо четырех маленьких звездочек одну большую, повысили в должности. Но все равно, после работы в уголовном розыске это было понижение. Только не очень понятно, за что. Наверное, за то, что держался в коллективе особняком, ни с кем не кооперировался — ни в каких делах-делишках, ни в каком крышевании. Вот и отказали ему коллеги в доверии, а Шокин, как чуткий начальник, для которого важна слаженность работы, поддержал.

Сказал ему полковник почти душевно:

— Никита, ты устал. Психолог запрещает тебе работу, связанную с эмоциональным напряжением. Отдохни, наберись сил. Много с тебя требовать не буду.

И действительно, не требовал. Даже личного плана никакого не придумал, что совсем на него не похоже.

Анна решила поднять товарищу настроение — открыла йогурт. Она знала, что он любит йогурт.

— Никита, у них, как я понимаю, вся жизнь — война. А на войне, говорят, быстро взрослеют. Смотри, как они выглядят. Мужики. У них, наверное, и нарушения сна, и ночные кошмары. А если в драке кто-то погиб, то кого-то наверняка обвиняют: мол, не помог. А кто-то сам себя обвиняет. И сердце у пацана трепещет, сжимается, колотится, выбивается из ритма. Я думаю, к старости у всех будут проблемы с сердцем. А с другой стороны, наверное, они привыкают к стрессам, как к наркотику, и уже не могут без них. Что молчишь-то? Ты ж был в Чечне. Расскажи, что происходит с человеком на войне.

«Ага, щас», — подумал Булыкин. В боевых действиях он впрямую не участвовал. Занимался своим делом — разминировал неразорвавшиеся боеприпасы. Но рассказов наслушался — свежих впечатлений, сразу после боев. И людей, только что вышедших из боя, насмотрелся. Этим людям срочно требовались психотерапевты. Как, наверное, и пацанам. Анна права. Это на голову больные ребята.

Но рассуждать на эту тему было некогда. Булыкин подвез Анну до информагентства, а сам помчался к бакенщику. От мужика пахло мокрыми сетями и самогоном. Не моргнув глазом, он подтвердил, что действительно кто-то из Чесноковых ловил воблу. То ли Руслан, то ли его близнец Антон. Он их не различает. Темнил, конечно, бакенщик. Но главное Никита понял: Антон, когда надо подменяет Руслана, и поймать их на этом очень трудно.

Губернатор Сапрыгин должен был лететь в Москву за заседание правительства. Области было обещано дополнительное финансирование. Но ЧП в Поволжске спутало все планы. И он ехал сейчас в этот город. Нет, ехал — не то слово. Летел со скоростью 200 километров в час в сопровождении двух машин ГИБДД, злой на Лещева, на этих молокососов-отморозков, которым что друг друга мочить, что курицу зарезать — без разницы.

Помощник взял в машину кипу свежих газет, но губернатор к ним не притронулся. Эта типографская краска. Неохота пачкать руки. К тому же он знал, что журналисты перемывают ему косточки, хотя кто еще из губернаторов так часто и раскованно общается с ними. Неблагодарные писаки, они окончательно испортят ему отношения с Кремлем.

Сапрыгин слыл либералом, водил дружбу с Гайдаром и Чубайсом, а когда Ельцин совсем сдал, метил даже в президенты. В Кремле Сапрыгина не любили, но тактично ждали, когда поскользнется, чтобы обоснованно заменить более надежным человеком. И вот — такой подходящий случай.

Личной своей вины губернатор не чувствовал. Но по деловому этикету должен был признать, что отчасти тоже виноват. А если виноват, то надо отвечать.

Нет, отвечать он не будет. Отвечать будет Лещев.

Губернатор знал, что мэр за границей. Что ж, тем хуже для него.

— Подводишь ты меня, Николай, причем капитально, — жестко выговаривал он Лещеву, недовольный, что тот умудрился вернуться. — Журналисты размазывают меня, а не тебя. — Для наглядности он потряс газетами. — Так что имей мужество, сделай вывод.

Лещев откинулся в кресле, сцепил толстые сильные пальцы. Сделать вывод… В отставку подать, что ли? Нет, брат, шалишь. Это вас, губернаторов, считай, назначают. А глав муниципалитетов пока что еще выбирают.

Лещев хорохорился, а душа была в пятках. Для него, сумевшего чудом достигнуть немыслимого для себя потолка, падение было смерти подобно.

— Что вы предлагаете? — хрипло спросил он. — У меня почти год до конца срока. И нас все-таки демократия. Население мне доверяет.

Сапрыгин по-бабьи всплеснул руками. Вот олух царя небесного. Ему надо еще подсказать.

— Не надо демагогии, Коля! Ты еще население Поволжска народом назови. Люди боятся выпускать детей из дома. За прошедший год двадцать с лишним тяжело раненых пацанов, а сколько убитых? Похороны чуть ли не каждый месяц.

Лещев прервал босса:

— Валерий Дмитриевич, заводы надо на полную мощь запускать, жизненный уровень поднимать, тогда не будет никаких банд. Это ведь от безделья, от унижения!

— Банды? Ты этого слова не говори! — воскликнул губернатор. — Не хрена журналистов повторять. Никакие это не банды.

Лещев рассмеялся:

— Ну, давайте шайками назовем. Вам от этого легче станет?

— Ты сам-то хоть понимаешь, что не ты в городе хозяин? — напирал губернатор.

— Думаете, придет на мое место другой, лучше станет? — не сдавался Лещев. — Пока войдет в силу, станет еще хуже. Оно вам надо? Давайте искать другое решение.

В конференц-зале, где собрался городской актив, куча корреспондентов, камеры, микрофоны, осветительные приборы. Журналисты обступили пресс-секретаря управления внутренних дел, пытаясь выведать какие-то подробности.

— На место разборки действительно выезжало восемь бригад «скорой помощи»?

— Правда, что хирурги оперировали, как в военном госпитале, сразу на четырех столах?

Пресс-секретарь, похожая на Монну Лизу (чересчур высокий лоб, по-старушечьи маленький рот, блудливо-кроткий взгляд), получившая от полковника Шокина установку держать информацию в секрете, неуместно улыбалась.

Журналисты переключились на редактора местного информагентства Игоря Кодацкого, похожего тусклым лицом на баптистского проповедника. Редактор охотно рассказывал то, что накануне рассказала ему Ланцева, изображая, что сам был на месте происшествия.

Анна в это время делилась информацией с зарубежными корреспондентами. С теми из них, кто недостаточно хорошо понимал русский, переходила на английский. Маленько рисовалась.

Сапрыгин сел посередине длинного стола, Лещев — справа. Стараясь выглядеть спокойным, он что-то рисовал на листке бумаги.

— Такого нигде нет, — сказал в коротком вступлении Сапрыгин, — ни у нас в области, ни в стране. Почему это проросло у вас?

— Ну, почему нигде? — ответил ему мужской голос из зала. — Зайдите в Интернет. Уличный банды есть в Архангельске, Южно-Сахалинске, в других городах, а раньше было в Казани и подмосковных Люберцах.

Реплику бросал Томилин. Вахтером в администрации работал бывший инженер его конструкторского бюро, и он этим воспользовался.

Губернатор сделал вид, что не расслышал, и повторил свой вопрос: прочему банды появились именно в Поволжске?

— Мы пока не знаем, из-за чего произошла драка, и кто ее возглавлял, — ответил полковник Шокин.

— Это не просто драка, — сказала Ланцева. — В городе сложилась система молодежной оргпреступности. Или вам удобней этого не признавать?

Полковник побагровел:

— То, что произошло, это пощечина правоохранительным органам. А вы, вместо того, чтобы помогать, наносите свою пощечину, только нагнетаете обстановку.

Губернатор был терпелив:

— Итак, отчего это происходит?

— Сегодня у пацанов все на конфликтах построено. Уровень тестостерона в крови у подростков в четыре раза выше, чем у взрослых, — глубокомысленно изрек Царьков. — Нужно гасить запредельными физическими нагрузками, спорт развивать, все виды единоборств.

Слово взял полковник Шокин:

— Раньше попался с кастетом или ножом — сразу, без разговоров — уголовная ответственность. А с 2003 года привлечь можно только за нападение с огнестрельным оружием. Хотя это уже бандитизм, а не хулиганство. Сегодня если вам плюнут в лицо или ударят арматурой, у вас даже заявление не примут. Вам скажут: идите в мировой суд. А там вам скажут: приведите того, кто вас ударил, тогда возбудим уголовное дело.

— Что вы хотите сказать? — спросил губернатор.

— Законы надо ужесточать.

Сапрыгин поморщился. Законы по всей стране едины. Только почему-то в других городах разгула молодежных банд не наблюдается. Значит, дело не только в мягких законах.

Он мрачно пошутил:

— Скоро, полковник, вы будет ездить, как некоторые ваши коллеги в Латинской Америке. В броневике.

Мясистый лоб у Шокина покрылся потом, редкие, гладко зачесанные набок волосы заблестели, будто смазанные бриолином:

— Группировщиков в городе — сотни, Валерий Дмитриевич. А в отделе по их нейтрализации всего два сотрудника, — ответил он. — Больше дать не можем, штатное расписание не позволяет. Не успеваем работать на опережение событий. Заводить информаторов среди группировщиков нам запрещено. А по своей инициативе подростки на контакт не идут. Фактически работа ведется вслепую.

— Кто здесь начальник отдела? — спросил губернатор. (Булыкин поднялся). — Вы что скажете?

Голос у Никиты был негромкий, но твердый:

— Что-то говорить на моем месте поздно. Я подал рапорт.

Сапрыгин повернулся к Шокину:

— Рапорт принят?

— Нет, не принят, — ответил полковник. — Личной вины майора я не вижу. Я бы только посоветовал ему активнее работать с главарями группировок.

— То есть? — спросил губернатор.

— Надо сделать так, чтобы хотя бы один из них повел свой дикий табун в сторону от пропасти.

— Думаете, это реально?

— Думаю, да.

Сапрыгин повернулся к Лещеву:

— А кто у вас за молодежь отвечает?

Мэр кивнул Василисе Шишовой, возглавлявшей комитет по делам молодежи.

Василиса была умная, энергичная и, что особенно важно для чиновницы, речистая. Если что-то не сделано или сделано не так, всегда могла исправить положение складными словами.

— Со времени предыдущего совещания на эту тему прошло два месяца, — она будто читала по бумажке. — За этот период улучшено освещение улиц и подъездов. Во всех школах установлена система раннего предупреждения. Достаточно директору или завучу нажать на кнопочку — милиция тут как тут. Введен так называемый комендантский час. После десяти вечера подросткам до 18 лет запрещено находиться вне дома. Число спортивных секций в молодежном и досуговом центрах увеличено в полтора раза. За два месяца не было зафиксировано ни одной серьезной драки. Поэтому то, что произошло, нужно, по-моему, рассматривать не с той точки зрения, что мы не дорабатываем. Тут есть какие-то другие причины, в которых еще предстоит разобраться.

Сапрыгин обратился к Василисе:

— У вас есть какие-то контакты с группировщиками? Вы бываете там, где они собираются?

Шишова покачала головой. На ее холеном лице был написано: неужели губернатор не понимает, чем это чревато?

— Боимся улицы, не знаем, как к ней подступиться, работаем по старинке, — сделал вывод Сапрыгин. — Учтите, коллеги: в вашем распоряжении два, максимум три месяца. Не будет улучшения — придется делать оргвыводы.

Лещев сидел, опустив голову и не поднимая глаз. Всем было понятно: этот камешек в его огород.

Неожиданно поднялась Ланцева:

— Я не понимаю, почему никто не говорит о наркомании в городе. По-моему, банды и наркомания — это взаимосвязано. Как можно это не учитывать? А где наркомания, там СПИД. Хотим прославиться еще и СПИДом?

Странно, но ее никто не слушал. Губернатор еще раз заострил внимание на сроках, отведенных на решение проблемы группировок, и уже собирался объявить совещание закрытым.

— Погодите! — вскричала Ланцева. — Ну, погодите же! Куда вы торопитесь? Мы ж так ничего и не поняли, не уяснили, с чем имеем дело.

Уже вставшие со своих мест чиновники смотрели на губернатора. Сапрыгин недовольно поморщился и дал знак снова сесть. Анна вышла на трибуну.

— Последнее время я пыталась понять, чем объясняется жестокость ребят. Напрашивался вывод, что мы имеем дело с патологией, с влечением к насилию. Но по моим сведениям, насилия в семьях этих ребят не так много, как принято думать. Говорят, причина — в безработице и нехватке денег. Но и это не совсем так. Многие семьи сумели приспособиться к рыночной экономике, нашли себе работу. В чем же дело? А в том, на мой взгляд, что группировки приобрели черты постоянно воюющих мини-государств со своими вождями и камарильями. Эти «государства» имеют свою экономику, дают работу, или то, что называется работой, взимают налоги, устанавливают систему вознаграждений и наказаний. Каждая группировка осуществляет захват новых территорий, распространяет свою власть на новых подданных. Быть в нашем городе вне группировки подростку практически невозможно. Или ты мотаешься, или тебя щемят, на тебя охотятся, отбирают деньги, избивают. Находясь в группировке, подросток чувствует себя комфортно, он защищен. Вне группировки подросток — изгой и лох.

— Хватит читать нам лекцию, — резко сказал Шокин. — Рассуждать на эту тему все горазды. Что вы предлагаете?

— Я предлагаю отнестись к этой проблеме очень серьезно. Административными мерами ее не решить, — сказала Ланцева. — Я была на допросах этих ребят. Они нас не слышат, понимаете вы это?! Они уважают и слушают только свою власть. Они вне нашего общества.

— Понятно, — сказал губернатор. — Мы вас услышали. Мы учтем ваше мнение.

— Еще раз погодите! — поднялся Томилин. — Здесь ни слова не сказано, какие будут приняты меры. А у меня есть план.

— Вы кто? — спросил Сапрыгин. — Представьтесь.

— Я — сторож на автостоянке. Группировщики считают, что мы отнимаем у них хлеб. Бросают с соседнего здания яйца. Брошенное с высоты яйцо разбивает лобовое стекло вдрызг. Могут матерное слово нацарапать.

— Зачем они это делают? — спросил губернатор.

— Как зачем? Они сами во дворах охраняют машины, в принудительном порядке. 20 рублей за ночь.

— Вы сказали, что у вас есть план, — напомнил Шокин.

— Нужно объявить Поволжск зоной социального бедствия. Это, во-первых. Во-вторых, создать родительские патрули, поскольку на милицию надежды уже нет. В-третьих…

Томилин не договорил, потому что его уже никто не слушал.

После совещания начальство собралось в узком кругу. Здесь-то и произошло по-настоящему деловое обсуждение ситуации. Было решено увеличить число нарядов ДПС, патрулировать улицы города силами курсантов милицейской школы. При малейшей угрозе возникновения массовой драки объявлять операцию «Лавина».

— Будем забирать всех подряд и потом разбираться с каждым, — решительным тоном заявил Шокин.

Сапрыгин не возражал.

Проводив губернатора до машины, мэр поднялся к себе. В приемной его ждали Царьков, Кодацкий и Ланцева. Прошли в кабинет. Сели за стол.

Лещев оглядел присутствующих. Каждый был ему лично обязан. Кодацкого он поставил во главе информагентства. Ланцевой дал квартиру, освободившуюся после смерти одинокой старушки. Царькову подарил должность помощника по безопасности. Каждый был заинтересован, чтобы Лещев остался.

— Что будем делать? — спросил Лещев. — Меня как бы снимать собираются.

— Давайте соберемся у меня, — предложил Царьков.

Слухи, что в Поволжске есть «ночной мэр» по кличке Рулевой, ходили не напрасно. Был такой человек, но в лицо его знали единицы. И сидел он сейчас в своем джипе на набережной Волги. А Руслан Чесноков отчитывался перед ним о проделанной работе. Кузинским — хана. Еще один район, центральный, теперь под ними, грифами. Остальные толпы — не в счет. Они их легко раздавят, это только вопрос времени. Что делать дальше?

— Теперь нужно жить мирно и тихо заниматься своим делом, — сказал Рулевой. Профиль у него был сильный. Большие надбровные дуги, хищный нос.

— Тихо не получится, — сказал Руслан.

Он сообщил, что два урода, Ванька Томилин и Олег Лещев, следят, фотографируют. Собрались на юрфак, хотят отличиться.

— Следят, говоришь? — задумчиво перепросил Рулевой. — Значит, не заметят, что за ними следят. Глаз с них не спускайте.

— И все? — удивился Чеснок.

— А чего ты еще хочешь? Кровожадный ты, однако, для своего возраста. Знаешь, что нас губит, Руслан? Жадность и беспредел. Сынка мэра вообще нельзя трогать, в принципе. А Ваня Томилин, насколько я знаю, из того же дома, что и Юра Клюев. Не годится, когда бомба падает в одно место дважды. Жестокость в нашем деле должна быть дозированной.

Руслан сделал вид, что нотация дошла до его сознания. Хотя на самом деле не был согласен. Он бы этих двоих — к ногтю.

— А вот если бы ты с пацанами мента от души повертел, я бы тебе ничего не сказал, — задумчиво проговорил Рулевой. — Надо вывернуть на лицо этого благодетеля. Но учти — он нам нужен. Через него мы должны знать все, что говорят между собой Булыкин и Макаров, Булыкин и Ланцева.

Рулевой достал из бардачка антенну с микрофончиком и приемник.

— Пусть установит антенну в кабинете Булыкина. Как только кто-нибудь к нему придет, пусть дует к себе в машину и слушает. Старших тебе в помощь не даю. Сам проверишь мента, со своими отморозками. Но еще раз предупреждаю: не перегни палку. Мент нам нужен живой, здоровый и жизнерадостный. Методы воздействия — только психологические, понял?

Руслан кивнул. Хорошая собака заслуживает хорошую кость. Рулевой вынул из бардачка автомобильный ключ с брелком.

— А то, что весь город теперь будет наш, это хорошо. Держи!

Чеснок знал, что за акцию устрашения против кузинских будет премия. Скорее всего, иномарка. Но на такую крутизну он не рассчитывал. На брелке знак «Ауди».

Его распирало от восторга, преданности и желания свернуть горы, выполнить любой приказ. Но выражать свои чувства словами в их кругу принято не было.

— Запомни, Руслан, в нашем деле не бывает настоящего успеха, — сказал напоследок Рулевой. — Бывает только тупиковый — есть такое понятие — тупиковый успех. Денег навалом, но портится здоровье, убить могут, есть риск закончить жизнь в колонии, никто не любит, ненависть тех, кому мы причинили зло, неудовлетворенность собой… Вообще, трудная у нас с тобой жизнь, поэтому нам надо радовать друг друга. Ты и Антон радуете меня своей преданностью, я вас — чем могу. А если вдруг что не так, спасу от срока, а если не спасу, в колонии не брошу, помогу родителям, добьюсь, чтобы срок скостили.

Рулевой укатил, шурша широкими шинами, а Руслан сел в стоявшую рядом «Ауди», включил музыку и погрузился в кайф. Н-да, это не «жигуль». Улетная тачка. Братва обзавидуется. И с Ленкой теперь будет проще. Телка только делает вид, что для нее главное человек, а не то, чем он владеет. Посмотрим, что она теперь скажет.

Руслан нажал на тормоз и одновременно на газ. Машина с визгом рванула с места.

Чеснок переложил из багажника «Жигулей» в «Ауди» свои вещи. Славка появился минут через десять после звонка. Он догадывался, для чего вызван. Но вел себя, как положено в таких случаях, не выражая никакого восторга.

— Держи, — Чеснок царским жестом протянул ключи от «Жигулей». — Извини, не успел помыть.

— Сойдет, — с деланным равнодушием отмахнулся Славка, рука его с ключами, мелко дрожала.

— Надо бы обмыть, — покровительственно обронил Чеснок. — Я плачу. Давай только Ленку прихватим.

Это означало, что Славка должен пойти к Ленке и без нее не возвращаться. Что само по себе было почти не выполнимо. Ленке нравился Ваня Томилин. Только он, без вариантов.

— Скажи, если будет дуру валять, Ванек ее пострадает, — напутствовал Чеснок.

Руслан Чесноков и Славка Барминов основательно запали на Ленку. Но по-разному выражали свои чувства, когда она их отшивала. Славка, в отличие от Руслана, совсем не мог хамить этой девчонке. Но оба не понимали, что она нашла в Ване Томилине. И оба считали, что Ленка все же одумается и выберет кого-то из них.

Руслан все правильно рассчитал. Ленка приняла приглашение, потому что не хотела, чтобы у Вани из-за нее снова были неприятности.

Пришли в ресторан, где грифы чувствовали себя хозяевами положения. Руслан выбрал укромное место. Захлопотали официанты. Столик был накрыт в считанные минуты. Руслан сделал заказ на свой вкус. У Славки от обилия красиво приготовленных закусок глаза разбегались. Лена тоже была в легком шоке. Руслан наслаждался эффектом.

Он поднял бокал с шампанским:

— Сегодня у нас с Бармалеем праздник. Мы открыли свой бизнес. И у тебя, Ленка, тоже праздник. Потому что ты — с нами. Ты — своя в доску, и мы тебя любим. Пьем до дна.

Руслан был тертый калач по части жестких мужских отношений. Но испытывал неловкость, когда нужно было проявить человеческие чувства к девчонке. Мало сказать, что Ленка ему нравилась. Когда она была рядом, его словно било током. Он готов был сделать для нее все, что ни попросит. Но при этом сам хотел получить все и сразу. Грубый, развращенный властью над ребятами, он считал, что Ленка должна быть счастлива тем, что он ее хочет.

Девушка не стала пить до дна. Это не понравилось Руслану. Он начал настаивать, чтобы она осушила бокал. И чем больше настаивал, тем яснее становилось, для чего это ему нужно.

— Тебе не удастся напоить меня, — прямо сказала Ленка.

Славка сделал вид, что поглощен вкусной едой. На самом деле у него кошки на душе скребли. Как соперник, он желал, чтобы Руслан обломался на Ленке. Но он знал также, что добром это не кончится.

— Не порти мне настроения, пей! — приказал Чеснок.

Ленка вскочила со стула. Она готова была тут же уйти. Чеснок попытался ее усадить, но она вырывалась. Она занималась гимнастикой, у нее было сильное тело. Чеснок поймал злорадный взгляд Славки и ударил девушку по щеке. Ленка бессильно опустилась на стул. Из глаз брызнули слезы.

… Однажды что-то подобное уже случалось. Чеснок заманил Лену в чью-то свободную квартиру и предложил посмотреть порнушку. Она поняла, что это хитрый заход, и что будет дальше.

— Не мылься, — сказала она Руслану, — ты же знаешь, я в этом отношении очень противная.

Чеснок тогда обозлился:

— А ты меня не провоцируй. Хорош за девочку себя ставить. Хочешь сказать, что у тебя инстинктов нет?

Тогда она очень неосторожно, двусмысленно ответила:

— Все у меня есть, только не для тебя.

Он ударил ее по щеке тыльной стороной ладони, разбил губу, потекла кровь…

Тогда он не получил, чего хотел. И помирились они нескоро. И вот — снова…

— За что ты меня опять ударил? — В голосе Лены слышалась ярость. — Объясни, за что ты меня ударил.

— Тебя как человека приглашают, а ты как себя ведешь?! — прорычал Чеснок.

— Я как раз веду себя, как нормальный человек. А тебе хочется, чтобы я выполняла все твои желания? Этого не будет, даже не мечтай! В братанку ты не превратишь. Отпусти руку!

Ленка не назвала Чеснока ни уродом, ни подонком. Не дала повода ударить ее снова.

Тиски на ее руке ослабли.

— Ладно, — примирительно произнес Чеснок. — Проехали.

Щека у Ленки горела. Девушка поднялась.

— Мне нужно в туалет. Или в туалет тоже нельзя?

Чеснок махнул рукой. Он понимал, что девушка уже не вернется к столику. Но теперь ему было все равно. Ну, не получилось, и ладно.

Девушка сказала на прощанье:

— Руслан, ты меня ударил второй раз. Причем ни за что. Теперь я видала твою толпу и тебя вместе с ней, понял?

Чеснок схватил ее за плечи:

— Давай в другом месте поговорим.

Ленка вырвалась и закричала:

— Отвяжись, сказала! Или я повешусь, зарежусь, отравлюсь!

Чеснок протянул ей выкидушку:

— Режься. Самурайка, блин.

Девушка нажала на кнопку, лезвие выскочило с характерным щелчком. Решительный замах, в глазах отчаянная решимость. Нет, она ничего не изображала. Она действительно была готова воткнуть лезвие себе в живот.

Чеснок перехватил ее руку:

— Э, ты чего? Совсем сбрендила?

Ленка швырнула нож ему под ноги.

— Не приближайся ко мне, понял?

Лена хорошо знала Руслана, все-таки проучились вместе десять лет. Он не остановится. Сколько уже девчонок перепортил — целый гарем себе устроил. Что же делать? Ваня Томилин ее не выручит, он сам висит на волоске. Сказать родителям? Тогда ее зачморят. Оля Петровна? Вдруг она что-нибудь подскажет?

В школе поговорить без свидетелей было трудно. Лена пришла к классной руководительнице домой. Оля предложила войти, но нехотя, робко. В Душанбе, где она имела свою квартиру, ученики бывали у нее почти ежедневно. Фархад, выросший в многодетной семье, не возражал, терпела же Оля его многочисленных родственников. Но тут, в Поволжске, другое дело. Тут они квартиранты.

Прошли на кухню. Оля согрела чай, открыла клубничное варенье.

— Руслан хочет меня изнасиловать, — без предисловий поделилась Лена. — Думаю, это произойдет со дня на день. Он знает, что после выпускного бала я уеду из города. Ему нельзя терять время.

Голос у девочки звучал ровно, почти бесстрастно. Волнение выдавали только подрагивающие губы.

В Душанбе русских и таджикских учеников у Оли было примерно поровну, и все говорили с ней на любую тему. Дети там не совсем современные. К здешним, слишком уж современным, она никак не могла приспособиться. В том смысле, что она была им не нужна. С ней никто ничем не хотел делиться.

Лена была первой.

Оля решила ответить на откровенность откровенностью.

— Знаешь, Руслан меня тоже за горло держит. Требует аттестата без троек и без экзаменов. Ему, видите ли, некогда.

— Правильно, некогда, — Лена усмехнулась. — Раньше был в школе положенцем. Потом стал положенцем в районе. А теперь, после того, как грифы кузинских опустили, под ним, считай, уже весь город. Представляете, в таком возрасте такая власть! Он это бизнесом называет. Ну, как же, все ему отстегивают. Есть и другие источники доходов…

Конец ознакомительного фрагмента.