Кабул – Кавказ

Виталий Волков (2001)

2000 год. Четыре опытных диверсанта из Афганистана стремятся через Кавказ и Москву попасть в Германию. У них одна цель — совершить в Германии теракт такого масштаба, какого еще не видел мир. Они намерены шесть лет готовить взрыв на стадионе Кельна, во время одной из игр чемпионата мира по футболу. Московский писатель Балашов никогда не писал ни о террористах, ни о войне. Его герои — из среды советских интеллигентов восьмидесятых годов, потерявшихся в российских девяностых. Неожиданно он получает выгодное предложение — написать книгу о советско-афганской войне. И перед ним отворяется дверь в мир новых для него людей, а линия его жизни пересекает путь диверсантов. Роман «Кабул — Кавказ» был закончен летом 2001 года, за несколько недель до теракта 11 сентября. Это — не детектив, не триллер. В начале 2000-х критики назвали его романом-взрывом. Тогда они сравнивали его то с антивоенными романами Ремарка, то с книгами-расследованиями Форсайта, а то и с эпосом «Война и мир» Льва Толстого. На самом деле «Кабул — Кавказ» — первая книга трилогии «Век смертника», жанр которой, по крайней мере в русской прозе, еще не получил своего названия. Вторую часть романа, продолжающую историю героев «Кабул — Кавказа», издательство «Вече» также готовит к первому изданию.

2000 год. Москва

Ведьмочка и ангелочек

— С-слушай, ты молодец, я тебя уважаю. Они там сами бы разобрались, и ты все верно с-сообразил, — говорил Боба, ходя своей переваливающейся с пятки на носок походкой вокруг Балашова. Тот сплевывал в бурую Яузу шелуху от соленых орешков и молчал.

Конгресс пен-клубов в столице России только завершился, и в рассеявшемся пороховом дыму стало ясно, что российские «пены» не лаптем щи хлебали и за себя постоять сумели, хотя бы и с помощью «иностранного легиона» в лице Аксенова. А что такого? Футболистов-легионеров в сборную приглашают, почему писателям нельзя?

— Б-балашов, а как правильно, пушту́ны или пуштуны́? Или ты уже б-бросил чуждую эту туфту и опять тонкими особами занялся? — Кречинский сочно хлопнул Игоря по спине, так что тому почудилось даже, будто внутри нечто мелкое и жесткое звякнуло и отскочило. Может, сердце?

Беда в том, что этот здоровый писательский бык угадал — вместо сценариев, чеченцев и афганцев Балашов уже два дня занимался совершенно бессмысленным делом, выяснением перезрелых отношений с Галей, и звонок Кречинского застал его как раз в тот момент, когда он, измученный ночными бдениями, претензиями, порывами чувственности, перемежаемыми холодным молчанием, вернулся от нее домой и размышлял, завалиться ли ему на неделю спать или вызвонить Фиму Крымова и удариться в пьяный загул.

По сути, Галя права. Слишком оба умные стали, слишком ясные друг другу. И оба всё понимают, и коньячок к рассвету лишь на матовом донышке, и подушка еще долго пахнет слабым, но настойчивым ландышем. Да нет, не права! Просто она не верит в его талант, вот и все. «Смотри, не потеряй себя. Не потеряй. Талант создает мир, и мир следует за ним. А я за твоим новым героем не хочу. Он хоть и тайный, но лишен поэзии. И тебе, Балашов, его не одолеть, не ты его, а он тебя за собой утянет, и последнего лишит, как вор. Потеряешь интеллигентность и с чем останешься? С кем?» — уколола его снова прежним острием Галя, но на сей раз радости от своего еретичества Игорь не испытал. Впервые ему показалось, что это их расставание — навсегда.

— С-старик, бросай меланхолию, не то Яуза с-сейчас зацветет. Ты ж не поэт пока, а прозаик. А поволоку на глаза вывесил, как какой-нибудь М-мережковский.

Балашов отпил пива и добавил мрачно:

— Не пока, а уже.

— Что уже?

— Не поэт уже.

— А-а… Ну тогда с-слушай внимательно, уже-не-п-п-оэт. Сейчас еще полчасика кислородной ванны, и двигаем в Д-домж-жур. Там я тебе с-сюрприз приготовил.

Кречинский гаденько хихикнул, извлек из кармана плаща еще одну бутылочку «Хайнекена» и ловким коротким ударом сбил об ограду зелененькую крышечку. Быстрая, неестественно белая и густая пена выскочила из горлышка и вспрыгнула ему на рукав.

— А, бес ее в п-печень, вз-зболталась, мышь белая! — Кречинский смахнул пену с руки. — Ты только там, Б-балашов, не бычься. А то д-дам моих распугаешь.

Балашов и не собирался бычиться. Домжур и дамы — это было как раз то, что ему сейчас прописал бы доктор Боткин…

В Домжуре Кречинского ждали. За столиком сидели две девушки. Обе заслуживали внимания и вместе, и по отдельности, но дело было не в этом, а в том, что большего контраста между подругами трудно было придумать. Одна походила на прибалтийку или немку. Рослая, в теле, блондинка с огромными светлыми глазами, что бывают у немецких красавиц. Только дно под этими озерами виделось не каменистое, а помягче — песчаное, теплое. Другое дело ее соседка. Крохотная, будто Дюймовочка. Острый лукавый взгляд.

— М-машенька, м-малыш, привет! — крикнув еще издали, от самой двери, Боба поспешил к столику и чмокнул подставившую щечку шуструю брюнетку. — Умница. В-выглядишь — во! Тебе никакой отпуск не нужен. Ну, з-знакомь, з-знакомь.

Машенька, однако, не спешила представлять подругу и откровенно рассматривала Игоря, появившегося за Бобиной спиной.

— Ах, да! Это наш б-будущий классик — Балашов. Гордая личность. К-каменный век. Ну, я тебе г-говорил.

— Здрасьте, — буркнула личность. Причисление к ископаемым польстило Балашову.

— Фактура подходящая, — что-то свое отметила Маша. — А это Ута, будущая звезда немецкой журналистики.

Сперва Балашов был доволен, что находится при Кречинском и может спокойно отмалчиваться, но потом Боба стал тяготить его. Родилось чувство, что встреча эта случилась для Балашова неспроста, и Кречинский, сделав, как орудие судьбы, свое дело, теперь вполне мог отойти в сторонку. Вспомнился таксист, умчавший его в «Чечению» от Гали и исчезнувший, растворившийся в крепком чае Москвы безвозвратным рафинадом. Разговор шел о Чечне, но это был тот самый тип разговоров, которые ведутся в Москве и когда о Чечне и о чем угодно ином всерьез не говорят, а серьезно, на самом деле, только о себе. О мужчине, о женщине…

— Мне могут дать оператора, — правильно, но с сильным акцентом выговаривала Ута, — только в Чечню не дадут. До Ингушетии дадут.

— Что же так? Что за фильм о Ч-чечне без Чечни? Несерьез-зные у вас л-люди.

— Кречинский, — вмешалась Машенька, — хочешь в Грозный съездить — пожалуйста. Поезжай, наберись опыта, потом расскажешь. Ты мужик-то у нас видный. А может, уже и состоятельный стал? Нет? Так тебя любовницы выкупят…

— У нас начальство корреспондента в Абхазию послало, — сказала Ута, смотря не на Кречинского, а прямо в глаза Балашову. — Гордые были, везде сообщили — наш собкор передает с места событий. А потом абхазцы — или абхазы? — абхазцы его в заложники поймали, выкуп потребовали. И сам директор запретил его имя в передачах называть. Чтобы никто не подумал, будто мы за него деньги будем платить. Как будто не наш человек. И в Чечню уже не хотят.

Конец ознакомительного фрагмента.