HOMO CARCERE. Человек в тюрьме

Виталий Валентинович Патлис, 2022

Россия. 2021 год. Обычный честный предприниматель на муниципальном тендере с разгромом победил «карманную» контору главы администрации района Москвы. Чиновник-оборотень решает расправиться с бизнесменом, а за одно убрать конкурентов на свое кресло – своего заместителя, дабы и дальше «пилить» бюджет раздавая ненужные городу завышенные контракты своим фирмам. Предприимчивый трудяга, отец-одиночка становится разменной монетой в подлой борьбе за власть и деньги. Типовой гражданско-правовой спор с подачи «сверху» переходит в «уголовку» и удушающий приговор – 3 года колонии общего режима. Это яркая история о личностях с большой и малой букв, о чести и нечисти. О свободе в несвободе и противостоянии Человека с Системой. Она может повториться с каждым, но дело каждого – быть готовым ко всему и всегда. Основано на реальных событиях. Имена персонажей изменены. Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно Содержит нецензурную брань.

Глава 1

Возвращение

Люди, как правило, не отдают себе отчета в том,

что в любой момент могут выбросить из своей жизни все что угодно

Карлос Кастанеда, «Колесо времени»

Ловлю себя на мысли, что всё не так, как я ожидал. Ни хуже, ни лучше, просто — не так. Как же я мечтал об этом моменте! Как раскрашивал вожделенную картинку мыслями-мазками, ворочаясь на жёсткой шконке, и вдыхая в себя спёртый несвободный воздух. Здесь даже он, воздух, особенный, заключённый в оболочку равнодушных стен, которые, в свою очередь, как каркас внутреннего органа, подвешенного в ячеистом пространстве циклопического тюремного колосса.

Я мечтал об этом каждый день, с момента моего заточения. И каждый день здесь в Бутырке, хоть на минуту, на секунду, на мгновение, переносился в своё будущее. В тот миг, когда суд отменит мой приговор. Я так истово желал ощутить это состояние всем своим нутром, каждым оголённым нервом, что, когда будущее наступило, вместо ожидаемого всеобъемлющего воодушевления, я почувствовал лишь бесконечное опустошение.

Я выслушал объявление о решении суда по видеоконференцсвязи — стоял в камере СИЗО и мялся, переступал ногами; меня почему-то стало морозить, будто от стен пахнуло холодом. Я всё равно ещё не верил, думал, что закралась ошибка: вердикт суда мной услышан неправильно. В этой долгой веренице лжи и зла, добрая весть становится невозможной, невероятной, чем-то из области эзотерики, в которую очень хочется верить.

Я ожидал дикого внутреннего ликования, но его не случилось; меня заполнило вдруг желание немедленно рассказать кому-то, что я уже де-юре свободен, что справедливость, пусть и на недолгий срок, но, всё же, восторжествовала. Но с кем мне было делиться порывом? С холодными стенами?

— Патрис, чего стоишь? — это уже Елена Владимировна, продольная, чуть позже, у вахты, когда меня довели до нашего этажа, и я ожидаю вертухаев, чтобы они завели меня в камеру. Надзирателей должно быть трое, чтобы открыть камеру, иначе нельзя.

— Меня отпустили, — глупо улыбаюсь я, словно произношу какую-то скабрёзную шутку и добавляю: — Я свободен…

Елена Владимировна смотрит на меня, как на идиота. Она в принципе не в состоянии осознать смысла моей фразы. Вокруг шершавые стены тюремного коридора, железные прутья, засовы и решётки. О какой свободе я толкую? Здесь свобода отсутствует априори. Как понятие. То, что человек может оставаться внутреннее свободным, даже находясь в заточении, Елене Владимировне не дано узнать никогда. В её блестящих зрачках отражается только свет электрических лампочек, освещающих коридор, а за ним нет более ничего: чёрная бескрайняя вахтёрская пустота, как в моих снах перед пробуждением.

И тут я ощущаю неловкость. Перед теми, кто останется здесь после меня. Обречённые на долгие страдания души и тела. Мне неловко расстраивать их своей свободой, и я ничего не могу с этим поделать.

Я слабо воспринимаю реальность. Может быть потому, что всё смешалось. Действительность и прошлое. Сознание и воображение. Печаль и радость. Словно долгая тоска по воле породила в моём подсознании некий самообман — с изменением реальности изменится и твоё мироощущение. Как по щелчку пальца. Как после жеста престидижитатора. Куда там!

Меня раздирают противоречия, и в печёнки вползает новый страх. Не успев обрести, я начинаю побаиваться свободы.

Захожу домой, в хату, и на меня немедленно обращаются жаждущие взгляды сокамерников. Прочитать их немые вопросы немудрено.

Как там? Куда ходил? Что видел? Что нового? Рассказывай. Рассказывай. Рассказывай!

Тут, внутри нашей хаты «три на пять» и зарешечённым окном с философским видом на соседнюю стенку, такие вопросы, как никогда, уместны.

— Меня отпустили, — говорю я, словно выдыхаю из себя кусок смрадного тюремного духа.

Мужики искренне рады: не откладывая, начинают делить промеж собой мои вещи и заготовленные на этап пайки.

А я, без сил реагировать на их деловую суету, присаживаюсь на нары и смотрю на тормоза.

Неужели они вскоре откроются, и я услышу ещё неделю назад немыслимое:

— Патрис, на выход с вещами.

Я так пристально всматриваюсь в дверь камеры, что начинает болезненно кружиться голова, и перед сознанием плывёт слоистый туман. Ещё чуть-чуть, совсем немного, и я увижу чистое-чистое небо! Живое, а не расчерченное прямоугольниками наслаивающихся друг на друга решёток. И под этим свободным, укрывающим явь, небом, будет стоять мой милый ангел, моя девочка, которая заслуживает гораздо большего, чем ожидание отца из тюрьмы.

Помню, как ждал рождения своей дочки, приникая ухом к животу её матери. Как говорил ей что-то уже тогда: рассказывал новости, делился надеждами, радовался нашему будущему. Сейчас мир вывернулся наизнанку: Павла ждет, когда я покину чрево мерзкого, грязного, несправедливого узилища, доказав свое право, на пусть и временную, но свободу.

Забегая вперёд — моя дочь Павла, одна из немногих, кто меня не предал и не забыл. Самый родной человек, она испила эту чашу сполна, но осталась заботливой, искренней, любящей даже сильнее чем раньше. А вот многие из других преподнесли мне очень неожиданный и нехороший сюрприз.

Вскоре оказывается, что я был глуп в своих предчувствиях насчёт безоблачного неба — реальность свободного мира оказалась намного страшней. Моё подсознание не успело перестроиться. В нём ещё продолжала крутиться инерция моего срока, моего пребывания «вне» жизни. Я не мог осознать и не мог уложить у себя в разуме очевидные факты. Потому что они противоречили моей внутренней сути, они не влезали в прокрустово ложе моего мироустройства, царапали душу острыми краями.

Мог ли я предвидеть предательство? Чем больше я над этим думаю, тем увереннее моё отрицание. Нет, не мог. По той простой причине, что для него нет оснований. Скорее, наоборот, мне «задолжали» многое. И подобострастные передачки в СИЗО продуктов и лекарств — как раз доказательство их неправоты. Стремление загладить вину, туманом повисшую между нами. Хоть как-то дистанционно оправдаться. Но подлые поступки сложно «замазать» печеньками и колбасой, хоть они и, как никогда, кстати, после трёхразовой камерной баланды. Но это атрибуты другого порядка, вещественные предметы, лишь позволяющие чуть скрасить тюремный быт. А поступки — суть, другое. Тут уже взаимоотношения. Человеческий фактор. Деяния, пусть и произведённые под гнётом ситуации, но которые невозможно отменить. Это уже произошло. Слаб человек!

В чём-то я их понимаю. Тех, кто делал мне подлости. Они ведь предвидели, что когда-нибудь я выйду, и им придётся что-то ответить мне, глядя в глаза. Вот здесь и поможет грев: отправленная мне колбаса и печеньки. Не забывали, заботились.

Но я ошибся.

Потому что недавно получил сообщение по мессенджеру от партнера по бизнесу Андрея Катаева: «…И не забудь отдать долг за всё, что я оплатил тебе в СИЗО — лекарства, письма, передачки, поездки в Нижний для разговора с юристами…».

От того самого Андрея, что писал мне в тюрьму (особенно поначалу) такие обнадеживающие письма. Который убеждал меня, что все в полном порядке и под контролем. Который так хотел выглядеть (хотя бы в письмах) участливым и благородным. И думал, что в состоянии заменить меня «по полной», что сможет «косить» капусту, ведь со стороны многим кажется, что успешным бизнесменом быть не так уж и сложно: повезло пару раз, поймал «пруху» и ходи, давай указания подчинённым. Мало кто представляет «кухню», как бизнес кропотливо выстраивается долгими годами, шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком. За последние три года перед арестом у меня не было ни одного отпуска, а выходные можно на пальцах пересчитать. Спать я обычно ложился, отходя от компьютера в 2–3 часа ночи, а в 8–9 утра был уже на ногах. Таков режим реального бизнесмена на первых порах. И только потом, когда, возможно, компания разрастётся, и денежные потоки станут непрерывными, ты начнёшь делегировать некоторые свои полномочия, но пока ты — «паровоз», который тянет за собой огромное количество вагонов, а имеет в основном лишь обязательства и ответственность. Если вы не готовы работать по 25 часов в сутки, даже не думайте начинать свой собственный бизнес!

Но Андрей, судя по всему, думал стереотипно. Ранее он занимался вырубкой ели и сосны, транспортировал лес в Москву, где продавал. Нехитрая схема какое-то время работала, позволяя иметь «навар». Но когда он увидел реальный фронт работ, когда осознал тот груз ответственности от неоднозначных решений, которые он должен принимать, когда понял, что «дело» несопоставимо с его силами и желаниями, он «спёкся». Вместо необходимого ежедневного нахождения на объекте, стал посещать его один раз в месяц, всё пустил на самотёк. В итоге «профукал» кучу подрядов, за которые я в своё время боролся, выигрывая тендера: всё терялось, всё херилось, деньги уходили «в песок». Письма со успокаивающими фразами: «Не переживай, всё будет работать, и мы сможем давать денег для жизни и учёбы твоей дочери» и тому подобные перестали приходить. А когда я однажды написал свои обоснованные сомнения — чуйка меня не подвела, — получил вот такой ответ от «божившегося» ранее «за веру и дружбу» партнёра:

Андрей:

«…хочется столько жёсткого и матерного тебе написать! Тебя хочется назвать неблагодарным человеком, причём в более грубой форме!.. Я понимаю твою ситуацию, но ты перестань строить из себя жертву, перестань думать, что все тебе должны и то, что ты белый ангел, который без греха!.. Если б ни Дима и ни я, то даже не знаю, с кем бы ты вёл диалог и знал бы хоть что-то с этого мира!..

Я тяну, по-другому не сказать, тяну «Озёрный»… С воздуха там уже не заработать.

…хватит строить из себя бедную овечку, ты взрослый мужик!!!

…я за свои деньги, плюс деньги Димы тянем «Озёрный», делаем, выводим людей, чтобы в первую очередь не подвести твою, ТВОЮ РЕПУТАЦИЮ. Командиров миллион!..

…Ты связь с миром потерял??? Очнись, Виталий!

…Слушать твои «нюни» уже надоел! Все, блядь, виноваты во всём!..

…Многие пишут письма, а хоть один кроме нас Димой что-то сделал??? Только бла-бла-бла. Тебе решать, с кем ты и куда идёшь!» (июнь, 2021)

А ведь по факту я оказался прав. Заказчик рассказал, как «работал» Андрей, как часто появлялся на объекте, как его прораб расслаблялся, а после бурных ночных гулянок спал в подвале, как рабочие были предоставлены сами себе. Кстати, они-то как раз хоть что-то делали, честь им и хвала. Излишним будет говорить, что Андрюша по моему выходу запросил кругленькую сумму денег в виде зарплаты. О том, что мы понесли убытки в первую очередь «благодаря» его руководству, он, почему-то не подумал.

Когда у некоторых людишек создаётся впечатление, что рядом с ними богатый, но недалёкий человек, велик соблазн отщипнуть кусок пирога, мол, не обеднеет «барин». Такие как Андрей или его дружок — адвокат Вячеслав Кирик, видимо, тоже так решили. Но я умею считать деньги. А пешек, возомнивших себя ферзями рядом с королём, вычисляю, пусть и не сразу, но всегда.

Но я, конечно, отдам тебе, Андрей, за передачки в СИЗО. И другим отдам тоже. Оторву от себя вместе с кусочком души, заклеенной поверх многочисленных шрамов синей изолентой. Меня мало что может сломить. Тюрьма всё доказала. Так что сильно не обольщайтесь.

Но это случится чуть позже, до этого пока относительно далеко. Я ещё шагаю по внутреннему дворику Бутырки и мне, не поверите, любопытно. От того, что вижу сейчас то, что почти год было скрыто от меня стеной. Я находился совсем рядом, внутри, но не мог знать, как оно выглядит снаружи.

Путь на волю не быстр. Сдать матрасы, постель, посуду, тапочки и остальное казённое имущество. Отснять «пальчики». Потом — сборка. Место, где собирают зеков на любые отъезды. И только тогда, после очередного ожидания, офицер выводит меня на задворки. Прогулка по дворику и передо мной заветная дверь. За тремя сетками колючки. Но я миную её, не прикасаясь, протискиваясь ещё ближе к свободе. Процедуры повторяются в последнем по счёту моего пути тюремном форпосте. Трижды — снятие отпечатков. Трижды — назвать своё имя-отчество-фамилию. Статья? Когда заехал? В какой камере сидел? Фамилия? Статья? В каких СИЗО ещё был? Когда заехал? В какой камере сидел? Статья?

Проверяют, тот ли я человек.

Я отвечаю механически, ни на секунду не задумываясь. Мои ответы слетают с губ автоматически, гладко отшлифованные многократными, тысячными повторениями.

Подписываю подсунутые бумаги.

Лязгает последний засов.

Выхожу за дверь. Меня принимает в объятья темнота. На улице ночь. И в беспроглядной тьме, как два жёлтых подсолнуха — автомобильные фары. Для меня это маяк. Я немедленно двигаюсь к свету, твёрдо зная, что не споткнусь об торчащую из асфальта скалу.

Распахивается дверь и навстречу мне бежит мой Ангел, моя доченька. Руки её распахнуты, словно она боится не поймать меня в объятья. Я бросаю сумки, и мы кружимся в долгожданном, желанном вальсе встречи. Радостная энергия моей дочери впитывается в меня с пьянящей быстротой, проникая сквозь нелепую одежду и втискиваясь через поры.

— Папка, — шепчет она, щекоча мне ухо, — я так тебя ждала!

— Поздравляю, — говорит мне Дима с водительского сидения, когда я сажусь в машину. Я недоумённо вскидываю голову. Мне кажется или я не чувствую в его сухом приветствии искреннего участия? Которое я, несомненно, собирался услышать от человека, который, по сути, стал мне сыном. Я взял его, двадцатилетнего, под свою опеку, одел, обул, обогрел, вытащил из страшного болота, научил жизни, поставил на путь истинный.

Нет, не показалось. В салоне машины висит, исходящая от Димы, тяжёлая взвесь злобы и непонимания. Откуда она взялась? Я ведь вышел, а не сел. Что случилось?

Мне не терпится задать эти вопросы, но я хочу хоть немного освоиться. Хоть чуть-чуть порадоваться вместе с моей девочкой. Успеется. Разберёмся. Мы ведь едем домой. В мой дом. А там и стены помогают.

За окном авто мелькает ночная Москва. По первому впечатлению такая же, как раньше, но мой усталый взгляд замечает и изменения. Хотя, может это изменился я? Тюрьма никого не оставляет прежним. Сквозь призму проведённых там дней окружающая обстановка начинает менять очертания, словно отражаясь в искривлённом зеркале.

Не мы такие — мир такой? Нет. В центре любого мира ты сам. Твоя эгоцентрическая модель крутит вокруг тебя вселенную. И всё что ты делаешь в ней, оставляет свой отпечаток.

Ночь длится для меня гораздо дольше, чем для остальных. Мы за столом, отмечаем моё освобождение, но на меня ещё сильнее давит отчуждение Димы. Иллюзия моего фантомного присутствия становится ещё ярче. Я читал, — о, сколько книг я прочёл в тюрьме! — что вышедшие на свободу зэки часто испытывают деперсонализацию. Жизнь долго продолжалась без тебя, она не останавливалась ни на секунду во время твоей отсидки. Тебя тут не было. Поэтому, если не будет и сейчас, то мало что изменится. Я заново вошёл в мир и тут же растворился в нём призраком. Сижу за столом, пью вино, а на самом деле свет проходит через меня насквозь. Минуты, часы, дни, может — недели, а может и вечность, прежде чем я обрету способность сосуществовать с действительностью. Развяжется язык, рухнет внутренний барьер, ограничивающий обзор, и я стану видеть намного больше, чем расчерченный квадрат тюремного окошка. Но пока я чужеродный элемент. Душа не успевает за телом.

Но зато начинают проясняться окружающие детали. Неискренность Димы обретает осязаемые черты и удобные основания. Моя фирма работает теперь на него. Все мои объекты под его патронажем. Дмитрий Викторович — Большой босс. Он, кстати, не одинок в своих притязаниях. Часть бывших моих сотрудников — теперь его команда. Команда, узурпировавшая власть и вовсе не стремящая ею делиться. С этой точки зрения я для них — угроза. Моё «воскрешение» провоцирует страх, гнев и ненависть. Вкус денег — тот вкус, которым почти невозможно насытиться. Пригубив однажды, остановиться сложно.

Рассыпанной дробью отскакивают от сознания первые дни на воле после освобождения. Я стремлюсь успеть за собой же, но пока получается скверно.

Окончательно понимаю, что никто и не собирается возвращаться к истокам. Словно у всех — выборочная амнезия. Сколько лет и сил я потратил на выстраивание бизнеса! Создал фирму, тщательно подобрал штат, закупил оборудование, транспорт, нашёл самых крупных клиентов, лично рисовал им проекты, выводил на контракты.

Но теперь после звонков вежливости — узнать, как обстоят дела с предоставлением услуг и со строительством, следует разъярённая трель смартфона. Абонент — Дима.

— Не смей лезть в мои дела и общаться с моими клиентами! — орёт он в трубку так, что мне приходится чуть отодвинуть её от уха. — Это — моё, не смей!

Слышать такое от человека, которого ты, по сути, вырастил, горько. Я же выпестовал его, забрав из грязной подворотни. Слепил из глины безнадёги, указал путь, дал в руки фонарик. Где я ошибся? В какой момент утратил бдительность и оставил чёрную полосу в его воспитании?

Я отключаюсь и откидываюсь на сиденье авто, уложив руки на руль. Надо ехать, но я не могу. В груди разгорается пульсирующая боль, будто сердечная оболочка раскалена и распирает изнутри огненными иголками. Аритмия. Мой злой и неотступный демон. Он то затихает, дремлет, помахивая меланхолично хвостом, то просыпается, встаёт на ноги, и, задрав вверх уродливую морду, начинает протяжно выть.

Я поглаживаю себя ладонью по левой груди, словно пытаясь приручить демона, задобрить, успокоить. Тщетно. Надеюсь, кардиологу, к которому я записался на послезавтра, это удастся не в пример лучше.

Делать нечего, я выруливаю на проспект. Одновременно — работаю. На моём планшете распорядок текущих дел. Мне требуется догонять время. А для этого создавать мир заново. Звонки, клиенты, переговоры. Сайт, реклама, коммерческие предложения. Адвокат. Один, второй. Меня выпустили из тюрьмы, но дело моё не закрыто. Нет никакой гарантии, что не будет рецидива. В этой стране судебная власть не ошибается. Она, с точки зрения силовых структур, безупречна. И никакой винтик, выпавший по небрежному недосмотру, не сможет заклинить огромный вращающийся механизм, именующийся жерновами правосудия. Так что я не питаю иллюзий и разговоры с адвокатами — теперь неотъемлемая часть моей жизни.

Но в коротких передышках между деловыми обсуждениями меня не оставляют горькие вопросы. Как? Как случилось, что мой почти родной человек меня предал? А ведь по-другому это назвать нельзя. За какие грехи я расплачиваюсь? Что я сделал Диме, извините — Дмитрию Викторовичу, такого, чтобы так со мной поступать? Что он видел от меня кроме добра? Я не могу найти, за что зацепиться, чтобы оправдать этого человека. Подспудно хочу, но не могу. Необъяснимо. И от того ещё страшней.

Дима… Дима… Я хотел, чтобы он стал моим сыном, я называл его моим сыном, я относился к нему какое-то время как к сыну. Но. Этого оказалось недостаточно. Сыном моим в любом понимании этого слова Дима так и не стал.

Всем, наверное, знакомо чувство, когда видишь глаза «няшного» щеночка в собачьем приюте. Ты одновременно и умиляешься, и ужасаешься. Сердце обливается кровью: как такую милягу обрекли на бездомную жизнь? Нечто похожее произошло у меня с Димой. Я нисколько не хочу как-то оскорбить его таким сравнением, так как привожу его исключительно в ассоциативном контексте — когда я впервые встретил Диму, взгляд его нисколько не соответствовал возрасту. У него был милый и доверчивый взгляд той самой брошенной собачки — ну как не взять такую к себе домой, накормить, обогреть, пожалеть?

Хочу отдать должное — после того, как я поселил Диму у себя, он умел быть за это благодарным. Когда я набегавшийся и уставший приходил домой, знал, что меня там кто-то ждёт. И не просто ждёт, а заботится. Уберёт в квартире, приготовит ужин. И вечер у нас пройдёт по-семейному — мы поговорим как отец с сыном: про то, что сегодня случилось, как дела в школе, какие планы на завтра. Видимо я реализовывал — и до какого-то времени вполне успешно — свой нерастраченный отцовский инстинкт. Хотя у меня была дочь Павла, но так случилось, что я не мог в тот момент находиться рядом с ней. И вот появился Дима, который встречал меня радостной улыбкой; как собачка встречает хозяина, всегда радостно виляя хвостом, вне зависимости от текущего настроения. Мне такое отношение чрезвычайно льстило. Оно создавало иллюзию настоящей, хоть и не полной, семьи. Но сейчас я отчётливо понимаю, что уже тогда это был некий эрзац, мой ответ попыткам и стремлениям приблизиться к гармонии.

Но я совершенно бескорыстно, абсолютно не думая о какой-то там благодарности, с удовольствием погрузился в эти хлопоты по опеке над Димой. Проблем у него накопилось выше головы. Самое первоочередное — требовалось доучиться, получить базовые 11 классов, которых у него до сих пор не имелось — прямо из-за парты он отправился шабашить на стройку, чтобы содержать себя и бабушку, остальные члены его большой семьи или умерли или исчезли из его жизни. Мало того, что он толком не закончил школу, так он ещё и подорвал тяжёлым физическим трудом здоровье — заработал межпозвоночные грыжи. Я занялся его судьбой энергично и эффективно. Уже тогда мои управленческие навыки помогали открывать разные двери и способствовать решению насущных проблем.

Небольшой нюанс: нельзя сказать, что Дима хорошо учился в школе. Когда я увидел его аттестат, был слегка шокирован — по большинству предметов стояли очень слабенькие «тройки-пятёрки»¹. Только много позже я понял, что это как раз и есть честные оценки. Потому как когда я его устроил доучиваться, он выпустился с «семёрками-десятками», и вот они, по многим причинам, чаще всего оказывались «натянутыми». Нетрудно догадаться, что эти дутые «десятки» аукнулись потом Диме при поступлении в институт. Но об этом чуть позже.

Пока же я с огромной радостью отмечал с ним и с его друзьями аттестат об окончании среднего образования. А также «обмывал» почётную грамоту, выписанную лично «родителям Кравченко Дмитрия» за «успешную учёбу и примерное поведение сына».

— Так выпьем же этот бокал за маму и папу, — под общее веселье предлагал один из лучших друзей Димы, указывая на меня. И все смеялись ещё сильнее. Я — в том числе. Мне казалось, что аттестат — вещественное доказательство моей правоты и моей состоятельности. Я уже смог что-то дать своему «сыну», значит я действую в верном направлении. Мало того — я чувствовал гордость, что приложил к отмечаемому событию руку.

Я снова вижу этот взгляд человека, которого я растил и кормил восемь лет. Во взгляде — сожаление от того, что я вышел. Не стоит себя больше тешить иллюзиями или обманывать. Меня предали жёстко и цинично. И один из предателей — мой сын Дима. Пусть сын не по природе, но по смыслу. Придет время, я поведаю всю историю подробно. Сейчас — не могу, не хочу. Неужели ему настолько застили глаза прибыли? Нули в семизначных числах? Но ведь это только цифры. Наверняка не обошлось без серого кардинала, этакого манипулятора неокрепших душ. Об этом я тоже расскажу. Стоило мне исчезнуть из жизни, меня тут же начали предавать. Подло, по крысиному. Те, кого я считал своей опорой, последователями, компаньонами, братьями. Тот, кого я считал сыном. Но кто мог знать? И главное — за что они так со мной?! Я не понимаю. Деньги никогда не станут главными в этой жизни. Никогда. Что ж, существует ведь и абсолютная величина — правда. Выше которой — справедливость. А ещё выше — милосердие.

Да воздастся каждому…

Я включаю в наушниках музыку. Слушаю и машинально подкручиваю руль, рывками двигаясь в бесконечной московской пробке. NЮ обволакивает мой разум мягким махровым саваном.

А мы с тобой теперь никто.

А помнишь, раньше был ток?

Вокруг меня другие машины, грязные от дождей, разноцветные, равнодушные.

А ты меня — в блок

А я тебя короновал

И никому не отдавал

И как умел — так радовал.

Я пою с парнем дуэтом, хотя не размыкаю губ.

Я тебе стал чужим и слова как ножи

Только сердце как хрусталь

Если бы не дорога, я закрыл бы глаза и слушал эти строчки. Мёртвый, недвижимый, успокоившийся.

Может, это был я —

Тот, кто выкрутил краны?

Жизнь в картонной коробке

Нам с тобой в одной лодке

Не переплыть океаны.

Зачем вышел? — думаю я. — Если при встречах со знакомыми вижу лишь неопределённое пожимание плеч, и слышу пару ничего не значащих дежурных фраз? В списке моих душевных деформаций — горечь и разочарование. А в моём сердце — боль и обида. Смысл настоящего зыбок и размыт. Для чего я пережил своё заключение? Вытерпел такие лишения? Свобода не принесла мне духовной поддержки, она обманула меня, выставив беспомощной игрушкой судьбы.

В тюрьме меня лишили ответственности. Кто-то решал за меня, не заставлял сомневаться, и это выглядело по-своему честно. И просто. И теперь я понимаю тоску освободившихся. Они не могут принять себя в диком мире, и подспудно стремятся вернуться туда, где за них всё решат.

Там, в камере, я извращённо упивался своей болью, полагая, что познал всю глубину страдания. Но теперь я понимаю, что опускаюсь глубже и глубже. Разочарование, ухватив меня за шкирку, топит и тянет вниз. Есть ли у этой черноты дно? Возможно, я скоро об этом узнаю.

Но реальность продолжает для меня оставаться парадоксальной. С каждым рывком я становлюсь не слабее и депрессивнее, а сильнее, мудрее и злее. И уже приближаюсь к своему, убежавшему вперёд силуэту, на расстояние вытянутой руки.

Но приблизившись ещё, я с удивлением понимаю, что всё возвращается в нулевую точку отсчёта. Вот меня снова арестовывают в зале суда, и я трясусь обречённо в автозаке. Прошлое проворачивает со мной жестокий фокус. Я отскакиваю от реальности и проваливаюсь в воспоминания, которые начинаются с первого дня моего заключения. И в тот момент, я даже не подозреваю, когда я выйду. И выйду ли вообще.

Примечания

1

В Республике Беларусь принята десятибалльная система школьных оценок