Суккубус

Виталий Вавикин, 2012

Стихи Эдгара Аллана По, его страхи и надежды смешиваются с живыми картинами гениального художника и трагедией, унесший во время гражданской войны жизни его слуг и семьи, превратив гениальность в помешательство. Его картины становятся картой пережитых им страданий. Его дом превращается в галерею ужасов, способную открыть ворота в ад. Теперь зло ищет творца, способного оживить все эти создания тьмы, позволить им обрести плоть. Дом зовет в свою утробу великого писателя. Но зло не терпит отказа. Поколение за поколением дом ищет себе слуг, а его картинная галерея сводит людей с ума. Но рожденное отчаянием и болью потери зло не властно над потомком создавшего его художника. Девушка, в жилах которой течет кровь гениального художника, способна поставить точку в долгой кровавой истории дома своего предка и безумной картинной галереи, продолжающей рисовать себя, глотая души всех, кто имел неосторожность увидеть эти картины.

Страсть — это весьма приятная тема для разговора, детка. Но если она действительно приходит — я говорю о настоящей страсти, а не о той, что в мыльных операх, — она меняет в твоей жизни все. Понимаешь, все. Это не так просто.

К. Баркер «Галили»

Часть первая

Глава первая

Начало третьего тысячелетия. Загородный особняк Маккейнов.

Стоя возле окна, Брэдли видел, как оживает, вспыхивая россыпью переливающихся огней, ночной мегаполис. Суккубус — город-мечта, город-праздник. Город, где игровые автоматы звенят монетой, а витрины дорогих магазинов заливают улицы неоновым светом. Город, где сотни талантливых ног топчут подмостки прославленных сцен, а зрительные залы никогда не пустуют. Современные кинотеатры поражают зрителей звуковыми и оптическими эффектами новейших кинофильмов, а ночью, в заведениях иного плана, любители порнографии могут удовлетворить свои самые извращенные вкусы. Игорные заведения, бары, рестораны и дискотеки. Сотни газет и журналов, смакующих по утрам ночные сплетни. Рабочие, служащие и домохозяйки, которые катят по утрам коляски с детьми. Школы, детские площадки и парки. Все вычурно. Все безупречно. Тысячи рабочих стригут газоны, убирают улицы, белят стены домов и подкрашивают мусорные баки.

«Суккубус — город, который живет для вас!» Этот лозунг, выбитый в камне, украшал каждую дорогу, ведущую в этот земной рай. Да, Маккейны всегда знали, как привлечь во время выборов нужные голоса. Хотя, по сути, это и был их город. Часть их капитала, превратившаяся за последний век из небольшого придорожного городка в элитный мегаполис. И право Маккейнов на него было так же неоспоримо, как все те истории их семьи, о которых втайне перешептывались многие, но никто никогда не пытался вынести на свет. Хотя нет. Был один. Фотограф. Ллойд, кажется…

Взгляд Брэдли подернула пелена меланхолии. Накинув на плечи куртку, он вышел в заброшенный сад. С затянутого тучами неба срывались редкие капли предстоящего дождя. Скотч обжигал рот. Брэдли закурил. Далекая молния прорезала небо. Слишком далекая, чтобы услышать сопутствующий раскат грома. В доме Маккейнов зажегся свет. «Неужели все закончилось?» — подумал Брэдли. Еще одна вспышка молнии, на этот раз с раскатом грома. «Уже ближе». Свет в доме снова погас. Брэдли затянулся сигаретой. Наверное, он никогда не сможет привыкнуть к этому. Его брат… Брэдли поднял голову. Две девушки — Джесс и Тэмми — улыбались ему. «Всего лишь люди», — Брэдли ухмыльнулся. Капли дождя застучали по желтым листьям.

— Фэй сказала, что мы можем прийти, — Джесс сделала шаг вперед.

— Фэй? — запрокинув голову, Брэдли посмотрел на окна, где недавно загорался свет.

— Это ведь дом Маккейнов? — спросила Джесс.

— Один из домов, — поправила подругу Тэмми.

Еще глоток скотча. Еще одна затяжка. «Всего лишь люди», — думал Брэдли, разглядывая девушек…

— Может быть, теперь ты пригласишь нас войти? — спросила Тэмми.

Брэдли пожал плечами. Истлевшая сигарета обожгла пальцы. Боль. Подняв руку, Брэдли смотрел, как раскаленный уголь подбирается к коже. Джесс поморщилась и ударила его по руке.

— Ты что, ненормальный? — скривилась она.

Брэдли улыбнулся.

— А ты? — спросил он девушку.

— Что я? — она шагнула к нему.

— Ничего, — мотнул головой Брэдли.

— Правда? — Джесс провела языком по неровным зубам.

— Правда.

Они поднялись по каменным ступеням и вошли в дом. Свет не горел. Мягкий ковер сжирал звуки шагов.

— Почему так темно? — спросила Тэмми.

— Тени не любят свет, — Брэдли закурил.

— Что за тени?

— Это шутка, дура! — Джесс ткнула подругу локтем в бок и заискивающе улыбнулась Брэдли. Он затянулся сигаретой, пытаясь разглядеть ее лицо. Возможно, при других обстоятельствах он счел бы его не лишенным красоты.

— Нам наверх, — сказал Брэдли и снова жадно затянулся сигаретой. Выпитый скотч начинал действовать, придавая решимости. За его спиной Джесс споткнулась о ступеньку и выругалась.

Дверь. Из-под нее лился яркий свет. Брэдли повернул ручку. Губы Джесс округлились. Щеки Тэмми залил румянец. Обнаженный сын мэра стоял посреди комнаты и улыбался гостям. Его худые руки были сложены на плоской груди. Ноги расставлены на ширину плеч. В комнате пахло потом и марихуаной. Фэй лежала на кровати и приветливо махала подругам рукой — обнаженная, усталая, но счастливая.

— Да-да! — засмеялся Маккейн. — Именно для этого мы все и рождаемся — плодиться и размножаться! — запрокинув голову, он зашелся истеричным смехом.

— Он что, под кайфом? — Джесс обернулась к Брэдли. Сигарета в его руке снова лизала раскаленным углем кожу на пальцах. Фэй поднялась с кровати, потянулась…

«Всего лишь люди», — подумал Брэдли, закрывая дверь. Он спустился вниз и налил себе еще выпить. Большие старые часы громко тикали. Дождь стучался в окна. Женские стоны чередовались с раскатами грома. Что-то темное, еще более густое, чем тьма в углах, прикоснулось к его руке.

— Уйди от меня! — прошептал Брэдли, борясь то ли со сном, то ли с бодрствованием.

— Почему нет? — спросила тьма. — Почему ты отвергаешь меня?

Еще один удар грома. Еще один женский стон.

— Отправляйся наверх, — прошептал Брэдли. — Там тебе будут рады.

Сверкнула молния, освещая идеальной красоты женское лицо. Теперь у тьмы было тело. Теперь у тьмы было имя. Ламия.

— У меня много имен, — прошептала тьма, прижимаясь к Брэдли. — Ардат, Ламашту, Эрубин, Нидда, Лилиту… Какое из них тебе нравится больше?

Суккуб впился губами в шею Брэдли. Осыпал поцелуями лицо. Женские руки расстегнули ремень. Зажужжала молния.

— Ниже, — выдавил Брэдли.

Горячее дыхание обожгло щеку, скользнуло по шее. Тонкие пальцы разорвали рубашку на груди. Губы Брэдли изогнулись в улыбке. Железный крест раскалился докрасна. Зашипела плоть — горела кожа на груди Брэдли и страстные губы суккуба.

Еще один удар грома. Еще один женский стон.

Тьма снова стала тьмой. Брэдли заснул, выронив недопитый стакан, но даже во сне улыбка не покинула его осунувшегося лица…

— Ты еще пожалеешь об этом, — пообещал ему суккуб, отправляясь в спальню Маккейна, чтобы выбрать жертву.

***

Первой что-то неладное заподозрила подруга Джесс. Она безропотно подменяла свою молодую коллегу по работе до обеда, а дети бегали возле нее и спрашивали, где их воспитательница. Когда время перевалило за полдень, Моника отложила все дела и позвонила Джесс. Суккуб слышал, как звенит телефон. Рыжая кошка жалобно мяукала. В половине восьмого в дверь Джесс постучали. Суккуб открыл замок, но предпочел остаться незамеченным. Кевин заглянул в квартиру и сказал, что просит прощения за свою грубость недельной давности и умоляет дать ему шанс загладить вину. Джесс не ответила. Вместо хозяйки встречать гостя выбежала рыжая кошка.

— Джесс! — для верности позвал Кевин, решив, что она в ванной. Открыв по-хозяйски холодильник, он достал бутылку пива. — Джесс, милая, твой медвежонок хочет поговорить с тобой!

И снова тишина. Кевин открыл пиво и заглянул в гостиную. Дверь в смежную спальню была открыта. Кевин видел кровать и загорелые ноги Джесс.

— Хочешь поиграть, да? — сказал он, ставя бутылку на стол. — Знаю, что хочешь. — Он расстегнул ремень и спустил брюки. — Сучка, — шепнули его губы, так чтобы никто не мог этого услышать. — Я уже иду, любовь моя, — громко объявил Кевин, избавляясь от остатков одежды. Рыжая кошка подбежала к ногам и начала мурлыкать. — Пошла прочь! — цыкнул на нее Кевин, а когда кошка не поняла, наградил увесистым пинком. — Ну, вот и я! — крикнул он, распахивая дверь в спальню.

Суккуб видел, как меняется лицо молодого любовника, как тухнет озорной блеск в темных глазах: вожделение, замешательство, ужас. На нетвердых ногах Кевин подошел к кровати, наступив в кошачье дерьмо, но не заметив этого. Вытаращенные глаза Джесс смотрели прямо на него. Вытянув руку, Кевин дотронулся до холодной щеки. Рыжая кошка запрыгнула на кровать и принялась драть когтями розовое одеяло.

— Кыш! — сказал Кевин. — Пошла прочь!

Кошка посмотрела на него, мяукнула и, запрыгнув на грудь Джесс, начала мурлыкать.

***

Кофе в бумажном стакане давно остыл. Дежурный выбросил его в урну и подошел к автомату купить новый. «Дерьмовый день», — думал он, слушая, как автомат смешивает капучино. Город словно обезумел в эту ночь. Двенадцать изнасилований. Более двадцати краж. Три убийства. Авария, заставившая перекрыть на несколько часов центральную улицу, пока не уберут искореженное железо и не соскребут с асфальта жир от сгоревших тел.

Автомат выплюнул бумажный стаканчик. Капучино было чуть теплым. Дежурный выругался, вернулся за стол и закурил. Ему было обидно за кофе, ему было обидно за Джесс. Она всегда говорила, что ей нравятся мужчины в форме.

Дежурный посмотрел на телефон, охваченный желанием позвонить детективам и узнать подробности. Его остановил лишь страх расспросов. Если смерть пришла за этим аппетитным телом, то он уже ничем не сможет помочь, а если нет… Он улыбнулся, решив, что если Джесс окажется жива, то он непременно встретится с ней…

Дежурный все еще мечтал о предстоящем свидании, когда патрульные привели Кевина Смита. Его втолкнули в комнату для допросов и закрыли за ним дверь.

— Следи за ним, — сказали они дежурному.

— А что он натворил?

— Убил Джесс Паленберг, — сказал патрульный и неосознанно поправил пряжку своего ремня.

Дежурный остался один. «Зачем парень сделал это?» — думал он, нервно закуривая очередную сигарету.

Приехал патологоанатом и спросил, не привезли ли тело девушки. Дежурный покачал головой. Патологоанатом зевнул и закурил сигарету. Дежурный не отрываясь смотрел на его пухлые руки и думал о том, что скоро эти похожие на сосиски пальцы разрежут брюхо Джесс Паленберг, выпотрошат все внутренности. Желудок сжался. Дежурный вскочил из-за стола и побежал в уборную. Дождь колотил в закрашенное зеленой краской окно. «Лишь бы никто не увидел», — думал дежурный, умывая лицо. За дверью послышались голоса. Дежурный поспешил покинуть уборную. Вернулись Вест и его напарник.

— Привет, Джек! — махнул рукой дежурный старому детективу.

Вест кивнул и подошел к автомату купить кофе.

— Та еще ночка, — сказал дежурный и предупредил, что автомат совершенно не греет кофе. Вест отмахнулся. Его молодой напарник наградил задумчивый автомат внушительной оплеухой. Внутри что-то протяжно загудело. Вест выругался, забирая расплескавшийся бумажный стакан. Кофе был горячим, и от него шел пар. Дежурный с обидой посмотрел на автомат, дождался, когда снова останется один и, оплатив еще стакан капучино, пнул автомат ногой.

Тело Джесс привезли в начале второго. Храпевший на стуле патологоанатом тут же проснулся, словно почувствовав знакомый запах мертвечины, купил кофе и ушел в подвал делать вскрытие. Прервав допрос, Вест вышел и купил три кофе. Дверь за ним осталась открытой, и дежурный видел заплаканное лицо Кевина Смита.

— Он признался? — спросил дежурный старого детектива.

— Нет, — буркнул Вест.

Его напарник ударил кулаком по столу и начал орать на задержанного. Вест чертыхнулся и поспешил вернуться в комнату для допросов.

Патологоанатом закончил вскрытие около четырех. Довольный собой, он махнул дежурному рукой и отправился домой. Кевина Смита отвели в камеру. Сперму, извлеченную из тела Джесс, отправили на анализ. «Зачем насиловать и убивать девушку, которая и так бы дала, если хорошо попросить?» — думал дежурный, слушая, как в тишине надрывно гудят лампы дневного света. Он снова вспомнил руки патологоанатома, заставил себя не думать о вскрытии, закрыл глаза, задремал, услышал истошный крик и едва не упал со стула…

***

Вест уже спал, когда раздался звонок. Дежурный заикался и нес какую-то околесицу. Старый детектив выругался, одел развешанную на спинках стульев одежду и поехал в участок.

— Она там! — трясущимися руками дежурный указывал на закрытую дверь в помещение, где находились камеры предварительного задержания. Для верности он забаррикадировал дверь своим столом и грудой стульев. Автомат с кофе был отодвинут от стены, но, судя по всему, на большее сил дежурного не хватило, и теперь оторванные провода валялись на полу, время от времени замыкая и выбивая снопы искр.

— Придется обойтись без кофе, — буркнул Вест.

— Какой еще кофе? — заорал дежурный. — Говорю же, она там! Там! Там!

Его побелевшие пальцы вцепились в край стола, сильнее прижимая его к двери.

— Успокойся. — Вест положил тяжелую руку ему на плечо. — Успокойся и скажи, кто тебя так напугал?

— Джесс, — выдавил из себя дежурный. — Джесс Паленберг!

— Джесс в морге.

— Не-е-е-ет! — затряс головой дежурный. — То есть да, но не-е-е-т.

Молодой напарник Веста приехал как раз в тот момент, когда оборванная проводка автомата с кофе, замкнув в очередной раз, произвела на свет сноп искр.

— Какого черта? — крикнул Кинг, отскакивая в сторону.

Вест хмуро улыбнулся и сказал, что дежурный видел Джесс Паленберг.

— Джесс в морге, — сказал напарник, с опаской поглядывая на искрящие провода.

— Я так ему и сказал.

— А он?

— А ты сам спроси.

Кинг подошел к дежурному.

— Давай заглянем внутрь и посмотрим, что тебя так напугало, — предложил он, растерянно косясь на сооруженную баррикаду.

— Ну уж нет! — затряс головой дежурный.

— Слушай, нас здесь трое, — Кинг заглянул в безумные глаза дежурного и пообещал, что вместе они справятся с любым, кто бы ни прятался за дверью.

— Не думаю, что она человек.

— Не думаю, что тебе стоит кричать об этом.

Кинг попросил Веста помочь разобрать завал. Тяжелый стол, блокировавший дверь, уныло заскрипел, царапая пол.

— Как же страшно, — шептал дежурный, наблюдая, как детективы открывают дверь. Белый свет неоновых ламп дрожал. — Она там, — прошептал дежурный. — В камере Смита.

— Я ничего не вижу, — сказал Кинг.

— Клянусь богом, она там. — Дежурный начал нервно икать. Кинг заглянул в пустую камеру. — Ну, что там? — не выдержал дежурный.

— Здесь никого нет, Гарри.

— Клянусь, я запер эту тварь в камере Смита.

— Но здесь нет даже Смита, Гарри, — Кинг подошел к дежурному. — Ты что, отпустил его?

Дежурный сжался, бормоча, что не мог оставить живого человека в камере с мертвецом.

— Выходит, что отпустил… — Кинг отвесил ему затрещину, затем еще одну и еще. — Чертов придурок!

Вест закурил, спустился в подвал, открыл холодильник и выкатил синее тело Джесс Паленберг.

***

Дождь то затихал, то снова начинал моросить. Промокший до нитки Кевин разбил стекло и пробрался в свой собственный дом.

— И что теперь? — спросил суккуб голосом Джесс.

Кевин вздрогнул. Разбитое стекло порезало руку.

— Кто здесь? — зажав рану, он оглядывался по сторонам. Кровь капала на пол.

— А кого бы ты хотел? — суккуб обозначил свое присутствие густой тенью в дальнем от Кевина углу.

— Свет! — Кевин судорожно шарил по стене, ища выключатель. Кровь оставляла на обоях бурые отпечатки.

— Разве тебя не будут искать?

Кевин замер.

— Кто ты, черт возьми? — держа руку на выключателе, он вглядывался во тьму. В голову приходил лишь один ответ. — Джесс?

— У тебя мало времени, — промурлыкал женский голос.

Сердце Кевина замерло. На ватных ногах он прошел в ванную и достал аптечку. Суккуб продолжал оставаться в тени.

— Почему ты преследуешь меня? — спросил Кевин, заматывая рану бинтом. Холод и страх вызывали дрожь. Волосы на гусиной коже стояли дыбом. Порез на руке был глубоким, обнажал сухожилия. Кевин блеванул в раковину.

— Время, — напомнил суккуб.

На улице завыли далекие сирены. Кевин сжался. Патрульная машина промчалась мимо.

— Они вернутся, — сказал голос за спиной.

Кевин резко обернулся, но снова никого не увидел.

— Я схожу с ума, — сказал он, включил холодную воду и попытался привести себя в чувство.

Еще одна машина проехала мимо его дома. Скрипнули тормоза. Застучали ботинки по деревянной лестнице. Кевин выскочил из ванной и побежал в подвал.

— Что теперь? — издевался над ним суккуб.

Патрульные включили свет и осматривали дом.

— Скоро они будут здесь.

— Знаю, — Кевин пытался открыть окно.

— Я могу помочь.

— Уйди от меня!

— Тебе без меня не справиться.

Ноги Кевина соскочили с деревянного ящика, и он упал на пол. Патрульные наверху переглянулись и направили лучи своих фонарей на дверь в подвал.

— Джесс! — взмолился Кевин.

Голая девушка проскользнула мимо него. Движения ее были плавными, словно физическая оболочка создана исключительно для глаз Кевина. Под ногами патрульных скрипнули ступени лестницы. Шум дождя стал громче. Холодный ветер сквозняком ворвался в подвал сквозь открывшееся окно.

— Шевелись! — поторопил суккуб Кевина.

Выбравшись на улицу, Кевин побежал прочь от своего дома.

Когда началось утро, он зашел в открывшийся магазин и купил у сонной продавщицы пачку сигарет и шоколадку. На большее мелочи, которую он успел взять с журнального столика в своем доме перед тем, как спрятаться в подвале, не хватило, но это сейчас меньше всего заботило Кевина. Он не собирался бежать. Ему нужно было подумать.

Дождь усиливался. Пара бездомных в старом заброшенном доме наградили Кевина недовольным взглядом, но ничего не сказали. Устроившись в дальнем от них углу, Кевин закурил.

— Ну что, доволен? — спросила Джесс.

— Я не убивал тебя, — сказал он, стуча зубами.

— Я знаю, — Джесс подтянула к груди ноги, обхватив руками колени.

Учуяв сигаретный дым, бездомные потребовали у Кевина половину его сигарет за то, что он сидит в их доме.

— Ты не сможешь долго скрываться, — сказала Джесс, когда бездомные ушли.

— Я и не собираюсь.

— Зачем тогда сбежал?

— Сама знаешь, зачем.

— Ну, теперь-то тебя точно подвесят за яйца! — хихикнула Джесс.

Кевин не ответил. Пересилив страх, он заставил себя посмотреть на суккуба.

— Кто ты? — спросил он, не замечая, что истлевшая сигарета обжигает пальцы.

— Кто я? — Джесс засмеялась еще громче.

— Ты ведь не она. Не Джесс.

Смех суккуба стих.

— А ты не убийца, — сказала она.

Закончив пить, бездомные затеяли понятный лишь им одним спор.

— Я вернусь в участок и сдамся, — сказал Кевин.

— Нет, — сказал суккуб.

— Почему нет?

— Потому что если ты сделаешь это, я до конца твоих дней не оставлю тебя в покое.

Кевин похолодел.

— Чего же тогда ты хочешь?

— Брэдли, — сказал суккуб.

Спор бездомных перерос в драку, но это было где-то далеко, не здесь.

Закрыв лицо руками, Кевин заплакал.

***

Адвокат Маккейнов соизволил явиться в семнадцатый участок лишь во второй половине дня. Он стряхнул с плеч дорогого костюма дождевые капли и поздоровался с детективами. Кинг нервно забарабанил пальцами по столу.

— Не могли бы вы так не делать? — попросил адвокат, сославшись на своего психоаналитика. — Он, видите ли, советует мне хороший случайный секс вместо подобного набора невротика.

Кинг замер, застыл, замерз. Адвокат выбрал себе самый чистый стул, подвинул его к столу и сел, закинув ногу на ногу.

— Мистер Лаялс… — начал Вест, но адвокат прервал его взмахом своей холеной руки.

— Я знаю, — сказал он. — Сперма Маккейна была обнаружена в теле убитой девушки.

— А так же на лице и груди, — добавил Кинг.

Адвокат наградил его снисходительной улыбкой.

— Мистер Лаялс… — снова начал Вест, и снова адвокат перебил его.

— У вас, кажется, был подозреваемый? — спросил он, поднимая густую бровь.

— Был, — согласился Вест.

— И где же он?

— Сбежал.

— И теперь вы ищете себе нового козла отпущения?

— Мистер Лаялс, — сказал Вест, не поднимая глаз. — Мы всего лишь рассматриваем все возможные варианты.

— Правда? — Улыбка адвоката стала сухой и надменной. — И что же может быть более значимым, чем вариант Кевина Смита? Голый парень с эрекцией и кошачьим дерьмом на правой ступне в квартире с трупом. Кстати, надеюсь, вы делаете все, чтобы поймать этого беглого преступника. Думаю, авторитетная пресса уже печатает заголовки в газетах, предупреждая заботливых родителей о грозящей их детям опасности.

— Вина Смита еще не доказана.

— Ну так и докажите ее. Займитесь делом вместо того, чтобы гоняться за тенью.

Адвокат поднялся со стула, смерил Кинга по-отцовски заботливым взглядом и протянул ему визитку своего психоаналитика.

— Думаю, при вашей работе, это будет не лишним, — сказал он, пообещав договориться о скидке.

***

— Ты помнишь мою мать? — спросил у брата Маккейн после того, как адвокат покинул их загородный дом.

— Немного… — Брэдли все еще думал о Джесс Паленберг. Все еще вспоминал оставленные адвокатом фотографии.

— Отец говорит, что она была красивой.

— Не знаю. Тебе, наверное, лучше спросить об этом Лаялса.

Маккейн поморщился.

— Все еще ненавидишь его? — спросил Брэдли.

— Да нет. Мать крутила не только с ним.

— Почему ты решил поговорить об этом сейчас?

— Не знаю.

— Это из-за Джесс?

— Какое мне дело до этой девчонки?

— Что тогда?

Маккейн достал старый фотоальбом.

— Ты был такой пискля, — улыбнулся Брэдли, разглядывая фотографии.

— Знаешь, что странно, — сказал Маккейн, пропуская замечание брата мимо ушей. — Никто не говорит мне, кем была моя мать.

— А отец?

— Он тоже не знает. Никто не знает. Даже фотографии… — Маккейн выхватил из рук брата фотоальбом и начал небрежно листать, надрывая старые пожелтевшие страницы. — Ничего! Ни одной фотографии, где моя мать была бы снята до моего рождения!

— Успокойся.

— Заткнись!

— Ты собираешься ненавидеть всех, кто вырос в полноценной семье, или же только меня?

— Всех! — Маккейн швырнул фотоальбом в дальний угол гостиной. — Знаешь, иногда мне кажется, что отец подобрал мою мать на улице, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Думаешь, она была шлюхой?

Маккейн кивнул.

— Сомневаюсь, что твой отец стал бы подбирать всякую грязь.

— Может быть, его это возбуждало.

— Любить шлюху?

— Трахать, — Маккейн взял со стола фотографии Джесс Паленберг, сделанные после ее смерти. Выбрал из них самую откровенную и показал брату. — Разве в это нельзя влюбиться?

— Всего лишь шлюха, — сказал Брэдли.

Маккейн помрачнел.

— Я не имел в виду твою мать, — поспешил оправдаться Брэдли.

— Я об этом и не думал.

— Тогда о чем?

— О Тэмми. Из них с Джесс могла получиться хорошая пара.

— Не знал, что Джесс нравились женщины.

— Ты много чего не знаешь.

— Есть вещи, о которых лучше не знать.

— Хочешь, я привезу Фэй, и мы позабавимся с ней вдвоем? Там. Наверху. Мои демоны давно тебя ждут.

— Ты не обязан служить им.

— Нет. Обязан. Это у нас в крови.

Глава вторая

Рем вздрогнул. Его молитва была прервана, но чей-то голос продолжал говорить:

–… в страну, где нет порядка, но есть вечный ужас, и именно ужас бедствий и тьмы…

Что это? Кто это? Рем вертел головой, но в комнате никого, кроме него и роженицы не было. Вот оно! Следствие греха. Следствие наказания. Исключений не бывает. Рем посмотрел на роженицу. Всегда одно и то же: где грех больше, там и наказание больше. Женщина выгнула спину и вцепилась руками в чистые простыни. Воздух сгустился и стал темным.

— Умерь свои чары, демон! — прошептал Рем. — Клянусь Богом, твой судный день уже близок. Ад ждет тебя. Ждет…

— Тебе не одолеть нас.

— Вас? — по спине Рема покатились капли холодного пота. Нет. Этого не может быть. У демонов нет согласия.

Роженица закричала.

— Где же твой Бог? — услышал Рем. — Почему он не спустится с небес и не остановит это?

— Не всякое зло приносит зло, — зашептал Рем. — Не всякое зло…

— А ты видел Бога? — продолжал голос. — Нет. Знаю, что нет. А знаешь почему? Ему наплевать. Мы дети его, а кто для него вы?

— Все, что от Бога, то приведено в порядок. Все, что от Бога…

— Так почему же ты мешаешь нам исполнить наказание согрешившего? Почему же ты препятствуешь желанию Господа нашего? Кто дал тебе право прощать содомский грех тем, чей возраст старше телесной жизни Христа?

Роженица снова закричала.

— Duo morsellus, — зашептал голос. — Смерть души и тела. Смерть души и тела…

Сотни мух наполнили комнату. Их жужжание стало невыносимым, и Рем зажал руками уши, но голос по-прежнему звучал в его голове.

— Смотри же, святоша! Вот души тех, кто отверг Христа, дабы вступить в брак с моим господином. Смотри! Разве они несчастны?!

Мухи облепили роженицу.

— Узри же лицо господина твоего! — громыхал голос, перекрывая ее крики.

— Я должен быть сильным! — твердил себе Рем. — Я должен быть…

— И будут же сильные сильно истязаны! — громыхнул напоследок голос, а через мгновение Рем услышал детский плач.

***

Мальчик. Рем завернул ребенка в простыню и вышел из пропитавшейся кровью и зловонием комнаты. Ожидавший за дверью отец был бледен. Он бережно принял из рук Рема младенца. Его наполненные болью раскрасневшиеся глаза вопрошали Рема о судьбе еще одного человека. Рем устало качнул головой. По небритым щекам мужчины покатились слезы. На нетвердых ногах он зашагал прочь, прижимая младенца к груди. Рем смотрел, как он уходит, и тошнота подступала к горлу.

— Вы сделали все, что могли, — сказал ему брат новоиспеченного отца. Рем обернулся. Высокий мужчина держал в руках конверт. — Ваше вознаграждение, — сказал он. Рем взял конверт. — Не стоит винить себя в ее смерти, — сказал мужчина. — Эта женщина была не из тех, о ком будут плакать.

— Двое уже плачут, — буркнул Рем, избегая рукопожатия.

— Моя жена приготовила ужин, — крикнул вслед мужчина. Избитые слова благодарности застряли в горле Рема.

Он вышел на улицу. Пара черных ворон сидела на высохшем дереве возле калитки. «Кар. Кар». Ржавые петли скрипнули. Вороны пугливо поднялись в воздух. «Кар». Одноногий голубь запрыгал прочь по мокрому тротуару. Проезжавшее мимо такси посигналило, но Рем не обернулся…

Бармен смерил священника осуждающим взглядом, но ничего не сказал.

— Оставь бутылку, — попросил Рем.

— А как же геенна огненная? — усмехнулся стоявший рядом мужчина. Рем налил в стакан скотч. Выпил. Налил еще.

— Через полчаса у нас начнется стриптиз, — счел нужным сообщить бармен.

— Мне это не интересно, — сказал Рем. Мужчина рядом громко заржал. Его хохот показался Рему каким-то замедленным, растянутым. Это не скотч. Нет. Алкоголь давно не пьянит его. Тогда что это? Безумие? Стресс? Рем выругался. Перед глазами поплыли водянистые круги. По барной стойке запрыгали синие чертики. Рем прихлопнул одного из них — жирная муха все еще жужжала под ладонью.

— Duo morsellus, — прошептал Рем.

Пышногрудая девица подсела рядом и закурила.

— Налей мне выпить, Чарли, — сказала она бармену.

Рем поднял глаза, посмотрел на девушку.

— Даже не спрашивай! — сказала она.

— Не спрашивать что? — тупо спросил Рем.

— Почему я плакала.

Рем отвернулся и налил себе еще стакан скотча. Девица зашлась кашлем. На ее губах появилась кровавая пена.

— Ты была у врача? — спросил бармен. Она отмахнулась. Лицо ее снова стало спокойным и немного усталым.

— Та еще сучка! — пихнул локтем в бок Рема стоявший рядом мужчина. — За сотку может такое сделать…

— Заткнись! — рявкнула на мужчину девица.

— Чертова шлюха, — скривился он. Рем попытался разглядеть его лицо. Снова водянистые круги. Снова синие чертики. Хлоп! И жирная муха зажужжала под ладонью мужчины. Ухватив ее толстыми пальцами, он оторвал ей крылья и пустил бегать по стойке. Девица снова зашлась кашлем. Достала носовой платок, сплюнула в него сгусток крови и снова закурила. — Благослови ее, святой отец, — сказал мужчина. Рем поднял стакан. Девица повернула голову и смотрела, как он пьет.

— Я не делаю скидок, — сказала она. — Даже священникам.

Рем поперхнулся. Бармен протянул ему салфетку.

— Вам лучше уйти, — сказал бармен, забирая недопитую бутылку скотча. — Выпивка за мой счет.

Рем вышел на улицу. Свежий воздух пьянил и отрезвлял одновременно.

— И будут же сильные сильно истязаны, — услышал он чей-то голос. Или же это ему показалось?

— Нет, — прошептал Рем, покрываясь потом. — Я не сильный.

— И будут же сильные сильно истязаны!

— Нет, — он замахал руками, пытаясь избавиться от наваждения. — Оставь меня!

Прохожие предусмотрительно обходили стороной обезумевшего священника.

— Успокойся, — велел себе Рем. — Это все из-за скотча… Да… Из-за скотча… Будь он проклят!

Рем заставил себя выпрямиться.

— Эй, святоша! — позвала девица из бара. Он обернулся. — Что будет, когда я умру? — спросила она.

— Я не знаю, — признался Рем. По лицу его катились крупные капли пота.

— Выглядишь ты неважно, — сказала девица, протягивая оставленный им конверт. — Не знаю, что там, но думаю, деньги. — Она шмыгнула носом и улыбнулась. — Наверное, нет более страшного греха, чем обворовать священника, а в моем положении, сам понимаешь, начинаешь невольно задумываться об этом.

— Ты никогда не задумывалась об этом! — затряс головой Рем. Он махнул проезжавшему мимо такси и захлопнул за собой дверь.

— Меня зовут Кэнди! — прокричала ему напоследок девица и тихо добавила. — Если надумаете помолиться за меня.

***

— И упал огонь с неба, — прошептал Рем, проходя в свою убогую квартиру. — И уничтожил рабов и стада овец в одно мгновение, — Рем снял пропахшую потом рясу. — И начался ураган. И разрушил он дом и убил детей…

Он надорвал полученный сегодня конверт и пересчитал деньги.

— Никто не совершает зла, не желая совершить его, — бормотал Рем, ставя на грязную плиту чайник. — Никто не занимается развратом, если не стремится к невоздержанности, — Рем бросил в чашку пакетик чая с бергамотом. — О, неосмысленные галаты! Кто околдовал вас, чтобы вы не слушались правды?

Синие языки пламени лизали железное дно чайника. Кто-то постучал в дверь. Рем открыл. Коридор был пуст. Подгнившая половица скрипнула. Упав на колени, Рем оторвал доску. Ничего. Ни дьявольских изображений, ни орудий. Он подошел к окну. Бледно-желтая луна была полной. Чайник на плите засвистел. Рем выключил огонь и налил кипяток в приготовленную чашку. Вода оказалась холодной.

— Что за чертовщина? — Рем вернул чайник на плиту. За окном завыла соседская собака. Шлюха за стенкой привела очередного клиента. Чайник засвистел во второй раз. Рем недоверчиво прикоснулся к его железной глади. Холод.

— Да! Вставь мне! Вставь мне! — кричала за стенкой шлюха. Крысы бегали внутри потолочных перекрытий. За другой стенкой плакал ребенок. — Глубже! Глубже! — не унималась шлюха. — Ох, какой большой! Ох, какой…

Старая ворона, сев на подоконник, стучала клювом в окно. Вода в чайнике выкипела. Рем услышал, как зашипели ее последние капли, и попытался отдернуть руку. Боль. Кожа прилипла к раскаленному железу.

— Боже мой! — закричал Рем, срывая чайник с плиты. Он прижал его ногой к полу. Подошва ботинок плавилась, дополняя запах горелой плоти горящей резиной. — Боже мой! — Рем оторвал ладонь, оставив на раскаленном железе кусочки запекшейся кожи, и сунул руку под струю холодной воды.

Снова постучали в дверь. Рем не ответил. Кто-то повернул ручку и вошел.

— Святой отец? — тихо позвала Кэнди. Вода из крана стучала по железной раковине. — Святой отец, вы спите? — она сняла туфли и зашлепала босиком по деревянному полу.

Рем сидел на потрепанном диване, зажимая изуродованную ладонь левой рукой. Мышцы на его лице вздрагивали. Волосы взмокли от пота.

— Давайте, посмотрю, — сказала Кэнди, вставая на колени. Она заставила Рема убрать левую руку и осмотрела ожог. В ее больших зеленых глазах не отразилось ровным счетом ничего. — У вас есть бинт? — спросила она. Рем кивнул.

— Там, в ящике, — он облизнул потрескавшиеся губы, которые снова начали кровоточить. Кэнди встала. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Скрипнул ящик. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Звякнула сумочка.

— Давайте руку, — сказала Кэнди, открывая тюбик смазки для анального секса. — Это, конечно, не то, что доктор прописал, но другого у меня нет, — она улыбнулась и выдавила на обожженную ладонь добрую порцию смазки.

Рем поморщился.

— Должно подействовать, — сказала Кэнди, неумело забинтовывая ему руку.

— Мне нужно выпить, — пробормотал Рем.

— У меня есть пара таблеток, — снова звякнула сумочка. — Они помогут, — заверила Кэнди.

Боль действительно отступила. Рем поднялся на ноги и, пользуясь одной рукой, умылся.

— Откуда ты узнала мой адрес? — спросил он, вспомнил, что адрес был написан на конверте, который она вернула ему днем, и махнул рукой.

— Я не вовремя, да? — Кэнди поджала губы.

Рем посмотрел на часы и пробормотал что-то невнятное.

— Простите меня, — сказала Кэнди. — Просто я… я…

Ее губы задрожали, и она заплакала. Рем отложил полотенце и обнял ее за плечи. От выкрашенных в рыжий цвет волос пахло сигаретным дымом и лаком для укладки. Кэнди попыталась взять себя в руки, открыла сумочку, достала носовой платок, высморкалась, но тут же снова разревелась.

— Я так хотела вырастить пару ребятишек… Так хотела…

Рем уложил ее на кровать.

— Нет! — Кэнди вцепилась ему в руку. — Не уходите!

Рем вздохнул и лег рядом. Свернувшись калачиком, Кэнди прижалась к нему, тихо всхлипывая.

— Поплачь, — сказал Рем, поглаживая ее по голове. — Поплачь…

Он закрыл глаза, позволяя Морфею забрать себя в безмолвное царство. Страна без грез. Без звуков. И жители ее без глаз и ушей. И Рем один из них. Каждую ночь.

— Все, кого ты любишь, умрут.

Что это? Кто нарушил это божественное безмолвие?

— Ты никого не сможешь спасти, святоша!

— Нет! — Рем пытался разлепить веки. — Проваливай из моего сна!

Красный песок обжигал обнаженные ступни. Высохшая земля уходила за горизонт.

— Где я?

— Там, где тебя ждут.

Рем обернулся. Выжженная солнцем земля круто поднималась вверх, и там, на горе, ее протыкал десяток деревянных крестов. Распятые на них люди были еще живы. Черный ворон, прыгая с креста на крест, каркнул и продолжил трапезу. Рем всматривался в измученные лица людей. Он не знал их. Нет! Не мог. Не хотел.

— Там есть и твой крест, — услышал Рем. — И он ждет тебя.

Пустующий крест одиноко стоял среди других крестов. Такой же деревянный. Такой же безучастный ко всему, что происходит вокруг. Немощный старик, вытянув кровоточащие руки, спотыкаясь, шел к Рему. Его глазницы были пусты. Лицо обезображено клювом ворона.

— Отец? — соленые слезы обожгли Рему сухие щеки.

— Все умирают, святоша. И все приходят сюда.

— Нет.

— Нет?

Тяжело взмахнув крыльями, ворон поднялся в небо. Горячий воздух понес Рема прочь от крестов. Маленький мальчик с растрепанными черными волосами сидел на растрескавшейся земле.

— Его глаза все еще видят, святоша.

— Нет!

Рем позвал мальчишку, но тот не услышал. И тогда Рем побежал к нему. Раскаленный воздух дрожал. Круживший в небе ворон тревожно каркал.

— Беги, святоша. Беги так быстро, как ты еще никогда не бегал.

Но ребенок не приближался. Наоборот. Его крохотная фигурка удалялась. И чем быстрее бежал Рем, тем дальше становился от него мальчик.

— Черт! — Рем ненавидел свою беспомощность. — Дьявол! Будь оно проклято!

Он остановился. Пустыня задрожала, превращаясь в песчаную бурю.

— Решай, святоша…

Языки пламени охватили деревянные кресты и висевших на них людей. Рем слышал крики. Чувствовал запах горящей плоти.

— Мааамааа! — закричал ребенок.

Воздушный вихрь подхватил Рема и понес куда-то прочь.

— Не забывай, святоша, твое место здесь!

Ураган разорвал ворона, превратив в кровавое месиво. Перья и мясо наполнили Рему рот. Он задыхался… Нет, это он превратился в кровавое месиво, а ворон, пытаясь проглотить слишком большой кусок, поперхнулся и теперь не мог отрыгнуть его.

— Маааамааа!

— Все умрут, святоша. Все!

И Рем проснулся.

***

Он высвободился из объятий Кэнди и поднялся на ноги. Предрассветный туман, извиваясь, стелился по земле. Рем запахнул пальто. Три мексиканца в национальных костюмах и в изрядном подпитии бренчали на гитарах, занимая автобусную остановку. Увидев священника, они приложили указательные пальцы к своим широкополым шляпам и склонили головы.

«Есть ли ангел-хранитель, который спасет нас от этого безумия, — думал Рем. — Или же нет? Что если вслед за материальными благами мы можем потерять и свои бессмертные души? А? Святая вода не помогает. Освященные свечи в день сретения Господня и вербные ветви тоже. Можно лишь ослабить власть бесов, но они всегда возвращаются с новыми силами. Так и на кого же снизойдет милость святых ангелов? В чьи руки будет вложен меч для отмщения злым и воздания добрым? Прав ли Иова? Был ли Стадлина настоящим колдуном или очередной подделкой? А ведьмы в Равенсбруке? Оберегут ли травы и молитвы детей в колыбели? Придет ли ангел, оскопив нас и избавив от плотских влечений? Или же это будет сон, в котором нам, как Илии, явившиеся ангелы отрежут яйца?»

Улыбчивые мексиканцы продолжали бренчать на гитарах. Одинокий прохожий, мужчина, остановился недалеко от Рема и приветственно кивнул. Подъехал автобус. Молодая девушка вышла из открывшейся двери, потянулась и, увидев стоявшего рядом с Ремом мужчину, бросилась в его объятия. Дочь? Нет — слишком страстные поцелуи. Водитель автобуса достал из багажного отделения чемодан девушки и негромко кашлянул. Она обернулась, пытаясь вытащить из брюк мужчины свою руку, и сказала «спасибо». Мексиканцы загоготали и затянули какие-то дифирамбы влюбленным на своем языке. Под эти звуки девушка, оставив попытки освободить руку, снова утонула в крепких мужских объятиях.

— Доброго утра, святой отец, — кивнул Рему смущенный водитель.

— Доброго. — Рем поднялся следом за ним в автобус. — Могу я купить у вас билет?

— Можете, — водитель расплылся в дружелюбной улыбке. — Подобные вам пассажиры всегда как бальзам на душу. Вам до какого города?

— А какой город последний в вашем маршруте?

— Как же это? — нахмурился водитель. — Вы не знаете, куда вам надо?

— Нет.

— Нет, — задумчиво протянул водитель, но потом вновь просиял. — А! Понятно! Пути Господни неисповедимы. Верно, святой отец?

Рем кивнул, расплатился за билет и занял свободное место. Мексиканцы на остановке сняли сомбреро, провожая автобус. Один из них сделал шаг вперед, оказавшись рядом с окном Рема, и помахал рукой.

— Все умрут, — произнесли его губы.

Автобус затарахтел, трогаясь с места. Вскочив на ноги, Рем побежал к заднему окну, чтобы еще раз посмотреть на мексиканцев. Сидя на остановке, они бренчали на гитарах.

— Сердце царево в руке божией, — прошептал Рем. — Сердце царево в руке божией.

Он вернулся на свое место. Страх. Все умрут. Нет. «Черт не может видеть мыслей, — думал Рем. — Не все наши злые мысли возбуждаются чертом; они время от времени подымаются из движений нашей свободной воли. Любовь и ненависть — это то, что в нашей душе, а заглянуть в душу может лишь тот, кто ее создал. Черту остается лишь злоба и скверна. Но и не все грехи совершаются по наущению черта. Некоторые из них проистекают из свободной воли и плотской испорченности. Если бы черта и не было, люди все равно имели бы стремление к пище и любовным наслаждениям. Злоупотребления этим происходят главным образом из-за испорченности природы человеческой».

— Сердце царево в руке божией, — повторил Рем.

«Все это обман. Искушение. Галлюцинация. Наши прародители в раю. Христос в пустыне. Затемнение рассудка происходит или без посредства ведьм и колдовства, или через это посредство. Любовная пагуба. Тело, предрасположенное к похоти и к гневу. Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь своей похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть».

— Все умрут, — прошептал Рем. Жирные мухи зажужжали вокруг его взмокшей от пота головы.

«Нет, колдовство — не только игра воображения. Оно — действительность, и оно совершается бесчисленное количество раз с божьего попущения».

— Все, кого ты любишь, умрут.

Рем закрыл глаза. «Слишком много условностей. Слишком много вариантов. Если спрашивают, почему способность к соитию невозможна с какой-либо одной определенной женщиной, а с другой возможна, то это либо происки дьявола, либо Бог не допускает дьяволу воспрепятствовать соитию данной пары. Пути господни неисповедимы. Контрацептивы превращают современных людей в убийц. Extra de frigidis et maleficiatis. Бесполезно искать естественного объяснения деяний дьяволов. Ведь когда человек, одержимый нечистым духом, начнет говорить на непонятном языке, то нельзя считать это естественным явлением».

— Слишком много знаний, — прошептал Рем. — Слишком много учений и догм.

Голубое пламя окутало его мозг.

— Я люблю тебя, — сказало пламя и взорвалось тысячью искрящихся бликов.

«Бог любит нас. Бог ненавидит нас. Люцифер — зло. Звезды — свет. Люцифер — ангел утренней звезды. Снова неисповедимость. Дороги уходят за горизонт. Пути за незримость бессмертной души. Незнание — блаженство. Корни познаний уходят к Голгофе. Ад изнутри. Слезы на безупречных лицах. Любовь — распутство. Любовь — священное таинство».

Рем слышал, как в колонках автобуса играет какая-то современная песня. Еще одна драма на конвейере шоу бизнеса.

— Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут.

В застоявшемся воздухе пахло потом и кровью. «Кровь — грех. Пот — жизнь». Девушка на соседнем кресле сонно зевала. У нее не было губ. Лишь только несколько рядов острых зубов. Мужчина рядом с ней спал, и с его длинных клыков капала слюна. Грудной ребенок люлюкал на руках матери, и его крохотные ручки были не руками, а уродливыми крабьими клешнями, такими же, как клешни его матери, которыми она освобождала из блузки свою грудь, чтобы накормить младенца. Ее большие коричневые соски выглядели самыми что ни на есть настоящими. Рем отвернулся. Козлиная физиономия смотрела на него, отражаясь в стекле, и лицо это принадлежало ему. «Нет! Ничего этого нет! Воздух невосприимчив к таким обликам или образам вследствие своей подвижности. Демоны не могут сеять подобный обман, по крайней мере, для зрения святых». Но ведь он, Рем, видит это. Что это значит? Что он не свят или что все это на самом деле? «Нет! Это все воображение. Это все в голове».

— Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут.

В проходе между сиденьями пробежала уродливая тварь, напоминавшая павлина. На ее спине, сверкая безупречной обнаженной красотой, восседала Иродиада. Языческая богиня что-то прошептала на ухо павлину, и тот, взмахнув короткими крыльями, вылетел в открывшийся люк на крыше автобуса.

— Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут, — надрывались динамики.

Голая богиня и павлин летели рядом с автобусом.

— И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь!

Рем судорожно начал молиться. Молодая девушка, превратившись в кобылу, проскакала мимо него, размахивая шелковистым хвостом. Пара мужчин одобрительно заржали.

— Господь! Умерь свое попущение, — шептал Рем. — Подави злобу дьявола, стремящегося обмануть нас.

— И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь!

Пузатый мужчина превратился в змею и, корчась, заглатывал свою крысоподобную спутницу. Вскочив с кресла, Рем побежал к выходу.

— Остановите автобус! — закричал он водителю. Зеленая гусеница за рулем смерила его встревоженным взглядом.

— Вам плохо, святой отец?

Обнаженная женщина на павлине подлетела к лобовому стеклу и громко засмеялась. Вместе с ней смеялась и гусеница, и весь автобус.

— Дайте мне выйти! — взмолился Рем.

— Простите, но вам придется подождать, — сказала гусеница.

— И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь! — подхватили динамики.

Рем схватился за ручку, открывая дверь. Свист ветра ворвался в салон автобуса. Его потоки срывали с пассажиров уродливые маски. Клочки кожи, извиваясь, таяли в воздухе. Проснувшиеся люди с тревогой взирали на Рема.

— Немедленно закройте дверь! — велел водитель.

Ветер стих, оставив незавершенными происходящие метаморфозы. В динамиках снова заиграла музыка.

— Все, кого ты любишь, умрут.

Звериные маски возвращались на лица пассажиров. Маленькая девочка посмотрела на мать и закричала, охваченная ужасом. Чудовище, бывшее минуту назад матерью, попыталось обнять ее за плечи. Волчья пасть клацнула зубами.

— Нет! — Рем снова схватился за ручку двери. Дорожное полотно мелькало под колесами автобуса. Мимо проносились дорожные знаки. Павлин и голая женщина на нем, извиваясь, распадались на рваные лоскуты, падавшие мазутными пятнами на асфальт. Множество ярких фонарей ослепили Рема. Синее пламя снова окутало мозг.

— Я люблю тебя, — сказала оно.

— Стойте! — закричал водитель, пытаясь схватить Рема за руку.

Суставы хрустнули. Острая боль скрутила тело. Соприкоснувшись с асфальтом, ряса порвалась, оставляя на дороге кровавый след разодранных конечностей. Заскрипели тормоза. Автобус завилял на дороге и остановился. Рем лежал на спине, глядя в нависшие над ним своды тоннеля.

— Что вы, черт возьми, себе позволяете?! — кричал водитель автобуса.

Загудели клаксонами недовольные водители, выстроившись за перегородившим дорогу автобусом.

— Все в порядке, — улыбнулся водителю Рем, поднимаясь на ноги. — Все в порядке.

***

Ночь превратила выход из тоннеля в черную беззубую пасть. Из этой мглы выныривали машины и, начиная переливаться под яркими фонарями тоннеля разноцветными кузовами, сигналили Рему. Нет. В эту пасть он не пойдет. Нет! Свет будет там. Дальше. Впереди. Еще одна машина промчалась мимо. Совсем рядом.

— Эй, псих! Какого черта ты сюда забрался?! — закричал водитель.

Рем не ответил ему. Он шел вперед. Шел в свет.

— Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении, — бормотал Рем.

Машин становилось больше. Две женщины, одна за рулем, другая на пассажирском сиденье, притормозили и с интересом разглядывали человека в изодранной рясе.

— На какой церковной свалке ты нашел свою одежду? — спросила девушка-водитель, и ее подруга громко засмеялась.

— Зло устраняет добро, — зашептал Рем, продолжая идти вперед. — Зло устраняет добро.

— Тебе что, миску супа не налили?! — сострила женщина-пассажир.

— Зло трояко и состоит из вины, наказания и вреда.

— Иди, проспись, святоша!

— Добро трояко и состоит из нравственности, радости и пользы.

— Пошел он к черту! — бросила женщина-водитель подруге и нажала на газ.

— Грех, вытекающий из определенной злобы, тяжелее, чем вытекающий из незнания, — шептал Рем.

Синий огонь снова начинал разгораться в его сознании.

— Я люблю тебя. Люблю тебя…

Старый пикап, успев в последний момент избежать столкновения, зацепил плечо Рема большим зеркалом. Зазвенело разбившееся стекло. Захрустели суставы. Ноги Рема подогнулись, но он заставил себя идти дальше.

— Я есть воскрешение и свет, — шептали его губы. — Я есть воскрешение и свет.

— Идиот! Жить надоело? — прокричал водитель.

Свет. Клаксоны. Яркие фары.

— Огонь зажжен в моей ярости, и он будет гореть до последнего предела преисподней, — шептал Рем.

Моргая фарами, дорогой седан заскрипел резиной. Слева машина. Справа машина. Боль обожгла тело Рема. Пластиковый бампер ударил его по ногам, бросая на капот. Водитель-адвокат посмотрел на поднимающегося с асфальта человека и решил не останавливаться.

Хромая, Рем шел дальше.

— Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении.

Кто-то остановился и закричал Рему, чтобы он садился к ним в машину.

— Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, — шептал Рем. — Дано мне жало в плоть… Жало в плоть…

Из его носа потекла кровь. Сломанные зубы резали язык.

— Смерть искупает грех. Всегда искупает. Смерть. Смерть. Покорность. Благодарность…

Оставляя позади себя шлейф черного дыма, в тоннель въехал старенький тягач. Сонно зевая, водитель потянулся за гамбургером. Прилипшая к лобовому стеклу стрекоза все еще дергалась. Включились дворники, размазав ее внутренности о стекло. Водитель выругался. Пламя в голове Рема засияло с небывалой силой.

— Я люблю тебя, — снова услышал он, а через мгновение мир, окружавший его, завертелся в неописуемом хороводе красок и света.

Водитель тягача выскочил из машины и побежал к изуродованному телу. Рем еще был жив.

— Как же… — шептал водитель, пытаясь перевернуть Рема на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. — Как же так? — Руки водителя окрасились в алые цвета. — Зачем же?

Сломанные кости торчали сквозь изодранную рясу.

— Бог любит нас, — прошептал Рем.

— Ничего не говори. Слышишь!

— Любит.

По щекам водителя покатились слезы. Рем улыбнулся. «Люди. Нет. Им лучше не знать пути правды, чтобы потом вновь не отпасть после познания ее».

— Я люблю тебя, — сказало ему синее пламя. Вырвавшийся изо рта сгусток крови забрызгал лицо водителя. — Люблю.

И Рем оставил свое тленное тело.

Глава третья

— У каждого человека есть своя история. Ты держишь ребенка на руках, смотришь за окно и видишь девушку, с которой готов прожить всю свою никчемную жизнь. Она и ребенок улыбаются тебе. Его крохотные ручки тянутся к твоим волосам. Ветер за окном шелестит зеленой листвой. Блики яркого солнца в оконных стеклах. По длинному коридору ходят молоденькие медсестры в белых халатах. Ты подходишь к двери. Берешься за ручку. И вдруг понимаешь, что уже не держишь ребенка. Его больше нет в твоих руках. Нет девушки за окном. Нет медсестер. Никого нет. Ты один в этом длинном сером коридоре. И под ногами вытертый коричневый линолеум. И сон кончается. Ты лежишь на кровати, смотришь в потолок и не думаешь ни о чем. Да и о чем думать, черт возьми?! Ничего нет! Какая-то баба спит рядом. Без имени. Без лица. Закуриваешь сигарету. Зажигалка с портретом Че Гевары. «Hasta la victoria! Patria o muerte!» Кольца синего дыма летят к потолку. Мухи жужжат. Все мы умрем вдали от своих идеалов. И ждать нечего. Вокруг пустота. Внутри пустота. Теплый ветер качает лиственные деревья. Садись в машину и гони на восток, в незнакомый город за тысячи километров от дома, чтобы заказать кофе и гамбургер. Официантка смотрит на тебя и спрашивает о планах на вечер. Ты говоришь, что вечером тебя здесь не будет. А она говорит, что ты мог бы задержаться на ночь. Постельное белье пахнет лавандой. Вы лежите в кровати и пускаете к потолку кольца сигаретного дыма. Сквозь грязное окно видно полную луну цвета Nuphar luteum. Бледные облака плывут по небу. Ребенок в соседней комнате просыпается и начинает плакать. Официантка уходит его успокоить. Встаешь с кровати и одеваешься. К черту прощания. Скрипит дверь. Будущего нет. Прошлого нет. Ты идешь по улице и думаешь о смерти. Двенадцать способов убить себя. Двенадцать надежд, рожденных безнадегой. Детский плач. Он заставляет тебя остановиться. Здесь. В эту ночь. Среди мусорных контейнеров и запахов протухшей рыбы. Ребенок. Младенец. Кто-то выбросил его, не потрудившись перевязать пуповину. Ты смотришь по сторонам, пытаясь отыскать его мать. Но ее нет. Черт! Снимаешь куртку и заворачиваешь в нее младенца. Он спит на заднем сиденье твоей машины, а ты ищешь какой-нибудь монастырь или церковь. Останавливаешься. Стучишь в дверь. Теперь положить ребенка на ступени и уйти. Но ты не уходишь. Что если никто не откроет? Что если никто не заметит спящего ребенка, и он умрет здесь, в эту ночь, от холода или от зубов бродячих собак? Скрипят петли. Молодой священник смотрит на тебя, а ты держишь младенца на руках и не можешь отдать. Помнишь свой сон? Помнишь коридор, медсестер и лето за окном? Вы проходите в монастырь. Священник заваривает чай. Ты говоришь, почему ты здесь, а он говорит, что понимает твое желание избавиться от ребенка. «Нет, — говоришь ты, — не понимаете». И рассказываешь ему историю своей жизни. «Из меня получится плохой отец, отче», — говоришь, закуривая сигарету. А священник говорит, что прощает тебе твои грехи, что господь любит тебя и дал второй шанс, чтобы изменить свою жизнь. И ты плачешь. Плачешь, потому что в этом действительно есть смысл. Плачешь, потому что монашка дает тебе вымытого, завернутого в пеленки ребенка, выжившего благодаря тебе. Он спит, а ты чувствуешь на своем лице его дыхание и понимаешь, что не сможешь оставить его. Никогда. Страх. Ты поднимаешь глаза на священника и спрашиваешь, куда вам теперь идти. А он сжимает твое плечо и говорит, что покажет путь. И ты веришь ему. И страха нет…

***

Левий замолчал. Ветер, врываясь в открытое окно старенького седана, трепал его седеющие волосы. Джордан. Он сидел рядом, бездумно наблюдая за монотонностью кукурузных полей вдоль дороги. Тишина. Сейчас она была куда полезней, чем тысячи ненужных слов. Мили. Спидометр накручивал их, сжирая дорожное полотно, оставляя на нем частички резины и память о пройденном пути в виде сменившихся цифр на одометре. Горный тоннель. Левий остановился в технической зоне и включил аварийные огни. Старые пружины багажника скрипнули. Два букета живых цветов. Четное число. Левий и Джордан возложили их у входа в тоннель.

— Спи спокойно, святой отец.

Теперь могила. Когда-нибудь они вернутся в родной город Рема, но не сейчас.

— Я всегда думал, что Рем мой крестный, — сказал Джордан.

— Он и был им.

— Сейчас мне кажется, что он был чем-то большим.

— Возможно, ты прав.

— Я знаю, что я прав, — Джордан надел очки, чтобы Левий не видел подступивших слез. — Спи спокойно, дядя Рем.

Они вернулись в машину. Мотор заурчал устало и как-то неохотно.

— Думаю, скоро придется ставить машину на ремонт, — заметил Джордан.

— Все в этом мире нужно рано или поздно ремонтировать, — Левий включил передачу.

Тоннель проглотил старенький седан, чтобы через четверть часа выплюнуть его с другой стороны гор.

— Найди дешевый отель, — сказал Левий. — Нам нужно остановиться и подумать.

Тощий управляющий трепетно пересчитал деньги и вручил им ключи. Святой отец и чернокожий мальчишка. Кого он только не видал за время работы здесь. Он позвал дочь и велел ей присматривать за этой парочкой.

— Думаешь, они… — она смущенно хихикнула.

— Черт их знает! — Управляющий сплюнул себе под ноги.

Джин покраснела и убежала в свою комнату. Еще одно разочарование. Десятки людей останавливаются в этом отеле, и хоть бы один из них положил на нее глаз. Она вспомнила темнокожего парня и недовольно фыркнула. Его спутник. Священник. Снова: «Пррррфф!» Джин открыла платяной шкаф и с грустью посмотрела на свои нарядные платья. Нет, сегодня она однозначно останется в джинсах и футболке.

— Джинджер! — позвал отец.

— Чертов старикашка! — буркнула она, пряча пачку сигарет.

На кухне что-то подгорело, и теперь эта вонь разносилась по всем помещениям.

— Разве я не говорил тебе присматривать за плитой? — бушевал отец. — Что за баба из тебя вырастет, если ты так и не научилась готовить?!

— Да кому я нужна в этой глуши?

— Что?

— Я говорю…

— Цыц!

Джин прикусила губу. На столе ее ждала охапка моркови, из которой отец собирался приготовить какой-то пирог.

— Почему бы тебе не жениться на кухарке? — Джин взяла нож и неловко начала нашинковывать морковь.

— Я все слышал, — сказал отец.

— Я серьезно. Ты только представь, если ты женишься на кухарке, мы сможем снова готовить для постояльцев еду.

— Нет.

— Вы поженитесь и отправитесь в какое-нибудь свадебное путешествие. Ты и кухарка. А я пока присмотрю за отелем.

— Уж ты присмотришь.

— Присмотрю. А когда вы вернетесь, я подарю вам внука.

Отец чертыхнулся и что-то недовольно заворчал. Джин засмеялась. Закончив с морковью, она вышла на улицу. Мокрая челка прилипла ко лбу. Теплый ветер качал уродливую пальму посреди пыльного дворика. «Я состарюсь и умру здесь, — подумала Джин. — Умру, и меня закопают под этой долбаной пальмой!» Хлопнула дверь, ведущая в один из номеров. Пожилая пара, таща чемодан, направилась к своей машине.

— Уже уезжаете? — подбежала к ним Джин. Морщинистая женщина улыбнулась ей и начала звать свою собаку.

— Пуфи, дорогая, ну где же ты там? Сколько можно прихорашиваться перед зеркалом? Здесь никто тебя не видит!

Белая болонка выбежала из номера и деловито гавкнула.

— Я тебя вижу, — цыкнула Джин, когда собака проходила мимо нее.

— Какой остроумный ребенок, — скривилась хозяйка болонки, пытаясь выдавить добродушную улыбку. — Какой остроумный… — она подхватила питомца на руки и поспешила спрятать его в машине.

— Я не кусаюсь, — крикнула Джин.

Постояльцы уехали, оставив в память о себе клубы пыли и недоеденный ужин. Одна из тарелок стояла на полу и предназначалась для Пуфи.

— Подумать только! — ворчала Джин, собирая объедки в мусорный пакет. — Собака чище, чем хозяева.

Она сняла постельное белье, пропахшее мазями от радикулита, и отнесла в прачечную. Сменила полотенца в ванной. Заглянула в унитаз, насыпала хлорки и брезгливо смыла. Старый пылесос загудел, нехотя засасывая грязь с ковра. В торшере перегорела лампочка. Маленький паучок свил паутину под потолком. Джин посмотрела на него и решила сохранить ему жизнь. Если кого-то это волнует, то пусть сам размазывает паука о стену тапкой или газетой «Таймс». Джин заглянула в выдвижные ящики. Нет, эта парочка ничего не оставила на память. Больше. Они присвоили себе полотенца из ванной. Ну да ладно. Пусть это останется на их совести. Так же, как многие вещи, которые оставляют некоторые рассеянные постояльцы. Журналы «Хастлер». Частные фотографии. Записки типа: любимому Джо от Эдди. Прокладки. Накладные груди. Надувные лифчики. Одна парочка оставила как-то набор страпона. Кассеты с порно. Обручальные кольца, спрятанные кем-то впопыхах под подушку. Именные зажигалки. Шариковые ручки. Нижнее белье с надписями «целовать сюда» или «снимай быстрей». Однажды Джин нашла пакетик с марихуаной, и отец долго не мог понять, почему его дочь разговаривает на кухне с мертвой курицей. Вспомнив об этом, Джин рассмеялась. Она закрыла номер и вышла на улицу. Приглянувшийся ей чернокожий парень сидел на деревянных ступеньках, листая какую-то книгу.

— Уже закончили? — спросила Джин.

Джордан вопросительно посмотрел на нее.

— Ну… — смутилась Джин, пытаясь изобразить половой акт.

— Дура, что ли?! — обиделся Джордан. — Левий мой отец.

— А! Так вы не…

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Джордан достал пачку сигарет и закурил. Джин покосилась на окна конторы, убедилась, что отца там нет, села рядом и спросила сигарету.

— Тебя как зовут? — спросила она, пытаясь пустить несколько колец.

— Джордан.

— А имя?

— Это и есть имя.

— Что, отец поклонник баскетбола?

— Немного.

— Мой тоже, — Джин вздохнула и протянула руку. — Я — Джин.

Джордан улыбнулся.

— Джин — это типа тот, кто сидит в лампе, или типа Джинджер?

— А как бы ты хотел?

Джордан смерил ее снисходительным взглядом.

— Что?

— Ничего.

— Тогда не смотри на меня так.

— Как?

— Как будто я ребенок!

— А разве нет?

— Нет, — Джин отвернулась, беспечно глядя, как красное солнце садится за горизонтом. — Я, между прочим, уже дважды занималась сексом.

— Одна или с мужчиной?

— Конечно, с мужчиной, — она недовольно фыркнула. — С двумя. Разными.

— Думала, что они заберут тебя отсюда?

— С чего ты взял?

— А это не так?

— Нет, — Джин посмотрела на Джордана и шмыгнула носом. — Ну, если только чуть-чуть.

— А у меня никогда не было дома.

— Совсем?

— Совсем.

— Такого не бывает.

— Откуда тебе знать, что бывает, а что нет?

— У всех есть дом.

— Тогда мой — это вон тот седан. Как себя помню, мы с отцом куда-то едем и едем.

— Твой отец проповедник?

— Можно и так сказать.

— Наверно, это здорово. Я имею в виду, все время куда-то ехать.

— Не знаю. Иногда мы останавливались у дяди Рема, и мне нравилось думать, что это и есть наш дом. Но потом он переехал в другой город, и у меня не осталось даже этой надежды.

— А твоя мать?

— Я не знал ее.

— Я тоже не знала свою мать. Отец говорил, что она сбежала с одним из постояльцев, когда мне исполнилось два года.

— Да. Дерьмо случается.

— Я бы тоже сбежала.

— От отца?

— От всего.

— Дядя Рем говорил, что как бы далеко мы не бежали, нам никогда не скрыться от своей сути.

— Пошел к черту твой дядя Рем!

— Не говори так.

— Ничего личного, просто все эти советы хороши до тех пор, пока это дерьмо не случится с тобой.

— Тебя никто не держит здесь.

— Да? И куда мне ехать? Кто меня возьмет? Ты?

— Может быть, позже.

— Всегда так!

Джин поднялась и пошла к конторке, за окном которой появился отец.

***

Рем говорил:

— Счастье — это не более чем абстракция, условность. Сладкий нектар, собранный нами из цветов жизни. Любовь? Любовь — это набор переменных, вечно меняющих свое значение. Коллекция чувств и эмоций, где никогда не будет определенного порядка. Слишком сложное уравнение, результат которого — хаос. Лишь страсть неизменна в этом мире. Ее невозможно подделать и придумать. Она в глазах. В сердце. В душе. Художники, архитекторы, политики, музыканты, писатели, физики, математики и просто влюбленные: все их шедевры и поступки — это их страсть. Их одержимость. Она — альфа и омега этого мира. Наши творения. Наша жизнь…

Добрая четверть часа потребовалась Левию, чтобы вскрыть замок в квартиру Рема. Шлюха, бесшумно выскользнув из соседней двери, застала взломщиков врасплох и потребовала двадцатку за молчание. Откуда-то сверху доносились утробные звуки блюющего человека. Чья-то семейная ссора разбудила младенца, и тот надрывался, пытаясь перекричать своих родителей.

— Почему дядя Рем жил здесь? — шепотом спросил Джордан.

— Не знаю, — Левий повернул ручку. Стальная цепочка с другой стороны не позволила ему широко открыть дверь. — Это что еще за черт?

— Кто там? — послышался женский голос. У нее была тяжелая усталая поступь. — Что вы себе позволяете?! — вспылила она, увидев открытую дверь.

Левий представился. Показал удостоверение священнослужителя.

— Простите, — сказал он. — Нам, должно быть, назвали неверный адрес.

Женщина сняла цепочку.

— Вы друзья Рема? — спросила она.

— А вы его знали?

— Это его квартира, — женщина жестом пригласила их войти. В распахнувшемся подоле халата мелькнуло обнаженное тело.

— Даже после смерти дядя Рем не перестает меня удивлять, — шепнул Джордан отцу. Его взгляд скользнул по комнате и остановился на столе, где на пустую банку из-под консервированных помидор был надет рыжий парик. — Надеюсь, это ваше? — спросил он девушку.

— Это? — она провела рукой по своим черным волосам, постриженным так коротко, что они кололи ей пальцы. — Это мое, — она вздохнула. На вид ей было не больше двадцати пяти. — В больницах никогда толком не умели лечить.

Джордан кивнул. Его взгляд невольно опускался к вырезу халата девушки, откуда того и гляди готовы были вывалиться пышные груди. «Такие худые ноги и такой бюст!» — подумал он. Левий кашлянул.

— Давно вы живете здесь? — спросил он девушку. Она повернулась к нему. Короткий подол халата снова на мгновение распахнулся. Джордан улыбнулся. Бедра у нее тоже были что надо. Шумевшая вода полилась через край ванной.

— Черт! — босые ноги девушки прошлепали по деревянному полу. — Черт! — Она нагнулась и начала спешно вытирать пролившуюся воду. — Соседи меня убьют! — ее голый зад сверкал белой кожей. — Черт! — она отжала тряпку над унитазом и снова нагнулась. Подол халата снова задрался вверх.

— Давайте, помогу, — предложил Джордан. Девушка посмотрела на него, пожала плечами и отдала тряпку. Красный лак на ее ногтях уже начинал облезать. Джордан не знал почему, но это смутило его больше, чем мелькавшее под халатом голое тело. Собирая с пола воду, он думал о шлюхе из соседней квартиры.

— Я — Кэнди, если кому интересно, — сказала девушка. Джордан обернулся. Он представил ее в рыжем парике, черных чулках и мини-юбке.

— Я — Левий, а это Джордан, — сказал отец. Джордан выжал тряпку над унитазом и вымыл руки. Когда он вышел из ванной, Кэнди рассказывала о том, как пришла к Рему.

— Почему вы остались? — спросил Левий.

— Вы представляете, что это за дом? — она опустила глаза. Поднялась на ноги и принесла конверт. — Вот. Рем оставил мне это.

— Господь прощает тебя? — прочитал Левий.

— Угу. И еще денег, — Кэнди покраснела. — Не подумайте ничего плохого о своем друге. Ну, в смысле меня… Я ведь… В общем… Врачи дали мне пару месяцев, поэтому… Раз уж…

— Все нормально, — успокоил ее Левий.

— Нет, — она покачала головой и посмотрела на Левия. — Вы не против, если я закурю?

— Курите.

Ее пальцы с ярко-красными ногтями дрожали. Она чиркнула зажигалкой раз пять, прежде чем смогла раскурить дешевую сигарету.

— То, что не убивает, делает нас сильнее, — грустно улыбнулась она, выдохнула синий дым и зашлась кашлем. Кровь наполнила рот. Она закрыла глаза, заставляя себя проглотить ее. — Удивительно, как быстро мы ко всему привыкаем. За последний год я напилась столько крови и спермы, что если бы не рак, то, наверное, поправилась бы на треть, — она снова затянулась. Джордан ждал, что ее скрутит новый приступ кашля, но его не последовало.

— У каждого человека своя история, — сказал ей Левий.

— Это уж точно!

Еще одна затяжка.

— Рем не говорил, чем занимался в последнее время?

— Нет, но могу вас заверить, пил он по-черному.

— Пил?

Кэнди махнула рукой в сторону составленных под столом пустых бутылок. В вырезе халата мелькнула грудь, и Джордан успел разглядеть большой темно-коричневый сосок. Но это умирающее тело уже не волновало его. Ему почему-то представлялись маленькие черви, поселившиеся в груди этой девушки и пожиравшие ее заживо. Пустые бутылки под столом волновали сильнее, чем грудь Кэнди.

— Ну, дядя Рем! — прошептал Джордан. Левий бросил на него строгий взгляд.

— Мне кажется, — сказала Кэнди, — ваш друг был очень усталым. Не физически, как это бывает от работы, а морально. Когда зудит что-то в груди и не дает заснуть, — она помолчала и добавила, словно боясь, что ей не поверят. — Уж я-то знаю, как это бывает.

— Правда? — Левий мерил ее своим тяжелым взглядом.

— Когда я пришла к нему, — сказала Кэнди, глядя в пустоту перед собой. — Я… В общем… Рем сжег себе руку. Раскалил докрасна чайник на плите и прикоснулся к железу ладонью. Не знаю, зачем, но мне кажется, он хотел причинить себе боль.

— Боль?

— Ну, да. Когда понимаешь, что не можешь ничего изменить, то начинаешь ненавидеть себя так сильно, что боль — это единственное, что может вернуть тебя в чувство, — Кэнди затушила сигарету и закурила еще одну. — Иногда, если падаешь, хочется, чтобы земля приближалась быстрее. Понимаете?

— Рем не был болен.

— А вы думаете, больным может быть только тело?

Левий помрачнел.

— Не стой как истукан, — сказал он Джордану. — Сходи, расспроси соседей. Может, они что-нибудь знают.

Кэнди улыбнулась, и Джордан заставил себя улыбнуться в ответ.

***

На стук в дверь вышла пожилая женщина в дурацком чепчике. Зубной протез, вместо того, чтобы вставить в рот, она держала в руках.

— Кого говорите? — глуховато переспросила старуха. — Священника? Рема? — она что-то пережевывала несуществующими зубами. — Не знаю я. Не-зна-ю! Что? Вон в той квартире живет монашка, у нее и спросите.

Дверь закрылась. Джордан постучал в другую.

— Господи боже! — послышалось с другой стороны. Звякнула цепочка. Щелкнул замок, но дверь не открыли. — Кто там? — резко спросил женский голос.

— Здравствуйте, — Джордан неловко ссутулился. — Я пришел поговорить о святом отце, живущем с вами по соседству.

— Господь мой, пастырь мой, на тебя полагаюсь… — забубнила женщина. Она распахнула дверь и встала в проеме, словно готовясь получить нож под ребра. Джордан безответно улыбнулся ей.

— Священник, — сказал он, указывая на дверь в квартиру Рема. — Он жил вон там…

— Нет его! Блудница поселилась в квартире той!

— А вы не подскажете, чем он занимался в последнее время?

— В последнее время? Он что, умер?

— Погиб.

— Боже мой! — монашка с силой захлопнула дверь.

— Вам не нужно меня бояться! — прокричал Джордан.

— А я и не боюсь тебя! — монашка закрылась в ванной и включила воду. — Бояться нужно судного дня, а людей… Людей незачем бояться. НЕ-ЗА-ЧЕМ! — она сняла платок и начала расчесывать длинные седеющие волосы.

— Я всего лишь хотел… — Джордан смолк. Здоровенный негр прошел мимо него, улыбаясь ровным рядом золотых зубов.

— Хочешь вмазаться, сопляк? — спросил он. Джордан покачал головой. — Может быть, девочку?

— Нет, спасибо.

Негр поднял густую бровь и громко засмеялся. Эха не было. Лишь только смех, рожденный золотым ртом.

Следующая дверь — поток брани и не к месту вежливая просьба не беспокоить, когда люди спят.

Следующая — тишина.

Следующая — нет, Джордан не хотел знать, что происходит в этой квартире.

Собравшись с духом, он подошел к другой двери. Серая мышь пробежала у него под ногами. Черная кошка, выскочив из-за угла, распушила хвост и побежала за мышью. «Мяяяяяуу!» И снова никакого эха.

— Ну, дядя Рем!

— Кто такой дядя Рем? — спросил Джордана детский голос. Он обернулся. Дверь, в которую он собирался постучать, была открыта, но он никого не видел. — Я здесь, — сказала маленькая девочка. На груди ее белого платья засыхали капли черничного сока.

— Кто ты?

— Я?! — голубые глаза девочки расширились от чувства собственной важности. — Триш, — она набрала в легкие побольше воздуха, — то есть Патриция, — ее маленькие кулачки уперлись в бедра. — А ты?

— Джордан.

— Джордан, — повторила девочка. Белокурый локон упал ей на глаза. — Пф! — сдула она его. — Я не знаю никого с именем Джордан, и дядя Рем не живет здесь.

— Он священник и жил в другом конце коридора.

— Священник? — девочка нахмурилась. — Такой высокий, дарит конфеты и рассказывает сказки?

Джордан улыбнулся, и девочка сочла, что это «да». Ее лицо просияло, но тут же снова стало серьезным.

— Он мой друг, — с гордостью заявила она.

— Друг?

— Да. Он рассказал мне много сказок и подарил много сладких конфет, — девочка помрачнела и опустила глаза. — Мама говорит, что если я буду есть много сладкого, то растолстею, и никто не захочет взять меня в жены. Но я все равно ем.

Джордан снова улыбнулся, отыскал в кармане жвачку и протянул ей.

— Хочешь?

— Я вообще-то тебя не знаю, но… — девочка поджала губы, борясь с искушением. — Но… — она огляделась по сторонам. — Но раз никто не видит… — девочка схватила жвачку и спрятала в кармане. — Хочешь посмотреть, как я танцую? — она сделала изящное па. — Понравилось?

— И это все?

— Я маленькая и пока только учусь! — девочка деловито топнула ножкой. Джордан напомнил ей о Реме. — Он научил меня молиться! — она сложила на груди руки и что-то зашептала. Несколько секунд ее голубые глаза были закрыты. — Подожди! — замахала девочка руками и убежала в комнату. — Вот, — сказала она, протягивая Джордану пожелтевшую фотографию незнакомой женщины. — Святой отец дал мне ее и просил молиться за эту женщину вместе с ним.

— Себила Леон? — прочитал Джордан на обратной стороне фотографии. — И кто она?

— Я не знаю. Он же твой дядя!

— Да. Ты права.

— Да. Я права, — девочка снова подбоченилась. — А ты не знаешь, когда он снова придет?

— Придет?

— Ну, да! Конфеты и сказки! — Девочка неловко хлопнула в ладоши.

— Он… Он переехал.

— Как и мой папа?

— Что?

— Я говорю, мой папа тоже куда-то переехал, и мы с мамой не знаем куда.

Черная кошка снова пробежала по коридору. Всплеснув руками, девочка схватила ее за хвост и потащила домой.

***

Кэнди посмотрела на старую фотографию Себилы Леон и покачала головой.

— Нет. Никогда раньше не видела, — сказала она.

Они закрыли квартиру и вышли на улицу. Машина недовольно заурчала. Единственная церковь в городе была серой и невзрачной, как и все вокруг. Пожилой священник был лыс, как куриное яйцо. Свечи коптили. Пожилая женщина сидела в самом темном углу на иссохшей скамейке и что-то тихо шептала, раскачиваясь в такт слышимой ей одной мелодии.

— Останьтесь здесь, — велел священник Кэнди и Джордану.

Несколько свечей потухли. Невидимые сквозь мозаику птицы стучались крыльями в окна.

— Это все из-за меня, — сказала Кэнди, когда они с Джорданом уселись на ближайшей к алтарю скамье. — Священник узнал меня и поэтому не пустил.

— Что?

— Нет. Не подумай, будто он меня… Просто… Дело в исповеди, понимаешь? — стеклянные глаза Кэнди смотрели на алтарь. — Я думала, что если исповедуюсь, то мне будет легче умереть. Я рассказала ему всю свою жизнь, а он… Знаешь, меня никто никогда не слушал так, как он. Даже мать. Когда я узнала о болезни, то позвонила ей. Мне нужно было выговориться. Я говорила и плакала. Плакала и говорила. А потом… Черт! Потом я услышала в трубке ее храп. Она так ничего и не поняла. Позвонила через две недели и спросила, как у меня дела. Конечно, я ничего ей не сказала. Наплела какую-то чушь и повесила трубку. Потом пришла сюда. Народа не было. Священник спросил, не хочу ли я исповедоваться. Я сказала, что не знаю, с чего начать, а он сказал, начни с того, что считаешь нужным. Я рассказала обо всем, а потом спросила: что мне делать, святой отец? Он велел мне перечитать по десять раз какие-то главы из библии и поститься. Я спросила его: это что, все? А как же: господь прощает тебя и все в таком духе? Знаешь, что он мне ответил? Гм! Для начала ты должна простить сама себя. Черт! У меня нет времени, чтобы прощать себя. Ненавижу!

— Священники всего лишь люди.

— Рем был другим.

— Рема больше нет.

— И где, спрашивается, был Бог?

— Там же, где он был, когда умирал и его сын.

— Ты просто молод.

— А ты просто шлюха, которая увязалась за нами, — скривился Джордан.

— Я просто не хочу умирать в одиночестве, — сказала Кэнди и пересела на другую скамью.

***

— Рем был болен, — сказал Левию лысый священник. — Демоны проникли в его голову и обманули чувства.

— Одержимость?

— Зло. Он видел его слишком много. Добрые ангелы покинули его.

— Рем всегда служил церкви, святой отец.

— Но даже идеальная машина может сломаться, — в глазах священника появилась грусть. — Не забывай. Там, где демоны действуют, там они и пребывают…

— Я должен узнать, что случилось с Ремом.

— Должен кому?

— Себе, — Левий достал пожелтевшую фотографию незнакомой женщины. — Здесь есть имя. Себила Леон. Вы знаете ее?

— Она умерла.

— Рем молился за нее.

— Рем спас ее ребенка.

— Но не смог спасти ее?

— Слишком много демонов, Левий.

— Поэтому Рем причинял себе боль? Винил себя в ее смерти и не мог смириться?

— Я слышал, что Рем потерял рассудок.

— А что думаете об этом вы, святой отец?

— Ты слышал об ученике святого Мартина?

— Он изгонял бесов.

— Он просил бога вселить в него беса, чтобы избавиться от тщеславия.

— Рем не был тщеславным.

— Рем был очень молод, когда провел свой первый экзорцизм. Успех вскружил ему голову, поселился в душе крохотным демоном и ждал удобного момента.

— Вы ошибаетесь, святой отец. Рем никогда не вспоминал о тех днях.

— Никогда? — лысый священник опустил глаза к старой фотографии, которую Левий все еще держал в руке. — Почему же тогда он молился за эту женщину, сын мой? Почему, несмотря на то, что с момента его первого экзорцизма прошло так много лет, все еще помнил Себилу Леон?