100 великих судебных процессов

Виорэль Ломов, 2014

У земного суда, как у земли, два полюса. Один полюс – правосудие, справедливый суд над преступниками. Другой – беззаконие, все отвратительное, что есть в любом обществе и в самих судьях, – лживость, корысть, пристрастие. При этом всякий незаслуженный приговор – грех не только на судье или присяжных, но и на извращенном социуме, потерявшем всякие ориентиры в морали и справедливости. В очередной книге серии рассказывается о ста наиболее знаменитых судебных процессах разных эпох и разных народов, решения и итоги которых, так или иначе, имели историческое значение для судеб мира и всего человечества. Вот лишь несколько из них: суд над Сократом, процесс по делу тамплиеров, суд над Яном Гусом, трибунал над Жанной д’Арк, процесс по делу Джордано Бруно, процесс Галилея, суды над романом Гюстава Флобера «Госпожа Бовари» и над сборником стихотворений Шарля Бодлера «Цветы зла», суд над «архитектором Холокоста» А. Эйхманом и т.д. Издание 2-е, исправленное и дополненное

Древний мир

Суд Соломона

Начать книгу с суда праведного, краеугольного камня правосудия, сам Бог велел. О суде Соломона, как некоем эталоне мудрого, правого и скорого суда, говорят без малого три тысячи лет.

Третий царь Израильско-Иудейского государства Соломон (Шломо — от евр. «мирный», «благодатный»; ок. 965–928 г. до н. э.) признается и ныне величайшим «солнцеподобным» мудрецом, творцом «золотого века» Израиля. По Библии, страна в правление Соломона процветала. Только одного золота монарх получал в год 666 талантов (свыше 30 т) — для небольшого государства это фантастическое количество. Недаром «три шестерки» стали заветным числом идолопоклонников.

Царь — это законодатель, высший правитель и судья людям, и именно по его судейским делам о нем судят как о праведном или, напротив, неправедном государе.

Чаще всего библейскую историю о двух женщинах и младенце пересказывают своими словами, но все же лучше процитировать короткий, как и сам суд, отрывок из Священного Писания:

«Тогда пришли две женщины блудницы к царю и стали пред ним.

И сказала одна женщина: о, господин мой! я и эта женщина живем в одном доме; и я родила при ней в этом доме;

на третий день после того, как я родила, родила и эта женщина; и были мы вместе, и в доме никого постороннего с нами не было; только мы две были в доме;

и умер сын этой женщины ночью, ибо она заспала его;

и встала она ночью, и взяла сына моего от меня, когда я, раба твоя, спала, и положила его к своей груди, а своего мертвого сына положила к моей груди;

утром я встала, чтобы покормить сына моего, и вот, он был мертвый; а когда я всмотрелась в него утром, то это был не мой сын, которого я родила.

И сказала другая женщина: нет, мой сын живой, а твой сын мертвый. А та говорила ей: нет, твой сын мертвый, а мой живой. И говорили они так пред царем.

И сказал царь: эта говорит: мой сын живой, а твой сын мертвый; а та говорит: нет, твой сын мертвый, а мой сын живой.

И сказал царь: подайте мне меч. И принесли меч к царю.

И сказал царь: рассеките живое дитя надвое и отдайте половину одной и половину другой.

И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к сыну своему: о, господин мой! отдайте ей этого ребенка живого и не умерщвляйте его. А другая говорила: пусть же не будет ни мне, ни тебе, рубите.

И отвечал царь и сказал: отдайте этой живое дитя, и не умерщвляйте его: она — его мать.

И услышал весь Израиль о суде, как рассудил царь; и стали бояться царя, ибо увидели, что мудрость Божия в нем, чтобы производить суд».

(Третья книга Царств, гл. 3, ст. 16–28)

Суд Соломона. Гравюра Г. Доре

Какой разительный контраст суду современному, долгому, погрязшему в макулатуре дел, показаниях свидетелей и словах участников процесса, часто безучастных к выявлению истины и к судьбе осуждаемых! Недаром суд Соломона был запечатлен на фресках и в живописных полотнах Рафаэлем, Н. Пуссеном, Рубенсом, Г. Доре, К. Флавицким, Н. Ге и др., стал фольклорным сюжетом многих народов мира. В России XVI–XVII вв., например, было множество лубочных картинок и рукописных сборников нравоучительной литературы на эту тему, а в мире выражение «Соломонов суд» стало крылатым.

Соломон наглядно показал изначальный и единственный смысл суда — справедливость, для чего собственно только и пишутся законы. Гладко на бумаге, а вот в жизни закон часто бывает «дышлом», отчего и возникла расхожая фраза «А судьи кто?» (А. С. Грибоедов). Вопрос непраздный, т. к. именно судья наделен правом «казнить или миловать» — не только по прениям сторон, но и по своей совести.

«Право там, где сила»

Судебный процесс за раздел имущества между двумя братьями стал основой и поводом для написания древнегреческим поэтом Гесиодом поэмы «Труды и дни». С тех пор свершилось множество похожих судов. Правда, все они остались в архивах судов и в короткой памяти потомков, а этот — в великом произведении мировой литературы.

За одно лишь это тяжбу меж Гесиодом и Персом можно причислить к великим судебным процессам человечества. Если не считать легендарного описания суда ахейцев в «Илиаде» Гомера, это был первый, зафиксированный в художественной литературе случай гражданского суда.

Первая страница «Трудов и дней» Гесиода. Базельское издание 1539 г.

История же «братской» тяжбы такова.

Уроженец малоазийского города Кимы, Гесиод, вместе с семьей переселился в греческую Беотию, самую обширную из стран Средней Греции со столицей Фивы и обителью муз горой Геликон. После смерти отца оба брата получили в наследство равными долями небольшой участок земли, ставший предметом их раздора.

Расчетливый Перс подкупил судей-«дароядцев» (дармоедов) и, втянув брата в обременительную тяжбу за передел наследства, отсудил у Гесиода большую часть имущества. Гесиод вынужден был покинуть родной дом, какое-то время скитался, едва не умер от голода. Скрашивало жизнь скитальцу его поэтическое творчество, высоко ценимое современниками. В конце концов, рапсод вернулся на родину к крестьянским трудам, которые перемежал со стихотворчеством: «Землю попашет, попишет стихи» (В. Маяковский). В конце концов, Гесиод упорным трудом вернул себе утраченный достаток, а ленивый Перс проел все свое добро. Когда он пришел к брату с протянутой рукой, Гесиод простил непутевого родственника, но не дал ему ничего, кроме назидательной поэмы «Труды и дни», а заодно и бессмертия.

(Существует еще одна трактовка взаимоотношений Гесиода и Перса, сводящаяся к тому, что «Перс только пытался получить больше, чем ему полагалось по закону, но не преуспел», в связи с чем Гесиод и написал поэму, как наставление брату заниматься хозяйством систематически, а не тратить время попусту на судейские тяжбы).

«Труды и дни» позволяют реконструировать не только состояние суда в архаическом обществе, но и социальную обстановку в Беотии той поры. Судя по всему, она была невеселой. Внешние войны утихли, разгорелись внутренние. Сильная элита доблестно грабила население, прибирая к рукам все, что прибиралось, в т. ч. и по суду. Уж о чем, о чем, а о суде Гесиод писал со знанием дела. И главный призыв поэта был — избегать неправедных судилищ, взращенных на взятках и кумовстве, в которых царили беззаконие и произвол, и бал коллегиально правила знать («цари»). Профессиональных судей тогда еще не было, да и других судов, судя по пессимизму поэта, тоже: «Нынче ж и сам справедливым я быть меж людей не желал бы, Да заказал бы и сыну; ну, как же тут быть справедливым, Если чем кто неправее, тем легче управу находит?» Для человечества Гесиод отчеканил непревзойденный девиз: «Право там, где сила».

Однако же силе и насилию, как отметили историки права, Гесиод противопоставил справедливость; у него «впервые встречается зарождение двух понятий, которые проходят через всю древнегреческую политическую и правовую мысль: понятие о праве по природе, или естественное право, и понятие о праве, установленном людьми».

Собственно судебному процессу посвящено несколько фрагментов поэмы, давших впечатляющую картину суда в архаическом обществе, показавших, как немил суд даже истцу.

Гесиод по этому поводу оставил наставления о том, как избежать суда: «Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил. Злее всего от дурного совета советчик страдает»; «Дурни не знают, что больше бывает, чем всё, половина» и т. д.

Подарил поэт и советы, как спастись от осуждения на суде: «Разума тот не имеет, кто мериться хочет с сильнейшим: Не победит он его — к униженью лишь горе прибавит!»; «Кто ж в показаньях с намереньем лжет и неправо клянется, Тот, справедливость разя, самого себя ранит жестоко»…

«Вплоть до конца VIII в. до н. э. в Греции не было профессионального суда, и тем более не существовало структур, призванных обслуживать сферу правосудия, — замечает историк Л. А. Пальцева. — Видимо, неслучайно суд при Гесиоде рассматривает главным образом имущественные тяжбы — дела именно такого рода могли быть разрешены без наличия сложной судебной машины».

Суд заседал на агоре под открытым небом, в присутствии обывателей. На процессе выступали свидетели, давшие клятву говорить одну лишь правду, очень часто нарушаемую ими.

«Недостатки судебной системы, с которыми сталкивался, видимо, не только Гесиод, но и многие его современники, заставляли общество искать пути к ее усовершенствованию. Это предопределило дальнейшее движение правосудия в направлении кодификации права, совершенствования судебной процедуры и создания специальных судебных органов, т. е. судебной ветви власти».

Гесиод описал не только современный ему суд, но и показал нормы общественного поведения, по которым жили люди в Греции до «всеобщего падения нравов»: «уважение к старшим, и прежде всего — к родителям, обязанность детей содержать родителей в старости, помощь родственникам, гостеприимство, верность данной клятве…». Государство, где процветает беззаконие, подвергается голоду и чуме — утверждал Гесиод.

От будущего поэт и вовсе не ждал ничего радостного. Противопоставив прошлое Греции (золотой, серебряный, медный, героический века) настоящему железному веку, рапсод нарисовал апокалипсическую картину грядущего.

Правду заменит кулак. Города подпадут разграбленью.

И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,

Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею

Станет почет воздаваться. Где сила, там будет и право.

Стыд пропадет. Человеку хорошему люди худые

Лживыми станут вредить показаньями, ложно кляняся.

Следом за каждым из смертных бессчастных пойдет неотвязно

Зависть злорадная и злоязычная, с ликом ужасным.

Скорбно с широкодорожной земли на Олимп многоглавый,

Крепко плащом белоснежным закутав прекрасное тело,

К вечным богам вознесутся тогда, отлетевши от смертных,

Совесть и Стыд. Лишь одни жесточайшие, тяжкие беды

Людям останутся в жизни. От зла избавленья не будет.

Знакомая картина…

Суд над неправедным судьей

Об отношении людей к неправедным судьям можно найти много историй в фольклоре.

Как-то раз Ходжу Насреддина пригласил на соколиную охоту султан. У Насреддина сокола не было, и он в поле пустил ворону. Ворона села на быка, и Ходжа повел быка домой. Хозяин не захотел отдавать быка и пожаловался кади (судье). Насреддин посулил судье подарок, и кади на суде счел быка охотничьей добычей Ходжи. В благодарность Насреддин презентовал кади горшок с бычьим навозом, прикрытый сверху капустным листом и залитый маслом.

Когда кади зачерпнул ложкой маслице и увидел, что там, он позвал Насреддина и попенял ему: «Ах ты, негодяй, чем же ты меня угощаешь?»

« — Ты сам себя так угостил, почтенный кади, — ответил ему Ходжа Насреддин. — Ты уже наелся из этого горшка, когда вынес приговор. Разве ворона может поймать быка?

Сказал и пошел прочь» (Книга о судах и судьях).

Похожая история случилась более трехсот лет назад и в России. Ее можно прочесть в сатирической повести «Шемякин суд».

Как-то бедняк попросил у своего богатого брата лошадь, чтобы привезти из лесу дров. Брат лошадь дал, а хомут пожалел. Бедняк привязал дровни к хвосту лошади и поехал. Дровни зацепились за пенек, и лошадь лишилась хвоста. Богатей повел брата в город к судье Шемяке.

По дороге заночевали у попа. Бедняк свалился с полатей и задавил в люльке поповского ребенка. Наутро в город с братьями отправился и поп жаловаться на убивца. Когда шли по мосту, бедняк, желая покончить с собой, бросился в ров, но упал на старика и прибил того насмерть. Сын убитого присоединился к двум истцам.

Бедняк подобрал камень и завернул его в платок. При разборе каждого дела он показывал Шемяке узелок.

Судья, решив, что ответчик сулит ему золото или серебро, решил дело в его пользу: приговорил отдать лошадь бедняку, покуда у нее не отрастет хвост, попадью отдать бедняку, чтобы она родила сына взамен убиенного, а сыну погибшего старика броситься с моста на ответчика.

Понятно, что истцы не были в восторге от судейского решения и уже после суда отказались от своих претензий, откупившись от бедняка неплохими деньгами.

Когда Шемяка пожелал получить награду за свои труды, бедняк показал ему камень, которым убил бы его, не пойми судья его «намек». Надо ли говорить, как счастлив был Шемяка, избежавший смерти.

Но это все цветочки, ягодки же были еще за две с лишним тысячи лет до Шемяки. В истории мирового правосудия уникальным явлением стал суд персидского царя Камбиса (умер в 522 г. до н. э.), покорителя Египта. О суде поведал древнегреческий историк Геродот (484 г. до н. э. — 425 г. до н. э).

Суд Камбиса. Диптих Г. Давида. 1494–1498 гг.

«Отана же он (царь Дарий. — В.Л.) назначил начальником войска в Приморской области. Отец этого Отана — Сисамн был одним из царских судей. За то, что этот Сисамн, подкупленный деньгами, вынес несправедливый приговор, царь Камбис велел его казнить и содрать кожу. Кожу эту царь приказал выдубить, нарезать из нее ремней и затем обтянуть ими судейское кресло, на котором тот восседал в суде. Обтянув кресло (такими ремнями), Камбис назначил судьей вместо Сисамна, которого казнил и велел затем содрать кожу, его сына, повелев ему помнить, на каком кресле восседая он судит» (Геродот. История. Терпсихора. Книга 5, глава 25).

Других записей о суде Камбиса не сохранилось.

Эта история почти два тысячелетия была памятна всем образованным людям (в т. ч. и судьям), но в широкое общественное сознание она вошла благодаря назидательной картине-диптиху фламандского художника Давида Герарда (ок. 1460–1523) «Суд Камбиса», созданной в 1498 г. У картины есть еще несколько названий: «Страшный суд», «Продажное правосудие», «Сдирание кожи с продажного судьи». Диптих ныне находятся в Муниципальной художественной галерее г. Брюгге (главный город бельгийской провинции Западная Фландрия).

«Суд Камбиса» был написан мастером по заказу городских властей Брюгге и помещен в зале судебных заседаний ратуши для напоминания судьям об их судейском долге и судейской чести.

В картине Давид полностью реконструировал судебный процесс Сисамна. На левой части диптиха воссоздан «Арест судьи», на правой «Казнь судьи». В момент ареста Камбис уличает неправедного судью Сисамна, удерживаемого стражником, в преступлении, перечисляя ему на пальцах все случаи мздоимства. За креслом судьи стоит его сын Отан, будущий преемник. А на заднем плане изображена предыстория ареста — на крыльце проситель протягивает судье кошель с деньгами.

На правой части диптиха изображено, как в присутствии царя и придворных палач сдирает с живого судьи кожу. На заднем плане, на судейском кресле, покрытом кожей, снятой с казненного, сидит Отан. Возле него проситель, явно искушающий судью взяткой.

Возьмет ли ее Отан?

Если под Отаном разуметь судей вообще, не исключено, возьмет. В России, например, берут.

Наказание за «обед в пританее»

Оценивая роль Сократа в истории человечества, богословы называют его «христианином до Христа», а философы «первым философом в собственном смысле этого слова». Наиболее полное описание жизни древнегреческого философа, впервые рассмотревшего природу человека, оставили его апологеты философ Платон и историк Ксенофонт, а также его противник «отец комедии» Аристофан.

Пелопоннесская война (431–404 гг. до н. э.), в которой противостояли друг другу два союза — Делосский во главе с Афинами и Пелопоннесский под предводительством Спарты, закончилась поражением Афин, в которых была установлена власть Тридцати тиранов. После свержения проспартанских правителей в Афинах восстановилась видимость народовластия, но афиняне видели: государство зависло над бездной. В поисках виновников своих бед демократы нашли «крайнего» — 70-летнего Сократа, уроженца Афин, не раз доблестно защищавшего полис от врагов. Оснований, из которых легко было состряпать обвинение, хватало.

Прокурора в Афинах еще не было, обвинения выносились частными лицами. Ими стали кожевенник-коррупционер Анит, юный поэт Мелет и оратор Ликон. Стихотворец развесил объявления: «Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифеец, против Сократа, сына Софрониска из дема Алопеки. Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание — смерть».

Клеветники фактически обвинили философа в безбожии. Развращение же молодежи стало формальным поводом для сведения счетов. «Развращенной» молодежь называли за то, что она, наслушавшись речей Сократа и переняв его диалектику, также любила «испытывать» своих папаш беседой, ставя их часто в тупик.

Сократ выпивает чашу с ядом

Да что там молодежь! Философ и сам «испытал» многих афинян на предмет их умения рассуждать. Железная логика и смирение мудреца бесили граждан. А он лишь сетовал: «Я знаю только то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого». «Так как в спорах он был сильнее, то нередко его колотили и таскали за волосы, а еще того чаще осмеивали и поносили; но он принимал все это, не противясь. Однажды, даже получив пинок, он и это стерпел, а когда кто-то подивился, он ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?» (Диоген Лаэрций).

Не могли простить новые власти Сократу и его критики государственного устройства. Были у философа грехи и в прошлом: его ученики Алкивиад и Критий принесли немалый вред Афинам. Этого философу открыто в вину не ставили, но судьи, естественно, имели в виду.

В мае 399 г. до н. э. Сократ предстал перед одной из 10 коллегий суда присяжных. В состав суда входило 6000 членов, из которых 5000 были основными и 1000 запасными судьями. Судьи избирались ежегодно по жребию из граждан, достигших 30 лет, по 600 человек от каждой из 10 фил (общин) Аттики. Судебная коллегия, где разбиралось дело Сократа, состояла из 501 человека. Постановления принимались большинством голосов.

Для многонаселенных Афин всякий суд был праздник. Дело же одиозного Сократа привлекло весь город. Говорят, обвинители не жаждали крови Сократа, с них вполне хватило бы, если бы Сократ сбежал из Афин и не явился на суд. Именно это предложил старику Анит. Ведь, в конце концов, вся обида скорняка заключалась в том, что некогда Сократ высмеял его во время публичной дискуссии. Но мудрец проигнорировал «заботу» кожевника и, отказавшись от законной помощи знаменитого составителя судебных речей (логографа) Лисия, пошел на суд, «вполне сознавая грозящую ему опасность».

После речей обвинителей, потребовавших смертной казни для Сократа, обвиняемый взял слово и сказал, что он защищается только потому, что этого требует закон. Призвав судей ценить выше всего духовные блага, а не материальные, Сократ в первой части речи сказал о том, что нет ничего предосудительного в исследовании натурфилософских проблем и что «воспитание людей он считает полезным делом». При этом заметил, что никакой платы за это он не брал. Конкретно же своим обвинителям философ, в частности, указал, что «нелепо считать его развратителем молодежи и одновременно признавать, что все остальные граждане, в том числе судьи или сами обвинители, никого не развращают».

«Отвергать одних богов и признавать других — вовсе не значит быть безбожником», — заявил Сократ и добавил, что на него богами возложена миссия — воспитывать своих граждан (в т. ч. и судей) в духе добродетели. Когда же он сообщил, что, по словам дельфийской пифии, «нет человека более независимого, справедливого и разумного, чем Сократ», он сам себе подписал смертный приговор.

Суд признал Сократа виновным — при соотношении голосов 280 против 221. Для оправдания недоставало 30 голосов. Сократу, как обвиненному, по закону оставалось предложить самому себе меру наказания — не ту, что вменяли ему обвинители, а которую он заслуживал в собственных глазах — штраф, тюремное заключение, изгнание из Афин… Судьи же по своему усмотрению должны были выбрать тот или иной вариант.

Друзья философа были уверены, что при втором голосовании дело закончится оправданием, но обвиняемый обманул ожидания друзей и суда. Он вдруг заявил, что для него, человека достойного, но бедного, «нет ничего более подходящего, как обед в пританее!» (Здание, в котором обедали на государственный счет пританы — члены совета и лица, оказавшие Афинам важные услуги). Свое «наказание» подсудимый подкрепил весомой аргументацией: «Убежденный в том, что не обижаю никого, я ни в коем случае не стану обижать и самого себя, наговаривать на себя, будто я заслуживаю чего-нибудь нехорошего, и назначать себе наказание». Сократ все же согласился по бедности уплатить штраф в одну мину серебра. Все его движимое и недвижимое имущество оценивалось в 5 мин.

При этом обвиняемый не молил, как было принято, о прощении и не обещал бросить занятия философией; он даже запретил плакать о нем родственникам.

Восприняв пассаж философа как издевательство, суд 360 (против 141) голосами вынес Сократу смертный приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. «Никто не желает зла», — говаривал философ, судя по всему, еще до суда.

После вынесения приговора Сократ обратился к судьям: «Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а мои обвинители уходят, уличенные правдою в злодействе и несправедливости».

В связи с отсутствием в Афинах священного посольства, без которого смертная казнь запрещалась, приговор был отсрочен на 30 дней. Сократа в тюрьме навещали друзья — они были «подавлены мыслью о предстоящей разлуке с ним и в то же время поражены величием его духа, его истинно философским спокойствием и необычайным мужеством перед лицом смерти».

Узнику был подготовлен побег, но он отказался, решив во всем остаться верным законам Афин. Ведь только благодаря законам, считал Сократ, существует государство, и «вопреки мнению большинства, нельзя отвечать несправедливостью на несправедливость».

В свой последний день Сократ не стал ждать захода солнца, попросил принести ему чашу с ядом, цикутой (по другой версии, болиголовом), и спокойно выпил ее. Перед смертью Сократ попросил принести в жертву богу врачевания Асклепию петуха, как благодарность за выздоровление, «символизируя этим свою смерть как выздоровление, освобождение от земных оков».

До сих пор юристы спорят о справедливости приговора, а философы о причинах, побудивших Сократа «принудить» суд к обвинительному вердикту — ведь «в сущности он (Сократ. — В.Л.) и до сих пор остался непонятным, как непонятна его казнь, производящая такое впечатление, что не афиняне его казнили, а сам он заставил их себя казнить» (А. Ф. Лосев).

Смерть Сократа оставила не меньше вопросов, чем задала их его жизнь. «В самом деле, как быть, если индивидуальное сознание сталкивается с общественным, если совесть одного идет вразрез с убеждением многих? Что делать, если мнение одного из граждан противоречит интересам государства, его требованиям? Как поступить тем, теоретическая и практическая деятельность которых вызывает недоверие и вражду со стороны окружающих людей? Какой приговор можно вынести человеку, обвиненному в подрыве устоев общественной и семейной жизни, если к тому же он решительно отказывается от какого-либо компромисса с людьми, считающими его деятельность разрушительной и даже пагубной? Словом, как быть, если один идет наперекор всем и считает истиной то, что, по мнению остальных, является опасным заблуждением?» (Ф. Х. Кессиди).

В последнее время многие правоведы склоняются к тому, что «афиняне, казнившие Сократа, были правы, так как они отстаивали основы своей “нравственной жизни”. Однако и Сократ был прав, так как он выдвинул новый принцип, ознаменовавший собой наступление новой эпохи, новой фазы в истории мира и всего человечества». Главный вопрос жизни, провозгласил философ, есть вопрос о добре и зле, и человек при любых обстоятельствах может и обязан выбирать добро.

Наместник страшнее чумы

Римское право — великое творение римских юристов, в самом Древнем Риме не всегда соблюдавшееся. Для римлян зачастую личные связи и золото были выше писаных законов, и сами законы применялись либо избирательно, преимущественно для неримлян, или когда судьям и власти было выгодно блюсти именно эти законы. «Как бы нам ни хотелось, речи Цицерона вовсе не свидетельствуют о справедливости римского суда и величии римских законов, а лишь говорят о том, что в определенных условиях честные люди могли все же противостоять неправедности судей, умели находить лазейки в бетонной стене корысти и круговой поруки высших слоев общества» (В. Н. Еремин).

«Чего всего более надо было желать, судьи… в столь ответственное для государства время. Ибо уже установилось гибельное для государства, а для вас опасное мнение… будто при нынешних судах ни один человек, располагающий деньгами, как бы виновен он ни был, осужден быть не может. И вот, в годину испытаний для вашего сословия и для ваших судов… перед судом предстал Гай Веррес, человек, за свой образ жизни и поступки общественным мнением уже осужденный, но ввиду своего богатства, по его собственным расчетам и утверждениям, оправданный. Я же взялся за это дело, судьи, по воле римского народа и в оправдание его чаяний… дабы избавить всех нас от бесславия. Ибо я к суду привлек такого человека, чтобы вы вынесенным ему приговором могли восстановить утраченное уважение к судам, вернуть себе расположение римского народа, удовлетворить требования чужеземных народов. Это — расхититель казны, угнетатель Азии и Памфилии, грабитель под видом городского претора, бич и губитель провинции Сицилии. Если вы вынесете ему строгий и беспристрастный приговор, то авторитет, которым вы должны обладать, будет упрочен; но если его огромные богатства возьмут верх над добросовестностью и честностью судей, я все-таки достигну одного: все увидят, что в государстве не оказалось суда, а не что для судей не нашлось подсудимого, а для подсудимого — обвинителя» (из речи Цицерона против Верреса).

Судебный процесс по делу бывшего наместника Сицилии Гая Лициния Верреса принес 36-летнему квестору (младшему чиновнику), служившему какое-то время на Сицилии, а затем в Риме, Марку Туллию Цицерону (106—43 гг. до н. э.) всеримскую славу. Дело явилось трамплином для «нового человека», ставшего в 63 г. до н. э. консулом Рима, раскрывшим антигосударственный заговор Катилины, за что он был назван «отцом отечества».

Цицерон. Античный бюст

Подсудимый же, Гай Веррес, за 3 года наместничества (73–71 гг. до н. э.) фактически опустошил остров. Доведенные до крайности, городские общины Сицилии на основании Корнелиева закона о вымогательстве подали против своего проконсула беспрецедентный, но реальный иск в 100 млн сестерциев (около 100 млн долл США), сопоставимый с реальными доходами Рима. Обвинителем сицилийцы попросили выступить Цицерона, которого помнили как честного и справедливого чиновника, руководившего вывозом зерна в период нехватки хлеба в Риме, и талантливого оратора.

Проведя в Сицилии следствие, собрав за 50 дней письменные доказательства вины Верреса и вызвав свидетелей, Цицерон вернулся в Рим и инициировал процесс против наместника.

Веррес был большой знаток законов, а паче того, как обходить их. То он попросту крал казенные деньги, подставляя своих начальников. То, пользуясь своей властью, не раз возбуждал судебное преследование гражданина, собирающегося принять богатое наследство, в результате чего получал или откупные от наследника, или все его наследство. То, изменив цену закупки зерна и правила учета, безмерно обогащался за счет граждан, пока не превратил Сицилию — основную поставщицу хлеба для нужд Рима и Италии — в нищую провинцию Империи. То «на глазах у всех ограбил в Сицилии все здания — как священные, так и мирские, как частные, так и общественные, и… совершая всякого рода воровство и грабеж, он не только не чувствовал страха перед богами, но даже не скрывал свои преступления». То во время восстания Спартака, когда тот в 71 г. со своей армией подошел к Мессинскому проливу и попытался переправить часть своих войск в Сицилию, Веррес взял с него деньги, обещая предоставить корабли морских пиратов, но обманул восставших, а себе поставил это в заслугу. То — совсем уж вопиющий случай! — придумал «новый способ грабежа» военного флота: захватив все источники финансирования (хлеб, жалование и пр.) флота, Веррес «стал за определенную плату отпускать матросов со службы, а все жалование, причитающееся отпущенным, присваивать себе». Ослабление флота достигло такой степени, что корабли римлян стали захватывать пираты. Некоторым удавалось сбежать от пиратов, но их капитанов Веррес обвинял в предательстве и предавал казни. Более того, когда пиратов ловили, проконсул за деньги отпускал их на волю (либо продавал в рабство), а вместо них публично казнил узников из своих тюрем — римлян или сицилийцев! Все свои преступления, как и водится в этих случаях, наместник топил в вине, обжорстве и разврате, совращая детей и жен достопочтенных подданных.

«Но самые многочисленные и самые важные доказательства и следы всех своих пороков он оставил в провинции Сицилии, которую он в течение трех лет так истерзал и разорил, что ее совершенно невозможно восстановить в ее прежнем состоянии… Наши преданнейшие союзники были отнесены к числу врагов, римские граждане были подвергнуты пыткам и казням, словно это были рабы; преступнейшие люди были за деньги освобождены от судебной ответственности, а весьма уважаемые и бескорыстнейшие, будучи обвинены заочно, без слушания дела были осуждены и изгнаны; прекрасно укрепленные гавани и огромные, надежно защищенные города были открыты пиратам и разбойникам; сицилийские матросы и солдаты, наши друзья и союзники, были обречены на голодную смерть; прекрасный, крайне нужный нам флот, к великому позору для римского народа, был потерян нами и уничтожен…» — это только краткий отрывок (1 %, не более) из обвинения Цицерона.

Короче, не было той гнусности, которую не сотворил бы Веррес вопреки закону, открыто и нагло, пользуясь покровительством центральных властей и долготерпением провинциалов.

Имея неограниченные средства для подкупа и поддержку властей разного уровня, Веррес был уверен в оправдательном вердикте. Нельзя сбрасывать со счетов, что на стороне обвиняемого хоть и неявно был славный полководец Помпей, принявший щедрую помощь Верреса в испанской войне против Сертория, когда сенат не высылал ему своевременно денег и необходимых припасов и снарядов. Немало израсходовал Помпей «заемных» средств и в самом Риме для получения консульства на 70 г. «Деньги, собранные Верресом в Сицилии, формировали “черную кассу” Помпея, за счет которой поддерживалось, а затем и усиливалось его политическое влияние» (А. Н. Нуруллаев).

Бывший наместник подкупил наличный состав суда за большие деньги (их таскали корзинами), но Цицерон все же добился отставки судей. Тогда обвиняемый нанял в качестве адвоката знаменитого оратора Гортензия (будущего консула на 69 г. и любителя изысканных блюд из павлинов) и подкупил некоторых новых преторов, всячески затягивавших процесс, с тем, чтобы перенести его на следующий год, когда обновится состав судей, более благосклонных к Верресу.

Однако Цицерон оказался бойчее бывшего наместника и явных и тайных его покровителей и апологетов. Намерения обвинителя стали ясны уже после первого его выступления в суде: «Я утверждаю, что Гай Веррес в своей разнузданности и жестокости совершил много преступлений по отношению к римским гражданам и союзникам, много нечестивых поступков по отношению к богам и людям и, кроме того, противозаконно стяжал в Сицилии 40 000 000 сестерциев. Я докажу вам это с полной ясностью на основании свидетельских показаний, на основании книг частных лиц и официальных отчетов».

Во время процесса Цицерон постоянно «остужал» судей, напоминая им об их долге: «О, достопамятные суды!.. Разве Веррес питал бы какую-либо надежду на благоприятный исход суда, если бы у него не сложилось дурного мнения о вас? Поэтому Веррес должен быть вам ненавистен еще более, чем римскому народу, если это возможно, так как считает вас равными себе по алчности, способности к злодеяниям и клятвопреступлению… В этом судебном деле вы вынесете приговор обвиняемому, а римский народ — вам».

Слушание дела началось 5 августа 70 г. и должно было быть прервано из-за ряда общественных игр… В интересах обвинения было закончить весь процесс до начала общественных игр. Поэтому Цицерон вместо длинной речи произнес ряд коротких, сопровождая каждую чтением документов и представлением свидетелей. Уже 7 августа Веррес сказался больным и не явился в суд; вскоре он покинул Рим. Гортенсий отказался защищать его. Допрос свидетелей и чтение документов закончились на девятый день суда. Суд подтвердил факт добровольного изгнания Верреса и взыскал с него в пользу сицилийцев 40 000 000 сестерциев.

Что же в итоге? Грабитель и убийца, но урожденный гражданин Рима, по римским законам на деле отделался легким испугом. Единственное практическое достижение Цицерона — возвращение средств Сицилии (хотя таких сведений, что деньги дошли до места, мне не попалось). Увы, законы не дали справедливости. И в таких решениях коренились причины падения поздней Римской республики, которые одновременно предопределили грядущую гибель Римской империи.

«Никто не может избежать смерти», — утверждал Цицерон. Не избежал ее и он. После убийства Юлия Цезаря полководцы Марк Антоний, Эмилий Лепид и племянник убитого Октавиан заключили в 43 г. до н. э. соглашение — второй триумвират. Под лозунгом «восстановления порядка» были составлены проскрипционные списки, в которые попали 300 сенаторов и более 2000 всадников. Среди осужденных на смерть оказался и Цицерон. Честнейший человек, патриот Рима, великий оратор, составивший более 110 блистательных речей и написавший немало философских и религиозных трактатов, а также сочинений по ораторскому искусству, скрупулезный законник, но личный враг Антония, он оказался вне закона и вынужден был бежать из Рима. «По дороге его настигла шайка убийц. Едва он высунул голову из носилок, как бывший военный трибун Попилий Ленас, которого Цицерон когда-то защищал в суде, нанес ему три удара мечом по шее. Попилий отнес голову Цицерона к Антонию и получил за нее в десять раз больше назначенной цены (т. е. «заработал» 250 тыс. динариев). Мстительная жена Антония, Фульвия, проколола булавками язык, который, вероятно, не щадил и ее. Затем Антоний приказал выставить голову и правую руку Цицерона перед ораторской кафедрой, украшением которой так часто был погибший» (Д. Мамичев).

После того как Веррес удалился в добровольное изгнание, он исчез с политической карты Рима. Но 27 лет спустя после своего «дела» триумвир Марк Антоний внес его имя в проскрипционные списки. Бывший проконсул был казнен в те же дни, что и Цицерон.

«Распни! Распни его!»

Трибунал над Мессией — Христом оказал беспрецедентное влияние на ход мирового развития и фактически дал начало новой эры. Это самое неправедное судилище в истории ответило на три вечных вопроса: «А судьи кто?» (власть), «Кто мы?» (народ), ответы на которые, увы, не украсили ни тех, ни этих; и «Что есть истина?» (Сам Иисус Христос).

После того как Иисус из Назарета Галилейского в 30 лет получил законное право проповедовать, Он провозгласил Себя Сыном Божиим и три с половиной года наставлял на путь истинный жителей Сирии (римской провинции, включавшей Галилею, Иудею, Самарию, Идумею и Перею) и являл много чудес — от превращения воды в вино до воскрешения мертвых. Свидетели и участники Его чудес, многие иудеи готовы были признать Пророка своим царем. Первосвященники же и начальники народа, терзаемые завистью к Мессии и смятением пред своим будущим, всячески искали Его погибели. Их ненависть к Божественному Проповеднику усугублялась обличительными речами Иисуса Христа против различных партий и групп иудейской элиты. Своими провокациями, беззаконными по своей сути, без труда разоблаченными Христом, фарисеи, саддукеи, иродиане, левиты и др. лишь подливали масла в огонь веры людей в Божественную суть Иисуса.

Христос перед Пилатом. Художник Дуччо ди Буонисенья. Начало XIV в.

Накануне Пасхи 30 г. Сын Человеческий под крики «Осанна!» восторженно встречавшей Его толпы въехал на осленке в многонаселенный Иерусалим, в который на праздник собралось множество приезжих иудеев. Выгнав из храма Божьего всех продающих и покупающих в храме, и опрокинув столы меновщиков и скамьи продающих голубей, Христос стал проповедовать не земное царство, а Царство Божие и повел речь не о делах гражданских, а о духовном возрождении. Этим Иисус весьма разочаровал своих недавних поклонников, рассчитывавших сразу получить от Царя рай земной и освобождение от ига римлян. «Народ, не увидевший земной, царской силы Христа, к этому времени уже отвернулся от Него», чем не преминули тут же воспользоваться его враги.

Ученик Христа, Иуда Искариот, за 30 сребреников предал Учителя в руки синедриона (коллегиальный судебный орган священников, старейшин, законников и книжников), арестовавшего Его в ночь с пятницы на субботу, 14 нисана (по еврейскому календарю), «как злодея», без судебного постановления и даже без возбуждения дела.

С этого момента начались вопиющие нарушения судебного процесса, коих специалисты по еврейскому и римскому праву насчитывают до 27, попрание как форм и правил еврейского закона, так и основных начал правосудия.

Одно из самых древних, иудейское законодательство было направлено на поддержание установленного Богом порядка бытия. Столетиями в еврейском обществе закреплялись основные принципы судопроизводства: «точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого в самозащите, детальное исследование свидетельских показаний, обеспечение безопасности свидетелям и главное — милости… к оступившемуся».

Вершивший суд синедрион состоял из 71 члена, возглавлялся первосвященником, назначаемым ежегодно римским наместником — прокуратором. В 30 г. прокуратором был Понтий Пилат, а первосвященником Иосиф Каиафа, хотя все нити управления судопроизводством в Иудее держал в руках тесть Иосифа — Анна, до того много лет занимавший этот пост. Смертный приговор синедрион выносил редко, но и этого права он был формально лишен Римом в первое десятилетие н. э.: такой приговор надо было утвердить у прокуратора.

Все нарушения судопроизводства в суде над Иисусом Христом описаны в Евангелии, Толковании на Евангелие блаженного Феофилакта Болгарского, работах архиепископа Иннокентия Херсонского (Борисова), богословов и юристов А. Лопухина, А. Гумерова, Ф. Куприянова, В. Звягинцева, В. Илларионова и др.

Смертный приговор Иисусу Назарею вынес Каиафа на Совете за несколько недель до суда после воскрешения Христом умершего «четырехдневного» Лазаря: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели, чтобы весь народ погиб от Его учения!» Но и до этого было предпринято несколько тщетных попыток побить Проповедника камнями или сбросить в пропасть.

Синедрион постоянно провоцировал Христа. К Нему подсылались крючкотворы с софистическими вопросами, любые ответы на которые можно было бы вменить Ему в вину. Как-то Иисуса спросили, «позволительно ли давать подать кесарю, или нет?» Ответь Христос «да» — Его обвинили бы лжемессией, продавшимся римлянам, скажи «нет» — поставили в вину неподчинение кесарю. Но Иисус, указывая на кесарево изображение и надпись на динарии, сказал: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».

После ареста в Гефсиманском саду Христа сразу же повели на первый суд к Анне, не имевшему никаких прав для проведения собственного, к тому же без судейского кворума, суда. Законодательство разрешало вести уголовный суд только днем, однако он был проведен ночью, и при этом Христу не предоставили законного права вызвать свидетелей защиты.

Начал заседание Анна не с чтения статей судебного дела и допроса свидетелей-обвинителей, предупредив их об ответственности за дачу ложных показаний, а с допроса Христа, потребовав рассказать о Его учениках и о Его учении. Очевидно, из Его ответов он и думал выудить основание для обвинения Иисуса в руководстве тайной общиной. Христос призвал судью допросить свидетелей, но вместо этого один из слуг Анны ударил Его по лицу со словами: «Ты как отвечаешь судье?»

Продолжением первого суда стал такой же незаконный суд в доме Каиафы, проведенный той же ночью при полном отсутствии состязательности сторон — доносчиков и обвиняемого. «Более того, в Иудее практиковалась замечательная процессуальная особенность: члены синедриона разделялись председательствующим на две группы судей, одна из которых поддерживает обвинение, другая — защиту!» Здесь же все члены синедриона встали на сторону обвинения, единогласно обвинив Узника. Потенциальных сторонников Христа — Иосифа Аримафейского, Никодима, Гамалиила на Совете не было. «По закону иудеев, если смертный приговор принимался единогласно, то его не приводили в исполнение. Считалось, что единогласие свидетельствовало о том, что исследование обстоятельств проводилось поверхностно, а судьи не искали оправдательных доводов». В данном случае синедрион это проигнорировал.

Не имея основания для провозглашения смертного приговора, Каиафа стал спешно подыскивать (!) и допрашивать лжесвидетелей, не имевших ни одного показания, которое можно было принять как правдивое. В еврейском уголовном судопроизводстве «малейшее разногласие в свидетельских показаниях признавалось уничтожающим их силу». «Видя беззаконный суд их, Христос молчал, ибо тех, коих не убеждали знамения, как убедили бы оправдания?»

К концу заседания судебный процесс зашел в тупик: надо было его немедленно прекращать, а обвиняемого отпустить. И тогда Каиафа незаконно прибег к клятве: «сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник разодрал одежды свои (по Талмуду, первосвященникам это было запрещено делать Самим Господом. — В.Л.) и сказал: Он богохульствует! на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти».

Обвинение было основано исключительно на словах самого обвиняемого, без привлечения иных доказательств и допроса свидетелей, подтверждающих слова Христа, т. е. подтверждения Иисусом Его мессианских прав.

Получив под клятвой ответ Иисуса, судья нарушил закон, т. к. поставил обвиняемого в безвыходное положение — «признаться в преступлении, либо совершить еще одно — клятвопреступление», проигнорировав право узника по своему выбору отвечать или не отвечать на вопросы.

По закону «любой смертный приговор должен был быть утвержден еще раз не ранее, чем на следующий день после вынесения», причем с повторением всех судебных процедур предыдущего заседания. «Если суд не мог сразу оправдать подсудимого, то был обязан отсрочить, по крайней мере, на 24 часа, заседание для произнесения окончательного приговора. Окончательное заседание не могло также происходить в субботу».

Поскольку на следующий день была как раз суббота, а далее Пасха, повторное заседание (третий суд) без должного кворума было наспех проведено ранним утром, и на нем лишь огласили приговор.

Обвинительный приговор можно было пересмотреть и отменить при кассации, однако Иисусу Христу такая возможность предоставлена не была. Он начисто был лишен права на защиту.

Для утверждения смертного приговора члены синедриона направились к прокуратору, ведя с собой связанного и избитого слугами Христа.

По случаю празднования Пасхи и для наблюдения за порядком Пилат приехал из своей Кесарийской резиденции в Иерусалим. Делая уступку иудейским обычаям, Понтий сам вышел на лифастратон (открытое возвышенное место перед жилищем прокуратора) и спросил у иудеев, в чем они обвиняют своего узника. Члены синедриона, рассчитывавшие на то, что Пилат автоматически утвердит смертный приговор и не потребует нового разбирательства, не открыли Пилату своего приговора, а выдвинули против Христа обвинение политического характера — в возмущении народа, отказе давать подать кесарю и назывании Себя Христом Царем. При этом они надеялись придать Христа позорной смерти на кресте, которую могли совершать только римляне со своими рабами. «Евреи же считали, что человек, умерший на кресте, больше не принадлежал еврейскому народу». Клеветников не остановил страх пред лжесвидетельством, поскольку «согласно закону, лжесвидетель подвергался тому наказанию, которое ожидало оговариваемого им подсудимого».

К тому же фарисеи расчетливо надеялись отвести от себя и «с возможно малой затратой лжи обратить на иноземную власть ту ненависть, которую должна была возбудить в народе смертная казнь пророка».

Пилат тут же «должен бы был потребовать показаний: не собирал ли Христос около Себя воинов, не заготовлял ли оружия», но он почему-то не затребовал этого. Допросив Иисуса наедине, прокуратор убедился, что Тот не политический заговорщик и не представляет никакой опасности для Рима. Еврейским судьям Пилат заявил, что не находит никакой вины в этом человеке. Но те настаивали, говоря, что «Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места. Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галилеянин? И, узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме». Четвертый суд закончился без приговора.

Жадный до зрелищ, Ирод Антипа потребовал от Иисуса какого-нибудь чуда, но Спаситель проигнорировал его интерес. «Тогда Ирод со своими воинами, уничижив Иисуса и насмеявшись над ним, одел его в светлую одежду — знак невиновности, и отослал обратно к Пилату». Пятый суд над Христом проще назвать пародией на суд.

К тому времени у претории собралась толпа, подогретая начальниками и старейшинами иудейскими. Пилат, увидев, что Ирод тоже не нашел ничего преступного в Иисусе и лишь посмеялся над ним, решил воспользоваться еврейским обычаем, по которому к празднику освобождали одного из заключенных, и отпустить на свободу Христа. Прокуратор полагал, что народ вопреки лицемерным завистливым священникам и старейшинам потребует освобождения Мессии. Но собравшиеся неожиданно для Пилата стали кричать: «Смерть ему! Отпусти нам Варавву!» (Варавва же был осужден на смерть за участие в бунте и убийство).

Тогда Пилат приказал воинам бичевать Иисуса, думая, что вид истерзанного узника умягчит кровожадность толпы. Увы, «народ», увидев полуживого после страшной экзекуции (98 ударов бича) Христа, ожесточился еще более и стал требовать: «Распни! Распни Его! Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим!»

Судя по его реакции, Пилату стало явно не по себе — он уже убедился, что Христос если не полубог (по языческим меркам), так точно праведник. Он предпринял несколько попыток освободить Христа не столько в пику лицемерному синедриону, сколько из-за сочувствия к Иисусу, но проявил в этом слабость и непоследовательность. Будь наместник жестче и между своим благополучием и истиной выбери Истину, Христа, возможно, удалось бы спасти, хотя здесь мы уже вторгаемся в промысл Божий.

Прокуратор вошел с Иисусом в преторию и спросил Его: «Откуда Ты?» Но Спаситель не дал ему ответа. Пилат был удивлен этим молчанием. «Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять тебя или отпустить тебя?» Тогда Христос «утешил» его: «Ты не имел бы надо мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше».

После этого ответа Пилат желал еще более освободить Иисуса Христа. Трижды вопрошал он толпу: «Какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем» и трижды слышал в ответ: «Распни Его!».

Первосвященники, видя расположение Пилата, пригрозили ему: «Если ты отпустишь Его, ты не друг кесарю. Всякий, делающий себя царем — противник кесарю». Поскольку прокуратору было что скрывать от императора, он испугался доноса не на шутку.

Увидев, что толпа на грани взрыва, Пилат приказал принести воды, умыл свои руки перед народом и сказал: «Неповинен я в крови праведника сего!», на что толпа истово возопила: «Кровь его на нас и на детях наших!»

Тогда Пилат отпустил им разбойника Варавву, а Иисуса Христа предал на распятие. Так закончился шестой суд над Мессией. По римским законам, Пилат не должен был наказывать Христа еще раз после бичевания, но прокуратор смалодушничал.

На Лобном месте, по-еврейски Голгофа, распяли Иисуса, а по сторонам его двух разбойников, причтя тем самым и Христа «к злодеям».

«Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по-еврейски, по-гречески, по-римски. Первосвященники же Иудейские сказали Пилату: не пиши: Царь Иудейский, но что Он говорил: Я Царь Иудейский. Пилат отвечал: что я написал, то написал».

«Начиная с той ночи 14 нисана в Иерусалиме, когда при участии тысяч людей совершился суд над Иисусом Христом, и до наших дней происходит одно и то же: люди, избирающие грех, ожесточаются и распинают Бога» (Афанасий Гумеров, иеромонах Иов).

«Пилат отправил впоследствии к Тиверию (императору Тиберию. — В.Л.) донесение, в котором описал жизнь Иисуса Христа, Его чудеса и святость, свой суд над Ним и причины, побудившие осудить Его на распятие… Тиверий… так был поражен описанием чудес и святости Иисуса Христа, что предложил сенату включить Его в число римских богов; но сенат, неизвестно по каким причинам, на это не согласился, и Тиверий ограничился тем, что под страхом казни запретил преследование христиан» (святитель Иннокентий Херсонский).