Позывные любви

Вилий Визильтер, 2022

Этот глубоко личный поэтический труд длиною в жизнь представляет собой мужественный прорыв через тернии внешних обстоятельств и внутренней, невидимой миру, борьбы тёмных сил за душу человека к выстраданной, единственно доступной на земле радости – радости семейного очага, общения с любимыми.

Первые робкие попытки

«Какая яркая, красивая Звезда…»

Какая яркая, красивая Звезда!

Говорят, что она Планета…

Но для меня важно не это,

А нежное сиянье света,

Что взор ласкает иногда.

Днепропетровск, 1960 г.

«Стих Берлин задолго до рассвета…»

Стих Берлин задолго до рассвета.

Вымер, как иссякшая река.

Лишь мелькают в переулке где-то

Радужные стёкла кабака…

Берлин, 1965 г.

Позывные любви

День,

Словно тень,

Проходит

Краем души.

Вроде

Я,

А вроде

Не я…

Растворён

В оглушительном гаме.

Сдавлен

Со всех сторон —

И корчится

Под ногами

Ме-ло-дия,

Разорванная

На мириады

Бессмысленных звуков…

Мы рады,

Мы рады

Любому затишью.

Протягиваем руки

К соломинкам пауз.

Хоть на миг

Тишину!

И я бисером вышью

Светлый лик

Любимой…

Но мимо!

Мимо!

Мимо!

Уходит день

Набекрень.

Вроде

Та

И не Та.

СУЕТА —

Венец программы.

Но когда

Под конец

Бессмысленной драмы

Иссякают силы

И даже Светило

Угасает,

Идёт ко дну,

Вот тогда

Вдруг

Вечерами

Загораются звёзды

Вокруг

Так неестественно просто.

И всё стихает

Под их мерцаньем,

Исходит стихами.

И я, волнуясь,

Надеждой полон,

Настраиваюсь

По зову Сердца

На одну —

Единственную

Волну

В кратчайшем,

Тончайшем

Диапазоне

Волн…

И сквозь вопли и визг,

Захлестнувших эфир,

Позывные Любви

Пробиваются в мир.

В мир страстей и стихий

На эфирной волне,

Как мечты и стихи,

Прилетают ко мне.

Этот зов, эту нить

И таинственный стих

Я пытаюсь оставить

В песнях своих.

Неподвластные моде,

Любовью полны,

Пусть приходят

К вам

В радостный

Миг тишины.

Людмила

Как мир прекрасен и велик,

Когда глядишь в глаза Любимой.

И беды все проходят мимо,

Когда с тобой Любимой Лик.

Светла, загадочна, бездонна.

Ты — синь небес и гладь полей.

Ты — вечно юная Мадонна

В душе моей.

Явилась Ты, и я постиг

Смысл бытия и жизни бег.

Спасибо Богу и Судьбе

За этот искромётный Миг.

В моей душе гнезда не свили

Ни зависть и ни злобы Яд.

Хранит меня моя ЛЮДМИЛА —

Вся Суть и Нежность бытия.

Хвала Судьбе и вдохновенью!

И хочется плясать и петь,

Что это чудное мгновенье

Мне удалось запечатлеть!

От Тебя — свет,

От Тебя — тепло и слава.

Ты — наш самоцвет.

Мы — твоя оправа.

Не нужно нам иной услады,

Лишь только Ты была бы рядом.

Пусть будет так, без перемен.

Желают дети и… Вилен.

2006 г.

Суета

Серый день. Серый дом.

Серый сумрак за окном.

Серо небо. Серы лица.

Серой плесенью ложится

Серый Свет на гладь листа…

СУЕТА…

Москва, «Дарьял-ТВ», зима 2001 г.

Пророчество

Когда-то в забытой деревне,

Как будто из сказочных строк,

Цыганка, пророчица древняя,

Ступила на отчий порог.

Вещала меж явью и былью

Бесплотная звёздная тень,

Весьма припорошена пылью

Таинственных млечных путей.

И сквозь обветшалые шали,

Как гроздья космических гроз,

Её ожерелья сверкали

Огнём лихорадочных звёзд.

Забавно, легко, иллюзорно

В вечерней и вещей тиши

Словесные звёздные зёрна

Слетали на почву души.

И в детской душе прорастали

Миражной надежды цветы

На зыбком, пустом пьедестале

Нелепой и дерзкой мечты.

Мелькали времён полустанки,

Вертелась житейская ось…

Пророчество древней цыганки,

Увы, не сбылось, не сбылось.

Но всё же с упорством маньяка

Ищу я в небесной дали

Сигнала, послания, знака

Мне, пасынку этой Земли.

Гамбург — Москва, лето 2002 г.

Зеркала Земли

Черны от пота злые чепраки.

И черепа чернеют чернью вечной,

И в ковыли ложатся пылью млечной

Из-под копыт литые черепки.

Держу в руках один из черепков

Тех смутных лет, той старины глубокой —

И смотрит на меня нетленным оком

Судьба моя из глубины веков.

Быть может, здесь, средь волжских ковылей,

Я прикасался к влажному сосуду

И пил напиток яростный и мудрый

Из рук любимой Женщины моей.

Прерванная Песня

Любимая, мой Лебедёнок белый,

Парит, едва касаясь ковылей.

И стелются покорно перед ней

Сухая степь и влажный волжский берег.

Покой и мир хранит небесный зонт.

Лишь где-то там, за запредельным мысом,

Прошла орда какого-то Чингиса,

Покрыв вуалью пыльный горизонт.

Но это там, за дальнею чертой.

А здесь, в голубизне, весь лучезарен, тонок,

Парит над степью нежный Лебедёнок

Моею воплощённою судьбой.

Но вдруг у ног Любимой в ковыле

Зажглись два сгустка ярости и злобы.

И я рванулся в роковой чернобыль

Судьбе навстречу и навстречу мгле.

Застыл, смертельной лентою обвит,

Рука не дрогнула. Я вырвал злое жало —

И вздрогнула змея. И почва задрожала.

Дрожала Степь от грохота копыт…

Предчувствие

Упругие, тугие ковыли

В безмолвии вселенского простора

Торжественно, неторопливо спорят

О вечных тайнах матери-Земли.

И в мареве полуденных лучей,

В извечной дрёме, что вам нынче снится?

Крутой аллюр взбешённой кобылицы,

Каскад подков и терпкий звон мечей.

Живые смерчи в крови и в пыли

Сошлись лавиной ярости и мрака,

Разбрызгивая капли алых маков

В былинные степные ковыли.

Ну а пока в узде и под седлом,

В попоне из оврагов и курганов

Спит чутким сном коварного вулкана

Живая Степь в безмолвии седом.

Гимн статистике

Сколько в мире дилижансов?

Сколько сыграно романсов?

И исписано бумаг

По делам и просто так

В учрежденьях и судах

Не за совесть, а за страх?

Всё сочтёт до листика

Точная статистика.

Сколько в мире дилетантов

И непризнанных талантов,

Честолюбцев многоликих,

И ничтожных, и великих,

Фарисеев, моралистов,

Чистокровных и нечистых?

Всех сочтёт, лишь свистни-ка,

Точная статистика.

Сколько роздано авансов

По расчёту или в трансе?

Все сочтётся: страх, протесты,

Сопли, вопли, манифесты,

Истеричное юродство,

Благородство и банкротство.

Это вам не мистика,

А точная статистика.

Нокдаун

(монолог поверженного боксёра)

Да, я боксёр!

И нынче загнан в угол.

И прыгают канаты по спине.

Я распростёрт —

И секундант над ухом

Гнусавит жалкий реквием по мне.

Один, два, три —

Закончилась погоня.

Я сброшен вниз, как отшумевший лист.

Судьба, смотри:

Лежат мои ладони

На вечном пульсе матери-Земли.

А сквозь конвой

Надёжнейших канатов,

Тьму разрывая вспышками огня,

Кинжальный вой

Всех глоток-автоматов

Безжалостно впивается в меня.

Четыре, пять… По неподвижной цели

Ведут огонь, не уменьшая темп.

С башки до пят

Я корчусь на прицеле

Всех истинных убийственных систем.

Шесть, семь ещё…

А небеса как сито,

Сплошное мозаичное панно.

Уходит счёт,

А с ним уходят силы,

И гаснет опустевшее окно.

Семь, восемь… Пусть!

Но при девятом счёте,

Презрев бессилье и смертельный риск,

Я поднимусь, как штрафники в пехоте,

Чтоб драться насмерть,

Чёрт вас побери!

Страх

Устала моя голова.

Смешалися были и небыль.

Куда подевались слова,

Что падали звёздами с неба?

Куда подевался размах

Стремлений и дерзких желаний?

Тотальный неведомый СТРАХ

Мне сердце в комочек сжимает…

Костыли

Ах, какие костыли

Есть у матушки-Земли!

Деревянные, литые,

Железные и золотые.

Сотрясают мир эксцессы,

Все научные прогрессы

Исчезают в пух и прах!..

И лишь настойчиво, и тайно,

И вовсе, вовсе не случайно

Мир держится на костылях.

И я совсем не исключенье,

И не по щучьему веленью,

И не сказать, что я гуляю,

А как-то жалко ковыляю

Не за совесть, не за страх

На деревянных костылях.

Но, скажем так, не я один,

А был известный Господин,

Знаменитый интриган,

Великий злобный Талейран.

Ему внимали короли,

И даже чудо-костыли

Ему служили не простые,

А изумрудно-золотые.

Он золотыми костылями

Вертел князьями, королями

И, словно персонаж Эзопа,

Перекраивал Европу.

И Пётр-царь любил, любил,

Любил использовать костыль.

Нередко он, сказать позвольте,

Гулял по Меншиковой морде.

С тех пор по всей Руси Великой

Пошло в быту смешно и дико

Словечко царское гулять:

— Позволь тебе накостылять!

Вот такие костыли

Есть у матушки-Земли.

И я, чего греха таить,

С их помощью учусь ходить…

А нынче на краю Земли

Вновь маршируют костыли.

Жгут факелы и кличут браво:

— Всем костылям-героям Слава!

Монолог Галатеи

Застыв, как изваяние, у входа

В мир, что куда-то мчится и спешит,

Я думаю: «Зачем мне их свобода,

В которой нет ни капельки души?»

Не понять тебе вовек —

Этот мир непостигаем:

Чем ничтожней человек,

Тем он чинопочитаем.

Мне не прижиться в этом мире сроду.

Он ложью, словно змеями, обвит.

Зачем мне эта самая свобода,

В которой нет ни капельки любви?

Вон, гляди, глупец румяный!

Может он спокойно жить,

Жить под сенью истуканов

В серых мантиях из лжи.

О боги! Об одном прошу, не боле,

Сомнения и страхи поборов,

Хоть в бедности, хоть в нищете, в неволе

Даруйте мне мятежную любовь!

Я — Галатея! Камень покорён.

Ещё мгновенье — и проснётся дух.

О, где же, где же ты, Пигмалион?!

Хоть в бездну за тобой пойду.

Людмиле: память любви

Легчайшим шелестом из книги бытия:

Юбчонка узкая, как лучик светофора,

Дрожащим пламенем старинного офорта,

Миражной кисеёй, окутав быт и явь,

Идёт по памяти, любимей всех на свете.

Лишь нежный след, и серебрист, и светел,

Алмазной россыпью сквозь время вижу я.

Взбесившиеся слова

Сотней отточенных лезвий,

Энергией в тысячи ватт

Безжалостно рушат песню

Взбесившиеся слова.

Стынет в кровавой пене

Невиннейшая игра.

Нежное, робкое пенье

Рушит словесный град.

Рвёт, разрывает на части —

В бога и в душу-мать!

Так, что великий мастер

Не смог бы их вновь собрать.

И на ничтожных обломках

Встают иные слова:

Злобные, громкие,

Бьющие наповал!

В клочьях живого мяса,

В гримасах сжимая боль,

Ряды обречённых масок

Готовы в неравный бой.

Осколки

Осколки, осколки, осколки

Мои

Сателлитами кружат.

По сколько, по сколько, по сколько

Даёте

За мёртвые души?

Шакалы, шакалы, шакалы,

Тупые

И сытые морды

Считают, что мало, что мало,

Что я

Недостаточно мёртвый.

И снова плевками, плевками

На раны, на раны, на раны.

Затянут,

Как каторжный камень,

В трясину

Цитат из Корана.

Я мёртвый! Я мёртвый! Я мёртвый!

Я — труп на проезжей дороге.

Ненужный всеядному чёрту.

Забытый

Всепомнящим Богом…

Катерина

От постылого порога

Вымученно, криво

Тёрном стелется дорога

К волжскому обрыву.

Над обрывом свет струится

Стаи лебединой.

Кличет горько, вслед стремится

Сердце Катерины.

Катерина — лебедь белый,

Бедный мой подранок.

Ах, сюда ты залетела

Поздно или рано.

Все под крышами укрылись

От любой стихии.

Нынче все угомонились

Молодцы лихие.

Где ж вы, странники Господни,

Рыцари отваги?!

Только лают в подворотнях

Шавки да дворняги.

Только вороньё кружится,

Солнце застилая.

Ах! Взлететь бы вольной птицей

С лебединой стаей!

В небо ринуться с обрыва

Хоть на миг, не боле!

Стоит, стоит миг счастливый

Вечности в неволе.

Вопль души

Оцепененье проникает в душу,

Покрывает зелёным налётом плесени.

Столикой тяжестью давит и душит

Груз баррикад всех Красных Пресен.

Прочно заделаны входы и выходы.

Бьются желанья в стальном каземате.

И Чёрный Монах торжественно выкадил

Место для казни божественным матом:

— Мать твою так и мать твою этак!

Время приходит, и жди приговора.

Цепи гремят — из каменных клеток

Спущена дикая жадная свора.

Душа моя,

Истерзанная когтями непосильного оброка.

Я с болью вглядываюсь в мрак.

Неужто ты

По воле Рока

Лишь пища для собак?!

Пепел

Давит на мозг свинцовая накипь,

Сердце, как волк, в огневом кольце.

Предначертанные, вещие знаки

Не видны почти на моём лице.

Прошлая мощная вера слепая

Сникла совсем, как заблудший снег.

И по ночам мне злорадно мигает

Мой первородный неведомый грех.

Я ль виноват, что, как лес, облетают

Мысли и чувства от хищных ветров

И от стервячьей невидимой стаи

Пепел ложится на снежный покров?

Пепел ложится, пепел ложится!

В пепле следы, как в навозной жиже!

Сквозь тягостный пепел гнилой сукровицей

Сочатся остатки бессильной души.

Страх

(монолог Гойи)

Знаком язык мне шпаги и кинжала,

Звенящий свист их и смертельный взмах.

Рука в жестоких схватках не дрожала,

Но знаю, знаю, что такое страх.

В сильных руках —

СТРАХ!

В сжатых устах —

СТРАХ!

В причудливых снах —

СТРАХ!

Ты посмотри на гордого тореро

Не в схватке, а в соседнем кабачке.

Он, говорят, отважен, смел не в меру.

А сколько страха в этом смельчаке!

В его глазах —

СТРАХ!

В складках у рта —

СТРАХ!

В каждом суставе —

СТРАХА отрава.

Беда подстерегает нас повсюду,

В публичных и укромнейших местах.

Как часто подавляю я подспудный,

Ползущий в душу леденящий страх.

Несёт монах —

СТРАХ!

В его церквях —

СТРАХ!

В его кострах —

СТРАХ!

Монолог Никиты Муравьёва

Чары света умчалися прочь.

И бездумным, безумным капризом

Распростёрлась над саваном сизым

Бесконечная чёрная ночь.

Всё дотла растворилося в ней,

Растеклось, как медузы по камням.

Только хлопья железных окалин

Вместо прежних железных людей.

А что плодит темень?

Тени!

А что творит гений?

Тени!

Что вместо растений?

Тени!

Что каплет нам в темя?

Тени!

В решётках сплетений?

Тени!

Осколки крушений —

Тени!

Только ярким лучом с высоты,

Благотворной живою водою,

Искромётной весёлой звездою,

Светлый Ангел, являешься Ты.

Оживая на миг, видит бог,

В этой зыбкой безмолвной пустыне,

Как сошедшую свыше святыню,

Я целую следы твоих ног!

Но молотом в темя —

Тени!

Опутали тело —

Тени!

До самых артерий —

Тени!

Сетями сомнений —

Тени!

Цепями мучений —

Тени!..

Монолог Александрины

О Господи, в Твоей всевышней воле

Дать выстоять в кругу смертей и мук,

В девятом круге варварства и боли

Никитушке, супругу моему.

Он против Зла поднялся на Руси.

Его, о Господи, помилуй и спаси!

Нам не дано достичь величественной цели.

Хочу лишь облегчить, и боле ничего,

Ту ношу тяжкую, те каторжные цепи

Никитушки, супруга моего.

Он против Зла поднялся на Руси.

Его, о Господи, помилуй и спаси!

Живительной водой священного колодца

Весь свет моей души наперекор всему

В тот каменный мешок, во тьму пускай пробьётся

К Никитушке, супругу моему.

Он против Зла поднялся на Руси.

Его, о Господи, помилуй и спаси!

Всё одолею: страх, покорность, ужас.

Зажму в груди и материнский вопль,

Лишь дай согреть в декабрьскую стужу

Никитушку, супруга моего.

Он против Зла поднялся на Руси.

Его, о Господи, помилуй и спаси!

О Господи, я ангелом крылатым

Стремлюсь к Тебе. Но более всего,

Прости мне, Господи, люблю светло и свято

Никитушку, супруга моего.

Он против Зла поднялся на Руси.

Его, о Господи, помилуй и спаси!

Кандальный грохот, стоны и проклятья

Уж заглушают колокольный звон.

Хоронят заживо товарищей и братьев

Никитушки, супруга моего.

Он против Зла поднялся на Руси.

Его, о Господи, помилуй и спаси!

Сиреневый сон

От детства,

Ушедшего в бездну времён,

Мне достался в наследство

Сиреневый сон.

Наплывая бездонной

Прозрачной волной,

Колонны, колонны, колонны

Встают предо мной,

В нежный сумрак одеты.

А вокруг, а вокруг,

За стеною рассвета —

Сиреневый луг.

А над серебристой речкой —

Тучки — серые сердечки.

А у серебристой речки —

Всюду белые овечки.

Перед серебристой речкой —

Розовые человечки.

На зелёной опушке —

Солнечный круг.

В нём танцуют пастушка

И юный пастух.

Воплощённая вечность,

Хоть и хрупок на вид,

Как наивно-доверчив

Этот танец любви!

Как за них трепещу я!

Ах, сиреневый луг!

Здесь любовь торжествует,

Недоступная злу…

Но уносятся куда-то

Тучки — серые сердечки.

Растворяются у речки

Слишком белые овечки.

Стали пламенем Заката

Розовые человечки.

Но я жду, что с рассветом

Мне откроется вдруг,

Неожиданно где-то

Сиреневый луг.

И в сиреневых звуках —

Не во сне, не во сне! —

Чьи-то нежные руки

Прикоснутся ко мне.

Тайны

(доченьке Катюше)

Исчезли давно каравеллы, фрегаты.

И с ними корсары ушли и пираты.

Всё меньше и меньше сокровищ случайных.

Но верю, остались весёлые тайны.

Лишь сделаешь шаг от родного порога —

И можешь ты тайну рукою потрогать.

За угол свернуть,

К перекрёстку вернуться

И с тайной

Нечайно

Нос к носу столкнуться.

Увидеть глазами, почувствовать кожей,

И сердце забьётся легко и тревожно.

И ты уж решишься без тени сомнений

Навстречу опасным шагнуть приключеньям.

Но тайна —

Бескрайна.

К тому ж недотрога.

Её иногда и не сможешь потрогать.

Её иногда даже с места не сдвинуть,

Не то что проникнуть

В её сердцевину.

Следами утрат

Ночь проходит печально,

Но снова с утра —

Ожидание тайны.

Проходят

И вновь намечаются сроки.

А тайна —

За далью,

Далёко-далёко!

И хочется нетерпеливо, отчаянно,

Чтоб каждый наш день раскрывался как тайна.

Эхо

Ах, какое в Коктебеле эхо!

Раскатистое, звонкое, глухое.

Кричишь —

И моментально смехом

В ответ тебя, как артналётом, кроет.

Ты слово —

А в ответ десятки

Влетают в глотку пулемётной дробью.

И новые слова в неравной схватке

В своей же гибнут, собственной утробе.

Стою, ошеломлён и озадачен.

Ну что за странность в этих мёртвых скалах!

Вдруг, как под гонг в невероятном матче,

С лица слетело тесное забрало —

И встал, прорвав заслоны бельм,

Весь мир — огромный КОКТЕБЕЛЬ.

Лишь вместо мёртвых скал подонки.

Ряды подонков в ярком свете дня.

Я бью в упор —

И пули звонко

Отскакивают

И впиваются в меня.

Жажда

Дремлет рассвет за окном,

Дремлет кухонная утварь.

А я на судёнышке утлом

В погоне за каверзным сном.

Провисли мои паруса,

И мёртвая зыбь под ногами

Возносит тоскливые гаммы

К холодным, пустым небесам.

И замкнут магический круг

Пристойною пресною одой.

Вселенская сонная одурь

Всё в сон погрузила вокруг.

Когда же, игрив и певуч,

Сквозь сонную муть и зевоту

Весёлою звонкою нотой

Пробьёшься к нам, Солнечный Луч?!

Бы(о)ль

От загадочных сдвигов Судьбы

На каком-то глухом повороте

Остаётся пошлейшая быль

Красной ржавчиной на эшафоте.

И лежит, повинуясь молве,

Весь в пыли, в проржавевших доспехах,

Измельчённый и жалкий век,

Кем-то брошенный на потеху.

На потеху ветрам сырым,

На потеху гнилым болотам.

И гниёт легендарный Рим

Под фундаментом эшафотов.

Лишь кричит вороньё кругом,

Конец ознакомительного фрагмента.