Лик на стене

Виктор Цененко, 2023

Мистическая история о дружбе, потусторонних явлениях, внутренней пустоте и старом Ростове-на-Дону, где некоторые улицы и повороты меняют жизни людей.

Чтобы увидеть что-то, нужно позволить этому быть. Это можно сделать осознанно и неосознанно. Помните, может быть, как какая-нибудь нечистая сила, вроде упырей, стучится к жертве в дверь или окно и просит впустить ее? Это важный момент. Чтобы что-то увидеть, нужно впустить. Образ, идея, даже ощущение.

То, как будет выглядеть нечто, что вы увидите, зависит не только от вас, но и от культуры, в которой вам довелось родиться, расти или в которую вы по каким-то причинам погрузились. Например, христиане в момент благоговения могут видеть Христа, святых, ангелов. Буддисты — видят Будду, бодхисатв, Тару разных цветов и так далее.

Или, когда приходит страх, вы можете видеть девочку в белом платье и со спутанными волосами, жуткую собаку, а еще — потерянного родственника. Вы просто позволяете этому быть и проявляться, а голова включает это в ваше поле зрения. На секунду, час или навсегда. Могут ли увидеть это другие? Нет, ведь чудес не бывает. Впрочем, если люди живут узкой группой и одной культурой, они могут наблюдать нечто схожее. Ведь у них есть традиция видеть нечто таким или другим. А традиция формируется сотнями и тысячами лет. Или, в ином случае, один человек может подготовить группу, настроенную на него, к видению совершенно определенных вещей.

Из статьи О. Д. Верова в газете «Смотрящий».

_________________________

Тогда в кафе мы с Лин взяли по кружке темного пива и устало перебрасывались словами. Я довольно долго прождал ее, больше получаса. Очень перенервничал из-за состояния Миха и всей этой истории… Что я должен помнить? Что он имел в виду тогда, в палате? Волновался я и за Лин, ведь в городе только недавно было крайне неспокойно, все эти поджоги прямо в центре… История с отцом Мокса, опять же…

Она явилась, когда я уже начал дремать за стойкой. Молчаливая, как никогда холодная и отстраненная. Разговор не шел. Мне не удавалось ее развеселить, да и сам я был довольно усталый, пришлось работать почти сутки на складе. Спустя две трети пива и еще минут десять, мне вдруг стало не по себе, чем-то совсем чужим повеяло от Лин. И тут она странно замерла и выпрямилась, посмотрела куда-то пристально и стала монотонно говорить:

«Пустота. Вот ты сейчас сказал это слово, сказал, что кружки почти пустые. Пу-сто-та… А ты понимаешь, что это значит? Вообще кто-нибудь когда-нибудь думал об этом слове, о том, что за ним стоит? Серьезно, ты думал? Пустота. Звон внутри колокола… Конец после конца. То, что не началось. Я чувствую ее. Внутри. И ее все больше. В детстве, когда я была совсем маленькой, что-то беспокоило меня. Знаешь, как бусинка где-то внутри, но это не физическое ощущение, нет. Это беспокойство, прячущееся в тебе. Как колокольчик. Он был маленький, и я была маленькой. Тихий звон. Я не знала, что это, и жила, как все живут, соединяясь с тем, что я есть и что вокруг меня. Потом это отошло на второй план, жизнь стала большой, начала отвлекать меня от маленькой бусинки, стала приучать жить не замечая. Иногда я ощущала, что чего-то внутри меня становится больше. Иногда я плакала и боялась этого. Чего? Почему? Когда-то я думала — это возраст. Что такого? Девочки плачут, подростки мучаются болезнью роста и пытаются бодаться с миром, горят сексуальностью и иллюзиями, не могут уснуть в ночи. Но годы шли, и колокольчик не утихал.

Я поняла, что это было, только недавно. Я, наконец, заглянула в себя и поняла, что это за бусинка из детства. Это растущая дыра внутри меня. Как ты там рассказывал? Черная дыра — это взорвавшаяся звезда, которая втягивает сама себя и пространство вокруг? Так вот, я тоже такая звезда, все мы звезды. Пустота, вот что внутри. А пустота — это ничто. Это ничто, которое невозможно вообразить и невозможно заполнить. Обычно мы мыслим пустоту только в рамках пространства. Вот перед тобой пустая кружка. Но настоящая пустота… Там ничего нет и ничто ее не может увидеть. Там нечего видеть, там некому быть. Это не темнота, не свет…. Это, просто несуществование всего-всего… То, чего не случилось и не случится. Что закончится без следа»

Она помолчала несколько минут, взгляд Лин становился всё более затуманенным, отстраненным.

«Ты знаешь, я была там на днях. С Мишей, с Яриком и Моксом. Мы пошли на ту улицу и… И да, мы нашли ее снова. Не знаю, как. Не знаю, почему мы пошли, но то, что рассказывал Миша, это правда. Она говорила со мной, говорила в мыслях. Она всё мне объяснила, всю мою жизнь, все мои страхи. С тех пор внутри меня растет волна, поднимается цунами. Она уже почти захлестнула меня, я меленький островок в ночном океане. Я теперь маленькая бусинка, и Пустота съела меня».

Кружка соскользнула на пол и разбилась. Кружка Лин. Она ее случайно уронила? Я взглянул вниз автоматически. Это длилось одно мгновение, но мне было не так просто оторвать глаза от осколков, от вытоптанного пола нашего старого бара. Я все смотрел вниз и мне казалось, что приземление кружки еще не совсем окончено, что даже разбившись, она продолжает падать и падать, разбиваться в еще более мелкие частицы. Когда я поднял глаза… Я сидел один за барной стойкой. Лив не было здесь. Ее нигде не было.

_________________________

Город Ростов-на-Дону двадцать первого века — это город контрастов во всем, и его архитектура особенно подчеркивает это определение. На одной и той же улице вас слева устрашают покосившиеся домики из дерева или даже самана, домики с деревянными ставнями, закрытыми навсегда, как веки мертвого с монетками сверху. Или, что иногда даже страшнее — жуткие домики, в которых кто-то еще живет. Кто? А на другой стороне улицы, толкая небо, высится новое здание, этажей в десять-пятнадцать, а где и гораздо больше. Высотка, облепленная безвкусной пластиковой облицовкой. В Ростове есть, скажем, бедные районы, запущенные во всем, но даже там можно найти немало дорогих, новых домов. В центре вы встретите много модных магазинов и ресторанов, фитнес-центров и бизнес-центров, шикарно обустроенных, а прямо у их дверей — людей в обносках. И просто немало людей, которые никогда не воспользуются всеми этими шикарными услугами. Я не говорю, что в этом есть нечто ненормальное, это скорее обычная картина города, где есть место всему и всем, где какого-либо равенства нет и не будет никогда. И я не зря рассуждаю о старых домах, ведь именно в переулках таких домов наш Мих, наш друг и самый, наверное, необычный член компании, обнаружил нечто удивительное, пугающее и, забегая вперед, роковое.

Мих всегда тянулся к звездам, где бы их не предчувствовал, а в разные годы жизни их расположение менялось довольно заметно. Он увлекался эзотерикой, марксистской философией, боевыми искусствами, занимался бодибилдингом, какое-то время сидел на не слишком полезных веществах. Проехался, где мог, по миру. Вполне обычный кейс чудного духовного человека, нью-эйджера, протестующего, но Мих никогда не был обычным или банальным, даже если занимался тем же, чем сто человек вокруг него. Он всегда был глубже, был умен и готов к переосмыслению, анализу. Почему же я говорю о нем в прошедшем времени? Он ведь жив. Да?

Я долго не мог понять, каким именно образом Мих получает удовольствие от общения. Он любил рассказывать всякое, любил и слушать, когда собеседники сами имели что-то интересное рассказать. В то же время, это интересное не всегда и далеко не всем казалось таковым. Он мог завести беседу, например, о каком-нибудь незначительном событии в нашей жизни и просил высказаться нас, а потом слушал ответы очень внимательно. Только недавно я понял, что он был тем редким любителем формулировать мысли, побуждать других к этому и смотреть, что получается. Ведь размышляем мы не так часто, а с возрастом все меньше. Вокруг бегают люди и общаются друг с другом на автомате, живут во многом автоматически. Это объяснимо — в жизни очень много чего нужно повторять каждый день, из года в год. Не все эти действия приносят удовольствие. Иногда приходится закусить удила и идти в своем направлении. Мало кого, в конце концов, вообще интересует, чего ты там и как думаешь. Друзья желают тебе того, чего желают себе, враги — чего себе не желают. А как рождаются твои мысли, как они движутся и расцветают, зачастую, тебе и самому… тебе и самому не до этого. И вот Мих, хоть нам и было всего по тридцать с лишним и мы еще были как бы молодыми, хотел, чтобы мы хоть иногда размышляли, «оживляли голову», «старикам это полезно».

Еще Мих любил бродить один. Иногда где-то вне Ростова, а иногда по его дебрям. Удивительно, что он ни разу не влипал в истории, зная наш город в его негостеприимных тонах. Мир его как бы не трогал, не угрожал ему. Ходи, смотри, что тут у меня и где. Мих ходил и не вредил ничему, не создавал проблем. Мы, его друзья, в том числе и Лин, были личностями более домашними и приземленными. Духовные люди с возрастом начинали только больше раздражать нас, по мере того как мы теряли иллюзии и вступали во «взрослую жизнь», но Мих, хоть и походил на них, вызывал в нас только любовь и искренний интерес. Иногда он рассказывал о чем-нибудь невероятном, и, если в двадцать пять лет я слушал его и верил каждому слову, то чуть дальше стал относиться к его рассказам как к способу нас развеселить, предоставить нашим усталым от рутины мозгам немного простора. Я помню день, когда Мих и мы — Лин, я (Марк), Ярик и Мокс собрались в нашем старом баре на Суворова и начали болтать о разном. Бар был старый, но он менял свои обличия, названия, своих владельцев за прошедшие годы раз пять. Пол почему-то никто из новых господ так и не перестилал.

— Что, Мих, я слышал ты хочешь снять передачку про наш унылый город? — сказал Ярик. Плотный парень 29 лет, постепенно развивающийся предприниматель, открывший в Ростове уже два фитнес-центра. Никогда не понимал, почему именно фитнес, ведь сам он всегда был далек от спорта. И он никогда внятно не объяснял, как пришел к своему бизнесу. Однако, он был доволен ходом дел и заметно поправлялся с каждым месяцем. С ним мы познакомились в универе и очень сдружились, благодаря взаимной любви к тяжелой музыке. Пытались играть вместе и очень любили вечерком обсуждать с другими музыкантами наше звездное будущее. Сейчас я думаю, что многие группу затем и собирают, чтобы вместе обсуждать планы, говорить, что «у нас-то уж все серьезно». А потом расходятся по семьям, работам, делать детей, жить реальной жизнью. На Маше он женился в двадцать три и многие наши мечты быстро зашились. Маша, как это бывает в случае жен друзей, не любила нашу компанию — мы норовили пробудить в Ярике вкус к приключениям, даже если это приключение — прийти домой после 00:00, а не до. И тогда приключение получалось само, но другое, с огнедышащей Машей в главной роли.

— Я думал об этом. Хотел про Ростов снять чего-нибудь такое. Про наш старый фонд, про то, как у нас всем пофиг, там, наверху, что с ним будет. Думал, как бы начать это, чего говорить. И пошел, значит, гулять по центру и там, в район Чехова и Станиславского, туда к реке. Думал может на Парамоны завернуть. В общем, там есть старые домишки, и срань там полнейшая стоит, но что-то меня потянуло между ними походить. Вы же знаете, меня духи берегут. Или Кришна, я не определился с религиозными взглядами на сегодня… Ладно, сегодня у меня шаманизм, поэтому духи. Ну вот, я хожу там, прикуриваю очередную сигаретку от предыдущей. Прислоняюсь к стенке, а там как бы домишки друг на друга смотрят, крыши свисают, всякие перекладины, ты как в зальчике. Ну и чувствую вдруг, что-то меняется. Объяснить трудно, это когда внезапно клюешь носом в офисе. Образы идут, звуки разные. Было такое, а? Я смотрю на стену здания… А там рисунок. Даже не так… Я бы не назвал это иконой, но что-то в этом рисунке такое было, именно иконическое. Лицо женщины. Ты бы ее, Мокс, назвал эльфийкой, наверное. Нарисованная синими и голубыми красками, глаза зеленые. Но глаза эти, ребята… Блин, они были живыми. И что-то сказало внутри меня, что нужно валить. Валить, так как я попал не в то место, сел не на тот аэродром. Я потихоньку отвел взгляд от этой стены и в темпе свалил. И по спине, я отвечаю вам, у меня бегал такой холодок, что я аж трясся. Боялся оборачиваться! Никогда ничего подобного не чувствовал…

Мокс — художник во втором поколении, мой друг с детства. Всю жизнь ищет место в этой самой жизни. Пока он не стал сколько-нибудь знаменитым или преуспевающим рисовальщиком. То обломится что-то, то полный голяк и приходится бегать по друзьям, занимать и перезанимать. Когда получается, помогаю ему. Как в случае, наверное, многих художников и вообще творческих людей, предприниматель в нем умер не родившись.

— Мих, гонишь! Я хочу посмотреть, прямо сейчас идем! — Мокс был уже немного веселый и по нему было видно, что веселье с переменным успехом длится не первый вечер.

Лин — единственная девочка в нашей компании. В нашем самом тесном кругу, разумеется. Моя девушка. И она хотела домой, так как была сильно уставшей после совещания своих директоров, которых я от души ненавижу, хоть ни разу не видел. Лин также обрубила Мокса фразой: «Ребят, вам нечего делать сейчас что ли?».

Моксу было нечего делать. Мих тоже был свободной птицей, хотя он явно не ожидал, что кто-то предложит пойти почти к самому Дону, чтобы посмотреть на какой-то там рисунок.

Мих: Ну, Мокс же просто шутит, чего нам туда ходить?

Но Мокса, кажется, понесло, а реакция унылых друзей придала его веселью нужный градус:

Мокс: Ребята, да тут идти минут двадцать до Станиславского! Чего тут сидеть? Давайте, там воздух отличный сейчас, закат будет. М?

Мих: Слушай, Мокс, погулять я не против, но туда я сейчас не хочу. Ты не понял, видимо, о чем я говорил. Какая-то там фигня. Я не от восторга оттуда свалил. У нее глаза были живые! Не хочешь, не верь, но это было самое страшное, что я видел в жизни. А я, на минуточку, мир посмотрел побольше вашего, домоседского.

Я заметил, что Мих ничуть не шутил, он был явно обеспокоен идеей Мокса.

Мокс: Ну, кто-то значит рисует отлично, ест мой хлеб. Я хочу видеть это. И когда, если не сейчас? Мы же не раньше, чем через неделю сможем собраться нормально, и то не факт.

Лин сказала мне усталыми глазами все, что думала, и отлучилась в уборную. Она явно хотела, чтобы я проводил ее домой, как только она вернется.

Я: Я так скажу, мы с Лин идем ее провожать домой, и я потом уже до вас не добегу. Соберетесь туда — напишите потом. А лучше фотку пришлите.

Честно говоря, мне было все равно, что там за стена. Я хотел домой, душ, секс и спать. Но Лин явно не собиралась меня оставлять этой ночью, поэтому моя программа грустно сокращалась до «душ и спать». Еще и до своей квартиры пилить.

Ярик: Слушай, давайте без этих приколов. Мих пусть сам занимается всем, и Мокс пусть с ним сбегает. Давайте посидим просто полчасика вот так и всё.

Сцена с прощанием друзей, вялых рукопожатия как попало, всем бы поцеловать Лин в щёчку. «Пошел ты», «пошел ты сам», «увидимся!», «Лин, бросай этого мудака!»

***

Лето, почти девять вечера и еще не так темно. Ростов гудит, не успокаивается. Вообще, это впервые пришло мне в голову, здесь никогда не бывает тихо. Глупо, да? Это же город. Но иногда мы ведь говорим о тишине. А когда она реально случается? Я хотел поговорить об этом с Лин, но она явно не в том философском настроении и предпочла бы пройтись молча. В городе, я сейчас о центре, может быть тихо, но, чтобы тишина — вряд ли. Даже когда нет явного шума, всегда сохраняется пульсация. Помолчите в ночи, послушайте, что остается за случайными клаксонами машин, за криками припозднившейся тусовки. Тихо? Пусто? Нет, город мотает своей гигантской лопастью круглосуточно. Она состоит из механизмов, рек электричества и нашего копошения в бетонных гнездах. Это и есть город, изгнавший тишину навсегда. Город, заполняющий собой пустынную и молчаливую степь, боящийся хотя бы на секунду остановиться.

И вот Лин уже тащит ключи из своего маленького дамского рюкзака, устало поглядывает на меня. Решает, оставить меня на ночь или прогнать прочь. «Слушай, я сегодня что-то просто без сил, давай…»

Я: Без проблем, Алин, я пойду к себе.

Лин: Прости, я тебя от ребят оторвала, но одной до дома не хотелось идти.

Я: Все ок, долой объяснения. Я прогуляюсь, подышу воздухом.

Лин: Вызови такси, чего шататься? М?

Расставание. Отработанные пара чмоков в губы, и любовники образуют две отдельные сущности. Одна теперь подносит магнит к замку подъездной двери, а другая прокладывает путь через шумно задремывающий Ростов.

***

Кто бы мог подумать, что Мих через неделю изменится буквально до неузнаваемости. Всю жизнь я знал его позитивным парнем, спокойным, слегка отстраненным от всего. Молодой БГ, где-то так. Но с ним что-то творилось. И причину этого мне предстояло понять или по крайней мере нащупать сильно позже, когда было уже в сущности… поздно?

_________________________

Мих и Мокс сговорились (после той памятной посиделки) на другой день отправиться посмотреть на лицо женщины в захолустьях. Они шли по улице Станиславского, очень показательной улице для Ростова-на-Дону. Старинные здания, новые здания. Обшарпанные и начищенные. Низенькие и повыше. Никакого однообразия. Местами обстановка рассказывает вам о чем-то еще советском, а местами даже и дореволюционном. Прохожие — самые разные, от модных молодых и опрятных взрослых до растрепанных мужчин и женщин самого печального вида. Мих и Мокс бродили здесь сколько себя помнят, они оба выросли в центре. Они знали эти улицу, может еще и поэтому Мокс захотел пойти и увидеть что-то новое в таком знакомом. И он, наверное, хотел повспоминать с Мишей разные годы. «А помнишь, как мы», «О, а тут же был магазин раньше» и так далее. Иногда как-то грустно, что мы взрослеем и уже не позволяем себе гулять каждый день, мы не готовы общаться сутками, засыпать и просыпаться с мыслью — что же мы будем вместе делать сегодня, куда отправимся. Еще более грустно, когда твои друзья определяются в жизни, а ты до сих пор болтаешься, и тебе так не хватает их участия и присутствия. Но они уже не выйдут с тобой поиграть, у них другие игры. Так, иногда, на пару бокальчиков.

Вот Мих и Мокс (последний на самом деле Максим), спускаются по Чехова, дорога наклоняется и приглашает их пожаловать к Дону, они видят по обе стороны старенькие домики. И вот, чуть дальше, тот проходик во дворы, которые неуловимым образом сообщаются и образуют микро-лабиринт. Романтики здесь крайне мало, и вы бы вряд ли повели сюда девушку или парня целоваться. Вонь, мусор, разруха. Но два М двигаются, Мих прикидывает, как тогда добрался до дома с искомой стеной. Несколько раз они кружат по проходам, боясь гнева каких-нибудь старых людей, живущих в этих шатких крепостях. Спустя минут двадцать Мокс уже не выдерживает и, видя, что его друг в некотором недоумении, спрашивает, что вообще происходит. Действительно, сообщающиеся дворики только вначале кажутся бесконечной кирпичной кишкой. На самом деле обойти их можно минут за пять, зная повороты. Но Миху нечего сказать… Вроде бы эта стена… Или та? Или эта? Он проводит по растресканной глади рукой и молчит…

Мокс: Прикиньте, этот дурак сказал, что не может найти стену. Я говорю — может стерли просто или замазали? А он говорит, что нет, не может быть. Говорит, что просто не находит той стены. Но вы не видели, там, блин, три сосны и никакого леса. Там невозможно заблудиться или не найти какой-либо из стен. Миша нас разводил просто!

Мокс написал всё это, включая краткий отчет о проделанном пути, в чате. Мих, почти полностью пренебрегая социальными сетями, там не значился. Царская кровь. В чате тема не получила развития, потому что всем было пофиг на эту стену, а я и не сразу вспомнил, о чем была речь.

Внимательность. В мире постоянно что-то происходит, в мире друзей и любимых тоже, но ты не всегда улавливаешь сигнал. А потом выясняется, что близкие сердца уже давно ничем друг на друга не похожи. Я не услышал тебя, ты не услышала меня. А услышать нужно было вот что.

Мы снова собрались следующей пятницей, Мих пришел в барчик последним, мрачным и уставшим. Мы с Яриком стали обсуждать новую модель ноута, поступившего в продажу на днях, интересовались новинками техники, хоть я и не мог себе позволить почти ничего из списка наших интересов. Мокс же начал резко подшучивать над Михом.

Мокс: Как там нарисованные женщины поживают, Мих?

Мих глянул на него подчеркнуто недобро и ответил так:

Макс… Есть для тебя информация… Иди ты в жопу!

Мокс был удивлен, да и все мы, сильно серьезным тоном Миха. Послать друга, разумеется, можно, шутя, но тут настрой был иным.

Мокс: Да что ты напрягся? Я тебя прощаю. Всякое бывает, проехали.

Мих: Слушай, какие проблемы? Я разобрался. Мы с тобой просто… Не так туда пришли.

Мокс: Что? Не так?

Мих: Я туда еще ходил, после.

Тут им пришлось обновить для нас всю информацию, так как мы уже и забыли, о чем речь. Я тогда повторно удивился серьезности Миха и неожиданной дерзости Мокса.

Мих: Ребята, это нечто исключительное и… Я туда ходил еще два раза. Два. Просто, когда мы с Моксом ничего не нашли… Ну, я прифигел. Я уверен, что там никто ничего стирать не мог. Да вы видели, что там вообще? Там на домах грязь с девятнадцатого века сохнет… Кто туда пришел лицо рисовать — я мог представить, но кто его будет стирать под ноль? Да никому это нахер не нужно. Там люди живут еще и не в таком говне, чтобы за стенами ухаживать. Но когда мы пришли с Моксом, я потом все проматывал в голове, что было тогда. Я умею, помните? Вспоминаешь день с конца в начало. Я увидел что-то, когда проматывал события. Или почувствовал. Как тут скажешь. Лицо там явно было…

Он устало вздохнул, видимо, поймав себя на мысли, что мы его вообще не поняли.

Мокс: Мих, я художник. Я поэт и просто гений, вы меня знаете. Я люблю твои философские выкладки и прочее, люблю твою эзотерику, мать ее. Но тут я что-то не понимаю. Ты сейчас нам новую сказку рассказываешь? Расширяешь наше сознание? Прививка сказкой?

Мих: Мокс, давай я еще поговорю, может тогда вы начнете улавливать. На следующий день я пошел туда один. Было около трех дня. Да, ночью, кстати, мне что-то странное снилось. Я на лестничной клетке стою и думаю, как бы: идти верх или вниз. А рядом дед какой-то и говорит мне: «Только вниз не ходи, малый, только не спускайся вниз». Ну, я тогда начинаю подниматься вверх, но тут же понимаю, что лестница уходит вниз. Я снова на середину и снова вверх, а получается только вниз. И тут я попадаю в темную комнату. И там стоят люди, все спиной ко мне или боком. Лиц не видно. Одеты как-то блекло, все выпачканные. Я подхожу ближе, и они… Разом оборачиваются и начинают на меня таращиться! Довольно молодые все, младше нас оказываются. Буквально глаза у них вылезают на меня. И просыпаюсь с мерзким ощущением. Поднимаюсь на кровати, закуриваю, а тут в ухо голос: «Что же ты вниз-то пошел?». Усраться было бы простительно… Я оглядываюсь по сторонам — в комнате, понятно, никого. И все это у меня почему-то связалось с лицом на стене, я захотел пойти посмотреть.

***

В этот момент мне позвонили, и пришлось нехотя оторваться от рассказа, выйти в уборную. Звонок был от начальника смены. «Марк, вы уже не на работе, верно? Нет, все нормально, просто я хотел уточнить по поводу отгрузки четвертой, которую вы разгружали. Там с накладной явная проблема. Вы могли бы завтра заехать утром на склад и отчитаться?». Я, конечно, мог. Такая фигня бесит. Кто-то напутал что-то, а я тебе виноват и в свой выходной нужно ехать, выяснять, доказывать. Не захотелось сразу возвращаться к друзьям, нужно было чуть остыть. Я открыл кран, плеснул себе воды в лицо. Остыть. Какая же вонючая вода, вода со вкусом хлорки и рыбы. Такая вода течет из всех городских кранов, и некоторые ее даже пьют. Нафиг. Завтра приеду туда и со всеми поругаюсь, а потом… Потом возьму и уволюсь. Стану свободным как Мокс. Когда-то ставил же себе цель стать публицистом. Зажить с Лин под одной крышей. И она тоже хотела. А почему-то мы с ней крутимся в разных колесах, пропускаем всю жизнь, успеваем только оглядываться на то, что осталось позади…

Я вернулся и понял, что основная часть рассказа Миши завершена. Он сидел молча и курил, смотрел в никуда. Ярик собирался, оказывается, идти на футбол. Мокс обсуждал с Лин что-то про сериалы.

_________________________

Мы с Лин лежали в кровати и переводили дух. Давно не было так, давно не было вообще. Страсть и интерес как-то уходят со временем и даже не уходят, а прячутся. Их нужно находить. Раньше они сами нас находили и не отпускали, думать не давали о чем-то еще, только бы найти, где друг другом насладиться. А теперь этих купидонов нужно высматривать, искать в линиях ее кожи, целовать ее дольше и медленнее. Тогда оно возвращается, тогда снова хочешь всем естеством.

Лин: Ты пропустил интересное. Мих сказал, что нашел-таки то лицо. Бредовая история, скажи? Но, глядя на него, я так не думала. Забавно, но мне вот, пока ты мылся, попалась статья о всяких образах нерукотворных. Рассказывают о лицах, проявляющихся на стенах или на полу. Люди пугаются, пытаются их стереть. А потом разбивают стену, а за ней скелет чей-нибудь. Жутко. Мне слабо верится, но вдруг Миха наткнулся на что-то такое?

Я: Да загоняет он что-то по своей теме. И что он, рад, что нашел?

Лин: Ты же видел его, заяц. Он не был рад. Я его таким, наверное, никогда не видела. Ему больно или горько от чего-то.

Я: Серьезно? Думаешь это связано? Может он просто приболел.

Лин: Он много странного успел проговорить. Что лицо это что-то делает с его памятью. Это лицо его испугало еще сильнее, так как снова показалось ему живым…

Я: Ясно, потом поговорю с ним. А знаешь, я завтра рано от тебя уйду. Да. Там с накладными какая-то жесть на работе. Знаешь, пошлю их завтра всех на и заживу новой жизнью. Заживем, а?

Лин: На мою зп зажить могут только некоторые мои части тела. Я им по очереди позволяю зажить, а другие на время усыпляю. А на двух детей, как мы, ее точно не хватит никак.

Я: Так я найду что-то другое. Буду писать статьи в журналы или даже в газету устроюсь, коммерческие какие-нибудь тексты. Как Олег Дмитриевич.

Лин: Слушай, у тебя же там все хорошо на складе, платят тебе ровно по числам и парят раз в месяц, не больше. Я бы подумала на твоем месте, заяц.

Куда деваются эти романтичные девушки, которым ты пишешь стихи, которые говорят с тобой о самом главном, вечном и прекрасном ночи напролет? Как в них рождаются практичные и приземленные женщины, понимающие устройство мира на самом деле? Шучу, конечно, Лин и к тридцати годам сохранила романтичность, с ней всегда интересно и она уж точно не та женщина, которая ищет в жизни максимальных выгод. Но почему-то со временем мы с ней все чаще стали говорить про работу и все чаще как бы на двоих приходим к мысли, что все идет правильно, а менять что-то, значит подвергать себя неведомому риску. И когда один из нас собирается выпрыгнуть из этой ямки, другой рекомендует ему хорошенько поразмыслить. Начинаешь думать, встаешь рано утром в свой выходной, приезжаешь на склад, разгребаешь всё дерьмо и молча уходишь в летний день, понимая, что в понедельник снова будешь здесь.

Конец ознакомительного фрагмента.