Встреча на Рю Дарю

Виктор Сапов, 2021

Иван Никифорович Фомин, угнанный немцами в сорок первом году "остербайтер", после войны боится возвращаться на Родину, и оказывается в Париже. Случайная встреча в маленьком русском кафе на улице Дарю меняет всю его жизнь.

В то дождливое осеннее утро Иван Никифорович Фомин опасливо пробирался по улочкам квартала Маре, то и дело озираясь по сторонам. В его душе страх мешался с любопытством, томило предчувствие чего-то нового, и ныло, отдаваясь в костях, старое, неизжитое.

Здесь ему не разу не встретился патруль союзников, не было и французских жандармов. Редкие прохожие, попадавшиеся ему навстречу, не обращали на него внимания, а шли, погружённые в свои мысли, скрываясь под шляпами и зонтами. Иногда доносились обрывки французской речи. Но того, чего так жаждал и боялся Иван Никифорович, того, ради чего он здесь — он пока не встретил.

«Может, ещё не поздно повернуть назад?» — промелькнула в его голове мысль, словно быстрокрылый стриж. Не успел он её как следует обдумать, как взгляд его упёрся в скромную вывеску.

«Русский чай». За стеклом — несколько столиков, покрытых белоснежными скатертями, на витрине — пузатый начищенный самовар, связки крендельков, баранок, бубличков. Внутри — ни души.

Робко потоптавшись минуту у входа, Иван Никифорович дёрнул ручку. Нежно тренькнул колокольчик. Очутившись внутри, он вдохнул ароматный воздух заведения. Пахло выпечкой, пряностями. Своим профессиональным чутьём он различил корицу, миндаль, мускатный орех… и что-то совсем незнакомое.

Повесив плащ и шляпу на вешалку, он присел за столик. Только сейчас из подсобки к нему вышел молодой человек, чернявый, кудрявый, чубатый. Фомин безошибочно определил в нём выходца из южных губерний России, сердце его учащённо забилось.

— Bonjour Monsieur!

— Бонжур, бонжур. Я по-французки не очень говорю. Это же русское кафе?

— Ааа, простите, господин русский!

— Да и вы, вроде — не француз!

Гарсон прищурился:

— Точнее сказать, советский?

У Ивана Никифоровича упало сердце. «Как быстро догадался!» Но он взял себя в руки.

— Да русский я. Был советским, да. Уже пять лет за границей. И русскую речь давно не слышал. Вот дал мне ваш адресок один француз… По-русски с кем-то поговорить хочется, понимаете?

— Понимаю, — с серьёзной миной кивнул гарсон. — Но вы рановато пришли. Сейчас только восемь. Посетители обычно завтракают здесь в девять. Пока можете говорить со мной.

— Вы не выдадите меня союзникам?

— А вы сделали что-то плохое?

— Нет. Я просто не хочу назад. Но всех наших возвращают. Я так слышал. Уже год от них бегаю.

— Вздор. Этого давно нет. Можете быть спокойны. Вам что принести?

— Кофе. И омлет.

Иван Никифорович остался в задумчивости. Ещё не поздно убраться отсюда. Но зря ли он добирался сюда из Страсбурга, шарахаясь от каждого куста? Только чтобы вновь услышать русскую речь! Поговорить с кем-то, отворить душу, изъеденную сомнениями. Но вот только кому? Эмигрантам, белогвардейцам? Поймут ли они его, простого «советского», не прогонят ли? Не выдадут? А этого Фомин боялся больше всего. Хотя гарсон вроде бы его и успокоил…

Раздался звук колокольчика. Вошёл пожилой худощавый господин в светлом пальто и шляпе, с посеребрённой бородкой клинышком, с глубокими морщинами на лице и грустными глазами.

Чернявый гарсон вновь материализовался за стойкой, с широкой приветливой улыбкой до ушей.

— Доброе утро, Сергей Петрович! Рановато вы сегодня!

— Да не спится мне что-то, Яша. Мне — как обычно…

— Сделаем-с!

Посетитель окинул взглядом Фомина, пожиравшего его глазами, и приветливо улыбнулся.

— Доброе утро! Вы один? Не видел вас раньше… Позволите?

— Да, присаживайтесь, конечно. Я — Иван. Первый раз тут.

— Иван, эээ…

— Никифорыч. Можно просто — Иван.

— Хорошо. Горкин. Сергей Петрович. К вашим услугам.

Фомин пожал его тонкую, лёгкую, будто невесомую руку своей мозолистой лапищей. Широколицый, крупный, загорелый — он являл собой полную противоположность соседу по столику. Тот, продолжая улыбаться, внимательно всмотрелся в лицо Фомина.

— Ну-с, пока нам готовят завтрак, давайте-ка скрасим ожидание разговором. Давно ли вы в Париже? Откуда?

— Да недавно я, пару дней всего. Из Страсбурга. Видите ли, повар я, работу ищу.

— О, поваров в Париже много, боюсь, больше, чем требуется. Хотя война кончилась, будут открываться новые кафе и рестораны, возможно — удача вам и улыбнётся.

— Да, но я хотел бы устроиться в русское кафе. Надоело мне на ихнем языке, на немецком…

— Понимаю… Страсбург — это ведь Эльзас? Вы служили у немцев?

Иван Никифорович вновь почувствовал страх. Но в то же время его новый знакомый располагал к себе и внушал доверие. Какое-то доброе у него лицо было…

— Служил, — глухим голосом пробормотал он. — Не по своей воле. Угнали меня немцы на работы. В сорок первом. Из Калуги я.

— Вот как! Вы из Советской России! Но война закончилась — почему не вернулись?

— Не хочу. Ничего хорошего меня там не ждёт. Вы не знаете, вы же, наверное, из «бывших», давно на Родине не были…

— Из «бывших», да-с. Это вы верно сказали, Иван Никифорович. С двадцатогого года не был. — Голос Сергея Петровича заметно дрогнул, взгляд погрустнел.

— Вот! А я-то знаю! НКВД — они звери, а не люди. Им ничего не стоит меня в лагеря упечь. Не хочу!

— За что, позвольте спросить? Вы же, извините, им свой, рабоче-крестьянский? Не классовый враг.

— А будто надо, за что! Будто крестьян не раскулачивали? Будто рабочих по доносам не хватали в 37м?

Иван Сергеевич задумался. Он был старый, прошедший огонь и воду русский эмигрант. До войны к нему, бывало, подсаживались за столик хорошо одетые сомнительные личности, и на сносном, угодливо-вежливом и вкрадчивом русском языке чего-то хотели от него, о чём-то просили, пытались в чём-то убедить. Он безошибочно научился распознавать большевицких агентов. Потом от него отстали. Его нынешний собеседник на них не походил. Похоже, он говорил правду. Ему просто нужно было кому-то излить душу.

Конец ознакомительного фрагмента.