Власть оружия

Виктор Ночкин, 2011

В суровом мире Пустоши лишь оружие дает власть. Хозяином жизни становится тот, кто распоряжается смертью. Игнаш Мажуга знает это лучше любого другого, он мог бы немало рассказать о власти оружия, если бы вдруг захотел поделиться своими секретами. Однако болтать Мажуга не любит, человек он суровый и недоверчивый. Давным-давно Игнаш оставил город оружейников и не собирался возвращаться. Сейчас лишь крайняя нужда заставляет его припомнить прежние навыки. Но даже бывалый сыскарь не мог предположить, куда заведет его погоня за смертоносной тайной харьковских оружейников…

Часть первая

Оружейники

Харьков маячил на горизонте громоздкой серой глыбой. Дым сотен труб медленно поднимался к небесам, набухал колеблющейся громадой, струи различных оттенков сплетались, смешивались в мертвенно-пепельную массу — как будто равнина вспухала волдырем, который вот-вот прорвется, и брызнет оттуда что-то опасное, смертоносное.

Игнаш Мажуга, по прозвищу Ржавый, съехал с дороги и остановил сендер. Захотелось посмотреть на город издали, прежде чем окунаться в дымное месиво. Волдырь рос и рос над равниной, ветер отрывал клочья дыма, растаскивал в стороны, но изнутри громады всплывали новые клубы — черные, коричневые, зеленоватые — и латали прорехи, которые норовил проделать ветер.

Игнаш знал, что волдырь никогда не прорвется и ничто не хлынет из дыма, но смерть и так ползет из-под серой громады. Харьков — город оружейников, отсюда во все концы этого убогого мира везут смерть. Смерть имеет разные обличия: вороненые, маслянисто отсвечивающие стволы, тускло поблескивающие головки патронов, плотно упакованных в аккуратные коробки, злая сверкающая сталь клинков, усиленная толченой улиточной скорлупой, да мало ли… смерть знает много способов достичь цели. Вот только жизнь пользуется одним и тем же — проверенным веками. Нелегко приходится жизни.

Игнаш засопел, стянул кепку и взъерошил рыжую шевелюру. На картинке в древней книге, отпечатанной задолго до Погибели, он видел, как выглядел Харьков в старые времена — нагромождение серых многоэтажных зданий под серым небом. Ему пришло в голову, что чудовищный дымовой волдырь, вздувшийся над равниной, походит на призрак того, старого, города. Будто силуэты древних зданий встали среди степи и колышутся под ветром. Да и сам Игнаш Мажуга — не призрак ли? Дым на ветру, тень себя прежнего. Разве такие мысли посещали его прежде, когда весь Харьков слыхал о нем и когда он с удовольствием вдыхал теплый, наполненный гарью и пеплом, харьковский воздух? Раньше Харьков был Мажуге по душе. Город, который дал ему все и который затем все отнял.

Игнаш напялил кепку, покачал головой. Не к добру такие мысли. Скорей бы обделать все дела в Харькове, да и домой. Дома спокойней, дома всегда найдутся заботы, которые помогут прогнать из памяти серые дымные призраки прошлого. И сейчас бы он ни за что не приехал сюда, но так уж сложилось, что отказать Самохе невозможно. Игнаш оказался в таком положении, что без поддержки не устоять. Вопрос жизни и смерти, вот как. Хочешь, не хочешь, а пришлось ехать.

Ближе к городу стало темнее — дым медленно расползался по округе, очертания серого призрака размазались, расплылись, сендер Мажуги уже въехал в тень, вечно накрывающую Харьков. Разминулся с колонной тяжело груженных самоходов и остановился у заставы.

Игнаш въезжал в сектор, принадлежащий цеху пушкарей, потому и эмблема на заставе — два скрещенных пушечных ствола. Само здание было примечательным: приземистое, массивное, а над плоской кровлей торчит хвост авиетки, как будто летательный аппарат свалился с небес и пробил крышу. На самом деле, конечно, ничего такого не случилось, а хвостовую часть установили как трофей. Во время Городской войны небоходы неплохо проутюжили Харьков, но и машин потеряли немало. Харьковчане с гордостью украсили дома обломками авиеток, да и летуны тоже любили прихвастнуть славными делами. Каждый из противников — и Харьков, и Улей — считал, что Городскую войну выиграл он.

Что касается харьковчан, самым заметным последствием налетов стало то, что оружейные цеха зарылись еще глубже в землю. Да они и до Городской войны гнездились в подвалах. Внизу и безопасней, и воздух чище. На поверхности живут разве что изгои, те, кому не нашлось места в цеховой иерархии, кто не смог так или иначе пристроиться внизу. Когда Мажуга жил в Харькове, он редко поднимался на поверхность. Здание заставы с укрепленным наверху хвостом авиетки отмечало въезд в Харьков — то есть спуск под землю. Если проехать поверху дальше — станет трудно дышать из-за дыма.

Когда Мажуга заглушил мотор, стал слышен равномерный рокот — большую часть здания заставы занимала вентиляторная, отсюда громадный пропеллер нагнетал воздух в коллектор, уходящий под землю.

Рычал двигатель, мерно тарахтели подшипники, глухо шипел воздух, втягиваемый в подземный канал. Десятки таких вентиляторных расположены по периметру города, заставы давно уже никого не охраняют, это скорее традиция. На самом деле караульные являются смотрителями, следят, чтобы моторы работали, чтобы воздух исправно поступал вниз. Пройдя через множество фильтров, он попадет в подземный город. Если поставить насосы ближе к центру Харькова — никакие фильтры не справятся, слишком уж много дыма и отравленных газов поднимается из оружейных цехов, вот и пришлось сделать выводы коллекторов на окраинах. Чтобы прогнать воздух по длинным трубам, необходимо много насосов, чтобы работали насосы — необходимо много топлива, когда топливо сжигают — образуется больше ядовитого дыма. Это значит, нужно больше насосов, чтобы прокачивать воздух сквозь все большее число фильтров. Город жжет топливо, отравляя воздух, потому что энергия уходит на очистку воздуха же. Получается замкнутый круг.

Распахнулась дверь, из здания, потягиваясь, вышел караульный, плотный мужик в серой, заляпанной машинным маслом робе. Мажуга слыхал, что кое-где, в Киеве, к примеру, берут плату за въезд и за провоз груза, а в Харькове другие порядки — милости просим, ничего платить не требуется. Из Харькова налегке не уезжают, свою прибыль оружейники так или иначе получат. Но старая традиция осталась — караульному нужно показаться.

— Шо везешь, к кому едешь? — вместо приветствия буркнул пушкарь. Вентилятор работал исправно, и смотрителю было скучно, так хоть с приезжим парой слов перекинуться, и то развлечение.

— К Самохе, по делу.

— Ну?! — Пушкарь оживился. Самоха — важный человек, член цехового правления, к нему не всякий день по делу приезжают, да и не походил Мажуга на важную персону — обычный селюк с виду. — Шо ж за дела к Самохе-то?

— Игнаш Мажуга меня звать. Самоха покликал, а зачем, посыльный не сказал.

— Мажуга? Ржавый? Ты, что ль, и есть Мажуга? А я о тебе слыхал разное…

— Я тоже.

— Чего?

— Говорю, я тоже о себе слыхал разное. Болтают люди, сочиняют всякое. Я им не верю.

— Ага… — Харьковчанин тяжко задумался.

Игнаш врубил двигатель, бросил взгляд на караульного. Тот распахнул робу на груди и задумчиво почесал потную грудь, украшенную татуировкой — скрещенными пушечными стволами и взрывом под ними. Гость повел сендер от заставы, а пушкарь так и не надумал, что сказать, махнул рукой и побрел обратно — скучать дальше под мерный рокот вентилятора.

Въезд на территорию пушкарей был сделан на совесть: широкий портал, перекрытый бетонными плитами, по нему могли бы разъехаться без помех и более крупные машины, чем сендер Игнаша, но сейчас пришлось подождать — навстречу ползла колонна самоходов, выкрашенных черной краской. На капотах красовался символ наемников, желтая подкова. Кузовы у омеговских грузовиков высокие, водителям приходилось держаться середины проезда, чтобы не задеть укосины, которыми был укреплен свод тоннеля. Игнаш остановил сендер перед порталом и подождал, пока проедут омеговцы.

Тоннель был скупо освещен электрическими лампами, расположенными на сводах через каждые два десятка шагов. Светили они паршиво, но внизу оказалось лишь немногим темнее, чем перед въездом — там дымовая шапка была уже достаточно густой, чтобы задерживать солнечные лучи. Поначалу в тоннеле было дымно и пыльно, теплый смрад веял навстречу — выдох Харькова. Потом дорога разделилась на несколько рукавов, между проездами притулились лавчонки и мастерские, в клубах чада мелькали фигуры работников, на всех — маски, в этом месте дышать-то едва возможно, а труженикам целыми днями приходится торчать в дыму. Мажуга миновал развилку и свернул к парковочному отсеку. Здесь освещение было немного ярче, но клубы чада и выхлопных газов свивались под лампами в настоящие облака; все вокруг было серым, покрытым копотью и грязью.

Давненько не приходилось здесь появляться — сезонов шесть, что ли? Но на парковке ничего не изменилось. Все те же бетонные боксы для грузовиков и площадки, разделенные натянутыми тросами, для техники помельче. Даже смотритель тот же, что и в прежние времена, — хромой Агир. Впрочем, пока Мажуги не было в городе, Агир успел продвинуться по карьерной лестнице — заделался старшиной. Ему помогали двое тощих юнцов, а хромой прохаживался с важным видом у въезда на стоянку и раздавал распоряжения. Мажугу он узнал и подошел лично обслужить старого клиента.

— А, Ржавый! — окликнул Агир. — Ты, эт-самое, совсем не изменился.

Мажуга пожал плечами. Он-то считал, что изменился очень даже сильно. Хотя на внешности это не слишком отразилось — он по-прежнему одевался во все красное и коричневое. Куртка из свиной кожи с вшитыми пластинами панцирного волка, брюки из толстой ткани и покрытые рыжей глиной сапоги, да к тому же красная кепка на рыжей шевелюре — вместе получается такое красное пятно. Мажуга знал, что заметно выделяется в сером городе. Раньше он даже гордился этим и прозвище «Ржавый» ему нравилось. Теперь все иначе.

— Здорово, Агир.

— Надолго к нам?

— Сам пока не знаю. Может, нынче и уеду. Но ты держи за три дня. — Мажуга протянул горсть медяков. — Может, когда буду возвращаться, загляну поболтать, а сейчас пойду.

— Вечно ты так — движешься. То туда, то, эт-самое, сюда. А нет бы посидел, рассказал, какая житуха там, снаружи, что нового слыхать.

— Ну так сам понимаешь, дела. А что новости? Ты их прежде меня узнаёшь, ты ж у дороги сидишь, все новости к тебе сами сходятся.

— Это верно. Ну тогда заглядывай, как обратно соберешься. Не ты мне, так я тебе, эт-самое, новости расскажу. Когда еще с правильным человеком, эт-самое, посидеть случиться?.. Эй, ты, урод! Куда прешь?! Туды, туды свертай со своей тарахтелкой! — Агир углядел непорядок на стоянке и бросился распоряжаться, кинув напоследок через плечо: — Ты зайди, эт-самое, зайди, Ржавый, до меня непременно! Посидим как следует, я ради такого случая все дела к некрозу пошлю!.. Эй, олух, а ну стой! Тормози, эт-самое, тормози, чтоб тебя! Куда поперся?!

Мажуга кивнул в спину Агиру и побрел к спуску. На самом деле Харьков начинался не у заставы и даже не в проеме задымленного тоннеля. Он начинался ниже. От парковки Агира в город уводил десяток проходов — и широкие, мощенные бетонными плитами аппарели, и пологие лестницы, и просто дыры в стенах, за которыми в полумраке угадывались уходящие вниз тропинки. Одну из таких тропинок Мажуга и выбрал. Под сапогами хрустел утоптанный щебень, где-то неподалеку мерно гудел вентилятор, над головой глухо гремели пушечные выстрелы — на поверхности, может, как раз над парковкой, пушкари испытывали новую продукцию. Своды едва заметно подрагивали.

Темным коридором Игнаш вышел на широкую улицу, с обеих сторон заставленную лотками и прилавками. По улице в обе стороны медленно тащился людской поток. Вот это и есть настоящий Харьков, торговый город, город, поставляющий Пустоши оружие, а заодно сотни всевозможных безделушек, которые выпускают мелкие мастерские при цехах. Этажи громоздились друг на друга, уходили к сводам, под ними клубилась вездесущая серая пыль. Пыль собиралась длинными извилистыми лентами и плыла под фонарями — в конце улицы работал вентилятор. Эркеры и зарешеченные балконы выдавались над первыми этажами, кое-где сходились совсем близко, едва не смыкались над головой. Каждый клочок пространства в этом подземном мирке являлся ценностью, всякому местечку находилось применение.

И люди, и стены, и выставленные на прилавках товары — все здесь было серым, словно прокопченным. В окнах, на карнизах и над лавчонками горели разнообразные фонари, свет просеивался сквозь пропитавшую воздух копоть и тоже становился серым… В потоке прохожих мелькали дети и подростки в лохмотьях, угрюмые, сосредоточенные, похожие на уменьшенные копии взрослых. Наверняка какая-то банда, до которой почему-то еще не добрались призренцы. Движение мелкоты подчинялось странному порядку, будто крошечные фигурки были частями головоломки. Мажуга сдержал шаг, заинтересовавшись перемещениями мальцов — вокруг чего это они круги выписывают?

Его внимание привлекла сценка у лотка, где толстая тетка, укутанная в платок, продавала слизневые грибы. Мужчина, который остановился купить миску грибов, изо всех сил корчил из себя тертого малого, но манеры выдавали в нем приезжего. Мажуга видел это отчетливо. И жесты, и речь — все в покупателе было не харьковским, местные ведут себя совсем иначе и разговаривают по-другому.

К лотку подкрался один из маленьких оборванцев. Тетка в платке, увлеченная разговором с приезжим, не заметила, как грязная ручонка подцепила куль с грибами, лежавший у самого края прилавка, но воришку застукал покупатель.

— Эй, гляди! — заорал он, тыча пальцем в пацаненка. — Гляди, украл!

Толстая продавщица завозилась среди корзин и коробок, пытаясь развернуться. Тем временем малец ухватил куль, сунул подмышку и уже наладился бежать. Покупатель прыгнул наперерез, цапнул воришку за плечо, тот рванулся, выронил добычу и помчался прочь, оставив клок ветхой дерюги в руках мужчины. Толстая торговка подобрала куль и стала громко ругать нахальных мальцов:

— Распоясались, паразиты! Мутафагово отродье! Призренцев на вас нет, крысята!

Мажуга уже миновал лоток с грибами и, чтобы не стоять столбом без причины, начал перебирать товары на соседнем прилавке. Там седоусый дядька предлагал железные изделия — от ножей до витых из стальной проволоки тросов. Увидев, что Мажуга заинтересовался, он подошел поближе и остановился напротив. Не стал нахваливать товар, соваться с объяснениями, но и держался наготове, ежели что прохожему приглянется. Солидное поведение седоусого Мажуге понравилось, да и товар был неплохой. Если бы не идти сейчас к Самохе, купил бы кое-чего для хозяйства. Тем временем толстуха уговаривала приезжего, который уберег ее от покражи, чтобы купил кулек грибов — обещала за услугу вполцены уступить. Мужчина, слушая ее похвалы, самодовольно заулыбался и принялся ворчать, что, дескать, не тот нынче народ в Харькове, что прежде.

— Разве теперь воровать умеют? Никак не умеют! Раньше-то разве можно было воришку вот этак запросто за шиворот ухватить? Ни в жисть! Вот в нашенское время-то! В нашенское — разве такой вор был? И верткий раньше был, и прыткий… А нука вон тот куль покажь, хозяйка. Не-не, вон энтот, споднизу! Да не, споднизу, говорю!

Тетка никак не могла уразуметь, о каком свертке толкует покупатель, и пока тот, перегнувшись через прилавок, тыкал пальцем, к нему пристроилась девчонка — такая же оборванка, как и давешний грабитель, но постарше. Игнаш едва сдержал ухмылку, когда узкая грязная ладонь скользнула в карман покупателя и тут же показалась обратно — уже с кошелем. Мошна приезжего была полнехонька, но девчонка сработала ловко, ни единая монетка не звякнула. Воровка сунула добычу под лохмотья и скользнула в толпу. Мажуга проследил взглядом за черной, неровно обстриженной головой, мелькающей среди спин и плеч все дальше, потом обернулся к седоусому продавцу:

— Хороший товар. Мне теперь не с руки, по делам иду, но как обратно соберусь — непременно зайду, куплю кой-чего.

Торговец степенно кивнул и разгладил белые усы. Мажуга тоже кивнул в ответ и пошел к центру. Он направлялся к пушкарской управе. Когда он удалился шагов на двадцать, позади заорал обокраденный приезжий — обнаружил пропажу, значит. Теперь Мажуга позволил себе улыбнуться. Зря мужик бранил харьковское ворье, местные мало что хватку не утратили, но еще и придумали, как ловко, в два приема работать. Сперва внимание отвлекли жалким кульком слизневиков, а потом кошель увели у простофили, да еще тетка торговка с ними в сговоре — отвела мужику глаза. Мажуга вспомнил старые времена — вот на таких, как этот приезжий, они с напарником и зарабатывали. Сейчас кошель вернуть было — что? Да плевое дело, вот что. Но теперь Мажуга не сыскарь, хватит с него этой мороки. Вот разве по заказу Самохи что-то провернуть придется, но тут уж дело такое, Мажуге сейчас помощь правления цеха пушкарей очень нужна.

Ближе к цеховой управе ветерок стал заметней, потому что отверстия воздуховода находились в здании. Этих мест Мажуга вовсе не узнавал, здесь всё перестроили совсем недавно — уже после того как он покинул Харьков. Новая управа перегораживала проход, занимая всю ширину подземной галереи, вдоль которой вытянулась улица. Стены и перекрытия еще не вполне пропитались вездесущей копотью и имели более светлый оттенок, чем многоэтажные ячеистые сооружения по сторонам улицы. У входа, под скрещенными пушками, выбитыми на камне, скучали охранники в черных кожаных жилетах, перетянутых скрипящими ремнями. На ремнях — кобуры, из них торчат рукояти пистолетов, все свеженькое, блестящее. И парни молодые — эти, конечно, Мажугу в лицо не могли знать, его время миновало прежде, чем они вошли в возраст. Слегка влажный ветерок дул из открытых окон, Мажуга ощущал, как поток из воздуховодов обдувает кожу лица и даже различал сквозь шум улицы, как рокочет вентилятор внутри управы.

— Кто таков? По какому делу?

— Игнаш Мажуга, к Самохе.

Парни переглянулись. Мажуга слышал, как скрипят их ремни, а чудилось — это мозги пушкарей скрипят, переваривая сказанные им слова. Потом один вроде припомнил:

— Мажуга… это я слыхал… Точно, Самоха ждет когось… Погоди-ка, я схожу старшого спрошу.

Пришлось подождать, пока пушкарь доложит начальству. Зато уж после этого Игнаша без задержек впустили и провели на второй этаж. Пока шли, он оглядывался — двери новенькие, лак еще не успел покрыться здешней черной копотью. Стены тоже блестят свежей краской. Дела у пушкарей идут неплохо, судя по тому как обустроились в новом доме. По дороге попалось несколько человек, кое-кто показался Игнашу знакомым, но имен он не припомнил. По своей прежней деятельности он больше со стрельцами дело имел, то есть с мастерами цеха стрелкового оружия.

Перед дверью с вырезанной эмблемой — скрещенными пушками и взрывом — провожатый остановился, поглядел на гостя со значением, и только потом постучал. Давал понять Мажуге, к каким важным людям его привел. Пустое дело — Мажугу сюда Самоха сам пригласил, так что большой чин пушкарского советника гостя не смущал.

В кабинете сидели двое, Самоха и кто-то из цеховых начальников, но рангом поменьше, чем хозяин кабинета. Мажуга заметил, как второй пушкарь глядит на Самоху — когда тот встал навстречу гостю, младший тоже торопливо поднялся, чтобы от старшого не отстать. Самоха, кряжистый тучный коротышка, полез из-за стола, протягивая руку, и заулыбался так искренне, что Мажуга даже поверил, что пушкарский управленец рад встрече. Когда-то они и впрямь были в добрых отношениях, насколько позволяла разница в положении. Самоха пушкарем был знатным и в должности поднимался быстро, а Игнаш-то все на прежнем месте оставался — росла его слава, да и доходы увеличивались, однако людей в подчинении у сыскаря не прибавлялось. Если работаешь на себя, иного не жди. А работал Мажуга очень даже здорово, до сих пор помнят в Харькове.

Второй пушкарь Мажуге сразу пришелся не по душе. Хотя держался цеховой вежливо и старательно улыбнулся, пожимая квадратную заскорузлую Мажугину ладонь, было в его глазах что-то неприятное, будто ему не нравится этот гость, да приходится терпеть, потому что начальник Мажугу позвал, а подчиненному теперь возражать бесполезно.

Самоха отправил охранника за дверь и, вжимая округлый живот, уселся за стол, Мажуге кивнул на стул напротив себя. Гость стянул кепку, открывая коротко стриженную шевелюру, которую пересекала дорожка седины, проходящая чуть правее макушки и разделяющая голову на две почти равные рыжие части.

— Это Харитон, помощник цехового казначея, — представил второго пушкаря Самоха. — Ну а про тебя, Игнаш, я говорить ничего не стану. Имя твое в Харькове известно.

— Помнят, значит, — покачал головой Мажуга. — Это слышать приятно. А то я уж и сам забывать начал — себя-то прежнего. Рассказывай, Самоха, что за дела у тебя. Для чего звал?

— А ты торопишься, что ли? Сразу к делу! — Самоха притворно огорчился. — Нешто не хочешь так просто посидеть, старое время повспоминать?

— Заботы дома оставил, — объяснил Игнаш. — Но ежели ты позвал, то понимаю так, что дело впрямь важное, мои заботы и погодить могут. А если дело важное, так говори уж сразу, чего тянуть. О прошлых деньках повспоминать и после можно.

— Слышишь, Харитон? — Самоха тяжело завозился на стуле, разворачивая грузное тело к помощнику казначея. — Вот как в прежние-то времена к делам подходили. Сечешь?

— Секу, — с готовностью отозвался тот.

Мажуга украдкой разглядывал Харитона — довольно молодой, но дрябловатый, бледный, как большинство харьковчан. Живут без солнца, в дымном облаке, да и дышат отравой. Здесь-то, в управе, воздух почище, чем на улице, через множество фильтров просеян. Но не все могут такую продувку оплатить, вот и дышат гарью.

— Что же, Игнаш, перейдем к делу. — Самоха перестал улыбаться и сразу будто постарел на десяток сезонов, на круглых щеках проступили тени, морщины по краям рта углубились. — Вышла у нас покража, надобно вора сыскать, да и похищенное возвратить. — Он умолк и уставился на гостя.

— Говори уж, — подбодрил тот, — чего в молчанку играть? Почему к призренцам не пошел?

— Цеху призрения об нашем деле знать не следует, — отрезал Самоха. — Им неведомо было, что у нас такое имущество хранится, и тем более знать не надо, что оно из наших рук ушло. Иначе беды не оберемся. И вообще об этом деле пять человек всего знают. — Управленец для наглядности поднял растопыренную пятерню и добавил: — Вот ты теперь шестой. Я знаю, Харитон знает, глава совета нашего, да казначей, Харитонов начальник, да дознаватель наш — Востряк Птаха. Так что имей понимание.

Мажуга коротко кивнул. Он опасался, что Самоха станет снова играть, умолкать надолго, намеки подкидывать, но управленец теперь, начав выкладывать, больше не останавливался.

— Хранилось у нас такое оружие, что никакая пушка не сравнится. Эх, не так бы надо рассказывать! О подобном оружии надлежит говорить медленно да с расстановкой, чтобы ты понял верно…

— Я понял, — кивнул Мажуга, — ты говори, говори!

— Да нет, не понял ты. Я и сам бы не понял, если просто так вот ляпнуть — «оружие». Это, брат Игнаш, не оружие! Это песня! Это сказка! Это кусок Погибели — вот что это.

Мажуга снова кивнул. Когда оружейник рассказывает об оружии, ему всегда простых слов не хватает, ему песню и сказку подавай. Известное дело.

— Ну вот прикинь, — Самоха даже раскраснелся, — покупает у нас Омега стволы для танкеров своих…

— Знаю, видел их караван. Как раз когда я в город въезжал, разминулись.

— Танкер — грозная сила. А с таким оружием…

— Это ракетная установка, — подсказал Харитон.

— Ну, установка. Что ж ты перебиваешь, молодой? Называется: ракетная установка. С ней против трех, а то и четырех танкеров выйти не страшно, вот что это за штука. А ежели с прикрытием, то и больше четырех танкеров не страшно повстречать. Вот и смекай, Игнаш.

— Смекаю.

— Смекай дальше. Хранили в тайне, в этом самом здании, в управе. Ты, когда схрон этот увидишь, обалдеешь! От всех хранили, призренцы о нем не знали, вот как! Скажу тебе уж, ладно. Я мыслил наладить выпуск таких вот установок, у нас эта вещь за образец была. Работы много, не счесть сколько сезонов уйдет… ушло бы. Много всяких хитрых механизмов там, в установке этой. Но уж если бы мы осилили такую вещь в цеху изготовить — нам ни Омега, да вовсе никто в Пустоши не страшен! Это ж песня, а не оружие!

— Украли, стало быть, — перебил управленца Мажуга. — Из управы унесли?

— Из секретного схрона, — кивнул Самоха и поник. Он выложил все, что требовалось, и теперь как будто устал от рассказа. Оплыл на стуле, как свеча прогоревшая. — Найдешь?

— Найти-то найду, — осторожно сказал Мажуга. — Вещь заметная, такая себя быстро проявит, где ее ни прячь.

— Найти требуется быстро, — теперь заговорил Харитон, — покуда призренцы не пронюхали и пока наших ракет никто в ход не пустил. Иначе секрет наружу выйдет и призренцы докопаются, откуда вещь увели. Нашему цеху тогда…

— Найди, Игнаш, — подхватил Самоха, — найди скорей, за ценой не постоим.

— Сам спешу. Говорю же, дома заботы остались. — Мажуга нарочно во второй раз припомнил свои заботы, чтобы толстяк сообразил. Тот и впрямь понял намек:

— Какие заботы, Игнаш? Если я чем пособить могу…

— Можешь, Самоха. Совсем легко тебе и цеху пушкарскому мою беду разрешить, вам это ни медяка стоить не будет. И за дознание я с вас лишнего не возьму.

Самоха подумал немного, побарабанил пальцами по столу, внимательно разглядывая сыскаря — пытался угадать, что за дело у того. Наконец решился:

— Если впрямь так, как ты сказал, то мы в долгу не останемся. Слово даю, а у пушкаря слово, знаешь ведь, прямое, как пушечный ствол, и верное, как пушечный снаряд. Раз выстрелит — потом обратно не возвертается. Говори уж, что за беда у тебя?

Мажуга склонился и опустил локти на стол. Принимая этот заказ, он рисковал. Понятно, почему Самоха к нему обратился, — человек чужой, в Харькове о Ржавом давно не слыхать, значит, никто не свяжет его поиски с цехом пушкарей. Но и после — кто знает, как у цеховых голова варит? А ну как задумают ненужного свидетеля убрать? Что Мажуга теперь в городе чужой — тоже удобство, никто не заметит, что пропал. В харьковских подземельях чего только ни происходит… Люди пропадают так, что ни слуху, ни духу… Однако Самоха — человек верный. Раньше, во всяком случае, верным был. А просьбу Мажуги он лучше другого может исполнить — если выгорит, сыскарь в большом наваре останется.

— Да не беда, — с притворным равнодушием махнул рукой Мажуга. — Так, для тебя просто безделка, а для меня — забота. Асташку помнишь? Который газом самоходы заправлять ловчится?

— Астах и нам газ заправляет, — осторожно кивнул Харитон. — Да еще трубу к Харькову тянет. Сказал — будет весь Харьков газом снабжать. Если выгорит у него, то большим человеком Астах в Харькове сделается, с цеховыми управами наравне.

— Что ж ты с ним не поделил, Игнаш? — вздохнул Самоха. — Нам с Астахом ссориться не с руки, он выгодный заказчик, трубы ему поставляем. Хотя, если прикинуть, кроме как у нас, где он трубы получит? Да нигде! Никуда он от нас не денется, вот как.

— А мне с Асташкой делить и вовсе нечего. — Мажуга снова откинулся на спинку стула и прищурясь оглядел цеховых. — Он большим человеком будет, а я вряд ли. Мне — что? Хозяйство свое от разора сохранить, всего-то и делов. Он трубу хочет через мою ферму протянуть, с насиженного места согнать грозится. Ты скажи ему, Самоха, что я с пушкарями в дружбе, чтоб не обижал меня зазря.

— Тебя обидишь…

— Мне ж лишнего не надо, — подхватил Мажуга, — я разве против трубы? Ее в землю зароют, глубоко, чтоб ни кетчеры, ни какие еще уроды не тронули. Пусть копают прямо по моему полю, мне не жалко, даже если что из урожая пропадет! Но лишь бы поле за мной осталось, чтоб я по-прежнему был той земле хозяин. А если ремонт какой трубе нужен или еще чего — присылай, Астах, работников, я ж не против! Всегда со всей душой на поле пущу! А только земля — моя. Не хочу я с обжитого места сниматься, больно хорошо обустроился. Приезжай, Самоха, в гости, сам поглядишь!

— Ну, может, и соберусь как-нибудь, — промямлил управленец. — Вот пропажу нашу сыщешь, да и…

— Поговоришь, стало быть, с Астахом?

— Поговорю. А ты когда за дело возьмешься? И какая твоя цена?

— Так прямо вот и возьмусь! — Мажуга пошевелился на стуле, будто уже поднимается. — Показывай, откуда вынесли вещь-то? С того места и начну искать. Ну а ежели найду, цена…

Цеховые притихли, ожидая решения.

— Вы, главное, с Асташкой пособите миром уладить, ну а цена… скажем, пять гривен киевской чеканки… — Говорил Мажуга неспешно, наблюдая за собеседниками, и по выражению их лиц понял, что продешевил — те были готовы дать куда больше. Значит, впрямь боятся, что призренцы узнают? Что ж, это сыскарю на руку. И он так же неторопливо закончил: — Ну, и если за неделю управлюсь — премия, еще пару золотых, а если…

— Какая неделя, Игнаш?! — Самоха аж со стула вскочил, тряся животом. — Скорей, скорей надо!

— А если вора живым возьму — еще пять золотых, — закончил Мажуга.

— Самоха, — подал голос Харитон, — а что, если наш Птаха сам спроворит, без помощи найдет похитителя?

Управленец покосился на Харитона, потом перевел взгляд на Игнаша. Тот кивнул:

— Мне чужого не надо. Если моя помощь без нужды окажется — два серебряка за хлопоты. Ну и с Асташкой, значит, тоже столкуетесь — это в силе остается. По рукам?

Мажуга поднялся со стула и протянул управленцу ладонь. Харитон тоже торопливо подскочил, собирался что-то сказать, но Самоха на него не глядел — кивнул и ответил на рукопожатие.

В коридорах управы дул ветерок. Выходы вентиляционной системы располагались в стенах между лестничными маршами и под сводами в переходах, насосы непрерывно нагнетали отфильтрованный теплый воздух, слегка пахнущий смазкой. Мажуга ждал, что объяснение продолжится по дороге, но Самоха с Харитоном помалкивали, только кивали в ответ на приветствия встречных. Цеховых по пути встретилось немало — так и сновали вверх и вниз по лестницам, большинство в черных безрукавках и рубахах с закатанными рукавами. Многие, распахнув ворот, подставляли влажному ветерку украшенную татуировкой грудь. У большинства рядовых пушкарей и дома-то воздух не такой чистый, как в управе, вот и наслаждаются. Воздух в подземном городе — великая ценность.

Вели Игнаша всё вниз да вниз. Он насчитал шесть лестничных маршей — по два на этаж, пока пушкари не свернули наконец в коридор. Здесь уже не попадалось встречных, зато на лестнице скучал охранник — здоровенный грузный парень. Лицо его в тусклом свете показалось Мажуге ненормально бледным, даже серым. Отвык от Харькова, забыл, как выглядят цеховые, которые целыми сезонами наружу, под солнышко, не высовываются. Увидев процессию, возглавляемую Самохой, здоровяк посторонился и кивнул. Мажуге пришло в голову, что его собственная загорелая рожа представляется бледному охраннику неправильной, слишком темной.

— Склад у вас здесь? — спросил сыскарь.

— Не совсем, — отозвался Самоха. Он о чем-то задумался по дороге, тер лоб и кряхтел на ходу.

— В этом месте хранится только особенное, самое ценное, — подсказал Харитон, который шел последним, замыкая шествие.

Тут и Самоха наконец начал объяснять:

— Сюда меньше народу шастает, здесь у нас и есть схрон. Что в этот подвал снесли, то уже запросто не вытащишь… ну, то есть до сих пор так было. Только если по распоряжению начальства, по моему вот, к примеру. Тогда можно что-то взять, а так — ни-ни.

— И охранник на дверях, — вставил Игнаш.

— И охранник, а как же! — согласился управленец. — Ему приказ строгий дан, чтобы никого и ничего. Стало быть, не могли пронести. Он без приказа начальского ничего не пропустит.

— А вот этот парень, он как? И сменщики его?

— Охрана надежная, им доверие полное. Да и какой смысл охране подставляться? Они же все на виду. И потом — ключи от схрона! Дверь заперта, ключей у охранника нет. Идем, идем, сейчас сам увидишь!

Коридор был освещен похуже, чем этажи выше, но Мажуга отлично разглядел — двери тяжеленные, стальными листами обиты. Насчет замков спрашивать не стал — и без того ясно, что при таких дверях и замки соответствующие. Одна дверь была распахнута настежь — к ней и направился Самоха. Входя, Игнаш пощупал створку, чтобы оценить толщину — ничего себе, вот такую разве что омеговским танкером вынести можно. И замок, похоже, цел. Пока он изучал дверь, пушкари уже прошли в помещение и поздоровались. Тут и Мажуга заглянул в схрон. Перед ним была просторная комната, но внутри оказалось тесно из-за наставленных штабелями ящиков. Сбитые из толстых досок коробы громоздились друг на друге, между ними оставались узкие проходы, в которые тучный Самоха протискивался с трудом. Стены были обшиты листами железа, и вездесущий темный налет покрывал все ровным слоем, так что нутро схрона выглядело равномерно серым.

Мажуга прикинул: вон сколько секретов у цеха пушкарей! Это один они из рук выпустили, а ящиков здесь до некроза много, и в них, конечно, всякое тайное упрятано. Он задержался посмотреть на один из ящиков, но Самоха как будто угадал мысли сыскаря и позвал:

— Игнаш, ты поменьше гляди, что ли. Тебе тут и быть-то не полагается, я уж не говорю — пялиться.

Тут из узкого прохода между штабелями появился крепкий парняга в черной безрукавке и красной рубахе с закатанными по локоть рукавами. Потный чуб прилип ко лбу, пушкарь раскраснелся и шумно отхаркивался — видно, только что лазил на четвереньках, взмок от натуги. В этом подвале вентиляции не имелось и воздух был затхлый, застоявшийся.

— Знакомься, Игнаш, это Птаха, — указал на парня Самоха, — дознаватель наш цеховой.

— Игнаш? — повторил дознаватель. — Ржавый, что ли? Слыхал я, слыхал немало. Ну, будем, что ль, знакомы, Игнаш Мажуга? Меня Востряком кличут.

Ладонь у Востряка Птахи была крепкая и влажная. Говорил он вроде как искренне, но что-то в его манере показалось Игнашу недобрым, настороженно дознаватель пушкарский держался. Игнаш списал это на ревность — небось обидно парню, что ему не доверяют, чужака призвали. Тем не менее говорил Востряк спокойно и уважительно. Сразу повел показывать место, где стояли украденные ящики; там на полу остались прямоугольные пятна, свободные от черного налета, который тоненьким слоем покрывал подземелье.

— Вот тут оно и было, значит… — протянул Самоха, озираясь, будто надеялся углядеть пропажу здесь же, поблизости.

Мажуга не поленился, вытащил из кармана бечевку и замерил отпечатки, спросил, какой высоты были коробы. Востряк терпеливо ответил, а потом заявил, обращаясь к управителю:

— Я так мыслю, что и сам бы управился. Кой-чего уже нащупал. Если сложится удачно, нынче же воров возьму.

Самоха оглянулся на Мажугу, затем кивнул дознавателю:

— Раз Игнаш уже здесь, пусть поглядит, послушает. Сможет помочь — поможет, ну а как не потребуется его подмога, он мешать не станет. Показывай, чего нашел.

Птаха указал в узкий проход между ящиками — тот самый, из которого он только что выбрался.

— Вон это место, там как раз и стояли ракеты.

— Погоди Самоха, — окликнул Мажуга, — ты мне другое место казал.

— А, — махнул рукой управленец, — то место, где установка была. Мы ее поближе к дверям выставили, чтобы глядеть сподручней, ежели для дела что потребуется. А под стеной ракеты — заряды, то бишь, к установке. Их-то ворошить не нужно, к чему они? Вот и подвинули под стенку. Их тоже выкрали, некрозное семя.

Он вслед за Харитоном и Востряком полез в узкий коридор. Мажуга тоже сунулся было поглядеть, но четверым там места не нашлось. Пришлось подождать в сторонке и глядеть поверх штабеля — увидеть оттуда почти ничего не удалось, но слышны были пояснения Птахи:

— Вот, гляди. И ты гляди, Самоха. Я первым делом прикинул: ящики под стеной, шевелили их туда, под стену же, эвона следы. Я сразу давай стены стучать. И что ж, пусто за стеной, послушай!

Раздался глухой стук — Востряк легонько бил костяшками пальцев по стальной обшивке схрона. Потом звук стал более легким и звонким, здесь уже отзывался только металл, за ним была пустота.

— О! Чуете? Чуете?! — горячился цеховой дознаватель. — Другой же звук! Ну а теперь глядите сюда!

Мажуга привстал на носки и заглянул поверх штабеля. Что творится у пола, ему было не видать, но главное разобрал: Птаха легко выколупал гвозди, которыми был прибит стальной лист, потом подцепил обшивку и оттащил ее в сторону. Открылся лаз.

— Вот! — победоносно объявил Птаха. — Туда и выволокли! И след остался! Теперь возьмем гадов, возьмем тепленькими, когда они вновь полезут. Ведь полезут же, потому как не знают, что мы пропажи хватились! Я с этими тварями давно дело имею, манеру их изучил крысиную: если чего ценное нашли, не отстанут, пока всё до гвоздика не вынесут!

Самоха, кряхтя, задом полез из узкого прохода. Выбрался туда, где попросторней, стал мять округлую поясницу. Следом вылезли Харитон и торжествующий дознаватель. Теперь и Мажуга сунулся в дыру. Доски обшивки были частью подпилены и выломаны, стальной лист крепился к ним гвоздями, которые сейчас только для виду в старые дыры засунули. Проем уводил в темноту, виднелись слежавшийся грунт, мелкие обломки бетона, ржавчина и угли — земля Харькова. Дуновение ветерка ощущалось, веяло изнутри в проход. Значит, там, на другом конце лаза, нет поблизости вентиляционных выводов. Это нужно понимать харьковскую ситуацию: кто побогаче, тот обосновывается поблизости от источника отфильтрованного воздуха, а беднота живет в духоте и копоти. На том конце лаза — нищий квартал. А то и вовсе заброшенная полость под землей. Лезть туда незачем, да никто из присутствующих и не сумеет пробраться в этакую дыру.

— А ты уверен, что воры снова залезут? — спросил за спиной Самоха.

— А чего ж им не полезть? Тут добра много. Они вон потащили что поближе, им с рук сошло — значит, и снова сунутся. А мы их возьмем.

— А установка? Она ж не у дырки стояла? Ее-то почему взяли?

— А кто их разберет, мутафагово отродье… Может, потому что ящик был вскрыт? — нашелся Птаха. — Вот пымаю хоть одного, тогда спрошу.

Харитон стал поддакивать дознавателю, а Мажуга, пользуясь тем, что они увлеклись спором, вытащил бечевку, замерил отпечаток украденного ящика и приложил ее к отверстию в стене. Получалось, ящик был лишь чуть-чуть меньше, чем дыра. А уж протащить его по лазу, прокопанному наспех, неровному да с торчащими обломками арматуры, и вовсе невозможно. Мажуга снова поглядел на следы, которые тянулись к лазу… похоже, их оставили, просто протянув сапогом по полу, по слою грязи и пыли.

Теперь, когда возникли сомнения, Мажуге многое казалось подозрительным — и как воры проделали лаз этак точно к секретному схрону, и как им удалось выдавить гвозди снаружи, и то, что вынесли ракетную установку вместе с зарядами к ней. Заряды и впрямь были уложены под стеной, а установка? Она-то посередине склада! Объяснения всем этим странностям Игнаш не находил. Значит, ему нужно подождать, понаблюдать за тем, как обернется дело. Рано или поздно он отыщет разгадку, виновный себя выдаст. Всегда так бывало, в старые-то времена. Неожиданно для самого себя Игнаш ощутил давным-давно забытый азарт. Дельце оказалось с подвохом, распутать такое — просто удовольствие!

Когда он выбрался из тесного прохода, пушкари уже пришли к согласию, Птаха заканчивал объяснять свой план:

— Эти ворюги пока не знают, что мы пропажи хватились. Значит, снова захотят нагрянуть, еще чего стянуть, так? Так! Тут мы их и подкараулим! Я здесь в засаде буду, за ящиками, сидеть станем тихо, ждать. Как появятся воры, мы их — хвать!

— Живым надо хоть одного взять, Востряк, — озабоченно вставил Самоха. — Если не схватишь хоть кого-то — все пропало, концы придется искать заново.

— Возьмем живого! — уверенно пообещал пушкарский дознаватель. — Они ж не ждут, что мы их подстерегаем. Теплыми возьмем!

— Ну, гляди… А то знаю я тебя, ты чуть что — бить. Поимей в виду: если зашибешь вора при поимке, отправлю навечно наверх, в карательную колонну. — Тут Самоха заговорил жестче, такой суровый тон не вязался с добродушным видом толстяка. — В самый головной дозор велю тебя ставить, чтобы там ума прибавили. Не шучу, заметь!

Птаха погрустнел, но все так же уверенно пообещал:

— Возьму теплым.

— Да-да, — вставил Харитон, — тут надо без промашки. Постарайся, Востряк.

Самоха обернулся к Игнашу:

— А ты, Ржавый, что скажешь? Прав Птаха, или как?

— Так вроде все сходится. — Мажуга развел руками. При этом краем глаза заметил, что дознаватель внимательно глядит на него. — Ежели захватит Птаха грабителей, ежели выколотит из них всё… ну, насчет того, где покражу прячут, кто навел да кто краденое у них покупает, — тогда я без надобности. Мне чужого не надо, ты ж знаешь! Ну а я и мешать не буду, даже не сунусь, потому что…

При этих словах Птаха перевел дух, Мажуга это для себя отметил и закончил:

— Потому что дела тут ваши — цеховые, тайные, мне и знать всего не полагается. Чем меньше буду знать, тем меньше у вас ко мне вопросов лишних. Пойду теперь в город, погляжу, как Харьков изменился, ну а после загляну, узнаю, чем обернулось. Если не будет во мне нужды, так что ж, восвояси стану собираться. Скажи, Птаха, как мыслишь, сколько ждать придется? Ну, покуда покрадчики возвернутся?

— А к вечеру в засаду стану. Раньше их не жди! — Востряк заговорил весело, уверенно. У него от души отлегло, когда он понял, что Ржавый соваться в дело не собирается. — Пока у нас работа, кто-то из мастеров может и в схрон наведаться, потому воры лезть побоятся. Ну а как наши цеховые смену закончат, тогда здесь все стихнет, тут-то они и объявятся.

— А, ну, стало быть, времени у меня полно. Нынче ж утро? Никак не привыкну к городским порядкам, вечно лампочки светят, солнца не видать. Так я в город?

— Да-да, ступай, ступай, Игнаш, я распоряжусь, чтоб тебя пропустили в управу, когда снова зайдешь, — рассеянно кивнул Самоха. — Скажу охране.

Игнаш поднялся наверх с пушкарями. По дороге Востряк толковал, что не будет никого лишнего к делу привлекать, потому что вопрос тут секретный, тайный. Обещал, что управится сам, да вот еще толстого парня возьмет, который вход в склады стережет. Мажугу проводили к выходу из управы, Самоха велел караульным, чтобы его запомнили и впредь пропускали без задержек.

Харитон вышел из здания вместе с гостем — сказал, что в город идет по делам. Они прошли немного вместе по улице, оба помалкивали. Вдоль улицы дул ветерок, нес невесомую пыль, а вокруг шумел город — сновали харьковчане, торговались в лавках, обменивались приветствиями, болтали, из ярко освещенных окон кнайпы доносились визгливые звуки скрипки. Здесь, неподалеку от управы, чаще попадались пушкари в черных безрукавках. Мажуга то и дело замечал, что на него поглядывают встречные — красная куртка, выцветшая кепка и рыжая шевелюра выделялись ярким пятном на серой улице, сразу привлекали внимание.

Потом Харитон свернул к спуску — у него были какие-то заботы уровнем ниже, так объяснил. На том и распрощались.

Мажуга прошел по улице чуть дальше и тоже свернул вниз — захотелось побродить по знакомым местам. Он испытывал странное чувство, ему было приятно вспомнить старое славное время, ненадолго окунуться в привычную суету. И при этом он боялся воспоминаний, не хотел будить ощущение утраты, горечь от невозможности возвратить потерянное — то самое ощущение, которое погнало его прочь из Харькова. По дороге Игнаш несколько раз видел стайки мальцов в лохмотьях, но тех, прежних, которые работали вместе с торговкой слизневиками, он больше не приметил. Потом свернул в переулок; там было темнее и ветер ощущался слабей. Если улица, ведущая к пушкарской управе, кишела народом, то здесь было куда тише и прохожих мало. Да и те, что встретились, шагали быстро, спешили скорее добраться по своим делам. Мажуга еще раз свернул и оказался в полутемной галерее, которую и переулком-то не назовешь. Свет едва сочился сквозь щели между ставнями в окнах вторых этажей, а первые были вовсе темными, с заложенными кирпичом оконными проемами. Перекрытия тонули во мраке; если там и имелись когда-то светильники, то теперь они не горели.

И сразу нахлынуло — из памяти поднялись призраки прошлого, закружились в темноте вокруг Мажуги, завели тихими голосами печальную песню: «А помнишь? Вот здесь, на этом углу? А вон та куча мусора — она всегда здесь громоздится и тогда была здесь. А вон то окно помнишь? А вот эта облезлая дверь под разбитым фонарем? Помнишь? Помнишь? Помнишь?»

От темной стены отделилась фигура — мужчина, стоявший до сих пор в тени, медленно побрел навстречу. Мажуга не стал замедлять шаг. Рука скользнула к ремню и легла на рукоять кольта. Встречный приближался, его силуэт то сливался с тенью, то вырисовывался в желтом свете под очередным окном. Игнашу вдруг захотелось, чтобы незнакомец вытащил оружие, попытался напасть… Пусть хоть что-то произойдет, лишь бы отвлечься, лишь бы не эти воспоминания, которые насели со всех сторон, едва он ступил в темный проход. Но нет — встречный шагнул в сторону, скрипнула дверь, человек нырнул в темноту, растворился в ней. Когда Мажуга поравнялся с домом, дверь снова была закрыта и ни звука из-за нее не донеслось.

Миновав темный переход, он вышел на перекресток, здесь снова было светло и людно. Мажуга пересек улицу и спустился по широкой лестнице. Уровнем ниже опять был оживленный перекресток — всё те же лавочки и прилавки, где торговали всякой всячиной, от снеди до огнестрельного оружия. Мажуга зашагал по улице, озираясь и отмечая изменения, произошедшие с тех пор, как он перестал появляться в Харькове. Остановился у вынесенного из магазина прилавка, чтобы прицениться к инструментам. Хозяин тут же подскочил и начал совать дробовик, толковал, что новое изделие, нахваливал мягкий спуск и высокую точность. Игнаш поспешил уйти — ствол не понравился, а инструменты, насколько он успел заметить, похуже качеством, чем в лавке усатого старика, к которому он обещал заглянуть на обратном пути.

— Эй, погоди, — бросил в спину торговец, — я ж уступлю, в цене подвинусь, сговоримся, ну?

Мажуга и ухом не повел на окрик. Прошел несколько десятков шагов и остановился у питейного заведения, над входом в которое красовалась вывеска «Стрельни залпом!» Под надписью были намалеваны два скрещенных карабина, над ней горели яркие лампы. Судя по виду кабака, дела у хозяина шли в гору. Мажуга толкнул дверь, навстречу пахнуло пряными запахами. Так и есть, дует крепко — значит, Лысый, хозяин заведения, оплачивает хороший напор продувки.

Мажуга оглядел зал. В ярко освещенном заведении два десятка столов, за ними выпивают и закусывают. Попадаются и черные безрукавки пушкарей, и тужурки стрелков, и синие плащи мастеров холодного оружия. Хотя, конечно, большинство посетителей не в цеховой униформе, при этом в зале преобладают одежки любимых харьковчанами немарких темных оттенков. Игнаш направился к стойке, где заправлял Лысый — здоровяк богатырского сложения в красной рубахе. Когда Игнаш проходил мимо стола, за которым расположились четверо крепких парней, тот, что сидел ближе к проходу, развернулся и оценивающе оглядел незнакомца. Должно быть, решил, что вошедший вполне подходит для развлечения, и стал подниматься:

— Эй, селюк! Слышь, что ль, к тебе ж обращаюсь, морда!

Мажуга остановился перед парнем, тот медленно выпрямился. От него разило перегаром — уже успел хорошо принять. Ростом он был куда выше Игнаша.

— Слышь, селюк, угостишь водкой, а? — прохрипел парень. — Уважаешь честных работяг, которые тебе струмент куют?

— Струмент? — Мажуга прикинул: сперва по колену сапогом, а потом снизу в челюсть, должно пройти легко, противник пьян. — Честные работяги сейчас в цеху вкалывают, а ты разве что козявку из соплей в своем носу отковать умеешь.

— Шо-о? — протянул парень. Оглянулся на дружков — те скалились из-за стола и ждали развлечения. Приземистый Мажуга не казался им опасным противником, но если что — они бы, конечно, помогли рослому задире.

— Эй, Блоха! — окликнул парня Лысый из-за стойки. — Сядь да остынь!

— Чего «остынь»? — обернулся тот к бармену. — Ты шо, Лысый?

— А того остынь, что ты не заплатил. Скажешь еще слово — и я с тебя за выпитое уже не смогу получить, потому что ты под столом лежать будешь. Сперва расплатись, а уж потом Мажугу задирай, понял? Здорово, Игнаш! Иди сюда, не гляди на этого хмыря, я тебе первую за счет заведения налью.

— Мажуга? — недоверчиво переспросил парень. — Ржавый, что ль? Я ж не знал… — И сел на место.

Мажуга оглядел его сверху, потом неторопливо развернулся и пошел к стойке. Лысый уже выставил стакан и поднял бутыль.

— Здорово, Лысый. А у тебя дела неплохо идут, вижу.

— Дела идут как из пушки. Держи стакан. Раз такое дело, и я с тобой выпью. Надолго к нам?

Лысый выставил миску с квашеными слизневиками и другую — с жареной крысятиной. Выпили. Мажуга взгромоздился на высокий табурет возле стойки.

— Да я на день всего. Закуплю кой-чего, да и домой. Фермер я теперь, хозяин.

— Фермер… Вот уж от кого не ждал. Думал, не отпустит тебя город. Харьков — он такой, он крепко держит, коли в душу тебе влез.

— Так и есть. Иногда кажется, что не отпускает, потому и не езжу сюда, чтобы не зацепило снова, не уволокло. Думал, забыли меня здесь. А вон — помнят!

— Эти-то? — Лысый махнул мускулистой ручищей. — У нас, если хочешь знать, до сих пор непослушных детей твоим именем пугают.

— Не, у вас теперь детей призренцами пугают, я уже слышал.

— А, верно. Вон они, легки на помине!

В зале стало тише, Мажуга оглянулся — в кабак вошли двое в темных плащах с капюшонами. Капюшоны были необычные, они закрывали лица, будто маски. Призренцы остановились у порога, водя головами вправо-влево, разглядывая выпивающую публику сквозь большие круглые прорези. Распахнулась дверь, явился третий призренец. Двое остались у входа, третий протопал через зал к стойке. Остановился рядом с Мажугой, кивнул Лысому:

— Как торговля, хозяин? Нет ли жалоб, недовольства, нарушений каких?

Из-под опущенного капюшона голос звучал глуховато, но Мажуга понял, что призренец молод.

— У нас все хорошо, — отчеканил бармен. — И никакого непорядка не случается.

— Добро. — Призренец снова кивнул и пошел к выходу.

Когда дверь захлопнулась, по залу пронесся шорох — будто все клиенты разом перевели дыхание; да так, пожалуй, оно и было.

— Видал? — спросил Лысый. — Страшные люди. Ничего не требуют, взяток не берут, не пьют даже. Я бы налил за счет заведения, как полагается за присмотр, но они пить не станут.

— Я так понимаю, молодой парень совсем?

— А кто его разберет под этим колпаком? Хотя большинство у них молодые, это конечно. Они ж сирот по улицам собирают, ворье малолетнее, крысят, стало быть, наших. Воспитывают, мозги им как-то переворачивают, что ли? Из мелкой пакости — вот такие честные становятся. Ну и службу в призренческой страже несут, а как же. Так что большей частью они молодые. Три-четыре сезона назад кошельки резали, а теперь — вона, на лапу не возьмут. А я бы дал. Честно сказать, когда эта стража появилась, сделалось здесь поспокойней. Ты ж не застал то время, когда цех призрения учредили?

— Застал. Но вскоре из города убрался, толком ничего не узнал. Да мне и не до призренцев было, если по правде сказать.

— Я понимаю. Налить еще?

— Давай. Так что, навели, значит, призренцы порядок?

— Так вроде потише стало, я ж и говорю. Сперва цех призрения для чего создавали-то? Чтобы споры между оружейниками рассудить могли, чтобы общие городские вопросы решать. Ну там, ежели опять с летунами или еще с кем заваруха, если какой другой такой повод. Ну и опять же дома призрения, стариков там, сироток чтобы обиходить, накормить. Сироток много по Харькову образовалось, особенно после Городской войны. Собрались цеховые старшины, приняли решение. Из-за этих домов призрения их так и прозвали. Смешная вроде кликуха.

— Смешная.

— Ну кто их всерьез-то воспринимал поначалу? Да никто. Подумаешь, за убогими приглядывать. А призренцы вон как поднялись теперь — уже и стража своя, из сирот этих, из уродов, некрозного этого племени… и слово им поперек не скажи. Будто мы все теперь убогие в Харькове, за всеми пригляд. — Ругая призренцев, Лысый понизил голос, но и так говорил осторожно, оглядывая зал поверх Мажугина плеча. Потом подумал и добавил: — Хотя, если мозгами пораскинуть, что в них плохого? Всем хороши — и взяток опять же не берут, и не пьют за счет заведения. Вот так заявятся раз пять-шесть за день: всё ли в порядке, хозяин? Ну и стариков опять же, голодранцев, попрошаек с улиц убрали, всех — в дома призрения, за всеми уход. Наверное.

— Наверное?

— Ну так их же никто не видит больше, тех стариков. Говорят, можно любому зайти в дом призрения, поглядеть, как убогим под присмотром живется, а только кто своей охотой туда сунется? Я точно не сунусь. Вот пацанов уличных — тех всяк видит, в страже они.

Мажуга подвинул пустой стакан и кивнул. Лысый снова налил ему, не забыв плеснуть и себе.

— Вот ты мне скажи, Ржавый, куда они девчонок девают?

— Каких девчонок?

— Уличных, каких же еще! Когда сироток с улиц собирают в свои дома призрения, так пацаны в стражу потом попадают, а девчонки?

— Может, тоже в стражу? Поди под этим колпаком разбери, кто там рожу прячет.

— Не-е-е, Ржавый, не скажи! Разве я мужика от бабы не отличу? Отличу, хоть во что ее наряжай. Нет баб в страже призренческой. А девчонок наравне с пацанами забирают, вот какая штука.

— И куда ж они после попадают, Лысый? Девки-то?

— А некроз их знает. Слухи ходят разные, а толком никому не ведомо. Не ведомо! Потому и слухи ходят. Ну, давай, что ли, еще?

— Нет, Лысый. Мне еще дело предстоит, не хочу охмелеть.

— Раньше ты не так пил, а?

— Так то ж раньше. Держи!

— Э, серебряка много, ты что?

— А это не за выпивку. Расскажи, что сейчас в городе происходит, кто чем озабочен, какие слухи, какие у кого дела.

Пока Лысый пересказывал местные новости, ему пришлось раз двадцать прерваться, чтобы налить новым посетителям — дела в «Стрельни залпом!» и впрямь шли неплохо. Клиенты лупили залпами и водку, и пиво. Наконец Мажуга распрощался с Лысым. Блоха, который пытался его задеть, уже дрых, опустив грязную башку на сложенные руки, двое его приятелей тоже свалились, последний проводил Ржавого осоловелым взглядом.

Мажуга направился к центру Харькова. До Погибели город располагался южнее, чем теперь, нынешний подземный Харьков оказался под северной частью прежнего. Сейчас в центре разветвленной паутины подземелий расположился цех призрения; чем ближе к нему, тем чаще попадались на улицах темные фигуры в островерхих капюшонах. На Мажугу они особо не глядели, но по сторонам зыркали внимательно, а люди сторонились призренцев, отступали с дороги, старались обойти, хотя те не выказывали никакой враждебности. И что еще приметно — в этих кварталах не было маленьких бродяг, хотя на окраинах они попадались частенько. Беспризорников призренцы переловили хотя бы вокруг своего логова. Крепко изменился Харьков за прошедшие несколько сезонов…

Игнаш зашел в оружейную лавку, купил патроны к кольту. Лавка была знакомая, он в прежние времена сюда нередко заглядывал поболтать с хозяином о новинках, обсудить оружие, но сейчас того торговца не было, делами заправлял молодой, Мажуга его не знал и заговаривать не стал. Потратил серебряк. Второй он оставил в «Стрельни залпом!», и таким образом, если не удастся заработать премию, то выйдет, что он ничего не наварил в нынешней поездке.

Когда Мажуга вышел из лавки, освещение перевели в ночной режим, ослабили вдвое. Это тоже было новшество — прежде сутки напролет свет оставался все тот же. Мажуга слыхал, что и за этой переменой стоят призренцы, они потребовали так устроить. Изменился город, изменился.

Он побродил еще по улицам, несколько раз сворачивал в темные переходы… Просто убивал время — спать не хотелось, на собственной ферме отоспался на три сезона вперед, теперь бы только дождаться, как сработает план Птахи.

Игнаш втайне надеялся, что попадет в какую-нибудь передрягу… ну, что его хоть ограбить попытаются. Ничего не произошло — даже в темное время подземных харьковских суток город оставался спокойным и безопасным. Мажуга подумал: в изменившемся Харькове его работа стала бы ненужной, так что вовремя он отсюда убрался.

Наконец бродить надоело, и он отправился к управе. Караульные у входа его поприветствовали и предложили отдохнуть — так им велел Самоха. Сыскаря провели в комнатенку неподалеку от входа, там был столик и широкая лавка. Мажуга сбросил тяжелую куртку, подбитую панцирными пластинами, свернул ее и, растянувшись на лавке, подложил под голову вместо подушки. Твердые пластины неудобно топорщились под затылком, Мажуга ворочался, еще и тусклый свет лампочки мешал. Сон никак не приходил, а призраки прошлого носились под потолком, не отставали. И все завывали грустно: «Помнишь?.. Помнишь?.. Помнишь?..» Под их нытье Игнаш наконец задремал. Провалился в полузабытье, когда стирается граница между явью и сном, а призраки хоть и не обращаются реальностью, но все же проступают отчетливей… Прошлое, которое только и ждало, чтобы Мажуга опустил веки, хлынуло из темных углов, окутало, закачало на зыбких серых волнах и понесло, понесло…

Разбудил его шум в коридоре — топот, голоса, звяканье оружия. Мажуга сел с кольтом в руке, прошлое враз схлынуло, рассыпалось, оттянулось в темные углы. Прислушавшись к голосам, он успокоился — это не нападение, не боевая тревога, затворы не лязгают, а голоса просто возбужденные, опаска или страх в них не звучат. Что-то произошло, конечно, но опасности нет. Мажуга накинул куртку, щелкнул пряжкой ремня и выглянул в коридор.

Трое пушкарей в черных безрукавках, перебивая друг друга, втолковывали что-то Самохе. Тот, опухший со сна, глядел заплывшими глазками то на одного, то на другого, кивал и зевал попеременно. Увидел Мажугу и помахал рукой:

— Игнаш, ты здесь? Идем поглядим, чего у Востряка за улов. А-а-ах-х…

Когда начальство зевнуло, широко разинув рот, младшие пушкари уважительно притихли. Потом расступились, чтобы прошел Мажуга. Управленец ухватил его за рукав и потянул к лестнице:

— Идем, идем, я сам толком ничего не знаю. Разбудили, с постели, видишь, подняли… — Потом на ходу бросил через плечо: — А вы помалкивайте! Ежели по Харькову слух пойдет — узнаю, кто языком машет, и либо наверх отправлю, в карательную колонну, либо вниз, слизневики на плантации окучивать, ясно? — И уже не слушая торопливых оправданий молодых, что, дескать, молчок и никаких слухов не пойдет, потому как они сами все равно ничего не знают, Самоха засеменил к спуску.

У входа в секретный коридор мордастого парня не было — караул несли двое в безрукавках. Загорелые, сразу видно, что с поверхности. И безрукавки желтого цвета, не черные. У одного дробовик в руках, другой с пистолетом в кобуре. Тот, что с пистолетом, курил и задумчиво наблюдал, как дым, подхваченный ветерком из вентиляции, расходится над головой.

— Ты чего это куришь? — недовольно буркнул Самоха. — Не знаешь, что ль, правило?

Курить в пушкарской управе запрещалось, да и вообще в Харькове курение считалось плохой привычкой — воздух отравляется, а его в подземном городе и так мало. Тем более пушкари частенько имеют дело с порохом. Бойцы карательных колонн, проводившие много времени на поверхности, бравировали тем, что нарушают правило, но Самоха — большое начальство, и боец торопливо погасил самокрутку.

— Эт же ж по привычке… Не стану боле дымить.

— Птаха где? На складе? — поинтересовался Игнаш.

— Не, уже ушел, они с Пашутой пымали каких-то оборванцев, Птаха их к себе потащил, поспрошать чтоб. Нас тут пока поставили сторожить.

— А, уже на допрос увел! — обрадовался управленец. — Это хорошо! Тогда идем к Птахе, Ржавый, в его хозяйство. У него этажом ниже кабинет оборудован.

— Погоди, я сперва на схрон погляжу, что там как.

— А, ладно, только недолго. — Самохе не терпелось взглянуть на пойманных преступников.

— Я быстро.

Дверь схрона была заперта. Отпирая замок, Самоха пояснил:

— Вообще-то Птахе не полагается ключи от этого помещения иметь, щас отберу у него, как придем. Ну, гляди.

Внутри было темновато — ночное освещение и здесь оказалось половинным против дневного. Мажуга нырнул в знакомый проход между ящиками, обогнул штабель и едва не наступил на мертвеца. Нагнулся, перевернул. Мальчишка, совсем юный, в грязных портках и чересчур широкой для такого сопляка рубахе с закатанными рукавами. Одна пуля пробила бедро, другая вошла в левую часть груди. В кулаке длинный нож с истончившимся от постоянного затачивания клинком. Мажуга потрогал — острый, как бритва.

Пара ящиков оказалась сдвинута с места — похоже, Птаха с мордастым дали сопляку и его дружкам начать «работу», а потом навалились, когда воры занялись делом и не глядели по сторонам. Да и куда глядеть в запертой комнате? Что ж, грамотно сработано…

— Ну, насмотрелся? — спросил с порога Самоха. — Идем, нечего тут торчать зазря. Слышь, Игнаш, я чё скажу — если Птаха всех переловил, так выходит, зря я тебя сдернул с места-то.

— Ну, зря так зря. Мне чужого не надо, ты только с Асташкой утряси насчет трубы его, тем и обойдусь.

— А, лады. — Самоха снова зевнул. — Я ждал, ты станешь обижаться, что зря звали.

— Не стану. Слушай, дыра-то в стене по-прежнему осталась открыта, не влез бы кто еще.

— Ох, верно! — Управленец тут же озаботился. — Это я не подумал. Все никак не пробужусь толком. Это ты правильно говоришь. Щас кого-нибудь пришлю, чтобы покараулил, кто имеет право здесь быть. Ну, идем, что ли, в Птахино логово?

На лестнице Самоха ткнул толстым пальцем в грудь охранника — того, что курил, — и приказал:

— Живенько беги наверх. Скажешь, Самоха велел Харитона вызвать. Пусть бегом сюда мчит. Передашь — и сразу обратно. Понял? Бегом он чтобы мчал! И ты бегом давай!

— Усё понятно!

— И гляди не кури здесь!

Парень, прыгая через две ступеньки, умчался — знал, что провинился, и теперь выказывал рвение. Самоха поглядел ему вслед, потом на всякий случай состроил злобную гримасу и уставился на второго бойца. Тот, хотя и не был ни в чем уличен, потупился, без нужды вертя в руках обрез. После этого Самоха затопал вниз. Уже входя в коридор следующего этажа, объяснил:

— Поганый народ эти каратели. Разболтались наверху, отвыкли от порядка. Вот двое, вишь, здесь случились, их к делу приставили, а они — курить! Таких ежели не припугнешь, службы толковой от них не жди. Нам сюда. — Самоха толкнул дверь. — А, заперся… Эй, Птаха, отворяй! Хвастайся добычей!

Щелкнул замок, мордастый пушкарь Пашута распахнул створку и посторонился, впуская пришедших.

Мажуга оглядел логово дознавателя — голые кирпичные стены с отдушинами вентиляционной системы, массивные деревянные стулья с высокими спинками и подлокотниками, на стене сбитый из толстых досок косой крест, столы с разложенными инструментами, лохань с водой, несколько ведер… С потолка свешивались ржавые цепи с крюками. На кресте и креслах болтались жесткие ремни. Мажуга втянул воздух и ощутил едва заметный запах свежей крови. Камера пыток, что ли? Весело работает пушкарский дознаватель. Или это для виду только? Чтобы арестованный проникся правильным чувством и сам запел, не дожидаясь, пока его прижмут как следует?

Сам Птаха стоял в глубине комнаты на четвереньках и разжигал угли в жаровне. Рядом с ним к креслу был пристегнут ремнями пленник — пацан лишь немногим старше того, что валялся на складе. Вид у воришки был жалкий, он оглядывался и поминутно сглатывал слюну. Хотя жаровня едва начала тлеть, он уже успел взмокнуть и на лбу выступили крупные капли пота. Пленник пытался пошевелить руками, но ремни туго притягивали запястья к подлокотникам.

Востряк Птаха выпрямился, потер поясницу и подмигнул пойманному воришке:

— Что, взмок? Ничё, щас еще и обделаешься. В энтой комнате, чтоб ты знал, выжимают досуха.

— Слышь, Востряк, мелковат твой улов, — заметил Самоха.

— А другой бы в дыру не пролез, — пояснил дознаватель. — Этих вот крысят нарочно в серьезных бандах держат как раз на такой случай, чтобы в узкий лаз проникнуть. Ничего, я щас его спрошать стану, он мне живо выкажет кого пожирней.

— Никого нет пожирней, только мы и были, — буркнул пленник. Он хорохорился, но голос выдал его страх, дрогнул. — А я все едино не скажу ни про кого.

— Одного токо взял? — поинтересовался Самоха.

— Не, двоих. — Востряк кивнул в сторону.

Мажуга только теперь приметил, что в углу на цепи подвешен мешок, из которого торчат ноги в растоптанных грязных башмаках. Дознаватель подошел поближе и легонько толкнул мешок, тот закачался, изнутри послышалось приглушенное мычание.

— От так повисит, покуда я с первым потолкую, потом… дойдет черед.

Востряк стянул башмак, показалась нога. Судя по размеру, второй пленник был еще мельче того, что в кресле. И впрямь невелик улов.

— Дойдет черед… — повторил, ухмыляясь, Птаха и пощекотал грязную пятку, торчащую из мешка.

Мешок стал извиваться; воришка внутри мычал, подвывал и кашлял сквозь кляп.

— Вишь, боится щекотки-то, — ласково заметил Востряк. — Повезло, значит.

— Чего ж повезло?

— Того, что спервоначалу щекотать буду. Ежели от этого не запоет, то придется чего серьезней попробовать. Ну а с энтим… — дознаватель обернулся к креслу с первым пленником, — с энтим мы сразу по-серьезному начнем. Потому как скоренько вызнать нужно, кто на нас эту погань наслал и куда покраденное унесли.

— Это хорошо, ты верно сечешь, Востряк, — кивнул Самоха. — Нам поскорей вызнать надо. И покражу возвратить.

— Ничего мы не покрали! — буркнул из кресла парень. Он пытался вывернуться, чтобы взглянуть на Самоху — должно быть, считал, что толстый дядька будет добрее, чем Востряк. — Не успели! Вы ж сразу навалились!

— Ты ступай, Самоха, ступай, — предложил Птаха. — Я с ними займусь маленько, а потом, как они припомнят, чего успели, а чего не успели, от тогда я тебя покличу. А то память, вишь, у молодого отшибло. Но я справный лекарь, я память возвращать умею! Для того у меня медицина имеется подходящая! А ты ступай покуда. Вон со Ржавым рассчитаться пока что можно, без спешки чтоб. Спешка при расчетах вредная, а опосля, когда я с энтими потолкую, у тебя много дел, чую, образуется, и все срочные.

— Это да, верно, — покивал Самоха. — Идем, что ли, Игнаш, в самом деле. Только ключ от схрона мне верни, Птаха. Там караул придется поставить, пока дыру не заделаем.

Мажуга, не отвечая, направился к выходу. Мордастый охранник предупредительно распахнул дверь и посторонился. Когда замок за ними защелкнулся, Самоха пошагал к лестнице, по дороге толкуя:

— Видишь, Игнаш, как обернулось? Ты не серчай, что ли, потому как зазря, выходит, я тебя позвал. Но тут как вышло-то? Эта покража для нас большой бедой могла оборотиться, тут мне промашку дать нельзя было, так что я к тебе. Ты ж… э?

Мажуга ухватил Самоху за плечо и дернул на себя, разворачивая к стене спиной.

— Ты чё, Ржавый?!

Сыскарь, правой рукой прижимая толстяка к стене, поднес указательный палец левой к губам — тихо, мол.

— Ты чё? — шепотом повторил Самоха.

— Стой, помалкивай и слушай, — так же тихо велел Мажуга. — Я мыслю, ждать недолго придется. Как я побегу, ты быстро за мной, только вперед не суйся, позади держись.

— А чего стряслось-то?

— Погоди…

Оба замерли. Время тянулось, из камеры сквозь запертую дверь едва доносились шорохи, тихий говор, звяканье металла.

— Тихо как, — облизнув пересохшие губы, чуть слышно выдохнул Самоха. — Когда Птаха работает, обычно ор стоит…

Мажуга, не отвечая, вытащил кольт и приготовился. В пыточной камере глухо стукнул пистолетный выстрел, раздался возглас:

— Э! Ты шо?..

Кто-то сдавленно ахнул хриплым голосом, потом зашуршало, на пол брякнулась мягкая туша… Мажуга бросился к двери, вскинул револьвер и четырежды выстрелил, кроша доски вокруг замка. На счастье, здесь дверь стальными листами не обивали, как на складе. Ржавый ударил ногой, дверь с грохотом распахнулась. Он влетел в комнату, заозирался. Самоха сунулся следом. Из-за широкой спины сыскаря ему было плохо видно, что происходит, разглядел лишь, что жирный Пашута лежит на полу, а под ним быстро растекается кровавая лужа. Востряк Птаха, согнувшись, стоял у кресла, к которому пристегнули воришку. Когда раздались выстрелы и Мажуга выбил дверь, Востряк выпрямился, уронил короткий нож, которым резал ремни, и потянул из-за пояса пистолет. Мажуга рухнул на пол, дознаватель выстрелил. Взвыл Самоха — пуля ударила в левое предплечье. Тогда громыхнул кольт. Метил Мажуга в правую руку Востряка, но тот прыгнул в сторону и получил пулю сорок пятого калибра точно в сердце. Сыскарь бросился к креслу и остановился — понял, что опоздал. Пойманный воришка был мертв, застрелен. Вокруг пулевого отверстия на груди расплылось пятно гари. Востряк выстрелил, прижав ствол вплотную, потому и звук вышел глухой.

Самоха стонал, зажимая рану, между пальцев сочилась кровь, он обалдел от боли и от того, что не понимал смысла происходящего. В углу, дребезжа ржавыми звеньями цепи, раскачивался и мычал мешок…

Мажуга тоже слегка растерялся, потом спохватился, поспешил перебинтовать раненого. В одном из многочисленных внутренних карманов тяжелой куртки нашлись и бинт, и плоская фляга со спиртом. Когда спирт попал в рану, Самоха охнул. Потом, наблюдая, как Игнаш бинтует, попросил:

— Ржавый, ты ж мне объяснишь? Я вижу, ты ждал, что такое случится. Значит, понимаешь, что тут творится?.. Ну, Ржавый, чего молчишь? Ну скажи мне, скажи, что хоть ты это дело понимаешь!

— Сейчас, Самоха, сейчас… — Игнаш затянул узел. — Сам никак не могу в себя прийти.

— Ты уж приходи в себя скорее, что ли? Пять золотых сразу в руки, слышишь, сыскарь? Остальное после, как разберемся. Говори, я не обману!

— Я премию просил, если живым вора возьму. Хотя… — Мажуга покосился в угол, где дребезжала цепь. — Хотя кое-что у нас пока еще осталось… Немного, правда, совсем немного. Ладно, слушай. Эти мелкие, — он кивнул в сторону мертвеца на деревянном стуле, — не брали ваше барахло, ясно?

Самоха подумал немного и ответил:

— Нет, не ясно.

— Ладно, смотри. — Мажуга вытянул из кармана бечевку. — Вот размер ящика, того, что ближе к входу в схроне твоем стоял. Видишь узелок? Вот такая ширина. А второй узелок — это ширина лаза, в который мелкие пролезли. Не утянуть по нему ящик — там, внутри, в тесноте же застрянет, верняк!

— Ах ты ж…

— И обломков ящика на полу не было, значит, не вынимали ваше добро, лишь вместе с упаковкой вынести могли бы.

— Чего ж ты раньше не сказал?

— А почем я мог знать, что это не ты? Подумай, Самоха, если не через дыру в стене, то, значит, кто-то из своих в дверь вынес. А кто ж мог такое учинить? Через дверь — у кого была возможность? Ты мне сам сказал: знали только пятеро.

— Так я ж как… как я мог?! — Управленец стал надуваться от возмущения. — Ты шо, Ржавый, на меня подумал такое?!

— Я на всех должен думать, работа моя такая. Ты меня потому и позвал, чтоб я всех подозревал, потому что я не ваш, не цеховой.

— Ну, так если я сам тебя позвал…

— То мог думать: Игнаш постарел, Игнаш нюх потерял, его, дурня, я живо обману. Нет, Самоха, по правде я на тебя не думал, но работа ведь моя такая. И потом… Ты уже остыл?

— Ну ладно. Говори дальше.

— И потом, у вора все было заранее готово: дыра в стене, под обшивкой, и мальцы эти команды ждали — он загодя позаботился, чтобы сыскаря по ложному следу пустить. Кто про новую управу понимал, как она устроена? Особенно нижние этажи, секретные? Вы ж недавно сюда переехали, мне откуда знать, кто здесь распоряжался? Так вот, крыса у пушкарей завелась, так что я никому не верил. Ну, когда Востряк дыру нашел, он первым попал под подозрение, только он не один в деле. Кто-то еще есть, кто и установку вынести мог, и после побежал сигнал мальцам дать: дескать, лезьте нынче в ночь. Птаха-то здесь сидел в засаде. Смекаешь? Тут я снова подумал…

— Что это я?

— Ну, работа моя такая, Самоха. Чего ж теперь?.. Ну что, получу я свои пять гривен? За живого вора? — Мажуга пошел в угол, где, позвякивая ржавыми цепями, болтался мешок. Поднатужился и стянул груз с цепи. Разворачивая над полом, сказал Самохе: — Я бы и Востряка взял, да он палить начал. Мне бы ничё, но тебя он подстрелил, пришлось и мне… В руку его хотел, до он сам под пулю вскочил… Что молчишь?

— Да, пять гривен, Ржавый… да… это верно, получишь нынче же. — Самоха подошел поближе, поглядеть, что появится из мешка.

Игнаш слегка тряхнул — на пол шмякнулся связанный по рукам и ногам подросток с кляпом во рту.

— Видишь, какая мелкота? — Сыскарь носком сапога пошевелил пленника, тот вяло заворочался. Долго висел вверх тормашками, кровь прилила к голове, и малец все еще не соображал, что с ним происходит. — Востряк бы сейчас обоих пристрелил, а нож, которым того парня зарезал, мальцу в руку вложил бы. Сказал бы: он сумел нож спрятать, при обыске не нашли, ремни порезал, охранника завалил, пришлось мне стрелять. Наврал бы, а вам ничего иного не осталось, как поверить.

— Это верно, Игнаш. Если б не ты… Да, это ты ловко все развел. Ну а пропажу нашу сыщешь?

— Самоха, я тебе о чем толкую? Установку не сейчас стащили, а давно. Это мальцы лишь нынче полезли в дыру, потому что сигнал им даден был. Пропажа может быть где угодно, хоть в Вертикальном Городе, хоть у небоходов, хоть в минских болотах! Забудь, некроз с ней!

Самоха засопел, потупился, погладил забинтованное предплечье и буркнул:

— Не, Мажуга, не получится забыть. Если она где в Пустоши объявится, да к призренцам слух дойдет, да доищутся они, что от нас следы тянутся…

— Призренцы! Вы, цеховые, сами это пугало создали, и сами же его теперь страшитесь!

— Призренцы нужны, ты не понимаешь, Игнаш.

— Не понимаю. — Мажуга нагнулся и стал резать веревки, которыми был связан пленник. Тот лежал лицом вниз и помалкивал.

— Если наши, цеховые, не будут бояться призренцев больше, чем друг дружку, они перегрызутся, — пояснил Самоха. — Этот страх нас вместе сталкивает, в одну толпу. А вместе мы — ого-го! Вместе — сила! Мы теперь все заедино, потому что призренцев боятся все одинаково. В том и смысл. А установку сыскать надобно, тут ты как хочешь, а сыщи!

Подросток зашевелился, сел. Приметил башмак, который стянул с его ноги Востряк, когда щекотал, и медленно натянул. Потом поднял голову, увидел привязанного к стулу приятеля с кровавым пятном, расплывшимся на груди… завизжал тоненько, вскочил и с неожиданной прытью бросился к выходу, отпихнув Самоху. Мажуга перехватил беглеца за шиворот, встряхнул и отшвырнул обратно — в угол. Воришка отлетел от этого толчка, ударился лбом о крюк, покачивающийся на цепи, сел и заплакал, размазывая грязными руками слезы. Мажуга пригляделся — знакомая рожа-то! Та самая девчонка, что стянула кошель у приезжего возле лавки, где грибы слизневые… Судьба, значит.

— Что ж, Самоха, я попробую поискать следы.

— Да, Игнаш, поищи! Раз уж такое дело, что наша вина, нашего цеха, раз уж ты предателя нашел, то награда выйдет великая, только найди пропажу!

— Попробую, сказал. Идем, что ли, наверх? Мне тут как-то не по себе, дрянное это место. И дознаватель ваш был дрянь. — Мажуга взял девчонку за шиворот, поставил на ноги. — Пойдешь со мной, дура, поняла? Попробуешь сбежать — тебя поймают и, вон как дружка твоего, пристрелят, а то и чего похуже сделают. И учти: если б не я, тебя бы уже пришили.

— Поняла, дядька, поняла, — шмыгая носом, протянула воровка. — Не отдавай меня этим только, и я буду хорошей.

Мажуга хмыкнул:

— Хорошей! Кочерга ты закопченная… — и пошел вслед за Самохой к двери, не выпуская из кулака воротник пленницы. Задержался только, чтобы ударить ее по руке и заставить выпустить нож, который девчонка сумела на ходу подобрать с мертвого тела.

По дороге она стала ныть:

— Дяденька, дяденька, ты меня призренцам только не отдавай! Слышь, дяденька!

Мажуга не отвечал, только иногда встряхивал ее, чтобы не вертелась и шагала в ногу.

На лестнице стояли давешние каратели. Тот, что не курил, осторожно спросил:

— Стреляли вроде? Али почудилось мне?

Приятель ткнул его локтем и указал взглядом на свежие бинты на предплечье Самохи.

— А я чё? — нервно вертя в руках обрез, забормотал боец. — Нам входить запретили. Нам велели здесь…

— Правильно велели, — буркнул управленец. Потом обернулся к другому: — Ты передал, чтоб Харитона сыскали?

— Как приказано было, усё исполнил.

— И что?

— Так я ж враз обратно. Вроде послали когось.

— Ладно, идем.

Мажуга с лестницы оглянулся и увидел, что каратели глядят ему вслед, потом сообразил — парней удивило, что он волочет с собой девчонку. Ее-то прежде здесь не было.

— А куда мы идем? — спросил сверху Самоха.

— К тебе, конечно, — хмыкнул Игнаш. — Ты ж золото у себя в кабинете держишь, или как? Я работу исполнил… ну, первую часть работы. Вот тебе вор… — Он пошевелил кулаком, в котором сжимал воротник облезлой куртки пленницы.

— Ай, дядька, ты чего тряхаешься? И я не вор! Я ж ничего стянуть не успела — значит, не вор!

— А кто у мужика кошель нынче утром увел, дура?

Когда проходили через первый этаж, Самоха попросил подождать:

— Я щас. — И пошел к входной двери.

По ночному времени она была заперта, рядом за столом сидели двое караульных. Завидев управленца, оба вскочили и замахали руками, торопливо разгоняя облачко дыма.

— Курите, мутафагово семя? — рявкнул Самоха, втягивая ноздрями воздух. — Научились у карателей… Дурман смолите, что ли, олухи? Ох, возьмуся за вас… За Харитоном послали?

— Курчан пошел. Да мы не…

— Ладно, ладно. Я у себя. Как вернется Курчан, пусть ко мне живо мчится.

В кабинете Самоха кивнул Мажуге на стул и, открыв шкаф, стал бренчать содержимым. Игнаш уселся, рывком заставил девчонку опуститься на пол и велел:

— Сиди и помалкивай. Если пошевелишься — сразу стреляю.

— Злой ты, дядька.

Самоха захлопнул шкаф, в руках у него были кошель и бутылка. Вжимая живот, он пролез на свое место за столом, открыл бутылку, сделал большой глоток, жестом предложил Мажуге, но тот покачал головой — нет.

— Ну, как хочешь. Держи вот.

Управленец стал отсчитывать золото, девчонка тут же потянулась к столу поглядеть. Мажуга снова толкнул ее, принял монеты и упрятал во внутренний карман. Девчонка проводила золото внимательным взглядом.

— Теперь дело говори.

— А чего говорить? Ваша установка… — Мажуга покосился на воровку, та засопела и отвернулась. — Ваша вещь, говорю, уже наверняка из Харькова уехала давно. Придется искать, стало быть. Расходы у меня будут.

— Возместим, Ржавый, всё возместим, я ж не обману! И где это…

— Курчан твой? Сейчас явится, скажет — не застал Харитона дома.

— Чего? Ты, что ли, решил, что Харитон?..

— Так щас вот подумал: он со мной вместе из управы ушел. Так?

— Ну. И шо?

— Ушел и дал знак этим вот. Слышишь, дура, говори лучше по-хорошему, кто вас на управу навел.

— А я чё? Знаю про вашу управу, чё ль? Рыло сказал, нужно в один подвал залезть, ход он покажет. Вынести, чё получится, за всё заплатят.

— Рыло — это которого застрелили?

— Ага-а-а… — Девчонка вспомнила, что дружок мертв, и захлюпала носом.

— Ну-ка не реви. Не реви, сказал, ну! А ему кто велел? Кто ход показывал? Молчишь? Ладно…

За дверью затопали, потом раздался стук.

— Самоха, мне сказали, ты велел…

— Входи, Курчан. — Самоха снова приложился к бутылке и пожаловался: — Рану печет.

В кабинет заглянул молодой пушкарь, кудрявый ладный парень.

— Ну чё? Харитона видел?

— А как же, он одетый был, будто и не ложился вовсе. Сказал, за мной прибежит скоренько.

— Ладно, ступай.

— Постой за дверью, парень, — велел Мажуга.

Пушкарь убрался в коридор.

— Что скажешь, Игнаш?

— Вели, чтобы не выпускали Харитона с Харькова. Пусть по всем выходам ждут его. Не придет он в управу. Вишь, одетый был, значит, ждал, чем у Востряка дело закончится. Сейчас струхнет и в бега ударится.

— Курчан! — крикнул Самоха. — Зайди, слышь!

Когда пушкарь заглянул в кабинет, Игнаш снова заговорил:

— Я человек чужой, Самоха, ты вели, чтобы меня слушались. Харитона еще можно нагнать, если сейчас за ним двинуть. Я к нему пойду, отряди со мной кого… Да хоть вот этого, молодого. И замарашку, дуру эту, пусть стерегут, запрут пусть где, а еще лучше связать ее.

— Дядька, не надо меня вязать, — попросила воровка. — Я ж теперь хорошая стала.

— Самоха, с этой хорошей глаз не спускать, понял? Точно понял?

Толстяк сделал еще глоток и кивнул.

— Нет, ты не понял. Она может оказаться единственным свидетелем. Если ее застрелят при попытке к бегству, я ничего не найду.

Девчонка начала что-то соображать, она глянула на Мажугу и заныла:

— Дядька, не оставляй меня здесь, а? Лучше я с тобой.

— Думаешь сбежать по дороге? Вот дура…

Воровка вцепилась в полу Мажугиной крутки, потянула на себя и затарахтела:

— Дядька, забери меня с собой, они меня призренцам отдадут, не бросай!

Мажуга вовремя заметил, что вторая ладонь девчонки лезет ему под куртку — к карману, где золото, — и рывком высвободил одёжу. Встал, натянул кепку и спросил:

— Курчан, ты слыхал? Меня слушать, что скажу, то и делать. Идем. Оружие проверь. Харитона брать живым.

Пушкарь захлопал глазами.

— Самоха, скажи ему, — вздохнул Мажуга.

— Курчан, Харитон деньги стянул из цеховой кассы, понял? Ступай с Ржавым, вот с этим вот, и делай, чего он скажет.

Когда вышли из здания управы, Курчан спросил:

— И чё теперя?

— Веди к Харитону.

— Разминемся с ним. Он же мне сказал, что сюда скоренько…

— Проснись, паря, он золото из управы своровал, ты не слыхал, что ли?

Курчан засопел недовольно и пошел по улице, Мажуга следом. Они свернули, пересекли переулок, миновали поворот, спуск уровнем ниже… По пути Мажуга вытащил из кармашков на ремне патроны, зарядил кольт.

Наконец Курчан остановился у двери:

— Здеся.

— Ну, постучи, что ль.

Пушкарь постучал. Сперва несмело, тихонько. Потом глянул на Мажугу — тот кивнул. Тогда Курчан ударил в дверь сильней, кулаком. На улице было спокойно, только тихонько подвывали где-то поблизости вентиляторы — этот равномерный шум присутствовал здесь повсюду, стал привычным. Мажуга-то его слышал, а харьковчане настолько привыкли к вечному гулу, что он стал для них незаметным. За дверью скрипнула половица, кто-то тихонько двигался. Курчан снова занес кулак, но Мажуга отпихнул его вбок, сам встал по другую сторону двери у стены и, вытянув руку, ударил рукоятью кольта. В ответ на стук внутри загрохотали выстрелы — раз, два, три. В двери возникли отверстия на уровне груди. Из них выросли яркие лучи — освещение у Харитона будь здоров, не ночное.

Курчан, пригнувшись, отпрянул и тоже потянул из кобуры пистолет — до него лишь сейчас стало доходить, насколько крутой оборот принимает дело. За дверью торопливо простучали подошвы — Харитон убегал. Мажуга вышел из-за стены, встал перед входом и снова, как в Управе, четырежды выстрелил из кольта, метя в дверное полотно вокруг замка. Пули сорок пятого калибра раскололи доски, Игнаш ударил ногой — не вышло, дверь держалась. Подскочил Курчан, вдвоем они разрядили оружие в створку так, что вокруг замочной пластины образовалась неровная цепочка из отверстий и сколов. Захлопали ставни, на полутемную улицу упали световые пятна из окошек верхних этажей.

— Кто здесь палит?! — орали над головой.

— Нападение! Призренцев позовите!

— Эй, кто озорует?!

— Зовите стражу!

— Призренцев!

— Грабеж!

Харитон жил в богатом квартале, народ здесь обитал не слишком рисковый — за призренцами соседи бежать не торопились, ни одна дверь не шелохнулась. Но Мажуга отлично понимал, что кого-нибудь, конечно, вот-вот пошлют за стражей, только выберутся через другую улицу. Они с Курчаном переглянулись, отступили на шаг и дружно вломились плечами в поврежденную дверь. С оглушительным хрустом расколотые доски развалились, взвизгнули петли, оба влетели внутрь, в ярко освещенный коридор.

Мажуга огляделся, попутно заряжая кольт.

— На лестницу! — возбужденно крикнул Курчан. — Я слыхал, он наверх побёг!

— Пистолет свой сперва заряди, малый. — Мажуга был спокоен, его погоня не распалила, враз возвратились прежний опыт и навыки сыскарской работы. Он, оттерев пушкаря плечом, первым взбежал по лестнице.

Следующий этаж также был ярко освещен. Из одного коридора от лестницы уводил другой, короткий, в нем три двери. Игнаш, не раздумывая, выбрал ту, которая была приоткрыта. Пригнувшись, нырнул в проем, ожидая выстрелов, но комната была пуста. Покрытые пылью коробы вдоль стен, шкаф с наполовину оторванной дверцей, какая-то рухлядь свалена по углам… А на крюках под потолком укреплена деревянная лестница. Она упиралась в люк. Мажуга вскинул кольт, держа его обеими руками, кивнул Курчану. Тот сунул оружие в кобуру и вскарабкался к люку. Подергал.

— Заперто.

Мажуга опустил револьвер и полез во внутренний карман.

— Держи! Умеешь обращаться, пушкарь?

Курчан поймал плоскую жестянку с торчащим фитилем. Повертел, понюхал.

— Я-то умею, токо не полагается здесь использовать такие штуки. А ну призренцы спросят? Кто отвечать будет?

Мажуга поморщился — никак не мог привыкнуть к всеобщему страху перед призренцами.

— Самоха ответит. Не боись.

Курчан стал прилаживать жестянку под люком, там, где сверху находился засов.

— Под петли, под петли суй! — велел снизу Игнаш. — Теперь запаливай — и ходу!

Пушкарь чиркнул колесиком зажигалки и опрометью скатился вниз. Они с Мажугой вылетели обратно в коридор, отскочили от проема… Наверху громыхнуло, посыпались обломки. Сыскарь заглянул внутрь — вместо люка в потолке зияло неровное отверстие, в нем вился густой дым, но в комнату не поступал, поток воздуха изнутри раздувал черные клубы и уносил вверх и в стороны. Мажуга поспешил к лестнице первым, вскарабкался, нырнул в дым и закашлялся. Глаза защипало от едкой гари.

Он стоял на поверхности, все было затянуто чадом. Вокруг тянулись развалины древних зданий, а над головой ползли тяжелые мутные тучи, сквозь которые едва сочился серый утренний свет. Уже близился восход, но солнечные лучи не могли пробиться сквозь дымную пелену, накрывшую Харьков. Мажуга огляделся, закрываясь рукавом. Рядом выпрямился Курчан — и тоже закашлялся.

Вдалеке почудилось движение, Мажуга взбежал на груду щебня — так и есть! Сгорбленная фигурка мелькнула среди руин — беглец перебирался через завал из остатков древней стены.

— Он в маске! — прохрипел Курчан между приступами кашля. — Маска газовая…

— За ним!

Кашляя и утирая выступающие слезы, они побежали за Харитоном. Несмотря на маску, тот передвигался медленней, чем преследователи, расстояние сокращалось. Налетел вялый порыв ветра, сдул дым, и Мажуга разглядел, как Харитон карабкается на груду битого кирпича, прижимая к боку мешок — с виду тяжелый. Из-за ноши беглеца как будто перекосило, он едва ковылял. Вот оглянулся, вскинул руку. Преследователи присели. Хлопнул выстрел, Харитон снова поспешил прочь, придерживая мешок.

Хрипя и задыхаясь в дыму, Игнаш с Курчаном карабкались на обломки, огибали почерневшие остовы старинных стен, потом в пелене чада вырос тяжелый силуэт толстенной трубы. Харитон пропал из виду.

Здесь под ногами был какой-то цех, внизу что-то мерно грохотало, и почва слегка вздрагивала в такт этому шуму. Труба дымила, под ней лежала черная тень. Курчан, вырвавшийся вперед, остановился, заслоняясь рукавом и отхаркиваясь. Он оглядывался и не видел беглеца. Потом махнул рукой Мажуге и побежал влево от трубы. Игнаш свернул вправо. Здесь почти не было обломков — когда трубу выводили на поверхность, убрали, чтоб не мешало. Мажуга побежал… Мелькнула догадка: при такой скорости он должен был уже нагнать Харитона или хотя бы заметить. Раз его здесь не видать, значит, свернул в другую сторону. И тут же затрещали выстрелы.

Мажуга обогнул округлый корпус трубы и остановился. На черной земле лежал Харитон, пули пробили грудь в двух местах. Запаленно хрипя, подошел Курчан… опустил пистолет. По его лицу, уже успевшему покрыться копотью, стекала тонкая струйка крови — чуток зацепило скулу. Рука Харитона покоилась на раздутом кожаном мешке, туго стянутом у горловины ремнем.

— Дурень, — коротко сказал Мажуга. Потом добавил, чтобы молодой уяснил: — Помощник казначея живым нужен был, важный секрет за ним числился… — Он нагнулся, поднял пистолет покойного. Велел: — Мешок подбери, Самохе сдашь. Золото там, так мыслю. Ваше золото, пушкарского цеха.

Позади Курчан зашуршал, переворачивая мертвеца, заскрипел битый кирпич под сапогами. Мажуга размашисто шагал, не оглядываясь — спешил убраться вниз, туда, где воздух пригоден для дыхания. Молодой пушкарь пристроился рядом, теперь он, кренясь вбок, волок тяжелую ношу. Они отыскали развороченный взрывом люк, первым спустился Мажуга, принял мешок. В самом деле, тяжеленький! Потом они с Курчаном побрели к выходу.

За выбитой дверью, на улице, уже собралась толпа. Близко соседи не подходили, мялись вдоль стен в полумраке — город еще не перешел на дневное освещение. У входа в Харитонов дом стояли три неподвижные фигуры в плащах с остроконечными капюшонами — призренцы. Все трое одновременно развернулись навстречу Мажуге, стволы пистолетов уставились ему в грудь. Мажуга посторонился, пропуская Курчана, бросил ему:

— Валяй объясни этим, что дело внутрицеховое, пушкарское.

Курчан растерялся, и Мажуге очень захотелось отвесить парню подзатыльник, чтобы держался наглей. Сыскарь никак не мог уразуметь, откуда такой страх перед призренцами у местных. Цех призрения всего-то несколько сезонов как создан, а уже успел всех застращать. Что же творилось в Харькове после того, как Ржавый перебрался на ферму?

— Это… ну да, цеховое, ага, — промямлил Курчан.

Призренцы не шелохнулись и стволов не опустили. Мажуга тяжело вздохнул, откашлялся, выгоняя из легких гарь с поверхности. Придется самому объясняться, значит…

— В пушкарском цеху покража, — заговорил Игнаш, и глухие капюшоны чуть качнулись в его сторону, а Курчан вздохнул с облегчением. — Вон у него мешок, там украденное. Сейчас в управу снесем. Вора застрелили.

— Живым нужно было, для дознания, — строго заметил призренец.

— Вор отстреливался, пушкаря зацепил, вот его оружие. — Мажуга медленно, чтобы призренцы не напрягались, вытянул пистолет Харитона. — Из этого же ствола, думаю, он еще кое-кого пришить успел. Очень опасный был, пришлось стрелять. Самоха, управленец цеховой, может все объяснить. К нему как раз и пойдем с докладом.

Помолчали. Толпа у стен тоже притихла, соседи ловили каждое слово. Наконец призренец решил:

— Я с вами в управу. Если в городе еще убийства были, мы проверять станем. Идите вперед. Сорок Седьмой, дуй за подмогой, — это он уже приказывал одному из подчиненных, — пусть сюда пришлют караул, да еще двоих к пушкарской управе, мне в помощь. И мертвеца пусть сюда волокут с поверхности.

Сорок Седьмой, качнув капюшоном, умчался. Старший призренец обвел взглядом толпу харьковчан — те, показалось Мажуге, в этот миг даже дышать перестали. Потом капюшон кивнул, и Мажуга с Курчаном зашагали к управе. Пушкарь то и дело поправлял мешок с добычей, там внутри что-то глухо позвякивало. Призренец шел следом. Оглянувшись, Игнаш отметил, что пистолета тот не спрятал, держал наготове. От того, что следом идет вот такой человек с номером вместо имени, Игнашу стало немного не по себе, но виду он, понятное дело, не подавал, шагал рядом с пушкарем.

Аккурат когда подошли к управе, над головой звонко щелкнуло, включилось дневное освещение. Веселенькая ночка получилась… В коридорах было людно, цеховые как раз сходились на службу. На призренца все косились, при его приближении гомон стихал.

Поднялись на второй этаж. Самоха встал навстречу и пошатнулся. Бутылка перед ним была наполовину пуста — он пил, покуда Мажуга с Курчаном ловили Харитона.

Молодой вывалил добычу на стол. Призренец подошел поближе и молча наблюдал, как Самоха подрагивающими руками расстегивает ремни, стягивающие мешок. Там были пистолет и патроны, завернутые в отрез брезента, кое-какая мелочовка да еще один кожаный мешок, поменьше. Самоха развязал тесемки, встряхнул над столом, оттуда хлынул весело блестящий поток монет. Гривны Киева да московское серебро. Курчан громко сглотнул.

— Соплячка-то моя где? — спросил Мажуга.

— В шкафу запер, в том, что в углу, — кивнул управленец. — Вот ключ, получай, а то уже надоела — ноет и ноет. Вот токо щас угомонилась.

Пока пушкари с призренцем осматривали содержимое мешка, Игнаш пошел в угол, отпер шкаф. Там среди пустых бутылок сидела притихшая воровка. Едва дверца распахнулась, она проворно сунулась наружу, но, разглядев в комнате остроконечный капюшон призренца, так же шустро спряталась обратно.

— Вылазь давай, — велел Игнаш.

Девчонка покорно выбралась из темного угла. Призренец окинул ее оценивающим взглядом, спросил:

— Сирота? Беспризорная?

Девчонка тут же спряталась за Ржавого и вцепилась в его куртку. Теперь она уже не пыталась в карман влезть, Мажуга видел: испугалась по-настоящему.

— Нет, — ответил спокойно, — она со мной. Моя, стало быть.

Тощая, как обглоданная косточка, чернявая бродяжка вовсе не походила на кряжистого, широкого в кости рыжего Мажугу, но призренец не стал спорить и обернулся к Самохе. Тот был начальством, а в присутствии начальства остальные казались призренцу не заслуживающими внимания.

— Мне сказали, покража у вас в цеху была?

Самоха поглядел поверх плеча призренца на Ржавого, тот кивнул.

— Точно, украли вот это вот, — управленец указал на мешок Харитона. — Я своих послал поймать вора. Поймали? А, Курчан?

— Так застрелил я его. Он тоже палил, меня подранил. — Оправдываясь, молодой потрогал свежую царапину на скуле.

— Живым надо было брать! — Самоха попытался изобразить недовольство, но на самом деле в его голосе так и сквозило облегчение — очень уж ему было невыгодно, чтоб призренцы допрашивали Харитона. А с мертвого спросу нет. — Ну, хорошо, что монеты возвернули. Щас я перечту, опись сделаю.

— Этот сказал, — призренец ткнул пальцем за спину, туда, где стояли Мажуга с девчонкой, — ваш вор еще кого-то убил.

Мажуга перехватил взгляд Самохи и снова кивнул.

— Вот у него и спрашивай, раз он сказал. — Управленец тяжело опустился на стул. Все-таки он был пьян, хоть и старался держаться. — Ржавый, кого убили-то?

Самохе не хотелось, чтобы призренцы пронюхали про смерть Востряка, он поначалу решил, что сыскарь говорил об этом.

Мажуга подошел к столу. Воровку он волочил за собой, та упиралась, очень не хотелось ей приближаться к призренцу.

— Насчет убийства проверить нужно. Я сейчас как раз отправляюсь.

— Я с тобой, — решил призренец.

— Курчан, ступай с ними, — приказал Самоха, — потом мне обскажешь, шо там да как.

Призренец сказал, что встретит своих у входа, и вышел. Тут толстяк, снова ощутив себя хозяином положения, перевел дух и зашипел:

— Игнаш, ты чего творишь? Какое убийство? Зачем ты?

— Самоха, не дури. Я призренцев отсюда уведу, для того и сказал. То ли было убийство, то ли нет — это моя забота, что я им показывать стану. Ты же за время, пока мы в отлучке, Птаху вынеси, сопляков мертвых… — (В этом месте девчонка всхлипнула.) — В общем, бросай пить и займись делом. Прибери тут всё, порядок наведи. Ну, разумеешь?

— А, это да, это ты хорошо придумал, Игнаш… Ладно, ступайте, ступайте, уберите призренцев из управы… Ох-х-х… Завертелись дела, завертелись…

Когда вышли в коридор, девчонка тут же принялась канючить:

— Дядька, слышишь, что ли? Ты меня призренцам не отдавай, так и говори, что с тобой, слышишь? Не, я правда говорю, не отдавай!

Мажуга, не отвечая, снова ухватил ее за воротник.

— Ну что ж ты все цапаешься? Ты слышишь, чего прошу?

— Заткнись, — отрезал он. Потом, когда Курчан ушел вперед и уже не мог их слышать, понизив голос, добавил: — Призренцам тебя пушкари не отдадут, сами пристрелить захотят, так для них вернее будет. Ежели от меня сбежишь, они отыщут и прикончат. Поняла?

— Да поняла я, дядька. Куда ты волочешь-то меня, хоть скажи.

— Раз поняла, заткнись и от меня ни на шаг. Сейчас пойдем к лавке, где тетка ваша грибами торгует. Ее, мыслю, на месте не окажется.

— Какая такая наша тетка? — Подумав, девчонка нахмурилась: — А почему ее на месте не окажется?

Тут они вслед за Курчаном вышли из управы, и Мажуга подтащил пленницу к троим призренцам, которые уже ждали снаружи. Воровка упиралась и норовила укрыться за Мажугиной спиной.

— Где убиенный? — спросил один из призренцев.

Все они выглядели одинаково, Мажуга решил, что спрашивает тот, который сопровождал их в управу, но уверенности не было. Он только заметил, что двое других пристально разглядывают его спутницу — значит, впервые видят, а у них на бродяжек беспризорных глаз наметан.

— Сперва хочу еще раз на мертвого пушкаря глянуть, — сказал Игнаш. — Можно это? Потом еще в одно место наведаемся, я после все объясню.

Капюшоны переглянулись, первый кивнул и развернулся. Он возглавил шествие, следом шагали пушкарь и Мажуга с воровкой, двое призренцев замыкали. Под их взглядами Мажуге было неспокойно, но виду он не подавал. Народ, едва завидев темные плащи, расступался, и, хотя на улицах было людно, продвигались они без задержки.

Когда подошли к дому Харитона, там от призренческих плащей уже было черным-черно. Тут же ошивались и несколько пушкарей; эти держались особняком. В доме проводился обыск, участвовали и цеховые, и призренцы. Мертвеца доставили с поверхности и как раз выносили из дверей. Мажуга, который так и не выпускал из горсти воротник пленницы, приблизился к носилкам, чтобы девчонка увидела покойника. Ему показалось, что Харитона она узнала, и этот факт доставил Ржавому удовлетворение — значит, он не ошибся. Поглядев на мертвеца, он повел спутников к лотку, возле которого его подопечная вчера стянула кошель у приезжего. Тетки на месте не было, и Мажуга, не задерживаясь, направился к лавке седоусого, где ему понравились инструменты, и попросил призренцев с Курчаном погодить снаружи. Объяснил:

— Кой-чего у продавца спрошу. Вас он испугается, так вы не стойте, пройдите чуток по улице.

Седоусый уже открыл торговлю, выволок на улицу прилавок и начал раскладывать образцы товара. Проходящих мимо лавки призренцев он проводил настороженным взглядом, а Мажуге улыбнулся:

— А, пришел! Я хорошего покупателя завсегда узнаю. Ежели сказал, что придет, то без обману… Что подать, что показать? Заходите, глядите, вот он товар.

Воровку он, похоже, признал, но тут у Мажуги уверенности не было — старик своего знакомства никак не проявил. Посторонился, пропуская в лавку.

— Тетка, что грибами через улицу торгует, нынче не появлялась? И свора ее, мальцы, что рядом крутились?

Старик перестал улыбаться. Бросив быстрый взгляд на девчонку, он, старательно изображая равнодушие, ответил:

— Вроде не видал ее нынче. Так что, подать чегось прикажешь? Какого товару надобно?

Теперь он смотрел, как Мажуга тискает в кулаке воротник девчонки, и мысленно связывал их приход с призренцами, которые топтались поблизости от его лавки.

— Значит, так… — Мажуга оглядел полки. Вообще-то он уже вчера наметил, что ему нужно на ферму, но сегодня решил купить еще кое-что. — Вон те лопаты, все. Сколько их там, семь штук? Все возьму, вижу, добрый товар. Вот это и вон то покажи. Топоры… Топоры сейчас гляну поближе. Пилы мне еще нужны, гвоздей тысячи две… Ну и прочий инструмент тоже осмотрю, видимо возьму. Ты парковщика Агира знаешь? Я так и думал. Сможешь мой товар к нему снести? Я пару монет накину за доставку. Скажешь, Ржавого барахло, он мой сендер покажет, куда сгрузить.

Торговец снова просветлел лицом — клиент, похоже, выгодный!

— Доставим в лучшем виде! Ни гроша не возьму за доставку, если купишь все, что сказал. Хорошему покупателю — хорошую цену, у нас только так!

— Лады. А пока что дай-ка мне вот эту цепочку. И замки… нет, не те, поменьше. Покажи, какие полегче и понадежней. Это сразу возьму.

Мажуга проверил цепь, пропустив между пальцами несколько десятков звеньев, и остался доволен осмотром. Присел, захлестнул цепь вокруг лодыжки воровки, защелкнул замок, потом проделал то же самое с другой ногой.

— Зачем, дядька? — упавшим голосом спросила девчонка. Она попробовала пройтись — шаг получался коротким, между замками осталось пол-локтя цепи.

— Чтобы мне руки освободить, дура. Твой грязный ворот тискать — это не очень большое счастье.

— Что ж ты меня все дурой-то бранишь? У меня имя есть.

— Имя? — Мажуга поднялся, пропустил свободный конец цепи через кольцо, вмурованное в стену, и завязал узел. Потом обернулся, поймал укоризненный взгляд старика и почувствовал себя совсем паршиво. — Что ж за имя у тебя, красавица?

— Йоля…

— Дура ты, Йоля.

Девчонка всхлипнула и быстро утерла слезу. Седоусый тяжело вздохнул, всем своим видом демонстрируя, как ему не в радость глядеть на мучения несчастной Йоли.

— Не смотри так, папаша, — попросил Игнаш. — Не надо. Лучше объясни этой кочерге: попала она в такой переплет, что неведомо, доживет ли до вечера. Призренцы на нее глаз положили, а пушкари не хотят, чтобы призренцы ее спрашивали о том, где она ночь провела да почему. Так что если от меня сбежит…

Йоля украдкой сунулась к узлу на цепи, Мажуга коротко треснул ее по пальцам и продолжил:

— Если от меня сбежит, пушкари ее отыщут и втихую где-нибудь зароют. При мне быть — ей последняя надежда. А ты, кочерга закопченная, не трожь цепь, в ней сейчас твое спасение. Поняла, что ли?.. — Хотел добавить «дура», но увидел, что Йоля сейчас опять заревет, и передумал. Этой замарашке нынче и впрямь уже достаточно бед перепало. — Ну вот. — Он потер ладони. Теперь, когда отпала необходимость держать глупую девчонку, обе руки были свободны. — Поглядим, стало быть, твой товар. Топоры показывай, гвозди…

Сговорившись с седоусым торговцем, Мажуга отвязал цепь от кольца и замкнул на своем ремне.

Когда они с Йолей вышли из лавки, четверка, явившаяся с ними от управы, развернулась навстречу. Мажуга понял, что глядят не на него, а на новенькую блестящую цепочку, и, чтобы отвлечь внимание от воровки, бодро объявил:

— Кое-что разузнал!

Капюшоны качнулись в его сторону, глаза в круглых прорезях холодно поблескивали.

— Вон прилавок, там тетка обычно грибы продавала. Нынче утром не явилась. Мыслю так: она случайным свидетелем покражи оказалась, и вор ее того, прикончил.

Цепь брякнула, и, пока девчонка не сболтнула чего лишнего, Мажуга сказал:

— Йоля, ты же знаешь, где эта тетка живет? Веди нас к ней.

— Зачем цепь? — вдруг спросил призренец.

— А дура она, вот и приходится с ней так, чтобы не потерялась в большом городе, — спокойно пояснил Мажуга. — Йоля, деточка, не стой, веди нас.

Перед призренцами все расступались — и на торговой улице, и после, когда Йоля привела их в нищий квартал двумя уровнями ниже. Здесь и света было поменьше, и воздух спертый — в таких местах вентиляция едва работала. В грязи копошились оборванцы, к тусклым лампам поднимался вонючий дым дурман-травы. Стоило появиться стражам порядка в островерхих капюшонах, улица пустела, даже обкурившиеся нищие в лохмотьях — и те старались уползти в тень и забиться в щели, укрыться. Призренцы на ходу приглядывались и принюхивались, капюшоны так и ходили вправо-влево.

Йоля провела мужчин по темным переулкам и наконец указала дыру в стене, перекрытую хлипкой конструкцией из гнилых досок, которую дверью назвать-то было стыдно:

— Здеся вот.

Мажуга отступил в сторону — дескать, делайте чего хотите. Старший призренец толкнул дверь, осторожно заглянул. Обернулся и кивком позвал своих. Мажуга сунулся следом, встал на пороге. Курчан топтался у него за спиной. Внутри было темно, призренцы достали фонарики — в узеньких лучах света показалось нутро убогой дыры, которая служила жильем своре малолетних воришек. Посреди комнаты лежало грузное тело. Торговка грибами. Застрелена в упор. Поодаль еще два мертвых, помельче, — сотоварищи Йоли, конечно.

— Проверьте пули, — посоветовал Мажуга, — я думаю, они из того пистолета, что был у пушкаря убиенного, ну, того, что утром мы ловили.

— Проверим, — глухо ответили из темноты.

— Ну так мы пойдем, что ли? Теперь вам тут разбираться, а если какие вопросы — цех пушкарей ответит. Самоха из управления цехового. Так, что ли?

Призренцы не отзывались, они шарили по углам, переворачивали корзины со слизневиками, искали улики.

— Идем, Курчан, — позвал Игнаш, — нам здесь делать нечего.

— Дядька, снял бы цепь хоть с одной ноги, — попросила Йоля, — шагать тяжело.

— Сниму. После. А сейчас выведи нас отсюда, я этих мест не узнаю, изменился город. А ты, Курчан, шагай следом да карманы береги. Здесь народ вороватый проживает. — Когда пушкарь немного отстал, Мажуга склонился к девчонке и тихо сказал: — Дошло до тебя, что в Харькове тебе не жить? Твоей банды больше нет, сама видела. Держись меня и поживешь еще.

— Ладно, дядька, я уже совсем хорошая, ты меня только призренцам не отдавай.

— Не отдам. Теперь слушай. Мертвеца ты узнала, верно? Того, на носилках? Он с вашей старухой сговаривался, так?

— Ну.

— Он и убил здесь всех. А его приятель твоего дружка застрелил в управе. Если не дура, как ты говоришь, то смекай — всей вашей банде смерть готовилась. В Харькове тебе не выжить, а я увезу. Только помоги мне, расскажи все, что о покраже знаешь, какая у пушкарей готовилась.

— А я почем знала, что у пушкарей?! Этот, на носилках который лежал, он подрядил, сказал: на склад влезете, берите пару ящиков любых, хотя бы те, что ближе к дырке. За кажный ящик, сказал, три серебряка плачу. Он и лаз показал, и объяснил, куда ползти, какие повороты, какое там что. В лазе страшно было, крысы вот такие здоровущие, так и шмыгали взад-вперед, никого не боялись! Вот такие, мутафаги прям, а не крысы! Жирные — во! У нас бы их сожрали мигом, а там они никого не боялись! Значит, ход давно закрытый стоит и никак в него не влезть ниоткуда… ой!

Йоля увлеклась рассказом о жирных крысах и забыла про оковы — цепь зацепилась за что-то, дернула за ногу, и девчонка едва не полетела носом в пыль. Игнаш подхватил ее под локоть, удержал. Не выпуская его рукав, она зашептала в ухо:

— Слушай, дядька, я вспомнила! Этот мертвяк, вор пушкарский, я о нем кой-чего знаю! Давно! Ой…

— Что?

Йоля выпустила руку Мажуги и поглядела на него исподлобья:

— Отпустишь, если что важное скажу?

— Все-таки дура.

— Да что ж ты меня обзываешь, дядька? Умная я! И имя у меня…

— А ты меня дядькой чего зовешь? У меня тоже имя есть.

— Ладно, дядька Мажуга, могу и по имени.

— Это прозвище, а имя — Игнаш.

— Врешь ты, прозвище твое — Ржавый, это я скумекала ужо, пока в шкафе сидела и все слышала, что тот пропойца жирный своей бутылке рассказывал. Не дура я, понял?

— А если не дура, то могла б сообразить: если я тебя отпущу — пропадешь.

— Да ты отпусти — пропаду так пропаду. Тебе что за печаль? С чего ты обо мне переживаешь?

— С того что жизнь нас связала, Йоля, — и Мажуга для убедительности подергал цепь. — Видишь, как крепко связала? Если скажешь свой секрет и он окажется стоящим, то, когда выедем из города, сниму цепь.

— Не брешешь?

— С одной ноги.

— Всего-то? Тогда, может, и не брешешь… Ладно, слухай… Да не беги ты так! Я ж не поспеваю!

Они уже выбрались из нищего квартала, здесь Мажуга знал дорогу и ускорил шаг. Йоля семенила за ним, дребезжа цепью. Пришлось притормозить. Девчонка зашептала быстро-быстро:

— Так вот, слухай. Влезли мы как-то в одну хату. Ох, богатая хата какая! Я сперва страх как обрадовалась, мы втроем были, Рыло, я и Жучик малой. А потом глядим — оружие на каждом шагу, а в соседней комнате за дверью — спор, крик, орет кто-то. Потом слышим: а то охрана вора поймала. Не из наших, а так, хмыря какого-то. Дом же богатый, каждому хочется поживиться. И бьют его, значит, до смерти. Это нам подфартило — пока били, нас не приметили, как мы влезли. Ну, думаем: ой нет, не будет нам здесь ничего доброго. Схватили, что под руку попало, — и ходу.

— Ну. А к чему здесь Харитон? То есть пушкарь этот, дохляк, которого ты на носилках видела?

— А он же не впервой нас нанимает. Иногда чего требуется по тайному делу, так он к нам. Ну, понятное дело, я с ним не толковала ни разу, чего ему на меня глядеть? Рыло с ним сговаривался или тетка Самара.

— Самара — это грибница, торговка? Ловко вы с ней придумали, будто ее саму грабят, а потом ты кошелек тянешь, пока человек радуется, что вора едва не изловил.

— Это я же и придумала! — с гордостью объявила Йоля. — Я умная. Так вот, как-то прикинула, с кем этот пушкарь еще дела крутит. Он ушлый, я и решила: пригляжу за ним маленько, может, и мне чего обломится в тех местах, где он бывает. Пошла за ним, а он — хлоп! — в тот самый дом заваливает, где вора били! Ну уж туда лазить я побоялась, однако у отдушки воздушной маленько подслушала.

— Дура.

— Я тогда точно дура была, не стоило соваться. Но живой ушла, как видишь.

— Дело говори, скоро до управы дойдем, там толком не дадут словом перемолвиться.

— Я и говорю, подслушала у отдушки. Вентилятор шумел, услыхать было почти невозможно, да и не видать ничего, но токо этот пушкарь с хозяином сговаривался про «ракетну остановку», и баба при том была, здоровенная такая и красивая. Я в дырочку углядела. Ростом больше тебя на голову или на целых две. Она сидела, и то здоровенной казалась. А если бы встала…

— Ладно, ладно. Что за «ракетна остановка»?

— А то, что пузан этот, который тебя нанял, пушкарь главный, он тоже про нее талдычил, пока водкой наливался. А я в шкафе все слышала. И в той хате богатой, где вора до смерти забили, тоже про ракетну…

— Как хозяина хаты кликали?

— Да Графом. А баба его Сержем назвала, о как. Серж! Смехота, да?

Мажуга нахмурился — о Графе он знал. Оружейник и торговец, долго жил в Харькове, выманил у цеховых немало золота, а после сбежал, так и не исполнив работы. Пушкари посылали в погоню охотников за головами, но беглеца возвратить не смогли. Значит, не только из-за золота харьковчане его преследовали. А еще Мажуга теперь понял, что неспроста попалась ему на глаза эта замарашка в день приезда в Харьков. И впрямь его с Йолей связывает что-то попрочней стальной цепи.

— Посмеешься, если живой от пушкарей уйдешь. Хороший секрет. Как обещал, цепь сниму с ноги. Теперь помолчи и живей поршнями двигай.

Он заметил, что Курчан прислушивается, и на этот раз нарочно прибавил шагу, так что Йоля, обиженно засопев, припустила за ним изо всех сил. На разговоры ей теперь дыхания не хватало.

Если в управе из-за ночных событий и возникла поначалу суматоха, теперь уже все стихло. Перед входом — скучающие часовые, внутри — снующие с деловым видом пушкари. Курчан задержался перекинуться парой слов с охранниками; те глядели равнодушно — явно не знали о смерти Востряка и прочем. Навстречу входящим Мажуге с Йолей попались трое пожилых мастеров. Один держал в руках развернутый лист, исчерченный толстыми и тонкими линиями, двое других, пристроившись справа и слева, тыкали пальцами в картинку и возбужденно спорили:

— Вот этак вот разверни! Сразу прочность возрастает!

— А как изготовить? Изготовить как, я тебя спрашиваю? Это ж собрать невозможно. Как ты эту втулку запрессуешь, если снаружи ребра будут торчать?

— А ребра позже приварить!

— Так напряг в металле возникнет! От сварки завсегда напряг! Сперва варить нужно, а после сверлить и втулку сажать!

Троим в коридоре было тесно, и входящие посторонились, чтобы дать дорогу, прижались к стене. Мастера, препираясь, прошли мимо. Мажуга проводил их взглядом, потом ухватил Йолю за руку, выкрутил и заставил выпустить тоненький надфиль, который девчонка вытянула из кармана мастера. Тут к ним присоединился Курчан.

— Самоху на совет позвали, управление нынче с утра собралось. Нам велено прямо в его кабинет, ждать и ничего там руками не трогать. — Пушкарь показал ключ.

Игнаш погрозил Йоле отнятым надфилем. Та скорчила невинное лицо, потом широко зевнула — ночка выдалась суматошная, и девчонка держалась, пока была нужда бежать и спешить, теперь же, когда суета миновала, навалилась усталость. Они побрели на второй этаж. Курчан отпер дверь и сразу прошел к столу, сел на место управленца, положил руки на столешницу. На лице Курчана возникла довольная усмешка — Мажуга догадался, что парню давно хотелось посидеть на этом стуле. Сам Игнаш расположился напротив — там, где сидел во время разговора с управленцем. Уселся и подтянул за цепь девчонку. Йоля опустилась на пол, подобрала ноги и стала украдкой выковыривать изогнутый гвоздь, застрявший между досками.

Самоха появился неожиданно быстро — Игнаш ждал, что заседание у главных пушкарей затянется. Толстяк ногой распахнул дверь, обвел кабинет сердитым взглядом. Курчан живенько вскочил.

— И ничего не пьяный! — буркнул Самоха, шагая к своему стулу. Брякнулся на место, навалился грудью на стол и тяжело вздохнул. Глаза у него были уставшие, в красных прожилках. — Пьяный, говорят, когда дело делать надо! А я разве не делаю? Я ж и делаю… Ну а выпил — так чтоб нагрузку снять, это ж лекарствие. Ну ладно, говорите, что у вас? Как с призренцами обернулось-то?

— Мыслю, призренцы от вас отстанут, если правильно им все объяснить, — проговорил Мажуга, наблюдая за Йолей — та уже подцепила гвоздь и теперь выдирала его из пола.

— Он призренцев в дом с мертвяками отвел, сказал, что Харитон их перебил. Нищие какие-то с нижнего уровня, — стал объяснять Курчан. Видимо, хотел показать начальству, что и он не зря ходил. — Сказал, Харитон покрал золото цеховое, а энти были случайные свидетели, вот он их и шлепнул. Складно вышло!

— Ты, Самоха, продумай, что призренцам врать будешь, — добавил Мажуга. — Какое золото, почему оно этак вышло, каким боком там торговка слизневиками свидетелем оказалась. Если хорошую сказку сочинишь, у цеха призрения к вам ненужных вопросов не будет. Кража из кассы да убийство, вот и весь сказ, а больше ничего и не было.

— Это ладно, — согласился Самоха, — это все можно спроворить. Я придумаю, как призренцам глаза отвести. Если, конечно, никто не станет лишнего по городу трепать. Нам опасных свидетелей на надо.

Мажуга проследил взгляд Самохи — тот уставился на Йолю. Сама-то девчонка пока не сообразила, что речь о ней. Гвоздь она вытащила и попыталась сунуть в замок на ноге; гвоздь не лез, был слишком толстым. Мажуга нагнулся, вырвал его, зашвырнул в угол и поднял глаза на Самоху:

— Свидетелей не будет. Девчонку я из Харькова увезу, так что до нее призренцы не доберутся. Это железно, ты мое слово знаешь.

— Хорошо, — с некоторой неохотой согласился Самоха. — Ладно, с призренцами, значит, порядок. А вот покража наша… Пропажа, то есть. Мне сейчас на совете старшины такого нагородили, что на голову не натянешь! Да еще, говорят, пьяный я…

— Самоха, — вставил Курчан, — так первое же дело, что призренцев отвадили. Паршиво, что про покражу вызнать не удалось…

Молодой пушкарь, похоже, осознал, что теперь ему известно не по чину много и второй после воровки нежелательный свидетель — это он. Вот и старался показать свою полезность и правильное понимание ситуации.

— Да знаю я, кто вашу установку увел, — буркнул Мажуга. — Золото, что у Харитона при себе оказалось, когда он в бега ударился, — это и есть плата за пособничество. Харитон все втихаря вынес из управы, да не лазом, а прямо в двери — на него ж никто не подумал бы, так? Ну, Востряк Птаха, конечно, соучастник, помогал выносить. Он парень крепкий… был. Харитон в одиночку ящики не уволок бы, потому что мозгляк. Мыслю так, что больше в деле никого не было, потому что тут чем меньше людей знают — тем надежней. Так что, считай, крыс ты в своей управе вывел, Самоха. Так можешь совету и доложить — дескать, крыс вывел, все чисто.

Самоха слушал, разинув рот. Курчан тоже поразился:

— Как же ты вызнал? Откуда? Я ж с тебя глаз не спускал! Самоха, я с него глаз не спускал! Как же это? Когда поспел?

— Это моя работа такая, — не без самодовольства объяснил Игнаш. — Ты ж понимаешь, Самоха, если будет видно, каким таким образом я свою работу выполняю, так выйдет, что и любой то же самое сумеет. Нет, нам, сыскарям, полагается тайно действовать.

— Хорошо, хорошо, твои секреты пусть при тебе и остаются, — устало махнул рукой управленец. — Рассказывай, что еще вызнал.

— Может, сперва молодого отошлешь? — предложил Ржавый.

Самоха тяжело развернулся на стуле и уставился на Курчана, тот потупился.

Конец ознакомительного фрагмента.