О геологии, происшествиях, случаях на охоте и рыбалке. Рассказы, стихи

Виктор Музис

В сборнике собраны рассказы о работе геологов, различные происшествия, случаи на охоте и рыбалке, а также стихи авторов: Анатолия и Виктора Музис; Марка Наумова; Евгения Шенкмана; Алексея Костырко; Александра Стаценко; Ирины Шнытко; Руслана Бена; Александра Василенк; Реналя Казанцева.

Составитель Виктор Музис

ISBN 978-5-0051-3907-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

АНАТОЛИЙ МУЗИС

ПРОИСШЕДШЕЕ С ВЕЗДЕХОДОМ ГАЗ-71

В небе тянулись птичьи стаи. Они держали курс на север. «Куда же они летят? — думал Нюкжин. — Там еще снег».

А птичьи стаи все летели и летели. Вероятно, они знали куда! Они летели и будто несли с собой тепло. Снег не просто таял, он сбывал на глазах. Линзочки озер подходили водой, но они ехали напрямую, сокращая путь и испытывая удовольствие риска. Иногда слышался подозрительный треск, и однажды, когда они съезжали с озера, лед у кромки берега обломился. Они выскочили на сушу, обдав сидящих наверху всплеском воды. Виталий притормозил. Нюкжин выглянул: как оно?

Кеша улыбался:

— Лихо вы!

«Не лихо, а глупо!» — подумал Нюкжин запретив съезжать на лед.

Так они ехали и третий день, и четвертый, и пятый, наблюдая, как сбывает снег, как лед на озерах уступает воде, как возникают и ширятся полыньи… И когда вечером шестого дня вездеход подошел к очередному, намеченному под стоянку озеру, оказалось, что льда на нем уже нет.

Бывает и так…

Остановились на высоком глинистом бугре, поросшем лиственницей. Прогретая солнцем земля кое-где даже подсохла.

Здесь и палатки поставить можно, — сказал Нюкжин.

Суше сейчас нигде не найдем, — подтвердил Кеша.

Он сразу хозяйственно взялся за топор и направился вырубать колья для палаток и очага, а заодно присмотреть сушину на дрова. Донилин, с помощью Нюкжина и Виталия, снял треногу, потом они расчехлили кузов, достали палатки.

Моховой покров выделял влагу. Накидали ветки стланика, постелили брезентовый пол, на него резиновый надувной матрас. И сверху кошму и спальный мешок.

— Королевское ложе! — сказал Нюкжин и предложил Виталию, Располагайтесь рядом.

— Я буду ночевать в кабине, — ответил Виталий.

— Зачем? Неудобно же!

— На земле сыро.

Степан засмеялся.

Боишься, ночью «хозяин» за бороду ухватит?

Виталий не ответил.

«Он не медведя боится, — подумал Нюкжин. — Просто предпочитает жить отдельно. Но почему?»

К удивлению Нюкжина, ему никак не удавалось установить контакт с Виталием. Казалось бы у них больше общего, чем со Степаном и Кешей, но практически с ними у Нюкжина все ладилось, а с Виталием никак!

— Тогда давайте поставим палатку ребятам, — предложил он.

Мерипов покосился на Степана с Кешей, они хлопотали у костра, готовили ужин, и согласился.

Закрепив последнюю растяжку, Нюкжин удовлетворенно разогнулся.

— Ну, вот! Теперь настоящий лагерь.

Подсели к костру. Вечер выдался тихий, лирический. Донилин заваривал чай.

Над головами по-прежнему тянулись стаи.

— Летят! — сказал Виталий. — Летят и летят!

В его голосе слышалось восхищение городского человека.

Все смотрели в небо. Великое переселение птиц никого не могло оставить равнодушным. Одни стаи летели высоко и, чувствовалось, нацелены на дальний путь. Другие уже искали место для отдыха. Они снижались и с шелестом крыльев, похожим на посвист, шли на посадку. Одна из таких стаек плюхнулась на воду озера близ палаток, словно лететь дальше не хватало сил. Приводнившись, утки бодро отряхивались, оглядывались по сторонам, начинали плавать, нырять, кормиться.

Степан вскочил и побежал к вездеходу за ружьем. Но, когда он, крадучись, стал приближаться к озеру, стайка дружно поднялась и перелетела подальше.

— Пустой номер, — сказал Кеша. — Надо на ночь в засидку идти.

«Отпробовать свежей утятинки неплохо, — подумал Нюкжин. — Но сколько таких „засидок“ на пути бедной птицы. И бьют ее, и бьют!.. А она все летит, летит!. А местные не просто охотятся. Они бьют утку впрок. В той же Зырянке в дни перелета пустеют учреждения. И начальство, и подчиненные все на тяге. И кто их остановит, если сам райисполком,.. прокуратура,.. милиция… И они, геологи, туда же!». Горизонт затягивала легкая дымка и вечернее солнце окрашивало ее в лилово-пурпурные тона. И огонь костра выглядел в предзакатных лучах бледным и бесцветным.

И вдруг: — З-з-зу… З-з-зу…

Комар! Надо же! Уже комар! В низинах еще лежит снег. На лиственницах только-только пробиваются новенькие зеленые иголки. А комар, провозвестник лета, уже тут как тут.

Отужинали и Донилин поднялся.

— Приступим…

— Сегодня?

— А что?

Ай, да Донилин. Девятая скважина за шесть маршрутных дней! Что называется — дорвался до работы! И ведь может не пить, когда нет ее, родимой…

— Я эту походную жизнь страсть как люблю, — устанавливая треногу, рассказывал Степан. — Зимой, бывало, стоишь у станка. В цехе тепло, не дует. А по мне хоть брось все, да беги.

— Что ж не побежишь? — закрепляя лебедку, спросил Кеша.

— Зимой?.. Куда же, зимой?

— Есть буровые, что работают круглый год, — подсказал Нюкжин, помогая подвесить мотор.

Не-ет… — протянул Донилин. — То, опять же, на одном месте. И дисциплина… С нашим братом-буровиком не пошуткуешь.

Солнце коснулось горизонта, когда Нюкжин и Донилин приступили к отбору керна, а Кеша ушел в «засидку». Керн на этот раз вышел не богатый, скважина прошла через крупную линзу льда.

«Выспаться бы! — думал Нюкжин, направляясь в палатку. — Как следует выспаться!»

Лег, как провалился… Открыл глаза: без четверти восемь!

Вылез из палатки, огляделся. Кеша, Степан и Виталий мирно сидели у костра. Без курток и телогреек… тепло! — в зеленых рубашках с капюшонами (энцефалитках) и такого же цвета штанах, заправленных в резиновые сапоги, они походили на братьев-близнецов.

Донилин напомнил:

— Давайте обедать. А то сами костьми ляжем.

Да! Кешины утки не продержались и до полудня. Однако к пяти часам отобедали. Настроение было приподнятое.

— Поедем? — предложил Нюкжин. — Время есть.

— Поедем, — поддержал Кеша. — А то вроде лагерь зря снимали.

— Еще скважину успеем пройти, — добавил Донилин.

После такого удачного дня сидеть в мягком кресле вездехода, мчаться вперед, ощущая скорость и дорогу, и — как поется в песне — «в глубь породы взглядом проникать»…

Исследователей давно занимала причина массового захоронения костей крупных животных. Одни считали, что они тонули в оттаявших после ледникового периода суглинках, другие, что их захватил врасплох потоп, третьи, что причина гибели — болезни.

Вездеход встряхивало, сбивая мысли с логического хода. Место стало холмистей. Стланник накатывался мохнатыми бурыми валами. Вездеход сходу подминал их и мчался вперед. Нюкжин привычно отмечал на карте приметные пункты. Кочемасов с кабины вездехода корректировал направление. По морской терминологии он исполнял обязанности «вперед смотрящего». Вот и сейчас в раме лобового стекла показалась его рука. Она сигнализировала — возьми левее! Виталий свернул ближе к сопке, но там оказался крупный кочкарник, торчали обломки полусгнивших деревьев. Машину, несмотря на гусеничный ход, встряхивало. Виталий и Нюкжин стукались головами о верх кабины.

Вездеход ГАЗ-71 с буровым станком

Нюкжин после каждой встряски неизменно возвращался к вопросу: «Почему их такая куча?». Геологические наблюдения следов потопа не находили… Неужели тонули? Массами?!.. Фантастическая гипотеза, хотя если посмотреть вокруг…

Виталий снова вырулил туда, где казалось ровнее и чище. Тогда рука постучала по ветровому стеклу, что означало: остановиться! Виталий взглянул на Нюкжина и продолжал ехать. Ему надоели бесконечные команды, а начальник молчал. Ему не пришло в голову, что начальник задумался.

— Стой! Стой! — заорали сверху в два голоса Кеша и Донилин и забарабанили по крыше кабины.

— Остановите! — рефлекторно выкрикнул и Нюкжин.

Но, поздно! Вездеход разорвал бурую пелену стланика, с разгона выскочил на поросшую травой чистину и… провалился!

Сверху в два голоса неслось нечто «не переводимое», снизу подступала вода.

«Только бы кузов не потек», — подумал Нюкжин, сразу возвращаясь к реальностям жизни.

Вездеход качался на плаву в маленьком, заросшем травяной ряской озерке.

— Давай назад! — неслось сверху.

Виталий переключил скорости. Вездеход, загребая гусеницами, медленно подплыл к берегу и уперся в него.

— Давай вперед! — неслось сверху.

Теперь Виталий не перечил. Но и впереди берег озерка оказался крутым, вездеход выбраться не мог.

Сели… Только бы кузов не потек…

Сверху объясняли Виталию кто он есть, все на том же непереводимом диалекте.

— Ладно. Бывает! — сказал Нюкжин. — Только дверцу не открывайте. Зальет!

Виталий промолчал, но по его лицу Нюкжин прочитал: еще один учитель нашелся…

Крышка верхнего люка не поддавалась. Нюкжин постучал по ней.

— Эй! Что там держит?

— Тренога, — ответил Кеша. — Сейчас освободим.

«Сплошное нарушение техники безопасности, — подумал Нюкжин. — Если бы лодка кузова потекла, он и Виталий не успели бы даже выскочить…". Наконец он вылез наверх.

— Плаваем, как дерьмо в проруби, — невесело усмехнулся Донилин и «добавил» в адрес Мерипова.

— Выберемся! — убежденно сказал Кеша.

Нюкжин тоже полагал, что они выберутся. Такое случалось не впервые. Конечно, не сахар сидеть в яме с водой, но и особенно голову напрягать не надо. Техническая задача…

— На самовытаскивании? — спросил он.

— Зацепиться не за что. Попробуем на бревне, — взял инициативу на себя Кеша.

— Точно! — поддержал его Степан. — Здесь мелко.

Угнетенный лиственничный лес располагался на соседнем бугре, метрах в двухстах от них. Топоры лежали у задней стенки — с них начинался любой лагерь. Но теперь доставать их приходилось не с земли, а с крыши кузова. Виталий отстегивал брезент, концы которого заливала вода. Но у него не получалось.

— Пусти!

Кеша свесился вниз головой. Он расстегивал застежки, а Степан держал его за пояс, чтобы не «нырнул». Наконец, он достал топоры, распрямился. Лицо у него было багровое и злое. Затем он и Долинин перебрались на землю и пошли к лесу. Нюкжин последовал за ними.

Сначала простирался высокий кочкарник. По колено. Приходилось поочередно вздергивать ноги. Внизу чавкало мокрое болото. Под холмом стало суше. Но здесь густо рос кустарник — карликовая березка, по прозвищу «штанодер». И лишь на вершине холма, большей частью мшелого, Нюкжин смог вздохнуть относительно свободно.

Пока он добирался до холма, Кеша и Степан уже свалили две листвянки метров по двадцать. Выше здесь лиственницы не росли. Из торцевой части вырубили бревна — два, два с половиной метра каждое. Отсекли тонкие вершинки. Сучья не обрубали.

Нюкжину бревно лиственницы не показалось тяжелым. Но идти с бревном по кочкарнику?!.

Кеша поспешил к нему.

— Иван Васильевич, оставьте! Я донесу.

Нюкжин пробовал протестовать.

— Возьмите вот слегу…

Кеша сунул ему в руки длинную листвянку, а сам снял с его плеча бревно и пошел по кочкам, по кустарнику. Казалось бревно пригнет его щуплую фигурку. Но, нет! Кеша тащил бревно шустро, как муравей соломинку. Нюкжин со своей жердью, более легкой, хотя и менее удобной, не поспевал за ним. Следом тащил второе бревно Донилин.

Виталий сидел на крыше кабины, как потерпевший кораблекрушение. Тихонько стучал мотор, помпа на всякий случай качала воду, понемногу проникавшую в кузов.

Кеша сбросил бревно на краю ямы и крикнул:

— Давай!

Виталий скрылся в люке и тотчас гусеницы, словно лопасти водяной мельницы, пришли в движение, вздымая густую муть со дна. Вездеход прижался носом к берегу, но корма его ходила по сторонам, что означало — вездеход на плаву.

— Не поможет бревно, — сказал Нюкжин.

— Попробуем. — ответил Кеша. — Берег подкопаем, жерди подсунем. Лишь бы передние траки зацепились.

Он обхватил бревно тросом и стал крепить в натяг к гусенице, которая едва выступала из воды. Балансируя на закрылке, он одной рукой забивал «палец» трака, крепя им трос к траку, другой держался за бортовой крючок. Донилин делал тоже самое с другой стороны вездехода.

Нюкжин попытался срыть берег, сделать его ниже, положе. Но, как только лопата сняла кочкарник и слой тонкого мерзлого торфа, как тотчас звякнула о лед.

«Еще хуже! — подумал он. — За лед траки не зацепятся».

Кеша тоже нахмурился.

— Жердей надо побольше. Придется еще раз сходить.

Они сходили еще раз, закрепив вездеход веревкой за большую кочку, чтобы не отплыл от берега.

Наконец все было подготовлено.

— Ну, давай! — скомандовал Кеша.

Взвыл мотор, гусеницы стали проворачиваться, подгребая под себя бревно. Вездеход приподнялся: бревно зацепилось за подсунутые под него жерди и машина подалась вперед.

— Давай! Давай! — кричал Донилин.

Но за лед траки не цеплялись. С хрустом ломались одна за другой жерди. А бревно, привязанное спереди, вынырнуло позади вездехода.

— Стой!!! — выкрикнули одновременно три глотки.

Мотор сбросил обороты, вездеход закачался на плаву. Рядом качались всплывшие обломки жердей.

— Попробуем назад? — спросил Нюкжин.

— Попробуем…

Но и на тот берег, с которого они «съехали», выбраться не удалось. Одежда намокла. В сапогах хлюпала вода. Руки у Нюкжина висели как плети. Пусть основную работу делает не он, но сколько ее — вспомогательной! Достань,.. поднеси,.. подкопай,.. подсунь… Еще раз подсунь,.. да не туда!.. И — мать!..

В такой работе уже никто не замечал, кто начальник, а кто подчиненный. Команды подавал Кеша. Остальные их выполняли. Но дно ямы оказалось слишком илистым. И бревно, и подсунутые под него жерди только вздымали густую бурую муть. Вода стала коричневой.

— Не получается, — наконец сказал Кеша. — До дна не достать. Придется на самовытаскивании.

— А за что трос крепить? — спросил Донилин. До ближнего пенька метров сто.

— Лом забьем, — сказал Кеша.

— Соскочит трос.

— Так забьем, чтобы не соскочил.

— Ну, давай, попробуем.

Они взяли лом и кувалду, отошли шагов двадцать. Лом прошел кочкарник и уткнулся в лед. Донилин «высказался» и они перешли на другое место. С четвертого захода удалось забить лом.

Жерди нужны. Придется еще раз сходить, — сказал Кеша.

Казалось, уже никаких сил. Но они сходили. Волочить жердь, которая цепляется всеми ветками за кустарник?!.. Они приволокли. Три жерди.

— Покурим? — предложил Донилин.

— Покурим.

Они сидели на жердях и курили. Молча. Потом Кеша кинул окурок в воду.

— Начали!

Жерди подсунули под гусеницы. Трос привязали — одним концом за лом, другим за «звездочку», ведущую гусеницы вездехода. Загудел мотор, звездочка пришла в движение и… Нет, трос не соскочил с лома, просто он выдернул его, как спичку из песка.

Донилин опять выразил свое мнение — о болотах, о методе самовытаскивания, о Мерипове. Кеша молча пошел забивать лом. Теперь он выбрал место чуть подальше и за большой кочкой. Лом он загнал не просто с наклоном, а под кочку, под сорок пять градусов.

Давай бревно! — крикнул он. — И топор!

Нюкжин и Донилин подтащили тяжелое намокшее бревно. Кеша прорубил в нем желоб и положил под трос между кочкой и ломом. Бревно тоже частично налегало на лом.

— Вот! — удовлетворенно сказал Кеша. — Теперь и лом не выдернет, и трос не соскользнет.

Он говорил так уверенно, что Нюкжин поверил — Кочемасов вытащит!

Мотор заработал на малых оборотах. Звёэдочка начала вращаться, наматывая на себя трос. Вот трос натянулся. Лом подался, шевельнулось бревно…

Но лом не выскочил, а вездеход вздыбился, заскользил по льду юзом, будто его волокла нечистая сила. Лед, тот самый лед, за который не могли зацепиться траки, теперь играл добрую роль — он уменьшал трение! И вот, вездеход перевалил через бровку берегового уступа, клюнул носом, зацепился траками за кочкарник и одержимо рванулся вперед.

— Пошел! Пошел!

Нюкжин не слышал: он ли кричит? Или Кеша? Или Донилин?

Кричали все трое. А вездеход уже мчался на полной скорости и прямо на лом.

«Что делает? — мелькнуло у Нюкжина. — Пропорет лодку!»

Лом рвануло. Он вылетел из под кочки, отлетел в сторону. Конец троса хлестал по звездочке, по борту вездехода. Нюкжин и Кочемасов бежали за машиной. Донилин оказался впереди. Он пятился, падал, вскакивал, снова пятился, показывая руками — на себя, на себя, — и кричал:

— Вперед, славяне! Вперед!

Виталий рвал машину рывками и она совершала невероятные скачки, словно подпрыгивала. А болото ходило ходуном: вверх-вниз… вверх-вниз… Если вездеход остановится, не миновать ему провалиться снова.

— Вперед, славяне!

Вездеход выкатил на бугор и остановился. Подбежали и Нюкжин с Кешей. Все трое тяжело дышали. От Донилина валил пар. Виталий распахнул дверцу, соскочил на твердую землю. Он был бледен.

— Живы, славяне! Живы! — ликовал Донилин. — Порядок в танковых частях!

На нем не было сухого места.

— Переоденься, — посоветовал ему Нюкжин, яростно растирая указательным пальцем подбородок.

— Ничо! — ответил Степан. Дальше следовала запутанная фраза, из которой, если опустить непереводимые слова, явствовало, что переодеться он успеет, а вот «стопарик» сейчас бы «самое хорошо!» Если бы у Нюкжина имелось, а по технике безопасности полагалось иметь «НЗ», он поставил бы не то, что «стопарик», целую бутыль. Но разве с такими как Донилин запас мог быть «неприкосновенным»?

— Переоденься, — повторил он. — А бутылка за мной.

Приподнятое настроение Донилина просилось наружу.

— Кеша! — распорядился он. — Посмотри, начальник говорит за ним поллитра стоит!

Кеша осклабился.

— Она не стоит. Она закопана. До приезда.

Эти люди еще имели силы шутить.

К лицу Виталия возвращался прежний цвет.

— Поедем? Или здесь встанем?

Солнце уже держало путь от горизонта. Они провозились за полночь. Ребята осунулись. У Кеши четче обозначились скулы. Донилин казался стройнее, его пивной живот убрался куда-то под рубаху.

«А как я выгляжу? — подумал Нюкжин. — Наверное, тоже хорош!»

Если бы он мог посмотреть на себя со стороны, то в первую очередь увидел бы грязную робу, тяжелый подбородок, глубоко запавшие глаза и слипшиеся волосы, уже не скрывавшие обозначившиеся залысины. А на взгляд своих товарищей, он выглядел просто постаревшим.

— Поехали, — сказал Донилин. — Не место здесь.

— Далеко еще? — спросил Кеша.

— Километра три.

— Тогда лучше ехать.

— Мокрые же…

— Обсохнем.

— Ну, хорошо. — согласился Нюкжин. — Поехали.

Удивительно, но он испытывал прилив сил. Собственно, что произошло? Ну, провалились! Ну, выбрались!.. Издержки производства.

Палатка 6-местная

И когда вездеход взял с места, встряхивая и подбрасывая на кочках, с удовлетворением подумал: «До чего легко с ними, когда они вместе, и до чего трудно, когда каждый из них сам по себе».

На ночлег встали, когда стрелки показывали около четырех часов утра. Автоматически поставили палатку, одну на троих — Виталий, по-прежнему, ночевал в вездеходе. Сварили макароны и заварили чай. Нюкжин ел без аппетита. Спать! Все остальное казалось малозначительным.

= = = = = = = = = =

БАЛЛАДА О БАМЕ

(ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ПОЭМА)

«Российское могущество

прирастать будет Сибирью…»

М.В.Ломоносов

Так верно сказано, что, право,

Точней и лучше не сказать:

— России мощь, богатство, слава

Сибирью станут прирастать…

И было так!

В веках зачтется

Отважных предков каждый шаг.

Они звались — землепроходцы.

Хабаров! Атласов! Ермак!

Глухой неведомой тропою,

Где даль за близью не видна…

Пушниной,

золотом,

рудою

Сибирь воздала им сполна.

Но лишь теперь мы знаем толком

Какая в ней сокрыта мощь,

Каким большим гражданским долгом

Она готова нам помочь.

Какие в ней сокрыты клады

И что Сибирь способна дать.

Лишь только забывать не надо:

Не просто «дать», а надо — взять!

Из глубины, из дальней дали,

Такой, что космосу сродни.

С земли, которой не пахали,

С земли, которой не топтали

С той самой давней старины.

Сибири новый покоритель

Уже зажег костров огни.

Его зовут — первостроитель!

Землепроходцам он сродни.

Он в век космической надежды

Творить назначен чудеса.

Но перед ним стоят, как прежде,

Все те же горы и леса.

Леса… Массивы исполины.

Рек необжитых берега.

Завалы… Заросли… Чистины…

Нет, это не леса — тайга!

То светлохвойная, то черневая,

То смешанная, то кедрач.

Горелая и мшелая.

Без края. Попробуй-ка ее переиначь.

Она до Лены и за Леной,

Она безмолвна и темна.

Она как будто суть Вселенной,

Куда ни глянь — везде она.

Войди в тайгу. Сомкнется крона

И ты тогда как под водой.

В стволах двухстволки два патрона.

Не жги их зря. Твое с тобой…

И ты вошел.

Сначала робко.

Тайга! А ты в ней в первый раз.

Тебе бы хоть какую тропку,

Ну, пусть не тропку, так пролаз.

Но не пролаз в тайге нам нужен

Задача: взять лесную ширь!

Транссиб на юге перегружен,

Ведь он один на всю Сибирь.

И словно бы все грузы в мире

К нему стремлением полны:

И нефть из Западной Сибири,

И хлеб казахской целины.

Железо, уголь, лес и рыба —

Все, в чем нуждается Союз,

Строительных конструкций глыбы

И воинский почетный груз.

И земли, что уже под севом,

И земли, что служить могли б,

И пробуждающийся Север

Все грудью давят на Транссиб.

А здесь, в лесной дремучей гуще

Решенье всех проблем насущных.

и завтрашних проблем.

К тому же

Хозяин лесу тоже нужен,

Чтоб древесины этой тьму

На пользу бы, да по уму.

И вот уже…

— Ведь это ж надо!

Струятся рельсы на восток.

Ребята в форме стройотряда

На насыпи гребут песок.

Спокойно,

споро,

неустанно

Самим кудесникам подстать.

Куда дорога?

К океану.

И далеко?

Рукой подать.

Ответ хорош.

Хорош, конечно,

Когда достаточна рука.

Но оглядитесь — бесконечна

Стеной вокруг стоит тайга.

И не берет ее ни сырость,

Ни человек и ни огонь.

Она пропустит, сделай милость,

Лишь только зря ее не тронь.

Не тронь ее, не будь беспечным.

Запомни: — Ты здесь гость… пока.

А вот тайга стояла вечно

И простоит еще века.

Горит над ней закат багряный

И безмятежны облака.

А до него, до океана,

Дорога ой как далека.

Но вот, прорвав заслон зеленый,

Внезапно засверкал простор.

Ты только ахнешь, изумленный,

Увидев озеро меж гор.

Оно как чаша лазурита

С оправой черных берегов.

Вода и небо синью слиты.

Байкал! Ты, значит, вот каков!

Как будто сказка,

будто сон то:

Перед тобой морская гладь

Уходит вдаль, до горизонта,

А горизонта — не видать.

Играют блики на закате

Гигантской рыбьей чешуей

И мчится быстроходный катер

Бурун вздымая за кормой.

Рожденная движеньем скорым,

По морю катится волна

И беломраморным узором

Ложится на берег она.

Когда ж зима войдет в подворье,

Одетый в серый панцирь льда

Байкал, как Северное море,

Предстанет путнику тогда.

Вершины гор затянут тучи,

Внизу поземка валит с ног.

Как будто шапку нахлобучив,

Байкал замерз… Байкал продрог.

На побережье станет тише,

Просторней станет и светлей.

Лишь прошуршат по насту лыжи

Дозорных края — егерей.

А выйдет солнце — блеск особый,

Сверкает лед, что твой алмаз.

И смотрит баргузинский соболь

Живыми бусинками глаз.

…Пускай не каждому известно,

Что глубина в Байкале — страсть!

Что четверть всех запасов пресной

Воды в Байкале собралась.

Что омуль, знаменитый омуль,

Не где-нибудь, а только тут.

Что острова, бывает, тонут,

А горы сказочно растут.

Что «Баргузин» порой швыряет

Волною шквальной, штормовой.

Что триста рек в Байкал впадает,

Чтобы излиться Ангарой —

Не может человек порушить

Природы чудо-красоту!

Соболь

Он ход стремится обнаружить,

Как говориться, «за версту».

Стальным ковшом он склоны режет,

Он бьет тоннели, что б — в обход,

Что б не затронуть побережье,

Не замутить прозрачных вод.

Что б был, как был,

здесь край особый,

Прекрасный без любых прикрас.

А там, восточнее Байкала,

Где цепь межгорных котловин,

Там новое берет начало

Край камнепадов и лавин.

Двумя рядами встали горы,

Лишь синь-полоска в вышине.

Ты как в широком коридоре,

В непревзойденной тишине.

А то, похоже из колодца,

Раздастся отдаленный гул.

Земля внезапно содрогнется,

Как будто кто ее вспугнул.

Со склонов и вершин в долины,

Стремленьем яростным полны,

Сорвутся буйные лавины

И вскачь помчатся валуны.

А выход из долины узкий,

Горами замкнут на замок.

Там сам хребет Северо-Муйский

Как раз долине поперек.

В развалах каменных вершины

Зажали тесно перевал.

А под хребтом снуют машины,

За самосвалом самосвал.

Здесь надлежит в тайге суровой

Сквозь толщу гор пробить тоннель

— Пятнадцатикилометровый!

Вот это будет щель так щель.

Таких тоннелей два-три в мире.

Все наизусть, наперечет.

И этот вроде бы не шире.

Но «климат» здесь совсем не тот.

И символ доблести и чести,

Первейшая из всех эмблем

Стоит на самом видном месте

В Северомуйске буква «М».

И тут же индексом таежным

Красуется пред нею ель —

Вот так, прекрасно и несложно

Обозначается тоннель.

Но начинается забой,

А в нем кончается покой.

Куда ни ткнешься гниль-порода.

Тоннель пришелся на разлом.

Уходит бур в породу схода,

Не как сверло, а напролом.

Туда гнетут раствор цементный,

Морозят грунт…

Вода по грудь.

Затраты сил беспрецедентны,

А продвижение — чуть-чуть.

И горнякам, конечно, мало

Понять причину тех невзгод.

Семьсот — в районе перевала,

Семьсот землетрясений в год!..

Мужская, трудная работа.

Обвалы,

выбросы,

вода…

Рубашка, мокрая от пота,

Еще не худшая беда.

Беда, когда б ошибся некто,

Не смог все трудности учесть.

Но по рельефу и проекту

Тоннелю место только здесь.

Но если так, то верховою

Пройти дорогой перевал…

Нет Перевал над головою

Поднялся как Девятый вал.

И грунт там каменистый

склоном

Стекает грузом многотонным.

…И снова бур гудит.

И снова

Трухлявый камень и вода.

— Пятнадцатикилометровый.

— Не подступиться… Вот беда.

А рельсы подошли к порталу,

Лыжней железною скользя,

— Так что же, все ж по перевалу?..

И риск велик, и ждать нельзя.

По крутизне, под зимним ветром,

Как ни крути и не верти,

Ненужных тридцать километров

А все же предстоит пройти

Затем, что б провести махину.

Прораб молчит, а надо б — в крик.

Путеукладчик!

Кто б прикинул:

И сам велик и вес велик.

Но без него, прожди хоть год,

Дорога дальше не пойдет.

…Приказ. И парень бородатый

/Здесь каждый пятый с бородой/

Кивнул своим: — Начнем, ребята…

— Не торопись. Подъем крутой.

Он не был мастером на речи.

Плечами лишь пожал: — Что зря?..

Но плечи… Вы вглядитесь, плечи

Широкие, богатыря.

И сомневаться не пристало,

Что взгляд у парня озорной.

И пройдено уже немало

И борода, похоже, с сединой.

Он не один,

Он только первый.

Он только тот, кто здесь начнет.

Он тот, за кем пойдут резервы:

— Наверх, ребята! И вперед!

Не просто тяпкой и лопатой,

Не просто «Ухнем!» и «Даешь!»

Уже давным давно понятно:

Сибирь на «ухнем!» не возьмешь.

Здесь техника — любого вкуса.

ГАЗ-66

Ее за раз не перечесть.

Она со всех концов Союза

И зарубежная здесь есть.

Здесь высший класс — специалисты:

Бурильщики,

мостовики,

Путейщики,

бульдозеристы

И брат сапера — взрывники.

Они ровняют склон ребристый,

Готовят насыпь.

Заодно

Ручей неистовый и быстрый

Уводят вниз под полотно.

С натугой мощные «Белазы»

Подвозят и отвозят грунт.

Геодезист хозяйским глазом

Следит, чтоб соблюдался «пункт»…

Для них важней задачи нет:

— Путеукладчику — зеленый свет!

И миг настал.

Пришел наладчик,

Махнул флажком, мол — в добрый путь!

Пошел, пошел путеукладчик,

Двойною тягой, но чуть-чуть.

В смятеньи кто-то, риск сверх нормы,

А кто-то пошутить не прочь —

Идет, держась за край платформы:

— Вдруг покачнется, так — помочь.

— Ну, как?

— Пройдет. Не празднуй труса.

— Еще чуть-чуть…

Даешь!

Ур-ра!..

— Когда помочь, мы всем народом…

И вот — победные гудки

В сравненьи с этим переходом

Все остальное — пустяки.

— Теперь пойдут другие грузы,

В сравненьи с этим — все мура…

Тропинкой рельсы заблестели

По склону вверх, на реревал,

Хотя уклоны, в самом деле,

Как будто черт их рисовал.

А бородатый у дороги

Неспешно кепкой вытер пот

И, словно подводя итоги,

Сказал улыбчиво: — Ну, вот…

С тоннелем подождем пока.

Сработано, как на века…

И все дела. И снова будни.

Пусть не «Даешь!»,

но все ж «Вперед!»

И сон в вагончике уютней…

А за окном комар поет.

Он ждет.

Светлеет свод лазурный,

Весь полон шорохами лес

И будит новый день дежурный

Ударом в рельс…

Когда один объект закончен,

К другому силы береги.

И вот уже стоит вагончик

На берегу «Угрюм-реки».

Шишковым назван так Витим.

В ту пору был он нелюдим.

Здесь Прохор с Ибрагимом

в лодке

Проплыли лихо, да и то

Тонули.

Здесь крутой тропой

Географ-путешественник

Кропоткин

Витимом шел из Бодайбо.

Во славу Золотого Тела.

В двенадцатом там было дело:

Свинцовой меркой всем сполна.

Сквозь прорезь узкую прицела

В лицо настырно смерть смотрела

И эхо Ленского расстрела

Оттуда вынесла волна.

С тех пор, как водится,

немало

Воды в Витиме убежало…

И по иному все отныне

В широкой Муйской котловине.

Витим, Олекмы старший брат,

Не только золотом богат.

В его горах известно место

Месторождения асбеста.

Его пороги, дайте срок,

Плотины скроют. Будет ток!

И мерзлоте наперекор

В низине зреет помидор.

Но что сегодня видишь ты

В прозрачном зеркале воды?

К реке спустился бородач.

Песок рассыпчат и горяч.

И, набегая на песок,

Такая мирная, ручная

Кутенком ласковым

речная

Волна полощется у ног.

Вода прохладна и прозрачна.

И место выбрано удачно.

Упрятав вышки буровые

И стук моторов приглуша,

Стоят террасы боровые

Сосновым воздухом дыша.

По ровной плоскости террасы

Пробита просека для трассы,

А дальше, по лесу, обычный

Ковер бруснично-голубичный.

И кажется — до дальних гор

Открыт строителям простор.

Но, как извечных два врага

Стоят раздельно берега.

И мост как жизнь необходим.

Витим,

напоминать не надо,

Не просто водная преграда,

Хозяин Края здесь Витим.

Он не был сдержанным от роду.

— Не знаешь брода, не броди!

Он лишь в хорошую погоду

Хорош.

А как пойдут дожди,

Тогда, похожий на лавину,

Неудержим, неукротим

Залить стремится котловину,

Беснуется, дурит Витим.

Но кто ж суется в половодье?

Ты выбрал время в межень, в тишь…

Витим различен по погоде,

Витим хитрит. И ты хитришь.

И вот, бетонные опоры

Шагнули в реку с берегов.

Вода гудит, идет напором,

Раздваиваясь у «быков».

Ты наверху. Но мимолетом

Опустишь книзу взгляд едва…

Поток несется под пролетом

Так, что кружится голова.

Витим не признает запреты.

Как в створе бешенных ворот

Несутся бревна, как торпеды,

Вдоль поутихших берегов.

Тальник затопленный, как плавни,

Дрожит от шороха волны.

Витим по дну волочит камни,

Не просто камни — валуны…

И все ж, бетонные опоры

Шагнули в реку с берегов.

Вода гудит, берет напором,

Раздваиваясь у «быков».

А мост растет, надежно, прочно —

И пусть вода как динамит.

Но день настанет,

это точно.

Мост берега соединит.

И никогда мы не забудем

И как беснуется река,

И то, какими были люди,

Соединяющие берега.

Из котловины в котловину.

В жару, в цветень,

в пургу,

в дожди

Прошли почти что половину,

Но половина — впереди.

Все выше горы исполины,

А между ними словно клин

Низина Чарской котловины,

Теснейшая из всех низин.

Здесь глухо уху, тесно взору

И с ходу, на какой-то миг,

Покажется: сомкнулись горы,

Не котловина, а тупик.

Но только твердо помнить надо:

— Иди, где лучше, там тропа…

В глухих местах и прячут клады

И ищут здесь их неспроста.

А в ком живое сердце бьется,

Тому и среди гор — простор.

Геологи-первопроходцы

Аборигены здешних гор.

Народ они по виду странный,

Уют не ценят ни на грош.

Одно прозванье — партизаны.

Точнее слова не найдешь.

У края горного потока

Каркас, обтянутый холстом.

Палатка.

Вроде одинока,

А все-таки надежный дом.

В дыму походного костра

Кружит, танцует мошкара…

Но ты пройди насквозь всю трассу,

Хоть десять раз ее пройди,

По красоте и по контрасту

Другого места не найти.

Мать Первозданная Природа.

Вокруг громады черных гор.

Какая даль до небосвода.

Какая тишь. Какой простор.

Какая мягкость в теплом теле.

Какая легкость в теплом теле.

И чьи-то шорохи во мгле.

Ты будто бы у колыбели

Свершенья жизни на Земле.

И чувство радости и силы

В тебя вселяет эта тишь.

Тебя природа сотворила,

Сегодня ты ее творишь.

Ты сын Земли,

ты сын Народа,

Ты вник в космическую высь.

Здесь первозданная природа.

Пойми ее.

И породнись.

В природе мудро все и просто.

В костре мерцают угольки.

А в океане неба звезды,

Как в темном поле васильки.

Зубчато черные вершины

Угрюмо держат ледники.

В низине дюны, как в пустыне,

И бьют живые родники.

Звезда в ночное небо канет

И рыкнет в темноте медведь…

А на хребте, на Удокане,

Большая, ох, большая медь.

Ее руда лежит пластами,

Запас велик и сорт хорош.

Бери хоть голыми руками.

Да только как ее возьмешь?

К ней нет дорог,

здесь только тропы

И те, не прямо, а в обход.

И транспорт здесь особой пробы —

Олени или вертолет.

Олень — рабочая скотинка,

Две пары волосатых ног.

Пройдет везде, да вот картинка:

Пол центнера нагрузишь, лег.

А вертолет другое дело.

Строителю он друг и брат.

Одни зовут его «пострелом»,

Другие — «адский агрегат».

Он сядет, где никто не сядет,

Взлетит, откуда не взлететь.

В горах он как на автостраде,

Лишь любо-дорого смотреть.

Конец ознакомительного фрагмента.