Нашествие третьей беды. Сатирические рассказы

Виктор Минаков

Пространство между двумя старыми, но чрезвычайно живучими бедами – дураки и дороги – энергично заполняется третьей, тоже предосудительной и тоже позорной бедой, это – мошенники. И если два компонента уже спаявшейся троицы довольно инертны: проявляют себя, только когда кто-нибудь к ним обратится, то третий – мошенники – и агрессивен, и к тому же весьма плодовит.

ПАРАДОКСАЛЬНОСТЬ

Целых два дня и две ночи меня донимала боль в левом ухе. То — ничего-ничего, а то начиналась такая стрельба, что хоть бейся, как говорится, о стенку. Самолечение не помогало, и с утра я пошел в поликлинику.

На лестничной площадке я встретил соседа, Степана Бердяева, шустрого говорливого мужичка, моего возраста. Он тоже запирал свою дверь.

— Здорово, Сергеич! — Бердяев поздоровался первым и сразу стал рассказывать о чем-то своем. — Понимаешь, совсем загребла меня эта головка!..

— Не понял. Какая головка? — спросил неосмотрительно я и тут же окунулся в бурный словесный поток.

— Головка! Заводная головка часов! — пояснял торопливо Степан. — Часы, понимаешь, швейцарские, дорогие как память от деда! Ходят отлично, а заводить не могу: шлицы у головки сточились на нет!.. И нигде такую головку подобрать не могу! Швейцарскую сейчас не достанешь, а наши, которые вроде бы по размерам подходят, совсем никудышные — уже третью придется выбрасывать! Бегу сейчас еще в одну мастерскую — обещали там что-то придумать…

Мы с ним вместе стали спускаться к подъезду.

— Понимаешь, — говорил все так же торопливо Степан, — в часах есть и другие детали, которые поважнее головки: шестеренки, там, анкер, маятник, пружина. А мне теперь кажется, что в часах самое главное это — заводная головка!

Выйдя на улицу, мы направились в разные стороны: он к автобусной остановке, а я — в поликлинику. Голова моя почему-то вдруг стала занята размышлением над словами Степана. Я шел и думал: «Как точно подметил он очень тонкую вещь: ценнее всего нам всегда кажется то, что в данный момент нас волнует! Какая глубокая мысль!.. Такое же происходит и в отношениях к людям: того, кто добросовестно выполняет свои дела и работу, того мы не ценим, и даже не замечаем, а вот лентяй, бракодел, пустомеля — те постоянно находятся в поле внимания, и не всегда в отрицательном поле! Когда забулдыга, к примеру, на месте и в надлежащем порядке — ему начинают воспевать дифирамбы: надо же, какой молодец — он трезвый второй уже день! Надо же — вчера он работу сделал без брака!.. Какую емкую мысль обозначил Степан мимоходом: даже пустышка, подонок, пройдоха в какой-то определенный момент может стать и дорогим, и желанным!»

Я, конечно же, сильно преувеличивал, считая редкой находкой эту хрестоматийную истину: почти две тысячи лет назад на нее указал сам Иисус Христос в одном из своих нравоучительных откровений. Он говорил: «Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти не заблудившихся».

Думая над словами соседа, я замечал их второй, дополнительный смысл, это меня увлекало: возникшая вдруг одна конструктивная мысль тянула за собой другую, третью и пробудила во мне целую гирлянду мыслей о парадоксальности всех наших цен и оценок. Разбираясь в этой гирлянде, я перестал даже чувствовать боль в своем ухе и не заметил, как перенесся в не такое уж и далекое прошлое.

Незадолго до развала Союза я работал в должности начальника проектно-сметного бюро управления местной промышленности. Тогда при каждом областном управлении существовали подобные организации. В основном, для двух целей: для престижа — дескать, и мы шагаем в строю научно-технического прогресса, и для сохранения поголовья мелких служащих. Центральные власти то и дело начинали борьбу за сокращение административного аппарата, устанавливали проценты, выполняя которые, управленцы давно должны были исчезнуть как элемент, а в самих управлениях должны оставаться только крайне необходимые должности: сторож, уборщица, бухгалтер, кассир и начальник. Но такого не наблюдалось никогда и нигде — мелкие управленцы сохранялись и множились. Из безвыходного, казалось бы, положения был найден замаскированный выход: поскольку на категорию ИТР сокращения не распространялись, местные отраслевые начальники создавали организации типа НИИ, КБ, ПСБ, якобы для ускорения прогресса, и своей властью подлежащих сокращению управленцев формально переводили в штаты этих организаций, но все якобы сокращенные люди оставались сидеть в своих якобы пустующих кабинетах и продолжали заниматься своей рутинной работой. Такая игра в дурачков была всем известна, она казалась наивной, но она продолжалась, и только часть ИТР была занята действительно нужным для модернизации экономики делом.

В нашем бюро тоже была экспроприация кадров: больше половины работников управления числилось в нашем штате, однако мы все-таки свое предназначение исполняли, и были даже на хорошем счету.

Но вот оказалась вакантной должность инженера — сантехника. Занимал эту должность неприметный мужичок по фамилии Белкин, все-то он делал в срок, делал качественно, я не помню ни одного замечания по его разработкам, и особого внимания я на него как-то не обращал.

По какой-то причине этот Белкин уволился. И тогда оказалось, что сантехник-проектировщик очень ценная в нашем регионе специальность. Заведений, выпускающих специалистов сантехников в нашем городе нет, а в каждом проекте раздел сантехники есть, и его надо выполнить. В любом проекте имеются, конечно, и другие разделы, не выдашь проект без технологической, строительной, электротехнической части, эти части нередко сложнее, важнее, чем сантехническая, но такие специалисты в нашей организации есть, а вот сантехника — нет!.. Чтобы не останавливать выпуск проектов, можно было обращаться к шабашникам, а мне обращаться к ним не хотелось, во-первых, потому, что далеко не каждый шабашник одновременно и порядочный человек. Иной слепит кое-как работу, получит деньги, а если возникнут претензии — его уже не заставишь исправить им же допущенный брак. Во-вторых, на того, кто привлекает шабашников, часто смотрят с подозрением: наверняка он и сам при этом что-то кладет в свой карман. Я не хотел, чтобы на меня косились, но своего сантехника не было. Я мучился без сантехника.

Поделился своей проблемой с коллегами, а они надо мной посмеялись: да ты что, разве не знал?! В нашей области сантехник — самая значимая специальность! На вес золота!.. Я обращался в бюро трудоустройства — там только разводили руками: нет никаких перспектив! У нас за сантехниками громадная очередь… Сантехник стал сниться мне по ночам!

И вот однажды, когда положение стало совсем уж безвыходным, когда выпуск проектов совсем прекратился, когда за одного сантехника я был готов отдать оптом всех своих специалистов, мне позвонил Антошин, один из моих давнишних знакомых, и спросил:

— Ну как ты, сантехника себе еще не нашел?

— Не сыпь мне соль на рану! — простонал я.

— Ты Тимофеева помнишь?.. Учился с нами до третьего курса?..

Передо мной тут же возникла круглая ушастая голова бывшего однокурсника, студента механического факультета. Вечно какой-то сонный, унылый, вечно с хвостами. Он отстал от нас после третьего курса, и с тех пор о нем ничего я не слышал.

— Ну, вспомни! — требовал в трубку Антошин. — Охламон такой был… Он еще, когда нас в колхоз посылали, половину арбузов переколол.

Антошин напоминал об идиотском поведении Тимофеева на погрузке арбузов. Он тогда стоял последним в цепочке, по которой мы передавали арбузы к машине. В цепочке было человек восемь, арбузы большие, тяжелые, и вот, когда семь человек понянчили в своих руках тяжеленный арбуз и передали его Тимофееву, чтобы он выполнил последнюю операцию — перебросил арбуз ребятам в кузове, арбуз выскальзывал из рук Тимофеева, падал на землю и разлетался на куски кровавого цвета. Сначала, вероятно, у него так вышло случайно, из-за его неуклюжести, и все засмеялись. Тимофееву это ужасно понравилось — он оказался в центре внимания, он сам заливисто захохотал и стал разбивать таким образом арбуз за арбузом. После третьего или четвертого показательного уничтожения результатов тяжелого труда многих людей, в том числе — нашего, Тимофеева обозвали болваном и переставили в начало цепочки.

Этот случай я помнил, но никак не мог уловить связь между должностью сантехника, с которой начал разговор мой знакомый, и ушастым студентом по фамилии Тимофеев с редким по тем временам именем — Альфред.

— Да помню я его! — сдался я перед настойчивыми требованиями вспомнить о нашей студенческой жизни. — Помню даже, как он наблевал в твою новую шапку!..

Этот случай был тоже из категории незабываемых. После зимней сессии Антошин и Тимофеев пошли обмывать свои результаты в столовую, пронесли туда водку и так накачались, что Тимофеева стало мутить. Он моментально схватил шапку приятеля и освободил в нее свой желудок. Это напоминание было для Антошина, наверное, не из приятных, и он что-то долго молчал.

— Чего ты вдруг вспомнил о нем? — поторопил его уже я.

— Он тот, кого ты ищешь во всех уголках города, — сказал, наконец, мой знакомый. — После того, как его вышибли из нашего института, он учился в строительном техникуме на сантехническом отделении, а после — несколько лет работал в таком же, как у тебя ПСБ… Правда, я слышал, что он все также слабоват насчет алкоголя, его даже пару раз в ЛТП оформляли… Но лучшего ты не найдешь: нет сейчас безработных сантехников!.. Записывай адрес…

Я записывал адрес Тимофеева, а сам думал: «Еще алкашей здесь у меня не хватало!» К алкашам у меня было сложное чувство — одновременно: и омерзение, и жалость.

— Подумаю, — сказал я в трубку. — Но ты еще про кого-нибудь вспомни…

Разговор этот состоялся в конце рабочего дня, а утром я застал перед дверью своего кабинета невзрачного сутулого мужика. По единственным во всем мире ушам я узнал в нем Альфреда Тимофеева.

Он выглядел не по возрасту старым. Лицо его стало похожим на куриные тушки, которые часто лежат на торговых прилавках: посиневшее, и все в глубоких, морщинах. Одет он был в заношенный, лоснившийся на локтях и коленях, однако чистый костюм, голубую рубашку, галстук. На ногах его были начищенные коричневые ботинки, в руках — видавший виды портфель, и от всего этого исходил резкий запах цветочного одеколона. Было заметно, что Альфред тщательно готовился к нашей встрече, но меня, узнавшего, что он алкоголик, эта парадность не привела в умиление. Наоборот, она пробудила чувство опасности. Дело в том, что я уже встречался с такими вот начищенными и наодеколоненными алкашами. Этот лоск у них до первой стопки. Потом их костюмы за время запоя, превращаются в рубища, а лица, разящие сейчас дешевым одеколоном, обрастают серой щетиной и становятся угрюмыми, злобными, с тяжелым неприязненным взглядом.

Я посмотрел на Альфреда, как на незнакомого мне человека. Он тоже не выдал ни чем нашего прежде знакомства, и это мне, признаюсь, понравилось. Но не на столько, чтобы сразу растрогаться.

— Вы ко мне? — спросил я, открывая дверь кабинета.

— Мне вчера Антошин сказал, что вам нужен сантехник, — скромно произнес Тимофеев. — Я сейчас, правда, работаю, но могу перейти…

— Где работаете?..

Тимофеев назвал проектное бюро при управлении лесного хозяйства, которое было малоизвестным в нашей полупустынной области.

Информация о Тимофееве как о специалисте — окончил строительный техникум, работал по специальности в проектной организации — вполне устроила бы меня, и я сразу бы принял его на работу, будь на его месте незнакомый мне человек, но это был Тимофеев! Институтские его похождения еще не стерлись из памяти, и я решил не рисковать: не торопиться с его зачислением в штат, решил, не обязывая себя ни к чему, проверить, какой он есть специалист, и каким он стал человеком.

Я пригласил Тимофеева в кабинет, и, когда следом за мной он вошел, я сказал:

— Специалист по сантехнике мне действительно нужен. Прямо сейчас есть работа: нужно сделать привязку типового проекта механической мастерской. У вас, чтобы не ждать отработку перед увольнением: вас же не сразу, я полагаю, отпустят, есть возможность выполнить привязку проекта во внеурочное время… Можете поработать дома, вечерами?..

— Да я договорюсь! Меня без отработки отпустят! — заговорил возбужденно Альфред.

— Я вам сейчас покажу этот проект, — сказал я, как бы не замечая такого порыва. — Работу надо выполнить срочно, за неделю, а после мы продолжим наш разговор. Мне тоже надо этот вопрос как-то согласовать.

Алкаши, как известно, неплохие психологи. Поняв, что большего он сегодня добиться не сможет, Альфред угодливо закивал головой.

Я пригласил к себе главного инженера проекта и велел ему ввести Тимофеева в курс задания. Они вышли, но ненадолго — минут через пять оба опять появились в моем кабинете. ГИП доложил, что с проектом и условиями его привязки он Тимофеева ознакомил, Альфред кивками головы подтвердил его слова.

— Ну, как? Беретесь? — спросил я его.

— Можно, — почему-то вальяжно ответил Альфред. — Дело привычное.

— Условия?..

Меня интересовали сроки и сумма. Тимофеев заерзал на стуле, запыхтел, у него порозовели щеки, и на лбу появилось пятно. Было видно, что о чем-то он крепко задумался.

Я с интересом наблюдал за внешними признаками этого мыслительного процесса. Альфред молчал и как-то странно смотрел на меня. Я с удивлением перевел взгляд на ГИПа, тот по-своему понял меня и сказал:

— Ну, я пойду. Если буду нужен, я тут…

После ухода ГИПа Тимофеев стал приходить в норму, и на мой повторный вопрос об условиях он развязно ответил:

— Да, ничего, договоримся… потом.

Меня это несколько озадачило. Когда мне раньше приходилось привлекать к работе шабашников, те в первую очередь просили оформить трудовое соглашение с указанием суммы оплаты. Такой подход устраивал и меня: расставлены были все точки. Так, насколько я знал, поступали и другие. Тимофеев вносил что-то новое в установившийся порядок взаимоотношений между работодателем и наемным работником, и это меня беспокоило.

— Почему — потом? Вы не можете сумму сразу назвать?.. Хорошо, посидите, прикиньте, у нас есть необходимые ценники…

— Не в этом дело, — замялся Альфред. — Обмозговать надо, конечно. Так, чтобы мы оба в интересе остались… Тебе сколько не жалко? Чтоб и самому что-то иметь?

Меня покоробил и переход на «ты», и откровенно грязное предложение — выходит, Тимофеев считает меня за кого-то из тех, кто греет на шабашниках свои руки, тех, кого я презирал за это и презираю, тех, кто поддается на приманку шабашников, а потом бывает вынужден безропотно принимать их халтуру.

Кого-то другого я сразу бы выгнал, но с Альфредом я не решался этого сделать: все-таки бывший сокурсник. Я молчал, соображая, как правильней мне поступить, и Альфред стал активней.

— Работа, конечно, не емкая, но сотен на пять потянет, — произнес он тоном торговца на рынке.

— На пять?! Ее за три дня выполнить можно…

— Можно, — согласился Альфред. — Можно и раньше, но шабашки должны иметь свою выгоду. Здесь работы на сотню, а остальные — нам с тобой пополам…

Мне стало противно продолжать разговор, но другого выхода не было.

— Давайте сделаем так, — сказал я, демонстративно не принимая его панибратского тона, — то, что вы мне сейчас насчитали, сразу отбросим, считайте, что вы со мной расплатились. Работа — сто рублей. Это вы так сказали. Согласен и с тем, что шабашка должна быть выгодней, чем простая работа — еще полсотни прибавим. Итого — сто пятьдесят. Срок — две недели. Согласны?

Тимофеев уныло кивнул головой. Было видно, что он огорчен.

— Пишите заявление, — предложил я. — Дату не ставьте — зачислю задним числом. Как только сдадите работу, в этот же день получите полный расчет. Идет?..

Тимофеев опять молча кивнул головой. Вид у него стал задумчивым. Под мою диктовку он написал заявление о приеме его на временную работу, потом убрал в свой портфель альбомы санитарно-технической части типового проекта и стал прощаться.

— Вы мне скажите, как вам звонить? — спросил я, опять чувствуя непонятное беспокойство.

— У нас телефон стоит в другой комнате, а они не зовут, — уклонился Альфред от ответа. — Я сам позвоню, когда сделаю…

— В течение двух недель?..

— Обязательно, — сказал он, и его сутулая фигура скрылась за дверью.

Я вызвал ГИПа.

— Ты ему дал все исходные данные?..

— А как же!

— Как он по-твоему?..

ГИП пожал неопределенно плечами:

— А кто его знает?.. Слушал не очень внимательно, может, все слету схватил? И такое бывает…

— На ста пятидесяти рублях сторговались…

— Дешевле сейчас не найдешь… Своего сантехника надо иметь, тогда будет дешевле…

— Просится он к нам на работу… Думаю, проверить его на этом задании…

— Как же проверишь его на привязке типового проекта? — удивляется ГИП. — Такой-то проект я и сам мог привязать. Вдвое дешевле.

— Так чего же молчал?..

— Но вы же не мне предложили…

Помню, я возмутился:

— Не предложили!.. Куча объектов лежит незаконченных, любой выбирай, чего предлагать-то? Выбирай, делай! На любых условиях!

— Ну, я все же не спец по сантехнике. Я — строитель, — смутился ГИП. — А нам действительно нужен сантехник… Но этот проект я смог бы привязать не хуже любого сантехника…

— Ну, значит, сам виноват… Не побегу же я теперь отнимать у него. Надо было раньше думать!

По искрометному взгляду ГИПа я понял, что такой же совет он мысленно адресует и мне.

Прошла неделя, другая… Заказчик просил ускорить выпуск проекта — у него появились проблемы: деньги ему на строительство дали, а финансирование без проекта не открывают. Я как мог его успокаивал, говорил, что объект в работе, что работа большая и сложная, и придется еще чуть-чуть подождать. Табель на Альфреда, я передал в бухгалтерию, и мне сказали, что кто-то уже интересовался по телефону: какую сумму начислили Тимофееву.

В день зарплаты (у нас была бухгалтерия, объединенная с бухгалтерией управления) по телефону мне сообщили, что к кассе подошел Тимофеев, и спросили можно ли выдавать ему деньги.

— Пока нет! — встревожился я. — Пришлите его ко мне!

Тимофеев не пришел ни в этот день, ни на следующий. Я был не на шутку обеспокоен: пропущен оговоренный срок, не понятно было и его появление у кассы. К тому же оказалось, что ГИП выдал ему все альбомы типового проекта и оригиналы исходных данных.

Я разыскал по телефону Антошина, того, кто рекомендовал мне Альфреда.

— Да я и сам не знаю, где он, — ответил Антошин. — Я с ним почти не встречаюсь. Он тогда случайно был у меня, и я тогда вспомнил, что тебе нужен проектировщик, вот и позвонил, прямо при нем. Больше его я не видел.

Антошин что-то темнил: не мог же он при своем приятеле говорить, что он алкоголик, и про другие нелицеприятные факты. Но я не стал выяснять с ним эти детали — не до них, мне срочно нужен был Тимофеев!

Я позвонил в управление лесного хозяйства, узнал номер телефона его ПСБ, и там мне сказали, что этот субъект уже давно у них не работает, уволен за прогулы и пьянство.

Я был в растерянности: сорван срок договора с заказчиком проекта, угнетала возможность потери исходных данных, в руках у Альфреда были все альбомы типового проекта, и не было даже возможности перепоручить его привязку кому-то другому.

С большим облегчением увидел я следующим утром в приемной сутулую фигуру Альфреда. Вид у него был другой — на грани к падению в бомжи. В руках у него бы уже не портфель, а сумка из брезентовой ткани, из нее выглядывал угол альбома типового проекта. Это меня несколько успокоило.

— Вы меня извините, — хрипловато произнес Тимофеев. — Припоздал я немного со сроками. Непредвиденное произошло: ездил к сестренке в Саратов — вызывала по неотложному делу… Потом — приболел…

— Сделали?! — прервал я это вранье.

— Сделал, сделал. Пожалуйста, вот…

Он здесь же, прямо в приемной полез в сумку за чертежами.

— Пройдемте в мой кабинет, — остановил его я. — Не здесь же мы будем смотреть.

Первый же взгляд на работу Альфреда давал понять, что она — халтура чистой воды: не все, что должно быть исключено из проекта, зачеркнуто, не все, что нужно было добавить, добавлено, графика — безобразная, на уровне школьной работы, как будто он все линии проводил своей дрожащей рукой, не пользуясь ни линейкой, ни циркулем.

— Пояснительная записка? Расчеты? — спросил я, обдумывая ситуацию.

— Я расчеты не делал. Все — по интуиции: у меня же большой опыт…

— Ну, как же можно обойтись без расчетов? Мы делаем теплый пристрой, добавляются нагрузки на отопительную систему. Диаметры труб необходимо проверить расчетом…

— Все будет тип-топ. Не сомневайтесь. Я — отвечаю…

— А вот здесь вообще у трубы не указан диаметр, — сказал я. — Здесь не указано количество секций у батареи…

Ошибки серьезные, и Тимофеев склонился над чертежом.

— Действительно. Как же это я так? — пробормотал он. — У вас карандашик найдется?

Трясущейся рукой он поставил на чертеже какие-то цифры и подвинул альбом ко мне.

— Вот… Упустил… Когда на работе загрузка, да дома работаешь, иногда случаются промахи.

Я не стал уточнять о работе. В лесном ПСБ он уже не работает, вряд ли где-то устроился, но он, наверно, не догадывается, что я знаю об этом. Я смотрел на его исправления и чувствовал, как во мне закипает злость: мне нахально хотят всучить непотребное!

— Как же так, Альфред Георгиевич? — говорю я, стараясь не проявлять свои чувства. — Вы вот здесь указали диаметр трубы в сорок миллиметров, а перед этим участком он только двадцать? И секций у радиатора поставили целых двенадцать, тогда как в комнате рядом, такой же по объему и площади, их только четыре.

Тимофеев озадачено смотрит то на меня, то на свою работу, словно не понимая чего-то. Потом как будто его осенило:

— Да что ж это я?.. Вот вам, вот вам! — хлопает он себя ладонью по пальцам, будто наказывая их, как наказывают нашалившего малыша. — Как же вы так намарали?..

Он быстро зачеркивает только что написанные цифры и ставит рядом другие.

— Мазня получается, — говорю я, смотря на загаженный лист. — Надо стереть лишнее.

Тимофеев просит резинку и послушно стирает.

Я просматриваю чертежи уже более тщательно и вижу еще и еще примеры халтуры. Их так много, что исправлять нужно долго — просчитывать и исправлять. Тимофеев же сразу хватается за карандаш и вопросительно смотрит мне в глаза, будто спрашивая, какая цифра меня может устроить.

Меня могла устроить только правильная, расчетная цифра, и я ему говорю:

— Вы возьмите все это домой, и еще раз просмотрите, обоснуйте расчетами.

— Хорошо, — соглашается он.

— Сколько времени надо на доработку?

— Завтра все сделаю.

— Завтра не надо. Сделайте все внимательней, просчитайте… В следующий понедельник жду вас.

Разговор этот был в среду, и Тимофеев сказал:

— Это даже много — до понедельника. Раньше все сделаю… А как бы с авансом?..

— Как сделаете, получите все. Деньги ваши — в кассе уже…

Я сел в свое кресло, а Тимофеев вздохнул, как незаслуженно обиженный человек, и засунул чертежи в свою сумку. Но не уходил, задержался. «Наверно, совсем без денег сидит, — подумалось мне. — Сейчас будет клянчить. Не дам!»

А он произнес как-то не к месту:

— Отличная у вас чернильница… Откуда такая?.. Антиквариат?..

Чернильница и впрямь была интересной: из бронзы, в виде большого медведя, поднявшегося на задние лапы над соразмерным бочонком с верхним донышком на миниатюрных петлях. В бочонке были чернила. Сейчас, в век авторучек, чернильницы не нужны, но я не убирал ее со стола, потому что уборщица, тетя Наташа, жившая рядом и работавшая здесь второе десятилетие, называла ее талисманом. Она время от времени продолжала подливать в медвежий бочонок чернила из бутылки, стоявшей за сейфом.

— Можно мне ее посмотреть? — спросил Альфред вкрадчиво.

Он подвинулся поближе к столу, нагнулся к чернильнице, и в глазах его сверкнул алчный огонь, то ли ценителя антиквариата, то ли бродяги, подумавшего, что такую вещь можно выгодно сбыть.

— Так, значит, мы с вами договорились?.. — прервал я вопросом его чрезмерное любопытство.

Тимофеев опять надолго исчез, и я ругал себя за доверчивость и беспечность — надо было забрать у него и проект, и исходные документы! Я посылал несколько раз рассыльную по адресу, который Альфред указал в заявлении, но его дома не было ни в рабочее время, ни вечерами.

Его новое появление в бюро я воспринял за великое счастье. Я рад ему был, наверное, больше, чем тот мифический овцевод, который вновь обрел свою пропадавшую живность.

— Наконец-то! — воскликнул я с чувством, будто встретил закадычного друга, и даже хотел предложить ему чай или кофе, но потом спохватился.

— Ну, как?.. Закончили все?..

— Все, все… Все вот туточки. — Альфред суетливо доставал чертежи из той же затрапезной брезентовой торбы. — Пожалуйста…

Я сразу увидел, что вопросы, которые возникли при первом просмотре, были исправлены, но как-то очень небрежно.

— Вы бы стерли, что ли то, что было ошибочно, — сказал я ему, подавляя восторженность. — Зачем оставлять здесь такие помарки?!..

И Альфред в моих глазах стал опять тем, кем он, по сути, и был — жалким бесцветным ничтожеством.

— Сейчас, сейчас, — забормотал он униженно. — У вас резиночка есть?.. Спасибочки…

Непослушными пальцами алкоголика он держал резинку, блохой скакавшую по листу, и старался убрать следы своей старой погрешности.

Я просматривал чертежи, опасаясь увидеть новые ошибки, и увидел, да не одну, и какие!

— А это что здесь такое?!.. — я показал на канализационный выпуск из здания, который был соединен с водопроводным колодцем.

— Батюшки! — всплеснул руками Альфред. — Да как же это я так?!

Он скорчил такую плаксивую рожицу, что ему можно было бы посочувствовать, если не знать, на что способны такие артисты.

— Вот что, мой дорогой! — сказал я, решив больше не церемониться с этим лопоухим халтурщиком. — Я сейчас уезжаю на совещание, а ты сиди здесь и все исправляй. Приеду, проверю каждую запятую!.. Исправишь — сразу в кассу, и — до свидания!.. Такой ты мне больше не нужен!

— Хорошо, хорошо, — согласился Альфред. — Можно, я за вашим столом поработаю?

— Можно. Работай.

Я предупредил секретаршу, что оставил в кабинете человека исправлять чертежи, и выехал в управление. Вернулся почти сразу — совещание не состоялось. Кабинет мой был пуст.

— А где этот? — спросил я, увидев, что к чертежам Альфред не притронулся.

— А он следом за вами ушел, — ответила секретарша, и смущенно добавила:

— Вот, посмотрите… Я только после заметила…

На паркетном полу блестели мелкие чернильные пятна, похожие на головастиков. Они начинались из моего кабинета, и там, возле стола, мы обнаружили самое большое пятно. На столе чернильницы не было. Было понятно, что Тимофеев похитил ее, выплеснув чернила прямо здесь, на пол. Было также понятно, что и с полом, и с разработкой проекта — хана! Но мне почему-то вдруг стало жалко не всех этих досадных потерь и предстоящих серьезных расходов, а только чернильницу, ту самую вещь, пребывание которой на своем рабочем столе я часто считал неуместным, и которая на нем оставалась только из уважения к старой сотруднице — уборщице тете Наташе.

На этом мои размышления и воспоминания прервались — я вошел в поликлинику. У двери в нужный мне кабинет был народ. Я занял очередь, сел на скамейку, и боль в моем ухе вновь разыгралась.

Стиснув зубы от адских прострелов, я абсолютно искренне думал: «Что, там сердце, легкие, печень и прочая требуха! Вот ухо — это, действительно, ценность!»

2010 г.