За кулисами театра военных действий II

Виктор Королев (2024)

Новая книга серии «За кулисами театра военных действий» продолжает открывать завесу вековых тайн! Из тени постепенно выступает зачинщик не только Первой мировой войны, но и всех других на Земле. Впрочем, он не очень-то и маскировался. Ровно двести лет назад Соединённые Штаты Америки в пресловутой «доктрине Монро» объявили программу своих действий, цель которых — сделать мир однополярным и стать властелином планеты. Практически во всех межгосударственных конфликтах США так или иначе участвовали, наращивая капиталы и военную мощь. Они стравливали между собой конкурентов и по одному уничтожали их. Америке всегда были выгодны войны. Однако всё течёт, всё меняется. На Земле наступило время коренных перемен. Каких? Ответ на этот вопрос и многое другое, малоизвестное, читатель найдёт в новой книге, которая подтверждает старую истину: прошлое объясняет нам настоящее и открывает дверь в будущее.

Действие второе

Бельгия: «Пепел Клааса стучит в моё сердце!»

«Все больше стран и народов делают выбор в пользу суверенного развития, чему пытается воспрепятствовать узкая группа агрессивных тоталитарно-либеральных режимов во главе с США. Чтобы понять причины, по которым Запад продолжает цепляться за этот порядок, следует обратиться к истории, к золотому веку колониализма, когда заморские владения Испании, Португалии, Голландии, Британии и Франции охватывали целые континенты… Благополучие неоколониальных держав построено на крови, несправедливом и насильственном перераспределении средств в ущерб всем тем, кто не является частью так называемого „золотого миллиарда". Слепая алчность западных империй, стремящихся к мировому господству, неоднократно становилась причиной больших трагедий.

…История, к сожалению, ничему наших оппонентов не научила. Изо всех сил хватаясь за ускользающее господство, так называемый коллективный Запад продолжает мыслить в прежней парадигме колониализма, благозвучно именуемого сегодня порядком, основанным на правилах».

Сергей Нарышкин, председатель Российского исторического общества, 13 февраля 2023 года

Картина 4-я

Право выше силы

Действующие лица:

Альберт I (1875–1934) — третий король Бельгии.

✓ Елизавета Баварская (1876–1965) — супруга Альберта I, королева Бельгии (с 1909-го по 1934 г.)

✓ Леопольд II (1835–1909) — второй король Бельгии (с 1865-го по 1909 г.), дядя Альберта I.

✓ Вильгельм II (1859–1941) — последний германский император (с 1888-го по 1918 год).

✓ Фердинанд Фош (1851–1929) — французский военачальник времён Первой мировой войны; маршал с 6 августа 1918 года.

Место действия — Бельгия.

Время действия — начало Первой мировой войны.

Автор (из-за кулис): В истории Бельгии со дня её независимости до середины 1930-х годов было три короля. Леопольд I, как искусный кормчий, провёл королевство меж опасностей, грозивших маленькому независимому государству со всех сторон. Его сын Леопольд II способствовал развитию промышленности и обогащению Бельгии. А третий бельгийский король — Альберт I, вставший на престол после смерти своего дяди, — оказался выше всех своих предшественников. Он навечно вошёл в мировую историю как «король-солдат», «король-герой».

Новый XX век начинался странно. Стремительно, многообещающе, радостно и — всё-таки странно. Осенью «нулевого» года Альберт обвенчался с Елизаветой, герцогиней Баварской. Через год у них родился сын. Как назвать его, сомнений у родителей не было — Леопольдом, в честь действующего короля.

Действующий король Леопольд II правил Бельгией ровно 44 года. Больше всего на свете он любил деньги. Владел каучуковыми плантациями в Конго, которые фантастически обогатили страну. Венценосные соседи в Европе считали его отвратительным, а вот в Америке с удовольствием принимали его «живой зоопарк»: он показывал в клетках африканцев, что для жителей северных штатов было в диковинку. А с президентом США и с губернаторами южных штатов бельгийский король пытался начать совместный проект: «Я вам каучук, а вы мне рабочую силу — бывших своих рабов грузите баржами в моё Конго».

Бельгия на каучуке росла, как на дрожжах. Но богатство всегда вызывает зависть, особенно у соседей, а с ними лучше не ссориться. И когда германский император Вильгельм II по-соседски пригласил Леопольда II к себе, король тотчас же сел в свой поезд, который всегда стоял под парами, чтобы монарх мог срочно отбыть в любую страну Европы.

С благодарностью приняв от своего дальнего родственника подарок к 45-летию, кайзер пригласил его к столу. Посидели, попили рейнского вина, и Вильгельм перешёл к делу.

— Хочу вернуть Эльзас-Лотарингию, — признался он. — Лягушатников надо поставить на место. Если вы согласитесь помочь мне, получите несколько французских провинций…

— А если нет? — спросил бельгийский король, обдумывая ответ: за свои неполные семьдесят лет он никогда не слышал такой наглости.

— Тогда я всё равно нападу на Францию, но, проходя через Бельгию, уничтожу её! А теперь приглашаю вас, дорогой сосед, на парад моих лучших войск…

Сам хозяин дворца надел знаменитую каску из чистого золота, а гостю протянул стальной шлем. В полном замешательстве бельгийский король нахлобучил его задом наперёд. Кайзер увидел это, но промолчал…

После парада они вернулись во дворец и своими подписями продлили договор, подтверждая независимость Бельгии, полученную в 1830 году.

— Вот теперь порядок! — наконец-то выдохнул Леопольд II.

— Да, — спокойно подтвердил и довольный кайзер. — Мы, немцы, обожаем порядок. Но если придётся выбирать между этим клочком бумаги и интересом империи, мы сделаем правильный, нужный нам выбор.

— Но ведь есть же международное право! — попытался возразить бельгийский король.

— Ну что вы, право, заладили! Сила выше любого права, сосед! — кайзер был явно доволен собой.

На том и расстались. Шла русско-японская война, и Европа притихла, наблюдая за революцией в России и за сражениями на море. А по королевскому дворцу в Брюсселе расползались кривотолки. Якобы старый король втюрился в парижскую балерину Клео де Мерод, и за глаза его теперь величают «Клеопольдом». Что он, вернувшись из Берлина зело озабоченным, умчался во Францию делать новой пассии предложение, чем сильно напугал своего брата — престолонаследника Филиппа. Что перед отъездом он рассказал брату о разговоре с германским кайзером, и это наследника смутило ещё сильнее.

Так или иначе, но Филипп, отец Альберта, вскоре умер. Тридцать шесть лет он проходил в статусе единственного наследника престола, за это время отказался от короны Румынии, Греции — всё надеялся, что в старшем брате проснётся совесть. Напрасно. Только и успел перед уходом в мир иной завещать сыну Альберту, чтобы тот всегда помнил: «Право выше силы».

Такое вот странное было начало XX века. В 1909-м умер и Леопольд II. У Альберта и Елизаветы к тому времени было уже трое детей. В семье нового короля и его супруги царили любовь, покой и счастье. Жили они в благородном спокойствии души, погруженные в повседневные заботы своего народа.

Супруги много читали — каждый день по книге. Свой дворец на окраине столицы венценосная чета превратила в культурный салон. Здесь регулярно собирались артисты, писатели, поэты, художники. Разыгрывались спектакли, звучали новые музыкальные и литературные произведения, конкурсное жюри определяло лучших авторов. Королева Елизавета играла для гостей на скрипке и фортепиано.

Король Альберт I был набожным католиком. Своё кредо он записал так: «Полное посвящение себя служению Господу даётся тем, кого коснулась небесная благодать и душевный покой, который является высшим счастьем здесь, внизу». А детей своих учил: «Как вы питаете тело, так должны питать и душу».

Сам он тело питал постоянно. Была у короля страсть — скалолазание. На все самые высокие точки в Европе поднимался. Не «покорял», настоящие альпинисты так не говорят, потому что горы — это серьёзно, на них можно только взойти, подняться. Высокий, стройный, сильный — Альберт I был настоящим альпинистом. И настоящим королём.

…Тревожное чувство родилось у него не вчера. Ощущение, что надо готовиться к худшему, росло и крепло с каждым годом всё сильнее. И когда в конце 1913 года король Альберт получил приглашение от соседа на обед, сразу подумал: «Прошло девять лет, как дядя вот так же ездил туда, и ничем хорошим разговор с кайзером не закончился».

Вильгельм II встретил его любезно. Он был одет в фельдмаршальский мундир, который прекрасно сидел на императоре. Странно, но в руке он держал сверкающий шлем с гербом. Обедали во дворце вдвоём, напротив друг друга. Стол был сервирован просто, единственным изыском был золотой колокольчик, которым император пользовался всякий раз, когда наступало время для перемены блюда.

Подавали суп, жаркое из телятины с ткемалевым соусом. Ни шампанского, ни ликёров, только рейнское вино.

Кайзер с удивительной скоростью расправлялся с едой, несмотря на парализованную с детства левую руку. Император пользовался специальной вилкой, которая с одной стороны имела лезвие с зубцами, и он с завидной ловкостью отрезал кусочки жареного мяса. При этом говорил без умолку, не задавая гостю вопросов. Лишь когда хозяин потряс колокольчиком, требуя десерта, король Альберт уважительно заметил:

— Какой приятный звон! А наш город Мехелен — родина малинового звона. Колокола, которые льют там, знают даже в Ватикане…

Кайзер замер на секунду. Сравнение соседа ему явно не понравилось.

— Приедем как-нибудь послушать, — не глядя на визави, проговорил он и добавил тут же. — Может, и останемся…

Молчаливая пауза висела, пока подавали десерт. Наконец кайзер заявил:

— Я пригласил вас, чтобы сообщить, что собираюсь объявить войну Франции. Земли вашего королевства разделяют нас со старым врагом. Я очень надеюсь, что ваше величество позволит моей армии быстро пересечь эту разделительную территорию. В ответ гарантирую сохранить в целости и сохранности всё то, чем вы дорожите. Мы просто тихо-мирно пройдём — и всё. Под малиновый звон ваших замечательных колоколов…

— Мне несколько удивительно это слышать, хотя дядюшка… — начал было король Альберт, но кайзер перебил его.

— Дядюшкин сон затянулся! Его давно нет, сейчас мы всё решаем!

«Скажи, Вильгельм, ведь с нами это уже было», — хотелось сказать королю Альберту, но кайзер продолжил.

— Моя армия самая сильная в мире!

— Но Бельгия — не разделительная территория. Это нация, а не дорога. Моя страна была и останется независимой.

Хотел бы напомнить старую немецкую пословицу: деньги потерять — ничего не потерять, честь потерять — всё потерять.

— Не надо меня огорчать, я всё помню и всё продумал!

— Каждый раз, когда кто-то забывал о Боге, смирении, братстве и мире, люди получали горе и несчастье, потому что языческая цивилизация, которой пытаются заменить истинную веру и право, основана лишь на гордыне, зависти и злоупотреблении силой. Но право выше силы…

Кайзер подкрутил вверх свои усы — вид у него был устрашающий.

— Мы начнём летом, и армия вернётся домой ещё до того, как с деревьев опадут листья!..

Вернувшись в Брюссель, король Альберт I предупредил Францию о планах германского императора. Теперь оставалось только ждать беды…

Она пришла после убийства в Сараеве австрийского престолонаследника эрцгерцога Франца Фердинанда. 3 июля 1914 года в личном письме кайзеру бельгийский король напомнил о нейтралитете своей страны. В ответ получил льстивые слова и заверения об уважении этого нейтралитета. Через месяц, после того как Австро-Венгрия объявила войну Сербии, Альберт I перевёл свою армию в состояние «усиленного мира».

— Видит Бог, я был терпелив, как агнец, — сказал он жене. — Сегодня же снова напишу нашему соседу-родственнику.

В ответ из Берлина пришёл ультиматум: «Величайшую скорбь испытают правительство и лично император Вильгельм II, если Бельгия сочтёт враждебным против себя актом то, что Германия вынуждена нарушить неприкосновенность бельгийской территории…»

Венценосный сосед дал Бельгии двенадцать часов на размышление. После чего Германия угрожала подвергнуть бомбардировке все крепости, железные дороги и города, если население окажет сопротивление кайзеровской армии.

— Да за кого они нас принимают?! — вскричал король Альберт.

— Отныне между Германией и мной упал железный занавес! — обняв мужа, сказала королева Елизавета, бывшая принцесса Баварии.

Много лет спустя Уинстон Черчилль вспомнит это образное сравнение в своей знаменитой речи в Фултоне (США), объявляя начало «холодной войны». Но это будет позже, а сейчас королевская чета едет по главной улице Брюсселя на заседание парламента. В открытой коляске — королева Елизавета и трое детей. Следом верхом на коне — король Альберт в армейской форме. Несмотря на поздний час, на тротуарах полно возбуждённых, восторженных людей.

— Я верю в нашу судьбу. Страна, которая сама себя защищает, заслуживает всеобщего уважения: эта страна не погибнет! — так говорит Альберт I с парламентской трибуны.

И зал рукоплещет ему. Ответ правительства Бельгии на ультиматум принят единогласно: «Нота Германии вызвала у правительства Королевства Бельгии глубокое и тягостное изумление… Покушение на независимость, которым Бельгии угрожает правительство Германии, явится вопиющим нарушением международного права. Нарушение права не находит себе оправдания ни в каких стратегических выгодах. Бельгийское правительство, приняв сделанные ему предложения, пожертвовало бы честью нации и в то же время изменило бы своим обязанностям перед Европой…»

Утром 4 августа на всех домах Брюсселя появились национальные трёхцветные флаги. А днём германские войска вторглись на территорию независимой страны. Остановить их могли лишь взорванные мосты и двенадцать фортов пограничного Льежа — и то, надолго ли? Сколько атак пятидесятитысячной армии способны отбить несколько сотен солдат? Им отдан приказ короля «держаться до последнего». И они держались.

Немцы подтянули к крепости гигантскую пушку «Большая Берта», один из её снарядов взорвался в центре форта, убив сразу всех защитников. Бомбы, сброшенные с цеппелина, разрушили другой форт. Пал третий, четвёртый, пятый… Но ещё больше недели бельгийцы не пускали врага на свою землю.

Взяв Льеж и Намюр, три кайзеровские армии двинулись на Брюссель. Бельгийская армия отходила с тяжёлыми боями, но организованно. Помогали союзники-французы, не желали сдаваться и мирные жители. План блицкрига проваливался, и это взбесило германцев. В каждом селении враг брал в заложники местных мэров и бургомистров, публично казнил людей сотнями, грабил и насиловал.

Бельгия лежала, покрытая белой пылью от разрушенных домов, изъеденная оспинами прошедших боев. Тысячи беженцев брели по дорогам. В деревнях не осталось ни одной живой души. Запах крови, лошадиного навоза и мертвых тел висел в воздухе. И пепел, огромные тучи пепла оседали на горящие поля и мириадами чёрных мотыльков заново вздымались к небу.

Старинный город Лёвен, известный в Европе своим университетом и уникальной библиотекой, германцы заняли с ходу. Лишь один-единственный солдат отстреливался, не пуская врага. Бургомистру под страхом смерти пришлось обратиться к горожанам с просьбой: «Не надо сопротивления! Кайзер лично обещал пощадить библиотеку…»

Но ночью случилось непредвиденное. Чья-то лошадь без седока ворвалась на городскую площадь, перевернула в костёр фургон и, обезумев от начавшейся суматохи, начала топтать спящих германских солдат. Полусонные стрелки заворочались, заорали, в темноте стреляя друг в друга:

— Бельгийцы прорвались! Спасайся!

Утром, когда порядок был наведён, на площади казнили заложников во главе с бургомистром. Обречённый город теперь ничто не могло спасти. Университетскую библиотеку немцы специально подожгли в полночь. Бензином обливали стеллажи, расстреливали всех, кто пытался что-либо спасти — и с упоением смотрели, как горят старинные фолианты и уникальные рукописи. Назавтра германцы начали сравнивать с землей весь город. Вместе с людьми…

Узнав о гибели мировой сокровищницы, король Альберт сказал жене:

— Это хуже, чем язычество. У такого варварства основание одно — зависть. Эти люди завистливы, неуравновешенны и немилосердны. Они сожгли библиотеку в Лёвене потому, что она была уникальной, ею восторгался весь мир. На страну идёт звериное невежество. Прав был великий Гейне: «Там, где сжигают книги, в конце сжигают и людей».

— От нашей культуры остался лишь пепел, — ответила королева Елизавета. — Пока мы живы, он будет стучать в моё сердце. А мы выживем — мы победим! И люди всего мира должны понять, что культура первична по отношению к государству!

— Культура наша возродится, восстанет из пепла. Германия, как Мефистофель, предлагала нам продать свою душу. Кайзер гордится, что солдаты его армии носят в походных ранцах Фауста и Заратустру. Но это — варварство, усиленное философией и художественным словом. Их концепция побуждает людей к злу и насилию. А мы покажем всему миру, что можно и должно противиться этому. Душа и честь нации не продаются. Бал сатаны скоро кончится. Ты права: мы выживем и победим!..

Пали Брюссель и Мехелен. Кайзеровские войска подошли к Антверпену. 25 августа вражеский цеппелин сбросил бомбы на жилые кварталы этого города — они взорвались рядом с дворцом, где поселилась королева Бельгии с детьми. Оставался последний рубеж — на той стороне реки Изер.

Здесь, на высоком берегу, вплотную прижатые к морю, остатки бельгийской армии рыли окопы. В бинокли командиры видели, как германцы подтягивают пушки, намереваясь взять и этот пятачок бельгийской земли.

Главнокомандующий (король Альберт возглавил армию с первого дня войны) с утра и до вечера ходил по позициям, сам наводил орудия, учил солдат метко стрелять, показывал им пример. По обе стороны фронта гуляла молва, что немецкие солдаты никогда не стреляли по нему. Одни — из уважения: такой высокий, а ходит с винтовкой по траншее, не пригибаясь. Другие опасались наказания от своего кайзера, ведь бельгийский король считался родственником германского императора.

Альберт I позволил 12-летнему сыну Леопольду (будущему королю) пойти рядовым в армию. Всё было поставлено под ружьё. Королева Елизавета — маленькая, худенькая, но очень энергичная женщина — отдала свои экипажи под кареты скорой помощи, работала медсестрой в госпиталях. Увидеть мужа могла лишь вечером.

— Что ты читаешь? — готовясь ко сну, устало спросил он.

— Я читаю про Флоренс Найтингейл. Эта удивительная женщина умерла четыре года назад, к концу жизни она ослепла, но до последнего дня читала и перечитывала книгу Теодора Рузвельта «Напряжённая жизнь».

— Хорошо, что эта британская медсестра вдохновляет тебя, дорогая. А книгу американского президента я тоже читал. И, знаешь, меня удивила его сентенция: «Если исчезнут войны, люди будут обречены на деградацию». Так может сказать только человек, который никогда не воевал на своей земле, не защищал свою родину, а наоборот — стремился захватить чужое…

Немцы вплотную подошли к реке и начали из пушек обстреливать последний оплот. Остаткам бельгийской армии немало помогали союзники.

— Взорванные мосты через Маас на две недели задержали наступление немцев, а сейчас надо открыть шлюзы, это единственная возможность спастись, — посоветовал французский генерал Фердинанд Фош. Он, кстати, после подписания в 1919 году мирного договора с немцами скажет пророческую фразу: «Это не мир, это перемирие на двадцать лет».

Король Альберт плохо спал в ту ночь, всё не мог решиться на такой отчаянный шаг. А утром супруга сказала:

— Я видела странный сон. Какая-то плодородная равнина, мужчины и женщины заняты работой, резвятся дети, мирно пасутся стада. Потом вдруг небо стало темнеть. Люди остановились и стали кричать: «Река вышла из берегов! Мы погибли!» Тревожный шум нарастал. И вдруг совершенно ясно послышался с неба голос: «Братья и сестры! Сплетите крепко ваши руки! Живой плотиной спасём наши дома!» И вся эта толпа, тысячи и тысячи человек сомкнулись плечо к плечу, пока не образовалась сплошная стена…

Елизавета убедилась, что муж слушает её внимательно, и продолжила.

— А мрак надвигался ближе, уже видны белые гребни бушующих волн, сверкающие, как белки глаз. А голос взывал: «Держитесь, братья!» И люди отвечали хором: «Мы держимся!» Страшный напор воды обрушился на живую плотину, но людская стена выстояла, повторяя: «Мы держимся!» С рёвом неслись бушующие волны. Но громко и отчетливо звучало: «Мы держимся! Мы живы!» А потом стало рассветать. Вода уходила, укрощённая река возвращалась в свои берега. Взошло солнце, наступило яркое утро, но звёзды не исчезли, а над равниной прозвучал всё тот же голос: «Братья, это свет вашей свободы!» Такой вот странный сон…

— Вещий, а не странный! — Альберт поцеловал жену. — Бог на нашей стороне, мы победим!

И 25 октября он отдал приказ открыть шлюзы. Морская вода затопила практически всю Фландрийскую равнину, превратив её в непроходимое болото. Германцы потеряли свои орудия, спасались от потопа на деревьях, откуда потом безропотно шли в плен.

Кайзеровская армия так и не смогла взять этот крошечный кусочек независимой Бельгии. До самого конца Первой мировой войны (четыре года!) последний рубеж королевской короны держал оборону, показывая всему миру пример героизма и стойкости.

Потом лидеры всех государств сойдутся во мнении: не было бы героического сопротивления Бельгии в конце лета 1914-го, не случилось бы и «чудо на Марне». Там войска Антанты окончательно развеяли миф о непобедимости кайзеровской армии и уничтожили мечту Вильгельма II о блицкриге. После битвы на Марне война стала разрастаться вглубь и вширь, втягивая в катастрофу народы всего земного шара, сталкивая их в мировом конфликте, который не в силах был разрешить никакой мирный договор.

Король Альберт I участвовал в Парижской мирной конференции в апреле 1919 года. Он настоятельно рекомендовал не облагать Германию жёсткими репарациями, утверждая, что они лишь посеют семена будущей немецкой агрессии. Но его не очень-то слушали. Победило мнение американцев, англичан и французов, которые требовали компенсации за своё участие в войне. А Вудро Вильсон, президент США, получил Нобелевскую премию мира в том же, 1919 году…

Бельгийский король Альберт I погиб в 1934 году во время одиночного восхождения на не столь высокую скалу в Арденнах, близ бельгийского города Намюр. Официальная версия — несчастный случай. Но была ли его смерть случайностью? Это вопрос.

Вильгельм И в конце войны отрёкся от престола. Он всю жизнь считал упорство бельгийского короля одной из главных причин своего поражения. Получив приглашение королевы Нидерландов, опальный император поселился в Дорне. Чуть больше ста миль разделяли дворцы бывшего кайзера и непобеждённого бельгийского короля. И пока Альберт I восстанавливал разрушенную экономику своей гордой страны, изгнанник Вильгельм II финансово помогал нацистской партии и военной промышленности Германии. Сохранились многочисленные свидетельства тесных отношений бывшего кайзера с нацистами, его личных встреч с фашистскими бонзами.

Придя в 1933 году к власти, новый фюрер Германии стал быстро расправляться со всеми, кто мог ему помешать в реваншистских планах. Бельгия с её свободолюбивым королем стояла в самом начале этого списка.

Надвигалась очередная война. Тоже мировая…

Автор (из-за кулис): После гибели Альберта I бельгийская королева-мать Елизавета всю себя отдавала воспитанию детей и внуков. Но через год пришла новая беда: в автокатастрофе погибла её невестка — королева Астрид, супруга Леопольда III, мать троих детей. За рулём был молодой король, он отделался испугом. А через пять лет после случившегося Германия нападёт на Бельгию, и Леопольд III не найдёт в себе мужества повторить геройский подвиг своего отца. Он сдаст страну фашистам. Никто никогда не назовёт его «королём-солдатом».

Картина 5-я

Сказка про кутьку

Действующие лица:

✓ Беатрис Питерс (1896–1914) — дочь машиниста паровоза Бельгийских государственных железных дорог.

✓ Жан Мартин (1894–1914) — капрал 14-го пехотного полка 3-й дивизии армии Королевства Бельгии.

Место действия — Мехелен, Брюссель (Бельгия).

Время действия — начало Первой мировой войны.

Автор (из-за кулис): Роман бельгийского писателя Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле», увидевший свет в 1867 году, кончается словами:

« — Никому не удастся похоронить Уленшпигеля, дух нашей матери — Фландрии, и Неле, сердце её! — сказал Тиль. — Фландрия тоже может уснуть, но умереть она никогда не умрет! Пойдем, моя ненаглядная Неле!

И он ушел, распевая десятую свою песенку, но когда он спел последнюю, — этого не знает никто».

По потолку, плохо крашенному, кое-где с тёмными разводами, переливаются желтовато-розовые сполохи. Когда мама открывает дверцу печки, весь потолок играет красным. Печка-голландка и мама рядом — таково её первое о детстве воспоминание. И это воспоминание, словно закладка в книге, будет постоянно высовываться из памяти, и потому надолго сохранится. Иной раз наступит вечер, и Беатрис ни с того ни с сего начнёт заново вспоминать, как они жили.

— Ещё скажи, что ты в три годика книжки сама читала! — мама, посмеиваясь, привычно подтрунивает над ней. — Триса, ты — фантазёрка!

— Правда-правда, я помню эту печку и полярное сияние на потолке! — клянётся дочь. — И сказки твои помню — раз навсегда и совсем! Про весёлого щеночка-кутёнка, про лесное чудище с красными глазами, про куриц, которые кукуют людям долгую жизнь…

И, довольные, хохочут обе, забыв про вязание. В доме тепло, пахнет вяленой рыбой, хлебной закваской, детскими пелёнками и ещё чем-то домашним. Им хорошо вдвоём.

— А помнишь, как ты просила у меня братика?

— Конечно! Я даже имя ему придумала — Марк! Красиво же? Я тогда твердила, что сестру любить не буду. А вы с папой скинули на меня Марию, словно я нянька ей.

— Я тебе так и говорила: сначала рожают няньку, а потом ляльку. Ты старшая, тебе и заботиться о сестре. Пришла твоя очередь ей сказки читать!

— Фу! Марк всё равно красивее звучит, чем Мария! Ладно, сказки читать я согласна, но только сама выберу…

— Только не про Тиля Уленшпигеля, ей это рано ещё!

— Ну уж нет! — театральным басом отзывается дочь. — Пепел Клааса стучит в моё сердце!

И обе снова хохочут.

Такие весёлые воспоминания после рождения Марии стали у них регулярными. Потом мама обычно шла греть ужин к приходу отца. Беатрис тоже бросала вязание и меняла пелёнки сестре, попискивающей в той же деревянной резной люльке, в которой когда-то она сама лежала, глядя в потолок.

Мама гремела сковородками, резала лук, тушила капусту. Приходил отец и долго умывался с работы. Он был чёрный от угольной пыли, и пахло от него всегда тавотом — этим неведомым словом отец называл густое машинное масло. Беатрис наливала ему из большого глиняного кувшина двухпинтовую кружку пива, и все наконец-то усаживались за стол. Под малиновый перезвон соборных колоколов читали шёпотом короткую молитву и начинали есть. Казалось, что в такие вечера даже воздух в их доме становился осязаемый и густым, словно только что сбитое сливочное масло, словно неведомый этот тавот…

Семейство Питерсов жило в Мехелене с тех пор, как пустили железную дорогу до Брюсселя. Дедушка, пока жив был, служил на государственной железной дороге, водил свои «Элефанты» — кургузые такие локомотивы, действительно чем-то на слонов похожие. И сына своего — папу Беатрис — дед привёл в депо. Папа, в свою очередь, мечтал семейное дело передать своему сыну, но родились две дочери. Мама только посмеивалась:

— Нянька нужнее! Мальчики — это к войне!

Мальчик у Беатрис появился — свой собственный. Это случилось, когда она училась в последнем классе. Марк её ровесник, он ходит в соседнюю школу, а живёт рядом, через мост. Вдобавок их отцы друг с другом знакомы. У Марка папа тоже в депо служил когда-то, а теперь числится на мебельной фабрике резчиком по дереву, часто работает на дому и держит маленькую лавку.

Беатрис как-то после уроков заглянула туда — и сначала влюбилась в кукол, что стояли на витринах, а в Марка потом, когда он пригласил в синематограф и погладил в темноте её руку. Она ещё подумала тогда: «Если не уберёт свою руку, то это судьба, он станет моим мужем». Руку Марк не убрал, но тут кино кончилось.

После школы Беатрис устроилась работать на привокзальной почте, а Марк встал за прилавок в отцовской лавке. На День независимости, 21 июля, он пригласил девушку снова поехать с ним в Антверпен. Год назад они уже были там, но получилась какая-то неудачная поездка, даже чуть не поссорились. Беатрис тогда хотела в Гент, на всемирную выставку, а Марк уговорил в зоопарк Антверпена, «на чудо дивное смотреть».

Поехали. Народу — битком, тогда тоже праздник был. Оркестры на площадях играют марши. Все радостные, счастливые. И большинство прямо с вокзала, чуть не бегом — в зоопарк, заморский аттракцион глядеть.

Не было там никакого чуда. Дикость, мерзость одна. В огромной клетке, словно дикие звери, сидели на полу чёрные люди. Полуобнажённые, с печальными глазами — мужчины, женщины, дети. По команде надсмотрщика они вставали, кружились, дёргали руками и ногами, изображая какие-то ритуальные танцы, потом пили воду из мисок, подбирали брошенную на пол еду и протягивали к публике розовые ладони за добавкой. Люди довольно смеялись. По верху клетки шла крупная надпись: «Недостающее звено в историческом развитии человечества».

— Это же дико, Марк! Это мерзость! Так нельзя!

— Да ты чего, Триса? Неужели тебе не смешно? Это же не обезьяны, они в перспективе могут стать такими же, как мы! В школе нам говорили про естественный отбор, ты забыла?

— Нет-нет! Я хочу домой! Поехали обратно!

Они чуть не поссорились тогда. А праздник был знаковый — 70-летие независимости Королевства Бельгии.

…Родители не возражали против таких поездок — благо, всё рядом, какой-то час на поезде. Вот и на этот раз разрешили.

— Только к вечеру чтобы дома была, не забывай, что ты католичка, — напутствовала мама. — А то сядешь под чужой метлой в окошке.

— Как это? Как это?!

— Останешься без брака, без свадьбы, без венчанья! Так в народе говорят. И будешь всю жизнь сидеть себе на лавочке, считать свои булавочки, каяться да поклоны бить Святой Магдалине…

Наверное, она так шутила, мать ведь, понять можно.

Но за день до праздника Марк пришёл к ним домой смурной, не похожий на себя. Показал бумажку: «Призывной лист принесли, в армию мне идти…»

Какая уж тут поездка! Хоть горшок вывешивай наружу, чтоб люди знали: здесь всё не так. Ох, как нескладно всё пошло! Не зря соседка твердит который уж месяц: «Свиньи ямы роют, белок в лесах несчётно, щук в реке полно — не к добру!»

Ушёл Марк расстроенный. Почти две недели от него не было ни слуху ни духу. Думали уже, что обойдётся, пироги пекли в воскресенье, а назавтра, третьего августа 1914-го, король Альберт I объявил в стране мобилизацию. Марк наконец появился — в голубых армейских штанах, в тёмной куртке с двумя рядами блестящих пуговиц, в остроконечной шапочке-пилотке со смешной красной кисточкой спереди. Позвал её на площадь — прощаться.

Солнце палило. Они отошли в тень, подальше от всех, хотя народу почти и не было. Стояли, молчали.

— Ты будешь меня ждать? — спросил наконец Марк.

— Конечно! — соврала Беатрис.

Откуда она могла знать наверняка, война ведь началась.

— Ты только возвращайся. Ты вернёшься?

— Обязательно вернусь, меня не убьют, я верю, — соврал Марк.

Война ведь началась, откуда ему знать, что будет, чего ждать. Мир перевернулся вверх тормашками. Никто не может с уверенностью сказать, наступит ли завтрашний день.

— Становись! — раздалась команда.

Солдаты построились. Среди одинаковых тёмно-синих курток, чужих лиц с надвинутыми на глаза пилотками Беатрис никак не могла разглядеть Марка. Потом новобранцы разом повернулись и пошли, громко топая. Не было ни оркестра, ни слёз, ни будущего. Ей дико хотелось пить…

Утром Беатрис принимала для местной газеты телеграфный текст. Лента ползла, а она отрывала кусочки и лепила их на бланк. Слёзы сами текли по её лицу. Получалось, что она первая в городе узнала: немцы перешли границу Бельгии.

Даже начало этой войны было страшным. В маленький пограничный пункт близ города Визе первыми ворвались германские кавалеристы. Не обращая внимания на протесты шестерых пограничников, они начали клеить на стены домов свои листовки. Телеграф — а ленту передавал какой-то иностранный журналист для бельгийских коллег — бесстрастно цитировал текст немецких листовок:

«Величайшую скорбь испытает император Вильгельм II, если Бельгия воспротивится тому факту, что Германия нарушит неприкосновенность бельгийской территории. Мы уважаем и поддерживаем ваш военный нейтралитет. Но сопротивление нашему проходу через земли вашей страны мы воспримем как враждебный акт. Наказание за любое зло, причинённое армии кайзера, будет неотвратимым и беспощадным…»

Телеграфная лента ползла и ползла.

«Гражданских лиц, стреляющих в наших солдат, ждёт смерть. Укрывающие бельгийских солдат отправятся на пожизненные каторжные работы в Германию. Деревни и мелкие населённые пункты, жители которых окажут сопротивление, будут сожжены, превращены в пепел, а заложники расстреляны».

А дальше лента сообщила невероятное. Бельгийские жандармы-пограничники обстреляли германских конников, заставили их повернуть назад. Тут же на город Визе лавиной двинулась многотысячная армия. Немцев встретил огонь из шести винтовок. Целых пять минут жандармы сдерживали кайзеровские регулярные войска. Они геройски погибли. Но потом на глазах обескураженных немцев взлетели на воздух мосты через реку Маас…

Лента ползла. И тут Беатрис пробило, словно током: «Там же родители с Марией!» Они вечером уехали в Льеж, а это всего пятнадцать километров от Визе. Она побежала к начальнику вокзала. Тот хорошо знал её отца и сразу согласился помочь. Но по телефону Брюссель ответил, и она это слышала:

— Мы знаем только, что её отец привёл состав из Льежа и тут же отправился обратно — мобилизация же идёт. Пусть мефрау Питерс сама ищет отца…

Всё, что могло войти в маленькую почтальонскую сумку, покидала туда. Каравай хлеба завернула в чистую холстину — на дно сумки. Уже через полчаса начальник вокзала помог ей втиснуться в проходящий поезд, битком набитый мобилизованными.

В вагоне было грязно, накурено. Солдаты ехали с оружием, говорили на разных языках. Многие пили вино, но без музыки, без песен. Валлоны привычно звали Беатрис «мефрау», а неулыбчивый фламандец с красными нашивками на погонах уступил «мадемуазели» место у окна. И тут она увидела странную картину. Справа, по ходу поезда, неторопливо шли колонны солдат. Собаки тянули упряжки с пулемётами, редкие четвёрки лошадей — чёрные пушки на тяжёлых лафетах. А слева, в окне напротив, плыло навстречу что-то серое от пыли, лохматое, безликое. Это были беженцы — плотная, безглазая и безмолвная толпа.

Не прошло и получаса, как поезд остановился посреди какого-то поля. Просто встал. Все посыпались из вагонов и тут же услышали дальний гул артиллерийской канонады.

— Мадемуазель, вашу руку! — неулыбчивый фламандец помог ей спуститься со ступенек. — Вы с нами?

— А вы куда?

— Понятия не имею. Куда прикажут. В Намюр или Льеж — куда же ещё?

— А мне надо в Брюссель.

Он приподнял за козырёк свою форменную кепочку, по широким плечам рассыпались чёрные кудри. Поймав её взгляд, капрал улыбнулся.

— Тогда прощайте, мадемуазель! Впрочем, верю, что мы ещё увидимся. Меня Жан зовут, Жан Мартин…

Не дожидаясь ответа, он повернулся и пошёл к солдатам.

Почему-то Беатрис не могла отвести взгляда от его спины с вещевым мешком на плечах. Он уходил, немного косолапя, закинув назад винтовку со штыком, и длинные его волосы развевались на ветру. Солдаты, глядя на своего капрала, шагали, переваливаясь, устремив к небу ружейные стволы.

«И сказал Господь: срубите дерево, обрубите ветви его, стрясите листья с него и разбросайте плоды его, — зашептали молитву её губы. — Пусть удалятся звери из-под него и птицы с ветвей его; но главный корень его оставьте в земле, и пусть он среди полевой травы орошается небесною росою…»

Она перешла через железнодорожные пути и вплелась в колонну беженцев. Люди брели размеренно, опустив глаза долу, и оттого казались слепыми и безликими. Многие шли с чемоданами, но в основном это были женщины, держащие за руку или на руках самое ценное, — детей. Это всё, что они успели взять и унести от войны.

Повозок почти не было. Лишь в метре перед Беатрис поскрипывала тележка, на которой посреди кучи баулов восседала злая матрона, держа в руках клетку с зелёным попугаем. Тележку тащили две старухи. Кто-то впереди — из детей, видимо, — уронил куклу. Колёса тележки вмяли её в грязь. Ни один человек не остановился.

Мужчин в толпе не видно. Все они, скорее всего, остались сзади, откуда доносился гул артиллерийской дуэли…

К вечеру Беатрис добралась до Брюсселя. Флаги висели на каждом доме, ярко вспыхивая на солнце красными и жёлтыми цветами. На привокзальной площади к ней подошла женщина с повязкой Красного Креста на рукаве.

— Не могли бы вы помочь в госпитале?

— Я только напишу письмо родителям, оставлю его в депо и приду, — с готовностью ответила Беатрис.

Через час она уже принимала первых раненых. Помогала размещать их прямо в вокзальном вестибюле, в ближайших домах. Окровавленных, искалеченных солдат с каждым часом становилось всё больше. До утра она так и не присела отдохнуть. Руки отваливались от тяжести носилок, ноги не желали двигаться. Беатрис упала без сил прямо на пол, рядом со стонущими ранеными.

Назавтра вечерний кошмар повторился. И на следующий день — тоже. И ещё почти две недели она работала в этом привокзальном госпитале, пропахшем кровью и болью. Не уходила, потому что знала: так быстрее найдёт родителей и сестру. Каждый день звонила в Мехелен, но дома они не появлялись.

Всё больше поступало гражданских раненых — старики, женщины и даже дети. Напуганные, голодные люди рассказывали страшные вещи. Как германцы сотнями расстреливали заложников, как сжигали дома и церкви, как грабили и увозили на свою родину всё что можно — зерно, инструменты, домашнюю утварь, одежду. Словно рабов, толпами заталкивали в вагоны тех, кто мог работать на их полях и фабриках. Не брали только книги, они шли у них в костёр.

Новости с фронта всё тяжелее. Кайзеровские войска давно уже переправились через реку Маас, и лишь форты Льежа и Намюра из последних сил сдерживали их стремительное наступление на столицу. Потом враг подкатил к передовой сверхмощные орудия и стал методично разбивать капитальные стены старинных крепостей. Грохот редких выстрелов «Большой Берты» слышался даже в Брюсселе. Говорили, что от взрыва её снаряда остается яма десятиметровой глубины, а осколки разлетаются на километр. Передавали шёпотом, что гарнизоны фортов умирают один за другим.

Однажды в новой партии раненых Беатрис увидела знакомое лицо. Фламандец-капрал с того поезда лежал весь в крови, чёрные длинные кудри его спутались от грязи и известковой пыли. Лицо осунувшееся, бледное. Но он был в сознании. Когда Беатрис склонилась к нему, узнал сразу.

— О, мадемуазель! — прошептал. — Я же говорил, что встретимся…

Врач, готовя раненого к операции, спросил сурово:

— Это твой знакомый, что ли? Смотришь, как на родного.

— Жених, — почему-то сказала Беатрис и сразу ушла.

Сидела на пропахшем карболкой крыльце, молилась. Когда через час вернулась, усталый врач протянул сплющенную медную пуговицу.

— На! Подаришь жениху, когда поправится. Прямо в сердце пуля шла, срикошетила. Пожалел, оставил ему руку. Через месяц будет твой парень в мяч играть. Хорошая ты девушка, повезло ему…

— Рука… цела? — первое, что спросил капрал, когда очнулся:

— Да, — кивнула Беатрис. — Врач сказал, что вам повезло.

Больше они ни о чём не говорили. Днём она помогла ему вымыть голову, постирала порванный китель. Вечером, обняв её здоровой рукой, он доковылял до туалета, а когда возвращались, сказал:

— Я ведь даже не знаю, как тебя зовут…

— Это совсем не важно, — соврала она.

Он остановился, внимательно посмотрел на неё.

— Мадемуазель, мне не с руки сейчас заигрывать с вами. Я не прошусь к вам в женихи, а просто хочу знать, какое имя поминать в молитвах.

— Беатрис, — закрасневшись, ответила девушка.

— Что ж, — промолвил он неулыбчиво. — Беа, Триса — это замечательно. Это красиво. Очень красиво…

Перед сном она подошла к его кровати.

— Рука почти не болит! — по лицу Жана не понять, рад он ей или нет. — Как идут дела на фронте, не знаешь, Беа?

Дела на фронте шли плохо. Шестнадцатого августа пал последний форт Льежа. Намюр ещё держался, но остановить германцев уже нечем. Брюссель обречён.

— Не очень дела на фронте, — не стала обманывать Беатрис.

— Нас подняли по тревоге, — он вдруг начал рассказывать, глядя в потолок. — В Льеже приказали держать оборону сутки. Мы выполнили. Потом сказали: продержитесь ещё двое суток. Мы сделали и это. Я своих солдат учил целиться прямо в сердце, во вторую сверху пуговицу на мундире врага. Германцы падали, целая баррикада мёртвых перед нашими окопами. Но и враги стреляли метко. В моём отделении остались в живых двое. А потом с дирижабля полетели на нас бомбы. Дальше не помню, наверное, меня оглушило…

— Слух вернётся, всё будет хорошо, — попыталась она остановить Жана.

— Да мне-то хорошо. За мной никто так никогда не ухаживал. Ребят жалко…

Он отвернулся.

Госпитальный врач явно симпатизировал девушке. В коридоре остановил её, зашептал.

— Через час пойдёт поезд на Антверпен. Не исключено, что последний. Бери-ка ты своего жениха да поезжай — может, хоть вы спасётесь…

Она быстро надела на здоровую руку Жана ещё влажный после стирки китель, застегнула пуговицы так, чтобы раненая рука оказалась прижатой, натянула ему на ноги армейские ботинки, сунула свою почтальонскую сумку в его походный ранец, помогла парню подняться.

— И куда мы теперь, Беа?

— Домой. Туда, где войны нет.

— Так она везде!

— Если ты на меня обопрёшься, мне будет намного легче. Что у тебя такое тяжёлое в ранце?

— Только самое необходимое капралу для жизни, — наконец-то улыбнулся Жан.

На перроне ждали долго. Ещё успели увидеть, как с ближайших домов стали снимать бельгийские флаги. Свежий ветерок мешал рабочим, играл с полотнищами. А по главной улице скакал эскадрон озабоченных, усталых французов. Воняло какой-то кислятиной, гарью и конским навозом.

— Дождались союзничков! — презрительно сплюнул Жан. — Они и не собираются защищать нашу страну! Думают нас, как дураков, можно без мыла побрить…

Пыхтя, подошёл небольшой состав. Он был переполнен. Всю дорогу им пришлось стоять в тамбуре, пробиться в вагон невозможно. В Мехелене сошли с поезда и уже через десять минут оказались дома. Всю дорогу Жан молчал. Беатрис чувствовала, что у него начинается жар, держится из последних сил, едва не теряет сознание.

— Ещё шажок, ещё чуть-чуть, — приговаривала она, таща его по лестнице на второй этаж.

С трудом уложила на кровать, стащила с него грязные ботинки. Принесла снизу кувшин вина, сыра. Обтёрла лицо Жана мокрым полотенцем.

— Вот так лучше. Отдыхай. Поживём здесь, пока не кончится война. Время пройдёт быстро, скоро не будет ни войн, ни убийств…

— Беа, ты смеёшься? Знаешь, чем живёт любая власть с тех пор, как существует мир? — в запале он вскочил с кровати. — Именно войнами и убийствами! Это война сжигает в пепел наши сердца!

— Ты говоришь совсем, как Тиль Уленшпигель!

— А ты помнишь, что ты мне сказала вначале?

— Нет.

— Не помнишь, какое было слово?

— Нет.

— Ты мне сказала: «Да». Вначале было слово «да»!

— А потом?

— А что может быть потом, после такого хорошего слова? Да — это счастье, это любовь. Что с нами будет потом, не важно. Есть ты, и есть сейчас. «Потом» не будет…

— Но я католичка, я не должна…

— У любви один Бог — она сама. Иди ко мне!

Беатрис подошла ближе, обняла его.

— Ох, Жан!..

Война ведь. За окном, правда, не стреляют, но война же.

— Господи, что я делаю?! Святая Магдалина, спаси! — беззвучно прошептала она…

Посреди ночи оба одновременно вдруг проснулись.

— Что?! Рука затекла?

— Нет, — выдохнул он сонно. — Испугался, что ты ушла. Темно…

— Зажечь свечу?

— Не надо. Просто посиди со мной. Расскажи мне сказку… Про кутьку…

— Про Тиля Уленшпигеля? Про его собаку?

— Нет, про нас. Про нашу землю, про жизнь после войны…

Триса пересела поудобнее, положила его голову себе на колени.

— Это будет сказка, самая добрая из всех написанных, самая правдивая, — начала она, гладя Жана по жёстким волосам. — В некоем царстве, маленьком государстве жили-были король со своей королевой. Жили они в благородном спокойствии души, погруженные в повседневные заботы своего народа. Но однажды явился дьявол, и на землю их государства вторглись бесчисленные легионы демонов, они стали уничтожать всё на своём пути. Храбрый король призвал народ защитить честь и независимость страны. Бои шли тяжёлые. Но каждый житель сражался героически, и они победили врага. И был парад в столице. По мостовой главной улицы шагала армия, и впереди шли король с королевой. Крики радости, слёзы у всех на глазах. Дальше сложилось всё мирно и счастливо. А в королевской семье родились дети: мальчик Жан и девочка Беатрис. Вот и сказочке конец. Спи!..

Жан спал.

Когда он утром проснулся, Беатрис сидела у окна и штопала его китель.

— Доброе утро! Я пришила новую пуговицу. Давай помогу одеться, умывайся, и пойдём вниз завтракать.

— Умываться, целоваться, только потом завтракать! — засмеялся Жан и пошёл к ней.

Она держала наготове китель. А он баловался, как ребёнок, не давая ей засунуть здоровую руку в рукав. Но оба вдруг замерли, услышав громкое ржанье под окном.

Через всю улицу, заполнив даже тротуары, в центр города въезжала кайзеровская кавалерия. Первыми шли эскадроны улан с пиками наперевес. За ними — плотные серо-зелёные колонны гладко выбритых солдат в начищенных сапогах; штыки их винтовок сверкали на утреннем солнце. Затем снова появилась кавалерия — гусары с султанами на высоких киверах. Подковы лошадиных копыт непрестанно цокали по мостовой, казалось, они способны затоптать всё, что встретится на пути. За конницей тянулись тяжелые артиллерийские орудия, фургоны с боеприпасами, самокатчики на велосипедах, полевые кухни…

Не смолкая, звучали победные марши. Военный оркестр подошёл к дому Беатрис, остановился прямо под окном спальни. Рвали медь духовые, барабаны грохотали, мечтая порвать перепонки. Пронзительно, словно дикие кошки, раздирающие добычу, вскрикивали флейты. Словно фоном этой преисподней, неумолчно шаркали сотни ног.

— Две недели я не слышал вообще никакой музыки, — с удивительным спокойствием сказал Жан. — Всегда любил марши, а в чужом исполнении они совсем не заходят в душу.

— Боже праведный, почему их так много?!

— Это значит, что Брюссель пал, они идут на Антверпен.

— Может, пронесёт?

— Вряд ли, они сейчас будут устраиваться по домам. Глянь, на ратуше часы переводят на берлинское время…

— Жан, я боюсь!

— Беа, страшна не смерть, а то, что будет вместо неё. Ты лучше закрой дверь.

На первом этаже зазвенела разбитая посуда, раздались радостные вопли ворвавшихся в дом германцев. Видимо, они нашли на кухне вино. Сапоги застучали по ступенькам старой лестницы, на второй этаж поднималась целая толпа.

— Ты со мной? — Жан почему-то был очень спокоен.

— Да.

— Какое прекрасное слово «да»! Да — это любовь!

Он выпростал из-под кителя раненую руку, достал из своего ранца нечто тяжёлое, похожее на маленький ананас,

вкрутил туда что-то. Потом обнял её и больно поцеловал в распухшие губы.

Дверь трещала под ударами прикладов. Жан потянул Беатрис на середину комнаты. Они так и стояли, крепко обнявшись, когда дверь рухнула. Человек пять сразу ввалились в спальню. Все в остроконечных касках, у всех винтовки со штыками. Немцы увидели бельгийского солдата и девушку, но даже прицелиться не успели.

Мощный взрыв гранаты убил их всех, а пол спальни провалился на головы тех солдат, что шарились на чужой кухне. Осколки стекол засыпали сухим дождём инструменты и музыкантов, стоящих под окном. Победный марш умолк на полуфразе…

Конец ознакомительного фрагмента.